можно построить такое же для своего дневника с помощью этого wordcloud.pagemon.net/
но при ближайшем рассмотрении вижу, что на облаке должно быть совсем другое. Непонятки
суббота, 11 октября 2014
можно построить такое же для своего дневника с помощью этого wordcloud.pagemon.net/
но при ближайшем рассмотрении вижу, что на облаке должно быть совсем другое. Непонятки
Последнее время у мужа на компе при онлайн просмотрах звук прерывается воем.
Наушники проверили - не они.
с записи слушает - никакого воя.
я на своем компе смотрю ту же передачу - никакого воя, у него - воет.
Не понимаю, что там происходит.
Наушники проверили - не они.
с записи слушает - никакого воя.
я на своем компе смотрю ту же передачу - никакого воя, у него - воет.
Не понимаю, что там происходит.
Уже кое-что было, но часть я точно не видела раньше
Творчество корейского художника Shin Jong Sik
bar-guzin.com/post339553484/?upd
читать дальше
Творчество корейского художника Shin Jong Sik
bar-guzin.com/post339553484/?upd
читать дальше
пятница, 10 октября 2014
10.10.2014 в 18:20
Пишет _FOTINA:ОНОМАСТИКА ДНЯ
В московском управлении ЗАГС рассказали о самых необычных именах 2014 года
За прошедшие девять месяцев в Москве появились на свет 103,2 тысячи новорожденных, в столичном управлении ЗАГС рассказали о необычных именах, которые москвичи давали детям в 2014 году.
Среди экзотических имен, которые не предусмотрены святцами и которые вряд ли можно объяснить иностранными заимствованиями, есть, например, Рассвет и Луна, сообщает газета «Вести». Кстати, в первой половине 2014 года ни одного такого имени зафиксировано не было.
В прошлые годы маленькие жители столицы получали такие необычные имена, как Еремей Покровитель, Лука-Счастье, Саммерсет Оушен, Огнеслав, Мононо Никита, Архип-Урал, Кит, Радость и Океана.
читать дальше
URL записиВ московском управлении ЗАГС рассказали о самых необычных именах 2014 года
За прошедшие девять месяцев в Москве появились на свет 103,2 тысячи новорожденных, в столичном управлении ЗАГС рассказали о необычных именах, которые москвичи давали детям в 2014 году.
Среди экзотических имен, которые не предусмотрены святцами и которые вряд ли можно объяснить иностранными заимствованиями, есть, например, Рассвет и Луна, сообщает газета «Вести». Кстати, в первой половине 2014 года ни одного такого имени зафиксировано не было.
В прошлые годы маленькие жители столицы получали такие необычные имена, как Еремей Покровитель, Лука-Счастье, Саммерсет Оушен, Огнеслав, Мононо Никита, Архип-Урал, Кит, Радость и Океана.
читать дальше
10.10.2014 в 13:46
Пишет Товарищ Бесплатно:Яндекс позволяет отслеживать поисковые запросы онлайн
company.yandex.ru/researches/interes/
"Купить дом на юге" - ищет грустный и холодный Магадан
"как адаптироваться за границей" - печально ищет Швеция
URL записиcompany.yandex.ru/researches/interes/
"Купить дом на юге" - ищет грустный и холодный Магадан
"как адаптироваться за границей" - печально ищет Швеция
В одном и том же письме Дойл сообщает матери о предложении «Стрэнда» продолжить серию «холмсовских» рассказов и о своем решении оставить медицинскую карьеру, чтобы посвятить себя профессии писателя. Он также пишет ей еще об одном любопытном обстоятельстве: «Я продал свои глазные инструменты за шесть фунтов десять шиллингов и на эти деньги куплю себе фотографический аппарат»[1]. В литературной карьере создателя Шерлока Холмса можно увидеть результат научного интереса к усилению визуальных возможностей человеческого глаза и практического подхода к окулярным возможностям камеры. Дойл буквально сменил медицину на объектив и на самого зоркого в мире сыщика.
Как мы уже отметили, годы появления «Приключений Холмса» в печати были весьма важным периодом в истории становления фотографии. «Кодак» усовершенствовал и популяризировал процесс фотографирования: влажную пластинку сменила сухая фотопластина и фиксированный фокус — эта технология стала развиваться в 1851-м и доминирует на рынке до сегодняшнего дня[2]. В] 887 году, за несколько лет до того, как Шерлок Холмс был представлен читающей публике, на рынок Англии благодаря изобретению сухой фотопластины вышел продукт, вызвавший огромный энтузиазм публики — сродни тому, с каким был встречен Холмс. Речь идет о так называемой «детективной камере» — ее можно было спрятать в трость или за бутоньерку и совершенно незаметно сфотографировать человека. Некоторые из таких новых камер, продававшихся по доступным ценам, рекламировались в том самом журнале, в котором впервые были опубликованы и рассказы о Холмсе; в иных статьях «Стрэнда» говорилось о «чудесах современной фотографии» и ее роли в раскрытии преступлений. В том же номере журнала, где был напечатан первый рассказ «Приключений Шерлока Холмса», была опубликована и статья о «детективной камере с гарантией», озаглавленная «Лондон с высоты птичьего полета». Расписывая новейшие усовершенствования, автор упивался тем, что во время войны можно будет «направить эту славную камеру сверху на позиции грозного врага, заснять его технику и расположение, а потом уж сбросить хорошенькую бомбу прямо ему на голову — представьте только, как это будет чудесно!»
Из этого описания ясно видно, что камера воспринималась не только как способ «установления истины», но и как орудие национальной разведки и обороны: за щелканьем затвора фотоаппарата непосредственно следует взрыв бомбы. В то же самое время технология детективной камеры с сухой пластинкой и фиксированным фокусом позволяла как любителям, так и журналистам делать моментальные снимки без ведома фотографируемых. Эта практика настолько распространилась, что газета «Нью-Йорк тайме» публиковала жалобы на «охотников с ‘кодаками’», вторгающихся в частную жизнь граждан. В Англии газета «Уикли тайме энд экоу» приветствовала формирование «Ассоциации бдительных», единственной целью которой было «преследование мерзавцев с камерами, которые шатаются по пляжам и фотографируют выходящих из воды леди». В свете этих веяний термин «детективная камера» кажется вполне уместным: и камеры, и детективы, в честь которых они были названы, «нацеливаясь» на некий объект, присваивали его «идентичность» и в свою очередь требовали определенного контроля.
читать дальше
Как мы уже отметили, годы появления «Приключений Холмса» в печати были весьма важным периодом в истории становления фотографии. «Кодак» усовершенствовал и популяризировал процесс фотографирования: влажную пластинку сменила сухая фотопластина и фиксированный фокус — эта технология стала развиваться в 1851-м и доминирует на рынке до сегодняшнего дня[2]. В] 887 году, за несколько лет до того, как Шерлок Холмс был представлен читающей публике, на рынок Англии благодаря изобретению сухой фотопластины вышел продукт, вызвавший огромный энтузиазм публики — сродни тому, с каким был встречен Холмс. Речь идет о так называемой «детективной камере» — ее можно было спрятать в трость или за бутоньерку и совершенно незаметно сфотографировать человека. Некоторые из таких новых камер, продававшихся по доступным ценам, рекламировались в том самом журнале, в котором впервые были опубликованы и рассказы о Холмсе; в иных статьях «Стрэнда» говорилось о «чудесах современной фотографии» и ее роли в раскрытии преступлений. В том же номере журнала, где был напечатан первый рассказ «Приключений Шерлока Холмса», была опубликована и статья о «детективной камере с гарантией», озаглавленная «Лондон с высоты птичьего полета». Расписывая новейшие усовершенствования, автор упивался тем, что во время войны можно будет «направить эту славную камеру сверху на позиции грозного врага, заснять его технику и расположение, а потом уж сбросить хорошенькую бомбу прямо ему на голову — представьте только, как это будет чудесно!»
