02.01.2017 в 18:32

Пишет  Касиопея:

@темы: птички

---

и в чем-то, пожалуй, соглашусь

Оригинал взят у в подражание Джулиану Барнсу

В лучшем, имхо, романе Барнса "Попугая Флобера" есть уморительно смешной список литературных тем и приёмов, которые рассказчик предлагает запретить. (Читать это место надо в переводе камрада Виктора Сонькина , потому что предыдущий переводчик, в издании нулевых годов, там 2/3 просто не понял и написал совершеннейшую бессмыслицу).
Однако "Попугай Флобера" был писан тридцать лет назад, и с тех пор репертуар литературных примочек, которые изрядно набили оскомину, несколько изменился. Попробую составить современную версию "чёрного списка Барнса" :-)

1. Хватит романов о детстве и взрослении. Героев моложе 16 лет зарезервировать исключительно для детской литературы. Из романов для взрослых вышибать их пинком с порога - вместе с их солнечными пятнами на обоях, бабушкиными бисквитами и пыльными фамильными древностями из кабинета отца. Не говоря уже о первых поллюциях и менструациях. Нет, детство - тема не хуже любой другой, но она превратилась в чересчур гарантированный пропуск в "настоящую литературу". Каждый хочет побыть Прустом.

2. Наложить столетний мораторий на романы о второй мировой войне, Холокосте, 1937 годе и пр. Люди, которые могли об этом писать с непосредственностью живого свидетеля, уже вымерли (Грасс, Бёлль, Ремарк, Гроссман, Домбровский и пр.), а дистанция настоящего исторического романа по отношению к этому периоду пока невозможна. Что порождает вал вторичной, высосанной из пальца жвачки, которую нельзя критиковать - потому что вас немедленно обвинят в кощунстве, глумлении над памятью жертв и в идеологической приверженности тоталитаризму. Опять же, выбор данных тем превратился в Единый Универсальный Проездной для прохода в "настоящие писатели".

3. Больше никаких антиутопий и постапокалипсисов. Хаксли и Оруэллу и в страшном сне не приснилось бы, что жанр, задуманный как способ заставить людей шевелить мозгами, в XXI в. мутирует в необременительное чтиво для хипстеров, которое можно глотать под капучино или зелёный чай, периодически любуясь собой: "Я не Донцову читаю, а антиутопию. Я человек думающий!", - и иногда похихикивая над сходством персонажа книги с каким-либо современным политиком. Недорогой способ почувствовать себя приобщённым к социальной проблематике.

@темы: писательское

---

Кто из родителей не мечтает проспать всю ночь не просыпаясь после рождения ребенка? Кто из родителей не радуется хорошему довольному малышу, который много спит, особенно, не просыпаясь ночью? Как часто родители стараются вытренировать ребенка спать всю ночь "как взрослого"? Вопросы сна родителей и детей взаимосвязаны, и вполне понятно почему многие родители так стремятся научить детей спать подольше - мы, взрослые, привыкли спать беспрерывно около восьми часов.
А дети? Не опасно ли переносить нормы взрослого сна на новорожденных? Что является нормой сна для новорожденного? На эти вопросы пытаются ответить многие специалисты, и не только в области детского сна. В этой статье мы разберемся почему детям вредно спать как взрослым, и как детский сон удобный для взрослых отрицательно сказывается на здоровье малыша и кормлении грудью.

Ребенок, который часто и подолгу спит в период новорожденности (от рождения до 6 недель), кажется родителям хорошим, довольным и удобным малышом. Такой малыш много спит, мало плачет и всегда доволен жизнью. «Хороший» ребенок может быть сильным и абсолютно здоровым малышом и отлично сосать грудь, однако очень часто лидеры Ла Лече Лиги (ЛЛЛ) и консультанты по лактации сталкиваются с опасным для здоровья, а иногда и жизни ребенка, явлением. «Хороший» малыш может еще и редко, мало или слабо сосать грудь, поэтому недополучать нужное для роста и развития молоко. От нехватки питания и жидкости, ребенок может , быть еще «лучше», «спокойнее» и «довольнее». На самом же деле, ребенок просто слабеет, еще хуже сосет, еще больше спит. Вдобавок к этому из-за недоедания у ребенка может усугубиться желтуха или гипогликемия, что приводит к еще большей сонливости. Во время редких или неэффективных кормлений ребенок не может получить не только достаточно питательных веществ, но и жидкости. Это приводит к обезвоживанию организма ребенка. Такие серьезные последствия сонливости и, как следствие, редких кормлений, требуют не только вмешательства врачей, но, возможно, и госпитализации новорожденного.
дальше здесь www.llli.org/russian/oa/sleepy.html

@темы: медицина

---

Оригинал взят у в Немного о гравюрах в книгах (терминология)

Разнообразие величины, форм и способов размещения гравюр в книге еще в XVIII в. породило обширную терминологию. Каждый вид книжной гравюры имел собственное название. Не отличается единообразием и терминология современных исследований: их авторы опираются на различные традиции наименования книжной гравюры. То же можно сказать и об отечественных исследованиях, которые, кроме того, одновременно прибегают и к французской, и к русской терминологии.

Давайте попробуем разобраться. И поможем нам книга «Обращение к торговцам эстампами о различии виньеток, кю-де-лямпов, фронтисписов и прочих орнаментов, которые помешены в книгах» известного парижского издателя Ш.-А. Жонбера [Jombert].

---

Гравированный титульный лист — заглавный лист книги, который не печатается, а гравируется в технике гравюры на меди в сочетании с офортом. Гравированный титул помещен в книге, как правило, перед типографским титульным листом в качестве авантитула. Гравированный титульный лист одновременно содержит шрифтовой, декоративный и иллюстративный компоненты. Иногда он включает портретное изображение или аллегорическую сцену. Распространенный в книгах XVII века, гравированный титульный лист реже встречается в XVIII века. Принято считать, что в XVIII в. гравированные титульные листы уже производили впечатление «красивых и старомодных».

Флерон, дословно с французского — это «цветок, розетка». Любое «лепное, резное или только нарисованное украшение в виде стилизованного, по большей части пятилепесткового цветка» в «архитектуре и орнаментике» называется флероном [Брокгауз, Ефрон, Т.36, 1902, с. 129]. Согласно Жонберу, это гравюра, которая располагается на титульном листе книги и ограничивается сверху именем автора и заглавием, а снизу — адресом книгопродавца. Флерон не имеет четкой формы, не обрамлен бордюром. Учитывая отечественную традицию определения термина «виньетка», для обозначения понятия «флерон» можно использовать термин «титульная виньетка».

Малая гравированная композиция орнаментального характера появляется на титульном листе еще в эпоху изобретения книгопечатания в виде издательской марки — фирменного знака издателя с эмблемой и девизом. Однако издательская марка в XVIII в. уже утратила актуальность. Ее сменили переходившие из книги в книгу цветочные композиции, которые обычно выполняли в технике ксилографии. Понятие «флерон» распространилось также на предметные и сюжетные композиции — иногда достаточно сложные по составу и технике исполнении. Именно этим определением флерона, очевидно, руководствовался А. Коэн при составлении справочников по иллюстрированной книге XVIII века.

В книгах XVIII в. флероны, за исключением сугубо орнаментальных, были связаны с текстом, указывая на ее содержание прямо или косвенно. Например, флероны созданные Кошеном-мл. в 1748–1749 гг., соответствовали книгам, для которых они были созданы. Флерон являлся едва ли не единственной иллюстративной композицией, которую можно встретить в научной книге, причем его информативность удачно сочеталась с декоративностью, например, флерон по рисунку Ж.-О. Фрагонара для «Живописного путешествия» Сен-Нона.

Иногда изображение на титульном листе книги могло послужить поводом к запрету самой книги. Так было в случае с аллегорическим флероном Б. Пикара «Истина, искомая философами» с изображением Минервы, покидающей фигуру Невежества с ослиными ушами, и Философии, которая направлялась к Истине, держа за руку Декарта. Этот флерон, предназначенный для украшения титульного листа тезисов, подразумевал под Невежеством Аристотеля, что послужило поводом к запрещению издания.

Фронтиспис — полностраничная гравюра, помещенная во главе книги, на левой половине разворота, напротив титульного листа. В XVII в. фронтисписом называли также гравированный титульный лист — декоративную композицию с портретом автора, предшествующую наборному титульному листу. Оформляли его обычно в том же стиле и помещали на нем портрет автора.

Наборный титульный лист с подробными выходными данными помещали далее, на правой половине разворота. Эпоха расцвета фронтисписа была связана с подъемом стиля барокко и заменой гравюры на дереве гравюрой по меди. С момента появления в XVI–XVII вв. фронтиспис являлся альтернативой по отношению к гравированному титульному листу, перегруженному декоративными элементами.

Фронтиспис как иконографическое начало произведения играет особенную роль, так как переходит границы текста. С одной стороны, фронтиспис может способствовать вместе с титульным листом идентификации сочинения и его действующих лиц. Он может определять горизонт чтения и предлагать что-то вроде «рассказа-рамы», присущей книге-предмету: он устанавливает «инструкцию по эксплуатации», он определяет отношение читателя и несет рекламную функцию. С другой стороны, фронтиспис как пролог можно сравнить с кратким перечнем, с «образом памяти», который показывает на единственной иллюстрации предметы до того, как начинается постраничное развитие текста. Эта риторика изображения, присущая фронтиспису и использованная в XVII в., была основана на конфликте «между поэзией и картиной как искусством времени и искусством пространства».

Фронтисписы издавна было принято украшать аллегорическими изображениями, которые отражали содержание текста, его идею в отвлеченной форме. Традиционно фронтиспис изображал портрет автора публикуемого сочинения, исполненный по живописному или скульптурному оригиналу. Портрет мог быть частью аллегорической композиции, например, сцены апофеоза автора. Образ героя произведения — вот еще один вариант портретного фронтисписа. Обычно это историческое лицо или, возможно, ряд исторических лиц, фигурирующих в тексте книги В роли фронтисписа могла выступать также сюжетная иллюстрация, как правило, в тех случаях, когда книга не имела других иллюстраций. Гравированный фронтиспис, помещенный во главе каждого тома, служил «витриной текста».

