[shano]

По заказу Александра Данковского пост про «упрощение языка». Вот его вопрос: Слышал, что языки со временем упрощаются: английский и болгарский утеряли падежи, русский – двойственное число и пр.
1. Так ли это или все же закон не является общим?
2. Если так, то есть ли версии, зачем предкам были сложные речевые конструкции, если мы без таковых обходимся?
3. Есть ли связь/корреляция между лексическим богатством языка и его грамматической сложностью? Т. е., возможно, чем больше в языке разных слов, тем он проще, ибо сложный смысл можно передать словами, а не их сложными грамматическими сочетаниями (совершенно умозрительная версия).
(О себе: лингвист, доктор наук, автор четырех книг и многочисленных статей. Веду популяризаторский блог и преподаю лингвистику для «широкой публики».)
Начнем с фактов: упрощаются ли языки? Если под «упрощением» понимать уменьшение «навороченности» системы грамматических категорий (или так называемую «морфосинтаксическую сложность», см. мой отдельный пост по тэгу), то НЕКОТОРЫЕ языки ИНОГДА упрощаются. Но это вовсе не «общий закон». Тот же болгарский язык хоть и потерял в сложности падежной системы, но приобрел артикли. А его сосед румынский язык сначала потерял падежную систему (как и другие языки романской группы), а потом приобрел новую падежную систему. Примеры языков, в которых наблюдаются новые падежные маркеры или даже новые падежные системы, включают в себя тайский язык, язык эве (из нигеро-конголезской семьи, на нем говорят в Гане), дравидийский язык каннада, карельский язык и многие другие (подробности и примеры в гл. 6 книги Barry J. Blake “Case”). Кстати, и в русском языке наблюдается образование нового падежа – вокативного (звательного). Унаследнованный из праславянского старый вокативный падеж практически отмер: он наблюдается только в идиомах типа «отче наш» и «боже, господи». А вот в современном русском языке появился новый вокатив: Мам! Тань! Вась!
Если же брать шире, то предполагаемое «упрощение» грамматической системы – это скорее переход ее от одного типа к другому. Но сначала надо разобраться, какие бывают типы морфологических систем. (Для тех кто забыл: морфология – это организация и структура слов.) Основных таких типов три: фузионный (он же «флексионный», «флективный» и «синтетический»), изолирующий (он же аналитический) и агглютинативный. (Если еще полисинтаксические языки, но они могут рассматриваться как более усложненный вариант фузионного типа.) Об этих системах можно почитать в посте Kuroske Makkuro (ссылка в комментариях). Различия между этими типами в том, как «упаковывается» грамматическая информация, такая как число, время, падежные отношения и т.п. В фузионных языках такая информация выражена зависимыми морфемами, то есть такими, которые присоединяются к существительным, глаголам и прилагательным. Кроме того, в фузионных языках грамматические морфемы, во-первых, могут выражать более одного грамматического значения (например, окончание -ов в «столов» выражает и родительный падеж, и множественное число сразу, так сказать «2-в-1», как шампунь и кондиционер в одном флаконе). А во-вторых, в фузионных языках грамматические морфемы могут влиять друг на друга. Приведу пример такого влияния морфем друг на друга: посмотрим на русские глаголы неопределенной формы, образующиеся с помощью суффикса -ти. В глаголе «нести» мы видим так сказать «чистый» вариант их соединения: корень нес- (как в «несу») плюс суффикс -ти дает «нести». Но вот в «плести» и «скрести» суффикс -ти вызывает изменения корней: плет- (см. «плет-у») и скреб- (см. «скреб-у») меняют свою конечную согласную на «с». В «печь» и «стричь» конечные согласные корней, «к» и «г» (ср. «пек-у» и «стриг-у») вместе с «т» из суффикса дают «ч», а «и» из суффикса выпадает. А вот в «плыть» конечная согласная корня выпадает и вовсе (ср. «плыв-у»), как и звук «и» в суффиксе.
Второй тип системы – это изолирующий. Тут каждое грамматическое значение «упаковывается» в отдельное слово. Например, то, что в русском языке выражено окончаниями и суффиксами (множественное число, несовершенный вид и т.п.), в тайском языке выражено отдельными словами. Третий основной тип – это агглютинативные языки. Они чем-то похожи на фузионные, и чем-то на изолирующие. Как в фузионных языках, грамматические значения в агглютинативных языках выражены зависимыми морфемами, а как в изолирующих языках каждое грамматическое значение «упаковано» в свою отдельную морфему. Так в отличие от фузионного русского языка, где множественное число и родительный падеж могут быть выражены одной морфемой -ов (см. выше), в агглютинативном татарском множественное число выражено одним суффиксом, а родительный падеж другим: например, «отцов» по-татарски будет «ата-лар-нынг», где «ата» отец, + «лар» множественное число + «нынг» родительный падеж. Слова, как поезда, складываются из множества морфем-«вагончиков». Кроме того, в отличие от фузионных языков такие морфемы-«вагончики» не влияют друг на друга, т.е. от того какие именно морфемы соединились в одном слове, не зависит, как эти морфемы произносятся.