Из этого описания ясно видно, что камера воспринималась не только как способ «установления истины», но и как орудие национальной разведки и обороны: за щелканьем затвора фотоаппарата непосредственно следует взрыв бомбы. В то же самое время технология детективной камеры с сухой пластинкой и фиксированным фокусом позволяла как любителям, так и журналистам делать моментальные снимки без ведома фотографируемых. Эта практика настолько распространилась, что газета «Нью-Йорк тайме» публиковала жалобы на «охотников с ‘кодаками’», вторгающихся в частную жизнь граждан. В Англии газета «Уикли тайме энд экоу» приветствовала формирование «Ассоциации бдительных», единственной целью которой было «преследование мерзавцев с камерами, которые шатаются по пляжам и фотографируют выходящих из воды леди». В свете этих веяний термин «детективная камера» кажется вполне уместным: и камеры, и детективы, в честь которых они были названы, «нацеливаясь» на некий объект, присваивали его «идентичность» и в свою очередь требовали определенного контроля.
читать дальше
Надо сказать, что самая большая трудность для полиции не установление личности преступника, а сбор доказательств преступления. Нераскрытые преступления редки, а если говорить о серьезных грабежах — редки чрезвычайно. Если бы автор историй о Шерлоке Холмсе был анонимом и мы хотели бы узнать, кто он такой, искать его следовало бы в узком кругу известных прозаиков. Когда совершается крупный подлог, или на редкость дерзкая кража со взломом, или в обращение поступают фальшивые купюры, преступников находят в кругу не менее узком. И в том и в другом случае можно также узнать тайну, выведав ее у лица, которому доверяет автор — или преступник. Обыкновенно так все и происходит. Порой нетрудно собрать и улики, но даже все это вместе — еще не доказательства.
Полиции наших соседей не знакомы трудности такого рода. Во Франции, например, чтобы произвести арест, довольно не только улик, но и простого подозрения, а необходимые доказательства добывают по-еле, причем для их сбора используются сведения, полученные от обвиняемого. Но в нашей стране дело контролируется не полицией. Обвиняемый должен первым делом предстать перед магистратом, которому следует доложить состав преступления и основания для ареста. Ревностнее всего заключенного оберегают от любых попыток получить у него признания, которые могут быть использованы против него. Но Шерлока Холмса это не смущает.
Когда мы впервые с ним встречаемся в “Этюде в багровых тонах”, он заявляет о своем презрении к Солнечной системе — стоит ли после этого удивляться его безразличию к тонкостям английского законодательства? Так, мы узнаем, что Джефферсон Хоуп “предстал перед магистратом в течение недели”[5]. В “Человеке с рассеченной губой” полиция на Боу-стрит “замяла дело” — надо думать, оно вообще не дошло до магистрата. А заключительная сцена “Знака четырех” и вовсе напоминает рождественскую сказку Диккенса. Джонатан Смолл сидит с нашими двумя друзьями и охраняющим его офицером в хорошо знакомой нам квартире на Бейкер-стрит, и, устроившись в уютном кресле, держа в руке стакан спиртного, он не без приятности целый час живописует историю своих преступлений. Более того, в конце концов доктору Ватсону дозволяется унести с собой вещественное доказательство — ларец с драгоценностями, в котором якобы лежат великие сокровища. Он везет его в кебе в дом своей невесты и в ее присутствии взламывает ларец кочергой!
Но подвиги нашего героя по части покрытия уголовных преступлений затмевают даже эти чудеса. Иные из нас, полицейских, порою тоже покрывают виновных, но не без опаски и в маловажных случаях. Холмс же демонстрирует откровенное презрение к закону, покрывая уголовные преступления исключительной тяжести. — вспомним “Голубой карбункул” или “Берилловую диадему”. А в “Тайне Боскомской долины” он долго не выдает убийцу, хотя обвинение предъявлено невиновному.
Сделать еще один шаг в этом направлении — указать читателю на некоторые неточности в описании законов и деятельности полиции — было бы невежливо по отношению к выдающемуся писателю, которому мы обязаны этими чудесными историями. Ведь цель его, как говорилось выше, не в том, чтобы в назидание полицейским провести расследование запутанного преступления (лучшие рассказы Конан Дойла порой и вовсе не имеют отношения к преступлению), но чтобы развить у нас привычку думать, причем думать, как сам он выразился, “аналитически” — то есть “думать в другой последовательности”. Все классы общества могут извлечь пользу из этого урока, и более всего необходим он тем, кто полагает, будто менее всего в нем нуждается, иначе говоря, людям науки: ученым и преподавателям.
Шерлок Холмс: детектив с точки зрения Скотленд-Ярда
Роберт Андерсон (1841–1918) — крупный специалист по уголовному праву, долгое время работал в британской полиции; кроме того, он всю жизнь занимался богословием. С 1888-го по 1901 год Роберт Андерсон возглавлял уголовный сыск Скотленд-Ярда, а по уходе со службы получил рыцарский титул. Его статья о Шерлоке Холмсе написана в 1903 году.
(Насколько помню, его имя упоминалось, когда речь шла о деле Джека-Потрошителя)
Полиции наших соседей не знакомы трудности такого рода. Во Франции, например, чтобы произвести арест, довольно не только улик, но и простого подозрения, а необходимые доказательства добывают по-еле, причем для их сбора используются сведения, полученные от обвиняемого. Но в нашей стране дело контролируется не полицией. Обвиняемый должен первым делом предстать перед магистратом, которому следует доложить состав преступления и основания для ареста. Ревностнее всего заключенного оберегают от любых попыток получить у него признания, которые могут быть использованы против него. Но Шерлока Холмса это не смущает.
Когда мы впервые с ним встречаемся в “Этюде в багровых тонах”, он заявляет о своем презрении к Солнечной системе — стоит ли после этого удивляться его безразличию к тонкостям английского законодательства? Так, мы узнаем, что Джефферсон Хоуп “предстал перед магистратом в течение недели”[5]. В “Человеке с рассеченной губой” полиция на Боу-стрит “замяла дело” — надо думать, оно вообще не дошло до магистрата. А заключительная сцена “Знака четырех” и вовсе напоминает рождественскую сказку Диккенса. Джонатан Смолл сидит с нашими двумя друзьями и охраняющим его офицером в хорошо знакомой нам квартире на Бейкер-стрит, и, устроившись в уютном кресле, держа в руке стакан спиртного, он не без приятности целый час живописует историю своих преступлений. Более того, в конце концов доктору Ватсону дозволяется унести с собой вещественное доказательство — ларец с драгоценностями, в котором якобы лежат великие сокровища. Он везет его в кебе в дом своей невесты и в ее присутствии взламывает ларец кочергой!
Но подвиги нашего героя по части покрытия уголовных преступлений затмевают даже эти чудеса. Иные из нас, полицейских, порою тоже покрывают виновных, но не без опаски и в маловажных случаях. Холмс же демонстрирует откровенное презрение к закону, покрывая уголовные преступления исключительной тяжести. — вспомним “Голубой карбункул” или “Берилловую диадему”. А в “Тайне Боскомской долины” он долго не выдает убийцу, хотя обвинение предъявлено невиновному.
Сделать еще один шаг в этом направлении — указать читателю на некоторые неточности в описании законов и деятельности полиции — было бы невежливо по отношению к выдающемуся писателю, которому мы обязаны этими чудесными историями. Ведь цель его, как говорилось выше, не в том, чтобы в назидание полицейским провести расследование запутанного преступления (лучшие рассказы Конан Дойла порой и вовсе не имеют отношения к преступлению), но чтобы развить у нас привычку думать, причем думать, как сам он выразился, “аналитически” — то есть “думать в другой последовательности”. Все классы общества могут извлечь пользу из этого урока, и более всего необходим он тем, кто полагает, будто менее всего в нем нуждается, иначе говоря, людям науки: ученым и преподавателям.
