2. Посол Джон МакНейл.
читать дальше12 марта 1826 года у МакНейлов родилась дочь Эстер, а 3 октября 1826 года умерла маленькая Маргарет.
Посол Джон Киннейр Макдональд умер 11 июня 1830 года. Новый посол Британии в Персии - Джон Кемпбел - «был в очень многом негоден, как посол: он был суетлив в мелочах, необуздан характером, лжив, нелоялен к собственным сотрудниками, нетактичен и нетвёрд в отношениях с шахом и министрами». МакНейл стал первым заместителем нового посла и, соответственно, взял на себя (а вернее продолжил) всякие великие труды – в особенности труды по элиминации русского влияния. В январе 1833 года шах наградил его орденом Льва и Солнца первой степени.
Отношения с Кемпбелом не клеились. В 1834 году МакНейл испросил длительный отпуск и вместе с женой отъехал в Англию, длинным путём – Константинополь, Адрианополь, София, Белград, Вена, Ратисбон, Вюрцбург, Франкфурт, Лондон (29 ноября 1834 года).
В Лондоне его приняли важные персоны – герцог Веллингтон, лорд Эленборо; расспрашивали о персидских делах, советовались, а затем объявили – в Персию назначен новый посол – Эллис, а место первого при нём заместителя займёт офицер высокого ранга. «Так я свободен от службы?» – спросил МакНейл – «Никак нет, - ответил лорд-хранитель печати Эленборо – мы с Веллингтоном найдём вам подобающее по дарованиям занятие – будь то Персия, или иное место».
5 января у Джона и Элизабет родилась очередная дочь – Маргарет Феруза. Ей, единственной из всех детей МакНейла выпало выжить, повзрослеть, выйти замуж и продолжить род. Элиза умерла в феврале; Эстер, старшая, - в апреле, от скарлатины.
Что-ж, МакНейл остался в Лондоне. Жил он на Сент-Джеймс стрит, работал на Форин-офис, писал статьи о Востоке, подготовил к печати памфлет «Место и достижения России на Востоке» («Progress and Present Position of Russia in the East». Труд этот, одобренный Пальмерстоном, вышел в Англии и Франции и наделал шуму. Говорят, русские агенты скупали тираж, чтобы предотвратить его распространение. Второе издание вышло в 1854 году. Вкратце, речь шла о кратчайшем пути в Индию, о маршруте между Средиземным морем и Персидским заливом; но «проект этот останется лишь проектом, пока русские стоят под Гератом». Вывод был очевиден: помеху в виде русских должно отодвинуть на север.
С начала 1835 года к МакНейлу пошли предложения о новой работе. В феврале, Веллингтон предложил ему место секретаря персидского посольства при Эллисе, 1200 фунтов в год, без всякой, впрочем, гарантии на дальнейшее продвижение по службе. Но Кабинет вскоре сменился и Пальмерстон назначение приостановил. Правительство изучило вопрос; благоприятные отзывы о МакНейле шли отовсюду. Наконец, Форин-офис решил, что Джон едет в Персию не как секретарь посольства, но как чрезвычайный посол, преемник Эллиса.
5 июня 1836 года Джон МакНейл, «полномочный министр и чрезвычайный посол Сент-Джемского двора к шаху Персии», с окладом в 6 000 фунтов в год и 2 000 подорожных денег выехал в Персию, оставив жену с ребёнком в Шотландии. В сентябре он прибыл в Тегеран. Был ему 41 год – отличная карьера для скромного провинциала.
МакНейл снова едет в Персию – уже послом. Позади бурлящий Лондон, с его неизбывным политическим кризисом, чехардой кабинетов, ирландским буйством, поднимающимся движением Хартии, грядущей и скорой сменой суверена и новой правительницей-девочкой, а впереди, над знойными пространствами Азии стягиваются грозовые тучи Восточного вопроса; и там, под хмурящимся небом стоит город его судьбы и славы, его Троя, четырёхугольник глинобитных стен – Герат.
Он прибыл в Тегеран в сентябре 1836 года, и к этому времени многое успело измениться. Старый шах умер; Аббас-Мирза умер; трон занял старший сын Аббаса – шах Мохаммед. Взошёл он с лёгкостью, без резни; соседям показалось, что Персия объединилась вокруг нового правителя, что новому хозяину Турана и Ирана достались немалые сокровища сребролюбца Фетх Али-шаха, что на Востоке взошла новая звезда силы. Могущественный прежде неприятель – Россия – выказывал самое дружеское расположение и совершенно утвердился в стране.
«По возвращении в Персию, ничто не уязвило меня сильнее повсеместных свидетельств усилившегося русского влияния на правительство и почти полное устранение нас самих из политических дел…» - писал МакНейл.
Пришлось начать всю политику заново. Соперником МакНейла стал посол России – граф Симонич, «искусный интриган», по словам Пальмерстона. У России поблизости были и золото, и войска; аргументами МакНейла могли стать лишь скудные «представительские» средства, разрозненные отряды в далёкой Индии, но, вместе с этим, – старые связи и сила собственной личности.
Инструкции Форин-офиса предписывали новому послу:
«- Улаживать возможные персидско-турецкие трения в контакте с послом е.в. в Блистательной Порте;
- В возможно короткие сроки заключить англо-персидский торговый договор и необходимым образом изменить действующий политический договор;
- Пресекать все попытки иностранного вторжения и убеждать шаха в необходимости внутренних в стране перемен;
- Настаивать на погашении долга перед Россией;
- Посредничать в отношениях Персии с Афганистаном;
- Покровительствовать полякам, бежавшим в Персию;
- Вести диалог с русскими в том смысле, что Англия поддерживает их намерение сохранить независимость Персии».
МакНейл действовал соответственно инструкции, пока не наступили чрезвычайные времена. Шах Мохаммед решил воевать Герат.
В те годы, весь Афганистан делился на три части – Камран-шах в Герате, Дост Мохаммед в Кабуле, Кохендил-хан в Кандагаре. Герат некогда принадлежал Персии, но отпал; Аббас-Мирза ходил в Хоросан, на Камран-шаха в 1833-34 годах, имел успех, наложил лёгкую контрибуцию – эвакуация пограничного форта Хориан, возврат персидских полоняников, выплата 10 000 туманов. Камран-шах ничего этого не выполнил и у персидского владыки появился повод к войне, а цель была немудрящая - утвердить в глазах соседей персидское могущество, да заполучить богатую провинцию.
Герат – по мнению Форин-офиса – был ключом к Индии. Этот пункт надо было держать. Вариантов у Лондона не оставалось. Притом, договор 1814 года не предусматривал для Англии возможностей вмешиваться в дела Персии с Афганистаном – одно лишь посредничество. МакНейлу приходилось действовать со связанными руками.
