Я благодарен уважаемому gal_distr. Эта тема была актуальна для меня последнюю половину жизни, да и сейчас не вышла в тираж, поскольку в ответе на вопросы глобальные содержится и ответ на вопрос частный, но очень важный для меня лично: почему мне самому расхотелось писать фантастику? Вот и попробую сказать, как думаю...
читать дальше
Строго говоря, вся художественная литература, а уж паче того, исторические и приключенческие романы, - фантастика. Ибо речь идет и о людях, никогда не существовавших, и эпохах отдаленных, известных нам разве что чуть-чуть, в скудных пересказах и не всегда достоверных версиях. Так что и мысли их, и слова, и мотивации авторами выдуманы. Но если уж говорить о фантастике конкретно, можно констатировать: она, - на мой и не только мой взгляд, - никак не отдельный жанр, а метод, расширяющий границы допустимого дальше всех горизонтов. И при этом, став сказкой, неразрывно связана с реальностью, выполняя те задачи, которые реальность ставит, в особом, "подталкивающем" воображение режиме.
Оттолкнемся от Свифта. Впрочем, нет. Свифт все же безусловная сатира (хотя метод тот же). Так что, думаю, разумнее взять за "точку отсчета" классическую, жюль-верновскую фантастику. Чистой воды НФ, без всяких уклонов в сказку. Возникла она в Век Разума, когда прогресс рвался вперед семимильными шагами, традиция ломалась с треском, образованных людей из ранее считавшимися "низшими" сословий на обественную авансцену выходило все больше, и пока всячески Бальзаки наперебой с Мопассанами пытались осмыслить суть перемен, Жюль Верн, не конкурируя с титанами, заглядывал в скорое-скорое завтра, знакомя "новых людей" (и молодежь, и взрослых) с реалиями технического прогресса, еще вчера казавшимися "невозможностью", а на момент написания его книг уже превратившимися в реальность, хотя пока еще не обыденную.
Позже, в советской терминологии, все эти "Наутилусы", транспланетные перелеты, суперартиллерия и пр. получат название "фантастики ближнего прицела". То есть, скорее популяризации достижений науки с некоторым походом, нежели выдумка, как таковая, - и чем более просвещалось общество, тем меньшим становился спрос на этот суб-метод. Тот же Владимир Немцов, уже и в годы моей молодости скучный, а ныне напрочь забытый, твори он (как Беляев) в начале, а не в середине ХХ века, был бы сверхмоден и вошел бы в "золотой фонд", а так его самодвиждущиеся трактора уже мало кого привлекали. Лириков - потому что трактора, а физиков - потому что они предпочитали "строго научную" литературу.
Таким образом, "чистая НФ" понемногу умирала за ненадобностью. Суб-метод все больше и больше становился "литературой для детей". То есть, новым уровнем сказки, но сказки, готовящей к более легкому восприятию достижений науки, будь-то биология ("Приключения Карика и Вали" или книги Николая Носова о Незнайке, по ходу (и очень доходчиво) растолковывающие суть теории прибавочной стоимости. И только если "научный фантаст" от роду был наделен особым чисто литературным талантов, - как, скажем, Владимир Савченко, Георгий Мартныов или Георгий Гуревич, - произведения читались взахлеб. Но, повторяю, уже не потому, что кого-то волновали всякие нейтрино, а благодаря умению рассказчика показать читателю живых людей, таких же, как он сам, но с куда большим уровнем рукотворных возможностей.
По ходу дела, менялся и социльный заказ. Понемногу приобщаясь к научно обоснованной стороне прогресса, общество хотело знать, куда, собственно, оно идет, в каком мире будет жить в итоге технического развития и что несет с собой та или иная модная "социальная" теория. И это - Уэллс, ни на какие "измы" не разменивавшийся, но пытавшийся мыслить глобально, и это - Джек Лондон ("Железная пята", увязший в "измах" по уши, и это - Алексей Толстой с его откровенно дидактичной, на какого-то парня в обмотках, лохматого рассчитанной "Аэлитой", и это Олесь Бердник, посмевший напрямую связать Человека со Вселенной, и этом, блин, в конце концов, Иван Ефремов, начинавший с холодно рационального света "Туманности Андромеды" и пришедщий к горяче рациональной тьме "Часа Быка".