Виньетка, согласно Жонберу, это небольшая гравюра, которая печатается в верхней части страницы над текстом для выделения начала раздела книги. Синонимом «виньетки» может быть «бандо». Слово «виньетка», появившееся во французском языке не ранее 1280 г., вначале ассоциировалось с растительной орнаментикой и не было связано с книгой. Понятие «виньетка» использовалось во множественном числе и еще в эпоху рококо означало декор мебели или посуды в виде ветвей и виноградных листьев. Как вид декора виньетка перешла в печатную книгу в XVI—XVII вв. из рукописных книг и инкунабул. В XVIII–XIX вв. понятие «виньетка» использовали для обозначения сюжетной иллюстрации. Под виньеткой подразумевали любую гравюру в книге, иллюстрацию. Гонкуры называли XVIII столетие «веком виньетки». Художники, иллюстрирующие книгу, именовались «виньетистами», иначе говоря, графиками.

Русскоязычный эквивалент французского понятия «виньетка» — это заставка. Следует отметить, что отечественная традиция использования термина «виньетка» несколько иная. «Термин... означает прежде всего украшение из виноградных ветвей и листьев, а затем всякую книжную иллюстрацию, состоящую из лиственного орнамента или изображающую что-либо другое и помещенную в виде инициала и заставки в начале и конце статьи», — вот определение А.И. Сомова, художественного критика и коллекционера, включенное в «Энциклопедический словарь» Брокгауза и Ефрона. Точно установив этимологию понятия (vigne — по-французски «виноград», статья приравнивает виньетку к заставке, инициалу и концовке одновременно. Профессиональная справочная литература именует виньеткой практически всякое небольшое «композиционно завершенное графическое изображение предметного или сюжетнотематического характера... помещаемое на внешних элементах книги или особых ее страницах — титульных, начальных, концевых». Границы понятия, таким образом, расплываются, и термин «виньетка» ныне является обобщающим обозначением малой декоративной композиции в текстовом и внешнем оформлении книги.

Основной разновидностью французской виньетки (заставки) XVIII в. была орнаментальная. Ее исполняли в технике ксилографии и наборной печати. Орнаментальная виньетка украшала самые разнообразные издания и могла повторяться в одной и той же книге неоднократно. В книгах встречались и аллегорические виньетки с орнаментальными элементами, более сложные по композиции и исполненные в технике гравюры на меди, которые имели иллюстративный характер.

Виньетка (заставка) могла иметь сугубо иллюстративный характер. В частности, в увражах роль иллюстративной виньетки (заставки) играла репродукция, изображение любого жанра, в том числе пейзажное.

Инициал, или «серая буква» по Жонберу, это украшенная заглавная буква, расположенная в начале текста или раздела книги и сопровождающая виньетку (заставку). Согласно Жонберу, она называется «серой буквой», поскольку изначально было принято выделять ее гравированной штриховкой (серым фоном), ограничивая двойной чертой или бордюром.

На примере целого ряда французских книг XVIII в. можно заметить, что гравированный инициал мог включать сюжетные и аллегорические изображения, прямо связанные с текстом книги. Это могли быть жанровые сцены, обрамляющие букву и представляющие собой миниатюрную иллюстрацию. Однако гораздо чаше встречается орнаментальный инициал, исполненный в том же стиле и в той же технике, что и виньетка (заставка). Инициалы рококо обычно имеют орнаментальную трактовку: рокайли обрамляют заглавную типографскую букву, выполненную способом наборной печати.

Листы гравюр — гравюры прямоугольного формата, развернутые по вертикали или горизонтали — варьировались по величине и способу расположения. Гравюры часто были полностраничными, то есть имели тот же формат, что и страница. Иногда они совпадали по формату с разворотом книги. Кроме того, формат гравюры мог превосходить по величине книжный разворот, поэтому гравюру приходилось сгибать и складывать «гармошкой». Полностраничные гравюры помешали на правой или левой стороне разворота. По отношению к книжному блоку гравированные листы были дополнительными, «вкладными». Внутритекстовые листы гравюр вклеивались или вплетались между страницами книжного блока по одному. Затекстовые листы гравюр помещались после текста. Листы гравюр не включались в общую пагинацию книги, а имели собственную нумерацию.

Листы гравюр, с точки зрения содержания, характера изображения, представляли собой иллюстрации — художественные или документальные. К числу художественных относились репродукционные гравюры. Среди документальных встречались предметные изображения, карты и схемы. Для обозначения гравированных сюжетных иллюстраций было принято использовать понятие «рисунок», дословно «фигура» (figure). Жонбер называл их эстампами. Как считает К. Мишель, неудачно. Действительно, термин «эстамп» (estampe) — оттиск — не указывает на взаимосвязь гравюры и книги. Книжные гравюры документального характера именовали «чертеж», «таблица» (pianche). Полностраничная гравюра — иллюстрация к литературному тексту — сопровождалась «легендой» из текста внизу и указанием номеров тома и страницы вверху.

Бордюр представлял собой орнаментальное обрамление наборной страницы или гравюры: наборного титульного листа, страницы типографского текста, текстовых декоративных элементов и полностраничных гравюр. По замечанию Жонбера, бордюра не должно быть только у флерона. Бордюрами украшали часть тиража книги по желанию издателя. Как декоративная композиция бордюр отличался законченностью и соответствием изображению. Бордюр мог включать и орнаментальные, и фигуративные элементы. Аллегорические бордюры были особенно уместны для фронтисписов и полностраничных гравюр, так как отвечали их тематике и стилю. Замысловатостью, как правило, отличался бордюр портретного фронтисписа, достаточно сложный по композиции. Серии иллюстраций к одному изданию имели одинаковое оформление бордюров.

Наличие орнаментальной рамы придавало гравюре законченность и характеризовало ее состояние. Кроме того, рама как граница текста и изображения определяла статус последнего. Как указывает С. Ле Мен, иллюстративное изображение определяется своей иконической формой. Присутствие границы, согласованной с полем изображения, предполагает отсылку на прямоугольную картину-окно, в то время как открытая, неограниченная виньетка, свободно расположенная на пробеле страницы, ближе к декору.

Концовка — декоративная композиция концевой страницы наборного текста именовалась «кю-де-лямп» (cul-de-lampe). Как указывает Жонбер, концевую страницу изначально украшали расположением наборного текста в виде треугольника. Затем для этих целей появились орнаментальные композиции, гравированные на дереве и на меди.

В XVIII в. употребление термина «кю-де-лямп» породило целую полемику: Вольтер неоднократно заявлял, что грубое слово «cul» (по-французски «зад» нужно запретить, и посвятил этой проблеме статью в «Философском словаре» 1765 г. Однако по ироничному прогнозу Л.-С. Мерсье пожелание Вольтера должно осуществиться только в 2440 году: «Виньетки в книге назывались теперь не иначе как «кошены»: таково было слово, заменившее собой множество недостойных слов». Мнение Вольтера все же имело определенный вес, судя по тому, что в «Каталоге произведений Ш.-Н. Кошена-младшего» Жонбер, по замечанию К. Мишеля, называет кю-де-лямпы флеронами. Тем не менее, этот термин оказался устойчивым и был зафиксирован в справочных изданиях XIX—XX вв.

Если избегать использование русскоязычного термина «концовка», то в качестве эквивалента французского понятия «кю-де-лямп» уместно использовать понятие «концевая виньетка».

На создании орнаментальных ксилографических концовок специализировалось семейство резчиков Папильонов, самым известным представителем которого был Ж.-Б.-М. Папильон — мастер цветочных композиций. Более сложные тематические концовки выполнялись в технике гравюры на меди или смешанной технике, как, например, концовки из книги «Живописное путешествие» Сен-Нона (1781–1786), исполненные самим автором в технике цветной ксилографии в сочетании с офортом.

Среди тематических кю-де-лямпов встречаются и аллегорические, и жанровые, и портретные. Традиция орнаментального завершения текста книги объединилась с тенденцией помешать после текста иллюстрацию-резюме. Сюжетные концовки играли роль мини-иллюстраций, дополняя полностраничные иллюстрации.

В оформлении заметки использованы виньетки из «Русского библиофила» 1914 №VII и VIII

СОДЕРЖАНИЕ ЖУРНАЛА БИБЛИОФИЛА (ПОСТАТЕЙНОЕ)

Внимание!!! Если Вы копируете статью или отдельное изображение себе на сайт, то обязательно оставляйте гиперссылку непосредственно на страницу, где размещена первоначальная статья пользователя . При репосте заметки в ЖЖ данное обращение обязательно должно быть включено. Спасибо за понимание. Copyright © aldusku.livejournal.com Тираж 1 штука. Типография «Тарантас».

@темы: рай библиомана, Арагарта

---

Как говорится, "что же в этом во всем привлекает меня?" - ну конечно, типы (жанры) популяризации.
У поп-науки сейчас расцвет, она разная, и мне интересно понять, как раскинулось ее разнообразие. Прежняя, советских времен популяризация по-преимуществу была в жанре "для школьников". Смышленые живые глазенки, привычное присюсюкивание - и этакий полухудожественный свист, но в некоторых рамках - чтобы не совсем. Канон жанра определял именно уровень свиста - как свистеть принято, а как совсем нельзя, это будет нарушением традиций. Но важен был возраст целевой аудитории - популярные книги рассказывали "увлекательно и просто" о серьезных проверенных вещах, о результатах, которым по полсотни лет, и направлены были на детей, хотя мог с интересом листать взрослый.

И был уровень "сверхпрограммных учебников", тоже популярная литература. Как бы для поступающих в вузы. Это уже старшеклассники и студенты первых курсов в целевой аудитории, а также мог с интересом пролистать сторонний профессионал.

Сейчас совсем иной жанр вырисовывается. Нет, прежние аудитории тоже остались, но есть иное. Как я понимаю, важной стала коммуникация между науками, и теперь существенный слой аудитории (а может, и основной покупающий слой) - это вполне зрелые профессионалы из совсем других областей знания. То есть приспускать интеллектуальный уровень популяризатору не надо от слова "совсем", надо только учесть, что читатель не знает терминологии и у него нет иногда даже базовых знаний, а вот навоображать способов решения он может как бы не больше, чем готов разъяснить автор. Книги этого жанра (как его назвать? понятия не имею) тоже упрощены, но все же не до такой степени.