С другой стороны, Россия, доминирующая тогда в Персии, располагала обширным пространством для манёвра – если поход удастся, русский консул (Петербург успел подписать с Персией торговый договор) сядет в Герате и Великий Белый Царь ещё на шаг продвинется в Азию; если шах не преуспеет под городом – что-ж, Персия станет слабее прежнего и тем охотнее обопрётся о Петербург. Отсюда пошла забавная двойственность русских действий.
Николай и Нессельрод уверяют английского посла в Петербурге, что не одобряют похода на Герат – граф Симонич, на месте, возвращает шаху часть собранных куруров, «так как Мохаммеду предстоят большие военные расходы». Николай уверяет Лондон, что отзовёт Симонича – и в самом деле, Симонич отбывает из Персии … после окончания осады. Николай заявляет «что со стороны шаха, его друга и доброго соседа, нелюбезно не только принимать к себе русских и польских дезертиров, но и, более того, формировать из них под командованием бывшего вахмистра целый батальон, который теперь находится при армии шаха и, вероятно, стоит уже у стен Герата. Итак, он желает, чтобы эти дезертиры были отправлены в Грузию» (Бларамберг И.Ф. Воспоминания. - М.: Наука, 1978, С 106). Симонич едет под Герат, требовать исполнения царской воли – но Самсон-хан со своим подразделением действует у города до конца осады.
Поначалу МакНейл пытается убедить шаха не ходить на Герат в терминах вежливых, не доводя дела до конфронтации; он обещает Персии всякие выгоды от нового торгового договора, но когда аппетиты двора становятся чрезмерными - «… они понадеялись, что я готов подкупить их, соглашусь на смягчение курса Англии и заплачу за торговый договор и прочие договорённости желаемую ими цену» - прекращает приятные речи и переходит на язык требований. Тогда
«… он и его министры, отбросив всякие опасения, принялись публично бесчестить меня и угрожать моей жизни».
Шах выступил к Герату в июле 1837 года. МакНейл запретил всем офицерам-англичанам, кто работал с персидской армией, участвовать в деле, и послал с войском Мохаммеда одного только полковника Стоддарта – для связи – а сам остался в Тегеране. То же и русский посол Симонич. Оба полномочных министра, Британии и России, оставались вдали от фронта до одного случая.
16 октября 1837 года из осаждённого Герата к МакНейлу в Тегеран выехал посланник – Али-Мохаммед Бег, доверенный сотрудник англичан, прослуживший в британской миссии тридцать лет с письмами к послу от Яр Мохаммед-хана (визирь Камран-шаха, командующий обороной) и лейтенанта Поттингера, военного британского специалиста-советника в городе: он прибыл туда из Афганистана по приказу лорда Окленда – генерал-губернатора Индии - для помощи осаждённым. В шахском лагере посланец был схвачен, избит, обыскан, брошен в тюрьму. Полковник Стоддарт, а затем и сам МакНейл обратились к персидскому премьер-министру, но никакого действия это не возымело. Затем, около того же времени, персидское правительство дурно обошлось с агентом Ост-Индской компании – доктором Макензи - в Бушере; Пальмерстон велел МакНейлу отнестись к персидским властям с заявлением, что Англия найдёт способ защитить своих людей. 8 марта МакНейл отправился под Герат, а следом за ним (21 марта) к осаждённому городу кинулся и Симонич.
К тому времени, шах сидел под городом боле полугода.
«Сам поход и последующая осада были не чем иным, как едкой сатирой на военное искусство и смешной пародией на правила, которые лежат в основе осады. Действительно, европейцу трудно представить себе, как могла армия численностью около 30 тыс. человек с 60 пушками 10 месяцев безуспешно стоять под стенами города, который, начисто лишенный пушек, обороняло лишь от 2 тыс. до 3 тыс. афганцев …потому что они (персы – Crusoe) часто игнорировали основное правило искусства осады и еще чаще действовали вопреки здравому смыслу…»( Бларамберг И.Ф. Воспоминания., стр. 116-116).
В самом деле, один афганец стоил 10 персов, невзирая на пушки!
Кажется, шах, к приезду английского посла успел вполне насладиться бесплодными потугами ко взятию Герата. Английский посол убедил его заключить перемирие; было условлено, что парламентёром станет сам МакНейл – и МакНейл пошёл в передовую траншею и стал выкликивать командира на противной стороне.
«Около девяти вечера, 9 апреля 1838 года я пришёл в траншеи напротив юго-восточной стороны города. Персы готовились к штурму… и крайне неодобрительно отнеслись ко вмешательству нежданного посредника… Над нами нависали высокие башни Герата, и каждая пламенела ярчайшим огнём, словно небесная комета. С зубчатых стен, часто и метко сыпались ядра, свистя над нашими головами, и афганцы перекрикивались от поста к посту – не как это делают полусонные часовые, но как бойцы в ожидании первой волны вражеского удара».
В афганских траншеях нашлись знакомые МакНейлу люди и он прошёл в город, подивившись крепкой, отменно организованной обороне:
«Я увидел в этих великолепных воинах-афганцах стойкость и мужество, а позиции их показались мне настолько сильными, что я скорее предпочёл бы стать одним из защитников города, нежели участвовать в осаде».
МакНейла приняли с почётом. К утру 20-го апреля он согласовал с Яр Мохаммед-ханом условия перемирия и, уже собравшись обратно, услышал новость – в шахов лагерь приехал успевший Симонич и когда МакНейл прошёл к персам и Мохаммеду через оборонительные и осадные линии – всё уже было решено наоборот; шах совершенно отвернулся от перемирия и желал воевать.
МакНейл остался в лагере до 7 июня 1838 года. Что он делал? – изо всех сил помогал Герату устоять. Лейтенант Поттингер остался без денег – МакНейл находит способ передать ему 300 фунтов в персидской монете; осаждённые, страдая от голода, выпускают из Герата 2 000 женщин и детей шиитского исповедания – Макнейл кормит их из собственных запасов, а когда разгневанный Мохаммед призывает его к ответу, сообщает, что сделал это во имя человеколюбия, а также спасая честное имя самого шаха от обвинений в пренебрежении нуждами единоверцев. Надо сказать, что персидский двор отвечал МакНейлу взаимностью.
