найденные в Сети

( Читать дальше... 

@темы: картины

---

четверг, 13 июля 2023 в 09:06

Пишет Irina77:

До того, как был изобретён солнцезащитный крем, ношение парасоля было основным способом, который помогал дамам защититься от солнечных лучей, и мода на них была повсеместной. Такие женщины, как Элиза де Фейид, Джейн Остин или мадам Рекамье, носили их, когда ехали в открытой карете, прогуливались по городской улице, любовались садом, наслаждались морским побережьем или навещали деревенских родственников. Парасоли были самых разных цветов, форм и размеров. В середине 1800-х годов публике был представлен эксцентричный двухцветный парасоль квадратной формы. Дизайн был настолько уникальным и привлекательным, что каждая женщина мечтала о таком, и вскоре его можно было увидеть повсюду. Но такая модель на деле оказалась крайне неэффективной для защиты от солнца. Более того, один критик описал квадратный парасоль как «чопорный и уродливый». В следующем сезоне он вышел из моды, и торговцы, которые вложили большие средства, обнаружили, что им пришлось почти раздать товар. Самым женственным, как утверждалось, был «простой белый шёлковый парасоль без или с белой подкладкой». Женщинам он нравился, потому что «подходил для любого случая - для улицы, поездки в экипаже, праздника или выставки цветов». Пожалуй, самые популярные парасоли на улицах Лондона были простыми, потому что они не конкурировали с цветом или рисунком наряда. Даме нужно было думать и о том, какой оттенок её лицу может придать цветной парасоль. Например, утверждалось, что фиолетовый отбрасывал «трупный оттенок почти на каждое лицо, которое отваживался оказаться под ним». Ярко-синий, фиалковый и зелёный цвета «некрасивы... и их следует носить с нарядом, который имеет схожие цвета». Также отдавали предпочтение сгибающейся ручке, потому что прямая была слишком жёсткой и создавала «неприятную линию», разделяя платье». Утверждалось, что парасоли стального или голубовато-серого цвета подходят к одежде практически любого цвета, и также обладали преимуществом в том, что пачкались меньше, чем белые. Тем не менее, белые парасоли имели, по крайней мере, три преимущества: белый цвет не выгорал на солнце, его можно было носить с любым платьем или шляпкой и, пожалуй, самым весомым аспектом было то, что он лучше других отражал солнечные лучи. В середине 1800-х годов также были популярны лавандовые оттенки. Экономная дама никогда бы не прогадала, выбрав чёрный цвет. Траур также требовал соблюдения нужного оттенка. Во время полу-траура разрешалось носить серый парасоль, тогда как чёрный цвет был обязательным в период полного траура. Чёрные траурные зонтики должны были быть простыми, хотя допускалась «оторочка бахромой». Покрытие парасоля из чёрного кружева считалось «полезной деталью». Чёрное кружево приходило на помощь, чтобы спрятать слегка запачканный парасоль. Более того, считалось, что оно больше всего уместно при любых случаях жизни, тогда как белое кружево считалось пригодным только для поездок в экипаже или для праздников. Перед покупкой нового парасоля даме нужно было подумать над некоторыми аспектами. Практичность была одним из самых важных аспектов, и, помимо цвета и ткани, ещё одним важным фактором была ручка. Она не должна была быть слишком толстой или слишком тонкой. Вес парасоля был не менее важен: чем легче, тем проще носить. Наконечник также мог быть разным: покрыт металлом или сделан из различных материалов, таких как кость, рог, слоновая кость или латунь. После приобретения владелица могла выгравировать свои инициалы или даже адрес на маленькой пластине на конце ручки или на «внутренней стороне одного из клиньев», что могло пригодиться в случае утери. Также парасоль хорошего качества можно было легко починить, если он действительно нравился даме, а восстановление подобной качественной вещи, как говорили, того стоило. отсюда Зонтики являлись поистине многофункциональными устройствами, защищая не только от дождя, но и от солнца. Ведь солнце — а вместе с ним и загар — были одним из кошмаров светской дамы. Нет уж, оставьте темную кожу крестьянкам, которые трудятся в полях и даже не заботятся о том, чтобы укрыть кожу шляпкой или парасолем. Настоящая леди, если она желает так называться, будет избегать солнца. Прежде нежную кожу защищали чепцы и капоры размером с ведро, но с 1860-х они вышли из моды, сменившись маленькими шляпками. Насущной необходимостью стал парасоль — зонтик от солнца. В 1838 году журнал «Мир моды» (World of Fashion) объявил о появлении зонтика «Виктория» для открытых карет, что послужило началом эпохи парасолей. Зонтик «идеально подходил для своего назначения, был маленьким и с длинной ручкой, затенял лицо наподобие веера». Сейчас разница между зонтом от дождя и парасолем не так очевидна, однако в викторианские времена она была ясна: если женщина несла зонт, она прилюдно расписывалась в том, что не имеет средств, чтобы нанять экипаж и укрыться в нем от дождя. Напротив, женщина с парасолем считалась леди, ведь она брала зонтик для прогулки в хорошую погоду. Если же она ехала в экипаже, то просила кучера откинуть верх, чтобы миру предстала она сама и ее зонтик, свидетельствовавший о ее статусе. Начиная с 1840-х годов каждый год выпускались новые модели парасолей — во все времена ценилась новизна и эксклюзивность. Например, в 1843 году появился «Пекинский» зонтик с полосками, в 1844 — зонтик «Сильфида», а в 1845 — «Клермонт», который весил в два раза меньше обычного парасоля. Некоторые зонтики были отделаны бахромой, другие — вышивкой по краю, ручки делали из резной слоновой кости. На Всемирной выставке 1851 года были представлены последние новинки, расшитые шелковыми нитками, украшенные перьями, кружевом или альпакой. Со временем парасоли уменьшались в размерах, но приобретали все более разнообразные и причудливые формы. Появлялись новые материалы для их оформления, например, моржовый клык с севера России, а в середине века излюбленным материалом для зонтиков стала тафта. Зонтики стоили недешево, но настоящие модницы имели по одному для каждого наряда. Будучи столь желанными и дорогими, парасоли стали одним из лучших подарков, который воздыхатели преподносили своим любимым. Как и украшения, зонтик можно было принять от молодого человека, только если его намерения были серьезны. Согласно «Домашнему журналу англичанки» от марта 1862 года, в приданое приличной девушки среднего класса должен входить один зонтик и два парасоля. Парасоль, как и веер или кружевной носовой платок, использовали для флирта. В изящных женских ручках он затенял лицо, придавал ему загадочность, скрывал направление ее взгляда, мягко указывал на изменение ее настроения, подчеркивал сияние глаз и улыбку, прятал несовершенства. А так описывается зонтик, подаренный в 1851 году королеве Виктории: «Зонтик имел позолоченный шестигранный ствол и золотую ручку с алмазом. Он был украшен девизом Ордена Подвязки, написанным на лакированной синей спиральной ленте, заканчивающейся гроздью рубинов и изумрудов. На открывающем механизме было выгравировано готическим шрифтом „Я правлю“. Сверху он был выполнен из розового муара и атласных кружев, наконечник был сделан из золота в форме рога изобилия». Настоящая драгоценность! отсюда

@темы: сумочки и аксессуары

---

Andrew Gifford

@темы: картины

---

среда, 12 июля 2023 в 10:49

Пишет Irina77:

