ГЛАВА 1.
(Афганистан, Бамиан. Март, 19... год)
читать дальше Когда едешь из Кабула на север, то за Чарикаром дорога разветвляется. По одной из них можно поехать на запад, к Шибарскому перевалу мимо Бамианской долины, где в выбитых в скалах нишах стоят два исполинских Будды, рядом с меньшим из которых человек кажется букашкой. Сейчас в Бамианской долине живут лишь бедные люди, с трудом добывающие скудное пропитание со своих каменистых полей, но два тысячелетия назад жизнь здесь, похоже, была побогаче, потому что на склонах окаймляющих долину гор зияют входы в тысячи пещер-келий, вырытых буддийскими монахами, высятся высеченные в скалах буддийские храмы. Дивны были эти храмы, когда пещеры были еще полны жизни, но удивляют они и сейчас. Что с того, что строгие приверженцы ислама изуродовали лица статуй, - но танцуют еще вокруг них полуобнаженные апсары и кое-где в пещерах сохранились еще цветные настенные росписи.
Можно из Чарикара поехать на северо-восток, чтобы перевалить через Гиндукуш около Навака, и тогда солнце будет всходить в Кафиристане, стране неверных. В малодоступных горных долинах этого края живут голубоглазые и светловолосые люди - потомки греков, пришедших сюда еще до Александра Македонского, говорящие по-таджикски и исповедующие зороастризм. Впрочем, теперь Кафиристан можно с полным основанием называть страной Света, ибо отец нынешнего правителя Афганистана, Абдуррахман-хан, огнем и мечом обратил неверных в ислам. Древние святилища были разрушены, идолы сожжены, срочно построены мечети, а малолетних детей отобрали от родителей и отправили в Кабул для обучения вере. Впрочем, это было совсем недавно - мальчики, рожденные в тот год, еще не успели стать мужчинами.
Можно, конечно, попробовать пройти на север и третьим путем, прямо через высокогорный перевал Саланг, но этот путь тяжел и доступен отнюдь не всегда.
Сам же город Чарикар славен по всему Афганистану своими ножами. Основанный Александром Македонским и носивший когда-то название Александрия-Опиана, сейчас это всего лишь небольшой городок, в котором решительно ничто не напоминает о древнем происхождении. Хороши здесь ювелирные лавки, но более нечему задержать внимания путешественника, и караваны идут дальше, к реке Горбанд, от которой, собственно, и определяется, идти ли на Бамиан или же на Навак.
Караван был встречен засадой как раз на спуске к реке, в месте, которое трудно назвать пустынным и особо опасным. Нападавшие действовали молниеносно и жестоко, стреляли в спину. Их жертвы нападения не ожидали и больше бестолково суетились, чем сопротивлялись. Кто-то к тому же кричал, что того, кто не окажет сопротивления, не тронут; однако это утверждение не получило подтверждения. Пули засевших в камнях бандитов одинаково не щадили ни тех, кто пытался отстреливаться, ни тех, кто просто пассивно валился наземь, закрывая голову руками. Позиция у нападавших была выгодная - сверху им было видно всех; и вооружены они были не допотопными кремневыми ружьями, какие довольно распространенны в этом диком краю - у них были новенькие винтовки "Ли-Энфильд", и обращаться с ними разбойники умели.
Когда несколько минут спустя стрельба прекратилась, на камнях у реки метались лишь перепуганные лошади, а люди лежали на скудной весенней траве и на камнях; кое-кто подавал еще признаки жизни; но разбойники уже ходили среди них, ловили уцелевших лошадей, деловито шарили по тюкам и походя безжалостно добивали раненных: кого ударом приклада по голове, кого ударом ножа в сердце или по горлу.
Двое одетых так же, как и остальные разбойники в овчинные гератские кафтаны, шли за ними и внимательно рассматривали убитых; между собой они, однако, переговаривались на гуджарати.
Вот они нагнулись и завозились над каким-то телом. Потом один из них выпрямился и закричал:
- Господин! Мы нашли старика!
Человек, который без сомнения был их предводителем, направил своего коня к ним, подъехал, спешился и подошел туда, где на камнях у реки лежало придавленное раненым ослом тело седобородого старика в белых одеяниях. Предводитель вынул из-за пазухи бумажник английской работы, извлек из него листок бумаги, наклонился над стариком.
В это время осел, который до сих пор, подрагивая, спокойно лежал на боку и истекал кровью, зашевелился, забил с неожиданной силой копытами и захрипел.
