В то время, когда в Англии появилось и стало распространяться книгопечатание, католицизм был еще в полной силе. И здесь, как это было во всех католических странах, духовенство сосредоточило в своих руках наблюдение за печатью и преследование тех произведений, в которых замечалось уклонение от истинных начал католицизма. Оно нашло себе энергичную поддержку и в королевской власти. При Генрихе VIII изданы были, начиная с 1526 года, девять списков книг, объявлявшихся запрещенными. В виде примера может служить опубликованный в 1529 году список 85 «книг лютерской секты», которые приверженцами этой секты привезены были в Лондон; в числе их названы 22 сочинения Лютера, 11 сочинений Цвингли и т. д.[1]
В 1530 году издано было первое королевское распоряжение о предварительном рассмотрении книг: королевская прокламация, составленная по совещании с примасом, теологами обоих университетов и другими лицами, объявляя запрещенными все напечатанные заграницею английские книги и предписывая в 14-дневный срок доставить их епископам, повелевала, чтобы новые английские книги, касающиеся Священного Писания, печатались с одобрения епископа и не анонимно[2].
Преобладающую роль в области полиции печати духовенство сохраняло до царствования королевы Елизаветы, когда деятельным органом ее становится государство — светская власть, принявшая на себя заботы по наблюдению за печатью и осуществлению тех задач, которые первоначально составляли почти исключительно предмет забот церкви. Духовенство, однако, не было вполне устранено от этого дела: утратив свою преобладающую роль, оно все же являлось весьма деятельным помощником государства.
Уже в первый год царствования Елизаветы (в 1559 г.) королевским советом (Privy Council) был издан указ, по которому никто не может напечатать какую либо книгу или брошюру без предварительного разрешения королевского совета или епископа. Мало-помалу как цензура, так и вообще вся совокупность мероприятий по отношению к печати были сосредоточены в руках Звездной Палаты.читать дальше Так назывался комитет королевского совета, наделенный чрезвычайно обширными полномочиями и являвшийся в течение целого века страшным орудием деспотизма в руках Тюдоров и Стюартов. Имя Звездной Палаты сделалось для англичан синонимом всякого рода насилий и произвола, воспоминание о которых неразрывно связано с историей этого учреждения. Во второй половине XVI века неограниченные полномочия его, главным образом, в сфере судебного преследования, были расширены на новую область — полицию печати. В 1585 году Звездная Палата издает первый подробный ордонанс с целью урегулировать печать, подчинив строгому режиму как произведения печати со стороны их содержания, так и самый промысел книгопечатания и книжной торговли. Издание этого ордонанса мотивируется, в предисловии к нему, теми «безобразиями и злоупотреблениями со стороны беспорядочных лиц, занимающихся искусством печатания и книжного промысла», которые все более и более увеличиваются, несмотря на принятые меры, что и приписывается недостаточности наказаний, применявшихся до тех пор. Ордонанс 1585 г. воспрещает печатать что-либо без предварительного рассмотрения и дозволения Архиепископа Кентерберийского или Лондонского Епископа; для напечатания же произведений, имеющих отношение к законодательству, необходимо разрешение Главных Судей (входивших также в состав Звездной Палаты). Всякому, уличенному в продаже книг, напечатанных без соблюдения требований этого ордонанса, угрожает тюремное заключение в течение трех месяцев. Очевидно, с целью облегчить надзор за печатью и поставить преграду ее развитию, число типографий было ограничено: кроме находящихся в Лондоне, разрешались только две — в университетских городах, Оксфорде и Кембридже, по одной в каждом. Каждый содержатель типографии обязан объявить о количестве имеющихся у него станков «Компании типографов (Stationer's Company). Эта компания была учреждена за несколько времени перед тем и полу-ила от правительства монополию печатного дела, сделавшись вместе; с тем деятельным органом его по наблюдению за печатью. В случае неисполнения этого требования ему грозит уничтожение его станков и тюремное заключение в продолжение одного года. Ни одна типография не может быть открыта вновь до тех пор, пока чрезмерное количество их не будет уменьшено и не дойдет до того числа, какое будет признано архиепископом Кентерберийским и епископом Лондонским достаточным; если же понадобится увеличить число занимающихся книгопечатанием, то Компания типографов должна указать лиц, пригодных для этого, при чем эти лица, сверх того, должны быть одобрены представителями духовной власти. Помимо всего этого, ордонанс уполномочивает указанную компанию производить обыски в домах и магазинах содержателей типографий и книгопродавцев, забирать все книги, напечатанные в противность требованиям этого ордонанса, уничтожать типографские станки, арестовывать виновных и препровождать их в королевский совет.
Таким образом, с одной стороны — предварительная цензура, с другой стороны — всевозможные меры, направленные к стеснению самого промысла книгопечатания, установление строгого надзора и наложение тяжких наказаний за малейшее уклонение от предписанных требований — таковы те условия, в которые была поставлена английская печать в конце XVI-го века. Между тем как в царствование католички Марии преследовалось и сжигалось все то, что носило в себе дух критики католицизма, при Елизавете, наоборот, беспощадному преследованию подлежало все благосклонное католицизму. Лишь одним из многих является пример Джона Стеббса, которому отсекли правую руку по обвинению его в государственной измене, выразившейся сочинения, написанного в духе пуританизма, которого он был ревностным приверженцем. Рассказывают, что в том момент, как у него отсечена была правая рука, бывшая орудием «измены», он с помощью левой снял шляпу и воскликнул громогласно: «God, save the Queen» (Боже, храни королеву).
Преследование доктрин пуританизма составляло в то время главный предмет забот правительства в области. Против появления новых произведений достаточной гарантией была установленная цензура. С целью же изъятия из обращения вышедших ранее книг также принимались меры, образец которых представляет собою королевская прокламация 1589 года, Она повелевает всем, имеющим у себя какие-либо сочинения, написанные против существующего управления английской церкви или против ее обрядов и церемоний, немедленно представить их епархиальному епископу. Тот, у кого находили такого рода книги, подлежал строгим уголовным карам. В этом, между прочим, историки видят одну из причин, почему сохранилось так мало пуританских памфлетов.
Ближайшая за царствованием Елизаветы эпоха Стюартов была столь же мало благоприятна развитию печати. Строгости по отношению к ней не уменьшились, a наоборот, еще усилились. «Ни в чем так резко не выразилось тираническое направление первых двух Стюартов», говорит историк Мей, «как в их варварском преследовании авторов, издателей и ввозителей запрещенных книг; ничто, с другой стороны, не свидетельствует столь знаменательно о любви к свободе, как то геройское мужество и твердость, с которыми переносились эти преследования». Рядом с религиозными вопросами, на почве которых прежде почти исключительно сосредоточивалась борьба с печатью, теперь столь же, если не более усердное внимание было обращено и на вопросы политического характера. В то время Англия переживала критический момент, когда решалась дальнейшая судьба ее политического развития, когда должен был окончательно определиться характер ее государственного строя. В борьбе за политическую свободу, которой угрожала серьезная опасность, одним из могущественных орудий явилась печать, которая, под влиянием потребностей времени, выработала новые формы. Обширные трактаты, тяжелые фолианты, являвшиеся до тех пор господствующим типом литературных произведений, представляли собою значительные неудобства для целей начинавшейся борьбы политических идей. Форма эта была неудобна как для самих авторов, так и для публики. Она не дает двух существенных условий, при которых только и возможно распространить печатное слово — небольшой размер и дешевизна. И вот, рядом с обширными трактатами, появляются мелкие произведения, брошюры; мало-помалу начинает зарождаться и периодическая пресса (появление первой газеты, еженедельной, The Weekly Newes— относится к 1622 году).
Полиция печати по-прежнему находилась в руках Звездной Палаты, которая в эпоху первых Стюартов дошла до высшей степени злоупотребления своими обширными полномочиями. Обычными орудиями преследования ее были: тюрьма, позорный столб, клеймление, изувечение и другие наказания, применявшиеся с чрезвычайною жестокостью. В 1637 г., по внушению архиепископа Лоуда, были преданы суду Звездной Палаты трое писателей, издавших несколько памфлетов по религиозным вопросам в духе пуританизма. Все трое были осуждены и подвергнуты четырем видам наказаний: штрафу в размере 5000 фунт. ст. каждый, выставлению к позорному столбу, отрезанию ушей и пожизненному тюремному заключению в отдаленных и глухих местах, в которых они были на веки удалены от прочего мира. A одному из осужденных, сверх того, на щеках были выжжены с помощью раскаленного железа буквы S L (Seditiosus Libeller — возмутительный клеветник). Этот приговор и жестокое, исполнение его произвели сильное впечатление, выразившееся в целом ряде протестов. На улицах появились листки, изображавшие архиепископа в виде «начальника армии дьявола в его войне со святыми», копия с декрета Звездной Палаты была прибита к доске, углы ее были срезаны, как отрезаны были уши у жертв Лоуда, вокруг имени его был сделан большой чернильный знак, в объяснение которого особая надпись гласила: «человек, выставляющий к деревянному позорному столбу святых, стоит здесь у позорного столба из чернил»[3].
