Оказывается, по-английски название реки Нигер произносится "Найджер". Я всегда был уверен, что "Найгер" - благодаря бессмертным строкам There was a young lady of Niger, Who smiled on the back of the tiger. И у Гилберта в Микадо: "Yes, I like to see a tiger. From the Congo or the Niger, And especially when lashing of his tail!" В старых записях поют "Найгер", но я только вчера слышал новую, где "Найджер". С другой стороны на Гилберта в этом полагаться нельзя - ему случалось рифмовать live and die - sympa-thie просто для собственного удовольствия.
И вот теперь я в сомнении: Найджер - это современная дань политкорректности, чтобы не было похоже на N-word, или так всегда говорили? seminarist.livejournal.com/974286.html
В конце 1878 года журнал "Всемирная Иллюстрация" праздновал своё десятилетие. В юбилейном номере помещён рассказ о том, как выпускается журнал. Имена "бойцов невидимого фронта" в тексте не названы, но помещены их гравированные портреты, и мы должны догадаться, что с огромным штихелем в руке показан гравёр, а рядом - его коллеги по цеху.
Сопоставлены публикации, с одной стороны, о зависимости смертности среди стариков в городах после волн холода или жары в городах от климата данной местности (севернее опасней жара, южней холод), с другой - о том, что такие смерти приурочены ко вполне определённым кварталам, где разрушены городские сообщества, люди предоставлены самим себе, и господствует аномия. А где сообщества живы, там смертность ниже или почти нет. Во всех этих местах есть достоверная зависимость от погоды: при средних температурах умирают меньше всего, при более экстремальных - больше. Температура минимальной смертности, разумеется, отличается в разных странах. В каждой стране она примерно соответствует интервалу в пределах 3 градусов вокруг средней летней температуры: на севере Финляндии 13.5 градус, в Лондоне - 17; в Афинах - 24. Видно, что Финляндия хуже приспособлена к жаре, а Афины - к холоду. Видно, кстати, что в Финляндии хорошо с отоплением, а в Лондоне и в Афинах - плохо. social-compas.livejournal.com/134521.html
Раз к знаменитому адвокату обратился за помощью один богатый московский купец. Плевако вспоминал: «Я об этом купце слышал. Решил, что заломлю такой гонорар, что купец в ужас придет. А он не только не удивился, но и говорит:
- Ты только дело мне выиграй. Заплачу, сколько ты сказал, да еще удовольствие тебе доставлю. - Какое же удовольствие? - Выиграй дело, - увидишь.
Дело я выиграл. Купец гонорар уплатил. Я напомнил ему про обещанное удовольствие. Купец и говорит:
- В воскресенье, часиков в десять утра, заеду за тобой, поедем. - Куда в такую рань? - Посмотришь, увидишь.
читать дальшеНастало воскресенье. Купец за мной заехал. Едем в Замоскворечье. Я думаю, куда он меня везет. Ни ресторанов здесь нет, ни цыган. Да и время для этих дел неподходящее. Поехали какими-то переулками. Подъехали к какому-то складу. У ворот стоит мужичонка. Не то сторож, не то артельщик. Слезли.
Купчина спрашивает у мужика:
- Готово? - Так точно, ваше степенство. - Веди…
Идем по двору. Мужичонка открыл какую-то дверь. Вошли, смотрю и ничего не понимаю. Огромное помещение, по стенам полки, на полках посуда.
Купец выпроводил мужичка, подошел в угол, взял две здоровенные дубины, одну из них дал мне и говорит:
- Начинай. - Что начинать? - Как что? Посуду бить! - Да зачем бить ее?
Купец улыбнулся. - Начинай, поймешь зачем…
Стали мы бить посуду и, представьте себе, вошел я в такой раж и стал с такой яростью разбивать дубиной посуду, что даже вспомнить стыдно. Представьте себе, что я действительно испытал какое-то дикое, но острое удовольствие и не мог угомониться, пока мы с купчиной не разбили все до последней чашки. Когда все было кончено, купец спросил меня:
В цикл входят романы "Приют Изгоев" "Там, где Королевская охота" (другой вариант романа называется "Лица и маски") "Кодекс Арафской дуэли" "Быть тварью" "Когда закончится война"
читать дальшеКогда Гайал думал о Котловине, он представлял ее в виде сковородки, помятой такой железной сковородки, которую давно пора отрихтовать, да вот руки не доходят. Карты Восточной территории сочинялись картографами чуть ли не в стиле средневековых, разве что надписей «здесь живут драконы» не было. С западной окраиной вроде бы все было в порядке: тут были железнодорожные пути, связывающие Провал и прииски, городки и поселки, большей частью скопившиеся около Провала и приисков, а вот дальше на восток… дальше на восток простиралось огромное белое пятно, более менее определенно ограниченное с юга и юго-востока Восточным Таласом, с востока – головокружительными вершинами Ашшаля, перед которыми хваленый хребет Унук-Ахайя выглядел бледненько, так как Ашшаль не подпускал к себе даже знаменитых таласских скалолазов. На севере Ашшаль был не столь высок и головокружителен, но лежащие прямо у его подножия болотистые тундры тоже превращали его в неприступные горы. Получалось, Восточная территория представляла собой обширное, диаметром более тысячи миль, белое пятно, окруженное отвесными скалами. Сковородка, одним словом. Котловина, как говорили старожилы. Або называли ее Ах’хосси’отт, что переводилось как «великий цинот». Цинотами, от сатохского слова си’отт, в Котловине называли карстовые колодцы. Самые лучшие карты были у Территориальной железнодорожной компании. Последние года три компанию ими снабжал некто Асьян. Личность эта, судя по тому, что слышал о нем Гайал, была слегка таинственная и никому, даже руководству ТЖК, якобы неизвестная. Связь с ТЖК Асьян держал через старожилов, а сам, похоже, большую часть года жил у або. В «Географическом вестнике» порой появлялись очерки о туземных нравах, подписанные «доктор Асьян». Было бы неплохо пообщаться с этим самым доктором, который явно знал о Котловине больше, чем многие другие. Девяносто процентов того, что знал Гайал о Котловине, он знал из очерков Асьяна в «Географическом вестнике». Интересные факты о географии Новых Провинций и быте аборигенов. Немного старомодный, как иногда говорят, «книжный» язык. Малоэмоциональная, но не сухая манера