- Да прикончите же его, дети шакала! - раздраженно бросил предводитель, брезгливо отодвигаясь. Быстрые руки его подчиненных ловко перерезали горло животному и оттащили того в сторону.
Предводитель снова склонился над стариком, взял его мертвую правую руку и прижал большой палец, испачканный кровью, к бумаге. Потом он отбросил руку и распрямился. Из того же бумажника он вынул сложенный вчетверо лист бумаги - по виду какой-то документ и сравнил только что полученный отпечаток с оттиском под документом.
- Это не тот человек, - раздраженно сказал он.
- Но, господин, это именно тот человек, которого нам указали на станции в Пешаваре, когда он сошел с поезда, - попытался возразить один из стоящих рядом.
- Значит, они знали, что за ним следят и подсунули нам другого. - Предводитель был не только раздражен, но и озабочен. - Это плохо. Очень плохо. Мы рассчитывали, что Менерджи Кама поедет через Кабул.
- Но на дорогах через Кандагар и Герат тоже есть засады, - сказал молчавший до сих пор человек, лицо которого, с холеной бородкой и ухоженными усами, мало соответствовало простой одежде. - Не поедет же он морем. Старики все еще боятся осквернить воду.
- Увидим, - проронил предводитель. Он быстро пошел к своему коню и вскочил в седло. - Собирайтесь быстрее! Нечего здесь задерживаться... Нам пора в Святой город.
* * *
Когда странные разбойники, так толком и не разграбившие караван, с шумом и гиканьем унеслись в сторону Бамиана, в воде у берега зашевелился и попытался встать один из погонщиков, до того времени неподвижно лежавший в ледяной воде. Он был ранен и потерял много крови, а в холодной реке еще и замерз. Встать во весь рост у него не получалось, и он кое-как, на четвереньках, выбрался на сухое место, чтобы тут же снова упасть.
К тому времени на берег начали выходить любопытные жители недалекого селения Пули-Матак. Единственный уцелевший, - хоть и оказался он неверным индусом - был замечен ими и перенесен в один из ближайших домов; его раны - они, хвала аллаху, оказались не опасны - перевязали, а самого его напоили настоями целебных трав.
Слухи в афганских горах распространяются гораздо быстрее, чем караваны идут по горным дорогам, и только одному аллаху ведомо каким образом это возможно.
На второй день из Кабула прибыл известный торговец лошадьми Хаджи Али, и был с почетом принят местным богатеем Мухаммедом-агой. Они долго распивали чай, угощались пловом и разными лакомствами, и только ближе к ночи Хаджи Али навел разговор на тему разгромленного каравана и узнал о единственном спасшемся. Гость выразил желание увидеть раненного, и индуса-погонщика привели, поддерживая под руки.
Хаджи Али хорошо владел собой; он ничем не показал облегчения, которое испытал, увидев молодого погонщика.
- Должно быть, старый язычник заставил молиться за тебя весь свой монастырь, - сказал он на хинди, скрывая в усах и бороде довольную усмешку. - Право же, мне было бы больно узнать, что ты покинул этот мир.
- Старый мошенник, - отвечал молодой погонщик, кланяясь богатому торговцу и почтительно - для отвода глаз окружающих - опускаясь на указанное место. - Небось в Пешаваре ты был рад спихнуть меня в этот караван.
- Я спешил сюда так, что загнал коня, которого ты не стоишь, неблагодарный юнец, - отвечал Хаджи Али. - Расскажи-ка лучше, что случилось. Уж казалось бы, что может быть безопаснее, чем паломничество старого парса по святым местам.
- Кому-то понадобилось убить старика, - сказал молодой погонщик, который, похоже, был не просто погонщиком, если вообще был им. - И вдобавок оказалось, что был убит совсем не тот человек.
Он с поклоном принял пиалу и, потягивая горячий чай, неторопливо рассказал о нападении на караван и содержании подслушанного разговора.
- Святой город, - задумчиво произнес торговец, пощипывая гроздь знаменитого чарикарского винограда, сохраненного до весны. - Что они называют Святым городом?
- Это в Билайте один святой город - Рум, - согласно вторил ему молодой погонщик. - А на Востоке в какую сторону не посмотри - все святые города. Бенарес, Мекка, Иерусалим...
Хаджи Али неторопливо покивал.
- Надо бы проследить за ними, - сказал погонщик. - Они ушли к Бамиану. Ты можешь послать туда кого-нибудь?
- Я уже послал, - невозмутимо отвечал Хаджи Али. - Если бы я узнал, что твое счастье тебе изменило, их бы нашли и в их Святом городе.
