ГЛАВА 2.
читать дальше (Египет, Суэц. Март, чуть позже.)
Когда Аристарх Львович Засекин-Ижеславский, для друзей близких просто - Аристарх или Керженец, и в особых случаях Аринька, Арюша или уж в особо особых - котик, лапушка и "ж-живо-о-отное" (с этаким придыханием), двадцати пяти лет от роду, дворянин до Бог весть какого колена (причем не абы какой, а от Рюриковичей и Гедеминовичей!) бывший гимназист, а ныне школяр Кембриджа и вольный трэвэлер; словом, когда Аристарх Керженец подошел к подножию Большой Пирамиды Хуфу, было еще совсем темно. Даже не начинала еще светлеть полоска неба на востоке; его проводник-араб со своим верблюдом устраивался додремывать неподалеку.
Аристарх посмотрел вверх - черная громада пирамиды терялась где-то во мраке конца египетской ночи, затмевая чуть не полнеба огромных южных звезд. Он вспомнил путеводитель: современная высота пирамиды Хуфу оценивалась в сто сорок четыре метра, высота ступени была в среднем около метра - где больше, где меньше.
"Ну что ж, - сказал себе Аристарх, задирая ногу в высоком колониальном ботинке на осененную пылью веков (надутой с Ливийской пустыни) неровную ступень. - Пусть это будет первая".
Он без особого труда вскинул молодое тренированное тело на выщербленную, крошащуюся поверхность (...и как она такая сохранилась за тысячи лет?..) и потоптался на ней, прислушиваясь к ощущениям. Благоговейного почтения к прошедшим векам не чувствовалось - может потом придет?
Керженец полез вверх. Он подтягивался на следующую ступень, вставал на ноги и считал ступени вслух.
- И два, и три... О-опа! Девять... Т-т-р-ринадцать...
...Нумерология. Почему тринадцать несчастливое число? Чертова дюжина, число апостолов... Что там еще?... Чушь! Никогда не верил Аристарх во всякие суеверия...
- Восем-надцать, де-вятнадцать, д-двадцать, очко!..
Уф... Четветак...
...Хороший возраст - двадцать пять. Позади гимназия и гувернеры. Позади прописи и кондуиты. Позади "Арифметика" Магницкого и уроки "Закона Божьего". Позади латынь и инженерное дело. Даже достославный Кембридж уже почитай наполовину позади... Многое позади. А впереди... Впереди еще саженей, эдак, семьдесят-восемьдесят и сомнительное удовольствие увидеть рассвет на несколько секунд раньше спящего под пирамидой верблюда...
- Двадцать семь...
... Михаил Юрьевич...
- Тридцать три...
...Христов возраст... Тридцать три богатыря... Илья, который, Муромец, конечно, а не Рубинштейн, тоже сидел тридцать три года...
- Тридцать шесть...
Хотя более в жилу было бы - "Я памятник себе воздвиг..." Что там еще? "Выпьем с горя, где же кружка"... Непло-хх-о бы...
- Сорок два...
...Тоже кто-нибудь кого-нибудь подстрелит. Или сам подстрелится... И вообще, "что за возраст сорок два - мог бы жить и жить". Интересно, а это откуда?..
- Сорок пять...
... Баба ягодка опять...
- Пятьдесят...
...Можно покурить, присев на пятьдесят первую...
Подниматься было не столько утомительно, сколь нудно. Кабы б еще ступени были одинаковой высоты! Но проклятых древних египтян, похоже, совершенно не заботили вопросы ювелирной точности - и это при том, что про нее, эту пресловутую точность пирамид столько всего понаписано! Пифагоровы числения, ориентации по сторонам света. Дудки! Сплошной плюс-минус лапоть... Может кто из самых древних русичей в подрядчиках был? Хотя иудеи ближе...
- Шестьдесят девять...
... Кгхм, это уже почти кама-сутра какая-то... ж-живо-о-тное - с придыханием, естественно...
Где-то на восьмом десятке, после того, как ступени постепенно уменьшали свою высоту примерно до аршина, он снова присел не столько отдохнуть, сколь осмотреться.
Ничего особенного. Тьма, сфинкс, ночь, звезды. Вон метеор чиркнул... А внизу не видно ни одного различимого силуэта. А и буде видно, так ничего особенного. С поправкой на пейзаж, нечто подобное можно было бы и увидеть, ну, хотя бы в том же Нижнем, с Откоса. В смысле, конечно, высоты. И реки, само собой: вместо Волги-матушки - Нил-батюшка. Скушно, господа.
Посидев на припыленном песком теплом со дня камне, поглядев на южные звезды, Аристарх полез было дальше, вдруг обнаружил, что забыл, каков счет.
...Семьдесят четыре?... Или пять?... На которой сидел?...