Стоит признать, что со спортом викторианские женщины ассоциируются в последнюю очередь. Разве могли эти хрупкие, бледные создания, сидящие взаперти в своем доме, словно в сказочной башне, заниматься шейпингом и аэробикой? Не могли, скажете вы и будете правы. Помешательство на физической культуре и здоровом образе жизни начнется только через пару десятилетий после смерти королевы Виктории, однако изменения в отношении к спорту зародились именно в ее эпоху. К основным видам спорта, которыми могли заниматься женщины, относились крокет, теннис, хоккей на траве, гольф, охота на лис, стрельба из лука, верховая езда. К концу Викторианской эпохи женщины открыли для себя радости плавания и катания на велосипеде. Спорт считался исконно мужским занятием, которое укрепляло силу духа, повышало выносливость и волю к борьбе. По общепринятому суждению, женщины были слабы физически, спорт просто не мог принести им пользу, если это нечто большее, чем легкие гимнастические упражнения. Им отводилась роль наблюдательниц, которую они исполняли с удовольствием, посещая регаты, конные скачки и футбольные матчи. Для женщин, сопровождавших своих мужей, братьев или отцов, вход часто бывал бесплатным, и они пользовались этой возможностью развлечься. На рисунках того времени мы видим женщин, которые с почтением смотрят на спортсменов или, в крайнем случае, играют в «дамские» игры, такие как крокет. Их внешний вид дает понять, насколько смешно было бы этим существам, облаченным в тугой корсет и сложносочиненную юбку, поставленным на каблуки и обвешанным украшениями, заниматься чем-то требующим большой нагрузки. Рисунки намекают, что спорт для женщин едва ли является самоцелью, и если уж дамочка едет на охоту, то «охотится» на жениха, а не на лисицу. Однако прогрессивные дамы, в свою очередь, полагали, что с «нервами» и «головной болью» им поможет справиться как физическая активность, так и образование. Постепенно спорт набирал популярность и среди женщин; разумеется, не в рабочем классе, где у них не было ни времени, ни денег, ни сил на такое трудоемкое «хобби», но в среднем и высшем. Пока одни мужчины подвергали остракизму женский спорт, другие с удовольствием принимали женщин в ряды болельщиц и участниц. Что могло быть более желанным для викторианского мужчины, чем увидеть женщину в открытом спортивном костюме (даже если тот и отличался от обычного лишь более простым кроем и отсутствием турнюра)? Одним из самых красивых и изысканных видов спорта, доступного женщинам, являлась верховая езда, которая, однако, в то время считалась скорее не спортом, а общественным ритуалом, как променад или отдых на море. Девушка из высшего общества должна была хорошо держаться в седле. Примером для своих современниц послужила австрийская императрица Елизавета, великолепная наездница, обучавшаяся в Испанской школе верховой езды в Вене. Между 1876–1882 годами она с энтузиазмом охотилась в Англии и Ирландии, и ее мастерство, мужество и элегантность стали сенсацией. «Я не имею ничего против падений, но не хотела бы оцарапать себе лицо», — говорила она о верховой езде и бесстрашно отправлялась покорять ирландские просторы. Женщинам полагалось особое «дамское» седло, оно же боковое, которое отличалось от обыкновенного наличием двух передних лук с левой стороны. Левая верхняя лука — для обхвата правой ногой, нижняя — для упора левой в случаях необходимости. В 1870 году появилась балансировочная подпруга, которая обеспечивала безопасность и устойчивость, и безопасное стремя, высвобождавшее ногу всадницы при падении. Наезднице полагалось иметь «амазонку» — платье с приталенным корсажем и широкой юбкой, а также мужскую шляпу, например цилиндр с вуалью. Нэнси Пауэр О’Донохью, известная ирландская наездница, писала в 1880-х годах: «Черная газовая вуаль может оказаться полезной на пыльной дороге, но избегайте, как яда, любого цветного пятна в одежде, когда вы едете на лошади. Такие чудовищные вещи, как синяя или зеленая вуаль, к счастью, давно вышли из моды, но, тем не менее, красное перо или яркий цветок в петлице все еще можно увидеть порою, как и — о ужас из ужасов! — носовой платок в кармашке; все это может вызвать тихий шок у чувствительных людей и заставить их дивиться вашему дурновкусию». С 1830-х до 1870-х годов юбка всадницы могла быть очень пышной, что мешало как ей, так и лошади. Наравне с катанием на лошадях и охотой любимым видом спорта, напоминающим о былых временах, а оттого столь любимым аристократией, была стрельба из лука. Несмотря на то, что не каждая субтильная барышня могла натянуть тетиву, стрельба из лука была любимой забавой светских дам и всех тех, кто желал им подражать. Любительницей стрельбы из лука была Гвендолен Харлет, героиня романа Джорджа Элиота «Даниэль Деронда». В подвижные игры вроде крокета дамам предписывалось играть отдельно от мужчин, чтобы не смущать их. И, в конце концов, разве может женщина соревноваться с мужчиной? К тому же самоуверенность и азарт никак не входили в топ-5 женских добродетелей. Тем не менее, прогресс в женском спорте наступил вместе с медленной, но все же имевшей место реформой образования. Терапевтическая гимнастика была представлена на Лондонском школьном совете в 1885 году, и к 1887 году уже семь сотен школьных учителей прошли обучение основным методикам преподавания спорта. В первую очередь изменения восприняли частные школы, такие как Роедин, Вайкомб Эбби и Челтенхэмский женский колледж. Хоккей и лакросс использовались для закалки характера, а занятия во дворе были ежедневными, хотя учителя и стремились исключить физический контакт между ученицами. Школы часто нанимали учителей из Дартфордского колледжа физического обучения, который организовала мадам Бергман-Остерберг, дополнившая командный спорт элементами из шведской гимнастики. У Доротеи Бэйл, директора Челтенхэмского женского колледжа с 1858 по 1906 год, были своеобразные взгляды на спорт. Она возражала против игры в мяч, потому что не переносила состязательные командные игры в любой форме. Наблюдая хоккей на траве, она пришла к выводу, что «дети могут пораниться, бегая как оголтелые за одним мячиком. Надо выдать каждому по мячу!» Но давление со стороны учеников и коллег заставило мисс Бэйл пойти на компромисс, и к моменту ее смерти в Челтенхэме насчитывалось уже 26 теннисных кортов, двухакровая спортивная площадка и помещения для фехтования, катания на лошадях и плавания. Памятуя о том, что в здоровом теле здоровый дух, учительницы Челтенхэма без особого сочувствия относились в любительницам корсетов, которые падали в обморок, причем весьма избирательно — например, когда доходила их очередь отвечать невыученный урок. Вместо сочувственных ахов и охов излишне чувствительную барышню ожидала ледяная вода. Наверное, поэтому ученицы колледжа редко теряли сознание. Особое место спорт занимал в школе Роедин (Roedean), открытой в 1855 году. Целью школы было «дать девочкам всестороннее образование: физическое, интеллектуальное и нравственное». Упражнениям на свежем воздухе здесь уделялось не менее 2–3 часов в день. На школу поступали жалобы, что подобные физические упражнения будут слишком тяжелы для девочек-подростков, плохо скажутся на их здоровье и репродуктивной системе, приведут в негодность их внутренние органы. Но основательницы школы — сестры Лоуренс — были непоколебимы. В 1890-х Великобританию накрыла волна велосипедного помешательства. В принципе, и в предыдущее десятилетие женщины катались на велосипедах, преимущественно трехколесных, но тогда еще сильны были протесты против этой совершенно неженской машины. Якобы от езды на велосипеде у кормящих матерей пропадает молоко, тряска наносит ущерб слабеньким женским нервам, а движение ногой вверх-вниз вообще эквивалентно мастурбации (в таком же грехе прежде обвиняли швейную машинку с ножным приводом). Одиноких велосипедисток запугивали бандитами, которые могут подкараулить их на безлюдной дороге и всячески оскорбить. Да и платья для езды на велосипедах служили неистощимым источником для полемики между консерваторами и сторонниками рационального костюма. Ретрограды протестовали против шаровар, находя их вызывающими, велосипедисткам же не нравились велосипеды с заниженной рамой, которые хотя и позволяли кататься в длинной юбке, но были громоздкими и неудобными в обращении. Настоящая велосипедная эпидемия пришлась на 1895–1896 годы, когда этим спортом увлеклась аристократия. Работать педалями на улицах было не по рангу богатым и знатным. «В Лондоне я не катаюсь на велосипеде, по крайней мере, не на улицах, где тебе в спину дышат лошади, запряженные в омнибусы. По моему мнению, женщинам не следует подвергать себя опасностям лондонского дорожного движения», — делилась опытом леди Колин Кэмпбелл. По словам Джерома К. Джерома, вся голубая кровь Англии стекалась в парк Баттерси, чтобы покататься по дорожке, ведущей от озера к киоску с прохладительными напитками. В 1896 году велосипедистов пустили в Гайд-парк, и железный конь потеснил обычных лошадей на Роттен-роу. Даже за охотниками, собравшимися как следует погонять лису, теперь ехала кавалькада велосипедистов. Во время Сезона обязательным элементом променадов стала езда на велосипеде, и в приглашениях появилась строка «Захватите с собой велосипед». За велосипедами, расставленными в холлах, присматривали специально нанятые мальчишки в ливреях. Зрелище было примечательным: черный цвет нагонял на модниц тоску, они предпочитали разноцветные велосипеды — например, лимонно-желтый в зеленую полоску. Некоторые даже перекрашивали велосипед под цвет платья. Но уже к 1897 году аристократы наигрались, хотя и продолжали давить на педали в парках и в своих имениях — правда, уже без детского восторга. Зато велосипеды так и не утратили популярность среди среднего класса. Довольно распространенными были сдвоенные велосипеды, позволявшие супружеской паре или жениху с невестой (ну или менее зашоренным друзьям противоположного пола) кататься вместе. Как водится, возникал вопрос приличий. Кто должен сидеть спереди, мужчина или женщина? С одной стороны, джентльмен должен был играть ведущую роль в отношениях и заслонять леди от опасностей. С другой же — демонстрировать дамам свою спину вместо красивого пейзажа считалось не очень-то приличным. Для женщин, уставших от крокета и лисьей охоты, появлялись новые виды спорта, например, теннис и гольф. Эти игры проходили на свежем воздухе, обучение им стоило достаточно дорого, а участвовали в них представители обоих полов. Молодые мужчины и женщины быстро поняли, что таким способом можно сочетать удовольствие от общения, серьезную физическую нагрузку и азарт соревнования. Уже в 1884 году в Уимбилдоне прошел первый теннисный турнир среди женщин. В Шотландии история женского гольфа началась еще в 1810 году, а к концу столетия женщины составляли добрую треть членов гольф-клубов. В 1893 году был организован Союз гольфисток, и в том же году 38 гольфисток из Англии, Франции и Ирландии поучаствовали в первом национальном турнире. Победительницей стала леди Маргарет Скотт. Некоторые женщины открыли для себя велосипед, получивший распространение в последнем десятилетии XIX века, а особо отважные занимались альпинизмом. Число женщин в спорте стремительно росло, возникли женские спортивные клубы, например Английский клуб крикетисток в 1892 году или Лондонский женский футбольный клуб в 1890-х. Карикатуристы высмеивали спортсменок, изображая их некрасивыми и мужеподобными, подчеркивая их грубость и напористость в поведении с мужчинами. Только в самом конце XIX века вместе с ростом борьбы за женские права возник образ «новой женщины», равной или почти равной мужчине, отличавшейся интеллектом, образованием и пристрастием к спорту. Е.Коути "Женщины викторианской Англии" отсюда В эпоху Регентства езда на велосипеде оставалась почти эксклюзивным правом мужчин, и только в позднюю викторианскую эпоху женщины получили доступ к этому средству передвижения (и пришли в дикий восторг!) кстати, первые велосипеды назывались не bicycle, а velocipede, hobby horse или pedestrian curricle. Первые велосипеды педалей не имели. Могли быть как двух, так и трехколесными.

@темы: женский вопрос, Вероника

---

( НАЖАТЬ, ЧТОБЫ СМОТРЕТЬ САМОЕ ИНТЕРЕСНОЕ ДАЛЬШЕ!!! 

@темы: урбопейзажи, пейзажи

---

понедельник, 10 июля 2023 в 21:35

Пишет Irina77:

