Подробности на warhead.su:
warhead.su/2018/12/19/bravyy-shpion-karel-kyohe...
URL записи08.07.2020 в 23:26Пишет k8:
Счётные слова, часть перваяURL записи
Про саму концепцию счётных слов я узнала когда-то давно - не помню, на примере китайского или японского, или обоих сразу. Выглядело тогда для меня это так, что в этих языках строго обязательно считать предметы не напрямую, а через специальные счётные слова, причём это какие-то бессмысленные слова просто для счёта, и их надо бесконечно заучивать - и как они звучат, и для чего применяются - ведь для каждого предмета существует одно строго определённое счётное слово. Подозреваю, для моих читателей само понятие счётных слов тоже знакомо, и при этом у вас похожие предрассудки.
Когда я начала учить китайский, всё оказалось как обычно в жизни - сложнее, но логичнее и понятнее.И довольно быстро выяснилось, что грамматический механизм счётных слов не является чем-то таким уж непонятным и неестественным - в русском он тоже есть, и устроен по сути так же, просто, в отличие от китайского, он редко-редко бывает обязательным.
Так что суть счётных слов я вам объясню на примере русского. Допустим, мама вам говорит: "возьми два хлеба". Что конкретно она имеет в виду? Если вы дома, и мама посылает вас в магазин, то, очевидно, она хочет две буханки хлеба. А если вы сидите в столовой, то она говорит взять два ломтя хлеба. Вот ломоть и буханка - это и есть счётные слова русского языка, которыми меряется хлеб. Причём это довольно специфичные счётные слова, с узким применением. Буханка, считай, и вовсе только по отношению к хлебу применяется - и очень редко по отношению к предметам, похожим на буханку хлеба. Ломоть (ломтик) можно ещё применить другим вещам, например к мясу, сыру, колбаске - то есть это плоский кусочек чего-то, круглой или продолговатой формы, в нынешней реальности уже не отломанный, а отрезанный. Ломоть, наверное, не имеет смысла сам по себе - а только в сочетании с тем предметом (веществом), от которого он отрезан. Что и выдаёт в нём истинное счётное слово - потому что он является мерой для чего-то, при этом само что-то, будь оно даже в разговорной речи исчисляемым (как два хлеба), лучше и точнее выражается через применение счётных слов. Но из-за того, что наш язык не делает применение счётных слов обязательным, мы часто выбрасываем их, опираясь на контекст ситуации: два хлеба, три сахара или четыре чая. А китайском нам бы пришлось вставить слова "ломоть", "ложка", "чашка".
Но вот, например, с таким словом, как "бумага", мы и в русском языке добровольно и с песнями применяем счётные слова. "Две бумаги" звучит как-то совсем криво и непонятно, и скорее всего мы скажем: "два листа", "две пачки" или "два вида" бумаги. Заметьте, насколько качественно разные все эти счётные слова: лист - это штука, пачка - это некоторое множество, набор, а вид и есть вид, разновидность.
Вот и в китайском так. Счётные слова - это нормальные слова китайского языка, со своим смыслом - и именно их значение определяет их использование для исчисления каких-то предметов, веществ или даже понятий. При этом одно и то же предмет/вещество/понятие может исчисляться разными счётными словами в разных ситуациях. Сами же счётные слова не обязаны быть только счётными словами - они могут быть обычными существительными с собственным значением и требовать уже для себя своих счётных слов, они могут входить в состав других слов, они могут даже выступать служебными словами, и тогда их значение обычно резко меняется.
читать дальше
Призрачный генерал, но не тот, что вы подумалиURL записи
Бай-хуа («белый цветок») в древнекитайской мифологии женщина-военачальник. Бай-хуа была дочерью одного из китайских полководцев. Все детство она провела с мальчишками, играя в воинов. А когда выросла, то отказалась выходить замуж. Тогда отец отправил Бай-хуа, переодетую в мужское платье, на военную службу. Во время войны Бай-хуа проявила необычайную отвагу и доблесть, за это император назначил ее руководить всеми своими войсками. Бай-хуа уже не нужно было скрывать свой пол, она была жестким руководителем, сама следила за обучением и готовностью своих войск. Войска под командованием Бай-хуа были непобедимы и наводили ужас на своих противников.
Бай-хуа построила великолепный храм богу войны Гуаньди. После смерти ее душа обрела там покой. Когда в стране началось сильное восстание, армия призрачных воинов во главе с Бай-хуа наказала мятежников, посягнувших на храм Гуаньди, где народ приносил жертвы богу войны и духу Бай-хуа.