- А какая, к аллаху, мне разница? - сказал он вслух. - И к черту! Я счетовод, что ли?
И смело полез дальше. Уже не считая...
Занятие сие, чем дальше, тем более по эмоциональности и монотонности напоминало подтягивание на турнике. Ах, как в гимназии он утер нос наглецу Петрушке Крекову, когда подтянулся на занятиях по гимнастике в полтора раза больше, чем этот чванливый любимец гимназисточек и, если верить самому ему, курсисток... А верный клеврет Павлуша, честный и добрый Сережа Павлюков, считал и, когда кто-то из подхалимализов Грека попытался поджилить и принялся сбивать со счета, добрейший души Павлуша - дружок сердешный (не подумайте чего! Типун вам!) - полез на него с кулаками... Ах, Павлуша, как ты там в своем Нижнем...
Спустя некоторое время Аристарху стало казаться, будто он миновал уже куда больше, чем сто сорок ступеней. Даже больше, чем сто пятьдесят.
Он сделал еще одну остановку. Достал вторую за утро сигарку, неторопливо раскурил. Постоял, поглядывая то на чуток (или это ему мерещится?) посветлевшее небо, на темнеющую ночным мраком вершину. Присел на камень, расшнуровал и снял башмаки, вытряхнул набившиеся камешки, обулся вновь.
Окурок сигарки он аккуратно затушил о каучуковый каблук и положил в карман френча - бросить вниз или оставить его пылиться на камнях Аристарх счел кощунством (ага! - вот и почтение к руинам проявилось как предрекалось). Ну не кощунством - пошлостью (оправдываешься, Керженец!).
...И снова полез наверх, хотя это ему уже порядком надоело. Ей-Богу, если б не был так близок к вершине - начал бы спускаться. А перед кем, пардон, форс держать? Себе доказывать нечего. Себе о себе он уже все доказал - ну, многое. И не для того он сюда полез, чтобы кому-то (тем паче себе самому) что-то там доказывать. Это вам не Монблан и не Везувий. Вот там стоило доказать. И ведь доказал! И именно не кому-то - а себе, господа. Да-с... И даже победил соблазн и гордыню и не оставил на вершине Европы ни малого следа своего пребывания. Хотя, как знать, может и сие есть гордыня... Да-с...
...Да-с, именно!
Когда, наконец, звезда Сухейль показалась над вершиной Великой Пирамиды, а треугольный силуэт уже не заслонял ни вот столько от и вправду посветлевшего неба (просто восход начинался за ее, пирамиды, силуэтом), Аристарх чувствовал только утомление от монотонных движений.
И разочарование.
Сел, тупо глядя на занимающийся рассвет.
"Я встречал рассвет на Большой Пирамиде". Можно, этак, между прочим, будет сказать в какой-нибудь гостиной или салоне. И романтические девицы заахают; и загорятся обещающе и волооко глазки под длинными ресницами; и он небрежно... Тьфу, Господи, прости, какая потрясающая пошлятина! Какое махровое салонное пшено! Клюква какая развесистая... Это кто там на счет гордыни недавно рассуждал, мьсе Засекин-с?... Стыдно-с, стыдно-с, сударик мой... Тоже мне Коленька Гумилев... Чайльд Гарольд недод... э-э-э ...резанный нашелся!..
...Воспетый поэтами арабский рассвет оказался сущим барахлом и после величественной красоты ночи выглядел уныло. Не было золотисто-розовой зари-заряницы в полнеба, столь обычной для милых сердцу умеренных широт; не было и нежных облаков, придающих восходу - да и закату тоже - особую неповторимую живописность.
Горизонт был пылен и размыт, и показавшийся над ним край солнца был фаллически красен... К тому же внизу, разгоняя последние остатки романтизма (будто они имели место быть!..) ни к селу ни к городу совсем не музыкально возопил дурным голосом проснувшийся верблюд; а ему вторили невесть откуда взявшиеся тут петухи...
Стоя на вершине пирамиды и попирая означенную вершину рифлеными подошвами добротных колониальных ботинок, Аристарх дождался, пока солнечноликий Ра, наконец, чуть подсветив горизонт, шустро полез наружу, гася по дороге звезды и освещая то тут, то там повеселевшую чахлой зеленью весеннюю пустыню. Дунул свежий ливиец.
Аристарх поежился и надвинул на голову пробковый шлем - только сейчас он ощутил, что египетские ночи, мягко говоря, прохладны.
Он прошелся по верхушке пирамиды, глазами выискивая те надписи, о которых давеча читал у Флобера. Нашел несколько... Нашел и явно новые, о которых романтический француз поминать никак не мог. В частности, не далее месяца назад, если верить дате, здесь отметились компатриоты соотечественники. Вот, извольте любоваться: "Сережа Л. и Юлик Б. были здесь". Причем, идиоты, повторили сию эпитафию благородным чувствам по-французски, подписавшись соответственно Сержем и Жюлем... Для кого, спрашивается по-французски-то, а?.. А для форсу просто, образованность свою показать хочут... Антон Павлович...