Если рассматривать уровень годового дохода в качестве единственного классового критерия, то разграничение между рабочим и средним классами исчезало на уровне годового дохода ниже 100 фунтов. Но существовали и другие различия, отделявшие низкооплачиваемого представителя среднего класса от простого рабочего, и ни у кого из них не возникало сомнений относительно своей классовой принадлежности. К примеру, клерки относились к среднему классу, поскольку занимались скорее умственным, чем ручным трудом. Произошло резкое увеличение численности «белых воротничков», как принято их называть, хотя, возможно, они считали себя «людьми в цилиндрах». По переписи 1841 года зафиксировано наличие свыше 20 000 «торговых клерков». Чарльз Буд отметил, что количество «торговых клерков, бухгалтеров и банковских служащих» в 1851 году составило 44 000 человек, в 1861 году — 67 000, а в 1871 году — 119 000. Число работников в государственном и частном секторах значительно возросло и дифференцировалось по сравнению с последней сотней лет, и их требовалось все больше и больше. Любой государственный служащий скажет вам, что для выполнения объема работы, с которой справится один человек, нанимают второго, если это не влечет за собой значительного повышения расходов; этим двоим уже нужен третий, чтобы ими руководить, а троим требуется еще один, чтобы давать задания и контролировать их выполнение; при нем возникает группа помощников… В 1839 году Управление почт успешно функционировало с 26 клерками, к 1862 их стало 60, а в 1866 персонал уже насчитывал более 200 человек. В 1850 году в Английском банке работало 700–800 клерков, в ведомстве генерального казначея — 60, в Сомерсет-хаусе насчитывалось 900 государственных служащих. На Лондонской и Северо-западной железных дорогах трудились 775 клерков. Огромные пивоварни Беркли в Боро имели в штате 30–40 клерков. По мере развития почтовой связи этому ведомству требовалось все больше работников. Каждое письмо следовало тщательнейшим образом написать, скопировать, зарегистрировать и отправить вручную. Каждая запись в бухгалтерской книге делалась разборчивым почерком. В нашу компьютерную эпоху это кажется невозможным. Клерки занимали более высокое положение в обществе, чем рабочий класс, (...) даже если по интеллекту и уровню подготовки они не шли ни в какое сравнение, скажем, с квалифицированным судостроителем. Разными были и манера одеваться, и продолжительность рабочего дня. Девочка, проживавшая в Бетнал-Грин и начавшая работать с десяти лет, вспоминала, что ее отец, «образованный человек, состоял на государственной службе и работал с 10 до 16… Положение вынуждало его поддерживать внешний вид, которым вполне мог пренебречь простой рабочий, получавший такое же жалованье. Он всегда ходил на службу в строгом черном костюме и шелковом цилиндре», а когда возвращался, находил время и силы, чтобы мастерить что-либо для дома или выполнять различную работу у соседей, что приносило дополнительный заработок. Трудовой день «простого рабочего, получавшего такое же жалованье», был вдвое длиннее. В 1839 году, который мало чем отличался от предшествовавших, помощник секретаря Управления почт имел оклад 700–800 фунтов стерлингов, тогда как офисный персонал ниже его по положению оплачивался по шкале, начинавшейся с младшего клерка второго разряда, жалованье которого составляло 90 фунтов. Не так много, чтобы одеваться подобающим образом и респектабельно выглядеть. Энтони Троллоп*, получив место клерка в Управлении почт с окладом 90 фунтов, нашел, что на такие деньги нельзя прожить, не залезая в долги. Ежедневно в 10 часов утра ему надо было являться на работу в офис на Сент-Мартин-ле-Гранд, что он также считал не подходящим для себя. В 1841 году, после тягостных семи лет, когда над ним постоянно висела угроза увольнения за опоздания, он получал 140 фунтов. Клеркам, занимавшимся иностранной корреспонденцией, платили немного больше, и они должны были жить в том же здании. Троллоп вспоминал, что служащие, ответственные за иностранную корреспонденцию, имели на верхнем этаже «удобную небольшую гостиную… Сюда мы могли приходить после ланча и час-другой играть в карты. Не знаю, возможно ли теперь такое в наших государственных учреждениях». (Он написал это в 1876 году.) курсив мой * (Энтони Троллоп - английский писатель, один из наиболее успешных и талантливых романистов Викторианской эпохи. Наиболее известными произведениями Троллопа являются его шесть романов из цикла «Барсетширские хроники», действие которых развивается в вымышленном графстве Барсетшир на западе Англии и его главном городе Барчестере. Предметом художественного изображения в этих романах стали жизнь, быт и нравы клерикального англиканского сословия, играющего наряду с помещиками ведущую роль в жизни провинциальной Англии). Управляющему Английским банком платили в год 400 фунтов, что совсем немного, если учесть лежащую на нем ответственность, особенно в сравнении с Управлением почт. Оклады директоров составляли 300 фунтов. В банке работали 700–800 клерков, которых ежегодно «переназначали», не оговаривая точного срока; при этом им не грозило увольнение по возрасту, и они могли продолжать работать после 60 лет. Экзамен при приеме на службу был простым: если человек умел складывать небольшие числа, мог посчитать серебряные монеты в мешочке и обладал хорошим нравом, его принимали. С ежегодным «переизбранием» обстояло сложнее. Даже если служащий отличался уравновешенным поведением в рабочее время, его могли уволить за то, что он «курил, увлекался пением, посещал пабы» в свободное время. До 1844 года клеркам моложе 21 года платили столько, чтобы к достижению этого возраста их жалованье составляло 50 фунтов при ежегодной надбавке в 10 фунтов; таким образом, семнадцатилетнему клерку — минимальный возраст при приеме на работу — приходилось начинать с 10 фунтов, и семье приходилось поддерживать его во время обучения. При такой заработной плате он, как и множество других, обедал принесенными из дома бутербродами, пока не получал возможность посещать одну из бесчисленных столовых в Сити, «набитых битком так, что можно было задохнуться», и поесть мяса, овощей, сыра и даже пудинг. Как ему после этого удавалось не задремать? Максимально заработная плата клерка в дальнейшем могла составить 250 фунтов, что уже позволяло поддерживать стиль жизни среднего класса; к тому же, у него имелась перспектива повышения в должности с зарплатой в 300 фунтов. В 1844 году размер зарплат был пересмотрен, и клерк в 21 год мог получать 100 фунтов. Жизнь банковского клерка не была тягостной. Его рабочий день продолжался с 9 утра до 15.30 либо до 17 с полуторачасовым перерывом на обед. В 1834 году восемнадцать «нерабочих дней», прежде полагавшихся клеркам, были по новому закону урезаны до Страстной пятницы и Рождества, a 1 мая и 1 ноября Банк был закрыт для ежегодного «переназначения» клерков и составления сводных отчетов. Подобное решение возмутило служащих. Они оспаривали его, всячески выражали недовольство, конфликтовали по малейшему поводу, например, за право пользоваться именно этим стулом или этой чернильницей. В 1845 году обеспокоенное руководство Банка решило предоставить клеркам ежегодный оплачиваемый отпуск от 6 до 18 дней, в зависимости от стажа работы, и позволить некоторым из них приходить на работу к 9.30–10 утра. Банк закрывался в 16 часов. Постепенно деятельность банка и его персонала попала под строгий контроль. В 1846 году было запрещено курение сигар в помещении банка. В 1850 году по новым правилам запрещалось получать «какие бы то ни было подношения от клиентов и государственных учреждений», прежде дававшие банку вполне приличный побочный доход. В 1852 году ужесточили требования при приеме на работу: на экзамене нужно было «писать под диктовку, записывать и складывать колонки цифр, решать простые арифметические задачи на деление и определение процента». Спустя три года клеркам запретили носить усы. «Если данный запрет не будет соблюден, будут приняты соответствующие меры, которые могут иметь неприятные последствия». Чтобы утихомирить недовольных, руководство Банка открыло для служащих библиотеку. Клерки даже отважились потребовать у банка оплаты недавно введенного подоходного налога. Требование не было удовлетворено, но в 1855–1865 годах довольно регулярно выплачивалась ежегодная «премия», была введена усовершенствованная шкала заработной платы, и выплаты производились ежемесячно, а не ежеквартально. Новая политика послаблений, видимо, была свойственна директорам, избавленным впредь от лицезрения усатых, курящих сигары клерков. Одного достаточно неосмотрительного молодого человека застигли «наблюдающим с парохода за гребными гонками» в то время, когда он должен был быть на работе. Ему объявили выговор, но не уволили. С другой стороны, мужчина, который в течение двух лет отсутствовал на службе 190 дней, «сказываясь больным», в то время как, будучи заядлым болельщиком, пропадал на соревнованиях гребцов, был вынужден оставить должность. Молодой клерк Уильям Берджесс, который нагло пренебрег принятыми нормами порядочности и честности, в 1844 году совершил манипуляции со счетом клиента в размере 8000 фунтов стерлингов золотом — по тем временам огромная сумма. Он с сообщником бежал в Бостон на корабле «Британия», однако оба были пойманы и арестованы. Сообщник повесился в тюрьме, а Берджесса приговорили к пожизненной каторге. В Сити на улице Ломбард-стрит и поблизости от нее было много частных банков со своим контингентом клерков. В 1866 году банкротство одного из них — «Оуверенд, Герни и компания» — вызвало в Сити панику, получившую название «черной пятницы». Но в целом во всем мире лондонский Сити пользовался уважением за честность и надежность. В 1851 году прибывший с континента герр Фишер отправился в один из банков Сити получить деньги по чеку. Он пришел незадолго до 9 часов — времени официального открытия, и вынужден был подождать. В 8.55 «за кассой появился банковский служащий». Герр Фишер показал ему чек, но тот никак не отреагировал. Служащий неторопливо высыпал несколько мешочков золотых монет в выдвижной ящик, «вынул маленькую лопатку, которая используется для монет в банках. Потом немного выждал и ровно в 9 обратился ко мне с вопросом, в чем мне выдать требуемую сумму — золотыми монетами или банкнотами». Герр Фишер вышел из банка под большим впечатлением. Духовному лицу, конечно же, не требовалось доказывать, что он — джентльмен, «часто по рождению и состоянию, почти неизменно по образованию. Средний доход (жалованье священника) составлял 140 фунтов в год. Содержание священника (должность оплачивал приход) — 200–300 фунтов в год. Самый меньший доход — 80 фунтов». Офицеры, несомненно, являлись джентльменами, но они не относились к среднему классу, поскольку обычно происходили из аристократических семей. Барристеры (прим. - категория адвокатов в Великобритании и странах Содружества, которые ведут дела) считались джентльменами даже при отсутствии денег. И хотя юристам зачастую приходилось жить впроголодь, перед ними все же маячила возможность продвинуться и занять пусть незначительное место в системе государственной службы, которая обеспечивала джентльмена средствами к существованию. Педагогические кадры состояли как из малоуважаемых, невежественных людей, которые относились к своей деятельности как тяжелой, нудной работе, так и высокообразованных специалистов. Один мальчик, обучавшийся в «школе для бедных», достиг таких успехов, что сам начал преподавать в этом заведении, а затем стал настоящим учителем, членом среднего класса, хотя вряд ли поверил бы в детстве в такой поворот судьбы. Карл Маркс, несомненно, относился к среднему классу, хотя, когда он разорился и попытался получить деньги под залог фамильного серебра жены, служитель ломбарда прогнал его, заподозрив в краже, настолько у него был потрепанный вид. Помощь верного друга Фридриха Энгельса и неоднократное получение наследства — Марксу никогда не приходилось трудом зарабатывать себе на жизнь, — позволили ему в конце концов обосноваться в северном Лондоне и устроить дочерей учиться в Институт благородных девиц. Большая часть среднего класса уехала из центральной части Лондона. Между предместьями существовало четкое разграничение. Богатые переселились в Сиднем, Барнс и Ричмонд. Высший слой среднего класса переехал не так далеко, в Хэмпстед. Пенг и Илинг, где не было прямого железнодорожного сообщения, занял средний класс. Камберуэлл, Хаммерсмит, Лейтон и Болам, куда ходили поезда, заселили низшие слои среднего класса. «Люди из Сити» стремились в Бейсуотер, Брикстон и Клапам, куда ходили омнибусы. Клерк мог выбрать для жилья район Хакни, откуда в Сити можно было добраться пешком. «Служащие с небольшим доходом нередко предпочитали селиться в милях двух-трех от Банка, чтобы проезд обошелся в 6 пенсов. Если расстояние до места службы было менее трех миль, путь в один конец проделывали пешком, а при сидячей работе, как у клерка, в оба конца, если позволяла погода; это было весьма полезно для здоровья». Люди викторианской эпохи ходили пешком на поразительно большие расстояния. Леди, не состоявшие в браке, но пользовавшиеся покровительством какого-либо джентльмена, облюбовали Сент-Джон-Вуд, где к большинству премиленьких коттеджей от улицы до самых дверей вели укрытые зарослями дорожки; это не позволяло любопытному постороннему хорошенько рассмотреть человека в цилиндре, подъехавшему на кэбе и вошедшему в дом. Писатели и художники, стремившиеся обрести покой, выбирали Челси. Томас Карлейль тоже надеялся найти здесь столь необходимую ему для работы тишину. Вполне возможно, он не поехал бы так далеко, если бы не его жена Джейн. Но здесь ему досаждали соседские петухи, куры и собаки. Джейн даже бесплатно занималась английским языком с сыном хозяина особо неугомонного пса, чтобы хозяева попытались унять его лай. Число проживавших в Сити уменьшилось со 129 000 в 1851 году до 76 000 двадцатью годами позже. Лайза Пикард "Викторианский Лондон"

@темы: деньги, англомания

---

найденные в Сети

( Читать дальше... 

