Оригинал взят у в
Мне скинули
старую (2008 года) статью о новом переводе Джейн Остин. Авторы разносят в пух и прах очередное издание "Гордости и предубеждения", кроя на чем свет стоит и переводчицу, и редактора. Несмотря на непозволительный на мой взгляд тон, статья интересная очень.
Перед переводчиком, работающим со старым текстом, стоит сложная задача: во-первых, перевод должен быть понятен читателю, быть читабельным. Во-вторых, он должен нести отпечаток времени. В конце концов, современный мистер Дарси - это уже Бриджит Джонс, а не Элизабет Беннет. Относительно простым решением было бы взять за образец русский текст начала 19 века и содрать стиль оттуда. Насколько я знаю, именно так поступала Е.Костюкович, переводя Эко (то есть, так наверняка много кто поступал, но я, как далекий в общем-то от кухни литературного перевода человек, могу цепляться только за единичные примеры). Но случай с новым переводом Остин показал, что простым это решение только кажется.
Стилизация перевода под современный Остин русский язык в новом издании провалилась в силу огромного количества анахронизмов.
читать дальшеРаботающая над текстом команда в чем-то переборщила, напичкав Остин маневризмами из 17-18 веков, а в чем-то недоборщила, пропустив слишком современные словоупотребления. Вообще, разбор конкретных примеров в этой статье наглядно показывает, насколько важно для переводчика "худла" не просто иметь языковое чутье и красивый слог (это я про владение родным языком), а именно что разбираться в этом языке.Далее всё - цитаты из статьи, просто я с кавычками заколебелась.
***
Перевод изобилует "сей, оный, кой" во всех мыслимых местах и падежах. (– Сия манифестация, – вскричал г-н Беннет, – весьма пользительна; какую изысканность она придаёт горю!)
"Что касается этого «кой», то, по данным компактдиска «Антология русской литературы от Нестора до Булгакова» (объём свыше 80 000 страниц), самое позднее употребление этого местоимения в такой функции в именительном падеже относится к XVII веку. Изредка такое употребление можно встретить и в XVIII веке, но современный «Большой академический словарь русского языка» прямо сообщает, что в именительном и винительном падеже это местоимение в указанной функции не употребляется. Стало быть, в изобилии встречающееся «кой» отодвигает язык романа в XVIII век. Не менее обильные «сии» и «оные» тоже могут служить определённым указанием на время.
Затеянный О.И. Сенковским (Бароном Брамбеусом) знаменитый «спор о “сих” и “оных”» отшумел в середине 1830-х годов. Убеждённый гонитель «славенщизны» предлагал вообще изъять эти слова из употребления как книжный хлам, и, хотя добиться своего ему не удалось, стало ясно, что стилистическая характеристика этих слов ограничивает сферу их употребления. Если учесть их частотность в анализируемом «худле», получается, что автор и герои романа говорят языком, более подобающим писателям-сентименталистам. Хотя и тут перебор: в «Бедной Лизе» Н.М. Карамзина (образцовом произведении русского сентиментализма) «сей» употреблено всего 15 раз (причём исключительно в авторской речи), а «оный» ни разу; в первых же четырёх главах «Гордости и предубеждения» в переводе Настика – что соответствует объёму повести Карамзина – 28 «сей» и 2 «оных»."
***
Не успеешь опомниться от таких хронологических скачков – новая неожиданность: речевые приобретения времён «военного коммунизма» и НЭПа, вроде «определённо» в значении «точно», «наверняка» («Его привязанность к Розингсу определённо возросла»
или «пара» в значении «несколько», а не «два однородных предмета», как определялось это слово прежде. В «Роковых яйцах» М.А. Булгакова профессор Персиков, послушав, как выражается журналист Альфред Бронский, недоумевает: «Мне непонятно, как вы можете писать, если вы не умеете даже говорить по-русски. Что это за “пара минуточек” и “за кур”? Вы, вероятно, хотели спросить “насчёт кур”?»***
В книге «Живой как жизнь» К.И. Чуковский пишет:
В то же самое время молодёжью стал по-новому ощущаться глагол переживать. Мы говорили: «я переживаю горе», или: «я переживаю радость», а теперь говорят: «я так переживаю» (без дополнения), и это слово означает теперь: «я волнуюсь, а ещё чаще: «я страдаю», «я мучаюсь» <…> Такой формы не знали ни Толстой, ни Тургенев, ни Чехов. Для них переживать всегда было переходным глаголом.Ну прямо про перевод Настика: «Сёстры переживали за неё», «Дарси, мнится мне, переживал очень сильно».***
"Ещё цитата – из книги Н.Я. Галь «Слово живое и мёртвое»:
Во времена Даля слово учёба было областным, просторечным: так говорили (вместо ученье) в Воронежской, Новгородской, Вологодской губерниях. В первые годы после Октября слово это широко распространилось – тысячи школьных, рабфаковских и иных стенных газет назывались «За учёбу!». Это привилось, осталось и позже – скажем, «партийная учёба». Но странно звучит оно, допустим, в переводной книге рафинированного европейского автора. Вряд ли старый профессор скажет любимому ученику: «Вот закончишь учёбу...» – это уже чужеродно".
Кому-то, может, и чужеродно, но не Настику. У неё аристократы выражаются так:
"Мой отец платил за его учёбу в школе, а затем в Кембридже – весьма важная поддержка, ибо его собственный отец, будучи беден по причине сумасбродности жены, не в состояньи был дать ему образование, подобающее джентльмену. "***