Вот вам шиш!
Керженец не то чтобы осерчал, но все-таки завелся. Он оглянулся в поисках чего-нибудь подручного, подобрал какую-то железку и старательно начал затирать надпись.
Когда следы неведомых ему Сержа и Жюля на века исчезли с камней вечности, Аристарх испытал некое... злорадное?.. извращенное?.. да полноте - просто веселое удовлетворение. Как от хорошо, вовремя и с удовольствием сделанной работы. Если ведь вдуматься, то вот и он, Аристарх Львович Засекин-Ижеславский, среди близких друзей известный как просто Аристарх или Керженец, а в особых случаях - Арик, Арюшка, Арюша, в особенно... в общем, и он отметился на вершине Великой Пирамиды. И не варварски пошлым "Здесь был Кержик", а благородным и очистительным...э-э-э... способом?.. методом?.. не важно, господа! Не в терминах суть, а в сути!.. Он, Аристарх Керженец, хоть чуть, хоть самую малость, но очистил святое для древних и романтическое для прочих место от скверны. Ибо сказано: "Хочешь, чтобы тебя помнили - не высекай имя свое в граните, а высекай в сердцах людей"... Кем сказано? Где? А не важно!.. Помнится англичанин некий из великих. А может им, Керженцем, и сказано - здесь и сейчас! Никто ж не спорит, может эти Юлик и Сережа хорошие ребята - умные, талантливые, и прочая, и прочая. Вот и пусть высекают. В сердцах. А пирамиды неча портить! Пирамида - это вещь на века, как... как... как пирамида, черт подери!.. Не Баальбекская же веранда.
Спускаться Аристарх решил нетривиально. Он быстро перекрестился, вдохнул полной грудью и ринулся вниз...
Он сбегал, как мальчишка, сбегающий по ступеням гимнасии, перепрыгивая через две ступеньки (перепрыгивая?.. ступеньки?.. - ха!..), переступая на манер гигантских шагов, разгоняясь и тормозясь, ухаясь обеими ногами, отпрыгивая в сторону, если казалось, что место не надежно, вздымая пыль... Главное - не потерять равновесие, главное - не скользнуть по пыли и каменной крошке, чтобы не пришлось потом катиться, кувыркаться и обламывать молодые крепкие кости о древние камни. Но ничего подобного не могло случиться по определению! Это, конечно, не гимназическая лестница, но ведь и не пороги на Ардыбаше, где и скользко и течением сносит. И гнус...
Аристарх даже не предполагал, как эффектно его спуск глядится издали.
Внизу, от эль-Гизэ, уже начал подтягиваться туристический контингент - ранние пташки желали воззреть на Великую Пирамиду и главу Сфинкса на фоне рассвета, чтобы потом было на чем разводить салонное пшено.
- Что это, господа? - удивленно сказал по-английски пожилой господин европейского вида, в котелке, сидящий на верблюде, и указал тростью на Великую Пирамиду Хуфу.
Караван остановился, взоры устремились в указанном направлении.
По склону пирамиды к голове Сфинкса по сложной ломанной траектории катилось вниз нечто громоздкое и, видимо, тяжелое, оставляя за собой отчетливо видимый пыльный след.
- Боже! - воскликнула некая девица. - Что это, господа?
- Возможно, с вершины упал камень, - предположил кто-то. - Здесь это бывает.
- Землетрясение? - испуганно произнесла некая немолодая дама. - Я сегодня ночью чувствовала толчки. Не правда ли, Джоан? - обернулась она к своей молодой спутнице.
- Не могу сказать, тетя. Я спала очень крепко, - отвечала прелестная девушка и покраснела. Третий их спутник, молодой красавец, поправил при этих словах лихо закрученные на французский манер усы.
- А она не рухнет? - испугался еще кто-то.
Волнение нарастало. Одна из дам уже принамерилась упасть в обморок, но пыльный клуб в считанные секунды достиг подножия и начал медленно оседать.
Немногие, самые мужественные, поспешили к голове Сфинкса, где вместо свалившегося с вершины пирамиды камня обнаружили высокого статного молодого человека лет двадцати с небольшим, одетого в привычную для этих мест одежду: светлый френч, такие же бриджи и высокие шнурованные сапоги. Из под пробкового шлема выбивались светлые волосы; глаза у молодого человека были серые. Он спокойно стоял на песке и отряхивался. Увидев набежавшую из-за Сфинкса толпу любопытствующих, молодой человек прекратил свое занятие, внимательно осмотрел зрителей и, учтиво поклонившись им, не спеша направился к лежащему неподалеку верблюду и явно поджидавшему его арабу-погонщику, который, завидя хозяина и нимало не удивляясь способу его прибытия, спокойно встал и стал готовить свой корабль пустыни.
