читать дальше
Штирлиц и подрывные параллели (2 часть)
Сериал «Семнадцать мгновений весны» - взгляд из Англии
Автор: azdak (с), Великобритания / весна 2013 г.
Original Azdak’s posts about 1973 Soviet TV spy Stirlitz series “17 Moments of Spring” –
http://azdak.livejournal.com/tag/17%20moments%20of%20spring
перевод – alek-morse
.
Как вы помните, Кальтенбруннер высказал Мюллеру подозрения насчёт Штирлица – после этого Мюллер вызывает к себе Айсмана, одного из своих подручных, и просит его порыться в досье Штирлица, чтобы найти доказательства его неблагонадёжности. У Айсмана пиратская повязка на глазу и строгие понятия о чести. Он работал со Штирлицем с Испании и был свидетелем его мужественного поведения во время бомбардировки в Смоленске. «Он – кремень и огниво», - говорит Айсман Мюллеру. Мюллер впечатлён, но совсем не этим. Что это за метафоры? Полицейский должен изъясняться простыми фактами, заявляет Мюллер, «он сказал, она сделала», без всякой поэтической ерунды. Ладно, отвечает Айсман, вот простой факт: я не могу поверить в нечестность Штирлица. Вот как, говорит Мюллер, а что, если Кальтенбруннер хочет найти факты его неблагонадёжности? Что нам делать, если он хочет наскрести немного грязи на Штирлица? Тогда мы смогли бы перевести стрелки на Шелленберга.
Здесь необходимо сделать небольшое отступление на тему иерархической структуры Третьего Рейха. Грубо говоря, никто не имел власти только в силу своего должностного положения – всё решало личное влияние. Тот, кто сумел достучаться до фюрера, мог затем обходить законы и перешагивать инстанции. Шелленберг и Мюллер – руководители соответственно VI отдела (внешняя разведка) и IV (контрразведка, известная как Гестапо), а Кальтенбруннер – начальник Имперской безопасности, фактически их босс. Но поскольку Шелленберг тесно связан с Гиммлером, Кальтенбруннер в очень небольшой степени может контролировать его: Гиммлер всегда прикроет Шелленберга, если тот ослушается приказов Кальтенбруннера. В свою очередь, Гиммлера беспокоят возможности Кальтенбруннера, так как Гитлер очень доверяет тому. Но чтобы выйти на Гитлера, Кальтенбруннеру, впрочем, как и всем, не миновать Бормана, так что реальная власть того или иного лица в итоге зависит от Бормана. Разобрались? Отлично.
Смысл этой сцены в том, что Мюллер полагает, что Кальтенбруннер, возможно, хочет найти доказательства неблагонадёжности Штирлица – таким образом, выявить в их рядах отступника или даже предателя, - без посредничества Гиммлера. Итак, на этой стадии Мюллер не ищет реальных доказательств предательства Штирлица, а только то, что можно будет выдать за предательство. Айсман в ужасе. Он буквально умоляет не поручать ему проверку своего сослуживца. Мюллер делает вид, что тронут таким проявлением порядочности, но едва Айсман уходит, как Мюллер тут же вызывает Холтофа и приказывает начать слежку за Штирлицем.
.
Штирлиц приходит к выводу, что на переговоры с Западом пойдёт Борман, так как, по его убеждению, американцы не согласятся вести дело с Гиммлером. Он решает рассказать Гиммлеру, что обнаружил заговор, имеющий целью заключение сепаратного мира, после чего он предложит свою помощь в выслеживании заговорщиков (таким образом, обеспечит себе прикрытие). На всё это, строго говоря, требуется разрешение Центра. Поэтому он решает повидаться со своими радистами Эрвином и Кэт Кинн. Он является к ним домой без предупреждения, в нарушении конспиративных правил потому, что Кэт на последних месяцах беременности, и он узнал нечто, что способно осложнить всё дело. После непродолжительного дружеского ворчания о трудностях миссии, он переходит прямо к делу: один акушер, с которым он недавно разговаривал, сказал ему, что когда женщины рожают, они кричат на родном языке. Штирлиц считает, что на время родов Кэт и Эрвин должны уехать в Швецию (Кэт одну не отпустят из Германии, так как это родственники Эрвина живут в Швеции). Но Кэт отказывается, так как это означало бы оставить Штирлица без связи с Центром – не в её характере оставлять людей, которым нужна помощь. Штирлиц откладывает решения назавтра – на следующий день он должен получить ответ из Центра по поводу задуманного им плана.
.