изложения. Впечатление об авторе, как о человеке зрелого возраста, довольно эрудированном и много в жизни повидавшем. Была только небольшая проблема. Среди имперских докторов Асьянов, как медицинских, так и всяких прочих наук докторов, ни одного Асьяна, затерявшегося на Восточной территории, не было. Это Гайал выяснил еще перед тем, как прибыл в Котловину. Даже располагая столь скудными сведениями об Асьяне, Гайал предполагал, что тот вряд ли работает на Императорскую Академию Наук. Карты были уж очень толковыми. Скорее всего, Асьян был агентом какой-то из военных служб Империи. Вряд ли от министерства охраны короны, ибо министерство охраны короны получало карты от ТЖК. У Гайала было смутное подозрение, что Асьян работает на Силы Самообороны Таласа. Тогда то, что в самую первую очередь карты от Асьяна получала ТЖК, получало логичное объяснение: среди инженеров и администраторов этой компании было много таласар. Впрочем, какая бы из имперских служб ни платила жалование Асьяну, у Гайала были его карты, и что немаловажно, пояснительная записка к картам. Записка нравилась Гайялу даже больше, чем карты. Если на карте от урочища Козье ухо до урочища Правое копыто был сплошной лес, то в записке указывалось, какого рода был этот лес, какие растения и каких животных можно там увидеть, а также всякие милые мелочи вроде того комментария, что в трех шагах от большого дерева с непроизносимым туземным названием можно провалиться в очень узкий, но довольно глубокий цинот, выбраться из которого без посторонней помощи проблематично. ** - Я вас вижу! – крикнул незнакомец. Эти слова были чем-то вроде местного приветствия: старожилы позаимствовали эту фразу у аборигенов. - Я вас вижу, - ответил Гайал, рассматривая нежданного гостя. Это был юноша лет восемнадцати, от силы двадцати, в аборигенском меховом комбинезоне, вытертом в отдельных местах до гладкой кожи, с длинными волосами, по аборигенскому же обычаю заплетенными в несколько кос. Однако он явно не был або, и даже не был полукровкой, какие часто встречаются среди старожилов. ** Проснулся Гайал, когда уже светило яркое солнце, а в комнате сильно пахло кофе. Шерман топтался в своей половине комнаты и что-то бормотал себе под нос, царапая карандашом по листу бумаги. Гайал встал и пошел любопытствовать. Шерман обернулся на шорох. - Слуш, ты ведь офицер, - сказал он, весь в раздумьях, вместо утреннего приветствия. – В картографии ведь должен понимать, правда? Вас ведь учили… - А что надо? - Знаешь, сколько Компания платит за хорошую карту Котловины? Они периодически спрашивают у меня… ну, то есть у Асьяна, нет ли карт по тому или иному участку. - А у тебя есть? – Гайалу не понравилась перспектива. Карты, похоже, теперь будут спрашивать у него. - Нууу… - протянул Шерман. – Настоящих карт у меня нет. Но я же Паутину следов знаю, так что могу иногда тот или иной кусочек Паутины перевести, если так сильно надо. Только, знаешь ли, картограф из меня… - он поморщился. – только за очень большие деньги. Яркое парео с рыбами и попугаями было со стены снято, под ним оказалась большая чертежная доска с пришпиленными листами бумаги Гайал одевался, поглядывая на листы. Один был эскизом карты, можно было разглядеть обозначения для леса, пересыхающих озер, колодцев. Второй… второй, судя по всему, и представлял собой Паутину следов, по крайней мере, ее графическую часть. Менее всего рисунок напоминал паутину. Скорее он напоминал карту звездного неба, старинную такую, где созвездия не просто обозначены границами, а разрисованы зверушками, рыбами и прочими змееносцами. - Это и есть хваленая карта аборигенов? Как тут что-то можно разобрать? – спросил Гайал, застегивая рубаху.
** - Так чем я могу помочь? – спросил Гайал, возвращая его в действительность. Шерман фыркнул и начал объяснять, что требуется от Гайала. - Если для нас с тобой очевидно, что козу можно нарисовать миллионом разных способов, то для або ничего подобного. Все або от мала до велика, за исключением совсем уж несознательных детишек знают, что козу можно рисовать только так, - Шерман ткнул пальцем в одно из «созвездий» на Паутине следов. Гайал, присмотревшись, согласился, что это похоже на козу. - Строго говоря, это Четырнадцатая Коза, а этих коз в Паутине Следов ровно 17 штук, если не считать пяти Козьих черепов и двух Козьих скелетов. То есть або может нарисовать козу только вот этими семнадцатью способами, причем упаси его боже изменить в рисунке пропорции и точность деталей. Вот если правый козий рог должен быть равен по длине ее хвосту, то хоть умри, но у Четырнадцатой козы должно быть нарисовано так, а не иначе. Далее. Каждая деталь в козе имеет собственное название. Ну, переднее правое копыто или там левый рог – оно вроде логично. Но вот выше вымени есть деталь, которая называется Седьмая утка, а рядом с ней – деталь с неприличным на наш взгляд названием, хотя або это неприличием не считают. Я это место видел в натуре – оно и в самом деле выглядит довольно неприлично, - заметил Шерман, ухмыльнувшись. По рисунку было совершенно понятно, что там изображен некий фрагмент человеческой анатомии. Выглядело… да, слегка шокирующе. - Для нашего куска карты нам нужно отдеталировать заднюю половину Козы, - объяснил Шерман. И показал на эскизе карты почти незаметными штрихами нанесенный контур Козы №14. – Тут ниже под ее ногами Заяц, но с Зайцем мы будем разбираться потом, там пустоши, описывать почти нечего. Значит так, я отмечаю на Козе подробности рельефа, – он показал лист с Паутиной Следов, - ты переносишь все это на эскиз карты красивыми аккуратными значками. Если не понял, к какому конкретно месту относится значок, наплюй, переходи к следующему, потом все равно сличать. Только меня не сбивай, ладно? Не выношу, когда отвлекают, когда я Паутину вспоминаю. Он взял карандаш и повел линию вдоль задней правой ноги козы, расставляя время от времени топографические значки, при этом что-то бормотал себе под нос на языке або. Было очевидно, что Паутина следов состоит не только из графической части, но еще и из обширного словесного описания. Они возились с этой самой козой