Молодой человек забрался на горб дромадера, обстроился там привычно и жестом повелел арабу трогать. Понукаемый им верблюд неспешно поднялся на высоких ногах и с достоинством аристократа, столь не вязавшимися с его облезлым видом, зашагал к эль-Гизэ, под неожиданный гром аплодисментов восхищенной публики, до которой уже дошла весть о необыкновенном подвиге молодого человека.
"Господи, - с грустью думал Аристарх, помахивая на прощание любителям и, конечно ж, улыбаясь любительницам древностей, - теперь ведь привьется. И начнут сигать с пирамиды, ноги ломать, головы сворачивать и калечиться другими возможными способами... Дернул же меня сатана!"
Верблюжье покачивание усыпляло, и Аристарх подумал: "Не выспался. А еще тащиться в Суэц" - и все-таки задремал, зная, что, по давно выработанной привычке, проснется ровно через двадцать минут, едва они подъедут к гостинице.
* * *
А сразу после завтрака, уложив чемоданы, Аристарх отбыл на наемном автомобиле в Суэц.
Автомобиль катил по пыльной грунтовой дороге. Приходилось то и дело протирать стекла очков, чтобы "любоваться" на цветущую весеннюю пустыню. Потом это занятие ему несколько надоело, и он решил заснуть.
Пробудился Аристарх, когда авто как следует тряхнуло на ухабе; он открыл глаза и огляделся. По левую руку в высокой траве изредка поблескивала сомнительной чистоты гладь какой-то еще не пересохшей речки. По правую виднелись не то холмы, не то невысокие горы. "Надо полагать, это Габель-Атака, - решил Аристарх, заглянув в карту карманного путеводителя.- Тогда слева, должно, Вади-эль-Баххар." Он тронул шофера за плечо и, наклонясь, к его уху, громко вопросил, где они сейчас.
- Подъезжаем к Эль-Агруду, - выкрикнул в ответ шофер, повернув к нему голову.
Аристарх поблагодарил кивком, посмотрел в карту, нашел Форт-Бастет-эль-Агруд и успокоился.
Час спустя они прибыли в Суэц - Клеопатрис или Арсиною, по-античному.
"Тринадцать тысяч населения, - прочитал Аристарх в путеводителе. - Порт."
В ближайшем отеле он узнал, что только в порт прибыл английский пакетбот "Квин Энн" и вечером отбудет дальше по каналу, заказал на него билет первого класса до Порт-Саида и, сняв номер на полдня, отправился принимать ванну. Африканская пыль, осевшая на коже Аристарха во время восхождения на пирамиду (и еще более во время спуска с нее), а равно в автомобильном от нее путешествии, основательно замутила и без того далеко не кристально чистую воду.
(Что и говорить, воды Нила, оказавшись пригодными, чтобы взрастить мировую цивилизацию, мало годились для избалованных плодами этой цивилизации ее детей. Да и то: разве современный римлянин будет вскармливать чад своих молоком волчицы?..)
* * *
Прибыв к отплытию на причал, Аристарх стал свидетелем сцены, вероятно, вполне привычной в этих краях: двое арабов-санитаров в местных одеяниях, напоминающих ночные рубахи, снесли по трапу носилки, на которых лежал изможденного вида молодой индус. Сзади шел старик - тоже, по виду, индус - и тихонько причитал. Аристарх посторонился и понаблюдал, как носилки поставили в закрытый фургон и худой недовольный врач-европеец сел рядом с возницей. Фургон отбыл в сумерки, а старик так и остался стоять на краешке трапа, будто боясь его покинуть, и еле слышно изливал миру свое отчаяние.
Аристарх взошел на судно, где плутоватый даже с виду стюард-кокни провел его в каюту. По дороге он без особой нужды (но, видимо, в надежде получить малую мзду за свою осведомленность - слишком лакомо в его глазах выглядел Аристарх) поведал весьма не бедному с виду пассажиру, что старик - но не индус, как подумал Аристарх, а высокоученый парс из Бомбея - путешествовал со своим учеником, однако в Красном море тот свалился от лихорадки - вещь в этих широтах обыкновенная, - и вот его увезли в госпиталь, а у старика же какое-то крайне важное дело, и он не может задержаться в Суэце, пока не выздоровеет ученик - да и выздоровеет ли...
Стюард поставил саквояж в каюту, получил причитающиеся чаевые и, весьма ими удовлетворенный, просил, чтобы при малейшем желании вызывали именно его, стюарда Сэма; удивление причудой "russian prinse" (так он стал именовать нового пассажира - видимо из-за размеров чаевых) прокатиться по Суэцкому каналу он умело скрыл.