Утром следующего дня Хаджи Али и погонщик выехали из Пули-Матака в направлении на запад, по следам странных разбойников. Они ехали вдоль реки Горбанд по ущелью, которое называется Охотничьим, но, пожалуй, ни один охотник не заметил перемены, которая произошла с погонщиком еще до того, как они прибыли в Бамиан. Из Пули-Матака выехал бледный от ран молодой индус, в Бамианскую долину приехал бедно одетый молодой афганец, исправно творящий намаз и чтящий пятницу.
В Бамиане Хаджи Али узнал, что те, кого они ищут, направились на север, к Шибарскому перевалу, поэтому они с бывшим погонщиком не стали задерживаться в городе и, сменив лошадей, отправились вослед. Расстояние между преследуемыми и преследователями уменьшалось медленно, но неумолимо. Хотя за Гиндукушем изменился облик и язык местного населения - таджики и узбеки сменили пуштунов и хазарейцев, а полосатые халаты - рубахи и безрукавки - Хаджи Али оставался своим человеком среди здешних торговых людей, а те, кого он преследовал, были чужаками, хоть и рядились под афганцев.
В Мазари-Шарифе погоня окончилась и началась слежка. Чужаки жили в караван-сарае, Хаджи Али поселился там же, и, пока он приценивался на базаре к туркменским жеребцам, погонщик приглядывал за людьми, которые для своих неясных целей ради смерти одного старика истребили целый караван. Цели эти явно были очень важными, если ради них погибло столько людей - даже здесь, на Востоке, где жизнь человеческая порой не стоит медной монеты.
Чужаки - теперь их было трое (остальной отряд, все люди малозначительные, - развеялся как-то по дороге до Мазари-Шарифа), держались вместе и старались без нужды не выходить. Им понадобился слуга - и бывший погонщик не упустил возможности и успел наняться прежде, чем хозяин караван-сарая предложил местного таджика. Он назвался Саидом, родом сказался из Кабула, но прозвище имел Лахори, потому что подростком побывал с дядей в Лахоре и любил об этом рассказывать.
Он вообще оказался общительным и расторопным, этот Саид Лахори, а в качестве слуги он был и вовсе сущим кладом, вдобавок говорил кроме родного еще на таджикском и ломаном пенджаби, был остер на язык и в разговоре не терялся.
Двое суток спустя он говорил Хаджи Али:
- Называют себя пуштунами с Пограничных территорий, но на самом деле они даже не мусульмане.
- Внешне же придерживаются благочестия, - неодобрительно проговорил Хаджи Али.
- И не сагибы, - добавил Лахори.
- Ну, - пробормотал Хаджи Али, поглаживая бороду, - ты в этом лучше должен разбираться.
- Я полагаю, они парсы из Бомбея.
- Парсы? - с сомнением проговорил Хаджи Али.
- Они не мусульмане, не буддисты и не индуисты, а говорят на гуджарати так, как говорят в Бомбее.
До следующего четверга событий никаких не произошло. Хаджи Али наводил справки по своим каналам, но не узнал ничего существенного; Лахори исправно прислуживал чужеземцам, замечал каждый жест и ловил каждое слово, но также не узнал ничего нового.
В четверг из Кандагара прибыл еще один - пуштун по одежде, чужак по сути. Он поприветствовал своих сородичей салямом, но, оставшись с ними наедине, заговорил на языке, которого Лахори не знал. О чем они говорили, Лахори мог только догадываться, но по нескольким досадливым жестам понял, что и в Кандагаре разыскиваемого чужаками старца найти не удалось.
Утром следующего дня чужаки - и с ними безотказный Лахори - выехали в Балх. Сам городок, весьма скромный и неприглядный по сравнению с Мазари-Шарифом, остался без их внимания. Они остановились на холме за городом, огляделись и спешились. Лахори остался при лошадях, издалека наблюдая за своими хозяевами.
В месте ничем не примечательном чужаки остановились. Здесь, собственно и находился настоящий Балх - древняя Бактра; славный город, давший название целой области; город, когда-то широко известный в древнем мире; город, который войска Тамерлана повергли в прах.
По преданию, именно здесь родился пророк Заратуштра.
* * *
Старец, которого безуспешно разыскивали в стране Афганистан, в это самое время находился на английском пакетботе "Куин Энн", следовавшем из Бомбея в Суэц и далее в Саутгемптон. В тот час, когда трое странников в почтительном сопровождении Лахори благоговейно созерцали скрытое многовековой пылью городище, пароход как раз бороздил воды Баб-эль-Мадебского пролива, Старик в белом одеянии сидел в шезлонге под тентом, созерцая морские просторы.