И еще один верхний жанр. Как только что описанный жанр дублирует с повышением "книги для школьников", так этот с повышением дублирует "продвинутые ученбники". Это, по сути, научная монография в популярной форме. Причина появления: многие вопросы стали слишком трудными для понимания специалистов. Специалисты узкие, а вопросы широкие. И кто интересуется, например, ИИ или происхождением жизни - понимает, что просто нет спеца, который был владел всем вопросом и всей литературой. Поневоле все интересующиеся хоть в чем-то опираются на "неспециальное" понимание, хотя оно может быть на уровне доктора наук из смежной области. И тогда люди пишут о своем понимании проблемы и нынешнем ее состоянии книги, где частично пересказывают полученное понимание - на сравнительно простом уровне.

Таких книг тоже все больше. Получается такой вполне выраженный конвейер, лестница жанров. Они все могут обозначаться как "популярные", только все чаще приходится дообъяснять - кому они "вам по пояс будут", а кому придется подрасти над собой, чтобы прочесть эту популярную книгу. И много различий не только в целевой аудитории, но и в авторе. Например, есть научные журналисты. Они пишут хоть по биологии, хоть по истории, часто имеют профильные высшее образование - но все же журналисты, это некоторая специфика, кстати - часто "только хорошая", они легче выдерживют взятый уровень текста. Есть авторы - профессиональные ученые, у них в книгах есть "карманы", внезапные заглубления, когда надо нырять, а иначе читатель "плавает" поверху. Хотя думает, что понимает. И есть "любители", просто интересующиеся креативные личности, которые прочли (во многих случаях) ту же гору литературы, что и профессионалы, но у них иные фильтры стоят на входе, они иначе отбирают информацию, и потому выводы из прочитанного "современного уровня научного знания" они делают совсем иные, нежели ученые. В общем, и для научных журналистов, и для профессиональных ученых, и для "любителей" материал один и тот же - сейчас все люди (о которых стоит говорить - не скатываться же к обсуждению халтуры) благодаря Элбакян и гугль-шолар читают примерно один и тот же пул совремнной литературы, только вот у них по-разному стоят настройки входных фильтров и по-разному выглядит "образ результата".

Вообще это только хорошо - увеличение разнообразия популярной литературы ничем не плохо. Но интересно - а что я пропустил? какие еще жанры научно-популярных текстов бывают? Какие должны быть? Что эта лестница жанров пропускает? Прежняя лестница жанров ("для школьников" и "для студентов") вообще не обращала внимание на возможное равенство научных уровней автора и читателя, не допускала текстовой ситуации, где вообще мысль не надо упрощать, надо только развернуть факты и объясняющие принципы. А сейчас какое измерение теряется? ivanov-petrov.livejournal.com/2025030.html

@темы: писательское

---

отзыв на "часы доктора ватсона"

На Новый год читательница сделала мне подарок, оставила на литэре очень милый отзыв здесь
Перечитала сегодня (в третий раз) вашу милую насмешку над Ватсоном. Окончательно определилась с мнением
Как любителю прод, не противоречащих Канону миляги Конана, никак не разделяю вашего желания опорочить пресветлый джентльменский образ Джона. Предпочитаю все несостыковки Канона свалить на обычную забывчивость, свойственную людям с нормальным уровнем мышления Всякие обмолвки в Каноне можно объяснить десятью способами, и необязательно – столь жуткими, как «Ватсон – уголовник»
Однако весьма симпатична версия о Холмсе в розах, потому что из жизни знаю: гении иногда склонны посылать свой гений на... И не обязательно ради пчёл.
Ваша история забавна, заставляет улыбаться – и это приятно. Особенно – под Новый год.
Ваши обмолвки типа «орхидеи еще не зацвели» вместо «уже отцвели» подсказывают, что вы не фаны исходных текстов Дойла, а писали с опорой на экранизации. Ненаказуемо. Сам Дойл, охотно флиртовавший с читателем, вряд ли бы обиделся. Разве что на том месте, где задет его прескучнейший (согласна «Белый отряд», почему-то обожаемый создателем.
+ Хочется особо подчеркнуть не то, что мне не понравилось (ну, не могу я лишить Ватсона его классических черт добропорядочного человека ! , а то, чем вы меня порадовали:
1. Счастлива была найти в вашей книге подробные описания процесса зарождения сюжетов в мозгу писателя. Очень поучительное и реалистичное зрелище! Тем, кто пишет книги, удается сказать: «Вот именно! А то, блин, все думают, что мы – репортеры, а не художники!» А тем, кто не пишет, а только читает, возможно, наконец-то удастся понять ахматовское «из какого сора растут стихи не ведая стыда», и не стихи – тоже.
2. Точно подмечено, что человек среднего ума всегда проведет даже супер-пупер-детектива, если детектив к нему благорасположен плюс наш середняк знает привычки своего одаренного соседа по квартире. Еще до первого чтения вашей книги, я тоже часто думала: если Холмс «надувал» Ватсона, то и тот в долгу не оставался.
3. Персональное «спасибо» вам от Холмса! За то, что вернули мужчине потенцию. Зацепка, конечно, была: у Дойла он всегда готов жертвовать собой (ну, и Ватсоном) ради спасения чести-жизни-обеспечения женщин. Дойл ведь тоже разок женил нашего гения на сцене, хотя Ватсону это, подозреваю, не понравилось. Потому что песчинка в часах... Мне кажется, ваш потешный сюжет с Холмсом и его женой очень соответствует Канону.
4. Замечательно, что вы сгладили контрастность между эпохами. В сериале «Хранилище 13» напарники-детективы попадают в Прошлое – и оно черно-белое. И понимают, что это – не прошлое, а книго- или кино-версия прошлого, потому что Настоящее Прошлое неизбежно было цветным! Люди почему-то забывают, что, хотя меняются наряды-обряды-манеры-парады, но сущность человеческая и общественная не особо изменяется. Ваши герои получились вневременными, яркими, живыми. Такими, как живущие в реальности люди. А не застывшие на черно-белом фото. И хотя викторианская Англия скрывала кое-что тщательнее, чем наше время, но от этого она вряд ли была намного праведнее изнутри.
+ Ну, и ложечку дегтя надо добавить, чтоб скучно вам в меду-то не стало.
Вот она: В книге заметна горчинка – сильная зависть к тому, что мастер средней руки обрел сверхпопулярность. Возможно, у меня – глюк. Даже надеюсь, что у меня – глюк. Однако и при третьем чтении поражает обилие моментиков, в которых юмористическая язвительность, обращенная на автора «Канона» и на его героев, стремительно переходит в жестокую ядовитую насмешку. Хочется заступиться за Дойла и напомнить: раз пипл – хавает и жив, значит, кушать можно Тем более, если пипл хавает сто лет подряд. Тем более, если пипл (в данном случае – в моем лице хавает еще и фанфики. И не давится, что характерно
В любом случае, спасибо за книгу. Она задевает чувства и наводит на умные (и не очень мысли. В ней есть стёб, и есть смысл. «Чего же боле?», как сказал поэт.
С Новым годом! Здоровья, терпенья, оптимизма!!! СПАСИБО
Екатерина Цибер 31.12.2016
Часы доктора Ватсона

@темы: мое и наше

---

Оригинал взят у в Тайны Московской сыскной полиции.

Оригинал взят у в Тайны Московской сыскной полиции.

Невыдуманные откровения начальника Московской сыскной полиции Аркадия Францевича Кошко о сыскном аппарате и структуре розыскного дела, позднее заведовавшим всем уголовным сыском Российской империи, благодаря Кошко на состоявшемся в Швейцарии Международном съезде криминалистов русская сыскная полиция в 1913 году была признана лучшей в мире по раскрываемости преступлений. И так, начнем..



Сыскной аппарат.

Быть может, читателю будет небезынтересно ознакомиться со структурой розыскного дела в прежней России.
Изощренность преступного мышления, корыстные вожделения людей представляют из себя обширнейшее засоренное поле, и немало труда и терпения требуется для выкорчевывания этой человеческой лебеды, часто готовой буйным ростом своим заглушить любые полезные всходы. На сыскной полиции лежит обязанность не только раскрывать уже совершенные преступления, но, по возможности, и предупреждать их. Эта сложная программа требует, конечно, и соответствующей организации, каковую и попытаюсь описать, беря за образец Москву. Та же организация, помимо столиц, существовала и в провинции, являясь осколком первой и отличаясь от нее лишь масштабом.
Вступив в должность начальника Московской сыскной полиции, я застал там дела в большом хаосе. Не было стройной системы в розыскном аппарате, количество не открытых преступлений было чрезвычайно велико, процент преступности несоразмерно высок. Я деятельно принялся за реорганизацию дела и, не хвалясь, улучшил его.
При каждом Московском полицейском участке состоял надзиратель сыскной полиции, имевший под своим началом 3-4 постоянных агентов и целую сеть агентов-осведомителей, вербовавшихся по преимуществу из разнообразных слоев населения данного полицейского района. Несколько надзирателей объединялись в группу, возглавляемую чиновником особых поручений сыскной полиции. Эти чиновники ведали не только участковыми надзирателями и их агентами и осведомителями, но имели и свой особый секретный кадр агентов, с помощью которого и контролировали деятельность подчиненных им надзирателей. Чиновники и надзиратели состояли на государственной службе. Агенты и осведомители служили по вольному найму и по своему общественному положению представляли весьма пеструю картину: извозчики, дворники, горничные, приказчики, чиновники, телефонистки, актеры, журналисты, кокотки и др. Некоторые из них получали определенное жалование, большинство же вознаграждалось хлопотами полиции по подысканию им какой-нибудь казенной или частной службы. К этому прибавлялись даровые билеты в театры, по железным дорогам и т. п. Такого способа вознаграждения приходилось волей-неволей держаться в целях экономии - применение его давало возможность значительно увеличивать кадры агентов.