до самого вечера, пока не кончилось хорошее дневное освещение. Можно было, конечно, продолжать и при свете керосиновой лампы, но Шерман сказал: «Нефиг гробиться, успеем и завтра». Он выволок свою пишущую машинку на стол и начал бойко стучать всеми десятью пальцами, как заправская машинистка, пояснительную записку на те квадраты, что Гайал успел оформить. Поглядывая затуманенным взглядом на карту, он описывал, по каким ориентирам можно найти колодцы-цинноты, какие цинноты пригодны для водопоя, какие особенно глубоки, и те из колодцев, к которым и близко соваться не стоит. - В Котловине воды – до хренища, - сказал он, отвлекаясь от машинки для того, чтобы зажечь очередную сигарету. – Но найти ее могут только считанные люди. Один из них – я. Ты как думаешь, почему эта карта так дорого стоит? Чисто рельеф поверхности описать просто. Но вот где воду искать? За цинноты деньги и платят. - Ты не можешь знать каждый колодец в Котловине, - заметил Гайал. – Сколько ты у або прожил? Два года? Ты просто физически не мог побывать у каждого колодца, чтобы запомнить их место. - А Паутина на что? Мне нет необходимости где-то бывать, чтобы знать, что я могу там увидеть. Где был хоть один из або, там появляется дополнение к Паутине следов. А Паутина описывает не только Котловину. Я с помощью Паутины могу описать тебе кое-какие районы Озерного Края. Триста лет назад або еще делали набеги в ту сторону. - Западную сторону Медвежьего озера? Шерман задумался, взял в руку карандаш и на подвернувшемся листе бумаги нарисовал Медвежье озеро, как его рисуют на современных картах. - Оно? – поваленная на бок подкова с заметно разведенными ножками. - Оно, - подтвердил Гайал, знавший эти места не понаслышке. Шерман удлинил одну из ножек подковы, соединив ее с другим озером. - Тогда оно было так. В этом месте – скалы, - ткнул карандашом в точку. - А здесь, - переместил острие карандаша, - деревня и лес со сладкими плодами, надо полагать, сады. Яблони, что ли? - Груши, - сказал Гайал. – У нас там грушевые леса, а не сады. Медовые дички. - Ты же из Тенна, - возразил Шерман. - А у деда поместье в Озерном краю, - ответил Гайал. Шерман будто нырнул куда-то в воспоминания, надо полагать, проверил по «Справочнику дворянских родов» родичей Гайала по матери. - Точно, - сказал он. – Я как-то не сообразил. Он перенес карандаш чуть в сторону от деревни. - Вот здесь поместье твоего деда? - Да. - Лет триста назад там замок, что ли, стоял? Такое… хорошо защищенное место, не знаю, как описание с языка або перевести. - В наших краях замков нету, - сказал Гайал. – Ну, то есть укрепленные поселения были, но назывались фортами или фортиками. Они как правило деревянными были, так что сейчас и не сохранилось от них почти ничего. Толку-то укрепления держать, если край стал мирный. Там перевал закрылся, або перестали лезть из Котловины. Они тогда через Детский ходили? - Нет, ты что. Або Детского как огня боятся. Ходили они через Северный перевал, это рядом с тем местом, где сейчас киммеритовые прииски. Но там ледник сейчас плотно перевал блокирует, хрен проберешься. Он перекинул сигарету в угол рта и снова застучал по клавишам, будто совершенно забыв о разговоре. Гайал полулежал на своей кушетке, прорабатывая очередной очерк Асьяна на предмет неясных мест. В его голове гудело не столько от лязга и грохота пишущей машинки, сколько от полученной за день информации. Он даже по-сатохски говорить сегодня учился, что уж говорить о прочем. Перечерчивание карты было самым простым из сегодняшних упражнений. Хорошо еще, что Шерман не стал заставлять его заучивать наизусть Паутину следов.
История туалетов от древности до изобретения унитаза
Каждый день любого человека обычно включает в себя еду и естественные отправления. Однако тема телесного низа табуирована, а потому гигиенические особенности быта того или иного времени редко известны широкой публике. Попробуем понять, как справлялись с зовом природы в разные эпохи.
«Кошачий туалет» для фараона и другие древнейшие образцы Цивилизация начинается с канализации. Древнейшие туалетные сооружения, известные археологам, относятся к шумерской и хараппской цивилизациям. Им более 4,5 тысяч лет. Их обнаружили в Междуречье и на берегу Инда. Уже в те времена люди использовали воду для смыва нечистот. С помощью системы ям и канав отходы выводились за город.
Критское «сиденье». Отходы падают в сливное отверстие и смываются водой, затем исчезают в канализационной канаве./Фото: www.app4water.com
Можно сказать, что шумеры и жители Мохенджо-Даро делят между собой первенство изобретения канализационных систем. Однако знать часто использовала и резные кресла со встроенными горшками. По слухам, запасники Британского музея хранят «трон» царицы Пуаби из Ура. Первые туалеты со сливом найдены в Кносском дворце на Крите. А древние египтяне использовали ящики с песком, на которые водружали каменные плиты с отверстиями.
Античные клубы по интересам: публичные туалеты древних римлян В Древней Греции воспевались бои на горшках, а римляне подошли к туалетной теме с большим размахом. Латрины – общественные уборные – строили в великом множестве. Эти заведения выглядели как комнаты, по периметру которых располагались чаще каменные, реже – деревянные сиденья с отверстиями, похожими на замочные скважины. Скамьи располагались над канализацией. Нечистоты Рима смывались проточной водой из терм и по небольшому каналу соединялись с основной рекой сточных вод, громадной Cloaka Maxima, а затем попадали в Тибр.
Общественный туалет из Остии (Италия)./Фото: followinghadrian.files.wordpress.com
Клоака, назначением которой был спуск грязи в реку, была посвящена этрусской богине Клоацине, хранительнице грязи и чистоты (имя ее видимо произошло от слова «cloare» – очищать). Позже был построен храм, посвященный уже изменившей имя и облик богине. Храм канализационной Венеры (Венеры Клоацины) был небольшим святилищем на Римском форуме, построенным в честь одушевленной реки нечистот, охранницы городского здоровья. Трехметровая клоака сохранилась до сих пор и используется как ливневая канализация.