Под влиянием этих событий решено было усилить строгость мер по отношению к печати, установить более правильную систему предварительной цензуры, увеличить надзор за типографиями и принять меры против развития тайного книгопечатания. В этих видах и был издан в 1637 году декрет Звездной Палаты о книгопечатании Decree of Starre Chamber. concerning Printing). Этот декрет, являющийся самым замечательным документом в истории полиции печати в Англии, представляет собою подробное развитие начал, положенных в основу изданного при Елизавете ордонанса. Мы рассмотрим наиболее существенные постановления 33-х статей его применительно к трем важнейшим сторонам полиции печати: организации предварительной цензуры, регламентации промысла книгопечатания и, наконец, мерам по отношению к тайному книгопечатанию и привозу книг из-за границы.
Прежде всего декрет объявляет в общей форме воспрещение печатать, ввозить, продавать или иметь у себя какие-либо «возмутительные, схизматические или соблазнительные» книги или памфлеты, заключающие в себе «злословие по отношению к религии, церкви или правительству, или по отношению к правителям церкви или государства, или какой-либо корпорации, или же к частному лицу и лицам». Виновным в этом угрожает: во 1-х, отобрание всех таких книг и памфлетов, во 2-х, такое «строгое наказание, в виде штрафа, тюремного заключения или какого-либо иного телесного наказания», какое, смотря по обстоятельствам, Звездная Палата или Суд Верховной Комиссии (исключительный трибунал, ведавший, главным образом, религиозные дела) найдут нужным назначить». Никто не может напечатать какую-либо книгу или памфлет прежде, чем эта книга или памфлет, a также и всякого рода предисловия, посвящения и т. д. не будут, во 1-х, рассмотрены и разрешены назначенными для этого лицами, во 2-х, занесены в реестровые книги Компании типографов.
По отношению к организации предварительной цензуры был применен принцип специализации: обязанности рассмотрения печатаемых произведений распределены между различными лицами, смотря по их содержанию. Книги юридического содержания (касающиеся общего права—Common Laws of this Realm) подлежат одобрению лордов верховных судей или кого-либо по их назначению; книги по истории Англии, a также и по современным государственным вопросам рассматриваются главными государственными секретарями (министрами) или кем-либо по их назначению; книги по геральдике, о почетных титулах и т. п. будут рассматриваться обер-гофмаршалом (Еаrlе Marschall) или кем-либо по его назначению; наконец, все остальные книги, содержанием своим касающиеся богословия, естествознания, философии, поэзии и т. д., подлежат рассмотрению и одобрению архиепископа Кентерберийского или епископа Лондонского, или кого-либо по их назначению, или же, наконец, канцлера или вице-канцлера обоих университетов. По отношению к этим последним декрет оговаривает, что их рассмотрению подлежат только книги, печатаемые в пределах обоих университетов, при чем они не должны касаться книг юридического и политического содержания.
Рукописи должны быть представляемы в двух экземплярах, из которых один отдается в распоряжение собственника рукописи, a другой остается у цензора, в виде гарантии от позднейших переделок и изменений. На обоих экземплярах цензор должен собственноручно засвидетельствовать, что в такой-то книге «нет ничего противного христианской религии, догматам и дисциплине английской церкви, или государству и правительству, ни добродетельной жизни или добрым нравам», смотря по содержанию книги. Это одобрение должно быть напечатано в начале книги с присовокуплением имени цензора.
На каждом произведении печати (книгах, брошюрах, картах, портретах и т. под.) должны быть напечатаны имена типографа, издателя, a также автора и заказчика.
По отношению к типографиям декрет заключает в себе следующие меры. Число типографий остается ограниченным 20-ю в Лондоне и по одной в обоих университетских городах (Оксфорде и Кембридже). Собственниками типографий в Лондоне являются члены «Компании типографов», имена которых перечислены в самом декрете. Если кто-либо из них, вследствие смерти или по иной причине, вынужден оставить занятие книгопечатанием, то освобождающаяся вакансия замещается по усмотрению архиепископа Кентерберийского или епископа Лондонского, которые по этому предмету должны войти в соглашение с шестью другими членами Верховной Комиссии (High Commissioners).
В целях «лучшего открытия тайного печатания не-дозволенных произведений» директору и надзирателям (Master and Wardens) Компании или двум собственникам типографам, по назначению архиепископа Кентерберийского или епископа Лондонского, дается «право и власть, взяв себе помощь, какую они признают необходимою, обыскивать дома и лавки (в какое время они признают нужным), особенно же типографские заведения, смотреть, что печатается, и требовать цензурного дозволения (license), чтобы видеть, разрешено ли это или нет, и если нет, то забирать на-печатанное вместе с виновными лицами и представлять их для дальнейших распоряжений архиепископу Кентерберийскому или епископу Лондонскому».
Означенным досмотрщикам (searchers) дозволяется также — «если при обыске они найдут какую-либо книгу или книги, или часть книги или книг, которые по их предположению заключают в себе вещи, противные доктрине и дисциплине английской церкви, или государству, или правительству — забирать, при этом подозрении, такие книги и представлять их для дальнейших распоряжений указанным лицам.
Все книги, привозимые из-за границы, задерживаются на таможне и подлежат предварительному рассмотрению Архиепископа Кентерберийского, епископа Лондонского или кого-либо по их назначению.
Через четыре года после издания этого декрета постановлением парламента, известного в истории под именем Долгого, Звездная Палата была упразднена (в июле 1641 года), a вместе с нею утратили силу и все изданные ею в разное время ордонансы и декреты. Печать освободилась от давивших ее оков и стала быстро развиваться, принимая деятельное участие в открывшейся борьбе между королем и парламентом[4]. Но это продолжалось недолго, и вскоре тот же самый Парламент, который упразднил Звездную Палату, принимает целый ряд мероприятий в смысле ограничения свободы печати. В 1643 году была восстановлена предварительная цензура[5], a в последующие годы и многие другие из практиковавшихся Звездною Палатою мер по отношению к печати. В 1653 году издается предписание, в силу которого ни одно политическое известие или сообщение не может быть опубликовано без разрешения государственного секретаря. В 1654 и 1656 годах усилено наблюдение за политическою печатью. В эти годы Кромвелевской республики все эти меры имели цели совершенно обратные тем, какие преследовались раньше: прежние гонители обменялись ролями с гонимыми.
После реставрации Стюартов печать подверглась новым стеснениям. На этот раз они были облечены в законную форму: в 1662 году был издан парламентский статут, издание которого мотивировано тем, что, благодаря «общей распущенности последних времен, многие злонамеренные лица осмелились печатать и распространять книги еретические и мятежного содержания». Этот статут почти целиком воспроизводит содержание уже рассмотренного выше декрета Звездной Палаты, изданного в 1637 году. Восстановляя предварительную цензуру, он, как и прежде, вверяет обязанности ее различным лицам (канцлеру, главным судьям, министрам и т. д.), смотря по содержанию предназначающихся к печати произведений. Число типографий по-прежнему ограничивается 20-ю; Лондон, Оксфорд, Кембридж и, кроме того, Иорк—четыре города, в которых разрешено книгопечатание. Этот статут применялся с чрезвычайною жестокостью. Авторы и издатели вредных сочинений, не говоря уже о тюремном заключении и огромных штрафах, нередко были подвергаемы смертной. казни чрез повешение, четвертованию и другим мучительным телесным наказаниям, сочинения же их сжигались палачом.
Статут этот, известный под именем Licensing Act, представлял собою временную меру: он был издан на три года. Но вскоре же действие его было восстановлено; он был дважды продлен до 1679 года. В следующем году в официальном издании («London Gazette») было объявлено о том, что королевские судьи признали единогласно, что «король может воспретить печатание и распространение всех новых книг и вообще всяких произведений печати, не получивших предварительного разрешения королевской власти», и что по этому предмету изготовляется королевский указ. Появившись в том же 1680 году, он вызвал горячие нападения на него в Парламенте. В 1685 году прежние законы о цензуре были восстановлены на семь лет; затем в 1692 году еще раз на два года. В 1694 году истек срок действия последнего Licensing Act'a, продление которого на новый срок встретило на этот раз сильную оппозицию и было отвергнуто Парламентом. С тех пор Англия не знает предварительной цензуры.