Над деятельностью чиновников особых поручений я наблюдал лично, имея для их контроля около двадцати секретных агентов.
Имена и адреса последних были известны только мне. Им вменялась в обязанность строжайшая конспирация; с ними я видался только на конспиративных квартирах, которых у меня в Москве имелось три. С помощью этих секретных агентов я мог наблюдать за действиями и поведением любого моего подчиненного, не возбуждая в нем подозрений. Эти двадцать человек были выбраны мною с большим разбором. Кадры моих секретных агентов я старался пополнять людьми, принадлежащими к различнейшим слоям московского населения. В числе их, помнится, была и старшая барышня с телефонной станции - весьма ценный агент - довольствовавшаяся театральными и железнодорожными билетами, коробками конфет и духами; был и небезызвестный исполнитель цыганских романсов, вечно вращавшийся в театральном мире; было и два метрдотеля из ресторанов, наблюдавших за кутящей публикой, и агент из бюро похоронных процессий, и служащие из Казенной палаты, Главного почтамта и пр.
Эти агенты не столько вели общее наблюдение, сколько употреблялись мною в отдельных нужных случаях. Обычно им давалось определенное задание: проследить такого-то, проверить того-то и т. д.
Но для чего, спросят, быть может, было создавать целую иерархическую лестницу в розыскном деле, где один агент, проверяя другого, в то же время подвергался и сам тайной поверке и наблюдению?
Жизнь показала всю необходимость подобного метода.
Например, бывали такие случаи: мне становилось известным, что в таком-то месте организовался притон-клуб, где всякие шулера жестоко обыгрывают в "железку" доверчивых посетителей. Я отдавал приказ надзирателю соответствующего района пройти с ночным обходом в этот клуб и в случае обнаружения азартной игры - его закрыть. Надзиратель делал обход, но запрещенной игры не оказывалось. Повторные обходы имели тот же результат. Между тем жалобы продолжали ко мне поступать. Обходы надзирателя становились подозрительными, и я приказывал чиновнику особых поручений соответствующей группы проверить действия надзирателя.
Иногда этот чиновник и обнаруживал злоупотребления, но случалось, что сведения чиновника совпадали с рапортом надзирателя, между тем жалобы на притон продолжались. Тогда я прибегал к своим секретным агентам, не заинтересованным (хотя бы в силу своей конспиративности) в делах надзирателя и чиновника, и с их помощью обнаруживалась преступная корысть того и другого. Оказывалось, что надзиратель заблаговременно извещал хозяина притона о предстоящем обходе и, получая за это соответствующую мзду, делился с чиновником.
Иногда случалось, что надзиратели по лености и нерадению относились спустя рукава к порученному делу или, чтобы отделаться, принимались сообщать всякие небылицы, свидетельствующие об их энергии и старании. С помощью тех же секретных агентов истина и здесь выяснялась очень скоро, и пристыженный надзиратель быстро терял вкус к самовосхвалению и выдумкам.
Словом, благодаря этому контролю над контролем мне вскоре же удалось внедрить в сознание моих подчиненных, что начальник следит сам за всем и в курсе всего происходящего, что, конечно, сильно подтянуло моих людей.
Для довершения описания агентурной сети следует упомянуть еще о так называемых агентах-любителях. Часто воры, не поделившие добычи, присылали кляузные письма, жалуясь друг на друга; бывало, что какой-нибудь скупщик краденого, обуреваемый завистью к "коллеге", перекупившему у него под носом выгодную партию "товара", являлся в полицию и со смаком выдавал "конкурентов". А то случалось, что люди, чающие заработать пятерку, десятку, а то и четвертную (сообразно ценности сведений), приходили ко мне и предлагали сообщить данные по интересующему меня делу. Эта разновидность агентов приносила тоже свою пользу.
Итак, каждый участковый надзиратель, прослужив несколько лет в своем участке, с помощью своих постоянных агентов и многочисленных агентов-осведомителей имел возможность самым подробным образом изучить и территорию, и состав ее населения.
Обычно всякий переулок, всякий дом, чуть ли не всякая квартира были ему известны, что, конечно, значительно облегчало дело розыска.



Каждый надзиратель по моему требованию обязан был составлять ежемесячные ведомости, где по подробным рубрикам разносились им количество и род происшедших за месяц в его участке преступлений. Шестого числа каждого месяца эти ведомости со всех районов присылались ко мне, и, просматривая их, я знал точное количество убийств, грабежей, краж, мошенничеств и насилий, происшедших в том или ином московском участке, равно как и число открытых и не раскрытых еще преступлений. На основании этих ведомостей специальный чиновник-чертежник вычерчивал кривые по родам преступлений и по каждому району отдельно и составлял общую картограмму, каковая и вывешивалась в моем служебном кабинете. Таким образом, я мог постоянно следить за состоянием преступности в любой части городской территории, и если кривая краж в таком-то участке несообразно повышалась, по сравнению с той же кривой другого района, то я обращался к градоначальнику, прося его подтянуть соответствующего участкового пристава, со своей же стороны я нажимал на участкового надзирателя. В результате - усиление наблюдения за неблагополучными районами, и как следствие - резкое понижение соответствующей кривой к следующему же месяцу.
В ряде предыдущих очерков я указывал на те приемы, которые практиковались сыскной полицией для раскрытия преступлений и задержания виновных. Теперь я опишу способы, употребляемые ею для предотвращения или, вернее, уменьшения их числа.
Конечно, в таком крупном центре, как Москва, ежедневные правонарушения неизбежны, но эпидемия преступлений, несмотря на свою хроническую форму, не всегда одинаково сильна, она то ярко вспыхивает, то сильно понижается в зависимости от более или менее успешной борьбы с нею. Эта эпидемия, как и всякая другая, имеет свои очаги, на кои обычно и направляла свои усилия сыскная полиция.
Кривая преступлений всегда резко повышается в праздничное время, т. е. во время двухдневного закрытия магазинов, лавок и всяких торговых предприятий. Праздничным отдыхом преступники пользуются для производства самых дерзких и крупных краж и преступлений. К Рождеству, Пасхе, Троице и Духову дню вся окрестная "шпана" стягивается в столицу в надежде на "легкий заработок".
Помню, что в первый год моего пребывания в Москве я на Рождестве чуть не сошел с ума от огорчения. 27 декабря было зарегистрировано до шестидесяти крупных краж с подкопами, взломами, выплавливанием несгораемых шкафов и т. п., а о мелких кражах и говорить нечего: их оказалось в этот день более тысячи. Из этих цифр явствовало, что город наводнен мазурьем и мне надлежит вымести из него этих паразитов. С этой целью я решил произвести облавы. Частичные, мелкие облавы стали производиться чуть ли не ежедневно, но вскоре же опыт показал, что средство это недостаточно; действительно, преступные элементы при приближении незначительного наряда полиции частью благополучно скрывались, а если и попадались люди, не имеющие права жительства в столицах, то, будучи отправлены на родину этапным порядком, вскоре бежали оттуда и вновь появлялись в Москве ("Спиридоны Повороты"), где и пребывали до следующей поимки. Этот своеобразный "перпетуум мобиле" приводил меня в отчаяние. Но, не имея возможности осилить его, я прибег к паллиативному средству: если не в моих силах было устранить этих мошенников раз и навсегда из Москвы, то я мог все же на горячее праздничное время их обезвредить. Для этого нужно было, чтобы в праздничные дни эти нежелательные элементы находились бы либо на пути следования к своему местожительству, либо в самом местожительстве, наконец, в крайнем случае, на обратном пути в Москву, словом - только не в самой Москве.



Этого мне удалось достигнуть с помощью грандиозных облав, о каковых я и хочу рассказать.
Три- четыре раза в год я давал генеральные сражения российским мошенникам.
Технически организовать облаву было нетрудно, так как силы сыскной и наружной полиции Москвы были для этого достаточны.
Сложность этого способа борьбы заключалась в том, что приходилось соблюдать строжайшую тайну о дне и часе облавы, не только от своих служащих, но и от чинов наружной полиции, между тем как в "экспедиции" принимало участие более тысячи человек. Дней за десять, иногда за восемь, а то и за пять до больших праздников я приказывал моим надзирателям, чиновникам и агентам собраться в полиции часам к 7-ми вечера якобы для ознакомления с каким либо новым циркуляром или для получения от меня общих указаний по очередному сложному делу. Когда люди были собраны, им объявлялось, что сегодня ночью облава. После этого никто из них уже не только не выпускался из помещения, но им строжайше запрещалось даже разговаривать по телефону. В состоянии "арестованных" они пребывали до ночи, т. е. до самого начала действий.
Вместе с тем я просил градоначальника нарядить мне в помощь тысячу городовых, человек пятьдесят околоточных и десятка два приставов и их помощников. К ночи городовые стягивались в один общий исходный пункт (часто во дворе при жандармском управлении), к ним присоединялись мои люди. Руководители получали подробные инструкции, и глухой ночью начиналась облава.
Для большего успеха отрядам предписывалось следовать шагом до определенного места, а оттуда пускаться бегом и возможно быстрее оцепить намеченный район, квартал или группу домов, подлежащих осмотру.
Внезапность атаки играла огромную роль, сильно уменьшая шансы скрыться для преследуемых преступных элементов. По просьбе некоторых московских газет редакции их извещались за час до начала облавы, и уведомленные сотрудники их тотчас приезжали ко мне.
Когда подлежавшие осмотру районы были уже окружены полицией, в назначенный час мне подавался автомобиль, и я в сопровождении трех-четырех хроникеров выезжал на место действия, а на следующее же утро в газетах появлялись подробные, мелодраматические отчеты, не лишенные жути, образности и фантазии, сообразно индивидуальным особенностям их авторов. Помнятся мне несколько таких моих выездов к Хитрову рынку, в так называемые Кулаковские дома. Эти вертепы, эти клоаки, эти очаги физической и моральной заразы достойны описания.
Огромные, каменные сараи, сдаваемые сплошь под ночлежные I квартиры. Эти многочисленные квартиры содержались и эксплуатировались относительно разбогатевшими, но всегда крайне темными личностями (часто скупщиками краденого, тайными винокурами и просто мошенниками). Городские и частные ночлежные дома, при всем своем убожестве, имели все же некоторую организацию, кой-какой служебный персонал, а посему являлись как бы комфортабельными гостиницами по сравнению с этими ночлежными углами, решительно предоставленными собственной участи и "культурным" потребностям их хозяев и обитателей.
В каждом этаже находился длинный общий коридор, куда выходили двери всех квартир. Двери эти, по требованию полиции, никогда не запирались на замок. Толкнув такую дверь, я быстро входил с отрядом, и если помещение было в первом этаже, то люди мои кидались к окнам, предупреждая побеги.
Квартиры состояли обычно из 2-3 комнат, из которых одна была "дворянской". Носила она это пышное наименование вследствие того, что вместо нар в ней находились кровати с некоторым подобием тюфяков и ночевка в ней стоила целый пятак; на нарах же люди устраивались копейки за три; для кого же и эта цифра была велика, те приобретали за копейку право спать на полу, под нарами, за печкой и т. п. менее привилегированных местах.
Угол первой комнаты всегда был огорожен грязным пологом, за которым находилась "квартира" хозяина или хозяйки этой ночлежки.
Прежде всего агенты кидались за этот полог, и при обыске почти всегда обнаруживалось краденое.