Справляли нужду коллективно. Роль туалетной бумаги играли морские губки на палочках, которые окунали в желоб с водой, а затем промывали в уксусе. Общение не прерывалось. Разделения на женские и мужские комнаты не было. Известны туалеты на сорок и более посадочных мест. Можно сказать, что посещение латрин было формой развлечения граждан. Там, без отрыва от производства, порой заключались сделки, обсуждались важнейшие дела города, люди встречались, знакомились, любовались фресками и мозаиками. А чтобы мрамор сидений не охладил нежный филей, состоятельные граждане посылали специальных рабов, чьи зады работали грелками для хозяев.
Фреска из коридора, ведущего в латрину, изображает Исиду. Надпись гласит: «Cacator cave malum» – «Какающий, остерегайся зла» (Неаполитанский археологический музей)./Фото: followinghadrian.files.wordpress.com
«Ласточкины гнезда» и другие гардеробы: средневековые нужники Увы, в средневековой Европе канализации не было. В замках строили специальные домики с дыркой в полу, похожие на скворечники, выступавшие из стен. Их называли «хранителями платья» – «гардеробами». Дело в том, что запах нечистот убивал насекомых. И в каменные стены вбивали крючки для одежды, чтобы избавиться от блох и моли. Продукты рыцарской жизнедеятельности летели сверху прямо на зевак.
Замковый туалет в Вавеле./Фото: i.ytimg.com
В городах обходились ночными горшками, которые часто выливали прямо из окон на улицу.
Горшки как предмет обихода использовались еще долго. Они украшались фигурками, стихотворными пожеланиями, изображениями./Фото: 2.bp.blogspot.com
Французское выражение «gardez l'eau» («остерегайтесь воды»), которое трижды кричали перед тем, как выплеснуть горшок, даже считают одной из версий происхождения слова «loo» – «уборная». Вторая версия относится к более позднему времени и возводится к термину «bourdaloue».
Луи Бурдалу: человек, пирог и ночной горшок Поиск значения слова «бурдалу» в Сети выдает противоречивое. Грушево-миндальный пирог XVII века, иезуитский проповедник того же времени и необычный фарфоровый предмет, похожий на соусник.
отец Луи Бурдалу (1632 – 1704)./Фото: i-exc.ccm2.net
«Король проповедников и проповедник королей», профессор риторики, философии и богословия Буржской академии Луи Бурдалу был известен огненным красноречием. Именно потому он был приглашен ко двору Людовика XIV в Версале восемь раз, тогда как по традиции одного и того же проповедника приглашали к королю не более трех раз. Современники писали, что этот оратор говорил ярко и понятно для любой аудитории, однако обличение грехов обычно длилось довольно долго. Настолько, что слушатели начинали задумываться совсем не о смысле речи, а о том, что делать с собственным мочевым пузырем. Так по легенде были изобретены бурдалу (или бурдалю) – женские утки.
Необходимость – мать изобретения. Представьте себе объемные каркасные юбки-панье XVIII века. А теперь подумайте о том, как сложно было даже пройти в двери (да, юбки были складными, но все равно громадными и неповоротливыми).
Нижнего белья женщины той эпохи не носили. Но все равно сходить в туалет в таких нарядах становилось почти невероятным делом. На помощь пришли бурдалу – небольшие женские горшки с анатомической выемкой. Их можно было доверить служанке, спрятать в рукаве или муфте, взять с собой в путешествие в специальном чехле. А затем с помощью прислуги стоя помочиться, не привлекая внимание публики. Даже когда модные юбки уменьшились в размерах, отказаться от такой практичной вещи было невозможно. «Дерзкие соусники» использовались еще в XIX веке.
Унитазы от изобретения до массового производства Первый унитаз со сливом – творение поэта и инженера, сэра Джона Харрингтона, для Елизаветы I. Увы, в 1596 году в Лондоне не было ни водопровода, ни канализации, а у изделия под названием «Аякс» было немало недостатков. Изобретение не прижилось. И лишь через полторы сотни лет работа продолжилась: Александр Каммингс получил патент на ватерклозет («водяной затвор» – слив клапанного типа) в 1738 году. Еще несколько модификаций, и почти современная версия вида «дерни за веревочку» была сделана Томасом Крэппером.
«Unitas»./Фото: 4.bp.blogspot.com
И вот в 1883 году фаянсовая чаша под названием «Unitas» – «единство», «союз» была представлена на Лондонской международной выставке владельцем керамического завода Томасом Твайфордом. С золотой медали выставки и началось победное шествие унитазов по планете.
Сегодня ватерклозет – необходимый атрибут жилища и… музейный экспонат. Историей туалетов и горшков щедро делятся музеи Праги, Киева, Токио, Дели и южнокорейского Сувона.
