[shano]

При компоновке текста в ворд, а еще потом и на дайри происходят какие-то странные вещи: то вдруг шрифты меняются, то расстояния между строками, про спонтанно возникающие неизвестные символы я ваще помалкиваю. Да еще очепятки и любимые соавтором варваризмы, архаизмы и неологизмы, в том числе собственного изобретения - в результате делаю любимое МТА предупреждение: текст невычитан! и как я буду это вычитывать - уже заранее волосы дыбом стоят от ужаса.


Для обзора Звягин выбрал просторную площадку ведущей на второй этаж лестницы; отсюда было все хорошо видно и в общем-то никто не мешал.
В фойе было куда многолюднее, чем перед обедом. Кажется только что прибыла новая партия: сквозь стекло, как за витриной был виден тот самый автобус, на котором бежал Ковалев. Из него ещё вытекала плотная масса любителей фантастики. И их опять было больше, чем мог вместить обыкновенный ЛАЗ. Да плюс баулы, сумки, какие-то пачки и прочий весьма экзотический багаж.
Лев Борисович как-то по другому представлял себе любителей литературы. Даже такой экзотической, как фантастика.
Многие были вооружены. Мечами. На глазах Звягина из автобуса выволокли целую охапку свалили на асфальт, и, расхватав, тут же принялись неуклюже, но азартно фехтовать. Так что в фойе входили не просто обыкновенные, хотя и странно одетые люди, а вооруженные мечами то ли рыцари, то ли богатыри. Если не по фигуре, то по внешнему виду. В плащах, шлемах и сапогах. Один был в самом настоящем рыцарском обращении в самодельной кольчуге из шайб-гроверов, бедняга, ему было наверное жарко, но неудобства с лихвой компенсировалось бурей восторга, которое вызвало его появление. Впрочем, находились и такие, кто поглядывал на ряженых с неодобрением – скорее, впрочем, шутливого толка, чем недоброжелательно.
А в самом фойе стояло самое настоящее вавилонское столпотворение. Встречающие, приезжающие, просто праздношатающиеся образовывали потоки, водовороты, гольфстримы, двигаясь в самых неожиданных направлениях. Над этими живыми массами питательного бульона висел ровный океанический гул, какой бывает во время предбурья, с редкими приливными волнами и пробивающимися сквозь общий шум вскриками чаек и буревестников. С берегов-коридоров и из-за защитных загородей на все это буйство и кипение странной жизни как птицы «глупые п-и-нгвины» со скалистых берегов неодобрительно поглядывали представители местной администрации.
Это вокзал, какой-то, подумал. Лев Борисович. Впервые в душе его зародилось сомнение: а не зря ли он не последовал совету Ковалева.
Какое там двести! Их тут было не меньше полутысячи. И ведь это были ещё не все: кто-то уже находился в номерах (с первого рейса автобуса прошло никак не меньше часа), кто-то обедал, да наверняка не все прибыли…