«…шах приказал задушить прямо на месте своего личного секретаря Мирзу Али-Таги. Этот негодяй, которому шах оказывал большое доверие, изменил своему господину и поддерживал тайную переписку с английским министром Макнилом. Одно из писем Али-Таги попало в руки шаха. Он пригласил секретаря к себе в шатер, поднес писымо к его глазам и спросил, не его ли эта печать. … Мирза Али-Таги упал к ногам шаха и стал просить пощады. Мохаммед-шах приказал позвать феррахов. Они принесли фелек, т. е. деревянный шест с двумя веревочными петлями одна рядом с другой. Ноги секретаря продели в петли и задрали вверх, затем два ферраха обработали толстыми палками подошвы ног несчастного, который лежал спиной на земле. В присутствии шаха он получил 300 таких ударов. После этого ему затянули одну петлю на шее и задушенного поволокли на базар в центре лагеря, где предатель оставался лежать до вечера. Когда наказание было приведено в исполнение, шах сказал с серьезным видом стоящим вокруг сановникам и ханам: «Так надо обходиться с мошенником, который служит двум господам»».
«…по лагерю поползли слухи, что он (МакНейл – Crusoe) - якобы вручил Яр Мухаммед-хану значительную сумму денег и просил его потерпеть еще несколько месяцев, потому что персы никогда не осмелятся штурмовать Герат. Он и после этого поддерживал тайную переписку с этим министром и лейтенантом Поттингером. Об этом было известно в персидском лагере. Шах приказал схватить и задушить курьера (кассида), пробиравшегося с письмом из Герата в английскую миссию в лагере». (Бларамберг И.Ф. Воспоминания.)
Теперь сообразим – Грибоедов всего лишь требовал от Фетх Али-шаха 100 000 туманов, да увёл к себе в миссию пару гаремных девушек с евнухом – и его растерзали на куски; а МакНейл открыто – или чуть ли ни открыто – помогал неприятелю из лагеря самого шаха. Курьеров его душили; он писал письма Пальмерстону и Окленду, но их перехватывали по дороге, равно как и письма к МакНейлу из Лондона и Бомбея. На шесть месяцев посол её величества в Персии остался вовсе без инструкций. Полагаю, всё это время он ощущал на шее шахскую удавку, но вёл себя предерзостно – и замечательно.
Симонич говорил шаху, что 10 000 русских идут на Хиву; в лагерь прибыл сын владетеля Кандагара, Кохендил-хана, с трёхсторонним – Россия, Персия, Кандагар – антибританским договором. МакНейл писал отчаянное:
«Независимость Герата есть вещь первостепенная, «вопрос жизни и смерти» - так говорит индийское правительство, но не делает ничего, чтобы помочь городу. Сказать гератцам, чтобы держались? Чтобы не шли под Персию, чтобы бились до последнего? – Отлично – ответят те – но вы должны спасти нас, если противник станет неодолим; не можете? Тогда пошлите нам советников; не можете и этого? Тогда дайте нам немного денег, чтобы нанять солдат, чтобы платить нашим собственным людям, и мы удержим город, на сколько вам будет угодно. – В ответ мы говорим, что ничего такого сделать не в состоянии».
7 июня МакНейл прервал все официальные сношения с шахом, уехал в Тегеран, а затем вывез всю миссию на турецкую границу. Там он, наконец, получил письма Пальмерстона и узнал свежие новости: 19 июня Британия высадила десант - 387 солдат индийской армии с двумя пушками - на остров Каррак, напротив Бушера; сам Пальмерстон действия МакНейла вполне одобряет; с шахом надо теперь говорить в ультимативной форме. МакНейл послал к Мохаммеду Стоддарта с собственноручным письмом:
«Я… уполномочен заявить Вашему Величеству, что если Герат будет захвачен Вашим Величеством, правительство Британии увидит в этом, равно как и в захвате любой иной части Афганистана враждебный выпад против Англии. …Британское правительство требует возмещения за насилие против своего курьера. … Ваше величество, несомненно, знает … что британские войска и морские силы … вошли в Персидский залив и что войска уже высажены на остров Каррак. Дальнейшие движения и действия этих сил зависят от решений Вашего Величества в связи с настоящим протестом. … Тем временем Полномочный министр Её Величества следует к турецкой границе и вывозит всех англичан с территории Персии. … Бог наставит Ваше Величество в мудром решении».
И Бог наставил.
«…28 августа (9 сентября) персы подожгли фашины и все деревянные сооружения в окопах, а также сам лагерь, и персидская армия после десятимесячной бесполезной осады покинула равнину Герата и отправилась в обратный путь, в Мешхед. На огромном пространстве беспорядочно двигались артиллерия, кавалерия, пехота, огромный обоз, в котором везли и дюжину гробов, нагруженных на верблюдов. Это была огромная толпа, в которой смешались и люди, и кони, и верблюды, и слоны, и мулы, и ослы. Вся равнина была покрыта густым облаком пыли. Афганцы и не думали преследовать персов. Они поспешили ограбить персидский лагерь и с триумфом проводить полковника Стоддарта в город, где ему был устроен блестящий прием…» (Бларамберг И.Ф. Воспоминания.)
***
2 января 1839 года МакНейл отправился в Лондон. Ехал он через Россию; под Москвой пострадал, опрокинувшись в санях; в Петербурге имел беседы с Нессельродом о Персии и Афганистане, об выгодах там Англии и России. Беседы эти представляют особый исторический интерес. В Англию Мак Нейл вернулся в марте 1839 года - с большим почётом. Королева, молодая Виктория, удостоила его очень милостивой аудиенции, сказав «Он выказал необыкновенные способности», и МакНейл получил Grand Cross of the Order of the Bath, Орден Бани.
В Лондоне он пробыл до весны 1841 года, работая на Форин-офис, вращаясь в обществе, в блеске славы «спасителя Герата» и победителя русских. Затем дела с Персией наладились, и Кабинет попросил Джона вернуться в Тегеран. Последний срок его посольской тенуры в Персии длился с октября 1841 по май 1842 года. Здоровье МакНейла пошатнулось, но поработать пришлось: как раз к его приезду, афганцы вырезали в Кабуле весь английский экспедиционный корпус с гражданским персоналом, и аргумент британской силы – единственно весомый в азиатской дипломатии – стал оспорен, если не полностью опровергнут. Тем не менее, МакНейл преуспел и в этих обстоятельствах, подписав долгожданный торговый договор с Персией и наладив (скорее по нужде, чем по желанию, хотя желанием МакНейла были нужды Империи) добрые отношения с русской миссией. Весной 1842 года он подал в отставку и в августе вернулся в Европу.
3. На голоде.
«Закон о помощи бедным» с теми или иными модификациями работал в Шотландии издавна – с 1579 года. Управления приходами («Kirk Session», местные священники и выборные старшины) собирали деньги – взносы, штрафы, пожертвования – и пускали на нужды неимущих; иногда эффективно, иногда – нет, безо всякого государственного надзора.