Итак, как мы с вами помним, Карл II взошел на престол, подписав Бредскую декларацию, согласно которой все, кто его поддерживал и за него воевал остались... без права на реституцию. Ну а как вы хотите? Извините, "рэволюций гидности" без отъема чьих-то прав не бывает. Однако все же надо было как-то вознаградить своих товарищей по борьбе. И выход был найден. Король стал им раздавать должности (и как следствие - доходы) в... Североамериканских колониях! Бинго! В 1663 году первые 8 дворян стали Лордами-Протекторами Каролины (земля Карла жи!). Это Монк (ну еще бы, вернул Карлу трон!), граф Кларедон, барон Беркли, Уильям Беркли (не путать с бароном, этот - губернатор Вирджинии, который предложил кавалерам во время Гражданской войны убежище в своем штате), граф Крейвен, Картерет, Джон Коллетон, граф Штефтсбери. Лордам-Протекторам дали землю, которую они могли сдавать колонистам в аренду, становясь при этом нормальными зажиточными рантье. Надо сказать, что лорды не стали борзеть, и изначально предложили колонистам цену в пол-пенса за акр в год, что сразу же привлекло в штат 6000 колонистов за несколько месяцев. В 1665-м появились и Лорды-Протекторы Нью-Джерси, потом - протектор Мэриленда (им стал репрессированный кромвелианцами во время гражданской войны Сессил Калверт, лорд Балтимор). Кроме того, во время Гражданской войны и Междуцарствия множество роялистов сбежало в Вирджинию, который получил прозвище "Старый Доминион", а первые люди Вирджинии долгое время звались "потерпевшие Кавалеры" (disstresed Cavaliers). Кроме того, королю, чтобы как-то вознаградить своих сторонников, пришлось раскошелиться, и начать дарить свои собственные земли, но их и так было немного, и всех удовлетворить не удалось. Отдельный вопрос был с армией. Армию Карл планировал радикально сократить (с 80 до 8 тысяч), но куда девать оболтусов с оружием, вполне умеющих убивать? В результате комиссованным солдатам разрешили... идти в торговлю и ремесло (то есть стать своего рода челноками), при этом без прохождения обязательного в то время периода ученичества (apprenticeship). Ну и кроме того, все, голосовавшие в Охвостье за казнь Карла I были признаны цареубийцами и лишены своих владений и земель (согласно Indemnity and Oblivion Act 1660-го года всех простили и все забыли, кроме тех, кто голосовал за укорачивание на голову Карла I, а так же насильников, убийц, пиратов, пидарасов в прямом смысле этого слова, педофилов, колдунов, поджигателей и прочих представителей различных меньшинств - цитата: All murders not comprised in the first clause of this pardon excepted. Piracy excepted. Buggery. Rape and the wilful taking away any maid excepted. Double marriages excepted Witchcraft excepted.). Этот фонд тоже пошел на раздачу роялистам. Ну и еще. Король получил право на суммму в 1.2 миллиона фунтов в год, это налоги, собираемые с земель короны и королевские акцизы. Правда Карл ни разу за свое царствование не получал более 800 тысяч фунтов, но зато он был объявлен главнокомандующим всей армией и милицией Англии. Поэтому много кавалеров пошло служить в "десантные" "пограничные" сухопутные войска, и стало обычным служилым дворянством, живущим с жалования. Флот так и остался в основном мещанско-разночинским, ибо кавалеры за редким исключением (типа принца Руперта и герцога Йоркского) идти в этот рассадник заразы и непонятного будущего не хотели. В общем, не шатко, не валко, но кое-как хоть что-то компенсировать поддержавшим Карла во время изгнания удалось. george-rooke.livejournal.com/742687.html
"...те, кто не понимает смысла слов "навзничь", "наотмашь", "навеселе", не говоря уже о "набекрень"и "наобум", уже родились! В каждой группе из пятнадцати, допустим, подростков 12-15 лет как минимум половина не знает и не понимает значения этих слов (тех же наречий, прошу заметить). Вот какой контекст сообщают учащиеся этим словам: "Дождь пошел навзничь", "отрезал хлеб навзничь", "ответил навзничь", "встал наотмашь", "купила наотмашь" и – мое любимое – "урок прошел навеселе", в смысле весело. А многие даже не чувствуют их грамматического смысла и просто недоуменно молчат. Невзирая на все наши ахи-охи по этому поводу, следует признать, что именно наречия являются наиболее архаичной частью языка и, что поделать, рано или поздно отправляются в архив. Там уже на полках пылятся их списанные в тираж собратья: все эти "втуне", "поелику", "пополудни" и "вечор", и ничего страшного не произошло. Главное, не надо их извлекать оттуда без особой нужды, а то конфуз может получиться, как в семейной саге "Дом с лилиями" на первой кнопке. Там генеральская домработница, изображая народную речь, произносит следующую фразу: "Вот тесто замесила, пироги надо печь: вечор гости будут". К чему была эта авторская ужимка, сказала бы просто "вечером". Ведь "вечор" без вариантов означает "вчера вечером" – вчера, накануне, а никак не сегодня."Вечор ты помнишь, вьюга злилась, на мутном небе мгла носилась". А школьники, выходящие к доске читать наизусть этот отрывок, во все времена неизменно читают так: "Вечор! Ты помнишь..." Они все уверены, что "Вечор" - это имя, обращение. Герой обращается к другу по имени Вечор, называя его затем почему-то в женском роде: "Пора, красавица, проснись!"
Очередь дошла до слова вашей мечты: вы всегда хотели правильно называть «эти листочки».
Папье-плюр (мужской род) предохраняет иллюстрации от загрязнения и повреждений. Особенно часто встречается в издательском оформлении книг XIX — начала XX века. До этого гравюры в книгах и альбомах покрывали папье-плюром под заказ в переплётной мастерской по желанию владельца книги. Для листов брали тончайшую бумагу — папиросную или рисовую.
Чарлз Роберт Дарвин, английский врач и энциклопедист, иностранный член-корреспондент Петербургской Академии наук (1867) в своих трудах плодотворно использовал результаты наблюдений, полученных в кругосветном плавании на корабле «Бигл» (1831–1836).
Есть мнение, что он, будучи юношей 22 лет, отправился странствовать с целью оздоровления. После возвращения из путешествия Дарвин страдал в течение более чем 40 лет от затяжных приступов рвоты, болей в кишечнике, головных болей, хронической усталости, проблем с кожей и депрессии.
Двадцать врачей не сумели поставить определенный диагноз и существенно облегчить его состояние. В многочисленных книгах и документах тайну болезни ученого пытались объяснить разноообразными как органическими, так и психосоматическими причинами, включая отравление мышьяком, болезнь Чагаса, поливалентную аллергию, ипохондрию, синдром тяжелой утраты.
Ни одно из предположений не смогло исчерпывающе объяснить все симптомы болезни. История болезни в целом показывает, что Дарвин явно имел некую органическую проблему, усиленную депрессией.