Любопытно, что отмена цензуры прошла совершенно незамеченною среди событий сравнительно неважных, сосредоточивавших на себе общественное внимание того времени. В числе других текущих дел в сессию І694—1695 г. Парламенту предстояло решить вопрос о продлении действия нескольких временных статутов, среди которых был и акт о цензуре. Палата общин высказалась против его продления на новый срок. Палата лордов не согласилась с этим и в представленный на ее рассмотрение билль внесла поправку, признав необходимым, рядом с другими временными мерами, продлить и действие акта о цензуре. Общины отвергли эту поправку и назначили из среды себя комиссию, которая изготовила для представления верхней палате записку, излагающую соображения, побудившие нижнюю палату отвергнуть Licensing Act. «Эта записка», говорит лорд Маколей, один из первых историков, обративших на нее должное внимание, «показывает, как далеки были члены палаты общин от сознания того, что они делают, какую революцию совершают они, какую силу вызывают к существованию. Все возражения их против статута относятся к вопросам второстепенным. О великом принципиальном вопросе, составляет ли свобода печати благодеяние для общества или зло, не сказано ни слова. Licensing Act осуждается не потому, чтобы он представлялся негодным по существу своему, a потому, что он влечет за собою ряд мелких неудобств n затруднений, торговые стеснения, вмешательство в личную свободу. Он объявляется вредным потому, что дает возможность компании привилегированных типографов (Company of Stationers) вымогать деньги у издателей, потому, что он уполномочивает правительственных агентов производить домовые обыски на основании так называемых general warrats (т. е. общих, без обозначения лиц, предписаний), потому, что он ограничивает иностранную книжную торговлю одним лондонским портом, потому, что он так долго задерживает на таможне ценные тюки с книгами, что они, наконец, портятся от сырости. Общины жалуются, далее, на неопределенность платежей, которые может требовать цензор; на то, наконец, что акт под угрозой ответственности воспрещает таможенным чиновникам открывать пришедший из-за границы ящик с книгами иначе, как в присутствии одного из цензоров. «Каким же образом, спрашивает записка, чиновник может знать, что в данном ящике книги, прежде чем он откроет его?» Вот аргументы, выдвинутые общинами против акта о цензуре (редакцию изложенной записки приписывают знаменитому философу Джону Локку). При вторичном рассмотрении билля, палата лордов не протестовала против, решения нижней палаты и вопрос о продлении акта о цензуре был разрешен в отрицательном смысле.
С отменою цензуры одно за другим стали возникать новые периодические издания; сильное развитие получили также брошюры и памфлеты. Но не только в количественном, материальном отношении оказались благие результаты исчезновения цензуры. Последствием его явилось повышение нравственного уровня печати. Маколей, говоря об отмене цензуры, имевшей место в средине царствования Вильгельма III, между прочим обращает внимание на тот замечательный факт, что нападки на короля и его правительство во вторую половину его царствования были гораздо менее резки и злобны, чем в первую половину его. Причину этого он видит в том, что печать, несвободная в первую половину царствования Вильгельма III, во вторую стала свободною. Пока существовала цензура, ни одно произведение, порицающее — хотя бы в самых умеренных и приличных выражениях—образ действий какой-либо отрасли управления, не могло появиться в печати с одобрением цензора. Печатать же такое произведение без разрешения цензуры было противозаконно. Таким образом, наиболее почтенные ІІ умеренные представители оппозиции, не будучи в состоянии оглашать свои взгляды законным путем и не считая себя в праве или не решаясь прибегать к способу незаконному, уступили место другим, предоставив критику действий администрации или упорным фанатикам своих идей, или грубым и невежественным наемным писакам. В результате, люди честные, умеренные и здравомыслящие являлись лишь редкими исключениями среди писавших против правительства. «Да и привычка писать против правительства», замечает Маколей, «сама по себе имеет вредное влияние. Ибо у того, кто привык писать против правительства, входит в привычку нарушение закона; a привычка нарушать хотя и бессмысленный закон способна развивать в людях полнейшее беззаконие. Как бы ни был нелеп таможенный тариф, контрабандист есть все-таки мошенник».
Эмансипация печати произвела благотворную перемену: «лучшие и даровитые люди в рядах оппозиции, говорит Маколей, принялись за дело, которое до того времени было предоставлено людям беспринципным или горячим головам. Брошюры против правительства стали писаться стилем, никого не шокирующим, и даже произведения более горячего класса недовольных стали значительно менее резкими, чем в дни цензуры». Нравственный уровень печати поднялся, и это, главным образом, под влиянием общественного мнения, под влиянием взглядов большого количества образованных людей, перед которыми выступало и хорошее, и дурное, и которые были свободны выбирать между тем и другим.
Но, несмотря на уничтожение предварительной цензуры, английской печати пришлось пережить еще долгий период разного рода стеснений, прежде чем окончательно установились современные условия ее свободы на началах репрессивной системы. Правда, принципиально, теоретически свобода ее была признана уже самым фактом упразднения цензуры: каждый мог предпринять любое издание без всякого на то разрешения, каждый был свободен печатать, что ему угодно. Но на практике эта свобода подлежала значительным ограничением, которые нередко совершенно парализовали ее. Ограничения эти имели характер репрессивный и состояли, главным образом, в различных мерах преследования, которые, вследствие своей неопределенности, давали широкий простор произволу и нередко ставили печать в условия, в высшей степени стеснительные.
Наиболее стеснительным для печати условием являлись уголовные законы о пасквиле (так называемые laws of libel) и порядок судопроизводства по делам печати. Дело в том, что понятие пасквиля, libel, было в высшей степени неопределенно, туманно, шатко и допускало чрезвычайно широкий произвол в толковании его. Даже такое компетентное лицо, такой знаток английского права, как старший Питт, говорил: «что касается до меня, то я никогда не мог понять, что такое пасквиль».
При такой неопределенности этого понятия, враги печати пользовались им крайне широко и делали из него орудие ее преследования. Жертвою этого преследования являлась, главным образом, мелкая литература политических памфлетов и брошюр и, особенно, периодическая печать, получившая сильное развитие с начала ХVIII века. Быстро росло ее влияние среди различных классов общества и она вскоре сделалась одним из сильнейших орудий борьбы между партиями. Каждая из них, видя все более и более растущее значение печати, старалась обеспечить за собою поддержку в ней и имела своих писателей, служивших ее интересам. На почве взаимной борьбы враждовавших между собою партий и выросла та система преследований печати, которая господствовала в течение всего XVIII столетия и выразилась в длинном ряде уголовных процессов, оканчивавшихся обыкновенно применением жестоких кар. Пользуясь неопределенностью и шаткостью закона, господствующая партия преследовала своих противников путем обвинения их, в пасквиле.
Помимо неопределенности этого понятия, два обстоятельства являлись главными причинами того, произвола и жестокости, с которыми велись эти преследования. Во 1-х, присяжные не имели права решать вопрос о виновности лица, обвиняемого в пасквиле, a должны были ограничиваться лишь констатированием факта опубликования его обвиняемым, решение же вопроса о виновности принадлежало судьям. Во 2-х, лицо, обвиняемое в клевете, не имело права доказывать справедливость и достоверность тех фактов, которые опубликованы им и которые служили к обвинению его в клевете.
Таковы те две аномалии, с которыми в течение долгого времени боролись лучшие юристы и политические деятели Англии. И много усилий было приложено к тому, чтобы устранить их из английского права. Наиболее веские доводы в пользу расширения компетенции присяжных развиты были Эрскином, одним из замечательнейших адвокатов Англии. Ему пришлось выступить, в качестве защитника, во многих важных литературных процессах в реакционный период царствования Георга III. Речи его до сих пор считаются образцами и авторитетными комментариями вопросов судопроизводства по делам печати. Особенно памятною является речь Эрскина в процессе Стокдэля: по отзыву лорда Кэмпбелля, это «лучшая речь, когда-либо произнесенная с адвокатской кафедры и навсегда упрочившая свободу печати в Англии».