Шерлок Холмс: детектив с точки зрения Скотленд-Ярда
Роберт Андерсон (1841–1918) — крупный специалист по уголовному праву, долгое время работал в британской полиции; кроме того, он всю жизнь занимался богословием. С 1888-го по 1901 год Роберт Андерсон возглавлял уголовный сыск Скотленд-Ярда, а по уходе со службы получил рыцарский титул. Его статья о Шерлоке Холмсе написана в 1903 году.
(Насколько помню, его имя упоминалось, когда речь шла о деле Джека-Потрошителя)
Придумал из головы?
Нет, разумеется. По двум причинам.
Во-первых, у него были свои предшественники. Знаменитые и малозаметные. Достойные и не очень. Собственные и иноземные.
Основателем английского детективного романа считается Уильям Уилки Коллинз (1824 - 1889), свойственник Диккенса, его друг и сотрудник издававшихся им журналов. Рассказчик он был удивительный. Еще в школе-пансионе товарищи просиживали ночами, слушая истории, которые он сочинял. В литературе этот его дар проявился, правда, не сразу. Юношей он мечтал повидать дальние страны и даже поступил в чаеторговую фирму в надежде, что его пошлют куда-нибудь на Восток, но работа ему нашлась в Лондоне, и притом скучная, совсем ему не по нраву. Его засадили за отчеты о состоянии китайского рынка и заставили изучать бухгалтерию. В далекие страны пришлось переноситься силой воображения, и молодой клерк написал роман из жизни полинезийских дикарей, не знающих цивилизации, а потому исполненных благородных чувств. В Лондоне не нашлось ни одного издателя, который пожелал бы его опубликовать, и юный автор был возмущен. Его роман неправдоподобен? Им ли судить?! Он, конечно, никогда не был в Полинезии и вообще в жизни не видел ни одного дикаря, но они-то - они, что, ездили? Они, что, видали?!
С чаеторговлей не получилось. Он это бросил. Выучился на юриста, но и здесь незадача - в суде ни разу не выступил. И это бросил. С писательством тоже дело шло ни шатко, ни валко. Печататься начал, но без особого успеха. Однако этого дела бросить не мог. Был прирожденным писателем.
Слава пришла с шестым романом. В 1856 году Коллинз случайно купил у букиниста на набережной Сены книгу Межана "Знаменитые судебные процессы" и в ней вычитал историю, которая легла в основу "Женщины в белом". Когда четыре года спустя вышла эта книга, тридцатишестилетний писатель стал классиком "сенсационного романа".
Слово это обозначало определенный жанр. Мы сегодня назвали бы его "остросюжетным". Но применительно к Коллинзу оно имело прямой смысл. Это в самом деле была литературная сенсация. Книгу прочли все.
А восемь лет спустя все читали "Лунный камень" (1868).
читать дальше
Нет, разумеется. По двум причинам.
Во-первых, у него были свои предшественники. Знаменитые и малозаметные. Достойные и не очень. Собственные и иноземные.
Основателем английского детективного романа считается Уильям Уилки Коллинз (1824 - 1889), свойственник Диккенса, его друг и сотрудник издававшихся им журналов. Рассказчик он был удивительный. Еще в школе-пансионе товарищи просиживали ночами, слушая истории, которые он сочинял. В литературе этот его дар проявился, правда, не сразу. Юношей он мечтал повидать дальние страны и даже поступил в чаеторговую фирму в надежде, что его пошлют куда-нибудь на Восток, но работа ему нашлась в Лондоне, и притом скучная, совсем ему не по нраву. Его засадили за отчеты о состоянии китайского рынка и заставили изучать бухгалтерию. В далекие страны пришлось переноситься силой воображения, и молодой клерк написал роман из жизни полинезийских дикарей, не знающих цивилизации, а потому исполненных благородных чувств. В Лондоне не нашлось ни одного издателя, который пожелал бы его опубликовать, и юный автор был возмущен. Его роман неправдоподобен? Им ли судить?! Он, конечно, никогда не был в Полинезии и вообще в жизни не видел ни одного дикаря, но они-то - они, что, ездили? Они, что, видали?!
С чаеторговлей не получилось. Он это бросил. Выучился на юриста, но и здесь незадача - в суде ни разу не выступил. И это бросил. С писательством тоже дело шло ни шатко, ни валко. Печататься начал, но без особого успеха. Однако этого дела бросить не мог. Был прирожденным писателем.
Слава пришла с шестым романом. В 1856 году Коллинз случайно купил у букиниста на набережной Сены книгу Межана "Знаменитые судебные процессы" и в ней вычитал историю, которая легла в основу "Женщины в белом". Когда четыре года спустя вышла эта книга, тридцатишестилетний писатель стал классиком "сенсационного романа".
Слово это обозначало определенный жанр. Мы сегодня назвали бы его "остросюжетным". Но применительно к Коллинзу оно имело прямой смысл. Это в самом деле была литературная сенсация. Книгу прочли все.
А восемь лет спустя все читали "Лунный камень" (1868).
читать дальше
Начать с того, что разговор о невежестве Холмса от рассказа к рассказу все больше выглядит как обыкновенный поклеп. Человек, который никогда не слышал о Копернике, не мог кончить даже среднюю школу. Но сразу же после "Этюда в багровых тонах" талантливый самоучка начинает уходить в прошлое. Он явно получил хорошее классическое образование, поскольку то и дело сыпет цитатами из латинских авторов, да и вообще неплохо начитан. Еще в первой повести у нас закрадывается подозрение, что он знает немецкий язык - не выучил же он, как будет по-немецки "месть" специально для того, чтобы при случае прочитать это слово на стене комнаты, где произошло убийство! В дальнейшем выясняется, что он читал в подлиннике Гете, и как-то раз он словно бы между делом упоминает письма Флобера к Жорж Санд ("Союз рыжих"). Нет, не какое-нибудь известное произведение Флобера, а именно его письма, представляющие интерес для знатоков литературы. Высказывания французского теоретика классицизма Никола Буало (1636 1711), "Поэтическое искусство" (1674) которого он читал в подлиннике, тоже ему знакомы. Дальше - больше. Шерлок Холмс, оказывается, читал не только Бальзака, но и персидского поэта XVI века Хафиза Ширази. Творчество Петрарки он тоже хорошо знает. Что уж тут говорить о современных ему писателях вроде Джорджа Мередита, романы которого он как-то раз предлагает Уотсону обсудить, оставив все второстепенные дела на завтра ("Тайна Боскомской долины"). А однажды в его речах возникает реминисценция с "Хромым бесом" (1707) французского писателя Алена Рене Лесажа (1668 1747). "Если бы мы с вами могли... вылететь из окна и, витая над этим огромным городом, приподнять крыши и заглянуть внутрь домов, то... вся изящная словесность с ее условными и заранее предрешенными развязками показалась бы нам плоской" (рассказ "Установление личности"). Как нетрудно заметить, чтобы сказать это, недостаточно прочитать "Хромого беса" - надо знать еще и "всю изящную словесность".
Словом, утверждение о неначитанности Холмса, а тем более об отсутствии у него интереса к литературе, рассыпается в прах.
Он вообще, как выясняется, способен с пониманием судить о множестве предметов, и однажды, к немалому, думается, удивлению Уотсона, заговорил с ним о средневековой керамике, о мистериях, о скрипках Страдивари, буддизме Цейлона и о военных кораблях будущего.