Теперь мы можем вернуться к вопросу об «упрощении» языков. То, что лучше известно носителям индоевропейских языков – это, разумеется, то, что происходило и происходит с этими языками. Праиндоевропейский язык (общий предок всех индоевропейских языков) был фузионным языком, а его потомки (включая упомянутые в вопросе Александра английский, болгарский и русский) все движутся в направлении изолирующих языков. Правда, движутся с разной скоростью: английский и болгарский продвинулись туда больше, чем русский. (Почему именно так? На этот счет существует несколько теорий, но мне наиболее правдоподобной кажется объяснение, связанное с языковыми контактами: английский язык приходилось учить сначала большому числу кельтов, а потом еще и экс-викингам. Болгарский язык так же находился в зоне повышенной контактности, на Балканах, где языки разных групп и семей слились в экстазе, зачеркнуто, в одном так называемом «языковом союзе».)
Итак, индоевропейские языки движутся от фузионных к изолирующим. Но тут не просто «упрощение», а замена одних грамматических средств другими. Например, потеря падежной системы (или ее упрощение) ведет к усилению использования предлогов. Например, в новгородской берестяной грамоте №247, написанной на древнерусском языке (ей почти 1000 лет!), читаем: обвинил сего (человека) «40ми резанами» («резана» – денежная единица). Тут суть обвинения выражена именной группой в творительном падеже. А в современном русском языке нам надо использовать предлоги «в» и «на»: «в ущербе на 40 резан», а сказать «я обвиняю вас 100 долларами» уже нельзя. Другими примерами изолирующей морфологии в русском языке являются частицы: вопросительная «ли», контрфактическая «бы» и так далее. В английском языке падежи, как известно, исчезли совсем, и вместо них упор делается на предлоги. Элементы изолирующей системы наблюдаются и в английских глаголах: прошедшее время выражено фузионно (play—played, eat—ate), а будущее — с помощью отдельного вспомогательного глагола will.
Но и изолирующие языки не стоят на месте! Так, в китайском языке, который часто приводится как пример чисто изолирующей системы, появились агглютинативные суффиксы для выражения глагольного вида: -le и -guo. Поэтому классический китайский считается чисто изолирующим, а вот современный китайский отчасти агглютинативный. Агглютинативные языки (включая языки австралийских аборигенов и финно-угорские языки), в свою очередь, развиваются в фузионные — и оппа, круг замкнулся! Все эти процессы занимают столетия и даже тысячелетия, и поэтому у нас нет хороших примеров языков, которые прошли полный круг, кроме пожалуй египетского, но и там чуть-чуть не дотягивает до полного круга.
Теперь мы можем ответить на последний вопрос Александра о «корреляции между лексическим богатством языка и его грамматической сложностью». Во-первых, если под «лексическим богатством языка» подразумевать количество лексических слов или корней (существительных, глаголов, прилагательных), то наука показывает, что такое понятие бессмысленно. (Тут тоже потенциальная тема для отдельного поста, но пока отошлю читателей к замечательному эссэ Джеффри Пулума “The Great Eskimo Vocabulary Hoax”.) Нет языков лексически богатых или бедных. Для многих, если не для большинства, языков вообще понятие «слова», так как понимаем его мы, носители индо-европейских языков, бесмысленно, включая эскимоские языки, в которых якобы завались слов для снега: в этих языках слов в нашем понимании нет и вовсе!
Если же под «лексическим богатством» подразумевать число лексических единиц, т.е. не таких слов, которыми можно играть в Scrabble, а всех слов, в том числе частиц, вспомогательных глаголов, предлогов и т.п., то как раз якобы «бедные» (а именно изолирующие) языки и оказываются богатыми, так как там такого добра навалом. Ну а если считать не только отдельно стоящие слова (для лингвистов, «фонологические слова»), но и зависимые морфемы, то тут явно в выигрыше не наши якобы «сложные» фузионные языки, а изолирующие и агглютинативные языки, ведь они не слепляют грамматические значения в одну морфему!
И напоследок, добавлю по поводу «лексического богатства», что такие популярные подсчеты слов в том или ином языке и отсылки к словарям говорят не о собственно богатстве языка, а о «богатстве» его лексикографической традиции. И закончу словами того же Джеффри Пулума (ссылка в комментариях), которые по причине их красочности оставлю на языке оригинала: “Precision, richness, and eloquence don't spring from dictionary page count. They're a function not of how well you've been endowed by lexicographical history but of how well you use what you've got. People don't seem to understand that vocabulary-size counting is to language as penis-length measurement is to sexiness.” www.facebook.com/groups/iznakurnozh/permalink/1...