Оставшись один и оглядевшись, Аристарх присел было на диван, потянулся, но решил, что спать ему не хочется, вышел в коридор.
Где тут же почти столкнулся с типично английской мамашей, сопровождавшей типично английскую дочь (вспомнилось чье-то замечание, что английские женщины напоминают даже не лошадей, а лошадиные скелеты - оh, yes!), учтиво раскланялся с ними, чуть приподнял шляпу и (с ожидаемой тоской) поймал лукавый взгляд девушки, неожиданно приятно ожививший ее длинное лицо. Дамы зашли в свою каюту, и Аристарх поднялся на палубу и пошел на звуки музыки, разыскивая ресторан, или кают-компанию, или что там у них - в общем, место, где можно было бы со вкусом и с приятностью отужинать, приобщиться к цивилизации после недели пирамид, сфинксов и прочей экзотики. А буде окажется там какой-нибудь привлекательный образчик скелета английской лошади, то way бы и not?
Поужинал он действительно со вкусом и приятностью - особенно хороши были омары под каким-то (Аристарху такого не доводилось отпробывать даже в Лондоне) соусом; затем вышел выкурить сигарку под звездами на прогулочную палубу. Пробегавший кстати мимо давешний стюард - как бишь его... э-э-э... Сэм? - снабдил его пледом и рюмкой портвейна.
Прекрасно.
Кровь Аристарха отхлынула от слегка уставшего мозга к блаженно переваривающему омаров и прочую снедь желудку, и мысли текли столь же медленно, как и воды канала и струились столь же вольно и причудливо, как дым сигары в окружающем безветрии.
...Где-то вот тут, совсем недалеко, в погоне за Моисеем и его двенадцатиколенной командой потонуло фараоново войско в расступившихся было, а потом коварно сомкнувшихся водах Чермного - ныне Красного - моря.
...Ближе горели огни Суэца, и вспомнился другой египтянин, не фараон, но тоже не слабый вельможа - начальник дворцовой стражи, не какой-нибудь городовой! - и его возлюбленная Аида, эти восточные Ромео и Джульетта, воспетые Верди в одноименной возлюбленной опере, написанной как раз в честь открытия Суэцкого канала... Как это там: ту-у, туруру тутуту-туу ту руру, ту руру...
В его весьма немузыкальное исполнение популярной арии (исполнения, надо заметить, беззвучном; Аристарх не рисковал музицировать в присутствии кого либо и максимум, что дозволял себе порой - напевать себе под нос, дабы не травмировать сторонние уши), некоторым диссонансом уже некоторое время вплетались некие посторонние звуки. Вдохнув ароматного медвяного дыма, Аристарх вспомнил: причал, носилки с молодым индусом, и парс-старик, провожающий их.
Он оглянулся. Точно так.
В шезлонге на за его спиной сидел давешний высокоученый, если верить стюарду Сэму, парс из далекого Бомбея. Он был укутан пледом. Под пледом это был тощий и смуглый старичок с бородой по пояс, в роскошной чалме, тонком белом шерстяном кафтане, обильно расшитом золотом и серебром, в белоснежных шелковых шароварах и нежно розовых сафьяновых туфлях с высоко загнутыми носками*. Его одежда и нахождение на палубе первого класса могло означать, что он относится к той категории обитателей британских колоний, что при своей принадлежности к племенам не отягощенным европейской культурой по рождению, образование имеют вполне европейское, что дает порой замечательные плоды, и не может не вызывать интерес публики: публики салонной - интерес экзотический, как к диковинке какой-нибудь, к говорящей, скажем обезьянке; публики же просвященной, мыслящей, к коей Аристарх относил себя (и надо заметить не без основания и не потому только, что имел честь обучаться в Кембридже), вполне понятный. Одним словом, общение с сим старцем могло оказаться более интересным и поучительным для мыслящего человека (например, для Аристарха Засекина) на данном этапе его путешествия из здешних палестин в палестины родные, чем банальное ухаживание за девицами (девицы, в конце концов никуда ведь не денутся). К тому же, утешить старого человека в его горе и по возможности скрасить его одиночество разумной беседой - не это ли есть долг джентльмена и настоящего мужчины?
Обдумывая данное рассуждение, Аристарх докурил сигару и, сбросив плед на шезлонг и поднявшись из своего ложа, подошел к старцу.
...Знал бы он, во что втягивает его добросердечие!..
Звуки прекратились, едва высокоученый парс заметил его движение. Аристарх, подойдя, поклонился и вежливо поздоровался по-английски. Старик ответил, и Аристарх уловил в этом ответе подтверждение своим домыслам - ответил старик на хорошем английском, с небольшим, правда, акцентом, которого Аристарх не будучи большим знатоком тонкостей не смог идентифицировать; одно он понял с облегчением: по крайней мере, языковой барьер ему не помешает.