Стоит ли после всего сказанного удивляться тому, что Шерлок Холмс не только кончил школу, но и, как узнаем мы из рассказа "Обряд дома Месгрейвов", прошел курс в университете.
Правда, вопрос о его знании живописи остается некоторое время открытым. Однажды они с Уотсоном заходят в картинную галерею на Бонд-стрит, и поскольку Шерлок Холмс (увы, мы узнаем об этом впервые) "обладал удивительной способностью отрешаться от мыслей о делах", "он весь ушел в созерцание полотен современных бельгийских художников и два часа, по-видимому, ни разу не вспомнил о странной истории, в которую силой обстоятельств вовлекло и нас. Всю дорогу от картинной галереи до отеля "Нортумберленд" он говорил только о живописи, несмотря на то, что понятия его в этой области отличались крайней примитивностью". Но Шерлок Холмс по всей видимости внимательно читал все, что писал о нем доктор Уотсон, и в скором времени не замедлил не только попенять ему за сказанное, но и на конкретном примере доказать, насколько тот неправ. Разглядывая семейные портреты в Баскервиль-холле, он сразу определяет, какой из них написан Неллером, а какой Рейнольдсом. И как раз это умение видеть и чувствовать помогает ему разглядеть в старинном портрете, изображающем Хью Баскервиля, черты фамильного сходства с преступником Стэплтоном. Теперь он вправе сказать Уотсону, что тот не доверяет его суждениям о живописи исключительно из чувства соперничества - у них разные вкусы.
Но вот во всем, что касается музыки, Уотсон без труда отказывается от своих прежних суждений. Шерлок Холмс, как вскоре узнает его друг, ходит на концерты и не так уж мало знает об этом искусстве: "Помните, что говорил Даврин о музыке?" С некоторых пор он уже не "пилит" на скрипке, а прекрасно на ней играет. И не только исполняет чужие пьесы, но и сочиняет собственные. Правда, он не записывает свои сочинения - он импровизирует, а это подразумевает очень щедрый талант. Он убежден, что в другой раз создаст нечто, нисколько не уступающее сегодняшнему.
И в самом деле, человек со столь обостренными и утонченными чувствами не может быть иным. Конечно, он сыщик, но прежде всего он художник, и способность раскрыть любое преступление - это та сторона его натуры, в которой фиксируются все его таланты.
Один из них, впрочем, главнейший.
Шерлок Холмс - великий актер.
Да, великий. Иначе не скажешь.
Словом, утверждение о неначитанности Холмса, а тем более об отсутствии у него интереса к литературе, рассыпается в прах.
Он вообще, как выясняется, способен с пониманием судить о множестве предметов, и однажды, к немалому, думается, удивлению Уотсона, заговорил с ним о средневековой керамике, о мистериях, о скрипках Страдивари, буддизме Цейлона и о военных кораблях будущего.
Стоит ли после всего сказанного удивляться тому, что Шерлок Холмс не только кончил школу, но и, как узнаем мы из рассказа "Обряд дома Месгрейвов", прошел курс в университете.
Правда, вопрос о его знании живописи остается некоторое время открытым. Однажды они с Уотсоном заходят в картинную галерею на Бонд-стрит, и поскольку Шерлок Холмс (увы, мы узнаем об этом впервые) "обладал удивительной способностью отрешаться от мыслей о делах", "он весь ушел в созерцание полотен современных бельгийских художников и два часа, по-видимому, ни разу не вспомнил о странной истории, в которую силой обстоятельств вовлекло и нас. Всю дорогу от картинной галереи до отеля "Нортумберленд" он говорил только о живописи, несмотря на то, что понятия его в этой области отличались крайней примитивностью". Но Шерлок Холмс по всей видимости внимательно читал все, что писал о нем доктор Уотсон, и в скором времени не замедлил не только попенять ему за сказанное, но и на конкретном примере доказать, насколько тот неправ. Разглядывая семейные портреты в Баскервиль-холле, он сразу определяет, какой из них написан Неллером, а какой Рейнольдсом. И как раз это умение видеть и чувствовать помогает ему разглядеть в старинном портрете, изображающем Хью Баскервиля, черты фамильного сходства с преступником Стэплтоном. Теперь он вправе сказать Уотсону, что тот не доверяет его суждениям о живописи исключительно из чувства соперничества - у них разные вкусы.
Но вот во всем, что касается музыки, Уотсон без труда отказывается от своих прежних суждений. Шерлок Холмс, как вскоре узнает его друг, ходит на концерты и не так уж мало знает об этом искусстве: "Помните, что говорил Даврин о музыке?" С некоторых пор он уже не "пилит" на скрипке, а прекрасно на ней играет. И не только исполняет чужие пьесы, но и сочиняет собственные. Правда, он не записывает свои сочинения - он импровизирует, а это подразумевает очень щедрый талант. Он убежден, что в другой раз создаст нечто, нисколько не уступающее сегодняшнему.
И в самом деле, человек со столь обостренными и утонченными чувствами не может быть иным. Конечно, он сыщик, но прежде всего он художник, и способность раскрыть любое преступление - это та сторона его натуры, в которой фиксируются все его таланты.
Один из них, впрочем, главнейший.
Шерлок Холмс - великий актер.
Да, великий. Иначе не скажешь.
Английскому читателю, когда речь заходила о пристрастии к наркотикам, сразу вспоминался Томас де Квинси (1785 - 1859) - замечательный писатель из поздних романтиков. Английский романтизм не был богат прозаиками, и де Квинси читали с увлечением, годами. Читали его и во времена Конан Дойля он упоминается в рассказе "Человек с рассеченной губой". Увлекался де Квинси и Чарльз Диккенс. По его роману "Клостергейм" (1839) он назвал город, где происходит действие "Тайны Эдвина Друда".
Томас де Квинси, будучи студентом Оксфорда, заболел и, дабы заглушить боль, начал принимать опий, к которому скоро пристрастился, и потом выпустил книгу "Исповедь английского курильщика опия" (1812). Книга эта оказалась такой талантливой и полной таких необыкновенных видений, что она на многие десятилетия сделалась настольной для десятков тысяч людей.
Де Квинси был и вправду человеком острого, парадоксального ума и большой фантазии. На его очерк "Убийство как один из видов изящных искусств" опирался, например, не меньший мастер иронического рассказа Р. Л. Стивенсон в своих "Похождениях принца Флоризеля".
"Существует, - рассказывает нам де Квинси, - некий клуб любителей убийств, в котором регулярно читаются доклады о самых остроумно задуманных и искусно совершенных преступлениях. Задача клуба - выискать наиболее совершенные, исполненные художественных достоинств виды этого искусства. Один из подобных докладов де Квинси и излагает в своем очерке. К убийству, говорит докладчик, не следует относиться слишком легкомысленно. "Если человек начинает злоупотреблять убийствами, то скоро и грабеж окажется ему нипочем, от грабежа же он перейдет к пьянству и нарушению дня субботнего, а далее к невежливости и неаккуратности. Стоит вам вступить на этот скользкий путь - и невозможно представить себе, до чего вы дойдете".
Это была одна из первых попыток "дразнить буржуа", доказывая ему относительность казалось бы на века вечные установленных моральных понятий. Со временем появится еще и подобного типа очерк Оскара Уайлда "Кисть, перо и отрава".
Томас де Квинси, будучи студентом Оксфорда, заболел и, дабы заглушить боль, начал принимать опий, к которому скоро пристрастился, и потом выпустил книгу "Исповедь английского курильщика опия" (1812). Книга эта оказалась такой талантливой и полной таких необыкновенных видений, что она на многие десятилетия сделалась настольной для десятков тысяч людей.