В 1838 году Британию поразил долгий экономический кризис, и парламент принялся искать дальнейшие средства для помощи нуждающимся. 26 января 1843 года королева назначила комиссию для изучения шотландских обстоятельств – как работают законы о помощи бедным? Насколько они действенны? Весной 1844 года комиссия дала рекомендации – назначить в Шотландию надзорный орган (Board of Supervision) с задачами:
«… раз в полгода требовать от каждого прихода отчёт; изучать эти отчёты; принимать жалобы; пользоваться ничем не стеснённым правом для расследований и протестов; предоставлять Кабинету ежегодные отчёты о положении дел с шотландскими неимущими».
Затем, 2 апреля 1845 года, Генеральный прокурор по делам Шотландии произнёс в Общинах речь, принятую безоговорочно всеми скамьями, без партийных различий:
«… теперь ясно, что центральная власть обязана привести местные органы в движение; у общества нет иного способа дотянуться до дальних уголков страны. … назначить в каждый приход лицо с обязанностью заботиться о бедных, вести списки нуждающихся, и распределять помощь по этим спискам… необходим и центральный орган, куда будут идти отчёты с мест и где будут надзирать за работой во всех частях страны».
И таким центральным органом стала Коллегия по надзору (Board of Supervision) из шести человек под руководством сэра Джона МакНейла. Первое заседание нового устроения прошло 5 сентября 1845 года.
Первые три года МакНейл налаживал дело на местах – правила для выборов в приходские коллегии, сами выборы, отчётность, инструкции, формы и т.п. (всего приходов в Шотландии было 878). Приём отчётов и жалоб, инспекции; надзор за состоянием приютов, работных домов, психиатрических заведений. Отрывок из отчёта:
«… Нейл Гилхрист, помешанный. Живёт в тёмном чулане с земляным полом; спит на охапке соломы, из всей одежды – одна попона. Прикован к стене цепью за лодыжку. Кровать отобрали - он ломал её на доски и бил семью обломками. Почти всё время на ногах. Временами буен. Отец помешанного получает от прихода 2 фунта 10 шиллингов на аренду дома для семьи. В доме одна комната и чулан с помешанным. Сын хозяина способен о себе позаботиться. Одна из дочерей идиотка, но может самостоятельно передвигаться. Все спят в единственной комнате, некоторые на полу. Помешанный очень опасен. Шериф не знает о его состоянии. …»
Разумеется, главной задачей Board of Supervision оставалось справедливое распределение и перераспределение помощи – напомню, что деньги эти складывались из приходских средств.
Через год после начала работы Коллегии, в Шотландию пришла картофельная чума – страшное заболевание этой продовольственной культуры, выморившее миллион человек в соседней Ирландии. В Шотландии дело обстояло лучше – сильнейший картофельный голод пал на 27 округов (девятнадцать горских и восемь островных) с населением в 100 000 человек на 1841 год.
Тем не менее, нужда казалась велика. «Хозяйка выходила накопать картошки к обеду, но находила лишь сгнившие, несъедобные клубни между чёрной ботвы с ужасным запахом».
Помощь пошла от заморских шотландцев: из Новой Скотии и Нового Брансуика (Канада), из Британской Гвианы, других колоний. Выделил деньги и Лондон; в приходы пошли значительные суммы. Не остались в стороне и крупнейшие землевладельцы страны – герцог Аргайл, лорд Данмор, прочие. Каждый год, четыре года подряд, страна надеялась, что картофельная чума уйдёт. На четвёртый год (в январе 1851) напасть несколько унялась, и правительство решило понять, как расходуются тысячи фунтов помощи. Премьер (лорд Рассел) и министр внутренних дел (Грей) поручили МакНейлу лично проверить состояние двадцати семи претерпевших приходов со ста тысячами жителей (на 1841 год).
С февраля по апрель, МакНейл, испытав все прелести шотландской зимы в нищем горном крае, провёл расследование на местах.
«… В Обане его застала дурная погода; пришлось добираться до острова Малл в шлюпке. Сэр Джон со слугой и чиновник социальной помощи мистер Питеркин, выбрались на берег, изнемогая от холода, морской болезни и добрались до ближайшего постоялого двора. Там оказалась лишь одна комната с двумя сомнительными кроватями, но когда Питеркин попросил хозяина об отдельной для себя комнате, тот ответил: «Сам герцог Аргайл и лорд Блентайр спали здесь – один на одной кровати, второй – на соседней». Чего же вам ещё?»
Сам МакНейл был горец – «хайлендер» - по происхождению, и отлично говорил по-гэльски, так что имел все возможности спросить и услышать ответы. Опрашивал он многих и всяких людей: арендаторов и батраков, священников и торговцев – всех, кто мог дать нужные сведения. Отчёт вышел очень интересным, с далёкими последствиями.
Вкратце, МакНейл указал, что голод уже закончился и случаи крайней нужды в пище достаточно редки, но будь то картофельная чума или богатый урожай картофеля – мелкие арендаторы – хайлендеры не в силах себя прокормить. Их земельные участки настолько мелки, что урожая хватает едва ли на полгода, а дальше – лишь промыслы, батрачество. Тем самым, говорить о горце-крестьянине как «фермере» в английском (или равнинном) понимании неверно – это наёмный работник с земельным участком. В такой ситуации, помощь – и частная, и правительственная – производит лишь иждивенцев – полупауперов, что, собственно, и выходит на деле.
«… Во всех укоренилось мнение – ложное и преувеличенное - о собственных правах, в особенности земельных, и о каких-то общенациональных перед ними обязательствах; о том, что правительство, как представитель всей нации, обязано обеспечить им занятость и средства к существованию там, где они теперь живут, избавив от необходимости искать работу на стороне. Они воображают или верят, что помощь, пришедшая в последние несколько лет, и есть исполнение этих государственных перед ними обязательств».
Вывод был прост: эмиграция. Иначе мелкие арендаторы останутся жить впроголодь и как нахлебники безотносительно к болезням или доброму здравию сельскохозяйственных культур. И главной заботой МакНейла на следующие годы (исключая время работы в Крыму и дни его отставной, по старости, жизни) стала именно эмиграция неимущих шотландцев в колонии. Конечно, это не был результат одного его рапорта. Мнение МакНейла оказалось солидарно с лондонской государственной мыслью. Эмиграция неимущих шотландцев за море стала одной из стадий так называемой политики «Highland Clearance», то есть «зачистки горских районов», гэльского населения. Политика эта началась с Кулодена и нашла своё продолжение в работе макнейловой коллегии. Экономические и политические резоны этой деятельности ясны; о моральных её аспектах пусть судят жители Британских островов.