Аркадий Кошко (справа) и начальник Петербургской сыскной полиции Владимир Филиппов.

Если бы произвести химический анализ воздуха этих помещений, то надо думать, что, наперекор законам природы, кислорода в нем не оказалось бы совсем.
Что представляли из себя обитатели этого логовища? Мне кажется, что, суммируя героев горьковского "Дна" с героями купринской "Ямы" и возведя эту компанию в куб, можно было бы получить лишь приблизительное представление об обитателях Кулаковских ночлежных квартир.
Быть может, чувствительные, но мало вдумчивые люди спросят: как могло правительство терпеть подобные очаги всевозможной заразы?
Но что же было делать. Эти ночлежки, как и дома терпимости, вызывались самой жизнью, и волей-неволей приходилось их терпеть. Без них куда девались бы непреступные, хотя бы опустившиеся люди? Ведь плата в ночлежных домах не всем была доступна; организовать же бесплатные, сколько-нибудь благоустроенные, помещения не представлялось возможным, так как, при крайней нетребовательности простого русского человека, это значило бы взять на себя заботу о квартирах чуть ли не для половины России. Да, наконец, помимо гуманитарных соображений, уничтожение Кулаковских и им подобных квартир не повело бы ни к чему. Они выпирались жизнью в силу сложных социальных условий, и уничтожение этих скученных центров имело бы непосредственным последствием лишь распыление их по всей территории города, что только бы затруднило общий надзор за ними.
Наше появление вызывало сильное смятение. Впрочем, опытный взор и в этом смятении мог бы усмотреть известную последовательность и закономерность. Добрая половина жильцов оставалась сравнительно спокойной, лениво потягивалась на нарах и встречала нас возгласами вроде: "Ишь, сволочи, опять притащились! Не дают покоя честным людям!" У этих "флегматиков" можно было бы и не спрашивать документов - они были, конечно, в исправности.



Не то делалось с другой половиной ночлежников! Они в ужасе рассыпались по помещению, забивались за печки, прятались под нары, лезли чуть ли не в щели.
За хозяйской перегородкой очищали место, и мы приступали к опросу и поверке каждого. Жутью веяло от этих людей, давно потерявших образ и подобие Божие: в лохмотьях, опухшие от пьянства, в синяках и ранах от недавних драк, все эти бывшие, а иногда даже и титулованные люди внушали ужас, жалость и отвращение.
Впрочем, бывали случаи, когда среди этих бывших чиновников, офицеров, актеров, докторов и публицистов вдруг проявлялись проблески давно замерших переживаний человеческих, и больно и смешно было подмечать эти переживания, столь не гармонирующие со звериным обликом их носителей. Эта группа бывших интеллигентов производила наиболее тягостное впечатление.
- Где постоянно живешь? - спрашиваешь босяка.
И вдруг эта карикатурная личность, став в позу, тоном провинциального трагика заявляет с пафосом:
- Уж пятый год, как отчий дом я променял на это пышное палаццо! - при этом соответствующий жест в сторону нары.
- Твой паспорт? - спрашиваешь старую полупьяную проститутку.
- А вот мой паспорт! - и женщина делает невероятно циничный жест. -
- Как звать? - говорит пристав какому-то типу с чрезвычайно гордой осанкой, но без штанов.
- А вы кто такой?
- Ну, ладно, кто такой! Не видишь? Пристав!
Фигура без штанов презрительно шипит:
- Пф-ф-ф! Пристав?! Я иначе как с начальником и разговаривать не стану.
Вдруг из-за занавески высовывается голова, затем протягивается рука, и заплетающийся язык произносит:
- Аркадий Францевич, будьте великодушны, одолжите двугривенный, до завтра, parole d'honneur! Ну что вам стоит?! А выпить - во-о как хочется!
Иногда пороешься в кармане и протянешь рублевку. Словно не рука, а обезьянья лапа вырвет у тебя бумажку или монету, а за пологом уже слышится лирический восторг:
- Господи Ты Боже мой!!! Какое, какое благородство!...
Там, в глубине комнаты, какая-то пьяная-распьяная женщина, очевидно, из бывших шансонеток, пытается кокетливо шевелить лохмотьями, заменяющими ей юбку, и, игриво подмигивая, испитым сиплым голосом поет: "Смотрите здесь, смотрите там!" При этом оголяет уродливые, отекшие ноги. А перед тобой в это время мелькают и "коты", и "хипесники", и шулера, и просто жулики.
Дышать нечем, в висках стучит, а на душе тошно, и плохо отдаешь себе отчет в том, где ты и что с тобой. Где сон - где явь?!
Разбив это людское стадо на чистых и нечистых, т. е. на людей с неопределенными документами и на тех, у кого документы либо не в порядке, либо отсутствуют вовсе, я первых оставлял в покое, вторых отправлял в полицейские участки, причем для разбивки по участкам приходилось руководствоваться довольно своеобразным признаком: чем меньше следов одежды имелось на человеке, тем в более близкий участок он направлялся, так как сострадание и чувство стыдливости не позволяли подвергать людей без штанов прогулке через весь город, да еще при двадцатиградусном иногда морозе.
Приведенные в участки поились в 6 часов утра горячим чаем, каждому выдавался фунт хлеба и кусок сахару. На следующий же день им распределялось тюремное белье, обувь и одежда, и, согретые, одетые и накормленные, люди препровождались в сыскную полицию, где мы и приступали к выяснению личности каждого.



Для этого у нас имелись и антропометрические приспособления, и дактилоскопические регистраторы, и целый фотографический кабинет с архивом.
Но о том, как производилась эта операция опознания - я расскажу как-нибудь в другой раз.
Если прибавить к этому, что при сыскной полиции имелись и собственный парикмахер, и собственный гример, и обширнейший гардероб всевозможнейшего форменного, штатского и дамского платья, то читатель получит, быть может, хотя бы некоторое понятие и представление о серьезном техническом оборудовании розыскного аппарата времен Империи.
Предпраздничные облавы дали прекрасные результаты, и помнится мне, что на четвертый год моего пребывания в Москве была Пасха, не ознаменовавшаяся ни одной крупной кражей. Рекорд был побит, и я был доволен!...




Источник:
Аркадий Францевич Кошко (1867, Минская губерния, дер. Брожка — 1928, Париж) — русский криминалист и сыщик. Начальник Московской сыскной полиции, позднее заведовавший всем уголовным сыском Российской империи, в эмиграции писатель-мемуарист.




IMPERIUM_ROSS.

@темы: ШХ, 20 век: Россия и вокруг нее

---

подбиваю бабки на Целлюлозе

Ну, итоги, разумеется, скромные. так что, дети мои, если кто из ваших отпрысков загордится и вздумает писать неформат, всыпьте ему по заднице так, чтобы он не мог ни сидеть, ни лежать, а только висеть в воздухе, ибо писательским трудом он и кошку не прокормит.
Как я и ожидала в прошлом месяце, в лидеры продаж уверенно вышел роман "Уйти на Запад" (но пошел не так уж и бойко -неформат отпугивает). Были у меня надежды, что в канун новогодней ночи случится чудо, и он заработает свою первую тыщу рублей, но чудо не случилось, пяти рублей не хватило.
На втором месте по абсолютным показателям (деньги за одну книгу) "Возвращение в Майяр" ("Смирол-1").
На третьем - "Кодекс Арафской дуэли".
По относительным показателям (деньги за единицу объема текста) на первом месте опять "Уйти на Запад", на втором "У нас в Арагарте", на третьем - снова "Кодекс".

@темы: мое и наше

---

Оригинал взят у в Richard Savoie (Quebec)

@темы: картины

---

Оригинал взят у в Барбара Регина Дич (Barbara Regina Dietzsch,1706-1783).

Крыжовник, красная смородина и орех.

@темы: картины

---

Оригинал взят у в правда про французов

Я заметил, что когда повторяю новые французские слова и предложения, иногда я забываю правильно гнусавить в середине длинного слова, и говорю просто "эн" или "ан", как написано. В коротких словах-то я уже вроде приловчился, а вот внутри какого-нибудь attention или supplémentaire иногда ловлю себя на этой ошибке.

И вот я подумал: может, сами французы тоже иногда не замечают, как ошибаются. Ну слово-то длинное, может, устал человек или думает о другом - так и скажет "эн", как написано, потому что же естественно, а не этот носовой гласный без "н".

Поделился этой теорией со своим учителем французского. Он помялся немного, а потом признался мне: на самом-то деле французы, когда говорят между собой, вообще не используют носовые гласные, и произносят "эн", "ан" итд., как написано. Если рядом есть иностранец, или по телевизору-радио - тогда они поддерживают это глобальное издевательство над всем остальным миром. Но если никто посторонний не слышит, то можно наконец расслабиться и не мучить себя.

Попросил никому не рассказывать. Я говорю, да все равно ж никто не поверит. Ну да, наверное, не поверит - согласился. Но как-то без радости. Я вот думаю, может, французы и сами рады были бы, если бы раскрылась эта тайна. Тяжело небось с утра до вечера всю жизнь гнусавить, и лишь изредка тайком отдыхать. Просто теперь уже не знают, как прекратить.

