ГЛАВА 7
Профессор Джеймс Мориарти
читать дальшеТеперь я должен рассказать о том, как в моей жизни появился профессор Джеймс Мориарти.
Контакты с полковником М. по-прежнему оставались тесными. Здесь не место рассказывать о делах, которые мы затевали, могу лишь сказать, что в результате этих дел в моих карманах оседали довольно значительные суммы, а никто во всем Лондоне и подумать не мог, какую гигантскую паутину раскинули мы с полковником М. над этим городом. Общение с Холмсом помогало мне выявлять слабые стороны нашей организации; надо ли говорить, что до некоторых пор Холмс и не подозревал, что в Лондоне существуют подобные преступные силы. Надо отдать ему должное, он почти сразу понял, с чем столкнулся, другое дело, что столкнулся он с нашей организацией достаточно поздно – лишь летом 1888 года. До этого ему просто не попадались дела, связанные с нашей деятельностью: я говорил уже, что Холмс в основном расследовал преступления, совершенные в среде среднего класса и, как правило, представителями среднего класса – то есть дилетантами.
В летом же 1888 года Холмсу довелось расследовать дело Пикрофта, которое стало потом моим рассказом о приключениях клерка. Ограбление банкирского дома "Мейсон и Уильямсы" стало, пожалуй, первым случаем, когда он столкнулся с чем-то совершенно иным. Надо ли говорить, что план ограбления был задуман мною, а полковник М. нашел для него исполнителей – братьев Беддингтон. Увы, не обошлось без неприятных накладок, которые можно назвать "эксцесс исполнителя". Беддингтоны исказили мою идею, зачем-то введя идиотскую выдумку о братьях-близнецах, Пикрофт насторожился и кинулся за советом к Холмсу, а во время самого ограбления старший Беддингтон презрел мои указания о хлороформе и убил сторожа.
Холмс столкнулся с нами, но пока еще не разобрался, с чем имеет дело.
Прошло время, я избавился от Верити и снова стал свободным человеком, вновь поселившись на Бейкер-стрит, я познакомился с Мэри и продолжал писать рассказы. Между прочим, везде, где в рассказах я упоминал первую жену, я не называл ее вообще, придерживаясь этого правила с упорным постоянством, или, после того, как женился на Мэри Морстен, употреблял ее милое имя вместо имени Верити.
В это самое время, когда я еще оставался вдовцом, Холмсу попалось дело Блессингтона с Брук-стрит, которое я в своих заметках назвал делом о постоянном пациенте. Наша организация имела к этому случаю самое косвенное отношение – мы просто помогли господам Биддлу, Хэйуорду и Моффату исчезнуть из поля зрения британской полиции. При этом очень кстати исчез пароход "Норма Крейн", который шел в Опорто, а объявился перекрашенный и под другим именем в Роттердаме.
Как раз это дело и заставило Холмса задуматься. Он ничего не говорил мне, но я замечал, что он озабочен, а его знаменитая картотека начала пополняться с невероятной быстротой; "иррегулярная полиция" в лице то одного, то другого представителя появлялась в доме чуть не каждый день. Я заглядывал порой в его бумаги – якобы в поисках интересных сюжетов – и видел, что его подозрения постепенно переходят в уверенность. Однако он был все еще далек от решения.
Приблизительно в это время полковник М. обнаружил чрезвычайно полезного для нас человека. Это был профессор Ирвинг Джеймс Мориарти (Джеймс Мориарти – в данном случае двойная фамилия, а не имя и фамилия, как чаще всего думают читатели моих рассказов). Человек это был весьма одаренный, однако же, с невероятно дурным характером и экстравагантными наклонностями, доходившими до психической неуравновешенности; право же, это совсем не тот человек, с которым я хотел бы общаться. Из-за пристрастия к скандальным развлечениям он был вынужден оставить кафедру Дарэмского университета и перебраться в Лондон, навсегда потеряв надежду на блестящую будущность. Сломанная карьера еще больше озлобила его, и, когда полковник М. предложил ему присоединиться к нам, он ни секунды не колебался.
Его острый математический ум был как раз тем, чего нам не хватало. Мои идеи, подсказанные пылким воображением, все же нуждались в детальной проработке и критическом анализе; полковник М. для этой роли совершенно не подходил – это был человек сугубо практический, я бы даже сказал, прагматичный. Надо признаться, что период с 1888 по 1891 годы, когда с нами сотрудничал профессор Мориарти, был наиболее плодотворным для нашей организации.