@темы: картины

---

понедельник, 10 июля 2023 в 19:21

Пишет Irina77:

Данные на 1850 год. Английский флот Капитан 1 класса* получал 770 фунтов стерлингов в год полного жалованья. 2 класса - 600. 3 класса - 500. 4 класса - 400. Половинного жалованья (то есть - если он не состоял на действительной службе, а числился в тогдашнем "запасе" - капитан 1 класса 265 фунтов стерлингов в год, или 14 шиллингов 6 пенсов в сутки, всех остальных классов - от 10 до 12 шиллингов в сутки. *(Так в источнике. Скорее всего подразумевается капитан корабля 1 класса, т.к. в 1850 году, ни в американском , ни в английском флоте не было капитанов 1, 2, 3 и 4 класса / ранга. Матросы были (и даже 3 классов - если их так можно назвать - Например, способный моряк ) (в переводе на русский - опыт службы более 3 лет). А адмиралов было (в английском флоте 9 (!!!) рангов (или классов). Но капитан всегда был капитаном. Не было тогда капитанов 1, 2 и 3 ранга. Их жалованье зависело от многих факторов, но в основном, от того - капитаном какого корабля они командовали (1, 2, 3 или 4 класса. Классы были только у кораблей). Естественно, что капитан линейного корабля получал больше , чем капитан брига или фрегата. Но все они имели в военно-морском суде и в обществе абсолютно одинаковые права. Даже на военном совете в военное время (в то время). Американский флот Капитан первого класса - от 4000 до 4500 талеров* (так в источнике - прим. авт. статьи) или от 900 до 1000 фунтов стерлингов в год полного жалованья, или 3500 талеров половинного. * Талер - старое название доллара Все другие капитаны - 3500 талеров или около 750 фунтов стерлингов в год полного, либо 2500 талеров - половинного жалованья. Коммандер - 2500 талеров или около 500 фунтов в год полного, либо 1800 талеров - половинного жалованья. Лейтенант, командующий судном - 1800 талеров или около 360 фунтов в год полного жалованья. Все прочие лейтенанты - по 1500 талеров, или примерно по 340 фунтов в год. Половинного жалованья им причиталось по 1200 талеров. Штурманский офицер на линейном корабле - 1100 талеров, на всех других - по 1000 полного жалованья. Половинное не указано. В общем соотношение фунта к доллару на тот период колеблется в пределах 1: ~ 4,5 (за 1 фунт ~ 4,5 долларов)

превью Источник - "Морской сборник", том 3, №3, 1850 год Много это или мало? Ну вот, например, Пикард Лайза в книге "Викторианский Лондон" пишет: В 1851 году за шиллинг можно было пройти на китайскую джонку, или купить билет на омнибус из пригорода Лондона до площади Банк, или позавтракать в трактире, или купить билет в «Альгамбру» или Креморн-парк, или на Всемирную выставку в дешевый день. Столько же стоила зубная щетка. 1 шиллинг 6 пенсов в неделю зарабатывал десятилетний мальчик в Бетнал-Грин, трудившийся по двенадцать часов шесть дней в неделю. На эти деньги можно было купить пару черных шелковых чулок. 4 шиллинга 5 пенсов чистыми можно было заработать, сшив восемь пар брюк. 4 шиллинга 9 пенсов стоил жилет из шотландки. За 5 шиллингов в неделю можно было снять трехкомнатную квартиру в доме, построенном Анджелой Бердетт Куттс; столько же стоил обед в лондонском клубе. 5 шиллингов 6 пенсов стоил хороший шелковый цилиндр, но многие были гораздо дороже, до 12 шиллингов. 6 шиллингов 6 пенсов стоил табльдот в «Симпозиуме» Сойерса или кринолин. 9 шиллингов в неделю зарабатывала молочница. 10 шиллингов 6 пенсов брал модный дантист за две пломбы. 15 шиллингов стоил железнодорожный билет первого класса из Йорка в Лондон и обратно. 16 шиллингов в неделю получала швея; столько же стоил зонт. 1 фунт в среднем зарабатывал в неделю уличный продавец горячего кофе, или переписчица в Сити, или разнорабочий. 1 фунт 1 шиллинг нужно было заплатить за доставку гроба на кладбище в патентованном катафалке Шиллибира, запряженном одной лошадью. 1 фунт 8 шиллингов стоил портрет-дагерротип. 1 фунт 10 шиллингов или больше получал в неделю рабочий-кораблестроитель. 1 фунт 14 шиллингов в неделю получал водитель омнибуса. 1 фунт 15 шиллингов в неделю или больше получал квалифицированный рабочий в машиностроении. 3 фунта нужно было заплатить за мужской траурный костюм в швейной мастерской в Ист-Энде. 3 фунта 3 шиллинга стоил абонемент на Всемирную выставку. 3 фунта 9 шиллингов 6 пенсов стоил ватерклозет Томаса Креппера. 3 фунта 10 шиллингов стоила десятидюймовая газонокосилка. 3 фунта 16 шиллингов Эмерсон заплатил за сюртук. 4 фунта — минимальная стоимость похорон. В 1 шиллинге было 12 пенсов. Примерно 7 пенсов стоила буханка свежего хлеба. 3-8 пенсов - пинта пива. 1 шиллинг 4 пенса - рубашка, 11 шиллингов - самые простые ботинки. В Штатах на ту же середину века, год: - Бутылка портвейна стоила 0,11 доллара (11 центов) (Графство Гринвилль, Южная Каролина, 1847 г.) - Пианино стоило 195 долларов в 1847 г. - Плановое посещение врача - 2 доллара (Флорида, 1852 г.) - Новый дом в Нью-йоркском Бруклине стоил 2500 долларов (1853 г.) - Фунт кофе стоил 0,80 долларов (80 центов) отсюда также - Первая швейная машинка "Зингер" (опытный образец) - 100 долларов (Нью-Йорк, 1851 г.) Заработная плата (при 6-дневной рабочей неделе, 10 ч.в день) 1860-1890 гг. отсюда Кузнец - 10,68 - 16,26 долларов в неделю Плотник - 10,92 - 19,32 Машинист - 9,48 - 14,58 Рабочие - 5,88 - 9,06 Средний доход американской семьи (на 1850-60г) - ок. 500 долларов в год

@темы: деньги, 19 век, СшА, англомания

---

@темы: Вавилон-18

---

воскресенье, 09 июля 2023 в 14:26

Пишет Irina77:

(как обычно бывает, искала одну информацию, но глаз попутно зацепился за другое... решила первую отложить и собрать все в кучку по найденному) История изобретения швейной машины трагична, и смахивает на детектив. Детектив растянувшийся на многие десятки лет. Швейная машина – устройство, которое позволяет соединять и отделывать материалы методом шитья. Она используется в разных отраслях легкой промышленности, а также в быту. Но как появилась эта полезная вещь? Кто и когда изобрел первую швейную машину? И как она изменила жизнь людей? В этой статье мы расскажем об истории создания швейной машины, от первых прототипов. Современные модели рассматривать не будем. Уж очень велика получится тема. Йозеф Мадерспергер (Josef Madersperger) Знаете кто это? Нет? Тогда подсказка. Этого мужчину, с внешностью аристократа, зовут Йозеф Мадерспергер. Ну вот теперь- то все и стало понятным… После такой подсказки. Внимательный читатель, или просто тот, кто прочитал заголовок, сразу даст ответ на вопрос. Но начинать с описания швейной машины Йозефа Мадерспергера не хочется. Были изобретатели швейных машин и до него. Причем машины были изобретены достойные. Работали хорошо. Но десяткам тысяч людей, как сейчас, работы они не дали. Как следствие, не дали качественной и недорогой одежды тем, кто ее носит. А это уже миллионы. История изобретения швейной машины началась, пожалуй, именно с него. И, да. Портрет реконструирован. Сохранившиеся изображения Josef Madersperger-а оставляют желать лучшего. Но портретное сходство есть. И довольно ощутимое. Только одел компьютер его в современную одежду, и снял дурацкие круглые очки. Технологии, однако… А начну вот с чего. Кто изобрел радио? Ведь однозначного ответа нет. Да и быть не может. В этой области работало много первопроходцев. Каждый привнес что-то свое. Как результате, имеем то, что имеем… Радио в том или ином проявлении буквально пронизало нашу жизнь. В автоматизации труда портных дело обстояло практически также, как и при изобретении радио. Так, да не так. История донесла до нас имя первого изобретателя, это Чарльз Фредерик Визенталь (Charles Weisenthal) Это немец. Жил в Англии. Эмигрировал туда в свое время. Как таковую, швейную машину он, не построил. А может, построил, да не запатентовал. Зато запатентовал иглу. Произошло это в далеком 1755 году! Игла необычна в первую очередь тем, что игольное ушко у нее впервые было расположено посередине. А обе стороны иглы были острые. Для чего? Ведь вручную шить такой иглой сложно. А вот то, что игла совершает рабочие движения в обе стороны хода, говорит, скорее всего, о том, что предполагалась некоторая “механизация”. История изобретения швейной машины, это не разовое действие. Это постепенное вырисовывание будущей технологии. Конечно, попытки механизировать труд портного предпринимались и до Чарльза, но первый патент, такой важной части швейной машины, как игла, принадлежит ему. Кто шел за ним? Томас Сент (Thomas Saint). Вот первый человек, который в 1790 году, получил патент на швейную машину. Портрет его до нашего времени не дошел, как и не дошла ни одна машина этого изобретателя. Зато дошли чертежи. Вот прелесть патентной системы, которая в развитых странах зафиксировала часть истории изобретения швейной машины. Функционирует патентная система уже не одно столетие. По чертежам машина была построена, и была вполне работоспособна. На фото реплика швейной машины Сента. По большей части, детали, из которых она состоит, деревянные. По всей видимости, она была, в первую очередь, скорняжной. Кожу на ней шили. Работа этой машины напрямую напоминала работу мастера. Специальным шилом, вручную, осуществляли прокалывание, протаскивание нити, протягивание соединяемых материалов. Не сразу изобретатели отходят от стереотипов ручной работы. Механизация несколько прямолинейна. А вот теперь, наконец, и Швейная машина Мадерспергера В 1815 году машина была запатентована. А потом, практически всю жизнь, он только тем и занимался, что совершенствовал ее. После нескольких неудачных вариантов, в 1839 году предложил машину, которая имитировала процесс ткачества и выполняла цепной стежок. И эта швейная машина работоспособна! Она сейчас находится в техническом музее Вены. Кроме всего прочего, эта швейная машина считается самой сложной, из когда – либо существовавших. Промышленное производство налажено не было. Повторить ее было сложно. История изобретения швейной машины имеет в своём распоряжении и такие факты. Зато это первая машина, которая не копировала, механически, действия портного. Изобретатель – австриец. В Австрии очень почитаем. А в Вене ему и вовсе установили памятник. А, самое главное, в этой машине впервые была применена игла, ушко которой, находилось ближе к острию. Вовсе не Зингер был изобретателем такой иглы. Ему эта слава приписана. Бартелеми Тимонье (Barthelemy Thimonnier) Приблизительно в то же время француз Бартелеми Тимонье построил первую в мире действующую швейную машину, да ещё и не одну. Он предполагал получить большой военный заказ. Нужно было пошить военную форму. Объем большой. Времени, как всегда, мало. Чтобы успеть, нужно рутинные работы по стачиванию деталей, механизировать. Кстати, основные детали машины тоже были из дерева. Игла больше напоминала шило. Крючок у нее был на острие. Все было бы хорошо, если не соседи-портные. Знаете что они сделали? Подсказываю, машина деревянная. Соседи завистливые… Они ее спалили вместе с мастерской! Заметили, кстати, что история изобретения швейной машины идёт бок о бок с деревообработкой? А просто металл труднее было обрабатывать. Уолтер Хант (Walter Hunt) Изобрел в 1834 году прототип современной швейной машины. Судите сами. Игла с отверстием у острия. Две шпульки. Одна сверху, другая снизу. Челночный механизм. Изобрести-то изобрел, а патентовать не стал. Пожалел женщин, которые шили вручную. Подумал, что машинка отберет у них работу. Представьте, какая социальная ответственность. Но похоже еще на то, что изобретение своей швейной машины, для него был мелким эпизодом. Он идеями буквально фонтанировал. Придумал, например, систему автоматической перезарядки оружия. Но в крое и шитье тоже след оставил. Да такой, что до наших дней дошел. Английская булавка! Вот еще одно его изобретение. А английская потому, что и ее он не запатентовал. Это сделал другой предприимчивый англичанин. Элиас Хоу (Elias Howe) Буквально, через 10-ть лет после изобретения Уолтера Ханта, в 1844 году, другой американец, – Элиас Хоу, патентует, без оглядки на социальный аспект изобретения, свою швейную машинку. Между прочим, строчить она могла, со скоростью триста стежков в минуту. Строчка была двойной. С такой скоростью не мог работать ни один портной. Машина получилась удачная. Производство могло быть массовым. Но, цена… Она отпугнула потенциальных покупателей. Шутка ли, сказать - сто долларов. По тем временам очень приличные деньги. В расстройстве Хоу уезжает в Англию. Но вернувшись через несколько лет, обнаруживает неприятный сюрприз, в виде Исаака Зингера. Исаак Мерритт Зингер (Isaac Merritt Singer) А Зингер очень успешно продает швейные машины собственной, как он сам утверждает, конструкции. Но, если присмотреться, это один в один, машинка Хоу. Зингер ее доработал, конечно. Появилась лапка. Появился ножной привод. Столик. Игла принципиально отличалась от иглы Хоу. Зингер сделал ушко совсем рядом с остриём. Что делает Хоу? Судится с Зингером! В 1849 году без пенни в кармане Хоу вернулся в Штаты и с изумлением обнаружил, что за время его отсутствия были запатентованы две модели швейных машин, которые хотя и обладали некоторыми новыми свойствами, однако представляли собой по его мнению, чистейший плагиат. Хоу подал в суд и начал знаменитый процесс, который в США получил название «война швейных машин». Процесс тянулся вплоть аж до 1854 года. Дело было улажено ко всеобщему согласию. Зингер с каждой проданной машины стал отчислять Хоу 25-ть долларов. Хоу становится очень богатым человеком. Про Зингера и не говорю. Он, кроме всего прочего, еще оказался и отличным маркетологом. отсюда и отсюда Зингер родился в городе Трой, находящийся в штате Нью-Йорк. Всевозможные механические штучки он любил мастерить с детства. В 1850 году Исааку было 39 лет, и он прибыл в Нью-Йорк, где сводит знакомство с конструктором, которого зовут Орсон Фелпс. Фелпс демонстрирует Зингеру свою разновидность домашней швейной машины. Она была проще, и куда как меньше, чем существующие тогда аналоги. Но места, все таки, занимала порядочно, да и предельно сложно управлялась. Уязвимым местом сконструированной Фелпсом машинки, была игла. Она совершала обороты по кругу, на специальном «барабане». Исаака Зингера механизм заинтересовал, но показался недоработанным. Машинка могла сделать подряд не более десятка стежков, потом приходилось вынимать ткань и начинать шитье сначала. Нить постоянно запутывалась и перекручивалась. Строчить можно было исключительно по прямой. Решение Исаака сводилось к тому, что игла машинки продвигалась не по окружности, а возвратно-поступательно. Именно так и двигаются иголки в современных швейных машинах. Так называемые, «шагающие иголки», в том числе. Машинка Зингера располагала прямой иглой с ушком, лапкой фиксирующей ткань, скользящим челноком, и зубчатым колесом, которое ткань продвигало. А постепенно к этим усовершенствованиям прибавился ножной привод с колесом. Содеяв эти изобретения, Зингер подсобрал все сбережения, имевшиеся в наличии, а это 40 долларов. Зарегистрировал фирму, являющуюся личной собственностью. Представил документы на то, чтобы оформить патент. В 1851 году Зингер, наконец, запатентовал собственную машинку и опытный образец к продаже, определив цену в 100 долларов (средний годовой доход американской семьи составлял 500 долларов). И… Никакого результата. Финансы в семье управлялись главами семейств. Они, в свою очередь, деньги тратить, на такую блажь, не собирались. Тем более такие приличные. Их устраивало, что жены шьют на руках. Во первых, и так справляются, а во вторых, все время при работе. К тому же в середине XIX столетия джентльмены считали, что дамы – существа слишком нежные и порывистые, чтобы управляться со сложными механизмами. Кроме того, бытовало мнение: стоит освободить женщин от домашней рутины, как они начнут проводить много времени за пределами дома, чаще встречаться с подружками, а там – вредные идеи, увлечения и бог знает что еще. Владельцы мастерских, по пошиву, использовали дешевый труд швей. Они и подавно не были привлечены выгодой новинки. Простимулировать спрос можно было, только придумав что-то принципиально новое. И Зингер стал, практически, первым маркетологом. Он решил создать товар продолжительного времени пользования. В те времена всякий механизм, после того, как сломался, отправлялся на свалку. В лучшем случае на фабрику для последующего ремонта. Механизм швейной машины Зингера был сконструирован так, что клиенты сами могли приобрести запчасти, и отремонтировать механизм. Фактически швейная машинка стала пионером среди бытовых приборов. Она допускала исправление поломок в домашних условиях. Настал 1854 год. Вместе с Кларком (Эдуард Кларк - адвокат), Зингер создал компанию I.M.Singer & Co. Штаб-квартирой компании стал Нью-Йорк. Зингер убедил сторонних инвесторов, и партнера, вложить максимальный капитал в строительство завода, который будет массово выпускать швейные машинки. Этот же завод будет выпускать и сменные комплектующие. Такого рода производство, оказалось первым в мире. Впервые начато производство машины, которая ориентируется на обычных домохозяек, а не на промышленность. Бизнесмен не сомневался в том, что первоочередно, в необходимости покупки нужно убедить жен. А уж жены всегда найдут способ, как мужей заставить расстаться с деньгами. Но для этого к домохозяйкам необходимо прямое обращение. Это были времена отсутствия газет и журналов для женщин. Но выход был найден. Своего клиента Зингер нашел в театрах. Он стал помещать рекламу на программках, раздаваемых перед спектаклями. Также, вместе с литературой религиозного характера, раздавались буклеты в церкви, и на проповедях. Чтобы сделать продукт доступным многим семьям, Зингер применил еще не одно маркетинговое ухищрение. Уже в 1854 году началась продажа машинки в лизинг. (прим. Эта особая система рассрочки отличалась от общепринятой тем, что покупатель сначала брал товар как бы напрокат, вносил за него ежемесячную арендную плату и был волен вернуть его продавцу в любой момент, когда пожелает. А когда сумма арендных платежей за машинку достигала розничной цены товара, можно было оставить ее себе насовсем). Находкой является и послепродажный сервис. На ярмарках и в салонах машинки начали демонстрировать специально принятые для этого красавицы. На них нельзя было не обратить внимание, причем всем. Благодаря новациям компания Зингера быстро заняла не только американский рынок, но и мировой. отсюда и отсюда