@темы: Вавилон-18

---

вообще не понимаю, как можно строить героя по проекции. не, только шизофренить. иначе второстепенные в картон пойдут.

29.12.2016 в 03:00

Пишет  Yachaku:

похоже, что в основе ролеплеинга, по крайней мере, какого-то его типа, лежит такой психический механизм, как расщепление. Ты не можешь сделать отыгрываемого персонажа из ничего, ты должен положить в него какой-то кусок себя. Небольшой, но кусок тебя там должен быть, чтобы существовала эмоциональная связь между тобой и персонажем, и ты мог чувствовать происходящее через него. Постепенно хорошо проработанный персонаж становится прочной субличностью, и переключаться в игре в его модус становится очень легко.

При этом если персонаж один и воспринимается игроком как он сам или похожий на него - это, видимо, в большей степени работает уже не расщепление, а проекция. Это уже немного другая история.

Мне удалось это ощутить, когда я стал одновременно поддерживать много персонажей - так сильнее заметно общее в них и различия между ними, и несложно почувствовать, за какие струны они дергают меня самого.

@темы: писательское

---

Ну... типо подведение итогов.
Подводить нечего, все находится в процессе.
Начат и не окончен роман "Быть тварью". Из простой и незатейливой идеи вырисовывается что-то странное, как оно обычно у меня и бывает. Совершенно неформатное, и я уже заранее не завидую своим читателям. Романтическая линия, похоже, накрылась полностью, предполагаемые романтические герои еще не встретились, хотя роман дотикал практически до 10 листа. И ведь все, блин, идет совершенно по плану.
Покрывается пылью "Смирол" - да, мне стыдно, но душа не лежит. Что-то ушло.

Главное событие года - начат роман "Уйти на Запад". Год назад даже не собиралась это писать, но в мае дернул меня черт написать рассказец для целлюлозного конкурса. Незатейливый зачин, совершенно не мой сюжет. А потом в сентябре я начала думать в эту сторону и Остапа понесло.
Ребяты, я глубоко против вестернов, написанных не где-то там, а среди родных осин. Неорганичные они.
Ребяты, я против романов с попаданцами - этой болезнью я переболела лет в 15-18 и с тех больше к тому не возвращалась если, конечно, не рассматривать мои романы внимательно и не тыкать меня носом в замаскированных попаданцев
Я, ребяты, совершенно так же против того, чтобы в романе герои вдруг вставали на лекторскую кафедру и чё-то вещали, просвещая читателей о разных научных, технических, исторических или географических нюансах.
И вот все это есть в романе "Уйти на Запад".
Там еще и сюжет есть, и героев в конце романа ждет спрятанное сокровище, но об этом пока никто, даже читатели, знать не могут, ибо я, по обыкновению, написала уже 9 алок, но о сокровище и словом не обмолвилась, разве что зацепок на него накидала.
И вот да, если после этого находятся люди, которые с удовольствием читают этот роман, - это вызывает удивление. Правда, начинают они читать роман про обычного попаданца в вестерн - а когда обнаруживается, что это не совсем так, продолжают читать но не все. остаться должен только один, похоже
Странный роман, неформатный. Тем не менее в смысле интереса к нему - самый удачный из моих романов, выложенных на Целлюлозе.
А какой я придумала к этому роману впопереквел! Думаю привлечь к делу юного Майкрофта Холмса, Но об этом тссс, все равно впоперквел я начну писать не раньше лета, если, конечно, я начну его писать.
Уйти на Запад
остальные романы

@темы: Дэн, мое и наше

---

.группа генетиков изучила ДНК жителей Меланезии, сравнила их с африканцами, неандертальцами и денисовцами и обнаружила в геноме папуасов «следы» неизвестных науке гоминид. По словам учёных, значительная часть примеси древней ДНК, которую до этого принимали за денисовскую, на самом деле относится к какому-то третьему ископаемому виду человека. Кто же это был? Пока что никто не знает.
А между тем другие исследователи изучили геномы инуитов – коренных жителей Гренландии – и предположили, что варианты генов, связанные с адаптацией к холоду, достались инуитам от денисовцев. Как выяснилось, «денисовский» вариант генов влияет на распределение жира в теле человека, и тем самым изменяет восприимчивость к морозу. Интрига в том, что исследованные инуиты живут в Гренландии, а денисовцы описаны по находкам на Алтае. Вероятно, к предкам инуитов денисовское наследие попало вследствие обмена генами с другими популяциями Евразии, еще до миграции в Америку.
antropogenez.ru/article/985/

@темы: генетика и генеалогия

---

из этой подборки falcrum.livejournal.com/1962116.html

@темы: фото

---

Оригинал взят у в Спекулянты против корпорации

До принятия Tea Act британская ОИК продавала чай следующим образом - в Лондоне происходил аукцион для оптовиков, которые покупали большие партии чая, перепродавали его мелким оптовикам, которые, в свою очередь, продавали его дальше - оптовикам, работающим с Америкой или иностранными покупателями, и до потребителя чай доходил в результате через руки 7-10 посредников, и естественно - сильно прибавлял в цене.
Так, на аукционе 1768 года ОИК продавала чай по 2 шиллинга 4 пенса или 2 шиллинга 9 пенсов за фунт. А розничная стоимость чая в американских колониях колебалась от 8 до 11 шиллингов за фунт.
Что сделал Tea Act? Он разрешил ОИК напрямую продавать чай в колонии, причем зафиксировал цену - 2 шиллинга 6 пенсов за фунт, при этом Компания платила только ввозную пошлину в колониях, без налогов - 3 пенса за фунт, то есть по факту цена чая была 2 шиллинга и 3 пенса, плюс 3 пенса акцизного сбора. Естественно, что компания заложила в стоимость чая и акцизный сбор, который в конечном итоге оплачивал потребитель, при этом акцизный сбор оплачивался сразу по прибытии судна с чаем в порт, а далее чай продавался по фиксированной цене местным торговцам.
С одной стороны - это вообще великое счастье для обычного потребителя. Представляете, популярный товар подешевел в 3-4 раза!!!
Но с другой стороны - он сделал совершенно ненужной всю длинную цепочку посредников. Чайный Акт ударил по самому святому, из чего родилась вся американская демократия - по перепродавцам и спекулянтам.
"Когда в сентябре 1773 года новое распоряжение прибыло в Бостон, эти группы населения устроили протесты против «несправедливой внешней конкуренции» со стороны Ост-Индской компании. Не замечая того неудобного факта, что закон сбережет немало денег их соотечественникам, торговцы и контрабандисты представили свои аргументы, прикрываясь идеей национальных интересов. Один прогрессивный журналист, который подписывался «Стойкий Патриот», указывал, что новый закон отнимет у честного американского труженика-торговца его хлеб, «чтобы дать дорогу продавцам из Ост-Индии, возможно британским, покушаясь на честные прибыли наших купцов».{401} Другие корреспонденты, полагаясь на невнимательность и бунтарские настроения читателей, потрясали лозунгами о недопустимости налогообложения без представительства и невнятно стращали тем, что британцы приберут к рукам всю американскую торговлю. И только один представитель городского совета смотрел на вещи более трезво и заключал, что против этого закона выступают «из-за того, что способ торговли компании в этой стране затрагивает частные интересы многих, связанных с перекупкой чая».
В ноябре 1773 года корабли из Ост-Индии «Дартмут», «Бивер» и «Элинор» вошли в гавань Бостона с грузом чая от Английской Ост-Индской компании. Заговорщики под предводительством, вероятно, Сэмюела Адамса хорошо подготовились и соблюдали строгую дисциплину. Когда с чаем расправились, они покинули палубу и не взяли чая ни для себя, ни на продажу."
На улицах Бостона, Чарльстона, Саванны, Нью-Йорка Филадельфии появились строго одетые люди с белыми ленточками на лацканах камзолов (блин, ну не я это придумал!!!!), которые без конца скандировали "Нет налогов без представительства". Самое смешное в другом - один из отцов-основателей США, Бенджамин Франклин как раз стоял у истоков Чайного Акта, считая, что "компания вполне может экспортировать чай в любую из британских колоний в Америке напрямую, при этом ввозная пошлина не должна превышать 3 пенсов за фунт". Но "что-то пошло не так", и вскоре сам Франклин оказался среди протестующих. Поскольку в Бостоне Чайный Акт поддержал губернатор Хатчинсон, который решил продать чай несмотря на визги обиженных спекулянтов, и когда в Бостон вошло судно ОИК "Дартмут" c 40 тыс. фунтами чая, и бриг "Бивер" со 39 тыс. фунтами чая. Чуть позже пришла и шхуна "Элеонора" с 40 тыс. фунтами чая, то есть всего в Бостон было ввезено 120 тыс. фунтов чая, с которых нужно было заплатить акциз.... в 1500 фунтов стерлингов. Сумма, прямо скажем, для бостонского бюджета откровенно маленькая. Например в 1763 году в Бостоне было собрано налогов на 18 тысяч фунтов стерлингов.
И да. Те, кто сбрасывали чай, переоделись индейцами, не чтобы свалить все на индейцев. То есть это способ скрыть лицо. Ах да. Совсем забыл. За борт полетело 90 тыс. фунтов чая, еще 30 тыс. потом были распроданы в Бостоне уже по стандартным для Америки ценам - 7 шиллингов 4 пенса за фунт.
Ну и до кучи - все три судна, вошедшие в порт Бостона, были американскими. Два китобоя, которых наняла ОИК, "Дартмут" и "Бивер", принадлежали арматорам из Нантекета. Шхуна "Элеонора" - бостонскому купцу Джону Роу.
Иногда думаешь, что это была не "война за независимость США", а "война перепродавцов и спекулянтов против мегакорпорации".