Де Квинси был и вправду человеком острого, парадоксального ума и большой фантазии. На его очерк "Убийство как один из видов изящных искусств" опирался, например, не меньший мастер иронического рассказа Р. Л. Стивенсон в своих "Похождениях принца Флоризеля".
"Существует, - рассказывает нам де Квинси, - некий клуб любителей убийств, в котором регулярно читаются доклады о самых остроумно задуманных и искусно совершенных преступлениях. Задача клуба - выискать наиболее совершенные, исполненные художественных достоинств виды этого искусства. Один из подобных докладов де Квинси и излагает в своем очерке. К убийству, говорит докладчик, не следует относиться слишком легкомысленно. "Если человек начинает злоупотреблять убийствами, то скоро и грабеж окажется ему нипочем, от грабежа же он перейдет к пьянству и нарушению дня субботнего, а далее к невежливости и неаккуратности. Стоит вам вступить на этот скользкий путь - и невозможно представить себе, до чего вы дойдете".
Это была одна из первых попыток "дразнить буржуа", доказывая ему относительность казалось бы на века вечные установленных моральных понятий. Со временем появится еще и подобного типа очерк Оскара Уайлда "Кисть, перо и отрава".
Тоже из кагарлицкого:
Королева Виктория вступила на престол восемнадцати лет, умерла восьмидесяти двух. Ее похороны были словно бы прощанием с целой эпохой. Но эпоха эта оказалась такой длительной, что прощаться с ней начали задолго до ее действительного конца. После Диккенса - а он умер в 1870 году - не родилось нового поэта будней. Напротив, теперь в глаза бросалась их серость, и появились писатели, предпочитавшие писать серость серыми красками - английские натуралисты. Они были очень заметны и при этом не очень читаемы. "Унылая школа" - называл английский натурализм Герберт Уэллс. "Неужели эта неприятная глазу серость действительно отражает жизнь, пусть даже речь идет о жизни мелкой буржуазии? - писал Уэллс в рецензии на роман главы этой школы Джорджа Гиссинга. - Не этот ли дальтонизм мистера Гиссинга придает его роману все достоинства и недостатки фотографии? Я, со своей стороны, не верю, что жизнь какой-либо социальной прослойки исполнена такой же скуки, как его унылый роман. Способность быть счастливым - это прежде всего вопрос темперамента, и я утверждаю, что истинный реализм видит сразу и счастливую и несчастливую стороны жизни".
от Шано: вот кстати да, в упор не понимаю, когда о средневековье пишут сплошные ужосы инквизиции. И когда фильмы о викторианском времени снимают аля гризайль или там сквозь сепию, тоже не понимаю. Жизнь была красочной всегда, и люди всегда ее видели. И это я щас не только о серости внешней, но и о серости внутренней.
Человек не может жить в серости.
В серости он умирает.
Королева Виктория вступила на престол восемнадцати лет, умерла восьмидесяти двух. Ее похороны были словно бы прощанием с целой эпохой. Но эпоха эта оказалась такой длительной, что прощаться с ней начали задолго до ее действительного конца. После Диккенса - а он умер в 1870 году - не родилось нового поэта будней. Напротив, теперь в глаза бросалась их серость, и появились писатели, предпочитавшие писать серость серыми красками - английские натуралисты. Они были очень заметны и при этом не очень читаемы. "Унылая школа" - называл английский натурализм Герберт Уэллс. "Неужели эта неприятная глазу серость действительно отражает жизнь, пусть даже речь идет о жизни мелкой буржуазии? - писал Уэллс в рецензии на роман главы этой школы Джорджа Гиссинга. - Не этот ли дальтонизм мистера Гиссинга придает его роману все достоинства и недостатки фотографии? Я, со своей стороны, не верю, что жизнь какой-либо социальной прослойки исполнена такой же скуки, как его унылый роман. Способность быть счастливым - это прежде всего вопрос темперамента, и я утверждаю, что истинный реализм видит сразу и счастливую и несчастливую стороны жизни".
от Шано: вот кстати да, в упор не понимаю, когда о средневековье пишут сплошные ужосы инквизиции. И когда фильмы о викторианском времени снимают аля гризайль или там сквозь сепию, тоже не понимаю. Жизнь была красочной всегда, и люди всегда ее видели. И это я щас не только о серости внешней, но и о серости внутренней.
Человек не может жить в серости.
В серости он умирает.
Он знает все, что имеет отношение к его профессии, и ровно ничего из того, что, по его понятиям, отношения к ней не имеет. Он как-то никогда не задумывался, вращается Земля вокруг Солнца, или Солнце вокруг Земли, не слыхал о Копернике, не испытывает ровно никакого интереса к литературе и, тем более, - к философии, и, хотя то и дело берется за скрипку, не столько играет, сколько пилит на ней, чтобы сосредоточиться.
Зато, как сразу же выясняется, круг дисциплин, необходимых сыщику, весьма обширен. Тут и целые науки, которыми он увлекается, - в первую очередь, конечно, химия - тут и огромное число прикладных знаний. Он написал брошюру о пепле от всех возможных сортов табака, а впоследствии до нас доходят сведения о том, что он умеет различать семьдесят три вида духов, сорок два различных отпечатка велосипедных шин и с большим, всегда плодотворным вниманием относится к множеству житейских мелочей: "трубки бывают обычно очень интересны, - сказал он. - Ничто другое не заключает в себе столько индивидуального, кроме, может быть, часов да шнурков на ботинках" ("Желтое лицо"). При этом факты ему нужны достовернейшие. В "Пестрой ленте" он, например, говорит Уотсону: "Вначале я пришел к совершенно неправильным выводам... и это доказывает, как опасно опираться на неточные данные".
Эта присущая Шерлоку Холмсу сосредоточенность на внешней стороне жизни сейчас, больше чем сто лет спустя после Конан Дойля, кажется нам сама собой разумеющейся - ведь научные методы расследования сделались с тех пор неотъемлемой частью уголовного розыска. Но в то время - даже при том, что автор рассказов и повестей о Шерлоке Холмсе кое-чем обязан Эдгару По и Эмилю Габорио, - она была относительной новинкой. Во всяком случае в пределах сыска.
В области науки как таковой она, напротив, имела достаточно давнюю традицию. Причем преимущественно английскую.
Утверждение индуктивного метода (как говорилось, Шерлок Холмс в полном согласии с Конан Дойлем называет его почему-то дедуктивным) было величайшей заслугой родоначальника английского материализма Фрэнсиса Бэкона (1561 - 1626). Именно Бэкон покончил со средневековой наукой, которая начинала с общих положений и потом подыскивала факты, их подтверждающие. И если Шерлок Холмс отказывается делать какие-либо заключения иначе как в полном обладании точными данными, то он лишь следует давней английской научной традиции. Конечно, у него тоже всякий раз есть для начала своя рабочая гипотеза, но чаще всего - не одна, и он принимает ту из них, которая подтверждается объективными результатами беспристрастного исследования.
Впрочем, в данном случае слова "давняя традиция" не вполне уместны. Применительно к Конан Дойлю и его не очень начитанному в истории философии и, вероятно, именно поэтому нетвердому в философской терминологии герою лучше назвать ее "обновленной".
В годы, когда формировалось мировоззрение Конан Дойля, был очень влиятелен позитивизм. Этот термин ввел французский философ Огюст Конт (1798 - 1857). В своем шеститомном "Курсе позитивной философии" (1830 1842) он доказывал, что человечество знало три этапа интеллектуального развития - теологический, метафизический и позитивный, то есть научный. Он же создал классификацию наук по мере уменьшения их абстрактности.