читать дальше12 марта 1826 года у МакНейлов родилась дочь Эстер, а 3 октября 1826 года умерла маленькая Маргарет.
Посол Джон Киннейр Макдональд умер 11 июня 1830 года. Новый посол Британии в Персии - Джон Кемпбел - «был в очень многом негоден, как посол: он был суетлив в мелочах, необуздан характером, лжив, нелоялен к собственным сотрудниками, нетактичен и нетвёрд в отношениях с шахом и министрами». МакНейл стал первым заместителем нового посла и, соответственно, взял на себя (а вернее продолжил) всякие великие труды – в особенности труды по элиминации русского влияния. В январе 1833 года шах наградил его орденом Льва и Солнца первой степени.
Отношения с Кемпбелом не клеились. В 1834 году МакНейл испросил длительный отпуск и вместе с женой отъехал в Англию, длинным путём – Константинополь, Адрианополь, София, Белград, Вена, Ратисбон, Вюрцбург, Франкфурт, Лондон (29 ноября 1834 года).
В Лондоне его приняли важные персоны – герцог Веллингтон, лорд Эленборо; расспрашивали о персидских делах, советовались, а затем объявили – в Персию назначен новый посол – Эллис, а место первого при нём заместителя займёт офицер высокого ранга. «Так я свободен от службы?» – спросил МакНейл – «Никак нет, - ответил лорд-хранитель печати Эленборо – мы с Веллингтоном найдём вам подобающее по дарованиям занятие – будь то Персия, или иное место».
5 января у Джона и Элизабет родилась очередная дочь – Маргарет Феруза. Ей, единственной из всех детей МакНейла выпало выжить, повзрослеть, выйти замуж и продолжить род. Элиза умерла в феврале; Эстер, старшая, - в апреле, от скарлатины.
Что-ж, МакНейл остался в Лондоне. Жил он на Сент-Джеймс стрит, работал на Форин-офис, писал статьи о Востоке, подготовил к печати памфлет «Место и достижения России на Востоке» («Progress and Present Position of Russia in the East». Труд этот, одобренный Пальмерстоном, вышел в Англии и Франции и наделал шуму. Говорят, русские агенты скупали тираж, чтобы предотвратить его распространение. Второе издание вышло в 1854 году. Вкратце, речь шла о кратчайшем пути в Индию, о маршруте между Средиземным морем и Персидским заливом; но «проект этот останется лишь проектом, пока русские стоят под Гератом». Вывод был очевиден: помеху в виде русских должно отодвинуть на север.
С начала 1835 года к МакНейлу пошли предложения о новой работе. В феврале, Веллингтон предложил ему место секретаря персидского посольства при Эллисе, 1200 фунтов в год, без всякой, впрочем, гарантии на дальнейшее продвижение по службе. Но Кабинет вскоре сменился и Пальмерстон назначение приостановил. Правительство изучило вопрос; благоприятные отзывы о МакНейле шли отовсюду. Наконец, Форин-офис решил, что Джон едет в Персию не как секретарь посольства, но как чрезвычайный посол, преемник Эллиса.
5 июня 1836 года Джон МакНейл, «полномочный министр и чрезвычайный посол Сент-Джемского двора к шаху Персии», с окладом в 6 000 фунтов в год и 2 000 подорожных денег выехал в Персию, оставив жену с ребёнком в Шотландии. В сентябре он прибыл в Тегеран. Был ему 41 год – отличная карьера для скромного провинциала.
МакНейл снова едет в Персию – уже послом. Позади бурлящий Лондон, с его неизбывным политическим кризисом, чехардой кабинетов, ирландским буйством, поднимающимся движением Хартии, грядущей и скорой сменой суверена и новой правительницей-девочкой, а впереди, над знойными пространствами Азии стягиваются грозовые тучи Восточного вопроса; и там, под хмурящимся небом стоит город его судьбы и славы, его Троя, четырёхугольник глинобитных стен – Герат.
Он прибыл в Тегеран в сентябре 1836 года, и к этому времени многое успело измениться. Старый шах умер; Аббас-Мирза умер; трон занял старший сын Аббаса – шах Мохаммед. Взошёл он с лёгкостью, без резни; соседям показалось, что Персия объединилась вокруг нового правителя, что новому хозяину Турана и Ирана достались немалые сокровища сребролюбца Фетх Али-шаха, что на Востоке взошла новая звезда силы. Могущественный прежде неприятель – Россия – выказывал самое дружеское расположение и совершенно утвердился в стране.
«По возвращении в Персию, ничто не уязвило меня сильнее повсеместных свидетельств усилившегося русского влияния на правительство и почти полное устранение нас самих из политических дел…» - писал МакНейл.
Пришлось начать всю политику заново. Соперником МакНейла стал посол России – граф Симонич, «искусный интриган», по словам Пальмерстона. У России поблизости были и золото, и войска; аргументами МакНейла могли стать лишь скудные «представительские» средства, разрозненные отряды в далёкой Индии, но, вместе с этим, – старые связи и сила собственной личности.
Инструкции Форин-офиса предписывали новому послу:
«- Улаживать возможные персидско-турецкие трения в контакте с послом е.в. в Блистательной Порте;
- В возможно короткие сроки заключить англо-персидский торговый договор и необходимым образом изменить действующий политический договор;
- Пресекать все попытки иностранного вторжения и убеждать шаха в необходимости внутренних в стране перемен;
- Настаивать на погашении долга перед Россией;
- Посредничать в отношениях Персии с Афганистаном;
- Покровительствовать полякам, бежавшим в Персию;
- Вести диалог с русскими в том смысле, что Англия поддерживает их намерение сохранить независимость Персии».
МакНейл действовал соответственно инструкции, пока не наступили чрезвычайные времена. Шах Мохаммед решил воевать Герат.
В те годы, весь Афганистан делился на три части – Камран-шах в Герате, Дост Мохаммед в Кабуле, Кохендил-хан в Кандагаре. Герат некогда принадлежал Персии, но отпал; Аббас-Мирза ходил в Хоросан, на Камран-шаха в 1833-34 годах, имел успех, наложил лёгкую контрибуцию – эвакуация пограничного форта Хориан, возврат персидских полоняников, выплата 10 000 туманов. Камран-шах ничего этого не выполнил и у персидского владыки появился повод к войне, а цель была немудрящая - утвердить в глазах соседей персидское могущество, да заполучить богатую провинцию.
Герат – по мнению Форин-офиса – был ключом к Индии. Этот пункт надо было держать. Вариантов у Лондона не оставалось. Притом, договор 1814 года не предусматривал для Англии возможностей вмешиваться в дела Персии с Афганистаном – одно лишь посредничество. МакНейлу приходилось действовать со связанными руками.