Центр считает, что Штирлиц фактически идёт на самоубийство. Следует незамедлительный ответ: «ЗАПРЕЩАЕМ БРАТЬСЯ ЗА ЭТОТ БЕЗУМНЫЙ ПЛАН», но когда на следующий день Штирлиц приезжает к Кэт и Эрвину, на месте их дома он обнаруживает руины, дом разбомблен и нет никаких следов ни Эрвина, ни Кэт. Штирлиц обзванивает все больницы, но о них нет никаких сведений. Он решает, что они погибли. Но нет! Эрвин, действительно, погиб, но Кэт была спасена, и в больнице родила здорового мальчика. В обычных обстоятельствах любой здравомыслящий человек признал бы, что Штирлиц ошибся, однако только вообразите сложившиеся обстоятельства: на вас упал дом, ваш муж погиб, у вас сотрясение мозга, и ещё вы родили пятикилограммового ребёнка (!!!), - так что нестыковка здесь вполне допустима. Как Штирлиц и предсказывал, она кричит на русском, и вот уже на сцене возникает заботливый страховой агент, желающий задать молодой маме кое-какие наводящие вопросы и дать ей относительно младенца некоторые рекомендации, и – ах, да! – не узнаёт ли она на фото свои чемоданы? Но Кэт всё-таки способна распознать офицера Гестапо и понять, что она серьёзно вляпалась, при этом ей ещё хватает сил не признавать чемодан с радиопередатчиком.
.
В своём последнем донесении в Центр (ещё до того, как радиопередатчик перешёл в чужие руки) Штирлиц просил разрешения пойти на приём к Гиммлеру, чтобы заручиться поддержкой рейхсканцлера в разоблачении заговорщиков, жаждущих тайных переговоров с Западом. Центр в ужасе. Это значит полный трендец. К сожалению, в отсутствие связи Центр не может остановить Штирлица. Штирлиц вряд ли мог найти более неподходящее время для своего визита на приём к Гиммлеру, так как в этот момент рейхсканцлер велит генералу Вольфу лететь в Швейцарию на встречу с Алленом Даллесом – и если складывающиеся обстоятельства обернуться против Штирлица, то день в полном смысле слова будет «провальным». Его неожиданно встречает Шелленберг, и между ними завязывается потрясающий разговор, который показывает Шелленберга непревзойдённым мастером заметать следы. Не каждый так может: Шелленберг предлагает Гиммлеру превосходное алиби – в случае неудачи взвалить всю вину на Вольфа.
.
Шелленберг решает задействовать Штирлица и пастора Шлага в его операции в Швейцарии, и натыкается на Штирлица, дожидающегося своей очереди на приём к Гиммлеру, - Шелленберг как нельзя вовремя уводит Штирлица от смертельно опасной аудиенции.
.
Запершись в своём доме, опустив шторы и заперев дверь, Штирлиц в одиночестве празднует День Красной армии. В этом коротком эпизоде блестяще показано, как много сил требует от Штирлица его миссия разведчика – вечно быть в изоляции, оторванным от своих, скрывать своё подлинное «я». Сыграно замечательно. Он начинает тихо напевать, но сначала что-то путает… Он слишком долго был оторван от дома, что-то стёрлось в душе.
.
Но вернёмся в РСХА: ситуация здесь всё больше запутывается. Айсман усердно вчитывается в личное дело Штирлица, он хотел бы снять все подозрения со своего коллеги, но натыкается на некоторые нарушения, связанные с допросом пастора Шлага, после чего решает, что ему нужно поговорить с Клаусом. «Найдите мне этого агента!» - требует Айсман. В это же время Холтоф с энтузиазмом избивает профессора Рунге, и тот в конце концов сквозь слёзы признаёт, что человеком, который велел перевести его в больницу концлагеря, был Штирлиц. Наконец Холтоф услышал это имя. Напал на след! И в это самое время Штирлиц обдумывает, как выполнить своё задание. Он решил, что может задействовать пастора Шлага, но ему нужен ещё кто-то для связи с Москвой. Его прежний связной профессор Плейшнер, участник немецкого сопротивления, неожиданно скончался (по вполне естественным причинам).
.
Теперь, когда он остался без радиста, когда он полностью отрезан от Центра, он идёт на отчаянный риск, решая привлечь к делу брата покойного – тоже профессора. Этот профессор Плейшнер из робкого десятка, в нём есть что-то от типичного «ботаника» (хотя по роду занятий он гуманитарий), но он собирает всё своё мужество и соглашается работать на Штирлица, хотя и предупреждает, что наверняка не выдержит допроса. Один этот момент многое объясняет. Итак, Штирлиц манипулирует Шелленбергом, который в свою очередь располагает санкцией Гиммлера на отправку пастора Шлага в Швейцарию – Шлаг должен шпионить за мирными переговорами, но в этой связке должен быть ещё кто-то, кто прикроет его, в случае, если придётся пойти наперекор Шелленбергу. Есть только один человек, достаточно влиятельный, чтобы обеспечить эту поддержку – Мартин Борман, «серый кардинал» Гитлера. Вот он – поистине великий и ужасный негодяй.