Английские позитивисты пришли только чуть позже. Джон Стюарт Милль (1806 - 1873) создал свою "Систему логики" в 1843 году. В этом двухтомном труде он разработал индуктивную логику, в которой видел умственный инструмент всех наук. А во второй половине того же века огромное влияние приобрел позитивист Герберт Спенсер (1820 - 1903), друживший со знаменитым дарвинистом Томасом Хаксли (Гексли) и отстаивавший свободу научного познания.
Шерлок Холмс, надо думать, не читал ни Конта, ни Милля, ни Спенсера, но их идеи, что называется, витали в воздухе, и усвоить эти идеи, в самом, разумеется, общем виде, ровно ничего не стоило. И если бы это не выглядело натяжкой, а то и абсурдом, можно было бы предположить, что Шерлок Холмс читал "Систему логики" Милля. Утверждать нечто подобное, конечно, не приходится - ведь наш герой, как говорилось, путал индукцию и дедукцию, но разговоры о позитивистских теориях он, безусловно, слышал.
Впрочем, сыщику и даже его создателю не обязательно быть философами. Для этого достаточно живого ощущения жизни. А оно у Конан Дойля и Шерлока Холмса было.
кагарлицкий
Зато, как сразу же выясняется, круг дисциплин, необходимых сыщику, весьма обширен. Тут и целые науки, которыми он увлекается, - в первую очередь, конечно, химия - тут и огромное число прикладных знаний. Он написал брошюру о пепле от всех возможных сортов табака, а впоследствии до нас доходят сведения о том, что он умеет различать семьдесят три вида духов, сорок два различных отпечатка велосипедных шин и с большим, всегда плодотворным вниманием относится к множеству житейских мелочей: "трубки бывают обычно очень интересны, - сказал он. - Ничто другое не заключает в себе столько индивидуального, кроме, может быть, часов да шнурков на ботинках" ("Желтое лицо"). При этом факты ему нужны достовернейшие. В "Пестрой ленте" он, например, говорит Уотсону: "Вначале я пришел к совершенно неправильным выводам... и это доказывает, как опасно опираться на неточные данные".
Эта присущая Шерлоку Холмсу сосредоточенность на внешней стороне жизни сейчас, больше чем сто лет спустя после Конан Дойля, кажется нам сама собой разумеющейся - ведь научные методы расследования сделались с тех пор неотъемлемой частью уголовного розыска. Но в то время - даже при том, что автор рассказов и повестей о Шерлоке Холмсе кое-чем обязан Эдгару По и Эмилю Габорио, - она была относительной новинкой. Во всяком случае в пределах сыска.
В области науки как таковой она, напротив, имела достаточно давнюю традицию. Причем преимущественно английскую.
Утверждение индуктивного метода (как говорилось, Шерлок Холмс в полном согласии с Конан Дойлем называет его почему-то дедуктивным) было величайшей заслугой родоначальника английского материализма Фрэнсиса Бэкона (1561 - 1626). Именно Бэкон покончил со средневековой наукой, которая начинала с общих положений и потом подыскивала факты, их подтверждающие. И если Шерлок Холмс отказывается делать какие-либо заключения иначе как в полном обладании точными данными, то он лишь следует давней английской научной традиции. Конечно, у него тоже всякий раз есть для начала своя рабочая гипотеза, но чаще всего - не одна, и он принимает ту из них, которая подтверждается объективными результатами беспристрастного исследования.
Впрочем, в данном случае слова "давняя традиция" не вполне уместны. Применительно к Конан Дойлю и его не очень начитанному в истории философии и, вероятно, именно поэтому нетвердому в философской терминологии герою лучше назвать ее "обновленной".
В годы, когда формировалось мировоззрение Конан Дойля, был очень влиятелен позитивизм. Этот термин ввел французский философ Огюст Конт (1798 - 1857). В своем шеститомном "Курсе позитивной философии" (1830 1842) он доказывал, что человечество знало три этапа интеллектуального развития - теологический, метафизический и позитивный, то есть научный. Он же создал классификацию наук по мере уменьшения их абстрактности.
Английские позитивисты пришли только чуть позже. Джон Стюарт Милль (1806 - 1873) создал свою "Систему логики" в 1843 году. В этом двухтомном труде он разработал индуктивную логику, в которой видел умственный инструмент всех наук. А во второй половине того же века огромное влияние приобрел позитивист Герберт Спенсер (1820 - 1903), друживший со знаменитым дарвинистом Томасом Хаксли (Гексли) и отстаивавший свободу научного познания.
Шерлок Холмс, надо думать, не читал ни Конта, ни Милля, ни Спенсера, но их идеи, что называется, витали в воздухе, и усвоить эти идеи, в самом, разумеется, общем виде, ровно ничего не стоило. И если бы это не выглядело натяжкой, а то и абсурдом, можно было бы предположить, что Шерлок Холмс читал "Систему логики" Милля. Утверждать нечто подобное, конечно, не приходится - ведь наш герой, как говорилось, путал индукцию и дедукцию, но разговоры о позитивистских теориях он, безусловно, слышал.
Впрочем, сыщику и даже его создателю не обязательно быть философами. Для этого достаточно живого ощущения жизни. А оно у Конан Дойля и Шерлока Холмса было.
кагарлицкий
Само по себе определение "сыщик-консультант" было единственным в своем роде. У него, правда, был один недавний предшественник, но куда менее способный.
В 1882 году в лондонском суде разбиралось дело об исчезновении немца-булочника Урбана Наполеона Штангера (предполагали, что его убили жена и ее любовник, но по английским законам "нет трупа - нет убийства", и это обвинение захлебнулось). Друг Штангера Георг Гайзель нанял для надлежащего расследования этого происшествия частного сыщика Венделя Шерера, который показал полнейшую свою профессиональную непригодность, но тем не менее держался на суде с большим достоинством, именуя себя "сыщиком-консультантом". Термин этот был всем в новинку, но может быть, именно поэтому его запомнил Конан Дойль, только что вернувшийся из своего африканского путешествия.
И пять лет спустя его герой обратился к доктору Уотсону с такими словами: "Видите ли, у меня довольно редкая профессия. Пожалуй, я единственный в своем роде. Я сыщик-консультант, если только вы представляете себе, что это такое. В Лондоне множество сыщиков, и государственных, и частных. Когда эти молодцы заходят в тупик, они бросаются ко мне, и мне удается направить их по верному пути". В отличие от Вендела Шерера это действительно ему удается, и это еще более подчеркивает его уникальность.
Кагарлицкий. Шерлок Холмс, которого придумал Конан Дойль.
В 1882 году в лондонском суде разбиралось дело об исчезновении немца-булочника Урбана Наполеона Штангера (предполагали, что его убили жена и ее любовник, но по английским законам "нет трупа - нет убийства", и это обвинение захлебнулось). Друг Штангера Георг Гайзель нанял для надлежащего расследования этого происшествия частного сыщика Венделя Шерера, который показал полнейшую свою профессиональную непригодность, но тем не менее держался на суде с большим достоинством, именуя себя "сыщиком-консультантом". Термин этот был всем в новинку, но может быть, именно поэтому его запомнил Конан Дойль, только что вернувшийся из своего африканского путешествия.
И пять лет спустя его герой обратился к доктору Уотсону с такими словами: "Видите ли, у меня довольно редкая профессия. Пожалуй, я единственный в своем роде. Я сыщик-консультант, если только вы представляете себе, что это такое. В Лондоне множество сыщиков, и государственных, и частных. Когда эти молодцы заходят в тупик, они бросаются ко мне, и мне удается направить их по верному пути". В отличие от Вендела Шерера это действительно ему удается, и это еще более подчеркивает его уникальность.
Кагарлицкий. Шерлок Холмс, которого придумал Конан Дойль.