С другой стороны, Россия, доминирующая тогда в Персии, располагала обширным пространством для манёвра – если поход удастся, русский консул (Петербург успел подписать с Персией торговый договор) сядет в Герате и Великий Белый Царь ещё на шаг продвинется в Азию; если шах не преуспеет под городом – что-ж, Персия станет слабее прежнего и тем охотнее обопрётся о Петербург. Отсюда пошла забавная двойственность русских действий.
Николай и Нессельрод уверяют английского посла в Петербурге, что не одобряют похода на Герат – граф Симонич, на месте, возвращает шаху часть собранных куруров, «так как Мохаммеду предстоят большие военные расходы». Николай уверяет Лондон, что отзовёт Симонича – и в самом деле, Симонич отбывает из Персии … после окончания осады. Николай заявляет «что со стороны шаха, его друга и доброго соседа, нелюбезно не только принимать к себе русских и польских дезертиров, но и, более того, формировать из них под командованием бывшего вахмистра целый батальон, который теперь находится при армии шаха и, вероятно, стоит уже у стен Герата. Итак, он желает, чтобы эти дезертиры были отправлены в Грузию» (Бларамберг И.Ф. Воспоминания. - М.: Наука, 1978, С 106). Симонич едет под Герат, требовать исполнения царской воли – но Самсон-хан со своим подразделением действует у города до конца осады.
Поначалу МакНейл пытается убедить шаха не ходить на Герат в терминах вежливых, не доводя дела до конфронтации; он обещает Персии всякие выгоды от нового торгового договора, но когда аппетиты двора становятся чрезмерными - «… они понадеялись, что я готов подкупить их, соглашусь на смягчение курса Англии и заплачу за торговый договор и прочие договорённости желаемую ими цену» - прекращает приятные речи и переходит на язык требований. Тогда
«… он и его министры, отбросив всякие опасения, принялись публично бесчестить меня и угрожать моей жизни».
Шах выступил к Герату в июле 1837 года. МакНейл запретил всем офицерам-англичанам, кто работал с персидской армией, участвовать в деле, и послал с войском Мохаммеда одного только полковника Стоддарта – для связи – а сам остался в Тегеране. То же и русский посол Симонич. Оба полномочных министра, Британии и России, оставались вдали от фронта до одного случая.
16 октября 1837 года из осаждённого Герата к МакНейлу в Тегеран выехал посланник – Али-Мохаммед Бег, доверенный сотрудник англичан, прослуживший в британской миссии тридцать лет с письмами к послу от Яр Мохаммед-хана (визирь Камран-шаха, командующий обороной) и лейтенанта Поттингера, военного британского специалиста-советника в городе: он прибыл туда из Афганистана по приказу лорда Окленда – генерал-губернатора Индии - для помощи осаждённым. В шахском лагере посланец был схвачен, избит, обыскан, брошен в тюрьму. Полковник Стоддарт, а затем и сам МакНейл обратились к персидскому премьер-министру, но никакого действия это не возымело. Затем, около того же времени, персидское правительство дурно обошлось с агентом Ост-Индской компании – доктором Макензи - в Бушере; Пальмерстон велел МакНейлу отнестись к персидским властям с заявлением, что Англия найдёт способ защитить своих людей. 8 марта МакНейл отправился под Герат, а следом за ним (21 марта) к осаждённому городу кинулся и Симонич.
К тому времени, шах сидел под городом боле полугода.
«Сам поход и последующая осада были не чем иным, как едкой сатирой на военное искусство и смешной пародией на правила, которые лежат в основе осады. Действительно, европейцу трудно представить себе, как могла армия численностью около 30 тыс. человек с 60 пушками 10 месяцев безуспешно стоять под стенами города, который, начисто лишенный пушек, обороняло лишь от 2 тыс. до 3 тыс. афганцев …потому что они (персы – Crusoe) часто игнорировали основное правило искусства осады и еще чаще действовали вопреки здравому смыслу…»( Бларамберг И.Ф. Воспоминания., стр. 116-116).
В самом деле, один афганец стоил 10 персов, невзирая на пушки!
Кажется, шах, к приезду английского посла успел вполне насладиться бесплодными потугами ко взятию Герата. Английский посол убедил его заключить перемирие; было условлено, что парламентёром станет сам МакНейл – и МакНейл пошёл в передовую траншею и стал выкликивать командира на противной стороне.
«Около девяти вечера, 9 апреля 1838 года я пришёл в траншеи напротив юго-восточной стороны города. Персы готовились к штурму… и крайне неодобрительно отнеслись ко вмешательству нежданного посредника… Над нами нависали высокие башни Герата, и каждая пламенела ярчайшим огнём, словно небесная комета. С зубчатых стен, часто и метко сыпались ядра, свистя над нашими головами, и афганцы перекрикивались от поста к посту – не как это делают полусонные часовые, но как бойцы в ожидании первой волны вражеского удара».
В афганских траншеях нашлись знакомые МакНейлу люди и он прошёл в город, подивившись крепкой, отменно организованной обороне:
«Я увидел в этих великолепных воинах-афганцах стойкость и мужество, а позиции их показались мне настолько сильными, что я скорее предпочёл бы стать одним из защитников города, нежели участвовать в осаде».
МакНейла приняли с почётом. К утру 20-го апреля он согласовал с Яр Мохаммед-ханом условия перемирия и, уже собравшись обратно, услышал новость – в шахов лагерь приехал успевший Симонич и когда МакНейл прошёл к персам и Мохаммеду через оборонительные и осадные линии – всё уже было решено наоборот; шах совершенно отвернулся от перемирия и желал воевать.
МакНейл остался в лагере до 7 июня 1838 года. Что он делал? – изо всех сил помогал Герату устоять. Лейтенант Поттингер остался без денег – МакНейл находит способ передать ему 300 фунтов в персидской монете; осаждённые, страдая от голода, выпускают из Герата 2 000 женщин и детей шиитского исповедания – Макнейл кормит их из собственных запасов, а когда разгневанный Мохаммед призывает его к ответу, сообщает, что сделал это во имя человеколюбия, а также спасая честное имя самого шаха от обвинений в пренебрежении нуждами единоверцев. Надо сказать, что персидский двор отвечал МакНейлу взаимностью.