Сторонники доктрины, ограничивавшей функции присяжных, находили, что во всяком уголовном процессе о «лайбеле» судья должен ставить три вопроса: 1) действительно ли подсудимый опубликовал инкриминируемое произведение; 2) являются ли доказанными те намеки и утверждения, на которых строится обвинение; 3) есть ли это лайбель, или нет и, следовательно, виновен ли в преступлении подсудимый. Первые два вопроса подлежат решению присяжных; последний — судьи, как вопрос права, a не факта. Далее признавалось, что раз данные слова и выражения, взятые помимо всяких дальнейших пояснений, будучи прочитаны судьею, признаются оскорбительными, они составляют преступление per se, и все побочные обстоятельства, хотя бы они и были доказаны, мо-гут явиться, самое большее — смягчающим обстоятельством, до которого присяжным нет дела. На эти соображения Эрскин возражал, что о виновности подсудимого нельзя судить по отдельным словам и выражениям, выбранным из произведения и занесенным в обвинительный акт, что эти слова не могут быть признаваемы оскорбительными до тех пор, пока не выяснятся все побочные обстоятельства и общий смысл и значение инкриминируемого произведения. Если они основательны, добросовестны и приличны, подсудимый должен быть оправдан. Лайбель, как ряд оскорбительных выражений, по мнению Эрскина, не может, как и рана на теле, быть признаваем преступлением per se, пока не будут выяснены все обстоятельства, показывающие намерение. Рана на теле может явиться вследствие самозащиты или желания предупредить какое-либо другое преступление; точно также и слона, смотря по их объекту и намерению, времени, месту, обычаям и другим обстоятельствам, могут быть признаны соответственными и достойными уважения. Выяснение и оценка обстоятельств, сопровождающих нанесение раны и произнесение известных слов, не могут быть признаваемы вопросами права, которые выдает судья. Это — вопросы, подлежащие разрешению присяжных, которым должно принадлежат решение вопроса не только о факте опубликования обвиняемым инкриминируемого произведения, но и вопрос о том, есть ли это—преступление и виновно ли в нем лицо, опубликовавшее данное произведение.
Эти доводы наконец восторжествовали и были поло-жены в основание Libel Act'a 1792 г., проведение которого в парламенте составляет заслугу Фокса (по имени его этот акт часто называется Fox’s Act). Закон этот окончательно установил за присяжными право решать вопросы не только о факте опубликования инкриминируемого произведения, но и об общем смысле его и намерении подсудимого, a следовательно и общий вопрос о виновности.
Изданием акта 1792 г. закончился процесс развития •свободы печати, упрочившейся не с отменою цензуры в конце XVII века, как это нередко утверждают, a столетием позднее, когда дано было правильное решение вопроса о компетенции присяжных в делах о преступлениях печати, Какое важное значение придается в Англии именно роли суда присяжных в этой области, видно из следующего положения, высказанного главным судьею лордом Кенионом при рассмотрении одного литературного процесса. «Сущность вопроса о свободе печати, говорил он, очень проста, если отбросить от нее всевозможные словесные украшения, и всякий здравомыслящий человек легко поймет ее. Это ни более, ни менее, как то, что каждый может огласить в печати все, чего двенадцать его сограждан не считают предосудительным, и с другой стороны — что подлежит наказанию всякий, оглашающий то, что в глазах присяжных является предосудительным».
Что касается до второго из указанных недостатков английского права, то он был устранен еще позднее, уже в царствование королевы Виктории. В 1843 году издан, по предложению лорда Кемпбелля, акт «в целях более действительного обеспечения свободы печати и в видах лучшего предупреждения злоупотреблений в пользовании этой свободой». В силу этого акта, лицо, обвиняемое в клевете, может в защиту свою представить доказательство справедливости тех обстоятельств, которые составляют предмет обвинения, a также и того, что эти обстоятельства опубликованы им в интересах общественной пользы. Если ему удастся убедить присяжных в этом, он получает оправдательный вердикт; в противном же случае, он подлежит установленным наказаниям.
В течение долгого времени в Англии практиковались некоторые второстепенные ограничительные меры, затруднявшие развитие прессы, особенно периодической печати; таковы — штемпельный сбор, залоги и налог на объявления.
Штемпельный сбор (Stamp duty), которому подлежали периодические издания, был установлен впервые в царствование королевы Анны в 1712 году. Позднее размер его был увеличен до 4-х пенсов с каждого номера и экземпляра газеты, так что сбор этот представлял собою очень тяжкий налог. Целью его было отчасти доставить казне лишний источник дохода, отчасти же парализовать развитие дешевой периодической прессы. Между тем, по мере успехов общественного и политического развития, потребность в общедоступных повременных изданиях чувствовалась все более и более и вызвала к существованию обширную литературу в виде разных мелких изданий и брошюр, в которых печатались сообщения и рассуждения о политических вопросах. Они до известной степени заменяли собою периодические издания и получили широкое распространение среди менее состоятельных классов населения. Чтобы положить предел развитию этой, неоплачиваемой штемпельным сбором, литературы, в 1820 году парламентский акт распространил штемпельный сбор и на брошюры и, вообще, на все мелкие издания, не превышающие объемом своим двух печатных листов, или продаваемые не дороже 6 пенсов за экземпляр. Но потребность в дешевых и общедоступных изданиях была чересчур велика: несмотря на принятые меры и строгость преследования за их нарушение, контрабандные издания, т.е. такие, которые выпускались без уплаты штемпельного сбора, получали все большее и большее развитие. Особенно сильное распространение контрабандная печать получила в эпоху первой парламентской реформы (1832 года), когда появилось множество дешевых и неоплаченных штемпельным сбором газет, предназначенных для беднейших классов населения. Несмотря на усиленные преследования, сопровождавшиеся уголовными наказаниями и тяжелыми штрафами (в пятилетний промежуток между 1831 и 1835 гг. было 728 случаев такого рода преследования и около 500 случаев тюремного заключения), явление это продолжало упорно развиваться. В конце концов законодательство было вынуждено уступить народившейся потребности, и в 1836 году размер штемпельного сбора был понижен до одного пенса, a в 1855 г. этот сбор был окончательно отменен.
В конце XVIII века, в эпоху реакционного направления, вызванного событиями французской революции, был установлен ряд полицейских мер, имевших целью, с одной стороны, увеличить контроль за периодической прессой, с другой—поставить новую преграду ее развитию. В силу акта 1798 года, издатели газет обязаны были представить залог в размере 400 фунт. ст. (в некоторых случаях—300 ф. ст.); мотивом к этому выставлена была необходимость гарантировать уплату денежных штрафов, вознаграждения за убытки и другие издержки по могущим возникнуть процессам. В.1820 году внесение залогов, в размере 300 фун. (в некоторых случаях—-200 ф. ст.) было установлено и для издателей брошюр и вообще мелких изданий, не свыше двух печатных листов. Издатель газеты обязан был, далее, под страхом штрафа в размере 50 ф. ст. за каждый просроченный день представить в главное штемпельное управление письменное объявление, заключающее в себе точное название газеты, указание типографии, где она печатается и выдается, a также имена, звания и места жительства типографщика, редактора и издателя. В конце каждого номера, под страхом штрафа в размере 20 ф. ст., должны быть указаны имя, фамилия, звание и адрес типографщика и издателя, место издания и дата выпуска. Указание типографии и представление одного экземпляра в течение законом определенного срока предписывается под страхом штрафа в размере 100 ф. ст. Залоги были отменены в 1869 году.
Налог на объявления был установлен в 1714 г., одновременно со штемпельным сбором; каждое объявление печатаемое в газетах, облагалось сбором в 1 шиллинг. В 1757 году размер этого сбора был удвоен, a в 1804 г. налог на объявления определен был в 31/2 шиллинга с каждого. В 1833 г. размер его понижен до 11/2 шил., a в 1853 г. состоялась отмена этого налога.
Значительным тормозом в развитии периодической печати и, особенно, дешевой прессы являлся налог на бумагу, который был отменен лишь в 1861 году, благодаря настояниям Гладстона.
С отменою указанных ограничительных мер в Англии установилась в чистом виде репрессивная система, в основе которой лежит свобода печати, в пределах, указываемых общими началами гражданской и уголовной ответственности за преступления и проступки, совершаемые путем печати. Из числа предупредительных мер сохраняются лишь те, которые имеют своею целью обеспечить возможность судебного преследования в случае совершения путем печати какого-либо преступления. Таковы постановления об обязанности издателей обозначать на всех произведениях печати (как на книгах, так и на периодических изданиях) имя и местожительство типографа, a также об обязанности содержателей типографий сохранять письменные сведения об именах и местожительстве их заказчиков.
[1] Reusch, т. I, стр. 91.
[2] Ibidem, стр. 88—89.
[3] Gardiner, History of England (1603—1642). Том VIII, стр. 224—234.
[4] В двадцатилетний промежуток времени между 1640 г. и реставрациею Стюартов появилось до 30.000 политических памфлетов и газет. Они собраны и переплетены в 2.000 томов, хранящихся в Британском Музее. Мау. II, 241.