Первым делом он испросил прощения, если прервал достопочтенного старца в его размышлениях - старик отрицательно качнул головой - и тогда поспросил соизволения и, после легкого кивка чалмы, пододвинул свой шезлонг и сел рядом со стариком.
Для начала Аристарх сделал несколько осторожных глубокомысленных замечаний о красоте и особенности египетских ночей, закончив их вежливым "не правда ли, сэр?"
Старик со вздохом грустно ответил:
- Видели бы вы, молодой человек, ночи над Бомбеем! В сравнении с ним ночи севера блеклы, как выцветший платок старухи.
Прекрасно! Первые, так важные для начала беседы слова сказаны. Однако каково - "северные египетские ночи"! Аристарх довольно усмехнулся.
- Далеко ли изволите направляться? - полюбопытствовал он. - В Лондон, вероятно?
- Нет, - ответил старик.
...Ага, значит первоначальное предположение, что старик вез своего сына - или, скорее, внука - на обучение в метрополию следует отбросить...
- В город Ufa, - уточнил старик.
- Jaffa?- приподнял бровь Аристарх. В Джаффу? Яффу?
Паломничество?..
- Нет, именно Ufa, - возразил старик - Это в России, на White-river, - пояснил он.
Лицо у Аристарха непроизвольно вытянулось.
- Уфа? Россия? - Старик кивнул, подтверждая. - Простите за вопрос, сэр, но что вы там намереваетесь делать?
- Я еду в паломничество по святым местам... - сообщил старик.
Значит, все-таки паломничество!.. Но - где имения, а где вода. Где Кура, а где твой дом... Какие могут быть святые места в диких башкирских степях?..
- ...и должен завершить его в надлежащий срок, - закончил старик.
- Прошу прошения, достопочтенный, - осторожно сказал потрясенный Аристарх, - Но не могло случиться так, что вы ошиблись, либо я вас не правильно понял. - Старик посмотрел на Аристарха, и тот объяснил: - Дело в том, что я сам родом из России, но никак не могу догадаться: какие же святые места вы могли бы намереваться посетить в Уфе?
Старик кивнул и улыбнулся:
- То-то я слышу, молодой джентльмен, что ваш английский отличается от того, что я слышал от сагибов. - Затем он объяснил: - Дело в том, что в пустыне за Ufa, у подножия священных гор лежит город Исхода. В годы очень далекие, которые почти совсем стерлись из памяти людей, там, в благословенной стране жили наши предки. Но наступил дурной век, и людям пришлось уйти оттуда. Но не все забыли это время и это место. И вот я иду, чтобы посетить места моих предков. - Он вздохнул. - Долог и труден путь. И множество бед лежит на этом пути.
Уфа, юг Уральских гор... Что же это за город Исхода?.. Стоп-стоп!.. Он парс, а парсы... Огнепоклонники! Заратустра!..
- Ага, - вполне по-русски произнес Аристарх.
Старик посмотрел на него.
Аристарх задумался и молчал.
Значит, все не так, как он полагал. А этот молодой индус... парс... этот молодой парс - ни внук, ни сын, а просто собрат по секте, ученик. И старик остался один... Ну а мы-то здесь при чем? Мы отдыхать едем...
Но что такое отдых, как не перемена образа жизни и деятельности?..
И что может быть банальнее отдыха дома, в так называемом, кругу семьи? Сначала объятия, слезы умиления, воспоминания и иные муси-пуси. Потом расспросы и охи-вздохи. Потом визиты, посещения... Друзья-подруги... двор, где подрался первый раз и родной сердцу околоток...
Ну и на сколько тебя, Керженец, хватит? - Неделя... а дальше?
Ну, съезжу в Питер, ну в Нижний... Даже если до скита доберусь - а уж доберусь, будьте покойны, как доберусь!.. Поживу в керженецких лесах - ох поживу!!! Охота да рыбалка... рыбалка да охота... рыбалка... охота... можно еще по грибы сходить. Но ведь это когда охота...
А сколько будет охота? - ну месяц, от силы...
Ведь уже не гимназер, которому и ружье подержать - диковина, а уж стрельнуть...
И что?.. А то, что не успеет май-чародей прогромыхать первой грозой, а Аристарх Керженец будет лежать, задрав ноги, пускать дым в потолок и "мух давить", сиречь - водочку кушать от тоски смертной... Или кропать вирши и зачитывать их по гостиным и салонам... Так и Печериным недолго стать...
Да никуда оно все не денется!
Успеется, успеется...