Шли дни, я снова женился и жил с моей милой Мэри счастливо, ничто не омрачало наш медовый месяц, изрядно затянувшийся, вопреки названию. Однако характер профессора был настолько непереносим, что между ним, полковником М. и мною начались трения, не переходившие еще в открытую ссору, но уже сильно осложнявшие наши отношения. Я до сих пор подозреваю, что полковник М. намеренно через кого-то из своих агентов подсунул Холмсу сведения о профессоре. Из других источников такие сведения просочиться не могли. В начале апреля мы почувствовали, что Холмс занялся Мориарти вплотную.
Внимание Холмса будто подстегнуло Мориарти, он словно с цепи сорвался. Мало того, что он начал затевать дела, к которым ни я, ни М. не имели никакого отношения, он еще начал помечать места преступления черными визитными карточками с золотыми буквами MWM. Не говоря уже о том, что это фатовство самого дурного вкуса, достойное только бульварных писак, но к тому же и в некотором роде самозванство, ибо я никогда не соглашался на использование моего инициала W. Полковник М. так и вовсе выходил из себя, когда видел эту монограмму:
– Наглость какая, доктор! Надо полагать, первое М – это наш дорогой профессор. А я, выходит, так просто болтаюсь сзади, вроде как на хвосте у ишака!
Однако было поздно. Мы выпустили из сосуда джинна, которого не могли загнать обратно.
Я предупреждал профессора, чтобы он на время прекратил свою деятельность, но говорить с ним об этом было по крайней мере неосторожно; после одного из моих предупреждений (разумеется, через шифрованную телеграмму, я избегал общаться с ним лично), он отправился прямиком к Холмсу и продемонстрировал ему весь блеск своих дурных манер. Это произошло утром 24 апреля 1891 года. Вечером того же дня Холмс, против обыкновения несколько возбужденный, был у меня.
Он предложил вместе с ним завтра же утром уехать на континент, и я принял его предложение, потому что, честно говоря, опасался того оборота, который принимали события. Холмс дал мне указания, как добираться до вокзала, и я выполнил их почти дословно, если не считать того, что, когда я утром спустился к кэбу, чтобы ехать на Стрэнд, в экипаже уже сидел полковник М.
– Далеко собрались, доктор? – спросил он после приветствия.
– На континент, – ответил я. – Только, пожалуйста, не говорите об этом нашему дорогому профессору. Кэбмен, к Лоусерскому пассажу, – приказал я.
– Вы едете с мистером Холмсом, – понял полковник. – Лоусерский пассаж – это вовсе не вокзал Виктория, и поезда в Европу оттуда не идут.
– Полковник, – сказал я. – Могут быть у меня личные дела?
– Разумеется, – ответил он. – Но если вы намекаете на связь с женщиной, то это по крайней мере глупо. Не забывайте, что я ваш тесть.
– Благодарю за напоминание, – холодно отвечал я.– Я лично предпочитаю думать, что взял в жены сироту. Мэри бы не понравился такой отец. В вас совершенно нет никаких теплых чувств.
– Я предпочитаю обходиться без них, – раздраженно сказал полковник. – Все эти сантименты сильно мешают в жизни. Посмотрите только на профессора! Всегда думал, что математики не склонны к открытому проявлению эмоций. А тут прямо-таки шекспировские страсти! Куда там Яго! Если бы он смотрел на жизнь холодными глазами, и мы и он избавились бы от множества неприятностей. Вчера Мориарти без моего ведома задействовал нескольких человек. Желая разделаться с вашим приятелем Холмсом, он устроил поджог, ожидая, что тот выскочит прямо под прицел. Какая глупость! Холмс, разумеется, не ночевал дома, и единственный результат этой, с позволения сказать, акции – изрядно потрепанные нервы квартирной хозяйки.
– Боже мой, полковник!
– Успокойтесь, доктор, ваше любимое гнездышко на Бейкер-стрит почти не пострадало. Потребуется разве что побелка.
– С этим надо что-то делать!
– Разумеется, – сказал полковник. – Поэтому я и решил вам сказать, что мы, вероятно, в скором времени лишимся мистера Холмса, которого убьет профессор Мориарти, и профессора Мориарти, которого убьет мистер Холмс. А вам лучше держаться от них обоих подальше. Я бы не хотел бы лишиться еще и вас. Мне нужен не столько зять, сколько надежный компаньон. Так что прошу вас поменьше общаться с вашим другом.
– Видите ли, полковник! – сказал я с чувством. – Я совсем не против, если этот маньяк Мориарти провалится в преисподнюю, но дружбой с Холмсом я дорожу. У нас с ним, конечно, несколько разные жизненные цели, однако как человек он мне нравится.
– Ладно, ладно, – ответил полковник М. с усмешкой. – Как-нибудь мы продолжим этот разговор. А пока до свиданья. Вот ваш Лоусерский пассаж.