[5] Эта мера послужила знаменитому Мильтону основанием выступить с горячею защитою свободы печати в памфлете, изданном в 1644 г.: «Areopagitia. For the Liberty of Unlicenced Printing».
www.allpravo.ru/library/doc76p0/instrum3732/ite...
В 1530 году издано было первое королевское распоряжение о предварительном рассмотрении книг: королевская прокламация, составленная по совещании с примасом, теологами обоих университетов и другими лицами, объявляя запрещенными все напечатанные заграницею английские книги и предписывая в 14-дневный срок доставить их епископам, повелевала, чтобы новые английские книги, касающиеся Священного Писания, печатались с одобрения епископа и не анонимно[2].
Преобладающую роль в области полиции печати духовенство сохраняло до царствования королевы Елизаветы, когда деятельным органом ее становится государство — светская власть, принявшая на себя заботы по наблюдению за печатью и осуществлению тех задач, которые первоначально составляли почти исключительно предмет забот церкви. Духовенство, однако, не было вполне устранено от этого дела: утратив свою преобладающую роль, оно все же являлось весьма деятельным помощником государства.
Уже в первый год царствования Елизаветы (в 1559 г.) королевским советом (Privy Council) был издан указ, по которому никто не может напечатать какую либо книгу или брошюру без предварительного разрешения королевского совета или епископа. Мало-помалу как цензура, так и вообще вся совокупность мероприятий по отношению к печати были сосредоточены в руках Звездной Палаты.читать дальше Так назывался комитет королевского совета, наделенный чрезвычайно обширными полномочиями и являвшийся в течение целого века страшным орудием деспотизма в руках Тюдоров и Стюартов. Имя Звездной Палаты сделалось для англичан синонимом всякого рода насилий и произвола, воспоминание о которых неразрывно связано с историей этого учреждения. Во второй половине XVI века неограниченные полномочия его, главным образом, в сфере судебного преследования, были расширены на новую область — полицию печати. В 1585 году Звездная Палата издает первый подробный ордонанс с целью урегулировать печать, подчинив строгому режиму как произведения печати со стороны их содержания, так и самый промысел книгопечатания и книжной торговли. Издание этого ордонанса мотивируется, в предисловии к нему, теми «безобразиями и злоупотреблениями со стороны беспорядочных лиц, занимающихся искусством печатания и книжного промысла», которые все более и более увеличиваются, несмотря на принятые меры, что и приписывается недостаточности наказаний, применявшихся до тех пор. Ордонанс 1585 г. воспрещает печатать что-либо без предварительного рассмотрения и дозволения Архиепископа Кентерберийского или Лондонского Епископа; для напечатания же произведений, имеющих отношение к законодательству, необходимо разрешение Главных Судей (входивших также в состав Звездной Палаты). Всякому, уличенному в продаже книг, напечатанных без соблюдения требований этого ордонанса, угрожает тюремное заключение в течение трех месяцев. Очевидно, с целью облегчить надзор за печатью и поставить преграду ее развитию, число типографий было ограничено: кроме находящихся в Лондоне, разрешались только две — в университетских городах, Оксфорде и Кембридже, по одной в каждом. Каждый содержатель типографии обязан объявить о количестве имеющихся у него станков «Компании типографов (Stationer's Company). Эта компания была учреждена за несколько времени перед тем и полу-ила от правительства монополию печатного дела, сделавшись вместе; с тем деятельным органом его по наблюдению за печатью. В случае неисполнения этого требования ему грозит уничтожение его станков и тюремное заключение в продолжение одного года. Ни одна типография не может быть открыта вновь до тех пор, пока чрезмерное количество их не будет уменьшено и не дойдет до того числа, какое будет признано архиепископом Кентерберийским и епископом Лондонским достаточным; если же понадобится увеличить число занимающихся книгопечатанием, то Компания типографов должна указать лиц, пригодных для этого, при чем эти лица, сверх того, должны быть одобрены представителями духовной власти. Помимо всего этого, ордонанс уполномочивает указанную компанию производить обыски в домах и магазинах содержателей типографий и книгопродавцев, забирать все книги, напечатанные в противность требованиям этого ордонанса, уничтожать типографские станки, арестовывать виновных и препровождать их в королевский совет.
Таким образом, с одной стороны — предварительная цензура, с другой стороны — всевозможные меры, направленные к стеснению самого промысла книгопечатания, установление строгого надзора и наложение тяжких наказаний за малейшее уклонение от предписанных требований — таковы те условия, в которые была поставлена английская печать в конце XVI-го века. Между тем как в царствование католички Марии преследовалось и сжигалось все то, что носило в себе дух критики католицизма, при Елизавете, наоборот, беспощадному преследованию подлежало все благосклонное католицизму. Лишь одним из многих является пример Джона Стеббса, которому отсекли правую руку по обвинению его в государственной измене, выразившейся сочинения, написанного в духе пуританизма, которого он был ревностным приверженцем. Рассказывают, что в том момент, как у него отсечена была правая рука, бывшая орудием «измены», он с помощью левой снял шляпу и воскликнул громогласно: «God, save the Queen» (Боже, храни королеву).
Преследование доктрин пуританизма составляло в то время главный предмет забот правительства в области. Против появления новых произведений достаточной гарантией была установленная цензура. С целью же изъятия из обращения вышедших ранее книг также принимались меры, образец которых представляет собою королевская прокламация 1589 года, Она повелевает всем, имеющим у себя какие-либо сочинения, написанные против существующего управления английской церкви или против ее обрядов и церемоний, немедленно представить их епархиальному епископу. Тот, у кого находили такого рода книги, подлежал строгим уголовным карам. В этом, между прочим, историки видят одну из причин, почему сохранилось так мало пуританских памфлетов.
Ближайшая за царствованием Елизаветы эпоха Стюартов была столь же мало благоприятна развитию печати. Строгости по отношению к ней не уменьшились, a наоборот, еще усилились. «Ни в чем так резко не выразилось тираническое направление первых двух Стюартов», говорит историк Мей, «как в их варварском преследовании авторов, издателей и ввозителей запрещенных книг; ничто, с другой стороны, не свидетельствует столь знаменательно о любви к свободе, как то геройское мужество и твердость, с которыми переносились эти преследования». Рядом с религиозными вопросами, на почве которых прежде почти исключительно сосредоточивалась борьба с печатью, теперь столь же, если не более усердное внимание было обращено и на вопросы политического характера. В то время Англия переживала критический момент, когда решалась дальнейшая судьба ее политического развития, когда должен был окончательно определиться характер ее государственного строя. В борьбе за политическую свободу, которой угрожала серьезная опасность, одним из могущественных орудий явилась печать, которая, под влиянием потребностей времени, выработала новые формы. Обширные трактаты, тяжелые фолианты, являвшиеся до тех пор господствующим типом литературных произведений, представляли собою значительные неудобства для целей начинавшейся борьбы политических идей. Форма эта была неудобна как для самих авторов, так и для публики. Она не дает двух существенных условий, при которых только и возможно распространить печатное слово — небольшой размер и дешевизна. И вот, рядом с обширными трактатами, появляются мелкие произведения, брошюры; мало-помалу начинает зарождаться и периодическая пресса (появление первой газеты, еженедельной, The Weekly Newes— относится к 1622 году).
Полиция печати по-прежнему находилась в руках Звездной Палаты, которая в эпоху первых Стюартов дошла до высшей степени злоупотребления своими обширными полномочиями. Обычными орудиями преследования ее были: тюрьма, позорный столб, клеймление, изувечение и другие наказания, применявшиеся с чрезвычайною жестокостью. В 1637 г., по внушению архиепископа Лоуда, были преданы суду Звездной Палаты трое писателей, издавших несколько памфлетов по религиозным вопросам в духе пуританизма. Все трое были осуждены и подвергнуты четырем видам наказаний: штрафу в размере 5000 фунт. ст. каждый, выставлению к позорному столбу, отрезанию ушей и пожизненному тюремному заключению в отдаленных и глухих местах, в которых они были на веки удалены от прочего мира. A одному из осужденных, сверх того, на щеках были выжжены с помощью раскаленного железа буквы S L (Seditiosus Libeller — возмутительный клеветник). Этот приговор и жестокое, исполнение его произвели сильное впечатление, выразившееся в целом ряде протестов. На улицах появились листки, изображавшие архиепископа в виде «начальника армии дьявола в его войне со святыми», копия с декрета Звездной Палаты была прибита к доске, углы ее были срезаны, как отрезаны были уши у жертв Лоуда, вокруг имени его был сделан большой чернильный знак, в объяснение которого особая надпись гласила: «человек, выставляющий к деревянному позорному столбу святых, стоит здесь у позорного столба из чернил»[3].
