В рамках художественной литературы сакраментальный вопрос «Переводить ли говорящие названия?» имеет в первую очередь стилистическое значение. Имена и названия, переведенные или оставленные без перевода, создают то или иное впечатление. А значит, и вопрос «Переводить - не переводить?» не имеет смысла вне вопроса о том, чего мы хотим добиться, какое впечатление хотим произвести, какое ощущение создать у читателя. А «мы» - это в первую, во вторую и в третью очередь автор (чей общий замысел переводчик должен узнать/осознать/понять/угадать, уж как получится), и в последнюю очередь - сам переводчик, делающий выбор из двух равноценных возможностей (в случае, если возможности действительно равноценны).
Впервые на специфический эффект переведенных/непереведенных названий я обратил внимание еще в детстве, в ситуации, не имеющей никакого отношения к художественной литературе (я тогда, кажется, еще и читать-то не умел). Мать взялась учить меня йоге, а в ее учебниках все названия асан давались по-индийски (на санскрите?) и в переводе на русский. Так она их мне и называла. И разница бросалась в глаза. Названия на русском были понятные, простые, иногда смешные («березка», «полуберезка», «мертвая поза», «поза рыбы», «плуг», «перекручивание», «треугольник», «собака мордой вниз»), и всегда более или менее доходчиво давали представление о том, о чем идет речь. Оригинальные названия («Пашимоттасана», «Випарита Карани», «Салабхасана», «Шавасана»), были непонятные, загадочные, чуждые, и превращали занятие в некое магическое священнодействие, смысл которого был неочевиден.
читать дальшеСобственно, этим и исчерпывается разница между переведенным и непереведенным названием. В непереведенном названии всегда маячит нечто загадочное и сакральное, некое тайное знание (или тайненькое знаньице, как повезет), которое ты усваиваешь, не понимая (или понимая не до конца). Непереведенное название - это дальние страны, это иные миры, куда ты подглядываешь через замочную скважину. И неважно, идет ли речь о художественной литературе, об обучении или о бытовой ситуации. Художественная литература здесь всего лишь одна из возможных ситуаций, где человек сталкивается с Тайным и Неведомым. Переведенное название сразу приближает понятие к читателю или слушателю - и в то же время профанирует его, делает доступным - и обыденным.
Повторю еще раз - неважно, о какой ситуации идет речь. Раствор «хлорида натрия» - совсем не то же самое, что раствор банальной поваренной соли. Одно дело - гренки, другое - «крутоны»: крутоны и стоят намного дороже, и кушать их куда престижнее. Если сказать «круговой удар ногой», любому дураку понятно, о чем идет речь и что, в принципе, придется делать; то ли дело «маваши гери»! Сказал - и сразу приобщился к боевым искусствам, даже если сам удар делать пока не умеешь. Выучил слово «крюйс-бом-брам-рей» - и вроде уже знаток мореходного дела, хотя что это за фиговина, где она находится и как с ней обращаться, учить придется потом отдельно. Получается, я вроде как иронизирую - извините, я нечаянно. Но оно все действительно именно так и работает, безо всякой иронии. Во многих житейских ситуациях действительно достаточно выучить слово «крюйс-бом-брам-рей» и употреблять его к месту, уметь с ним обращаться совершенно не обязательно.
И в художественной литературе это все работает точно так же. Оставляя термин или название без перевода, вы переносите читателя в иной, чуждый мир. Переводя название или незнакомое слово, вы приближаете этот мир к читателю.
Продемонстрировать это все на примере чрезвычайно легко, потому что у нас с вами есть блестящий экспериментальный образец: это перевод исландских саг. Скажем, вот «Сага о Ньяле» из издания «Исландские саги» 1956 года и из издания БВЛ «Исландские саги. Ирландский эпос» 1973 года в целом совпадают (ну, может, где-то какую-то правку внесли), за исключением того, что в издании 1956 года географические названия и часть прозвищ почти всюду оставлены в оригинале, а в БВЛовском - переведены. Просто вот идеально чистый эксперимент - тем более чистый, что вряд ли издатели и переводчик специально ставили перед собой такую задачу, провести эксперимент из области перевода. У них там просто концепция изменилась по ходу дела. И смотрите, что вышло:
Издание 56 года:
Жил человек по имени Ньяль. Его отцом был Торгейр Голльнир, сын Торольва. Мать Ньяля звали Асгерд. Она была дочь херсира Аскеля Немого. Она приехала в Исландию и поселилась к востоку от реки Маркарфльот, между Альдустейном и Сельяландсмули. У нее был еще сын, по имени Торир из Хольти. Он был отец Торлейва Ворона, от которого происходят люди из Скогара, Торгрима Рослого и Скораргейра.