Я мельком глянул на часы над входом в здание. О боже, да мне бежать придется, чтобы успеть к другому выходу ровно к четверти десятого. Где те деньки, когда я играл в регби!
Карета ждала меня, как было условленно. Я и отдышаться не успел после пробежки по пассажу, как она доставила меня к вокзалу Виктория. Здесь не обошлось без традиционного холмсовского маскарада, а так же присутствия профессора Мориарти. Он, правда, не попал на поезд, потому что выскочил на перрон тогда, когда наш поезд уже отправился.
Холмс рассмеялся:
– Вот видите, несмотря на все предосторожности, нам еле-еле удалось отделаться от этого человека.
Я хмыкнул. Мне казалось, что здесь не обошлось без полковника М. Однако он не успел бы за то короткое время, что прошло от нашего расставания у пассажа, известить профессора о поездке Холмса в Европу.
Я не буду повторяться, описывая наше путешествие по Европе. Могу только добавить, что, покинув Британию, Холмс впал в состояние меланхолии более тяжелое, чем бывало ранее в промежутках между делами. Сказывалась изнурительная жизнь последних месяцев, усталость, недосыпание и отсутствие нормального питания. Нервное возбуждение, в котором он пребывал неделями, теперь сменилось глубочайшей депрессией. По-моему, он постоянно думал о смерти, и даже величественные альпийские пейзажи не отвлекали его от мрачных мыслей. Я не хочу сказать, что он подумывал о самоубийстве; нет, скорее он пребывал в оцепенении, когда вконец измученному человеку уже в тягость любое действие, любая перемена, и смерть кажется лучшим лекарством от всех бед, несущим долгожданный покой. Его меланхолия мало напоминала болезненное уныние, которое часто подозревают под этим словом: внешне он был бодр и казался вполне жизнерадостным, однако его юмор, что было заметно только мне, принял особое направление вслед за его мыслями.
Я помню его слова, которые он повторял, с некоторыми вариациями, снова и снова: "Моя жизнь прожита не совсем уж бесполезно, Ватсон. Благодаря мне воздух Лондона стал чище. А в тот день, когда я уничтожу Мориарти, я смогу с чистой совестью прекратить свою карьеру".
Если бы я не знал, в каком расстройстве находились сейчас его нервы, я бы удивлялся таким речам, исходящим от человека в возрасте, который принято называть цветущим. Холмсу не исполнилось еще и сорока лет, а он представлялся себе развалиной, годной лишь на то, чтобы выращивать розы где-нибудь в Суссексе.
Мне бы не хотелось повторять и мой рассказ о том, как меня убрали от Холмса у Рейхенбахского водопада. Никогда не казался себе легковерным человеком, однако меня до сих пор раздражает воспоминание о легкости, с которой я поддался на подложное письмо. Помню, на спуске к гостинице я оглянулся и увидел на тропе долговязую фигуру, спешащую к водопаду. У меня мелькнула мысль, что это Мориарти идет разделаться с Холмсом, но я мысленно отметил, что, кажется, начинаю заражаться от Холмса его параноидальным настроением, и выбранил себя за это. Мне казалось немыслимым, чтобы кто-то сумел выследить нас после всех тех предосторожностей, которые мы приняли в Британии и на континенте.
Признаю, я оказался не прав. Я бы написал – "с горечью", если бы результат встречи с Мориарти был таков, каким я представлял его, отправляя в печать рассказ, который назвал "Последним делом Холмса". К счастью, все обернулось не так трагично, но моей заслуги в том нет. О присутствии у водопада полковника М. я узнал много месяцев спустя. Однако об этом я расскажу ниже.
Я оставался в убеждении, что навсегда потерял своего друга Холмса, еще долгие три года. Хотя тела в пучине водопада найти было невозможно, все поверили в смерть Холмса и профессора Мориарти. Лестрейд выражал мне соболезнования, однако, мне кажется, в глубине души был доволен, что кто-то более умный перестанет совать нос в дела, которые он ведет, и смеяться над его методами расследования. Лондон, возможно, еще помнит тот громкий процесс, на котором, как писали газеты, "была подведена черта злодеяниям большой, хорошо организованной шайки преступников, во главе которой стоял известный ученый". О Мориарти в зале суда говорили глухо, ввиду его смерти судьи не вдавались в подробности его деятельности. Газеты, правда, смаковали три заветные буквы MWM, однако никто так и не догадался, что скрыто за двумя оставшимися литерами. Одно время я даже коллекционировал досужие догадки нашей прессы, но газетчики переключились на другие сенсации раньше, чем это успело мне надоесть.
Надо ли говорить, что большая часть нашей организации осталась вне поля зрения полиции, а наша с полковником М. роль так и осталась неизвестной.