"К счастью, кормилица была, видимо, славной женщиной. Ее ребенок умер, и ей оставалось любить меня одну. Только любила она, как любят обычно бедные люди — когда у них есть время.
Однажды муж ее заболел, и она пошла в поле собирать картошку; земля сильно намокла, и картошка начала подгнивать. Ждать было нельзя. Она оставила меня под присмотром мужа, лежавшего на узкой бретонской кушетке, острая боль в пояснице не давала ему шевельнуться. Добрая женщина усадила меня на высокий детский стульчик. Перед уходом она заботливо укрепила деревянный стерженек, поддерживавший узкую дощечку, на которой она разложила передо мной мелкие игрушки. Бросив в камин виноградную лозу, она сказала мне по-бретонски (до четырех лет я не понимала другого языка, кроме бретонского): «Будь умницей, моя Пеночка!» (Это было единственное имя, на которое я откликалась в то время.)
Славная женщина ушла, а я принялась вытаскивать деревянный стерженек, так заботливо укрепленный моей бедной кормилицей. Преуспев в этом, я оттолкнула ненадежную преграду, полагая, что соскользну на пол, — бедняжка, я упала в радостно потрескивающий огонь. Крики мужа моей кормилицы, который сам не мог шелохнуться, привлекли внимание соседей. Всю дымящуюся, меня бросили в большое ведро с молоком, которое только что надоили.
Узнав обо всем, тетушки предупредили маму. И в течение четырех дней покой этого тихого уголка нарушал шум следовавших один за другим дилижансов. Тетушки мои съехались отовсюду. Обезумевшая мама примчалась из Брюсселя вместе с бароном Ларреем и одним из его друзей, молодым врачом, входившим тогда в почет. А кроме того, барон Ларрей прихватил с собой медика-практиканта.
Потом уже мне рассказывали, что трудно было вообразить более горестную и очаровательную картину, чем отчаяние моей матери.
Врач одобрил масляную маску, которую мне накладывали каждый час. belkafoto.livejournal.com/1185982.html
Однажды муж ее заболел, и она пошла в поле собирать картошку; земля сильно намокла, и картошка начала подгнивать. Ждать было нельзя. Она оставила меня под присмотром мужа, лежавшего на узкой бретонской кушетке, острая боль в пояснице не давала ему шевельнуться. Добрая женщина усадила меня на высокий детский стульчик. Перед уходом она заботливо укрепила деревянный стерженек, поддерживавший узкую дощечку, на которой она разложила передо мной мелкие игрушки. Бросив в камин виноградную лозу, она сказала мне по-бретонски (до четырех лет я не понимала другого языка, кроме бретонского): «Будь умницей, моя Пеночка!» (Это было единственное имя, на которое я откликалась в то время.)
Славная женщина ушла, а я принялась вытаскивать деревянный стерженек, так заботливо укрепленный моей бедной кормилицей. Преуспев в этом, я оттолкнула ненадежную преграду, полагая, что соскользну на пол, — бедняжка, я упала в радостно потрескивающий огонь. Крики мужа моей кормилицы, который сам не мог шелохнуться, привлекли внимание соседей. Всю дымящуюся, меня бросили в большое ведро с молоком, которое только что надоили.
Узнав обо всем, тетушки предупредили маму. И в течение четырех дней покой этого тихого уголка нарушал шум следовавших один за другим дилижансов. Тетушки мои съехались отовсюду. Обезумевшая мама примчалась из Брюсселя вместе с бароном Ларреем и одним из его друзей, молодым врачом, входившим тогда в почет. А кроме того, барон Ларрей прихватил с собой медика-практиканта.
Потом уже мне рассказывали, что трудно было вообразить более горестную и очаровательную картину, чем отчаяние моей матери.
Врач одобрил масляную маску, которую мне накладывали каждый час. belkafoto.livejournal.com/1185982.html