Ньяль жил в Бергторсхвале, в Ландейяр. Другой его двор назывался Торольвсфелль.
Издание 73 года:
Жил человек по имени Ньяль. Его отцом был Торгейр Голльнир, сын Торольва. Мать Ньяля звали Асгерд. Она была дочерью херсира Аскеля Немого. Она приехала в Исландию и поселилась к востоку от Лесной Реки, между Кобыльим Камнем и Ивняковым Отрогом. У нее был еще сын, по имени Торир из Хольта. Он был отцом Торлейва Ворона, от которого происходят люди из Лесов, Торгрима Рослого и Ущельного Гейра.
Ньяль жил на Бергторовом Пригорке, на Островной Равнине. Другой его двор назывался Торольвова Гора.
«Маркарфльот», «Альдустейн», «Сельяландсмули», «Скогар», «Бергторсхваль», «Ландейяр», «Торольвсфелль»... Звучит как музыка: прекрасная и бессмысленная. Читателя это совершенно не смущает: он привык, что названия не имеют смысла, тем более названия иностранные. И все эти иностранные Ньяли, Ториры, Торлейвы, Торгримы и Гейры остаются для него обитателями своего далекого, чуждого и малопонятного мира.
Издание 73 года переносит нас прямиком в Исландию. «К востоку от Лесной Реки, между Кобыльим Камнем и Ивняковым Отрогом... на Бергторовом Пригорке, на Островной Равнине... Торольвова Гора...» Нужды нет, что советский читатель очень плохо себе представляет, как выглядят исландские реки, исландские равнины, исландские пригорки и горы (а выглядят они зачастую совсем не так, как наши среднерусские). Главное, что этот далекий, недосягаемый в ту пору мир сразу становится близким и познаваемым. Тем более, что мир этот молод - его пришли и заселили с чистого листа. Там нет никакого субстрата, как в более древних землях: ни индейского, ни кельтского, ни тюркского, ни финно-угорского. Не нужно гадать, из какого языка, от какого слова происходит «Москва» или «Тверца». Все названия даны заново, все слова просты и понятны. Вот гора, вот река, вот бухта, вот скала. Часть из них не имеет имен и будут названы прямо у нас на глазах, как в начале творения.
Сами видите, оба варианта хороши по-своему. И решать заранее, что мы всегда будем делать ТОЛЬКО ТАК или ТОЛЬКО ЭТАК - все равно, что раз и навсегда решить, что ты всегда будешь есть только колбасу или только пирожные. Вот зачем, спрашивается, себя так ограничивать? Тем более, что есть и третий вариант.
Третий вариант совсем уж специфичен, и применение его довольно узкое. Это когда автор дает нам имя или название в оригинале, на каком-то чужом языке - и тут же его для нас переводит. И так настоящее название и его перевод сосуществуют параллельно.
Эти песни раздавались
На болотах и на топях,
В тундрах севера печальных:
Читовэйк, зуек, там пел их,
Манг, нырок, гусь дикий, Вава,
Цапля сизая, Шух-шух-га,
И глухарка, Мушкодаза.
Эльфы зовут ту священную гору Таниквэтиль, и Ойолоссэ — Нетускнеющая Белизна, и Элеррина — Коронованная Звездами, и многими другими именами. А синдары на своем языке нарекли ее Амон Уйлос.
— Маугли, — сказал Балу, — ты разговаривал с Бандар-логом, с Обезьяньим Народом?
Будучи применено правильно, это создает совершенно особое впечатление. Понятное, знакомое и доступное прямо в тексте, у нас на глазах, сопоставляется и отождествляется с чуждым и непонятным. Мы узнаем тайные имена, истинные имена, прежде нам неведомые. Обыденное объединяется с волшебным, профанное - с сакральным. Это ситуация обучения, ситуация инициации, ситуация сказки, ситуация мифа. Но само собой разумеется, что переводчику по собственной воле таких вещей лучше не делать (за исключением перевода какого-нибудь мифа или эпоса, где переводчик не только переводчик, но и пересказчик, соавтор, адаптирующий древний текст, делающий его доступным современникам). Разве что крайне осторожно. Потому что там, где это неуместно, подобный прием может создавать комическое впечатление - чего тоже лучше не делать, если это не предусмотрено замыслом автора.
В большинстве же случаев переводчик вынужден выбирать между тем и другим. Особенно если автор не счел нужным дать указаний на этот счет. Благо, современные авторы все чаще учитывают, что их будут переводить на другие языки, и составляют рекомендации - или даже напрямую сотрудничают с переводчиками.