У современных гастроэнтерологов возникло еще одно предположение. Весь комплекс пищеварительных симптомов соответствует системной непереносимости лактозы. Дарвину стало лучше только тогда, когда он случайно прекратил употребление молока и сливок. В его семейной истории потомственных врачей обнаруживается генетическая предрасположенность к гиполактазии. Если бы он и его врачи знали, что современник аббат Мендель уже открыл законы наследственности (в 1865 г.), то, возможно, описание истории болезни пациента было бы более основательным. Ученый дожил до 73 лет. www.gastroscan.ru/literature/authors/9946
Боль в суставах никак не связана с дождливой погодой, выяснили врачи На боли в суставах и спине дождливая погода никак не влияет. К такому выводу пришли медики из Гарвардского университета, изучившие данные более полутора миллионов американских пенсионеров, которые с 2008 по 2012 годы обращались к врачам более 11 миллионов раз. Результаты исследования опубликованы в журнале BMJ. Авторы сравнивали визиты пенсионеров в дождливые и солнечные дни с поправкой на характеристики пациентов, хронические заболевания и географические условия. Выяснилось, что в солнечные дни жалоб на боли было даже больше, однако разница настолько незначительна, что в клиническом смысле никакой роли не играет. "Под каким бы углом мы ни смотрели на эти данные, мы не увидели никакой корреляции между дождем и визитами к терапевтам с болями в суставах или спине. Можно сделать следующий вывод: больные спины и суставы — ненадежные предсказатели погоды", — заявил профессор Анупам Джена, один из авторов исследования. Ученые подчеркивают, что, несмотря на то, что они не обнаружили связи между болью в суставах и дождливой погодой, она все-таки может быть. Для этого надо более подробно исследовать тяжесть рассматриваемых заболеваний и уровень боли, которую пациенты испытывали в соответствующие дни.
Прививки есть! Лечить да - умеем, но легочная чума - штука очень плохая, не всегда антибиотик успевает заработать, как клиент уже в могиле. А уж если настороженности нет, то точно быстрее в могиле окажетесь, чем врачи сообразить успеют. Так что если намылились в природные очаги чумы, в ваших интересах привиться. И не есть шашлык из грызунов и вообще из экзотики, это не только чумы касается! kotenka-m.livejournal.com/731725.html
В истории американской медицины было немало странных, комических, а порой и зловещих фигур. До Виктора Франкенштейна, придуманного Мэри Шелли, ни один из них не дотянул — возможно, к счастью для пациентов — но и того, что эти доктора творили в своих кабинетах, хватило бы не на один фильм ужасов.
Речь идет не о каких-нибудь шарлатанах, получивших образование на курсах сельских ветеринаров, а о признанных специалистах, иногда даже светилах медицины своего времени. Имя Льюиса Сейра (LewisSayre), например, сразу после его смерти было включено в один из томов «Энциклопедии современных биографий выдающихся и прогрессивных людей штата Нью-Йорк» и занимает достойное место в «Истории хирургии в Соединенных Штатах 1775 — 1900 гг». Ему посвящают статьи в специальных журналах и страницы в учебниках для медицинских колледжей.
Действительно, доктор Сейр провёл первую в США успешную операцию по лечению анкилоза тазобедренного сустава, это случилось в 1854 г. Операция заключалась в удалении головки бедренной кости — caputfemur. Пациент выжил и даже через некоторое время начал ходить! Тем самым Сейр вписал свое имя в зал славы американской хирургии, получил признание и известность в Европе и орден Вазы от шведского короля. В 1860-1866 гг. Сейр был главным санитарным врачом Нью-Йорка и добился на этом поприще известных успехов: в частности, прекратил распространение эпидемии холеры, введя режим карантина в городском порту, куда приходили сотни кораблей из Старого Света (надо заметить, что в других портах США карантины не вводили еще лет двадцать). читать дальше Однако помимо всех этих замечательных достижений Сейр разработал и внедрил свой собственный метод исправления деформации позвоночника. Вот этот-то самый метод и позволяет говорить об основоположнике американской ортопедической хирургии как об одном из «зловещих докторов» Америки.
Известная черно-белая фотография 1880 года, на которой Льюис Сейр демонстрирует свой метод лечения сколиоза на молодой девушке, вполне могла бы послужить иллюстрацией к разделу учебника истории, посвященного пыткам испанской инквизиции. Представительный джентльмен в темном пальто стоит у металлического треножника, к верхней части которого прикреплен переброшенный через блок ремень. За этот ремень держится поднятыми над головой руками (возможно, они привязаны к ремню) обнаженная до пояса девушка. На голове у пациентки жутковатого вида конструкция, которая, судя по всему, фиксирует её голову в определенном положении.
Больше всего «изобретение» доктора Сейра походило на средневековую дыбу — и результаты, в общем, были соответствующие. Сколиоз был серьёзной проблемой для юных американок того времени, особенно представительниц обеспеченных слоев населения. Сейр безжалостно вытягивал позвоночники подвешенных к своему треножнику девиц — при этом настаивая, чтобы они снимали с себя всю одежду (кроме юбок, естественно — но для пуританских нравов XIXвека и это было слишком). Кому-то его метод помогал, но у многих пациентов состояние только ухудшалось.
Ещё хуже обстояли дела с разработанным Сейром методом хирургического лечения анкилоза тазобедренного сустава. Как свидетельствует статистика, в первые десятилетия после его введения в медицинскую практику, около половины пациентов умерли после операции, и только небольшая часть выживших восстановила подвижность сустава. Менее «прогрессивные» врачи стали избегать использовать метод Сейра, предпочитая нехирургические способы лечения. А некоторые хирурги — современники Сейра — осмеливались критиковать его за то, что он лечил болезнь Потта (туберкулезный спондилит, поражающий позвоночник) с помощью «парижского гипса» - то есть, попросту говоря, заковывал больных в гипсовые бандажи (напомним, впервые гипсовую повязку в её современном виде использовал великий русский хирург Н. И. Пирогов накануне Крымской войны). Это «лечение» облегчало боль, но, разумеется, не могло справиться с причиной болезни. Тем не менее, гипсовый бандаж получил большое распространение в американских клиниках, где был известен под названием «куртка Сейра».
При всей склонности Сейра к нетрадиционным и откровенно странным методам лечения, нельзя отрицать, что «зловещий доктор» порой добивался успехов там, где классическая медицина разводила в бессилии руками. Известен, например, случай, когда Сейра пригласили осмотреть пятилетнего мальчика, который страдал параличом. Помимо паралича, ноги ребенка были сильно искривлены, и он не мог ходить. Сейра позвали к нему именно из-за кривых ног — но вышло так, что «зловещий доктор» излечил маленького пациента от паралича. Осмотрев больного, Сейр решил, что главная проблема заключается в фимозе — крайняя плоть ребенка сильно сжимала головку его члена, что вызывало серьезные боли. Заявив родителям, что это и является источником «физического и нервного истощения» их сына, Сейр быстренько сделал ему обрезание — и через несколько дней мальчик начал ходить! Эта история была подробно описана в американском журнале Transactions of the American Medical Associationв конце XIXвека. Стоит добавить, что фимоз и до сих пор довольно часто лечат обрезанием, вот только прямой связи между этим заболеванием и параличом мышц установить не удалось.