@темы: история одежды

---

воскресенье, 09 июля 2023 в 21:47

Пишет Irina77:

Викторианская почтовая служба способна привести нас в трепет. Теперь мы рады, если в выходные дни нам хоть когда-нибудь доставят почту. Тогда же выемка писем в местных отделениях и почтовых ящиках производилась десять раз в день, начиная с девяти утра. Доставка корреспонденции в пределах центральной части Лондона, как обещалось, занимала полтора часа, а в радиусе двенадцати миль от Чаринг-Кросса - три. В середине викторианской эпохи жители Лондона в течение дня могли рассчитывать на двенадцать выемок, по одной каждый час. Письмоносец (слово «почтальон» появилось позже) был облачен в роскошный красный мундир и черный цилиндр. Начиная с 1840 года ему не нужно было, вручая письма адресату, брать с него плату: так как доставка была уже оплачена, он просто просовывал письма в специальную дверную щель. Предварительная оплата производилась с помощью покупки крошечного кусочка проштемпелеванной бумаги, которую отрезали от листа ножницами; позже, в 1853 году, была изобретена перфорация, и марку начали приклеивать к письму или конверту. Конверты постепенно вытесняли старомодный способ складывать письмо, но некоторые бережливые корреспонденты по-прежнему экономили бумагу — писали под прямым углом поверх уже написанного, так что разобрать текст письма было почти невозможно. Говорят, стоячие почтовые ящики изобрел Энтони Троллоп, служивший на почте в 1855 году, когда на Флит-стрит появился первый подобный ящик. С приближением шести вечера, последнего срока отправки почты в провинцию, главный почтамт на Сент-Мартинз-ле-Гранд являл собой красочное зрелище. Одно окошко предназначалось для газет, которые либо забрасывали внутрь, в большой ящик, либо передавали целыми пачками. Тем временем «клерки и ученики мчатся, запыхавшись, с корзинами или разноцветными мешками для писем» к другим окошкам и ящикам. За пять секунд до закрытия «стоящий у ящика почтальон в красном мундире возглашает: „Господа, время истекло!“ …все стараются высвободить правую руку для броска, и через секунду сотни писем взлетают в воздух и падают, будто осенние листья, на дно ящика… С шестым ударом крышка ящика со стуком захлопывается, ящик проплывает перед окном для газет… и толпа зрителей… испустив вздох, расходится». Л.Пикард "Викторианский Лондон" отсюда Дистанционные покупки в викторианской Англии. Покупки можно было совершать на расстоянии задолго до начала эры онлайн-шоппинга. Еще в 19 в. на помощь покупателям приходили увесистые иллюстрированные каталоги, прозванные «потребительской Библией». Первым, кто поставил на поток торговлю по почте, в 1861 г. стал валлийский предприниматель Прайс Прайс-Джонс, зарабатывавший на тканях. Он разослал по окрестностям выкройки и образцы фланели, пообещав доставить заинтересовавшимся столько ткани, сколько они пожелают. Аристократам Уэльса, в первую очередь получившим рекламные материалы, такой подход понравился, и они завалили Прайс-Джонса письмами с заказами. Торговая сеть Прайс-Джонса стремительно расширялась. Со временем валлиец стал продавать не только ткань, но и готовую одежду. К 1880 г. у Прайс-Джонса было более 100 тыс. клиентов в Великобритании, Австрии, Дании, Германии, Италии, России и других странах. Затем он начал доставлять товары в Новый Свет и Австралию. Среди покупателей значилась даже королева Виктория — и Прайс-Джонс не стеснялся использовать этот факт в рекламе. Монархиня, кстати, в 1887 г. посвятила предпринимателя в рыцари. Аарон Монтгомери Уорд, предприниматель из Чикаго, в 1872 г. в качестве своей целевой аудитории выбрал сельских жителей. Он понимал, что вдали от больших городов магазины не могут похвастаться ни широким ассортиментом, ни демократичными ценами. Доставка товаров могла решить эти проблемы. Цены, указанные на листовках Уорда, были настолько низкими, что журналисты сначала даже заподозрили продавца в мошенничестве. Но мошенником Уорд не был — он был новатором. Создатель компании Montgomery Ward & Co позволил покупателям возвращать товары. Например, он предлагал 5-летнюю гарантию на швейные машины и ввел 90-дневный пробный период их использования. Уже в 1875 г. на смену листовкам Уорда пришли многостраничные каталоги, включающие тысячи наименований. Каталоги распространялись бесплатно, при этом на их изготовление Уорд не жалел средств. Montgomery Ward & Co прекратила продажи через каталоги только в 1985 г. Еще одни успешные игроки на рынке торговли по каталогам — компания Sears, Roebuck and Co. Американцы Ричард Сирс и Альва Робак в 1888 г. начали продавать по почте часы и ювелирные изделия. С каждым годом линейка предлагаемых ими товаров расширялась. К 1908 г. компания предлагала более 100 тыс. наименований, каталог разросся до 1400 страниц и весил около 2 кг. При этом Сирс и Робак намеренно выбрали формат чуть меньше, чем у Уорда. Зачем они сделали? Все просто: маленький каталог при хранении наверняка положили бы на большой. Соответственно, он попадал бы в руки первым, и вероятность того, что клиент отдаст предпочтение Сирсу и Робаку, а не конкуренту, возрастала. В каталоге Sears, Roebuck and Co можно было найти даже велосипеды, автомобили и… дома. Нет, не кукольные, не для котиков, а самые настоящие коттеджи. За несколько сотен долларов можно было стать счастливым обладателем стройматериалов и инструкции по монтажу. Компания обещала, что особняк семья соберет не более чем за три месяца. Некоторые из этих домов-конструкторов можно увидеть в США до сих пор. отсюда

@темы: 19 век, СшА, англомания, связь

---

воскресенье, 09 июля 2023 в 04:16

Пишет natali70:

Решила все же отдельно сначала выложить 1 часть, потому что брошюра довольно пространная и чтоб все не смешалось. Кстати, обнаружила у себя текст оригинала, скопированный очень давно. Как ни крути, раньше все-таки можно было много чего найти в открытом доступе. Больше, чем сейчас. В целом могу сказать, что, конечно, на тот момент эта брошюра, наверное, произвела сильное впечатление. При этом Робертс, похоже, даже не думает о возможности другого брака Уотсона, до его знакомства с Мэри Морстен, хотя видны явные расхождения в датах. Доктор Уотсон Часть I «Как в любом явлении Начало всегда остается самым примечательным моментом; так и в отношении любого великого человека мы не успокоимся - ради нашей научной выгоды или по другой причине - пока все обстоятельства его первого появления на этой планете и то, каким образом он появился на публике, не будут представлены с предельной полнотой.» Так писал Карлейль, писатель, цитаты из объемных работ которого с готовностью сорвались бы с уст самого доктора Уотсона. Но представить все обстоятельства первого появления на этой планете Уотсона - задача, перед которой мог бы спасовать и сам Босуэлл. Конечно, Босуэлл мог бы обежать половину Лондона и пятьдесят раз пройтись взад и вперед по Бейкер-стрит за очень небольшое вознаграждение за свои труды. Где те друзья или родственники, которые могли бы дать ему информацию о ранней жизни Уотсона? "Головастик" Фелпс мог бы рассказать несколько школьных анекдотов; молодого Стэмфорда можно было бы разыскать на Харли-стрит или в какой-нибудь провинциальной клинике, и он мог бы немного рассказать об Уотсоне в Бартсе; его брат был скелетом в семейном шкафу; его первая жена, вероятно, умерла примерно через пять или шесть лет после женитьбы; сам Холмс мог бы многое выяснить, но, за исключением знаменитого случая с часами за пятьдесят гиней, редко интересовался личными делами Уотсона. Короче говоря, молодой Уотсон - фигура неуловимая. "Факты, факты, дайте нам факты", - мог бы сказать Холмс. Поскольку он получил докторскую степень в Лондонском университете в 1878 году, рождение Уотсона можно с достаточной долей уверенности отнести к 1852 году. Место его рождения окутано еще большей тайной. На первый взгляд, решающий фактор имеющихся свидетельств, кажется, указывает на то, что он был лондонцем; во всяком случае, большая часть его письменных работ наводит на мысль, что он чувствовал себя как дома в уютных объятиях великого мегаполиса: Бейкер-стрит, метро, извозчики, турецкие бани, ноябрьские туманы - все это, по-видимому, относится к самой сути жизни Уотсона. С другой стороны, когда, с подорванным здоровьем и сломленный судьбой, Уотсон сошел с «Оронтеса» на пристань Портсмута, его "естественным образом потянуло в Лондон, в эту огромную выгребную яму, куда неизбежно попадают бездельники и лентяи со всей Империи". Трудно поверить, что Уотсон, в жилах которого струился поток честных чувств, мог бы так описать свой родной город. В целом мы склоняемся к мнению, что он родился либо в Хэмпшире, либо в Беркшире; именно во время поездки в Винчестер ("древнюю столицу Англии", как он благородно называет ее) он был тронут красотой английской сельской местности: "маленькие белые пушистые облака... пологие холмы вокруг Олдершота, маленькие красные и серые крыши фермерских домиков, выглядывающие из-за светло-зеленой молодой листвы". "Разве они не свежи и не прекрасны?" - воскликнул он, обращаясь к Холмсу... В другой раз Уотсон был недоволен августом, проведенным в Лондоне. Его беспокоила не жара (по его словам, старому участнику индийской компании термометр с температурой 90° не внушал страха); это была тоска по дому: он "тосковал по полянам Нью-Фореста и по каменистому пляжу Саутси..." Относительно своих родителей Уотсон хранит странное молчание. О том, что его отец (Х. Уотсон) жил, по крайней мере, когда-то в полном достатке, можно вполне обосновано заключить из того факта, что у него были часы стоимостью в пятьдесят гиней, а также потому, что он мог обеспечить своему старшему сыну неплохие виды на будущее и отправить младшего сына в школу, выходцы из которой поступали в Кембридж и Министерство иностранных дел. Сдержанность Уотсона в отношении своего старшего брата неудивительна: растратив наследство, завещанное ему отцом, он жил в бедности, " хотя порой ему и улыбалась фортуна". Возможно, он был художником, который время от времени продавал картины; еще более вероятно, что он был игроком. В любом случае, он умер от пьянства примерно в 1886 году. Что касается детства Уотсона, то ясно выделяются два факта: часть его он провел в Австралии, и его отправили в школу в Англию. Ссылка на Австралию вполне определенна. Когда они с мисс Морстен стояли рука об руку во дворе Пондишерри Лодж, "как двое детей", как он многозначительно говорит, к нему вернулись сцены его собственного детства: "Мне доводилось видеть нечто подобное под Баларэтом, но там весь холм был перекопан и изрыт старателями". Таким образом, по всей вероятности, период проживания Уотсона в Австралии пришелся на период до достижения им 13-летнего возраста. Ни один читатель повествования Уотсона не мог не заметить его странного поведения в отношении своей матери. Объяснение, несомненно, кроется в ранней кончине миссис Уотсон — вероятно, очень скоро после рождения ее второго сына. Возможно, немного более причудливо — хотя, конечно, не так уж фантастично — будет предположить, что она была набожной женщиной с пристрастием к трактарианцам и что перед смертью она прошептала на ухо своему мужу последнее пожелание, чтобы ребенка назвали Джоном Генри, в честь самого великого Ньюмена. Не в силах продолжать жить в старом доме, отец Уотсона решил начать новую жизнь в Австралии, взяв с собой двух своих маленьких детей. Независимо от того, сопутствовала ли ему удача на золотых приисках вокруг Балларэта или в других сферах спекулятивных авантюр, очевидно, что он процветал. О влиянии этого австралийского воспитания на характер доктора Уотсона у нас есть множество свидетельств: его непоколебимый здравый смысл, хладнокровие, его приспособляемость к суровым условиям в Дартмуре или где-либо еще - признаки той закалки моральных и физических сил, которая проистекает из суровой школы колониальной жизни. Каким бы лондонцем он впоследствии ни стал, Уотсон всегда был готов снять шляпу-котелок, сунуть револьвер в карман пальто и встретиться лицом к лицу с какой-нибудь загадкой или бандой убийц с мужеством, столь же стойким, сколь и ненавязчивым. Но вернемся к детству Уотсона: вряд ли можно сомневаться в том, что его отправили в одну из государственных школ Англии, поскольку одним из его близких друзей был Перси Фелпс, у которого были " блестящие способности", и который после триумфальной карьеры в Кембридже получил назначение в Министерство иностранных дел. У него были "большие родственные связи". "Еще в школе мы знали, - пишет Уотсон, - что братом его матери был лорд Холдхэрст, крупный деятель консервативной партии". Но стойкий колониализм Уотсона был защитой от коварного яда школьного снобизма, и он придавал мало значения "знатному родству" Фелпса. Мальчику дали не особо достойное прозвище "Головастик", и его товарищи сочли "очень забавным" "гонять его по игровой площадке и лупить по ногам ракеткой" — фраза, которая наводит на мысль, что школа Уотсона, как и многие другие, сохранила определенные особенности лексикона, сохраняя старый термин "play-ground" для обозначения "игровой площадки" и используя слово" wicket " в значении "ракетка".* В том, что это была школа "регбистов", почти не может быть сомнений. Иначе как бы тогда Уотсон смог быть трехчетвертным в команде "Блэкхита" в последующие годы? Характерно, что Уотсон никогда не упоминает о своем мастерстве на футбольном поле, пока ему не напоминает об этом "Верзила Боб Фергюсон", который однажды "перебросил его через канат прямо в публику в «Старом Оленьем парке". В ходе своего исследования мы можем заключить, что Уотсон был скорее способным, чем блестящим учеником; он был на два класса младше "Головастика" Фелпса, хотя и того же возраста; его старый школьный номер был тридцать один.** О студенческих годах Уотсона у нас сохранились лишь скудные сведения. В больнице Святого Варфоломея он оказался в атмосфере, которая всегда была пропитана традициями врачей-литераторов (среди многих других тут же вспоминаются имена Томаса Брауна, Уильяма Ослера и Нормана Мура***), и ясно, что Уотсон был не из тех, кто довольствуется широкой дорогой обычного учебника по медицине. Ученая и узкоспециализированная монография Перси Тревельяна о некоторых малоизученных поражениях нервной системы, хотя и была чем-то вроде обузы для ее издателей, не ускользнула от внимания внимательного Уотсона; он также был знаком с исследованиями французских психиатров [Шесть Наполеонов] При таком интересе к тонкостям неврологии на первый взгляд может показаться странным, что Уотсон выбрал карьеру армейского хирурга, но после того, что уже было сказано о колониальном происхождении Уотсона, становится ясно, что в полном расцвете сил в ранней юности он не мог сделать выбор в пользу однообразной жизнью врача общей практики. Привлекательность насыщенной, пульсирующей боевой жизни в сочетании с духом товарищества людей, деливших ночлег и сидящих за одним столом, была непреодолимой. И он поступает на курсы армейских хирургов в Нетли. Играл ли он в регби за "Юнайтед Сервисез", неизвестно; его квалификация в качестве "клубного" трехчетвертного была высокой, но вполне вероятно, что в этот период у него развилась страсть к лошадям. Его летнее жилье находилось недалеко от Шоскомба в Беркшире, и эта местность никогда не теряла для него своей привлекательности. Половина его пенсии по ранению, как он однажды признался Холмсу, была потрачена на скачки. Но вскоре картина должна была измениться. По окончании курса Уотсон был должным образом направлен в Нортумберлендский стрелковый полк в качестве помощника хирурга. Мы можем представить с каким восторгом он открывает свой счет в «Кокс и К», на Чаринг-Кросс и покупает свой жестяной саквояж, тропический шлем и все снаряжение, необходимое для службы на Востоке; с каким тихим удовлетворением он, должно быть, смотрел, как на его курьерской сумке для официальных бумаг выводят легендарную надпись«ДЖОН Х. УОТСОН, доктор медицины»! Но события развивались быстро; прежде чем Уотсон смог присоединиться к своему полку, началась Вторая афганская война. Весной 1880 года Уотсон вместе с другими офицерами отправился на службу в наши индийские владения. В Бомбее он получил известия о том, что его корпус "форсировал перевал и продвинулся далеко вглубь неприятельской территории". В Кандагаре, который был оккупирован англичанами в июле, Уотсон присоединился к своему полку, но ему было суждено отправиться в бой не со своим собственным полком: "Пятый стрелковый полк отступил в Пешавар, а оттуда в Лоуренспур; и... в сентябре они получили приказ возвращаться домой... Поэтому они повернулись спиной к трагедии Майванда". Однако для Уотсона битва при Майванде, произошедшая 27 июля 1880 года, должна была стать слишком ярким воспоминанием. Он был уволен из своей собственной бригады и прикомандирован к Беркширскому полку (66-я пехотная дивизия), история героического сопротивления которого при Майванде вошла в военные анналы. В начале боя, после того, как, не теряя самообладания, он увидел, как его товарищей изрубили на куски, Уотсон был ранен в левое плечо ружейной пулей. Кость была раздроблена, и пуля задела подключичную артерию; но благодаря своему ординарцу Мюррею, мужеству и преданности которого Уотсон отдает должное, он был спасен от попадания в руки "кровожадных гази" и после путешествия на вьючной лошади, которое, должно быть, усилило боль в раненой конечности, благополучно добрался до британских позиций. О товарищах Уотсона по оружию мы знаем мало; но семь лет спустя он упоминает о своем "старом друге полковнике Хейтере", который был его пациентом в Афганистане. Хейтер описывается как "прекрасный человек, старый солдат, повидавший мир", и можно с относительной уверенностью отождествить его с майором Чарльзом Хейтером, который был начальником Кабульского транспортного управления во время Второй афганской войны. История о том, что пережил Уотсон в полевом госпитале в Пешаваре, о его постепенном выздоровлении, о заболевании брюшным тифом ("этом биче", по его собственному образному выражению, "наших индийских владений"), о его окончательной выписке и о его возвращении в Англию в конце 1880 года или в начале 1881 года, можно прочитать на страницах его собственного повествования. Не имея родных в Англии, с подорванным здоровьем и пенсией в 11 шиллингов 6 пенсов в день, человек более слабого характера, чем Джон Х. Уотсон, вполне мог бы впасть в уныние или во что похуже. Но Уотсон быстро осознал опасность своего неуютного и бессмысленного существования: даже скромная гостиница на Стрэнде оказалась ему не по средствам. Однажды, когда он стоял в баре «Критерион», "худой, как щепка, и смуглый, как орех", молодой Стэмфорд, который работал его ассистентом в Бартсе, похлопал его по плечу. Вне себя от радости, увидев дружелюбное лицо, Уотсон немедленно пригласил его на ланч в "Холборн", где объяснил, что он очень нуждается в дешевом жилье. Молодой Стэмфорд бросил на него "довольно странный взгляд" поверх своего бокала с вином. Было ли у него какое-то предчувствие, что ему суждено стать одним из величайших связистов в истории литературы, что вскоре ему предстоит организовать встречу, сравнимую по своему далеко идущему влиянию с другой встречей, организованной Томом Дэвисом на Рассел-стрит в Ковент-Гардене более ста лет назад? (Томас Дэвис (ок. 1713-1785) был шотландским книготорговцем и писателем. Он учился в Эдинбургском университете и несколько лет выступал на сцене; но после того, как Черчилль высмеял его в "Роскиаде", он оставил актерскую деятельность и открыл книжный магазин в Ковент-Гардене. Именно здесь в 1763 году он познакомил Босуэлла с доктором Джонсоном, который был его близким другом и которому он посвятил свое издание трудов) Взяв Уотсона с собой в химическую лабораторию при госпитале Святого Варфоломея, молодой Стэмфорд выполнил свою миссию: - Доктор Уотсон, мистер Шерлок Холмс... - Здравствуйте!...