Впереди три месяца - ну и что, если потратить часть из них на путешествие? А то, Европы вдоль и поперек изъездил, в Египтах, вот, походя побывал - а на поистине бескрайних просторах России, оказывается, и не ориентируюсь; Сибирь-то, ведь, если вдуматься, хоть и тоже Россия-матушка, а на деле, как Клондайк для Америки. А тут под боком, можно сказать... Не зря же, вот старый мудрый человек аж из самой Индии на паломничество к нам на Урал добирается, а мы, грешные экзотики на стороне алчем...
Нет, говорите, пророка в родном отечестве? - А вот мы поищем!
...Все эти мысли вихрем пронеслись в голове Аристарха, и еще до того, как мелькнула последняя, он уже знал - решение принято, Рубикон перейден...
Дело за малым - сжечь мосты...
Аристарх поднял глаза и понял, что старик все это время так и смотрел на него.
Эт-то еще что за фокусы? Гипноз-месмеризм? Факирство-шаманизм?...
Да хоть бы и так!..
...Авось!..
Аристарх улыбнулся прямо в глубину черных бездонных глаз старого парса и произнес:
- Вы ведь не станете возражать, если я помогу вам добраться до Уфы?
- Это доброе дело, и тебе воздастся, - ответил старик ровно, словно и вправду наперед знал, что Аристарх скажет именно это. - Назовешь ли ты мне свое имя, чтобы я знал его и узнали мои друзья.
Это, надо понимать, была форма вежливости. Или, хм, предупреждения: мол, назовись, чтобы кому надо знали, где тебя если что найти и...
Что за глупости!
- Меня зовут Аристарх. - Аристарх привстал с шезлонга. - Аристарх Засекин.
Старик улыбнулся и повторил на свой манер:
- Аришта...
Аристарх как-то сразу понял, что сказано это было не по-английски.
- Хорошее имя - добрый знак, - заметил старик. - Знак того, что ты послан мне Ормуздом, - И не дожидаясь вопроса назвал себя: - Меня зовут Менерджи Кама, Аришта.
_______________________________
* - см. Л. Лагин "Старик Хоттабыч", гл.3.
ГЛАВА 3.
(Индо-Британская Империя, Бомбей. Март, несколько раньше.)
В Бомбее, мировом центре парсизма (говорят, каждый пятый бомбеец - парс) в деловом квартале, в доме, с одной стороны которого расположен "Бомбей сити банк", а с другой - редакция "Бомбей дейли телеграф", расположена торговая фирма "Парма, Баттон и компани", торгующая хлопком, хлопковым маслом, индийскими ситцами и много еще чем, что делают из хлопка и не только из хлопка. Оборот фирмы солидный, работников хватает, они снуют по своим делам по многочисленным помещениям принадлежащего Парме, Баттону и компании этажа, но мало кто почему-то обращает внимание на расположенную в самом дальнем крыле большую дубовую дверь со скромной табличкой "Отдел перспективных исследований". Хотя кое-кто знает, что сидят там, за дверью, высокообразованные господа, закончившие университеты в Европе и Америке. В фирме их почтительно называют "доктор-сагибами", и простому служащему-индийцу легче с обыкновенным англичанином-сагибом заговорить, чем с таким вот ученым земляком - очень, очень важные господа!
Еще меньше народу (разве что два-три курьера, разносящие почту) знало, что в большой комнате-холле за дубовой дверью по стенам развешаны красивые картинки с изображениями чистеньких новеньких ткацких машин, около которых стоят красивые нарядные мэм-сагиб и индианки, важные солидные сагибы и веселые туземные рабочие, разодетые как на свадьбу. На длинных стеллажах вдоль стен здесь разложились сверкающие никелем и снабженные лакированными табличками (на хинди, гуджарати и английском) части самих этих машин, и специально приставленный слуга каждый день надраивает их до блеска, а вежливая и улыбчивая девушка сидящая за деловым столом возле входа и одетая как мэм-сагиб на фотографиях, в элегантный но строгий европейский костюм, в европейском же макияже, так что о ее истинном происхождении напоминала только красная точка между бровей, показывала редким гостям фирмы образцы и совсем уже редко пропускает кого-нибудь из них в одну из дверей поскромнее, куда слуг пускают только раз в неделю, да и то они наводят порядок под придирчивым взглядом доктор-сагибов.
В одной комнате на стеллажах и в больших застекленных шкафах стоит множество склянок с разноцветными жидкостями, и разбивать их нельзя. Говорят, что как-то неловкий прислужник разбил маленькую бутылочку черного стекла, и вся комната наполнилась едким горьким дымом, от которого у него долго слезились глаза и бил кашель.