Человеческая масса внизу шевелилась, пополняясь из двери, на которой стоял недавно подъехавший автобус, концентрируясь у столов под фикусом, где к молодым людям в галстуках присоединились еще несколько человек, по всей видимости, помощников кооптированных джинсовой бородой Легостаевым.
То и дело в этой организованной по неведомым Льву Борисовичу правилам, народа замечались какие-то явно не принадлежащие к ней личности с шахматными досками, удочками, и иными атрибутами привычного отдыха. Это были простые отдыхающие – некоторых Лев Борисович узнавал – пробивающихся на волю, в пампасы. Выглядели они потерянно, затравленно озираясь, а когда к ним по ошибке обращались, шарахались от любителей изящной словесности как черт от ладана, без малого что не открещиваясь.
Заметно было, что все всех здесь знали, виделись не в первый да и не во второй раз: здоровались бурно, активно и по-приятельски, не с одним-двумя, а с целыми компаниями. Таких, чтобы стояли особняком, были единицы. Прослеживалось определенное расслоение. Не явно, но если приглядеться, было заметно, что одетые обычно кучковались отдельно, а «прикинутые» с мечами и кусками доспехов, босые и длинноволосые – отдельно. Они пересекались, общались, но всё равно чувствовалось некоторое отчуждение. Первые посматривали на вторых с превосходством, вторые этого не замечали и вели себя более чем независимо.
«Скучный ты человек, папка, – вздыхала Машка. – Если бы я тебя не знала так хорошо, то ей-богу сочла бы тупым и ограниченным». «Значит я такой и есть, – отвечал Лев Борисович, – Просто ты меня плохо знаешь». Не то чтобы слова дочери его как-то задевали или обижали, но было что-то, что задевало те струны души, которые заведовали совестью, и она пробуждалась, напоминала о себе: «Ага, а я тебе что говорила?! Стареешь, Звягин. Костенеешь, гибкость и терпимость к людям теряешь». Ну и ладно, соглашался Звягин с внутренним своим голосом, все там будем.
Но все же лукавил. Не хотелось стареть и костенеть, поэтому старался он изо всех сил если не уподобляться или примазываться племени более младому, незнакомому, то хотя бы стараться понимать, не отторгать со старческим «не та нынче молодежь, вот в наше время…»
Он и сюда пришел посмотреть на это новое для него. И попробовать понять этих самых странных людей, способных на то, чтобы тащиться в черт те какую даль, через всю страну, несмотря на все препоны из-за новых границ, чтобы… Чтобы что? Поклониться своим кумирам? Пообщаться? Потрепаться с себе подобными? Порассуждать о своей любимой литературе? А ведь это поди не слабое удовольствие. При нынешних тарифах (вот буквально на днях опять было повышение), при том, что проживание здесь стоит не слабо. Звягин сам заплатил десяти процентную льготную путевку, как в старые времена и не отдохнул бы….

На людей смотреть было гораздо интереснее. Я увидел ребят в комбинезонах, ходивших в обнимку, чертыхающихся и оравших немелодичные песни на плохие стихи. То и дело попадались
Какие-то люди, одетые лишь частично… Окружающие относились к ним спокойно, а я смущался до тех пор, пока не вспомнил, что некоторые авторы имеют обыкновение писать что-нибудь вроде «дверь открылась, и на пороге появился стройный мускулистый человек в мохнатой кепке и темных очках»…
…Одетые либо странно, либо скудно…
Попадались и люди нормально одетые, правда, в костюмах странного покроя…