Еще один случай, доказывающий, что Льюис Сейр как диагност не уступал герою сериала доктору Хаусу, произошел в Нью-Йорке в 1869 г. К нему обратилась молодая женщина, страдавшая от прогрессировавшей миопатии: мышцы обоих предплечий у нее были атрофированы настолько, что она не могла сгибать и разгибать руки. На протяжении нескольких лет её обследовали лучшие врачи Нью-Йорка, Филадельфии и Бостона — но никто так и не смог установить причину недуга. К Сейру она обратилась, когда болезнь зашла так далеко, что надежды на выздоровление почти не было.
Доктор Сейр не ограничился осмотром пациентки, а собрал всю информацию об образе её жизни — включая привычки в еде и времяпрепровождении. Вскоре он выяснил, что пациентка питала пристрастие к косметике, содержащей изрядную долю красителей на основе свинца. Во время следующего осмотра Сейр строго-настрого запретил девушке пользоваться этой косметикой — и к огромному её удивлению, недуг перестал прогрессировать. Вылечить девушку не удалось — отравление зашло слишком далеко — но Сейр разработал для неё систему упражнений, позволившую ей вести более активную жизнь. На этом он, однако, не успокоился и развернул бурную деятельность по выявлению свинца в широко используемых косметических средствах того времени. Под его давлением Городской совет здравоохранения Нью-Йорка запретил продажу такой косметики, что спасло многие женские жизни.
При жизни Сейра его несколько раз пытались обвинить в ненадлежащих и неэтичных действиях, однако суд каждый раз становился на сторону доктора. Однажды мать шестилетней Маргерет Уэлш, которую Сейр оперировал в связи с анкилозом тазобедренного сустава, заявила, что доктор нанес её ребенку ужасные раны. В обвинении, подготовленном окружным прокурором, говорилось, что «операция была проделана столь небрежно и неумело, что сустав истца был проколот, вызвав истечение синовиальной жидкости» - а это, по мнению обвинителя, сделало Маргарет хромой на всю жизнь и даже, возможно, вызвало риск ампутации ноги.
Пятеро свидетелей — все они были ассистентами и учениками Сейра — показали, что Сейр сделал полудюймовый разрез на левой ягодице Маргарет, около большого вертела бедренной кости — и что не синовиальная жидкость, а гной «хлынул из абсцесса ручьём». Мать Маргери это не убедило — она во всеуслышание заявила, что предпочла бы умереть, только бы не ложиться под нож такого садиста, как Сейр — и, возможно, ей бы удалось убедить присяжных в виновности доктора. Но адвокат Сейра вызвал свидетельницей саму шестилетнюю пациентку — и Маргерет Уэлш самостоятельно и без костылей вошла в зал суда. Суд вынес решение в пользу оклеветанного хирурга.
Льюис Сейр прожил долгую и насыщенную событиями жизнь. Он умер в 1900 г., на пороге нового века, оставив после себя дочь Мэри-Холл и трёх сыновей. Все сыновья доктора пошли по его стопам и стали известными ортопедами. Один из них стал основателем Американской ортопедической ассоциации, второй — её секретарем-казначеем, а третий, Реджинальд — её восемнадцатым президентом. Стоит ли удивляться, что ортопедическая ассоциация всячески превозносила заслуги Сейра-отца, закрывая глаза на теневые стороны его деятельности, благодаря чему Льюис Сейр остался в истории американской медицины выдающимся талантливым хирургом, а не зловещим доктором, чьи методы зачастую вызывали у современников оторопь? (c)www.facebook.com/ilyinskyhospital/photos/a.2091...
Может быть, кто-то не читал "Суету вокруг Дозоров", но очень хочет))
Все началось для нас с Витькой Корнеевым с того, что мы вошли вестибюль НИИЧАВО и нос к носу столкнулись с Модестом Матвеевичем Камноедовым и Кербером Псоевичем Деминым. Такое сочетание не предвещало ничего хорошего, и мы переглянулись. Спонтанно включился телепатический контакт, мы обменялись чертыханиями и недоумением, что это нас сегодня понесло идти через вестибюль. Существует же столько других путей! Однако благополучное возвращение из командировки на Китежградский завод маготехники несколько выбило нас из обычной колеи («Со щитом или на щите!» – напутствовал нас в командировку Роман Ойра-Ойра. «Без щита не возвращайтесь», – растолковал высказывание Володя Почкин). Мы вернулись со щитом. Щит был обернут в толстый полиэтилен, щедро оклеен скотчем и снабжен двумя ручками наподобие чемоданных. За эти ручки мы его и несли. Поэтому, вероятно, и пошли через просторные двери парадного вестибюля, которым редко кто пользовался – груз габаритами 2 на 1 на 0,25 м как-то не располагал продираться через лазы в заборах, малозаметные посторонним служебные двери и уютные, облюбованные курильщиками задние лестницы. О хождении сквозь стены и подавно рассчитывать не приходилось – не та это вещь, магический щит, чтобы с ним вот так запросто трансгрессировать можно. Мне, во всяком случае. Витьке было все равно, однако он счел, что тащить сквозь стену щит в одиночку да еще присматривать, не застрял ли я где-то в кирпичных толщах, дело все-таки хлопотное и того не стоит. «Обойдем», – благодушно фыркнул он. Обошли. Может, обойдется еще? «И не надейся!» – ободрил меня телепатемой Витька.
Мы вежливо поздоровались и попробовали насколько возможно незаметнее проскользнуть мимо.
– Стоять! – рявкнул Кербер Псоевич.
– Пропуска! – приказал Камноедов. Он исследовал наши документы, сличил наши физиономии с фотографиями и констатировал: – Не дубели.
– Корнеев и Привалов, – ласково проурчал Кербер Псоевич и повел пальцем по каким-то спискам. – Так. Привалов – Ночной дозор, Корнеев – Дневной. Ознакомьтесь с приказом и распишитесь.