Словарь китайской мифологии
У меня как раз тот самый словарь, откуда взята эта статья, но, почитавши матчасть, обнаружила, что словарь привирает. Легенда о Бай-хуа не такая уж древняя, и вдобавок, не китайская, а маньчжурская. Ее относят ко временам правления Нурхаци, основателя династии, а сама героиня была дочерью маньчжурского полководца. Считается, что она была комендантом и построила храм в городе Улагай в современной провинции Гирин, неподалеку от границы с Россией. Коренное население этих мест с древности не было китайским - сперва бохайцы, потом кидани, потом чжурчжени, и наконец маньчжуры. Кстати, призрачное войско во главе с Бай-хуа защищало отнюдь не народ, а маньчжурского правителя Улагая, нашедшего убежище в храме от китайских мятежников.
Что не помешало Бай-хуа войти в мифологию в качестве китайской героини
Свобода и воляURL записи
Из книги В.В. Колесова "Русская ментальность в языке и тексте"
Горячая вера, вера сердца — не разума, вопреки всему — даже разуму — доказывает, что личной свободы и на Руси достало.
Нужно вообще удивляться тому, что века подневольного состояния под иноземным игом — то одним, то другим — не разрушили веры русского человека в свободу, не в личную только свободу, нет — но в свободу народную, — и сохранили чувство личного достоинства человека перед лицом враждебных ему сил. Следует вспомнить героев прошлого, которые умирали стойко, с поднятой головой, едким прищуром глаз казня суетливых врагов.
Сохранение чувства нравственного достоинства тоже доказывает, что личной свободы на Руси достаточно. Воли нет.
Если же под свободой понимать нервические всхлипы об утеснении того да этого, тех или этих — всегда избирательно только своих, без внимания к нуждам других, — такую «свободу» русская ментальность не приемлет. Например, современное диссидентство у русских не в чести, поскольку оно связано не с идеей свободы, а со шкурным интересом для «своих», то есть с обязательными изъятиями кого-то из среды «свободных», что исключает саму идею свободы. Всем! — таково категорическое требование в идее: свободу — всем. Но свобода всем и каждому есть не свобода, а воля — вольность, вольница, в конечном счете ведущая даже к распылу нации, беспредел.
Общество — саморегулирующаяся система. Пределами личной свободы оно ограждается от распадения. В русском сознании государство потому и враждебно человеку, что, исполняя ту же функцию собирания, оно не дает человеку ни свободы, ни воли. Все революции, бунты, мятежи на Руси осуществлялись на обществе, на общине, на общественном мнении — и только тогда свергали нашкодившую власть.
«Свобода есть познанная необходимость» — эти слова философа ограничивают пределы личной свободы человека, не допуская его свое-волия. Карл Маркс говорил, что только в коммунизме реализуется знаменитый принцип «свобода каждого будет обеспечивать свободу всех». Это верное понимание свободы, совпадающее с традиционным русским общинным мышлением.
Так понимает свободу русская ментальность: мера допустимой само-деятельности в границах отпущенной человеку возможности действ-овать, не расталкивая локтями окружающих и уж тем более не развивая свои хватательные инстинкты, о которых говорит и американец Ричард Пайпс в своей замысловатой книге «Собственность и свобода» (М., 2000). Это своего рода завершение программного заявления, сделанного на заре капиталистической эры: «Единственный и его собственность». Свобода — единственность индивидуума (далее «неделимого»), которая в русском языке называется иначе — воля. Русские писатели в образцовых — классических — текстах показали потомкам путь «своей воли». Например, Родиона Раскольникова, который хотел попробовать... и что из этого вышло. Русская ментальность этична, и если в этом видят ее слабость, тем хуже для западной «свободы». Но любопытны параллели с восточной ментальностью. Когда в XIX в. японцы столкнулись с проявлениями европейской «свободы», они после долгих колебаний соответствующее понятие обозначили словом jiyu — распущенность.
Англ. «свобода» в слове freedom понимается как ‘независимость’ (в форме множественного числа это вообще ‘вольности’), а в слове латинского происхождения liberty — как ‘вольность’ (в форме множественного числа ‘привилегии’). Во всех случаях это разные оттенки личной, индивидуальной воли, определяемой материальными установками сознания, допускающими всякие «вольности» (во множественном числе — экономического характера) в приобретении «привилегий» для себя лично. Это в современном языке. В средневековой Англии freedom — свобода, дарованная от высшего к низшему, а liberty — свобода равных. «Свобода равных не совмещалась со свободой неравных», — замечает Пайпс.