АБС, ПНВС

Усредненный любитель фантастики, так сказать, «фэн по Звягину», не имел определенной фигуры веса и объема. Точнее имел все их градации был он среднего возраста, имел обильную растительность на голове, обладал повышенной подвижностью и говорливостью, что в сочетании с активной жестикуляцией придавало ему суетный вид. Одет он был в основном в спортивно-джинсово и имел процентов на восемьдесят мужские половые признаки.
Впрочем, среди этой аморфной массы Звягин выделил несколько подтипов. Первый, самый бросающийся в глаза, был подвид «ряженых» или «игрунков». Это те самые, в латах и с мечами. И вообще одеты скорее средневеково (как они это понимали), что в сочетании с очками, допустим, выглядело еще более экзотически. Особенностью их был язык.
Троица таких «типичных» представителей расположилась неподалеку и курила. Высокий парень весь в черном и при мече, еще более высокий и тощий в кольчуге при двух мечах и шлеме. Их подруга сочная длинноволосая и длинноносая девушка то и дело поправляла сползающую с плеча почти прозрачную, держащуюся, кажется, на одной бронзовой (с виду) застежке близоруко щурилась и в пылу беседы рассеянно стряхивала пепел в шлем всего друга. При этом она активно принимала участие в бурной дискуссии, смысла которой понять постороннему было нелегко. Они словно говорили на каком-то своем языке: слова вроде бы знакомые, но смысл… Ясно было, что обсуждалось поведение «на игрушке» некоего эльфа, который во время этой самой «игрушки» вел себя каким-то не совсем подобающим образом: «положил на мастеров», «примкнул к серым» и по пьяни «надавал Арагорну по сопатке», так что «если бы не Саурон»…
Понять было мудрено, тем более, что длинноносая Тика, так называли ее приятели, отвлекала на себя внимание своим нарядом; вернее тем, чего под этим нарядом не было. Так что Лев Борисович предпочел от греха подальше вернуться к созерцанию клубящейся внизу толпы.
Второй по численности была категория наиболее приближенная к в типу обычных, нормально выглядящих людей. Ничего особенного, среднестатистический интеллигент, который, не будь такой плотной концентрации, не выделился бы из толпы. Этот был более опрятен, менее мохнат, часто в очках и одет почти нормально; зачастую с какими-то бумажками или книжками в руках. Эти разговаривали между собой и с остальными прочими более или менее спокойно, без экспрессии. Их женская составляющая была менее малочисленна и не так экстравагантно одета, хотя попадались крайности типа «синего чулка» или ведущей «Слабого звена», ведущие себя, впрочем, довольно свободно. Отчетливо выделялись новички: они более слушали, смотрели и вели себя скромнее.
Остальная, неопределенная часть, имела именно неопределенный вид, который Лев Борисович определил для себя как «джинсово-спортивный» или, если угодно, «хипповатый в меру» – откровенных экстемалов: металлистов, панков или кожаных байкеров среди них практически не наблюдалось.
Впрочем, все это было видимостью.
Точно так же как по внешнему виду трудно было определить «социальный статус» человека этого странного сообщества. Лев Борисович, например видел, как в одной группе вполне сочетались все четыре подвида, причем вполне интеллигентного вида ребята с явным уважением слушали затянутого в двуцветное шутовское трико молодого парня с не менее интеллигентным лицом.