«…шах приказал задушить прямо на месте своего личного секретаря Мирзу Али-Таги. Этот негодяй, которому шах оказывал большое доверие, изменил своему господину и поддерживал тайную переписку с английским министром Макнилом. Одно из писем Али-Таги попало в руки шаха. Он пригласил секретаря к себе в шатер, поднес писымо к его глазам и спросил, не его ли эта печать. … Мирза Али-Таги упал к ногам шаха и стал просить пощады. Мохаммед-шах приказал позвать феррахов. Они принесли фелек, т. е. деревянный шест с двумя веревочными петлями одна рядом с другой. Ноги секретаря продели в петли и задрали вверх, затем два ферраха обработали толстыми палками подошвы ног несчастного, который лежал спиной на земле. В присутствии шаха он получил 300 таких ударов. После этого ему затянули одну петлю на шее и задушенного поволокли на базар в центре лагеря, где предатель оставался лежать до вечера. Когда наказание было приведено в исполнение, шах сказал с серьезным видом стоящим вокруг сановникам и ханам: «Так надо обходиться с мошенником, который служит двум господам»».
«…по лагерю поползли слухи, что он (МакНейл – Crusoe) - якобы вручил Яр Мухаммед-хану значительную сумму денег и просил его потерпеть еще несколько месяцев, потому что персы никогда не осмелятся штурмовать Герат. Он и после этого поддерживал тайную переписку с этим министром и лейтенантом Поттингером. Об этом было известно в персидском лагере. Шах приказал схватить и задушить курьера (кассида), пробиравшегося с письмом из Герата в английскую миссию в лагере». (Бларамберг И.Ф. Воспоминания.)
Теперь сообразим – Грибоедов всего лишь требовал от Фетх Али-шаха 100 000 туманов, да увёл к себе в миссию пару гаремных девушек с евнухом – и его растерзали на куски; а МакНейл открыто – или чуть ли ни открыто – помогал неприятелю из лагеря самого шаха. Курьеров его душили; он писал письма Пальмерстону и Окленду, но их перехватывали по дороге, равно как и письма к МакНейлу из Лондона и Бомбея. На шесть месяцев посол её величества в Персии остался вовсе без инструкций. Полагаю, всё это время он ощущал на шее шахскую удавку, но вёл себя предерзостно – и замечательно.
Симонич говорил шаху, что 10 000 русских идут на Хиву; в лагерь прибыл сын владетеля Кандагара, Кохендил-хана, с трёхсторонним – Россия, Персия, Кандагар – антибританским договором. МакНейл писал отчаянное:
«Независимость Герата есть вещь первостепенная, «вопрос жизни и смерти» - так говорит индийское правительство, но не делает ничего, чтобы помочь городу. Сказать гератцам, чтобы держались? Чтобы не шли под Персию, чтобы бились до последнего? – Отлично – ответят те – но вы должны спасти нас, если противник станет неодолим; не можете? Тогда пошлите нам советников; не можете и этого? Тогда дайте нам немного денег, чтобы нанять солдат, чтобы платить нашим собственным людям, и мы удержим город, на сколько вам будет угодно. – В ответ мы говорим, что ничего такого сделать не в состоянии».
7 июня МакНейл прервал все официальные сношения с шахом, уехал в Тегеран, а затем вывез всю миссию на турецкую границу. Там он, наконец, получил письма Пальмерстона и узнал свежие новости: 19 июня Британия высадила десант - 387 солдат индийской армии с двумя пушками - на остров Каррак, напротив Бушера; сам Пальмерстон действия МакНейла вполне одобряет; с шахом надо теперь говорить в ультимативной форме. МакНейл послал к Мохаммеду Стоддарта с собственноручным письмом:
«Я… уполномочен заявить Вашему Величеству, что если Герат будет захвачен Вашим Величеством, правительство Британии увидит в этом, равно как и в захвате любой иной части Афганистана враждебный выпад против Англии. …Британское правительство требует возмещения за насилие против своего курьера. … Ваше величество, несомненно, знает … что британские войска и морские силы … вошли в Персидский залив и что войска уже высажены на остров Каррак. Дальнейшие движения и действия этих сил зависят от решений Вашего Величества в связи с настоящим протестом. … Тем временем Полномочный министр Её Величества следует к турецкой границе и вывозит всех англичан с территории Персии. … Бог наставит Ваше Величество в мудром решении».
И Бог наставил.
«…28 августа (9 сентября) персы подожгли фашины и все деревянные сооружения в окопах, а также сам лагерь, и персидская армия после десятимесячной бесполезной осады покинула равнину Герата и отправилась в обратный путь, в Мешхед. На огромном пространстве беспорядочно двигались артиллерия, кавалерия, пехота, огромный обоз, в котором везли и дюжину гробов, нагруженных на верблюдов. Это была огромная толпа, в которой смешались и люди, и кони, и верблюды, и слоны, и мулы, и ослы. Вся равнина была покрыта густым облаком пыли. Афганцы и не думали преследовать персов. Они поспешили ограбить персидский лагерь и с триумфом проводить полковника Стоддарта в город, где ему был устроен блестящий прием…» (Бларамберг И.Ф. Воспоминания.)
***
2 января 1839 года МакНейл отправился в Лондон. Ехал он через Россию; под Москвой пострадал, опрокинувшись в санях; в Петербурге имел беседы с Нессельродом о Персии и Афганистане, об выгодах там Англии и России. Беседы эти представляют особый исторический интерес. В Англию Мак Нейл вернулся в марте 1839 года - с большим почётом. Королева, молодая Виктория, удостоила его очень милостивой аудиенции, сказав «Он выказал необыкновенные способности», и МакНейл получил Grand Cross of the Order of the Bath, Орден Бани.
В Лондоне он пробыл до весны 1841 года, работая на Форин-офис, вращаясь в обществе, в блеске славы «спасителя Герата» и победителя русских. Затем дела с Персией наладились, и Кабинет попросил Джона вернуться в Тегеран. Последний срок его посольской тенуры в Персии длился с октября 1841 по май 1842 года. Здоровье МакНейла пошатнулось, но поработать пришлось: как раз к его приезду, афганцы вырезали в Кабуле весь английский экспедиционный корпус с гражданским персоналом, и аргумент британской силы – единственно весомый в азиатской дипломатии – стал оспорен, если не полностью опровергнут. Тем не менее, МакНейл преуспел и в этих обстоятельствах, подписав долгожданный торговый договор с Персией и наладив (скорее по нужде, чем по желанию, хотя желанием МакНейла были нужды Империи) добрые отношения с русской миссией. Весной 1842 года он подал в отставку и в августе вернулся в Европу.
3. На голоде.
«Закон о помощи бедным» с теми или иными модификациями работал в Шотландии издавна – с 1579 года. Управления приходами («Kirk Session», местные священники и выборные старшины) собирали деньги – взносы, штрафы, пожертвования – и пускали на нужды неимущих; иногда эффективно, иногда – нет, безо всякого государственного надзора.