Под влиянием этих событий решено было усилить строгость мер по отношению к печати, установить более правильную систему предварительной цензуры, увеличить надзор за типографиями и принять меры против развития тайного книгопечатания. В этих видах и был издан в 1637 году декрет Звездной Палаты о книгопечатании Decree of Starre Chamber. concerning Printing). Этот декрет, являющийся самым замечательным документом в истории полиции печати в Англии, представляет собою подробное развитие начал, положенных в основу изданного при Елизавете ордонанса. Мы рассмотрим наиболее существенные постановления 33-х статей его применительно к трем важнейшим сторонам полиции печати: организации предварительной цензуры, регламентации промысла книгопечатания и, наконец, мерам по отношению к тайному книгопечатанию и привозу книг из-за границы.
Прежде всего декрет объявляет в общей форме воспрещение печатать, ввозить, продавать или иметь у себя какие-либо «возмутительные, схизматические или соблазнительные» книги или памфлеты, заключающие в себе «злословие по отношению к религии, церкви или правительству, или по отношению к правителям церкви или государства, или какой-либо корпорации, или же к частному лицу и лицам». Виновным в этом угрожает: во 1-х, отобрание всех таких книг и памфлетов, во 2-х, такое «строгое наказание, в виде штрафа, тюремного заключения или какого-либо иного телесного наказания», какое, смотря по обстоятельствам, Звездная Палата или Суд Верховной Комиссии (исключительный трибунал, ведавший, главным образом, религиозные дела) найдут нужным назначить». Никто не может напечатать какую-либо книгу или памфлет прежде, чем эта книга или памфлет, a также и всякого рода предисловия, посвящения и т. д. не будут, во 1-х, рассмотрены и разрешены назначенными для этого лицами, во 2-х, занесены в реестровые книги Компании типографов.
По отношению к организации предварительной цензуры был применен принцип специализации: обязанности рассмотрения печатаемых произведений распределены между различными лицами, смотря по их содержанию. Книги юридического содержания (касающиеся общего права—Common Laws of this Realm) подлежат одобрению лордов верховных судей или кого-либо по их назначению; книги по истории Англии, a также и по современным государственным вопросам рассматриваются главными государственными секретарями (министрами) или кем-либо по их назначению; книги по геральдике, о почетных титулах и т. п. будут рассматриваться обер-гофмаршалом (Еаrlе Marschall) или кем-либо по его назначению; наконец, все остальные книги, содержанием своим касающиеся богословия, естествознания, философии, поэзии и т. д., подлежат рассмотрению и одобрению архиепископа Кентерберийского или епископа Лондонского, или кого-либо по их назначению, или же, наконец, канцлера или вице-канцлера обоих университетов. По отношению к этим последним декрет оговаривает, что их рассмотрению подлежат только книги, печатаемые в пределах обоих университетов, при чем они не должны касаться книг юридического и политического содержания.
Рукописи должны быть представляемы в двух экземплярах, из которых один отдается в распоряжение собственника рукописи, a другой остается у цензора, в виде гарантии от позднейших переделок и изменений. На обоих экземплярах цензор должен собственноручно засвидетельствовать, что в такой-то книге «нет ничего противного христианской религии, догматам и дисциплине английской церкви, или государству и правительству, ни добродетельной жизни или добрым нравам», смотря по содержанию книги. Это одобрение должно быть напечатано в начале книги с присовокуплением имени цензора.
На каждом произведении печати (книгах, брошюрах, картах, портретах и т. под.) должны быть напечатаны имена типографа, издателя, a также автора и заказчика.
По отношению к типографиям декрет заключает в себе следующие меры. Число типографий остается ограниченным 20-ю в Лондоне и по одной в обоих университетских городах (Оксфорде и Кембридже). Собственниками типографий в Лондоне являются члены «Компании типографов», имена которых перечислены в самом декрете. Если кто-либо из них, вследствие смерти или по иной причине, вынужден оставить занятие книгопечатанием, то освобождающаяся вакансия замещается по усмотрению архиепископа Кентерберийского или епископа Лондонского, которые по этому предмету должны войти в соглашение с шестью другими членами Верховной Комиссии (High Commissioners).
В целях «лучшего открытия тайного печатания не-дозволенных произведений» директору и надзирателям (Master and Wardens) Компании или двум собственникам типографам, по назначению архиепископа Кентерберийского или епископа Лондонского, дается «право и власть, взяв себе помощь, какую они признают необходимою, обыскивать дома и лавки (в какое время они признают нужным), особенно же типографские заведения, смотреть, что печатается, и требовать цензурного дозволения (license), чтобы видеть, разрешено ли это или нет, и если нет, то забирать на-печатанное вместе с виновными лицами и представлять их для дальнейших распоряжений архиепископу Кентерберийскому или епископу Лондонскому».
Означенным досмотрщикам (searchers) дозволяется также — «если при обыске они найдут какую-либо книгу или книги, или часть книги или книг, которые по их предположению заключают в себе вещи, противные доктрине и дисциплине английской церкви, или государству, или правительству — забирать, при этом подозрении, такие книги и представлять их для дальнейших распоряжений указанным лицам.
Все книги, привозимые из-за границы, задерживаются на таможне и подлежат предварительному рассмотрению Архиепископа Кентерберийского, епископа Лондонского или кого-либо по их назначению.
Через четыре года после издания этого декрета постановлением парламента, известного в истории под именем Долгого, Звездная Палата была упразднена (в июле 1641 года), a вместе с нею утратили силу и все изданные ею в разное время ордонансы и декреты. Печать освободилась от давивших ее оков и стала быстро развиваться, принимая деятельное участие в открывшейся борьбе между королем и парламентом[4]. Но это продолжалось недолго, и вскоре тот же самый Парламент, который упразднил Звездную Палату, принимает целый ряд мероприятий в смысле ограничения свободы печати. В 1643 году была восстановлена предварительная цензура[5], a в последующие годы и многие другие из практиковавшихся Звездною Палатою мер по отношению к печати. В 1653 году издается предписание, в силу которого ни одно политическое известие или сообщение не может быть опубликовано без разрешения государственного секретаря. В 1654 и 1656 годах усилено наблюдение за политическою печатью. В эти годы Кромвелевской республики все эти меры имели цели совершенно обратные тем, какие преследовались раньше: прежние гонители обменялись ролями с гонимыми.
После реставрации Стюартов печать подверглась новым стеснениям. На этот раз они были облечены в законную форму: в 1662 году был издан парламентский статут, издание которого мотивировано тем, что, благодаря «общей распущенности последних времен, многие злонамеренные лица осмелились печатать и распространять книги еретические и мятежного содержания». Этот статут почти целиком воспроизводит содержание уже рассмотренного выше декрета Звездной Палаты, изданного в 1637 году. Восстановляя предварительную цензуру, он, как и прежде, вверяет обязанности ее различным лицам (канцлеру, главным судьям, министрам и т. д.), смотря по содержанию предназначающихся к печати произведений. Число типографий по-прежнему ограничивается 20-ю; Лондон, Оксфорд, Кембридж и, кроме того, Иорк—четыре города, в которых разрешено книгопечатание. Этот статут применялся с чрезвычайною жестокостью. Авторы и издатели вредных сочинений, не говоря уже о тюремном заключении и огромных штрафах, нередко были подвергаемы смертной. казни чрез повешение, четвертованию и другим мучительным телесным наказаниям, сочинения же их сжигались палачом.
Статут этот, известный под именем Licensing Act, представлял собою временную меру: он был издан на три года. Но вскоре же действие его было восстановлено; он был дважды продлен до 1679 года. В следующем году в официальном издании («London Gazette») было объявлено о том, что королевские судьи признали единогласно, что «король может воспретить печатание и распространение всех новых книг и вообще всяких произведений печати, не получивших предварительного разрешения королевской власти», и что по этому предмету изготовляется королевский указ. Появившись в том же 1680 году, он вызвал горячие нападения на него в Парламенте. В 1685 году прежние законы о цензуре были восстановлены на семь лет; затем в 1692 году еще раз на два года. В 1694 году истек срок действия последнего Licensing Act'a, продление которого на новый срок встретило на этот раз сильную оппозицию и было отвергнуто Парламентом. С тех пор Англия не знает предварительной цензуры.