10.10.2014 в 11:06
Пишет З. ГорынычЪ:09.10.2014 в 12:32
Пишет Даумантас:как все, однако, переплелось)
Всё оказалось не так, как двести лет думали. Пушкинодомец Александр Бобров разгадал одну из самых главных загадок слововедения. Оказалось, что граф Алексей Иванович Мусин-Пушкин слукавил. Он не купил «Хронограф» (рукописный сборник со «Словом») у частного лица в Ярославле, но, пользуясь служебным своим положением, как обер-прокурор Синода изъял его из собрания Кирилло-Белозерского монастыря. Об этом прямо говорят обнаруженные исследователем архивные документы.
Должен предупредить, что перед нами чтение не из легких: несмотря на детективный сюжет, статья сугубо научная.
Однако детектив только начинается: в другой своей работе Бобров показывает, что «Слово» переписано историком и церковным публицистом Ефросином Белозерским (вторая половина XV века), в миру князем Иваном Дмитриевичем, автором краткой редакции «Задощины». Он был сын Дмитрия Шемяки, отравленного московским великим князем. Дмитрий проиграл многодесятилетнюю войну за Московский престол. Сын, богомолец и книжник, по стопам отца не пошел и гражданскую войну не возобновил. Добровольно ушел в монахи.
В молодости Иван Дмитриевич княжил в… Новгороде-Северском. Да, да, в бывшем стольном граде того самого князя Игоря. Там ли через триста лет попал в руки молодого интеллектуала князя Ивана список «Слова о полку Игореве», или опальный князь уже в бытность свою монахом обнаружил драгоценный текст, повествующий о несчастливом походе на половцев своего предшественника?
И, пожалуй, только знанием переписчиком южно-русского и полоцкого диалектов (Иван княжил и на северо-западе, в Полоцких землях), а также пониманием воинских и сугубо княжеских реалий, можно объяснить, почему список Ефросина дошел до нас с минимальными искажениями.
Вот и его краткая версия «Задощины», — единственная, в которой не только правильно прочитано имя Бояна, но и сообщаются такие сведения об этом дружинном певце XI века, каких нет в «Слове».
Собрание трудов Ефросина Белозерского сохранилось в автографах. Находится оно в Питере, в Публичке. Это несколько тысяч рукописных страниц. Не удивлюсь, если Бобров (с академической его дотошностью) обнаружит в сочинениях старца след великой поэмы Древней Руси.
Собственно статья Боброва. Само отождествление Шемячича и Ефросина Белозерского, как, впрочем, и авторство Ефросина в отношении СоПИ, конечно же, всего лишь гипотетичны, но... весьма и весьма интересны)
URL записи"Слово о Полку". Раскрыта тайну Мусин-Пушкинского сборника.
Всё оказалось не так, как двести лет думали. Пушкинодомец Александр Бобров разгадал одну из самых главных загадок слововедения. Оказалось, что граф Алексей Иванович Мусин-Пушкин слукавил. Он не купил «Хронограф» (рукописный сборник со «Словом») у частного лица в Ярославле, но, пользуясь служебным своим положением, как обер-прокурор Синода изъял его из собрания Кирилло-Белозерского монастыря. Об этом прямо говорят обнаруженные исследователем архивные документы.
Должен предупредить, что перед нами чтение не из легких: несмотря на детективный сюжет, статья сугубо научная.
Однако детектив только начинается: в другой своей работе Бобров показывает, что «Слово» переписано историком и церковным публицистом Ефросином Белозерским (вторая половина XV века), в миру князем Иваном Дмитриевичем, автором краткой редакции «Задощины». Он был сын Дмитрия Шемяки, отравленного московским великим князем. Дмитрий проиграл многодесятилетнюю войну за Московский престол. Сын, богомолец и книжник, по стопам отца не пошел и гражданскую войну не возобновил. Добровольно ушел в монахи.
В молодости Иван Дмитриевич княжил в… Новгороде-Северском. Да, да, в бывшем стольном граде того самого князя Игоря. Там ли через триста лет попал в руки молодого интеллектуала князя Ивана список «Слова о полку Игореве», или опальный князь уже в бытность свою монахом обнаружил драгоценный текст, повествующий о несчастливом походе на половцев своего предшественника?
И, пожалуй, только знанием переписчиком южно-русского и полоцкого диалектов (Иван княжил и на северо-западе, в Полоцких землях), а также пониманием воинских и сугубо княжеских реалий, можно объяснить, почему список Ефросина дошел до нас с минимальными искажениями.
Вот и его краткая версия «Задощины», — единственная, в которой не только правильно прочитано имя Бояна, но и сообщаются такие сведения об этом дружинном певце XI века, каких нет в «Слове».
Собрание трудов Ефросина Белозерского сохранилось в автографах. Находится оно в Питере, в Публичке. Это несколько тысяч рукописных страниц. Не удивлюсь, если Бобров (с академической его дотошностью) обнаружит в сочинениях старца след великой поэмы Древней Руси.
Собственно статья Боброва. Само отождествление Шемячича и Ефросина Белозерского, как, впрочем, и авторство Ефросина в отношении СоПИ, конечно же, всего лишь гипотетичны, но... весьма и весьма интересны)
Поводом к игре в холмсоведение послужили неточности и несовпадения, которыми переполнены до краев все «сочинения доктора Ватсона». Половина грешит путаницей в датировке. Судите сами.
Письмо, посланное Холмсу мисс Мэри Морстен 7 июля, пришло по-чему-то «осенним вечером». Это при том, что по британской почте можно было сверять часы.
24 апреля 1891 года Холмс говорит Ватсону: «Вы, я думаю, ничего не слышали о профессоре Мориарти? Гениально и непостижимо!» А ведь они имели удовольствие неоднократно беседовать о профессоре еще в январе 1888 года — в «Долине страха»!
После схватки с профессором Мориарти 4 мая 1891 года Великий Детектив исчезает и возвращается лишь в ночь на i апреля 1894-го, однако события, описанные Ватсоном в «Вистериа-лодж», происходят в марте 1894 года.
В том же году полковника Морана казнят за убийство, но в 1902 году Холмс заявляет, что он еще жив!
Орхидеи, которые д-ра Ватсона просит сорвать жена Стэплтона в «Собаке Баскервилей», в октябре в Англии не цветут.
И это только цветочки!.. Змея в «Пестрой ленте» (по утверждению серпентологов) не способна спускаться и подниматься по свободно висящему шнуру. Если собаку Баскервилей намазать фосфором, то она а) потеряет нюх и б) тут же все с себя слижет. А у андаманского аборигена из «Знака четырех» ну никак не могло быть «копны всклокоченных волос» вследствие обычая этой народности брить себе голову.
При вселении на Бейкер-стрит во времена «Этюда в багровых тонах» Ватсон сообщает, что у него есть щенок-бульдог, которого ни разу больше не вспоминает. Ну и так далее и тому подобное.
Самая знаменитая загадка в текстах доктора Ватсона — обмолвка его жены, миссис Мэри Морстен Ватсон, назвавшей мужа в рассказе «Человек с рассеченной губой» не Джоном, а Джеймсом. Правдоподобное объяснение этому нашла в 1944 году Дороти Сейере: дескать, James — англизированный вариант шотландского имени Hamish, обозначенного в полном имени доктора инициалом Н. Однако не тут-то было! Блесс Остин тут же возразил, что гэльский аналог имени Джеймс — Шеймас (Seamus), где буква «Н» отсутствует. Самой неразрешимой проблемой для исследователей являются женитьбы доктора Ватсона, которых не счесть.
Многие комментаторы выражают сомнение, удалось ли Ватсону получить степень доктора медицины (а не бакалавра). И отчего его не наградили после ранения, переведя в другой полк? Раз его не предали военно-полевому суду, не посадили и не изгнали из армии — о дезертирстве или невыполнении приказа речь не шла. Остается единственное объяснение: Ватсон подцепил венерическое заболевание (что в тогдашней армии было в порядке вещей). А Рекс Стаут выдвинул совсем уж издевательскую гипотезу: «Ватсон был женщиной».