Данная линия, естественно, была более чем востребована, и что интересно, когда на Западе интерес к ней, - в связи с достижением "социального идеала" начал снижаться, - в СССР, напротив, увеличился. По той простой причине, что расхождение декларируемого с очевидным становилось все более явным, и люди хотели видеть альтернативу. Кстати, именно по этой причине в какой-то момент фантастика в СССР перестала поощряться, - ибо предполагала сомнения в предписанном будущем, - а те узенькие ручейки, что все-таки протекали сковзь стену, жестко контролировались людьми, полагавшими, что фантастика никакой не метод, а именно что отдельный "низкий" жанр, задача которого состоит в создании либо науч-попа, либо агитпропа, и талант тут вообще не нужен. И об эту стену спотыкались даже литбюрократы, -но реально думавшие о судьбах фантастики, - типа многим тогда ненавистного, но совсем не простого Юрия Медведева.
А в конце концов, нарисовались две тенденции. Первая группа творцов (на Западе - Шекли, Брэдбери, Каттнер, Рассел, в СССР - Игорь Можейко) сосредоточилось на человеке. Просто на человеке, каким ему, не обращая внимание на окружающее, следует быть в любых ситуациях, куда бы ни загнала его авторская фантазия. Вторая группа (на Западе - Азимов, Херберт, в СССР - Стругацкие, Юрьев, наша компания, т.н. "девяностики" взяли за основу взаимоотношения человека с обществом. И тут уже начинался либо т.н. "фантастический реализм" (Евг. Лукин, Александр Громов), либо т.н. "высокое фэнтези", - смесь фантастики с историей и волшебной сказкой, где по сути, антураж нужен был только для завлекательности
Но непременным условием (я сам это видел и сам в этом участвовал) оставалось одно. При всей разности технологий (а они становились все изощреннее), при всей разнице подходов к работе (кто-то, как большинство, писал по наитию, кто-то, как профессиональный сценарист Дьяченко, профессиональный пиарщик Дивов, профессиональный режиссер Ладыженский и тэдэ, структурируя сюжет) все мы писали то, чего не могли не написать. Чтобы хоть как-то поделиться с миром своим взглядом на происходящее и своим видением перспектив.
В конце ХХ века это было крайне востребовано. И потому все - и издатели, и читатели приняли всех нас "на ура", и потому ни разу (на моей памяти) в нашем кругу не возникло глупой и злой конкуренции, основанной на ревности к успехам коллеги. Кто был глуп, неинтересен, не предлагал ответов на тревожившие рахристанное общество вопросы, тот сам сходил с дистанции, а у каждого была своя ниша. Кто-то из читателей отдавал предпочтение Перумову, а кто-то Васильеву, кто-то с ума сходил от Олди или Дивова, а кто-то от Анны "Ли" Китаевой, Еськова и Логинова, и все без исключения читали Лукина. Был скромный, но стабильный круг и у меня. А все вместе, пусть непохожие, мы являлись неким единым целым, панорамой грядущего, в котором человеку ищущему и мыслящему все-таки оставалось место. Особенно это проявилось в дефолтные времена, когда у людей совсем не было лишних денег, и все-таки книги раскупались.
И мы это сознавали. А потому работали над книгам долго, трудно, днями выискивая нужные слова, выстраивая отражающие настроение фразы и многократно выверяя текст. А потом все сломалось. Подросло новое поколение, в большинстве своем уже не задающее никаких вопросов. Расставившее все по полочкам, удовлетворившееся объективной реальностью и не стремящееся думать о странном. В связи с чем, вполне естественно, изменился и социальный заказ. Мысль, эмоции и прочие изыски перестали быть нужны, как и грамотность текстов, по нынешнему времени ставшая, скорее, излишеством, не радующим читателя, но, напротив, - дескать, нафига автор выпендривается? - обижающая и отпугивающая его.