@темы: Дэн, деньги, пьем и будем пить

---

28.12.2016 в 21:31

Пишет  Sindani:

28.12.2016 в 16:29

Пишет  Клятый_Вомпэр:

Японские имена, часть первая
После долгих размышлений решил написать целый пост о том, как подбирать имена и иероглифы для ваших японских персонажей. Вдруг это кому-то пригодится.
И сразу хочу оговорить несколько моментов. Во-первых, я основываюсь на личном опыте. Я знаю японский, живу в Японии, пишу по альтернативному двадцатому веку и крайне редко использую говорящие имена. Я думаю, что есть масса пишущих личностей, которые как-то по-другому решают этот вопрос. Думаю, что им тоже есть что сказать. Так что я ни в коем случае не настаиваю на том, что мои методы - самые методистые. Скажем, если вы пишете про время до двадцатого века, Хэйан там или Эдо, то вам надо значительно серьезнее подходить к вопросу - прорабатывать биографию вашего героя, выяснять, какие имена и фамилии тогда были в ходу и какие из них вообще могли достаться вашему детищу в зависимости от сословной принадлежности, профессии и места проживания. В двадцатом веке много чего изменилось, люди свободно переезжали с места на место, женились на ком угодно, меняли фамилии по разным причинам, поэтому можно не так строго подходить к вопросу подбора имени, особенно если вы не заморачиваетесь расписыванием подробной биографии вашего героя в теле произведения. Я в этом посте буду говорить о том, как обращаться с текстом, время действия которого - двадцатый век и дальше, так как мне не приходилось пока подбирать имена самураям и средневековым аристократам.
Во-вторых, в качестве примеров я буду использовать имена своих собственных героев, просто потому, что я точно знаю, откуда они взялись. Как я уже написал, говорящих имен у меня практически нет, происхождение у героев в целом довольно заурядное, поэтому знакомство с текстом необязательно (хотя я, конечно, не против того, чтобы у меня появились новые читатели).

много текста

Итак, давайте для начала поговорим об именах.
Вот у вас есть некий персонаж японец. Вы хотите дать ему имя и фамилию (я предполагаю, что если вы пишете про Японию, то вы, по крайней мере, можете различать японские имена и фамилии), но боитесь, что результат будет звучать глупо. Где искать источники вдохновения?
С фамилиями проще. Вот список из самых широкоупотребляемых фамилий в Японии от The Japan Times.
Все эти фамилии, на мой скромный взгляд, можно использовать без особой опаски. Вот еще один очень полезный линк, к сожалению, только на японском, но при должном старании можно воспользоваться и без знания языка. Справа выбираешь префектуру - и смотришь список самых популярных фамилий. Имеет смысл пользоваться, если известна биография героя. Если вы хотите использовать какую-то редкую фамилию, или даже замахнулись на собственноголовно изобретенную фамилию, то здесь нюанс - редкие фамилии обычно людей интересуют. Увидев такую фамилию написанной на бумаге или визитке, люди могут не разобраться, как она читается, а услышав, могут поинтересоваться, как она пишется (то есть, какие иероглифы используются). Отсутствие всякой реакции со стороны остальных героев на редкую фамилию мне лично кажется немного странным. Поэтому стоит хотя бы знать, насколько фамилия вашего героя распространенная.
Еще про редкие фамилии. Согласно моему опыту, самые заковыристые фамилии носят а) деревенские жители (мне попался потрясающий случай, когда подавляющее большинство жителей одного маленького села носили одну и ту же, довольно редкую, фамилию), б) семейства, занимающиеся очень традиционными ремеслами, особенно если ремесло имеет какую-то связь с религией. Но это так, к слову.
Теперь об именах. В Японии, как и во всем мире, существует мода на имена. Есть имена, которые употребляются постоянно, этакая именная классика - например, Акира, Сусуму, Томоко, Акико. Есть имена новые, которые стали употребляться совсем недавно, например, с претензией на западное звучание - Арису, Марина. Есть безнадежно устаревшие имена, вызывающие в памяти эпоху самураев, всякие там Годзаэмоны и О-кику. Я все-таки думаю, что лучше назвать героя устаревшим именем, чем опередить время, но если ваш юный герой в двадцать первом веке носит гордое имя Годзаэмон, то это, наверное, стоит как-то объяснить.
Сайтов, посвященных именам, много, очень много. К сожалению, все на японском. Впрочем, что мне не очень нравится в сайтах, посвященных популярным в разные эпохи именам - они дают топ-10 имен, а этого категорически не хватает. Поэтому я предлагаю другой способ вычисления идеального имени. Подумайте, когда родился ваш герой. Поищите его ровесников, чем больше, тем лучше. Выбирайте на свой вкус, желательно имя, которое попадется вам больше одного раза.
Стоит ли сильно дергаться по поводу сочетания имя-фамилия? Ну... У некоторых моих знакомых очень странное сочетание имени и фамилии. Например, у меня есть знакомая, которую зовут Рибон Сайто. То есть, по сути, Бантик Иванова. Ничего, живет. У другого моего знакомого очень редкая фамилия (по его словам, любой человек с такой фамилией - его родственник), при этом у него и его брата очень распространенные имена. Родители, намучившись с фамилией, которую никто не может запомнить, назвали детей проще некуда, чтобы хотя бы имена помнили. Детей называют по очень разным причинам, вывести какие-то принципы подбора имен, характерные для большинства японцев, я затрудняюсь, так что ориентируйтесь немного на свой вкус, немного на общие тенденции и будет у вас замечательно названный персонаж.
У меня в подборе имен для героев критерий был всего один - я хотел, чтобы почти у всех главных героев были самые что ни на есть заурядные имена. Поэтому я беззастенчиво брал те имена и фамилии людей, которые чаще всего слышал вокруг себя. В результате у меня есть, например:
Кен Такахаси 高橋健
Акико Судзуки　鈴木明子
Акико Ито　伊藤秋子 (про это и предыдущее имя будет больше в следующем посте)
Сатико и Хиро Накамура　中村幸子、中村弘
В случае с Сатико, мне нужна была еще девичья фамилия, причем менее распространенная, чем Накамура. Тут сильно помогли газеты и новостные сайты, в основном все тот же The Japan Times и Асахи Синбун. Пару дней я читал газеты, обращая особое внимание на фамилии персоналий, и вскоре понял, что Сатико просто обязана была в девичестве быть Кавасаки 川崎.
Если у вас нет знакомых японцев, советую все те же японские газеты, а также сайт NHK. Просматривайте криминальную хронику и статьи про разные мелкие бытовые события, там больше разнообразия, а вот новости из области культуры не советую - герои, все сплошь названные в честь актеров, певцов и писателей мной лично опознаются на раз


 

@темы: фамилии, имена

---

Оригинал взят у в А.Сычев

@темы: картины

---

1951 год

В декабре журнал «Харперз» выпустил в экономической рубрике мрачную статью Нэнси Б. Мэвити о тревожном новом феномене — семье с двумя источниками дохода, в которой и муж и жена ходят на работу, чтобы позволить себе лучший образ жизни. Мэвити беспокоило не то, как женщины справляются с обязанностями по работе, воспитанием детей и домашними делами, а скорее то, что стало с традиционным положением мужчины как кормильца. «Мне было бы стыдно, отпусти я жену на работу», — резко заявил один опрошенный. Мэвити явно ожидала, что ее поддержат большинство читателей. Что примечательно, до войны многие женщины в Америке не могли работать, хотели они того или нет. Вплоть до Перл-Харбора в половине сорока восьми штатов действовали законы, запрещавшие принимать на работу замужних женщин.
брайсон. страна дяди сэма

@темы: женский вопрос

---

Оригинал взят у в РПЦ объявило существующую Библию несвященной

"Синодальный перевод не является "священной коровой", к которой нельзя прикасаться. Неточности этого перевода очевидны и достаточно многочисленны", — заявил глава отдела внешних церковных связей Московского патриархата митрополит Волоколамский Иларион на конференции в Москве, посвященной 140-летию синодального перевода (интересно, что другие СМИ постеснялись дословно его цитировать – s.-h.). По словам представителя РПЦ, существующий синодальный перевод XIX века, который является самой распространенной русскоязычной версией книги, необходимо отредактировать.

Синодальный перевод – устоявшийся термин, обозначающий перевод книг Библии на русский язык, осуществленный в XIX веке с разных источников на иврите и греческом языке, и утвержденный Святейшим правительствующим Синодом для домашнего (не богослужебного) чтения. В церквях же при богослужениях используют “древние славянские тексты” (см. Вики).

Как указано в Википедии, перевод Ветхого завета сразу после публикации «встретил немало критических замечаний как в научном, так и в особенности в литературном отношении»^[4]. Согласно И. Ш. Шифману, стремление переводчиков следовать православной догматике привело к тому, что «в результате Синодальный перевод содержит многочисленные отклонения от масоретского текста, а также тенденциозные интерпретации оригинала»^[5]. И. М. Дьяконов указывает, что данный перевод «не соответствует уровню научных требований»^[6].

Напомню, что по закону, принятому в 2015 году, цитаты и содержание Библии, Корана, Танаха и Ганджура не могут быть признаны экстремистскими, хотя некоторые фрагменты эти “священных книг” подпадают под юридическое определение экстремизма и даже рассматривались в суде. Заявление представителя РПЦ о том, что Синодальный перевод не является "священной коровой", выводит его из-под действия данного закона. Таким образом, отныне Синодальный перевод XIX века может быть заново рассмотрен в суде, а его отдельные места могут быть признаны экстремистскими и запрещены  – s.-h.

Об истории переводов Библии пишет блогер Алексей Березин:

В середине XV века Иоганн Гутенберг выпустил в свет первое печатное издание латинской Библии (этот латинский перевод, известный под названием «Вульгата», создал в IV веке св. Иероним).

Все — абсолютно все! — тексты Священного писания, ходившие в обращении христиан на протяжении почти 14 столетий до этого, были рукописными (впрочем, практика ручного копирования не исчезла с появлением книгопечатания и некоторое время еще существовала параллельно с ней).

Это означает, что каждая копия Библии была переписана вручную с какого-то предшествующего текста, причем в подавляющем числе случаев источником служил не авторский оригинал, а другая копия, снятая в свою очередь с еще более ранней копии.

При ручном копировании неизбежно возникали искажения текста — пропущенные слова или буквы, описки, ошибки. Виной тому была невнимательность переписчика, усталость, плохое освещение, неразборчивый почерк в исходном манускрипте и даже недостаток грамотности. Иногда пометки на полях переписчик принимал за часть текста и переписывал их, добавляя к своему труду. Иногда исходный текст читали вслух, а переписчики записывали его — такая схема работы была удобнее, если нужно было сделать сразу несколько копий. Скажите честно — кто ни разу не ошибся на диктанте?..