Я вижу, вы были в Афганистане. - Как, черт возьми, вы это узнали? Таков был первый диалог. Холмс и Уотсон быстро договорились вместе снять квартиру, и у доктора Уотсона стало легче на душе. Жизнь приобрела для него новый интерес; элемент загадочности в его предполагаемом соседе по квартире показался ему "очень пикантным"; как он метко процитировал молодому Стэмфорду: "Нам должно человека изучать» (Уотсон цитирует «Эссе о человеке» английского поэта Александра Попа.**** На стенах дома № 221Б по Бейкер-стрит нет памятной таблички. Действительно, сомнительно, пережил ли дом недавний натиск стали и бетона. И все же Бейкер-стрит навсегда будет пронизана уотсоновской аурой. Смутные фигуры мальчишек из Нерегулярных отрядов с Бейкер-стрит пробираются сквозь ноябрьский мрак, призрачный экипаж уезжает, унося Холмса и Уотсона, спешащих по одному из своих таинственных дел. Некоторое время сам Холмс оставался загадкой для своего спутника. Но 4 марта 1881 года он назвал себя детективом-консультантом ("возможно, единственным на свете"), и в тот же день пришло письмо инспектора Грегсона, касающееся тайны Лористон-Гарденс. После долгих колебаний Холмс решил взяться за это дело. "Берите шляпу", - говорит он Уотсону; и хотя Уотсон сопровождал своего друга до Брикстон-роуд без особого энтузиазма, внезапный вызов туда Холмса на самом деле был сигналом к новой жизни для Уотсона. В ходе приключения, которое вошло в историю как "Этюд в багровых тонах", сразу бросается в глаза бдительность Уотсона как медика. Его вывод о растворимости знаменитой таблетки в воде был быстрым и точным; он также не преминул диагностировать аневризму аорты у Джефферсона Хоупа. "Грудная клетка его, - записал он в присущей ему живописной манере, - вздрагивала и тряслась, как хлипкий домишко, в котором работает мощный мотор. В наступившей тишине я расслышал в его груди глухие хрипы, исходившие из того же источника." На этом этапе дружба между Уотсоном и Холмсом только зарождалась: Холмс все еще обращался к своему собеседнику "Доктор". Но именно в своем первом приключении Уотсон нашел свое истинное призвание. "Все факты записаны у меня в дневнике, и публика о них узнает". Между 1881 и 1883 годами (годом «Пестрой ленты» у нас мало сведений о деяниях Уотсона. Возможно, он спокойно делил свое время между Бейкер-стрит и своим клубом. Более вероятно, что часть этого времени он провел за границей. Его здоровье и настроение улучшались; у него не было семейных связей в Англии; временами Холмс был трудным для общения компаньоном. В более поздние годы, Уотсон говорит о том, что знал " женщин трех континентов и многих национальностей". Очевидно, что тремя континентами являются Европа, Индия и Австралия. В Австралии он был всего лишь мальчиком; в Индии он, возможно, видел мало женщин, за исключением медсестер в Пешаваре. Вполне возможно, хотя и маловероятно, что в это время он вновь посетил Австралию. Гораздо более вероятно, что Уотсон провел некоторое время на континенте и что, в частности, он посещал такие курорты, где дополнительной достопримечательностью было казино. Азартные игры были главной страстью семейства Уотсонов. Отец Уотсона поставил на кон свою удачу австралийского старателя — и выиграл; его старший сын поставил на кон жизнь — и проиграл; младший сын (страстный любитель скачек" и дилетант по части акций и ценных бумаг), без сомнения, выигрывал и проигрывал в «Красное и черное».(Азартная карточная игра) Примечательно, что ко времени событий «Пестрой ленты» близость между Уотсоном и Холмсом значительно укрепилась. Уотсон больше не "доктор", а "Мой дорогой Уотсон"; клиентам Холмса предлагается говорить свободно в присутствии его "близкого друга и помощника"; если грозит опасность, у Уотсона мелькает только одна мысль: может ли он помочь? "Ваше присутствие было бы неоценимо, - сказал ему Холмс в деле с «Пестрой лентой»."Тогда", - следует быстрый ответ, - "я обязательно пойду". Это говорит старый солдат. За 1884 и 1885 годы снова нет подробных записей Уотсона; и здесь снова возможно, что Уотсон провел часть своего времени на континенте. Но с 1886 годом мы подходим к одной из главных биографических проблем карьеры Уотсона — дате его первого брака. Для правильного рассмотрения проблемы необходимо, во-первых, очистить свой разум от сантиментов. Мы можем вспомнить критику Холмсом первого рассказа Уотсона: «Расследование преступления - точная наука, по крайней мере, должно ею быть. И описывать его надо в строгой, бесстрастной манере. Вы попытались внести в повествование романтический оттенок...» Биограф, когда он доходит до истории ухаживания Уотсона, обязательно должен постараться отдать должное его идиллическому характеру, но, прежде всего, его волнует один вопрос. Давайте еще раз рассмотрим наши факты: (1) В "Знаке четырех" мисс Морстен, согласно рассказу Уотсона, произнесла фразу: "Около шести лет назад — а точнее, 4 мая 1882 года..." Это, по-видимому, позволяет датировать это дело периодом с апреля по июнь 1888 года. (2) «Скандал в Богемии» конкретно датирован мартом 1888 года и, очевидно, события этого дела произошли спустя значительное время после женитьбы Уотсона. Уотсон оставил Бейкер-стрит, а Холмс был далеко - в Голландии и Одессе. (3) Во время дела "Рейгейтских сквайров", в апреле 1887 года, Холмс и Уотсон все еще жили вместе на Бейкер-стрит. (4) Дело "Пять зернышек апельсина" датировано сентябрем 1887 года и произошло после женитьбы Уотсона (его жена гостила у своей тети, и он воспользовался возможностью занять свою старую квартиру на Бейкер-стрит). Краткое изложение такого рода, конечно, не претендует на то, чтобы охватить все доступные факты, но, по крайней мере, его достаточно, чтобы указать на некоторые противоречия, которые самому Холмсу было бы трудно разрешить. Предположим, например, что мы принимаем традиционную дату помолвки Уотсона с мисс Морстен — 1888 год. В этом случае брак не мог состояться ранее конца лета или осени того же года. Что же тогда происходит с чрезвычайно точной датировкой «Скандала в Богемии» и «Пяти апельсиновых зернышек»? Ясно одно: Уотсон, каким бы скрупулезным летописцем он ни был, не мог быть неизменно точен в своих датах. Традиционное отнесение «Знака четырех» к 1888 году основано на отчете Уотсона о словах мисс Морстен; даты "Рейгейтских сквайров" и "Пяти апельсиновых зернышек" исходят от самого Уотсона. Потом еще нельзя сказать, что Уотсон, когда он вел записи "Знака четырех", писал , находясь в нормальном, деловом состоянии. С того момента, как мисс Морстен вошла в гостиную дома № 221Б по Бейкер-стрит, Уотсон был охвачен тем, что он живописно называет "пустой игрой воображения". Он пробовал читать "Мученичество человека" Уинвуда Рида, но тщетно; его мысли обратились к мисс Морстен — "ее улыбке, глубоким, красивому грудному голосу, необъяснимой тайне, омрачившей ее жизнь". Кроме того, «боне», который он выпил за ланчем, по его собственному признанию, подействовал на него, и он был крайне раздражен чрезвычайным спокойствием манер Холмса. Итак, возможно ли было достичь хронологической точности в подобном состоянии ума? С другой стороны, нет таких причин, которые заставили бы нас усомниться в точности "Рейгейтских сквайров" и "Пяти зернышек апельсина"; и если мы примем на веру эти даты, брак должен быть заключен между апрелем и сентябрем 1887 года. Теперь, предполагая, что мисс Морстен разделяла общее предубеждение против несчастливого месяца, маловероятно, что церемония состоялась в мае. Июнь, с другой стороны, кажется чрезвычайно вероятным, поскольку в «Морском договоре» (июль 1887 года) говорится, что это был июль "сразу же последовавший за женитьбой". Соответственно, мы приходим к выводу, что «Знак четырех» относится к 1886 году, осенью которого Уотсон обручился. В начале 1887 года Уотсон был занят покупкой практики, меблировкой дома и сотней других мелочей. Это могло бы объяснить, почему из очень большого числа дел, с которыми Холмсу пришлось иметь дело в этом году, Уотсон сохранил полные отчеты лишь о нескольких. Он сделал черновые заметки, но у него не было времени их детализировать. "Все перечисленные случаи, - многозначительно пишет он, - я еще, может быть, опишу когда-нибудь в будущем". Опять же, если принять июнь 1887 года за дату бракосочетания, то впервые становится понятным начало «Скандала в Богемии». В период с июня 1887 по март 1888 года у Уотсона было достаточно времени, чтобы набрать семь фунтов веса в результате счастливой супружеской жизни, а у Холмса - чтобы съездить на расследования в Одессу и Гаагу. Требовать некоторой определенности в отношении такого решения было бы экстравагантно; но в качестве рабочей гипотезы оно притязает на правдоподобие, от которого нельзя легко отмахнуться. *** * Вот с этим Фелпсом и его однокашниками был небольшой ребус. Насчет того, что в пыли его никто не валял, я разобралась, а потом немного встала в тупик по поводу того, чем его колотили по лодыжкам). "wicket", как выяснилось, это крикетные воротца или столбик от них - так и переведено в новом переводе в "белом издании". Мне, правда, трудно было представить, чтоб кого-то можно было колотить вот этой штукой, и потом я даже решила, что все это неверно, и есть же еще шутливый вариант перевода "нога", и я уже подумала, что его просто пинали сзади по ногам. Но потом заглянула в издание с "Комментариями Баринг Гоулда", где, как я теперь поняла, очень хороший перевод К.Савельева, и там уточняется, что "wicket" это все же "ракетка" на австралийском диалекте. ** Далее интересный момент с номером 31. В нашем старом переводе "Москательщика на покое" говорится, что это номер Уотсона в школьной раздевалке. Но в оригинале о раздевалке ничего не говорится, это просто какой-то его школьный номер и Робертс , исходя из этого, делает вывод, что Уотсон не был первым учеником, хотя не знаю насколько это взаимосвязано. *** Если б не примечание, вообще бы не поняла о каких врачах-литераторах идет речь. Сэр То́мас Бра́ун (англ. Thomas Browne, 19 октября 1605, Лондон — 19 октября, 1682, Норич) — британский медик, один из крупнейших мастеров английской прозы эпохи барокко, автор литературных «опытов» на оккультно-религиозные и естественнонаучные темы. Сэр Уи́льям О́слер (англ. William Osler; 12 июля 1849 года, Онтарио, Канада — 29 декабря 1919 года, Оксфорд, Великобритания) — канадский врач. Широко известен афоризм Ослера: "Начинающий врач выписывает по двадцать лекарств для каждой болезни; опытный врач – одно лекарство на двадцать болезней" Можно добавить ещё примечательные афоризмы Уильяма Ослера: "Одна из главных обязанностей врача — научить людей не принимать лекарства" "Наше главное дело не смотреть на то, что лежит в туманной дымке на расстоянии, а делать то, что лежит непосредственно под рукой" Сэр Норман Мур, 1–й баронет (8 января 1847 - 30 ноября 1922) - британский врач и историк, наиболее известный своей работой в Королевском колледже врачей и своими трудами по истории медицины. Поразительно, что у Джонсона и Боссуэлла был свой "Стэмфорд" - Томас Дэвис. Конечно, ничего сверхъестественного тут нет, но это очень интересно. Томас Дэвис **** Чего только не узнаешь. Это была цитата, да еще и стихотворная. Еще один вариант ее перевода - более прозаический - "Предмет людской науки - человек"