Словом, "Отдел перспективных исследований" был попросту декорацией: если кто из клиентов фирмы и интересовался машинами для обработки хлопка, неизменно оказывалось, что их гораздо выгоднее покупать при посредстве других фирм, а высокообразованные господа сидели здесь не для того, чтобы двигать технический прогресс в индийскую глубинку. Их интересы лежали в иной области...
В тот день, когда Аристарх Засекин младым козликом скакал по склонам древней пирамиды фараона Хуфу, господа из отдела новой техники собрались в комнате с химическими образцами. Посреди комнаты на корточках сидела юная девушка в черном сари - ей было четырнадцать, но она выглядела совсем ребенком. Занятие ее совсем не соответствовало официальной обстановке конторы: она брала из большой корзины свежие, только что сорванные цветы и укладывала их в виде коврика размером примерно четыре фута на четыре. Девушка была настолько сосредоточена на своей работе, что даже не подняла головы, когда в комнату вошел один их доктор-сагибов. В руке его был бланк телеграммы.
Все, кроме девушки, продолжавшей укладывать цветы в затейливый узор, повернули головы как по команде.
- Ничего, - внятно сказал вошедший по-английски. - Его по-прежнему не нашли. - Он перевел взгляд на девушку, спросил: - Как у вас?
- Она уже почти готова, - ответили ему тоже по-английски.
Он подошел к девушке и провел ладонью перед ее глазами. Девушка, не заметив его руки, продолжала укладывать цветы в затейливый узор. Вошедший кивнул и присоединился к остальным.
Доктор-сагибы были одеты по европейски и получили европейское воспитание, поэтому они сидели вкруг девушки на стульях. Однако они были азиатами, и потому они терпеливо ждали, не двигаясь и не разговаривая, пока не начнется то, ради чего все затевалось.
Наконец девушка медленно провела руками над ковром и так и замерла, протянув перед собой руки.
Один из доктор-сагибов пододвинулся вместе со своим стулом ближе и заглянул девушке в лицо. Широко раскрытые глаза слепо смотрели перед собой.
- Ты готова, Тари? - тихо спросил он на языке гуджарати.
- Готова, господин, - ответила девушка безжизненным голосом..
- Садись, Тари, - сказал доктор-сагиб.
Девушка осторожно переместилась на коврик из цветов и села по-восточному точно посередине.
Доктор-сагиб, который с ней разговаривал (право же, он ничем особенным не отличался от других, поэтому нет оснований дать ему какое бы то ни было имя, зато можно просто понумеровать и назвать Первым), так вот, Первый доктор-сагиб отошел к шкафу и достал из него простую фанерную коробку. Остальные молча смотрели, что он делает (для удобства дальнейшего повествования пронумеровать и их: тот, что только что вошел с телеграммами, пусть будет Вторым, а тот, что до сей поры еще ничем не проявил себя, Третьим; до остальных же нам дела просто нет - они себя вообще не проявят ни сейчас ни позже).
Первый открыл коробку и вынул из нее книгу. Это был небольшого формата толстый потрепанный томик. Первый положил его на коврик перед Тари.
Она положила на книгу левую руку.
- Посмотри внимательнее, Тари, - сказал первый. - Ты видишь владельца этой книги?
- Нет, - ответила девушка и повторила: - Нет.
- Ты слышишь его?
- Нет.
- Но ты как-нибудь ощущаешь его?
- Запах горячего железа, - сказала девушка, - запах воды.
- Вода морская или пресная?
Девушка надолго замолчала и неожиданно произнесла по-английски:
- Виски с содовой.
- Хорошо, Тари, - похвалил Первый. Он помедлил и спросил: - Горячее железо - это поезд, корабль или что-то еще?
Тари подумала.
- Это корабль, - наконец ответила она.
Доктор-сагибы обменялись взглядами.
- Дайте мне розу, - неожиданно сказала девушка и протянула руку.
Первый поспешно выбрал из корзины большую красную розу и положил ее на девичью ладонь. Другой рукой Тари уже вытаскивала из прически серебряную заколку. Острая заколка вонзилась в пышный цветок, как копье. Так, вместе с заколкой, Тари и положила розу на книгу. Цветок завял прямо на глазах.
Тари молчала, и молчали доктор-сагибы.
Наконец Первый решился нарушить молчание:
- Ты поразила его, Тари?
- Его или кого-то рядом с ним, - ответила она. - Не знаю. Вода мешает. Дайте мне отдохнуть, господин. Я сейчас умру. - Голос девушки вдруг стал усталым, словно она долго и тяжело работала не замечая, и вдруг вспомнила об усталости. Так оно, примерно и было.
- Отдыхай, - поспешно сказал Первый.
Девушка опустилась на коврик и тут же заснула, свернувшись калачиком.
- Значит, он все-таки поехал морем! - сказал он по-английски, повернувшись к остальным.
- Проклятье! - сказал Третий, и бросился к телефону.