Однако не успел Лев Борисович прикинуть соотношение гладковыбритых к усатым и бородатым (получалось что-то вроде один к трем в пользу имеющих на лице вторичные половые признаки) и отметить неявное преобладание худосочных и не очень симпатичных девиц к кем кого, на его субъективный взгляд, можно было считать красивыми, как неожиданно над общим гулом толпы взметнулся зычный веселый голос:
– Внимание господа! – и все стихло.
– Господа писатели-фантасты! – радостно и торжественно провозгласил невзрачный с виду интеллигентик с узким лицом. – Для встречи с классиком стройсь!
Несколько человек разномастного и разнокалиберного народу вычленилось из толпы и скоренько организовали на раскрывшемся вдруг пятачке у входа, откуда взывал невзрачный, нечто похожее на построение «в шеренгу по одному» и замерли ожидая. А невзрачный, подровняв шеренгу господ писателей, шагнул к стеклянной двери и распахнул ее настежь перед готовящемуся сделать это собственноручно невысоким пожилым человеком. Так адъютант перед генералом распахивает дверцу «чайки» или «ЗИМа» перед генералом; для полного соответствия не хватало только красной ковровой дорожки.
Генерал от фантастики был грузен, несколько сутул, с рубленным лицом (рубленными бывают котлеты), с бледным едва заметным пушком на крупной лысой голове. Одет классик был не по сезону – в старомодное распахнутое пальто. По-старчески опираясь на тяжелую трость вошел он и чуть удивленно осмотрелся. На его лице появилось немного смущенная, но благосклонная улыбка. Видно он не был готов к столь торжественной встречи. А невзрачный, едва пожилой шагнул на воображаемую дорожку, провозгласил с прорезавшимися сержантскими интонациями (Лев Борисович даже поежился вспомнились времена службы в «Войсках Дяди Васи»).
– Господа писатели на классиков жанра равняйсь! Смирна!
Господа писатели выпятили груди, брюшки и бороды, что у кого было, и попытались в силу меры возможностей изобразить равнение на классиков.
А тот на кого изобразили, оглядел нестроевой строй и повернул голову к сияющему как начищенный сапог невзрачному:
– Ну что вы, Слава, мы же не на плацу. Вольно.
Строй моментально рассыпался. Господа писатели окружили пожилого классика, так что его сразу перестало быть видно, только доносилось сквозь нарастающей по новой шум толпы:
– Как доехали, Сергей Александрович? Вот сюда, Сергей Александрович… Позвольте я уж сам, Сергей Александрович…
И вот уже генерала-классика с величайшим почтением влекут сквозь почтительно и уважительно расступившуюся и притихшую толпу к регистрационному фикусу, где уже ожидают, и пододвигают ему стульчик, и регистратор, привстав от почтительности, что-то выспрашивает у Сергея Александровича, ищется в бумажках и с огромным пиететом, едва ли не на красной бархатной подушечке преподносят ключи от номера, которые тут же перехватывает кто-то из равнявшихся, и, придерживая под локоток и кружась вокруг, господа писатели и иные сопровождающие лица отводят Сергея Александровича у лифту, уже предупредительно вызванному и гостеприимно распахнувшему двери, в которые едва не на руках и вносят…
Надо же. Вот это я понимаю, встреча, уважительно подумал Лев Борисович, покопавшись в памяти он попробовал вспомнить. Снегов, Сергей Снегов, Сергей Александрович Снегов… Может Машка что говорили? Классик все-таки… Но кроме Александра Беляева и Александра же Грина из классиков имеющих отношение к фантастике на ум никто не шел. Ну и ладно, надо будет хотя бы запомнить. Он представил себе, как вернется домой и скажет эдак небрежно: «Слышь, доча, ты Сергея Снегова читала? Хорошо, говоришь, пишет? Классик? Ну так я этого классика недавно в «Динаме» видел…» И неплохо бы при этом кинуть книжку на стол: «На вот, автограф для тебя взял»…
Неплохо бы. Только чего-чего, а автографов Лев Борисович брать не умел. Не доводилось. Разве что у своих подопечных в протоколах дознания. Но это другое, хотя уговаривать доводилось.
Надо бы подразузнать, как это тут делается.
Лев Борисович огляделся, прикидывая, к кому тут по этому вопросу обратиться. И тут же снова увидел своего шустрого воришку.