@темы: ШХ

---

пятница, 07 июля 2023 в 18:51

Пишет EricMackay:

Ясачные чуваши до систематического крещения в середине XVIII века (когда они получили привычные современному уху христианские имена) при имянаречении пользовались неимоверно широким разнообразием вариантов: от татарских имен до русских прозвищ, фамилий и даже существительных. Спонсоры сегодняшнего топа дня - чуваши Шерданской волости Чебоксрского уезда: Батька Петрушкин Товарыщ Самилин Половник Фетькин Мурза Васькин Литва Онькин Крыша Тимиров Полковник Селендеев Опраксин Семендеев Хованской Тибекеев Сахар Бараев Разин Яндеев Бурмистр Тойдураев Камисар Осипов А чуваш Ваня Костюнкин решил назвать двух своих сыновей Вахмист и Сержан (своеобразное переосмысление воинских чинов вахмистра и сержанта). t.me/resident_envoy/109

@темы: имена

---

пятница, 07 июля 2023 в 04:04

Пишет EricMackay:

Коммерческий факультет Северо-Маньчжурского университета, выпуск 1943 года. Интересный интернационал - половина преподавателей японцы (с одним затесавшимся китайцем), половина русские. Студенты почти все русские (кроме двух китайцев) и почти все девушки. Фото сперто отседова Северо-Маньчжурский университет был создан в 1938 году на основе Харбинского политехнического института. Последний был учрежден в апреле 1922 года на базе Русско-китайского техникума и до 1928 года назывался Русско-китайским политехническим институтом. Обучение в РКПИ и ХПИ велось на русском языке, для китайцев существовали специальные подготовительные курсы. Содержался институт за счет средств КВЖД и платы за обучение. После оккупации Маньчжурии японцами положение ХПИ стало ухудшаться, в 1938 году обучение было переведено на японский. Среди русских желающих учиться на японском почти не нашлось и русские студенты и преподаватели перешли в свежесозданный Северо-Маньчжурский университет. Последний работал до 1945 года, после чего на его базе был вновь создан Харбинский политехнический институт, уже чисто советский, существовавший до 1950-х годов.

@темы: 20 век: Россия и вокруг нее

---

Замечательный 1922 год. Археологи нашли могилу Тутанхамона, в Соединенном Королевстве создана служба BBC, в Канаде начали лечить диабет инсулином, а в бессмертном штате Алабама, США, идет судебный процесс. Вернулся муж с войны, обнаружил, что жена ему неверна... или верна, но как-то не так, вызывает подозрения, в общем, что-то много себе позволяет. Затем застал в компрометирующем положении (хотя и в одежде). С кем застал… с мужчиной, ярко выраженным чернокожим.

О ужас, расовое смешение – подсудное дело и суду никак от разбирательства не отвертеться, потому что принадлежность сторон у них на лице написана. Так что увы… «...вступили в брак или жили друг с другом в состоянии прелюбодеяния или блуда, поправ мир и достоинство штата Алабама». (В странных местах, скажу я вам, располагались у штата Алабама мир и особенно достоинство.) И вообще обвиняемый признал себя виновным при двух свидетелях. Все, большая круглая печать.

Адвокаты глотают нелатинскую лексику и дело идет на апелляцию этажом выше.

И этажом выше говорят: во-первых, ваш обвиняемый при свидетелях признал себя виновным в сознательном нарушении расовых законов… под дулом пистолета. Ваш свидетель обвинения, настолько потерял представление о реальности, что мало того, что наставил пушку на обвиняемого, чтобы получить данное признание, но еще и дал о том показания в суде. И второй свидетель, которого позвали послушать, как обвиняемый повторяет свое признание – для суда, спаси нас милосердный Боже – тоже показал, что детектив для такого случая достал оружие снова… учитывая, что обвиняемый – еще и пожилой человек, картина выходит замечательная. Право, даже в округе Джефферсон должны бы знать, что полученные таким манером свидетельства и доказательства судом не принимаются к рассмотрению в принципе.

И более того, говорят этажом выше, обвинение должно было доказать явным образом, не оставляющим места сомнению, что тут имело место беззаконное сношение и что участники оного а) принадлежали к разным расам и б) оба знали о том.
А у нас под вопросом остался и самый факт связи (кудряшки на голове ребенка, родившегося в браке двух итальянцев, в качестве аргумента предлагать все-таки не надо), но главное, главное, главное то, что ни обвинение, ни кто либо иной не представили убедительных доказательств, что вторая участница (если она участница) – белая и что обвиняемый был в курсе этого обстоятельства. В качестве доказательства ее статуса, всеми (включая мужа) приводился ровно один факт: что она родом из Италии… А она, во-первых, простите, с Сицилии (см. историю Сицилии), а во-вторых, Сицилия – это не кровь, это остров. Географический объект. На котором может жить (и живет) совершенно кто угодно. Как мог обвиняемый в таких условиях быть твердо преступно уверен, что она – не является потомком чернокожих и не имеет ни капли негритянской крови? Да никак не мог. А в этом случае его поведение, оставаясь аморальным, становится расово добросовестным.

Так что даже если бы обвинению удалось доказать прелюбодеяние – с чем у него увы, элемент преступного намерения недоказуем в принципе… на чем всем спасибо, все свободны за полным отсутствием дела. Решение суда низшей инстанции (будет торжественно утоплено в&hellip отменяется.
Занавес.

Кода: в наши дни это судебное решение систематически цитируется гражданами сицилийского происхождения как доказательство тому, что в те самые веселые времена их тоже не очень-то считали белыми. И, соответственно, в угнетатели они ры… происхождением не вышли. Потому что Сицилия – это географическое понятие, а жить там может кто угодно…
Установлено судом штата Алабама.

el-d.livejournal.com/288251.html

@темы: 19 век, СшА

---

открытки на тему белорусского языка. Первые две у меня есть в коллекции, остальное из сети фото. Интересная идея таких открыток - словариков. Конечно у меня много еще просто открыток на беларусском, но в данном случае интересен именно акцент на язык.

( Читать дальше... 

@темы: Вавилон-18, мой Гомель

---

если ходите на фэйсбук

О том что с годами меняется способность слышать определенные частоты.

( Свернуть 

Сделали пищалку котора позволяет определить сколько лет вашему слуху.

отмечаете на какой цифре перестаете слышать писк. У меня угадывает довольно точно. Утром когда высплюсь получается на три года моложе, вечером - свой возраст.

проверить тут

@темы: медицина

---

удалось снять троих, ксожалению удачливый с мышкой оказался слегка обрезан снизу:


Неудачливый опоздавший к раздаче после этого налетел на папашу выражая недовольство. Под катом оно и остальное.

( +8 

@темы: птички

---

В Кыргызстане вместо отчества разрешили брать матчество. Узнали, можно ли так в Беларуси

Отныне все взрослые жители Кыргызстана имеют право вместо отчества указывать в официальных документах матчество. Соответствующий закон был принят Конституционным судом этой страны, сообщает onliner.by со ссылкой на издание 24.kg.

А началось все с судебного иска женщины, потребовавшей разрешить ей вписать в паспорта своих детей матчество вместо отчества, доставшегося им от отца, который отказался участвовать в их дальнейшем воспитании.

Иск был отклонен с формулировкой: «Ребенок с матчеством в традиционном обществе может стать жертвой буллинга и стигматизации». В то же время суд решил законодательно закрепить за взрослыми кыргызами возможность выбирать между отчеством и матчеством самостоятельно. Теперь любой житель Кыргызстана, достигший 16 лет, может легко решить этот вопрос в паспортном столе.

«Законодательство должно содержать правовые положения, предоставляющие этой категории граждан такую возможность и не создавать условий для нарушений принципов равенства и запрета дискриминации по признаку пола», — сказано в разъяснениях суда.

Есть ли матчества в Беларуси? Нас этот вопрос тоже заинтересовал.

«Нет, в нашей стране все осталось по-прежнему. Ни одного подобного официального прецедента мы еще не регистрировали», — прокомментировала нам ситуацию начальник отдела ЗАГС администрации Московского района Елена Александровна Бурачевская.

Тем не менее в нашей стране есть как минимум один человек, использующий матчество: ведущий радиостанции «Юмор FM» Игнат Ольгович Мудко. В паспорт мы ему, конечно, не заглядывали, и, скорее всего, там все по классике. Но по легенде, которую Игнат Ольгович сам активно поддерживает, еще младенцем его подкинули в службу «Одно окно», и вместо отчества он взял себе имя женщины Ольги, которая занималась его воспитанием. vk.com/wall-99567177_1252030

@темы: имена

---

Записи звуков природы со всего мира: https://earth.fm/

Звуки есть разные. Есть тихие-мирные (шум дождя на пять с лишним часов), есть... впечатляющие (восход на каком-то скандинавском озере, где периодически гуси с криками пролетают прямо над головой, это мощно: https://earth.fm/recordings/dawn-at-ojesjon-lake/ Причем оно как симфония с ударами литавр: сперва тихо-тихо и ничто не предвещает, как вдруг...)

Короче, там много. kot-kam.livejournal.com/3625298.html

@темы: блокнот