.
Возвращаясь после встречи с профессором Плейшнером, Штирлиц видит за собой «хвост», который легко заметить, так как на улицах Берлина почти нет других автомобилей. Чтобы уйти от своих преследователей он, правда-правда, надевает тёмные очки. Ну и, конечно, внезапно сворачивает во двор. Он кружит по переулкам, чтобы убедится, что за ним действительно следят. Он потрясён и пытается разобраться, почему он попал под подозрение. Может, это Шелленберг проверяет его перед отправкой в Швейцарию? Или здесь что-то другое? Он отправил Борману анонимное письмо, в котором доносил на Гиммлера и в котором предложил Борману встретиться, чтобы заручиться его полной поддержкой, но Борман пока не отозвался. В музее, где Штирлиц назначал встречу, Мюллер посадил своих наблюдателей. Как только Штирлиц понял, что Борман не придёт, он едет прямиком в РСХА, чтобы повидаться с Шелленбергом и пожаловаться тому на Мюллера, который подсадил ему «хвост». В результате мы становимся свидетелями замечательной сцены, в которой Шелленберг едва сдерживает ликование, подкалывая Мюллера.
.
Затем Штирлиц направляется к пастору Шлагу, которого он решил переправить в Швейцарию, - чего, собственного говоря, желает и Шелленберг, - но не затем, чтобы попытаться самому поучаствовать в мирных переговорах, а для того, чтобы попытаться эти переговоры сорвать. Вот почему ему так необходима поддержка Бормана: если Шелленберг догадается, единственный человек, который сможет спасти его и пастора от гнева Гиммлера – это Борман, таким образом, для этой операции он должен получить благословение Бормана.
.
Надо видеть разговор между Штирлицем и пастором Шлагом. Я под сильным впечатлением от пастора и от того, с какой честностью он отвечает на все вопросы, заданные ему независимо от того, кто его спрашивает. Штирлиц опирается на идеологическую позицию, которая оправдывает косвенный ущерб – в широком смысле слова, хотя он и пытается минимизировать вред тем, кто помогает ему, он придерживается установки, что ради великого дела жертвы неизбежны. Иногда вы должны делать зло, чтобы достичь целей добра. Но пастор не может так смотреть на эти вещи. Он разрывается между общей картиной и частностями. Есть что-то такое, на что он пойти не может ни ради того чтобы победить нацизм, ни даже чтобы спасти жизнь своей сестры и племянников.
.
Есть момент, где Штирлиц говорит ему, что Клаус был провокатором, и что, спрятав его, пастор попал под власть Гестапо. Пастор вздыхает и говорит, что не имеет значения, был ли тот коммунистом или агентом Гестапо: ему был нужна помощь, и пастор помог ему. Этот ответ, очевидно, сильно задевает Штирлица, он в ярости. Ведь есть же разница между коммунистом и агентом Гестапо, заявляет он. Говорить, что это одно и то же – грех. Само собой разумеется, с одной стороны, что в любом фильме о тоталитарной диктатуре, сделанном для аудитории, которая живёт при тоталитарной диктатуре, будут присутствовать подрывные параллели, - интересно было бы порассуждать о том, в какой степени эти параллели были намеренными. Штирлиц понимает, что он собирается скормить пастору большую неправду – приправленную заметной порцией истины, но всё равно неправду, и ещё ради своих целей он собирается эксплуатировать природную доброту пастора, точно также как Клаус. Его расстраивает, что пастор не делает разницы между разными идеологиями, и он выплёскивает это на пастора, обвиняя его в идеологически мотивированной слепоте.
.
Мне очень нравится эпизод, в котором Штирлиц плавно подводит к тому, чтобы попросить помощи у пастора в деле начала мирных переговоров, здесь драматически, в перепадах показан баланс силы. В их предыдущих встречах штандартенфюрер всегда одерживал вверх. Оба как бы играют в политес, прекрасно осознавая, что только милость одного из них отделяет другого от пыток и смерти, и этот дисбаланс ясно проступает в каждой реплике. Но теперь ответственность уже лежит на другом. Настал черёд Штирлицу просить милости. Теперь уже пастор задаёт испытующие вопросы – и чем дальше, тем сложнее. Невероятно захватывающе наблюдать за происходящим сдвигом власти. Штирлиц, конечно, играет. Так же, как раньше он изображал безжалостного офицера СС, теперь он играет в сторонника дела мира, и играет хорошо. «У вас много лиц», говорит ему пастор.