В некоторых случаях переписчик мог внести и намеренные изменения — например, посчитав, что какое-то слово в исходном тексте написано с ошибкой и «исправив» ее.

И все эти ошибки и описки, все результаты невнимательности и небрежного отношения к тексту перекочевывали в следующую копию Священного Писания, становясь, фактически, его частью!

Кроме того, нужно помнить о том, кто именно копировал книги. Ведь монахи-переписчики, которых можно было бы с натяжкой назвать «профессионалами», появились сравнительно поздно. Первые несколько столетий христианские тексты копировали случайные люди. Среди них иногда попадались очень грамотные и сведущие в чтении и письме. Но бывали и такие, кто мог лишь механически копировать текст буква за буквой, не понимая даже смысла написанных слов. Ведь большинство ранних христиан происходили из самых бедных (и, как следствие, самых необразованных) слоев населения. А это значит, что уже самые ранние копии текстов Нового Завета должны были изобиловать неточностями и ошибками. Не будем забывать и о том, что эти тексты не сразу приобрели статус священных, и первые переписчики обращались с ними весьма вольно, дополняя и перекраивая повествование в соответствии со своими религиозными представлениями.

Мы не можем упрекать этих людей в том, что они искажали текст — они делали, что могли, и вероятно, прикладывали к работе все старание. Но этого определенно было недостаточно, чтобы в неизменности сохранить исходные авторские тексты.

Разумеется, об этом было прекрасно известно всем, кто имел дело с книгами. В некоторых текстах есть даже предостережения будущим переписчикам — например, автор Апокалипсиса угрожает, что всякий, кто припишет лишнее в текст, будет награжден язвами, а кто убавит от текста, потеряет «участие в книге жизни и в святом граде» (Откр. 22:18-19).

Даже козе понятно, что все эти угрозы были бесполезны. Из года в год, столетие за столетием, ошибки в манускриптах накапливались и накапливались. Их можно было бы исправить, сравнив текст с древнейшими рукописями — но самые древние доступные переписчикам манускрипты, разумеется, тоже были неточными копиями. К тому же в мире, где книга сама по себе была редкостью, получить доступ хотя бы к одному экземпляру текста было уже роскошью — тут уж не до выяснения древности и точности текста!

Хуже того, до начала XVIII века никто и не задумывался о том, насколько серьезными могут быть такие изменения в текстах. В 1707 году вышел труд английского ученого Джона Милла, проанализировавшего около сотни греческих рукописей Нового Завета (как вы помните, именно на греческом был изначально написан Новый Завет). Милл обнаружил в этих манускриптах больше 30 000 (прописью: тридцати тысяч!) расхождений — в среднем по 300 на каждую рукопись! Причем в этот список вошло далеко не все, а только важные искажения и явные ошибки.

Что же из этого следует?

Ничего особенного. Просто, читая текст Библии (и Нового Завета в частности), нужно понимать, что вы читаете слова, которые имеют лишь отдаленное отношение к изначальному, подлинному тексту.

Многие слова в дошедшем до нас тексте перепутаны, многие пропущены или искажены, из-за чего меняется (а то и полностью теряется!) смысл целых фраз. Многое переписчики добавили «от себя», нарушая логику и последовательность авторского текста и внося новые смыслы.

Иллюстрация из кодекса Albendense, библиотека Сан-Лоренсо-де-Эль-Эскориаль (Испания).

Вот вам лишь несколько примеров.

Греческие слова «избавивший» (λύσαντι и «омывший» (λούσαντα — омофоны, звучат они идентично, но пишутся по-разному. Неудивительно, что однажды какой-то невнимательный переписчик, работавший, видимо, под диктовку, перепутал эти слова. Манускрипт с ошибкой стал основой для последующих копий — и эта ошибка тиражировалась до тех пор, пока не попала в печатные книги, что окончательно утвердило ее как «правильный» вариант текста: «…возлюбившему нас и омывшему нас от грехов наших…» (Откр. 1:5) вместо «избавившему нас». В конце концов эта ошибка попала и в русский Синодальный перевод.

Вам кажется это незначительным пустяком? Это цветочки!

Одно из первых печатных изданий греческого текста Нового Завета было предпринято знаменитым голландским ученым Эразмом Роттердамским в начале XVI века. Подготавливая свой текст к печати, Эразм очень торопился (ему хотелось опередить других авторов). Поэтому ради экономии времени никакой серьезной критической работы над греческим текстом он проделывать не стал. Все тексты Нового Завета у него имелись в единственном экземпляре — этот экземпляр (созданный в XII веке) и стал основой для публикации.

Когда дело дошло до Апокалипсиса, выяснилось, что в книге отсутствует последняя страница с греческим текстом. Думаете, Эразм отправился в библиотеку и нашел недостающее? Как бы не так! Библиотеки для слабаков. Наш ученый, ничтоже сумняшеся, просто взял латинскую версию Библии (Вульгату) и… перевел текст оттуда.

В результате появилась книга, основанная на случайных греческих манускриптах, имевшихся в распоряжении Эразма, да в придачу ко всему, еще и с его собственным дополнением к Откровению Иоанна!

Но на этом история не закончилась. После выхода книги в свет обнаружилось, что в ней отсутствует чрезвычайно важный для верующих фрагмент. Этот маленький кусочек, включающий всего несколько слов, имеет огромное значение: на нем (практически на нем одном) базируется все утверждение о триединстве Бога. Фраза настолько важна, что даже получила собственное имя, принятое среди богословов и ученых: «Comma Johanneum», или «Иоаннова вставка». Звучит она так: «Ибо три свидетельствуют на небе: Отец, Слово и Святой Дух, и Сии три суть едино».

Фрагмент этот должен находиться (или напротив, не должен — в зависимости от того, считаете ли вы его подлинным текстом или поздним дополнением) в первом послании Иоанна (5:7). Греческий манускрипт, которым пользовался Эразм, этого фрагмента не содержал, в то время как в Вульгате он был (а Вульгата вот уже тысячу лет была основой богослужения во всем западном мире). Разумеется, церковные власти были возмущены: не покушение ли это на святые слова? Не разгибание ли скреп?..

Эразм Роттердамский в ответ на обвинения только пожал плечами и сказал:

— Если вы покажете мне греческий текст, где такие слова есть — я включу их в следующее издание.

Легко понять, как быстро нашелся нужный греческий манускрипт. Его изготовили специально для такого случая и предъявили ученому — пришлось тому сдержать слово и действительно вписать фрагмент в текст. Начиная со второго издания греческого Нового Завета декларация божественной триединости в нем присутствует, хотя ее нет ни в одном более раннем греческом тексте.

Думаете, и это пустяки?

Опубликованный Эразмом Роттердамским Новый Завет выдержал множество переизданий. Примерно через сто лет появился фолиант, издатели которого не постеснялись заявить, что текст в нем «принят всеми и не содержит ничего ошибочного». С этого времени за текстом Эразма закрепилось гордое звание «Textus receptus», то есть, «общепринятый текст» — и, как следствие, этот вариант Нового Завета стал самым распространенным.

Именно на нем основаны многие переводы на другие языки — например, популярная в англоязычных странах Библия короля Якова (XVII век).

В начале XIX века зашла речь о новом переводе Библии на русский язык. И угадайте, какой текст был взят за основу при переводе Нового Завета?..

Правильно. Это был Textus receptus.

Монах скриптория за работой. Иллюстрация из книги: William Blades, Pentateuch of Printing with a Chapter on Judges. 1891.

Подведем итог.

Русский Синодальный перевод Нового Завета — все четыре Евангелия, Деяния и прочие книги — основан на средневековой публикации греческого текста под редакцией Эразма Роттердамского.

Эта публикация, в свою очередь, имеет в основе случайный манускрипт XII века, причем в нее по требованию Церкви была включена «Иоаннова вставка», которая в оригинале отсутствует.

Что же до Апокалипсиса, то русский текст его последних стихов — это перевод с греческого текста, который Эразм перевел с латинского текста Вульгаты, который св. Иероним в IV веке перевел с греческого текста — а этот текст, без сомнения, тоже был копией более раннего списка. Вы еще не запутались?..

Я рассказал только о двух случаях искажения текста.

300 лет назад Джон Милл нашел 30 000 разночтений в ста греческих манускриптах.

На сегодняшний день ученым известно больше 5 000 рукописей Нового Завета, написанных на греческом (и это только на греческом!). Абсолютно все эти рукописи не являются авторскими оригиналами. Это копии, переполненные ошибками и неточностями, искажающими смысл и мешающими правильно понимать суть.

Количество разночтений в этих манускриптах, по разным оценкам — от 200 до 400 тысяч.

К слову, полный греческий текст Нового Завета включает всего около 146 тысяч слов.

Следовательно, ошибок в Новом Завете больше, чем слов в нем.

У меня все, товарищи.

-------------------------------------

Есть старый английский анекдот о монахах-переписчиках книг.

Молодой монах пришел однажды к отцу-настоятелю и сказал:

— Отче, почему мы переписываем наши священные книги всякий раз с предыдущей копии? Ведь если в нее вкралась ошибка, братья будут повторять ее снова и снова! Не разумнее ли копировать текст по самым древним манускриптам?

Настоятель монастыря взвесил эти слова и пришел к выводу, что монах прав. Взяв свечу, он удалился в библиотеку, чтобы сверить последние копии Писания с самым старым фолиантом, имевшимся в монастыре. Уже через час монахи услышали его ужасающие крики и сбежались посмотреть, что случилось.

Отец-настоятель громко плакал и кричал, биясь о стол головой и повторяя:

— Не «celibate», а «celebrate»!..

(Не «целибат» — обет безбрачия, а «праздновать»! Как подсказывает ученый Гугл, в редких случаях слово celebrate может означать "отправлять церковную службу". Предоставляю вам самостоятельнно решать, какое из значений в данном случае предпочтительнее.)

@темы: Вавилон-18, Арагарта