Любопытно, что отмена цензуры прошла совершенно незамеченною среди событий сравнительно неважных, сосредоточивавших на себе общественное внимание того времени. В числе других текущих дел в сессию І694—1695 г. Парламенту предстояло решить вопрос о продлении действия нескольких временных статутов, среди которых был и акт о цензуре. Палата общин высказалась против его продления на новый срок. Палата лордов не согласилась с этим и в представленный на ее рассмотрение билль внесла поправку, признав необходимым, рядом с другими временными мерами, продлить и действие акта о цензуре. Общины отвергли эту поправку и назначили из среды себя комиссию, которая изготовила для представления верхней палате записку, излагающую соображения, побудившие нижнюю палату отвергнуть Licensing Act. «Эта записка», говорит лорд Маколей, один из первых историков, обративших на нее должное внимание, «показывает, как далеки были члены палаты общин от сознания того, что они делают, какую революцию совершают они, какую силу вызывают к существованию. Все возражения их против статута относятся к вопросам второстепенным. О великом принципиальном вопросе, составляет ли свобода печати благодеяние для общества или зло, не сказано ни слова. Licensing Act осуждается не потому, чтобы он представлялся негодным по существу своему, a потому, что он влечет за собою ряд мелких неудобств n затруднений, торговые стеснения, вмешательство в личную свободу. Он объявляется вредным потому, что дает возможность компании привилегированных типографов (Company of Stationers) вымогать деньги у издателей, потому, что он уполномочивает правительственных агентов производить домовые обыски на основании так называемых general warrats (т. е. общих, без обозначения лиц, предписаний), потому, что он ограничивает иностранную книжную торговлю одним лондонским портом, потому, что он так долго задерживает на таможне ценные тюки с книгами, что они, наконец, портятся от сырости. Общины жалуются, далее, на неопределенность платежей, которые может требовать цензор; на то, наконец, что акт под угрозой ответственности воспрещает таможенным чиновникам открывать пришедший из-за границы ящик с книгами иначе, как в присутствии одного из цензоров. «Каким же образом, спрашивает записка, чиновник может знать, что в данном ящике книги, прежде чем он откроет его?» Вот аргументы, выдвинутые общинами против акта о цензуре (редакцию изложенной записки приписывают знаменитому философу Джону Локку). При вторичном рассмотрении билля, палата лордов не протестовала против, решения нижней палаты и вопрос о продлении акта о цензуре был разрешен в отрицательном смысле.
С отменою цензуры одно за другим стали возникать новые периодические издания; сильное развитие получили также брошюры и памфлеты. Но не только в количественном, материальном отношении оказались благие результаты исчезновения цензуры. Последствием его явилось повышение нравственного уровня печати. Маколей, говоря об отмене цензуры, имевшей место в средине царствования Вильгельма III, между прочим обращает внимание на тот замечательный факт, что нападки на короля и его правительство во вторую половину его царствования были гораздо менее резки и злобны, чем в первую половину его. Причину этого он видит в том, что печать, несвободная в первую половину царствования Вильгельма III, во вторую стала свободною. Пока существовала цензура, ни одно произведение, порицающее — хотя бы в самых умеренных и приличных выражениях—образ действий какой-либо отрасли управления, не могло появиться в печати с одобрением цензора. Печатать же такое произведение без разрешения цензуры было противозаконно. Таким образом, наиболее почтенные ІІ умеренные представители оппозиции, не будучи в состоянии оглашать свои взгляды законным путем и не считая себя в праве или не решаясь прибегать к способу незаконному, уступили место другим, предоставив критику действий администрации или упорным фанатикам своих идей, или грубым и невежественным наемным писакам. В результате, люди честные, умеренные и здравомыслящие являлись лишь редкими исключениями среди писавших против правительства. «Да и привычка писать против правительства», замечает Маколей, «сама по себе имеет вредное влияние. Ибо у того, кто привык писать против правительства, входит в привычку нарушение закона; a привычка нарушать хотя и бессмысленный закон способна развивать в людях полнейшее беззаконие. Как бы ни был нелеп таможенный тариф, контрабандист есть все-таки мошенник».
Эмансипация печати произвела благотворную перемену: «лучшие и даровитые люди в рядах оппозиции, говорит Маколей, принялись за дело, которое до того времени было предоставлено людям беспринципным или горячим головам. Брошюры против правительства стали писаться стилем, никого не шокирующим, и даже произведения более горячего класса недовольных стали значительно менее резкими, чем в дни цензуры». Нравственный уровень печати поднялся, и это, главным образом, под влиянием общественного мнения, под влиянием взглядов большого количества образованных людей, перед которыми выступало и хорошее, и дурное, и которые были свободны выбирать между тем и другим.
Но, несмотря на уничтожение предварительной цензуры, английской печати пришлось пережить еще долгий период разного рода стеснений, прежде чем окончательно установились современные условия ее свободы на началах репрессивной системы. Правда, принципиально, теоретически свобода ее была признана уже самым фактом упразднения цензуры: каждый мог предпринять любое издание без всякого на то разрешения, каждый был свободен печатать, что ему угодно. Но на практике эта свобода подлежала значительным ограничением, которые нередко совершенно парализовали ее. Ограничения эти имели характер репрессивный и состояли, главным образом, в различных мерах преследования, которые, вследствие своей неопределенности, давали широкий простор произволу и нередко ставили печать в условия, в высшей степени стеснительные.
Наиболее стеснительным для печати условием являлись уголовные законы о пасквиле (так называемые laws of libel) и порядок судопроизводства по делам печати. Дело в том, что понятие пасквиля, libel, было в высшей степени неопределенно, туманно, шатко и допускало чрезвычайно широкий произвол в толковании его. Даже такое компетентное лицо, такой знаток английского права, как старший Питт, говорил: «что касается до меня, то я никогда не мог понять, что такое пасквиль».
При такой неопределенности этого понятия, враги печати пользовались им крайне широко и делали из него орудие ее преследования. Жертвою этого преследования являлась, главным образом, мелкая литература политических памфлетов и брошюр и, особенно, периодическая печать, получившая сильное развитие с начала ХVIII века. Быстро росло ее влияние среди различных классов общества и она вскоре сделалась одним из сильнейших орудий борьбы между партиями. Каждая из них, видя все более и более растущее значение печати, старалась обеспечить за собою поддержку в ней и имела своих писателей, служивших ее интересам. На почве взаимной борьбы враждовавших между собою партий и выросла та система преследований печати, которая господствовала в течение всего XVIII столетия и выразилась в длинном ряде уголовных процессов, оканчивавшихся обыкновенно применением жестоких кар. Пользуясь неопределенностью и шаткостью закона, господствующая партия преследовала своих противников путем обвинения их, в пасквиле.
Помимо неопределенности этого понятия, два обстоятельства являлись главными причинами того, произвола и жестокости, с которыми велись эти преследования. Во 1-х, присяжные не имели права решать вопрос о виновности лица, обвиняемого в пасквиле, a должны были ограничиваться лишь констатированием факта опубликования его обвиняемым, решение же вопроса о виновности принадлежало судьям. Во 2-х, лицо, обвиняемое в клевете, не имело права доказывать справедливость и достоверность тех фактов, которые опубликованы им и которые служили к обвинению его в клевете.
Таковы те две аномалии, с которыми в течение долгого времени боролись лучшие юристы и политические деятели Англии. И много усилий было приложено к тому, чтобы устранить их из английского права. Наиболее веские доводы в пользу расширения компетенции присяжных развиты были Эрскином, одним из замечательнейших адвокатов Англии. Ему пришлось выступить, в качестве защитника, во многих важных литературных процессах в реакционный период царствования Георга III. Речи его до сих пор считаются образцами и авторитетными комментариями вопросов судопроизводства по делам печати. Особенно памятною является речь Эрскина в процессе Стокдэля: по отзыву лорда Кэмпбелля, это «лучшая речь, когда-либо произнесенная с адвокатской кафедры и навсегда упрочившая свободу печати в Англии».