Мы ознакомились. Сотрудники института расписывались по двум «дозорам». («Снова ДНД вводят», – телепатически прокомментировал Витька туманные административные словеса и черканул подпись под жалкой шеренгой росчерков жертв начальственного рвения. Я взял у него ручку и повторил его подвиг, зная со студенческих времен, что нет ничего более принудительного, чем так называемое добровольное.)
Исполнив общественный долг, мы взялись за ручки щита и собрались было тащить его дальше.
– Стоять! – вновь пресек попытку Кербер Псоевич.
– Получите литературу для ознакомления, – сказал Камноедов и вручил нам по стопке каких-то книжек. Названия невозможно было разобрать из-за огромного жирного штампа с буквами Д.С.П. Я попробовал поднять свою часть щита, другой рукой пытаясь прижать к себе расползающиеся книжки. («Брось», – протелепал мне Витька. «Что бросить?» – оттелепал я. «Книжки, идиот! – ответил Витька. – Сам отволоку, команда слабосильная...») Я выпустил книги из рук, они вспорхнули, не долетев до пола, проворно перетасовались с брошенными Витькой и, подпрыгивая в полуметре над ступенями, понеслись впереди нас по лестнице. Пока мы волокли щит на шестой этаж, они, то и дело забегая далеко вперед, мельтешили впереди нас, вызывая у встречных сотрудников одобрительное оживление.
– Что же вы не весь багаж почтой отправили? – задал вопрос кто-то, наполовину уйдя в стену, чтобы пропустить нас со щитом.
Витька зло фыркал. Конечно, он бы с куда большим удовольствием отправил щит своим ходом, а книжки понес бы в руках, только это было невозможно.
Щит был очень тяжел чисто физически и почти абсолютно инертен телекинетически. Собственно, телекинетическая инертность была заложена в спецификации. Под этот пункт нам удалось вытребовать у заказчиков пятиметровое бревно дерева нг’йой-нг’йей. Латинского названия это дерево не имело по той простой причине, что европейским ботаникам оно было неизвестно, а у африканских торговцев амулетами именуется алмазным деревом по причине невероятной прочности и трудности обработки древесины. Из-за остатка бревна начиналась уже склока между ННИЧАВО и Китежградским заводом, однако Витька сумел урвать малую толику древесины на умклайдет для меня и две шестеренки для вечного двигателя для себя. Вечные двигатели Витьку, естественно, не интересовали совершенно, но шестерни должны были послужить весьма весомым звеном в цепи сложного товарно-денежно-товарно-товарного обмена с НУИНУ и НИИКАВО.
В коридоре шестого этажа мы встретили У-Януса и воспользовались поводом поставить щит на пол, чтобы поздороваться и перевести дух. Янус Полуэктович как обычно поинтересовался, виделись ли мы вчера, спросил, что это мы тащим, а потом сообщил, что щит заказчикам очень понравился.
– А то, – приосанился Витька. – А премия будет, Янус Полуэктович?
– Будет, – ответил наш директор и добавил, помедлив. – Вы, Виктор Павлович, купите на нее мотоцикл. – И пошел дальше, оставив Витьку с открытым ртом.
– Елы-палы… – выговорил наконец Витька. – А мотоцикл-то мне зачем?
Я постучал носком ботинка по полиэтилену, покрывающему щит, и согласился, что мотоцикл Витьке не нужен совершенно, но подумав решил, что мотоцикл Витьке будет очень к лицу. Я представил Витьку на «Харлее-Дэвидсоне» в рокерском прикиде с заносчиво выдвинутой челюстью и залюбовался. Вид получался – хоть сейчас в голливудский боевик, прямо Чарли Шин из «Дороги в ад». «Кто бы издевался…», – телепнул Витька и взялся за щит. Тащить оставалось всего ничего.
Стопка книжек уже постукивала в двери лаборатории. Дверь Витька распахнул издали, заклинанием, да так, что все двери на этаже содрогнулись. На шум в коридоре возник Ойра-Ойра, сохраняя дистанцию, индифферентно понаблюдал, как мы заносим щит, потом зашел следом за нами в лабораторию. Пока мы прислоняли щит к столу, он сотворил каждому по бутылке пива и какое-то время мы с Витькой, завалившись на диван-транслятор, молча пили божественный напиток, с ненавистью рассматривая щит. Другой предмет от наших взглядов (ну, конечно, в основном от Витькиного) обуглился бы, но щиту было хоть бы хны. Пирокинетическая инертность тоже был занесена в спецификацию.
Однако указанные документы с результатами плавания Дрейка остаются в стенах королевского дворца и не доводятся до широкой публики. Для сравнения, плавание Колумба закончилось в 1492 году. Латинское издание его письма De insulis nuper inuentis к Казначею Арагона, «касающееся островов, открытых в Индийском море» было опубликовано в 1493 году, иллюстрированное гравюрами издание вышло в свет в 1494 году. Отчет о плавании Магеллана 1519-1521 гг. (завершенный после его смерти Хуаном Себастьяном де Элькано) был доведен до широкой публики вместе с перепиской секретаря Императора с его отцом практически сразу же после завершения экспедиции и в двух местах (в Риме – ноябрь 1523 г., и Кельне – январь 1524 г.) под названием De Moluccis Insulis. А более полная версия в изложении Антонио Пигафетты была распространена в нескольких рукописях, а затем и напечатана после 1526 года. О кругосветном плавании Дрейка "по горячим следам" не появилось ничего, что можно было бы считать документальным источником для освещения экспедиции.
На ум приходят две возможности : либо за время плавания не случилось ничего, о чем можно было бы оповестить просвещенный мир, либо, напротив, Дрейк открыл что-то такое, информацию о чем нужно было держать за семью печатями.
Если верить сериалу Игоря Масленникова, а какие, собственно у нас основания ему не верить, Шерлок Холмс, помимо прочего, производил некие опыты с человеческим глазом, выясняя, возможно ли сохранение на сетчатке изображения убийцы. Хотя, насколько, мне помнится это целиком придумка авторов фильма, и в рассказах похожего эпизода нет, когда-то сохранение глазом последнего зрительного впечатления считалось вполне вероятным. Данное направление даже получило собственное название – оптография. Его основоположником стал профессор Кюне из Гейдельбергского университета.