В 1838 году Британию поразил долгий экономический кризис, и парламент принялся искать дальнейшие средства для помощи нуждающимся. 26 января 1843 года королева назначила комиссию для изучения шотландских обстоятельств – как работают законы о помощи бедным? Насколько они действенны? Весной 1844 года комиссия дала рекомендации – назначить в Шотландию надзорный орган (Board of Supervision) с задачами:
«… раз в полгода требовать от каждого прихода отчёт; изучать эти отчёты; принимать жалобы; пользоваться ничем не стеснённым правом для расследований и протестов; предоставлять Кабинету ежегодные отчёты о положении дел с шотландскими неимущими».
Затем, 2 апреля 1845 года, Генеральный прокурор по делам Шотландии произнёс в Общинах речь, принятую безоговорочно всеми скамьями, без партийных различий:
«… теперь ясно, что центральная власть обязана привести местные органы в движение; у общества нет иного способа дотянуться до дальних уголков страны. … назначить в каждый приход лицо с обязанностью заботиться о бедных, вести списки нуждающихся, и распределять помощь по этим спискам… необходим и центральный орган, куда будут идти отчёты с мест и где будут надзирать за работой во всех частях страны».
И таким центральным органом стала Коллегия по надзору (Board of Supervision) из шести человек под руководством сэра Джона МакНейла. Первое заседание нового устроения прошло 5 сентября 1845 года.
Первые три года МакНейл налаживал дело на местах – правила для выборов в приходские коллегии, сами выборы, отчётность, инструкции, формы и т.п. (всего приходов в Шотландии было 878). Приём отчётов и жалоб, инспекции; надзор за состоянием приютов, работных домов, психиатрических заведений. Отрывок из отчёта:
«… Нейл Гилхрист, помешанный. Живёт в тёмном чулане с земляным полом; спит на охапке соломы, из всей одежды – одна попона. Прикован к стене цепью за лодыжку. Кровать отобрали - он ломал её на доски и бил семью обломками. Почти всё время на ногах. Временами буен. Отец помешанного получает от прихода 2 фунта 10 шиллингов на аренду дома для семьи. В доме одна комната и чулан с помешанным. Сын хозяина способен о себе позаботиться. Одна из дочерей идиотка, но может самостоятельно передвигаться. Все спят в единственной комнате, некоторые на полу. Помешанный очень опасен. Шериф не знает о его состоянии. …»
Разумеется, главной задачей Board of Supervision оставалось справедливое распределение и перераспределение помощи – напомню, что деньги эти складывались из приходских средств.
Через год после начала работы Коллегии, в Шотландию пришла картофельная чума – страшное заболевание этой продовольственной культуры, выморившее миллион человек в соседней Ирландии. В Шотландии дело обстояло лучше – сильнейший картофельный голод пал на 27 округов (девятнадцать горских и восемь островных) с населением в 100 000 человек на 1841 год.
Тем не менее, нужда казалась велика. «Хозяйка выходила накопать картошки к обеду, но находила лишь сгнившие, несъедобные клубни между чёрной ботвы с ужасным запахом».
Помощь пошла от заморских шотландцев: из Новой Скотии и Нового Брансуика (Канада), из Британской Гвианы, других колоний. Выделил деньги и Лондон; в приходы пошли значительные суммы. Не остались в стороне и крупнейшие землевладельцы страны – герцог Аргайл, лорд Данмор, прочие. Каждый год, четыре года подряд, страна надеялась, что картофельная чума уйдёт. На четвёртый год (в январе 1851) напасть несколько унялась, и правительство решило понять, как расходуются тысячи фунтов помощи. Премьер (лорд Рассел) и министр внутренних дел (Грей) поручили МакНейлу лично проверить состояние двадцати семи претерпевших приходов со ста тысячами жителей (на 1841 год).
С февраля по апрель, МакНейл, испытав все прелести шотландской зимы в нищем горном крае, провёл расследование на местах.
«… В Обане его застала дурная погода; пришлось добираться до острова Малл в шлюпке. Сэр Джон со слугой и чиновник социальной помощи мистер Питеркин, выбрались на берег, изнемогая от холода, морской болезни и добрались до ближайшего постоялого двора. Там оказалась лишь одна комната с двумя сомнительными кроватями, но когда Питеркин попросил хозяина об отдельной для себя комнате, тот ответил: «Сам герцог Аргайл и лорд Блентайр спали здесь – один на одной кровати, второй – на соседней». Чего же вам ещё?»
Сам МакНейл был горец – «хайлендер» - по происхождению, и отлично говорил по-гэльски, так что имел все возможности спросить и услышать ответы. Опрашивал он многих и всяких людей: арендаторов и батраков, священников и торговцев – всех, кто мог дать нужные сведения. Отчёт вышел очень интересным, с далёкими последствиями.
Вкратце, МакНейл указал, что голод уже закончился и случаи крайней нужды в пище достаточно редки, но будь то картофельная чума или богатый урожай картофеля – мелкие арендаторы – хайлендеры не в силах себя прокормить. Их земельные участки настолько мелки, что урожая хватает едва ли на полгода, а дальше – лишь промыслы, батрачество. Тем самым, говорить о горце-крестьянине как «фермере» в английском (или равнинном) понимании неверно – это наёмный работник с земельным участком. В такой ситуации, помощь – и частная, и правительственная – производит лишь иждивенцев – полупауперов, что, собственно, и выходит на деле.
«… Во всех укоренилось мнение – ложное и преувеличенное - о собственных правах, в особенности земельных, и о каких-то общенациональных перед ними обязательствах; о том, что правительство, как представитель всей нации, обязано обеспечить им занятость и средства к существованию там, где они теперь живут, избавив от необходимости искать работу на стороне. Они воображают или верят, что помощь, пришедшая в последние несколько лет, и есть исполнение этих государственных перед ними обязательств».
Вывод был прост: эмиграция. Иначе мелкие арендаторы останутся жить впроголодь и как нахлебники безотносительно к болезням или доброму здравию сельскохозяйственных культур. И главной заботой МакНейла на следующие годы (исключая время работы в Крыму и дни его отставной, по старости, жизни) стала именно эмиграция неимущих шотландцев в колонии. Конечно, это не был результат одного его рапорта. Мнение МакНейла оказалось солидарно с лондонской государственной мыслью. Эмиграция неимущих шотландцев за море стала одной из стадий так называемой политики «Highland Clearance», то есть «зачистки горских районов», гэльского населения. Политика эта началась с Кулодена и нашла своё продолжение в работе макнейловой коллегии. Экономические и политические резоны этой деятельности ясны; о моральных её аспектах пусть судят жители Британских островов.