В «Хмуром утре» Алексея Толстого (1940-41) есть характерный момент, когда один из центральных героев трилогии, Иван Телегин, к тому моменту уже красный командир, принимает новую часть – и видит, что новый начштаба кого-то очень ему напоминает. (Кого-то - это свояка, Вадима Рощина, который на тот момент, по мнению Телегина, совершенно определенным образом находился у белых и даже успел именно в силу этого обстоятельства спасти Телегину жизнь - на вокзале в белом Ростове Телегина узнал, не выдал, прикрыл.) А затем новый начштаба является к нему на квартиру и следует сцена драматическая.
( )
Полагаю, что и в 41, и в 42, приводя трилогию в окончательный вид, Алексей Толстой прекрасно понимал, что делает, приписывая персонажу со стороны красных готовность предать родича и благодетеля, при аналогичных обстоятельствах вовсе не проявившего столь возвышенных римских добродетелей, а просто-напросто решившего, что вот тут гражданская война обойдется.
В сорок третьем году трилогия награждена была Сталинской премией. Пока совпадение полное.
Затем последовала экранизация Рошаля 1957-59 года. Несмотря на довольно значительные купюры, именно эта сцена в ней есть.
https://rutube.ru/video/936f5bf2afb6c58611615761fa4f34fc/?bmstart=1289
Диалог сокращен, метаний существенно меньше, но ключевой момент остался тем же:
"– Странно… Ты – у нас, мой начальник штаба…
– Иван, я решил теперь же поговорить с тобой, чтобы не создавать для тебя завтра неловкости.
– Ты не думай, Вадим, что я забыл нашу встречу на вокзале. Но если ты рассчитываешь, что я могу что-то покрыть… Рассказывай, но предупреждаю – я тебя арестую… Ах, как это все так…
- Иван, я не контрразведчик ине тайный агент. Я с декабря месяца в Красной Армии."
Но добавилось к нему чудесное дополнение в духе эпохи. Закончив фразу, Рощин… предъявляет Телегину документы. Потому что, конечно же, слову человека верить нельзя. А вот мандату - можно.
Прошло 20 лет. Телеэкранизация 1974-77 года. Тут сцена тоже есть. Вот она.
https://youtu.be/NCZ9H11kVuQ?t=767
Тут эмоций уже много больше.
"- Значит ты у нас, мой начальник штаба. Господи помилуй.
- Иван, я решил теперь же поговорить с тобой, чтобы не создавать для тебя завтра неловкости.
- Понимаю. Поговорить. Поговорить. Ты у нас, мой начальник штаба.
- Успокойся, я не разведчик и не переодетый тайный агент. Я с декабря в Красной Армии.
- Господи боже мой. Тогда на вокзале ты проявил ко мне невиданное по нашим временам великодушие. У тебя всегда было горячее сердце. Ах, боже мой."
А соответствующей фразы, как видите, нет. Вовсе. И можно бы сказать, что авторы сценария (Ордынский и Стукалов-Погодин) сыграли с персонажами в поддавки, заставив Рощина сообщить о новом своем положении, раньше, чем Телегин примет решение его сдать. Но это не вполне так. Потому что за словами Рощина следует фраза про вокзал и невиданное великодушие (с характерной вставкой "по нашим временам"
- и становится ясно, что если у Толстого Телегин переживал из-за того, что ему сейчас придется фактически убить близкого человека ради идеи, то Телегин из экранизации теряет слова потому, что ему сейчас -- как ему кажется -- придется пойти против дорогого ему дела, чтобы спасти близкого человека. Потому что в 1957 (и в 1942) году идеальный красный герой в этой ситуации и может, и должен предать благодетеля. А в 1977 - не может. Не может на экране произойти такое ни с чьей точки зрения, с точностью до всех комиссий включительно.
И пожалуй, многое в "Архипелаге..." и его восприятии объясняется тем, что писал эту книгу современник первой экранизации - для ее аудитории. А читала - аудитория второй. el-d.livejournal.com/184793.html#comments
( )
Полагаю, что и в 41, и в 42, приводя трилогию в окончательный вид, Алексей Толстой прекрасно понимал, что делает, приписывая персонажу со стороны красных готовность предать родича и благодетеля, при аналогичных обстоятельствах вовсе не проявившего столь возвышенных римских добродетелей, а просто-напросто решившего, что вот тут гражданская война обойдется.
В сорок третьем году трилогия награждена была Сталинской премией. Пока совпадение полное.
Затем последовала экранизация Рошаля 1957-59 года. Несмотря на довольно значительные купюры, именно эта сцена в ней есть.
https://rutube.ru/video/936f5bf2afb6c58611615761fa4f34fc/?bmstart=1289
Диалог сокращен, метаний существенно меньше, но ключевой момент остался тем же:
"– Странно… Ты – у нас, мой начальник штаба…
– Иван, я решил теперь же поговорить с тобой, чтобы не создавать для тебя завтра неловкости.
– Ты не думай, Вадим, что я забыл нашу встречу на вокзале. Но если ты рассчитываешь, что я могу что-то покрыть… Рассказывай, но предупреждаю – я тебя арестую… Ах, как это все так…
- Иван, я не контрразведчик ине тайный агент. Я с декабря месяца в Красной Армии."
Но добавилось к нему чудесное дополнение в духе эпохи. Закончив фразу, Рощин… предъявляет Телегину документы. Потому что, конечно же, слову человека верить нельзя. А вот мандату - можно.
Прошло 20 лет. Телеэкранизация 1974-77 года. Тут сцена тоже есть. Вот она.
https://youtu.be/NCZ9H11kVuQ?t=767
Тут эмоций уже много больше.
"- Значит ты у нас, мой начальник штаба. Господи помилуй.
- Иван, я решил теперь же поговорить с тобой, чтобы не создавать для тебя завтра неловкости.
- Понимаю. Поговорить. Поговорить. Ты у нас, мой начальник штаба.
- Успокойся, я не разведчик и не переодетый тайный агент. Я с декабря в Красной Армии.
- Господи боже мой. Тогда на вокзале ты проявил ко мне невиданное по нашим временам великодушие. У тебя всегда было горячее сердце. Ах, боже мой."
А соответствующей фразы, как видите, нет. Вовсе. И можно бы сказать, что авторы сценария (Ордынский и Стукалов-Погодин) сыграли с персонажами в поддавки, заставив Рощина сообщить о новом своем положении, раньше, чем Телегин примет решение его сдать. Но это не вполне так. Потому что за словами Рощина следует фраза про вокзал и невиданное великодушие (с характерной вставкой "по нашим временам"
- и становится ясно, что если у Толстого Телегин переживал из-за того, что ему сейчас придется фактически убить близкого человека ради идеи, то Телегин из экранизации теряет слова потому, что ему сейчас -- как ему кажется -- придется пойти против дорогого ему дела, чтобы спасти близкого человека. Потому что в 1957 (и в 1942) году идеальный красный герой в этой ситуации и может, и должен предать благодетеля. А в 1977 - не может. Не может на экране произойти такое ни с чьей точки зрения, с точностью до всех комиссий включительно. И пожалуй, многое в "Архипелаге..." и его восприятии объясняется тем, что писал эту книгу современник первой экранизации - для ее аудитории. А читала - аудитория второй. el-d.livejournal.com/184793.html#comments