Еще большую неразбериху привнесли в сочинения д-ра Ватсона их переводчики па русский язык. Монету пенни они стали именовать «пенсом», хэнсом (одну из разновидностей кебов) упростили до «такси», Босуэлла заменили «биографом», Английский канал (так англичане окрестили Ла-Манш) для понятности Ла-Маншем и называли, а прямоугольное выступающее окно (или по-нашему эркер) в гостиной на Бейкер-стрит просто-напросто отказывались замечать…
Гораздо легче понять, отчего из советского перевода «Пляшущих человечков» пропал абзац:
читать дальше
А.Е. Шабуров. Живее всех живых
Письмо, посланное Холмсу мисс Мэри Морстен 7 июля, пришло по-чему-то «осенним вечером». Это при том, что по британской почте можно было сверять часы.
24 апреля 1891 года Холмс говорит Ватсону: «Вы, я думаю, ничего не слышали о профессоре Мориарти? Гениально и непостижимо!» А ведь они имели удовольствие неоднократно беседовать о профессоре еще в январе 1888 года — в «Долине страха»!
После схватки с профессором Мориарти 4 мая 1891 года Великий Детектив исчезает и возвращается лишь в ночь на i апреля 1894-го, однако события, описанные Ватсоном в «Вистериа-лодж», происходят в марте 1894 года.
В том же году полковника Морана казнят за убийство, но в 1902 году Холмс заявляет, что он еще жив!
Орхидеи, которые д-ра Ватсона просит сорвать жена Стэплтона в «Собаке Баскервилей», в октябре в Англии не цветут.
И это только цветочки!.. Змея в «Пестрой ленте» (по утверждению серпентологов) не способна спускаться и подниматься по свободно висящему шнуру. Если собаку Баскервилей намазать фосфором, то она а) потеряет нюх и б) тут же все с себя слижет. А у андаманского аборигена из «Знака четырех» ну никак не могло быть «копны всклокоченных волос» вследствие обычая этой народности брить себе голову.
При вселении на Бейкер-стрит во времена «Этюда в багровых тонах» Ватсон сообщает, что у него есть щенок-бульдог, которого ни разу больше не вспоминает. Ну и так далее и тому подобное.
Самая знаменитая загадка в текстах доктора Ватсона — обмолвка его жены, миссис Мэри Морстен Ватсон, назвавшей мужа в рассказе «Человек с рассеченной губой» не Джоном, а Джеймсом. Правдоподобное объяснение этому нашла в 1944 году Дороти Сейере: дескать, James — англизированный вариант шотландского имени Hamish, обозначенного в полном имени доктора инициалом Н. Однако не тут-то было! Блесс Остин тут же возразил, что гэльский аналог имени Джеймс — Шеймас (Seamus), где буква «Н» отсутствует. Самой неразрешимой проблемой для исследователей являются женитьбы доктора Ватсона, которых не счесть.
Многие комментаторы выражают сомнение, удалось ли Ватсону получить степень доктора медицины (а не бакалавра). И отчего его не наградили после ранения, переведя в другой полк? Раз его не предали военно-полевому суду, не посадили и не изгнали из армии — о дезертирстве или невыполнении приказа речь не шла. Остается единственное объяснение: Ватсон подцепил венерическое заболевание (что в тогдашней армии было в порядке вещей). А Рекс Стаут выдвинул совсем уж издевательскую гипотезу: «Ватсон был женщиной».
Еще большую неразбериху привнесли в сочинения д-ра Ватсона их переводчики па русский язык. Монету пенни они стали именовать «пенсом», хэнсом (одну из разновидностей кебов) упростили до «такси», Босуэлла заменили «биографом», Английский канал (так англичане окрестили Ла-Манш) для понятности Ла-Маншем и называли, а прямоугольное выступающее окно (или по-нашему эркер) в гостиной на Бейкер-стрит просто-напросто отказывались замечать…
Гораздо легче понять, отчего из советского перевода «Пляшущих человечков» пропал абзац:
читать дальше
А.Е. Шабуров. Живее всех живых
Оригинал взят у в в молоко
Когда в 90-х годах прошлого века произошло отключение электричества в Калифорнии, в службу 911 Лос-Анджелеса начали поступать множество сообщений о странных светящихся облаках в небе.
Из-за светового загрязнения огромное количество людей никогда в жизни не видели Млечного Пути.
via
Когда в 90-х годах прошлого века произошло отключение электричества в Калифорнии, в службу 911 Лос-Анджелеса начали поступать множество сообщений о странных светящихся облаках в небе.
Из-за светового загрязнения огромное количество людей никогда в жизни не видели Млечного Пути.
via
10.10.2014 в 10:48
Пишет Нари:Первая женщина-авиатор Индии
bwtorrents.ru/forum/showthread.php?p=476857
Шарла Такрал — первая женщина в Индии, получившая лицензию пилота (1936). На фото ей 21 год.
В 1936 году, когда даже воображению не было разрешено летать бесплатно, Шарла Такрал, 21-летняя замужняя женщина, мать четырехлетней дочери, взмыла в небо. В открытой кабине "Gypsy Moth" (помните "этажерки" из старых фильмов - А.), скромно одетая в сари, приземлившись, Шарла заняла свое место в истории. Она стала первой индийской женщиной-авиатором.
В отличие от девочек ее возраста, чьи желания были скованы традицией и общественным мнением, Шарле дали крылья её муж и свекр, тоже авиаторы.
"Мой первый муж был летчиком, как и его отец, он одним из первых получил лицензию пилота авиапочты и летал между Карачи и Лахором. Я вышла замуж в 16 лет и после того, как была благословлена дочкой, мой муж Sharma и его отец предложили мне учиться летать", - вспоминает она. "Я имела поддержку своей семьи и мальчики, которые обучались со мной, ни разу не задали мне вопросов по этому поводу. Я не чувствовала никакой оппозиции," - говорит дама, которая и в 91 год сама делает все необходимые работы по дому. ( Шарла Такрал умерла в марта 2009-го, в возрасте 95 лет - А.)
После получения первоначальной лицензии она упорно тренировалась и налетала тысячу часов в аэроклубе Лахора. Возвращаясь к ее летным дням, она вспоминает: "После того, как мой первой муж погиб в аварии в 1939 году, я отправилась в Джодхпур, чтобы получить лицензию коммерческого пилота. Но началась Вторая мировая война, и гражданские полеты были приостановлены. Я вернулась в Лахор, поступила в "Mayo School of Art" (Национальный колледж искусств, старейшее высшее учебное заведение этого профиля в Лахоре - А.), и получила диплом в области бенгальской школы живописи".
Захватывающие дух акварели, которые висят на стенах в её комнате рядом с фотографиями, являются свидетельством ее таланта. Ажурная бижутерия ручной работы говорит о том же.
Своего второго мужа PP Thakral она встретила в Дели, куда переехала после раздела страны. Она занималась проектированием бижутерии, разработкой принтов для сари, которые тоже были хорошо востребованы, стала успешным художником и бизнес-вумен.
Прожив без малого целый век, она не отказалась от своего девиза юных лет: "Ещё с тех пор, когда я была школьницей, мой девиз был: always be happy - всегда быть счастливым. Это очень важно для нас, уметь быть счастливым. Ведь мы, люди, в отличие от животных, благословлены даром умения смеяться... Этот девиз придавал мне сил преодолеть все нелегкие периоды в моей жизни."
из источника - www.tribuneindia.com/2006/20060205/society.htm
перевод - Анакта
URL записи