Исследователь-медиевист Барбара Ханауолт, автор книги "Детство в средневековом Лондоне", замечает: «Прочитав примерно две тысячи дел об опеке в лондонской Letter Book [сборнике городских ордонансов, официальных документов и т.д.], трудно без скепсиса воспринять слова Филиппа Арьеса о том, что в Средние века детей не любили и не ценили. Лондонский мэр, олдермены и казначей были занятыми людьми, с массой собственных дел и административных обязанностей, однако же они уделяли пристальное внимание благополучию городских сирот, находившихся на их попечении».
читать дальшеСледует оговориться: в первую очередь, конечно, имеются в виду дети полноправных горожан, в идеале членов гильдий. Не следует забывать о сословности закона; чем перспективнее был юный сирота, тем, разумеется, большее внимание уделяли ему городские власти, и сын преуспевающего купца был окружен большей заботой со стороны опекунов, нежели сын поденщицы. Определенное количество сирот, в первую очередь из беднейших слоев населения, с городского «дна», неизбежно ускользало от внимания попечителей и пополняло армию нищих, бродяг и воришек. Однако даже малолетние нищие, дети проституток и найденыши могли рассчитывать хотя бы на помещение в приют или монастырский «госпиталь».
Речь, впрочем, далее пойдет не о них, а о детях, которые редко становились объектами благотворительности – о детях из средних городских семей, зачастую «полусиротах» (с одним живым родителем, как правило матерью), иногда незаконнорожденных, но всегда или почти всегда обеспеченных наследством.
Вообще следует заметить, что в средневековой Англии, в отличие от Италии и Фландрии, не развилось так называемой патрилинейности, т.е. мощных вертикальных связей, в главе которых стояли бы pater familias – главы кланов (как Медичи во Флоренции и ван Артевельде в Генте). Лондонские связи были преимущественно горизонтальными, внутригильдейными, и законы, заботившиеся о благосостоянии сирот, еще укрепляли их. Сын вовсе не обязательно продолжал отцовское дело, преумножая семейную славу. Печатник Уильям Кекстон, вернувшись в Лондон после тридцатилетнего пребывания во Фландрии, с удивлением отмечал: «Отцы оставляют наследникам большое состояние, но из десяти редко процветают двое, и через сто лет род утрачивает свое имя». (Впрочем, справедливости ради следует отметить, что нередко лондонские семьи, разбогатев, попросту переставали быть купцами и ремесленниками, покидали город и, поселившись в провинции, переходили в класс джентри.)
В больших городах сиротство было весьма распространенным явлением; лондонские документы свидетельствуют, что многие дети в XIV-XV вв. росли в семье как минимум с одним неродным взрослым, а некоторые даже, лишившись обоих родителей, воспитывались в семье друзей, родственников или совершенно посторонних. Семьи, возглавляемые матерями-одиночками (вдовами), отнюдь не были редкостью, как и семьи с мачехами, отчимами, сводными братьями и сестрами. (В этом отношении, замечают исследователи, средневековые английские дети напоминают современных американских, с той разницей, что в нынешней ситуации причиной становится не высокая смертность, а большое количество разводов.) Лондонские законы обеспечивали защиту сирот и оговаривали условия их воспитания не менее детально, чем современные. Они определяли, кто должен растить детей, следили за их финансовым состоянием и требовали от опекунов непременного поручительства в том, что, по достижении совершеннолетия, подопечный получит свое состояние в полное распоряжение. Как и в других подобных случаях, поручители отвечали собственными деньгами за нарушение условий контракта. Также закон требовал расследования и кары в тех случаях, если с сиротами обращались нечестно или жестоко.