За спиной Попова кто-то сказал «ох ты»,
и что-то с шумом повалилось в траву…
― Это Борис Фокин, ― сказал Комов,
не оборачиваясь. ― Самопадающий археолог.
― Если такая жуткая трава, ― сказал Борис Фокин поднимаясь.
У него были рыжие усики, засыпанный веснушками нос и
Белый пенопластовый шлем, сибтый набекрень.
Он вытер оштаны измазаные зеленью ладони и представился:
― Фокин. Следопыт-археолог.
― Добро пожаловать, Фокин, ― сказал Рю.
АБС, ПХХIIВ*

Тот стоял буквально у него за спиной и опять сосредоточенно шарил по карманам. Точно и не уходил никуда. Видимо почувствовав на себе взгляд, воришка заулыбался смущенно и произнес извиняющимся тоном:
– Бога ради, простите. Увидел Сашу Диденко и автоматически… Мне у него «Мэд лэб» забрать надо было пока кто не перехватил.
– Мэд лэб? – улыбнулся Лев Борисович для завязки беседы.
– Да, это фэнзин свежий. Володька Шелухин в Николаеве начал издавать, – радостно пояснил суетливый и потряс в воздухе какой-то кипой невзрачных сброшюрованных листов. – Вещь редкостная, расхватают мяукнуть не успеешь!.. Да куда ж я ее задевал!
Лев Борисович улыбнулся. На ловца и зверь бежит.
– Да вы не ищите, – сказал он. – Бог с ней, с зажигалкой. Там и газу-то было…
– Нет, нет, нет, – запротестовал суетливый воришка, продолжая самообыскиваться. – Неудобно как-то… Ага! Вот она, голубушка! Нашлась!
Он радостно протянул Льву Борисовичу зажигалку. Зажигалка была пьезо.
– Это не мое, – отверг подношение Лев Борисович. – Моя зеленькая такая была, прозрачная.
– Пр-р-роклятье! – взрычал суетливый и вновь захлопал себя по торсу.
– Да бог с ней, говорю же! – махнул рукой Лев Борисович. – Я же говорю: в ней газу-то было на два прикура.
– Нет, нет, нет, – по прежнему настаивал тот. От ударов из его карманов уже вылетали какие-то ручки, карандаши и прочая канцелярщина. Что самое интересное, ничего не падало на пол. а оставалось висеть на веревочках. Как казенные ручки на почте.
– Да не мучтьесь вы, – произнес Лев Борисович, которого суетливый своей суетливостью начал раздражать. – Потом найдете, отдадите. Вы же не сегодня уезжаете, верно? – закинул он удочку.
– Что вы, только приехал! – заглотил наживку суетливый похититель зажигалок.
– Ну вот, – повел удилищем Лев Борисович. – Я тоже пока уезжать не собираюсь. Давайте я прикурю от вашей пьезо.
– У меня не пьезо, у меня «крикет»… – поправил суетливый и тупо уставился на раскрытую ладонь. – Йё… А это чьё? – Его лицо началось наливаться кровью так, что Лев Борисович даже напугался, но усатый воришка не собирался падать в обморок. Покраснев до кончиков ушей, он зашипел, непонятно зачертыхался и снова забился в поисковых судорогах.
– Может быть вашего Саши Диденко? – предположил Лев Борисович.
Оказалось, что нет, оказалось, что Саша Диденко не курит. Оказалось, правда, не сразу, а только когда суетливый восстановил относительный порядок в недрах своей макси-карманной мини-жилетки, а Лев Борисович, чтобы не сорвалось, просто стрельнул огоньку – это оказались элементарные спички – у смутительной Тики, прикурил сам и дал прикурить все еще красному от смущения усатому.
Когда все образовалось, оказалось также, что пойманную Львом Борисовичем рыбку зовут Борисом Фокиным, а породы он как раз из той, которая Звягину требовалась – из фэнов.
Фэнами, так объяснил Фокин, называли себя любители изящной словесности. Точнее одной из ее разновидностей – фантастики.

БОРИС ФОКИН И ЕГО РОЛЬ В МИРОВОМ ФЭН-ДВИЖЕНИИ

Поют он и, как это у них водится, на своем родном
латиноамериканском языке. Поют самозабвенно, иногда заходятся.
Конферансье Опломбов о
трио «Лос-Самомучас»,
«Необыкновенный концерт» театра Образцова