Сторонники доктрины, ограничивавшей функции присяжных, находили, что во всяком уголовном процессе о «лайбеле» судья должен ставить три вопроса: 1) действительно ли подсудимый опубликовал инкриминируемое произведение; 2) являются ли доказанными те намеки и утверждения, на которых строится обвинение; 3) есть ли это лайбель, или нет и, следовательно, виновен ли в преступлении подсудимый. Первые два вопроса подлежат решению присяжных; последний — судьи, как вопрос права, a не факта. Далее признавалось, что раз данные слова и выражения, взятые помимо всяких дальнейших пояснений, будучи прочитаны судьею, признаются оскорбительными, они составляют преступление per se, и все побочные обстоятельства, хотя бы они и были доказаны, мо-гут явиться, самое большее — смягчающим обстоятельством, до которого присяжным нет дела. На эти соображения Эрскин возражал, что о виновности подсудимого нельзя судить по отдельным словам и выражениям, выбранным из произведения и занесенным в обвинительный акт, что эти слова не могут быть признаваемы оскорбительными до тех пор, пока не выяснятся все побочные обстоятельства и общий смысл и значение инкриминируемого произведения. Если они основательны, добросовестны и приличны, подсудимый должен быть оправдан. Лайбель, как ряд оскорбительных выражений, по мнению Эрскина, не может, как и рана на теле, быть признаваем преступлением per se, пока не будут выяснены все обстоятельства, показывающие намерение. Рана на теле может явиться вследствие самозащиты или желания предупредить какое-либо другое преступление; точно также и слона, смотря по их объекту и намерению, времени, месту, обычаям и другим обстоятельствам, могут быть признаны соответственными и достойными уважения. Выяснение и оценка обстоятельств, сопровождающих нанесение раны и произнесение известных слов, не могут быть признаваемы вопросами права, которые выдает судья. Это — вопросы, подлежащие разрешению присяжных, которым должно принадлежат решение вопроса не только о факте опубликования обвиняемым инкриминируемого произведения, но и вопрос о том, есть ли это—преступление и виновно ли в нем лицо, опубликовавшее данное произведение.
Эти доводы наконец восторжествовали и были поло-жены в основание Libel Act'a 1792 г., проведение которого в парламенте составляет заслугу Фокса (по имени его этот акт часто называется Fox’s Act). Закон этот окончательно установил за присяжными право решать вопросы не только о факте опубликования инкриминируемого произведения, но и об общем смысле его и намерении подсудимого, a следовательно и общий вопрос о виновности.
Изданием акта 1792 г. закончился процесс развития •свободы печати, упрочившейся не с отменою цензуры в конце XVII века, как это нередко утверждают, a столетием позднее, когда дано было правильное решение вопроса о компетенции присяжных в делах о преступлениях печати, Какое важное значение придается в Англии именно роли суда присяжных в этой области, видно из следующего положения, высказанного главным судьею лордом Кенионом при рассмотрении одного литературного процесса. «Сущность вопроса о свободе печати, говорил он, очень проста, если отбросить от нее всевозможные словесные украшения, и всякий здравомыслящий человек легко поймет ее. Это ни более, ни менее, как то, что каждый может огласить в печати все, чего двенадцать его сограждан не считают предосудительным, и с другой стороны — что подлежит наказанию всякий, оглашающий то, что в глазах присяжных является предосудительным».
Что касается до второго из указанных недостатков английского права, то он был устранен еще позднее, уже в царствование королевы Виктории. В 1843 году издан, по предложению лорда Кемпбелля, акт «в целях более действительного обеспечения свободы печати и в видах лучшего предупреждения злоупотреблений в пользовании этой свободой». В силу этого акта, лицо, обвиняемое в клевете, может в защиту свою представить доказательство справедливости тех обстоятельств, которые составляют предмет обвинения, a также и того, что эти обстоятельства опубликованы им в интересах общественной пользы. Если ему удастся убедить присяжных в этом, он получает оправдательный вердикт; в противном же случае, он подлежит установленным наказаниям.
В течение долгого времени в Англии практиковались некоторые второстепенные ограничительные меры, затруднявшие развитие прессы, особенно периодической печати; таковы — штемпельный сбор, залоги и налог на объявления.
Штемпельный сбор (Stamp duty), которому подлежали периодические издания, был установлен впервые в царствование королевы Анны в 1712 году. Позднее размер его был увеличен до 4-х пенсов с каждого номера и экземпляра газеты, так что сбор этот представлял собою очень тяжкий налог. Целью его было отчасти доставить казне лишний источник дохода, отчасти же парализовать развитие дешевой периодической прессы. Между тем, по мере успехов общественного и политического развития, потребность в общедоступных повременных изданиях чувствовалась все более и более и вызвала к существованию обширную литературу в виде разных мелких изданий и брошюр, в которых печатались сообщения и рассуждения о политических вопросах. Они до известной степени заменяли собою периодические издания и получили широкое распространение среди менее состоятельных классов населения. Чтобы положить предел развитию этой, неоплачиваемой штемпельным сбором, литературы, в 1820 году парламентский акт распространил штемпельный сбор и на брошюры и, вообще, на все мелкие издания, не превышающие объемом своим двух печатных листов, или продаваемые не дороже 6 пенсов за экземпляр. Но потребность в дешевых и общедоступных изданиях была чересчур велика: несмотря на принятые меры и строгость преследования за их нарушение, контрабандные издания, т.е. такие, которые выпускались без уплаты штемпельного сбора, получали все большее и большее развитие. Особенно сильное распространение контрабандная печать получила в эпоху первой парламентской реформы (1832 года), когда появилось множество дешевых и неоплаченных штемпельным сбором газет, предназначенных для беднейших классов населения. Несмотря на усиленные преследования, сопровождавшиеся уголовными наказаниями и тяжелыми штрафами (в пятилетний промежуток между 1831 и 1835 гг. было 728 случаев такого рода преследования и около 500 случаев тюремного заключения), явление это продолжало упорно развиваться. В конце концов законодательство было вынуждено уступить народившейся потребности, и в 1836 году размер штемпельного сбора был понижен до одного пенса, a в 1855 г. этот сбор был окончательно отменен.
В конце XVIII века, в эпоху реакционного направления, вызванного событиями французской революции, был установлен ряд полицейских мер, имевших целью, с одной стороны, увеличить контроль за периодической прессой, с другой—поставить новую преграду ее развитию. В силу акта 1798 года, издатели газет обязаны были представить залог в размере 400 фунт. ст. (в некоторых случаях—300 ф. ст.); мотивом к этому выставлена была необходимость гарантировать уплату денежных штрафов, вознаграждения за убытки и другие издержки по могущим возникнуть процессам. В.1820 году внесение залогов, в размере 300 фун. (в некоторых случаях—-200 ф. ст.) было установлено и для издателей брошюр и вообще мелких изданий, не свыше двух печатных листов. Издатель газеты обязан был, далее, под страхом штрафа в размере 50 ф. ст. за каждый просроченный день представить в главное штемпельное управление письменное объявление, заключающее в себе точное название газеты, указание типографии, где она печатается и выдается, a также имена, звания и места жительства типографщика, редактора и издателя. В конце каждого номера, под страхом штрафа в размере 20 ф. ст., должны быть указаны имя, фамилия, звание и адрес типографщика и издателя, место издания и дата выпуска. Указание типографии и представление одного экземпляра в течение законом определенного срока предписывается под страхом штрафа в размере 100 ф. ст. Залоги были отменены в 1869 году.
Налог на объявления был установлен в 1714 г., одновременно со штемпельным сбором; каждое объявление печатаемое в газетах, облагалось сбором в 1 шиллинг. В 1757 году размер этого сбора был удвоен, a в 1804 г. налог на объявления определен был в 31/2 шиллинга с каждого. В 1833 г. размер его понижен до 11/2 шил., a в 1853 г. состоялась отмена этого налога.
Значительным тормозом в развитии периодической печати и, особенно, дешевой прессы являлся налог на бумагу, который был отменен лишь в 1861 году, благодаря настояниям Гладстона.
С отменою указанных ограничительных мер в Англии установилась в чистом виде репрессивная система, в основе которой лежит свобода печати, в пределах, указываемых общими началами гражданской и уголовной ответственности за преступления и проступки, совершаемые путем печати. Из числа предупредительных мер сохраняются лишь те, которые имеют своею целью обеспечить возможность судебного преследования в случае совершения путем печати какого-либо преступления. Таковы постановления об обязанности издателей обозначать на всех произведениях печати (как на книгах, так и на периодических изданиях) имя и местожительство типографа, a также об обязанности содержателей типографий сохранять письменные сведения об именах и местожительстве их заказчиков.
[1] Reusch, т. I, стр. 91.
[2] Ibidem, стр. 88—89.
[3] Gardiner, History of England (1603—1642). Том VIII, стр. 224—234.
[4] В двадцатилетний промежуток времени между 1640 г. и реставрациею Стюартов появилось до 30.000 политических памфлетов и газет. Они собраны и переплетены в 2.000 томов, хранящихся в Британском Музее. Мау. II, 241.
[5] Эта мера послужила знаменитому Мильтону основанием выступить с горячею защитою свободы печати в памфлете, изданном в 1644 г.: «Areopagitia. For the Liberty of Unlicenced Printing».
www.allpravo.ru/library/doc76p0/instrum3732/ite...
@темы: рай библиомана, англомания