Сирота, по лондонским законам, - это ребенок, который лишился отца, являвшегося гражданином города (freeman). Стать гражданином города можно было родившись в Лондоне, купив права гражданства (т.н. redemption) или же пройдя обучение в гильдии и сдав экзамен на мастера. Большинство граждан как раз составляли те, кто, побыв учениками и подмастерьями, сделались мастерами, поэтому основная сохранившаяся информация по делам опеки как раз касается семей ремесленников и купцов – состоятельных, среднего достатка и небогатых. Дети родителей, не являвшихся гражданами города, будь они богаты или бедны, иностранцы или англичане, не подпадали под защиту лондонской администрации; им приходилось довольствоваться частной благотворительностью.
Согласно лондонским законам, имущество завещателя следовало разделить на три части. Одну треть полагалось употребить на спасение души, другую отдать детям или иным наследникам, третью жене, в пожизненное пользование в качестве вдовьей доли. Эта третья часть также отходила наследникам после смерти жены, даже если она вступала в новый брак. Если только завещатель не оговаривал особых условий, все дети, мальчики и девочки, получали равные доли в наследстве. Например, при установлении опеки над сиротами Саймона Годарта и его супруги, городскому казначею были переданы шелковое платье стоимостью в тридцать фунтов, а также десять фунтов наличными; из этой суммы одна дочь (замужняя) получила на руки четверть, другая (на возрасте) столько же, а половину отложили для двух несовершеннолетних мальчиков. Иными словами, закон беспокоился как о самих детях, оставшихся сиротами, так и о том, чтобы их наследство не пропало. Он требовал, чтобы мэр, олдермены и казначей защищали сирот – телесно, духовно и финансово. С особым тщанием следовало выбирать опекуна, внимательно расследуя его мотивы. Согласно лондонским законам, опекуном не мог стать человек, способный извлечь выгоду из смерти юного наследника. Если сироте предстояло получить наследство по отцу, опекуном, как правило, назначали близкого родственника с материнской стороны, и наоборот. В одном случае, когда мать и ее второй муж потребовали прав опеки над дочерью, суд заявил, что по городским законам «опеку над несовершеннолетними не вправе осуществлять родственник, могущий унаследовать имущество сироты». Поскольку девочке предстояло получить наследство от матери, а не от отца, права опеки были переданы ее тетке с отцовской стороны. (Впрочем, чаще наследство исходило от отца, и в большинстве случаев официальным опекуном ребенка становилась именно мать.)
Опекун, в свою очередь, должен был найти поручителей, в знак гарантии того, что он будет защищать интересы ребенка и вернет ему его имущество, когда тот достигнет совершеннолетия. В начале XV в. лондонский суд требовал, чтобы опекуны вносили залог. Помимо наблюдения за финансовым благополучием подопечных, городские власти отслеживали даже их помолвки и отдачу в обучение, чтобы сироту не заставили вступить в брак ради выгоды опекуна и не понизили его статус. Так, Джон Гилдфорд, ставший опекуном Элис, дочери Уильяма де Теля, обещал, что будет «содержать и наставлять Элис, как положено, чтобы она не потерпела никакого унижения, и не позволит ей вступить в брак без согласия мэра, олдерменов и родственников» [в том случае, если Элис решит выйти замуж, будучи еще несовершеннолетней]. Когда же девочка достигнет совершеннолетия, «ей будет возвращено ее достояние, с процентами из расчета два шиллинга на фунт», согласно обычаю (этот процент был своеобразной платой за то, что опекуну дозволялось пускать имущество подопечного в оборот). А чтобы убедиться, что дети живы и за ними осуществляют должный присмотр, их периодически демонстрировали лорд-мэру, так сказать, во плоти.
Конечно, все это наводит на мысль, что в руках мэра и городских чиновников была сосредоточена немалая власть. А что если они не были честны? Что если мэр уступал настояниям (или подаркам) и передавал весьма соблазнительную опеку над богатым наследникам неподходящим лицам? Несомненно, многих мошенников привлекала перспектива жениться на вдове и стать опекуном ее детей. Новый муж мог до конца жизни жены пользоваться ее вдовьей долей, а также долей детей в наследстве, пока они не достигали совершеннолетия. Закон должен был звучать максимально недвусмысленно, чтобы оградить сирот от посягательств.