Если верить новому знакомому, то улов Льва Борисовича оказался удачным.
Фокин охотно рассказывал о «фэнах», «фэндоме» и о себе в фэндоме. Знал он об этом кажется действительно много. По его словам выходило, что сам он в фэндоме больше десяти лет. Побывал на доброй дюжине «конов» и принадлежал чуть ли не к самому элитному внутреннему объединению фэндома – к некоей Международной Группе По Изучению Творчества Братьев как-то-там-ских «Людены». Каких именно братьев, Лев Борисович не расслышал, а перебивать вдохновенно токующего Фокина не хотелось. В группу эту, не без прилива ложной скромности сообщил Фокин, входила чуть ли не вся элита фэндома: писатели такие-то, критики такие-то, просто уважаемые люди, например такой-то и сякой-то… ну и он, Борис Фокин. Причем он в отличие от многих прочих, с самого, знаете ли, основания входил, у истоков, можно сказать стоял.
Ишь ты, внутренне усмехнулся Лев Борисович, косясь на вдохновенного повествователя, прямо не Борис Фокин, а Васиссуалий Лоханкин, «Борис Фокин и его роль в мировом… этом, как его… фэндоме». Однако фэндом этот он, видимо, действительно знает и, скорее не врет, а просто преувеличивает.
Направляемый умелой рукой поднаторевшего в таких делах капитана милиции и зама начальника убойного отдела Льва Борисовича Звягина, Борис Вассисуальевич Фокин-Лоханкин от перечисления своих заслуг перешел к вопросам более интересующим Льва Борисовича. Точнее, Марию Борисовну Звягину, для которой папа решил немного подразузнать. И минут через двадцать и две выкуренные сигареты, выплаченные Львом Борисовичем в качестве гонорара, ему было чем блеснуть перед дочерью.
Так он узнал, что фэндом в бывшем СССР существует где-то с начала шестидесятых годов, со времен первой еще оттепели, когда сначала спонтанно, потом при библиотеках и прочих «домах детского творчества» стали образовываться Клубы любителей фантастики. Варились в собственном соку: обсуждали прочитанное, обменивались книжками, сами пробовали пописывать. Потом начали завязывать связи, переписку и прочие межклубные связи-обмены. В чем им одно время весьма активно помогал аж ЦК ВЛКСМ. (про то, как Боря на первом съезде раздавал левые «листовки с адресами)
Как же, все же шло с благословения райкомов и обкомов этого самого ВЛКСМ. Только вот не такой народ эти самые фэны, не захотели они ходить строем и петь осанну «рулевому». Вернее вроде бы и ходили и пели, а втихую занимались чуть ли не диссидентщиной: переводили то, что переводить по высокому мнению не следовало, читали и распространяли то, что по мнению столь же высокому печатать официально и читать массово тоже не было дозволено. Все тихонько, все между собой, хотя бывало и помогали им в этом сами профессионалы… Но и на старуху бывает проруха и переведенное и распространяемое изымалось, а переводчики и распространители (если выявлялись) наказывались.
Тогда по принципу «я тебя породил, я тебя и убью», курирующие органы попытались тихо прихлопнуть свое порождение за антисоветчину, в частности за самопальные переводы западной фантастики и вообще самиздат.
А поскольку портить лицо «смене партии» перед нашим тогдашним рулевым не хотелось (да и кому хочется получать по шапке за свою инициативу?), то решили сначала провести точечные удары ― избавиться от самых шустрых и сомнительных. Убрали кое-кого, кое-какие клубы позакрывали, а когда кампания поутихла, те же клубы под другими названиями, но почти в тех же составах начали возрождаться под новыми «крышами» Общества Книголюбов. Наладились потихоньку порушенные связи и, учитывая предыдущий опыт, снова, неугомонные, взялись за старое. И на верхах возникла другая идея: коль не удалось задавить совсем (все же не те уже были времена, начало перестройки-гласности) то надобно недобитков хотя бы приручить: упорядочить, построить в ряды, возглавить своими людьми ― а там окончательно придушить чисто административным ресурсом: циркулярами и инструкциями. Чем было и занялись под видом культурно массовой работы. И все бы хорошо, только хотели как лучше, а получилось как всегда. Недооценили фэнов.
Уже на учредительном собрании под эгидой самого главного молодежного журнала курируемого с самого верху, кое-кто из бывших активистов разогнанных КЛФ начал раздавать «адреса и явки» изъятых из оборота переводчиков и распространителей. А умные люди в одном умном журнале который и до того не сильно диссидентствовал, занимаясь настоящим делом: собирал людей через журнал и лично, связывал их между собой. Так вот эти умные люди под шумок пробили приз лучшему писателю фантасту, официальный, через союз писателей, через ЦК… И под это дело и организованы были первые очные встречи любителей фантастики, что привело к таким последствиям, о которых в верхах и подумать не могли.
Конечно, некоторых удалось построить и возглавить, приручить; некоторых наоборот ― вычислить и исключить.
Прибрали к рукам даже молодых писателей, организовав кормушку под руководством проверенных людей: хочешь издаваться ― изволь соответствовать. Но и тут все шло наперекосяк, потому что внешне соответствуя, некоторые продолжали работать на себя, чему их неявно учили на семинарах типа проверенные учили не столько плясать под чужую дудку, сколько
Но всех не перестреляешь, и получив официальный статут и некоторую свободу воли, некоторые клубы внутри себя и между собой стали творить такое, что обычно происходит, когда у семи нянек дитя без глазу, то решили все, пора. И издали уже совсем грозное постановление на самом что ни есть верху.
Да на беду не успели – грянула перестройка с гласностью. Тут уж стало не до клубов, быть самому бы живу. Тот же автор грозного постановления быстро сообразив, что к чему записался в «отцы перестройки», те что помельче в «детей Арбата». Ну а про клубы и говорить нечего.