Соответственно, запросом дня стала нехитрая развлекуха, чтобы пробежать глазами, убив время, и выбросить, купив новое того же типа, и реагируя на этот запрос, издательства сделали ставку на малотиражный вал, дешевый в производстве и скудно оплачиваемый, потому что смешно же тратиться на писанинку какого-нибудь виногорова, которому вполне достаточно кайфа, увидев свое яшмовое имя на обложке покетбука, по гроб жизни именовать себя "писателем". Что, в его понимании, равняет его с Кларком, Камшей, Лукьяненко, Азимовым, Лемом, Сапковским и так далее. Короче говоря: незатейливое время - незатейливый читатель - незатейливое чтиво. Но много. Очень много. И если вдруг на горизонте появляется что-то яркое, перспективное, оно не становится предметом обсуждений, не превращается в гордость и открытие, как совсем еще недавно, но неизбежно тонет в вале макулатуры, где драконы - просто драконы, без нюансов и подтекстов. Ибо нафиг сложности.
Все это я понял, наверное, раньше многих коллег. Не первым, конечно, первым, насколько я понимаю, был Эдик Геворкян, после своих невероятной сильных "Времен негодяев" внезапно, удивив многих, ушедший в публицистику. Потом, резко, начали "просто развлекать", - пусть и на очень высоком уровне, - Вася Звягинцев и Саша Бушков. Но мне было легче понять происходящее логически, поскольку чисто литературным доходом я кормился в жизни очень недолго, примерно с 1994 по 1997, а вообще литература (в первую очередь, фантастика) была для меня не средством заработать, а именно возможностью выкричаться. Так что, ощутив в какой-то момент некий дискомфорт, я, не будучи связан никакими ни перед кем обязательствами, имел и время, и возможность осмыслить свои ощущения, а осмыслив, осознать, что больше не надо. Не потому, что не хочется, а потому что не для кого. И вот тогда-то случилось интересное.
Моя супруга, значительно более меня озабоченная тем, что пишут обо мне в Сети, прислала мне вчера ссылку на старый, еще прошлого года постинг неизвестного мне юзера wwold, посвященный книге, которую если "кто не читал - крайне рекомендую – одна из немногих книг, которой можно навешивать ярлык немеркнущей классики", и я был удивлен. Не высокой оценкой, нет, - на мой взгляд, автор как раз нашел вполне взвешенные, без ненужных преувеличений, но и не умаляющие истину слова, а тем, как все-таки причудливо тасуется колода. Поскольку нашла она эту рецензию вчера, 3 мая 2013 года, то есть, ровно, день в день через четверть века после того, как я поставил последнюю точку в повести "Возвращение короля", много позже превратившейся в роман "Доспехи бога", мою последнюю (по крайней мере, на сейчас) фантастику.
Я не особый мистик, но в совпадения склонен верить. Тем паче, есть повод объяснить, наконец, многим спрашивающим, почему я в свое время решил "сделать из хорошей повести средний роман", в чем их ошибка. Дело в том, что это вовсе не один и тот же текст, раздутый до нужных кондиций. Напротив, при всем том, что и герои одинаковы, и сюжет, в принципе, одинаков, и вообще все очень похоже, это принципиально разные произведения, и если прочесть их подряд, но не вскользь, а вдумываясь в смысл, сомнений в этом, видимо, не останется ни у кого.
Просто-напросто, написав "Возвращение", как ни странно, нравившееся решительно всем, я, вопреки тому, как обычно бывает, не сумел расстаться ни с придуманным мною миром, ни с его героями. Что-то царапало, тревожило, что-то было совсем не так, неправильно, - и я долго не мог понять, что конкретно. А потому, - повести уже исполнилось тогда 15 лет, и она справедливо считалась одним из лучших моих текстов, - все слоники вдруг разошлись по полочкам, и стало ясно: все, на самом деле, совсем не так, как казалось мне в лучезарном 1988-м. Но совсем иначе. Вот об этом "иначе" я и написал. Не уточнив детали и не раздув текст, а просто рассказав, как оно все было на самом деле, а главное, почему было именно так, а иначе быть никак не могло. А что роман "Доспехи бога", в сущности, реквием российской фантастике, которую я знал, которую любил и которая больше никому не нужна, стало ясно мне еще позже, лет, наверное, пять назад.
Вот, собственно, все.
Коллеги, думаю, поймут меня легко.
Читатели моих (и их) книг, уверен, тоже.
А кто не поймет, так и хрен с ним.