(Афганистан, Бамиан. Март, 19... год)
читать дальше Когда едешь из Кабула на север, то за Чарикаром дорога разветвляется. По одной из них можно поехать на запад, к Шибарскому перевалу мимо Бамианской долины, где в выбитых в скалах нишах стоят два исполинских Будды, рядом с меньшим из которых человек кажется букашкой. Сейчас в Бамианской долине живут лишь бедные люди, с трудом добывающие скудное пропитание со своих каменистых полей, но два тысячелетия назад жизнь здесь, похоже, была побогаче, потому что на склонах окаймляющих долину гор зияют входы в тысячи пещер-келий, вырытых буддийскими монахами, высятся высеченные в скалах буддийские храмы. Дивны были эти храмы, когда пещеры были еще полны жизни, но удивляют они и сейчас. Что с того, что строгие приверженцы ислама изуродовали лица статуй, - но танцуют еще вокруг них полуобнаженные апсары и кое-где в пещерах сохранились еще цветные настенные росписи.
Можно из Чарикара поехать на северо-восток, чтобы перевалить через Гиндукуш около Навака, и тогда солнце будет всходить в Кафиристане, стране неверных. В малодоступных горных долинах этого края живут голубоглазые и светловолосые люди - потомки греков, пришедших сюда еще до Александра Македонского, говорящие по-таджикски и исповедующие зороастризм. Впрочем, теперь Кафиристан можно с полным основанием называть страной Света, ибо отец нынешнего правителя Афганистана, Абдуррахман-хан, огнем и мечом обратил неверных в ислам. Древние святилища были разрушены, идолы сожжены, срочно построены мечети, а малолетних детей отобрали от родителей и отправили в Кабул для обучения вере. Впрочем, это было совсем недавно - мальчики, рожденные в тот год, еще не успели стать мужчинами.
Можно, конечно, попробовать пройти на север и третьим путем, прямо через высокогорный перевал Саланг, но этот путь тяжел и доступен отнюдь не всегда.
Сам же город Чарикар славен по всему Афганистану своими ножами. Основанный Александром Македонским и носивший когда-то название Александрия-Опиана, сейчас это всего лишь небольшой городок, в котором решительно ничто не напоминает о древнем происхождении. Хороши здесь ювелирные лавки, но более нечему задержать внимания путешественника, и караваны идут дальше, к реке Горбанд, от которой, собственно, и определяется, идти ли на Бамиан или же на Навак.
Караван был встречен засадой как раз на спуске к реке, в месте, которое трудно назвать пустынным и особо опасным. Нападавшие действовали молниеносно и жестоко, стреляли в спину. Их жертвы нападения не ожидали и больше бестолково суетились, чем сопротивлялись. Кто-то к тому же кричал, что того, кто не окажет сопротивления, не тронут; однако это утверждение не получило подтверждения. Пули засевших в камнях бандитов одинаково не щадили ни тех, кто пытался отстреливаться, ни тех, кто просто пассивно валился наземь, закрывая голову руками. Позиция у нападавших была выгодная - сверху им было видно всех; и вооружены они были не допотопными кремневыми ружьями, какие довольно распространенны в этом диком краю - у них были новенькие винтовки "Ли-Энфильд", и обращаться с ними разбойники умели.
Когда несколько минут спустя стрельба прекратилась, на камнях у реки метались лишь перепуганные лошади, а люди лежали на скудной весенней траве и на камнях; кое-кто подавал еще признаки жизни; но разбойники уже ходили среди них, ловили уцелевших лошадей, деловито шарили по тюкам и походя безжалостно добивали раненных: кого ударом приклада по голове, кого ударом ножа в сердце или по горлу.
Двое одетых так же, как и остальные разбойники в овчинные гератские кафтаны, шли за ними и внимательно рассматривали убитых; между собой они, однако, переговаривались на гуджарати.
Вот они нагнулись и завозились над каким-то телом. Потом один из них выпрямился и закричал:
- Господин! Мы нашли старика!
Человек, который без сомнения был их предводителем, направил своего коня к ним, подъехал, спешился и подошел туда, где на камнях у реки лежало придавленное раненым ослом тело седобородого старика в белых одеяниях. Предводитель вынул из-за пазухи бумажник английской работы, извлек из него листок бумаги, наклонился над стариком.
В это время осел, который до сих пор, подрагивая, спокойно лежал на боку и истекал кровью, зашевелился, забил с неожиданной силой копытами и захрипел.
- Да прикончите же его, дети шакала! - раздраженно бросил предводитель, брезгливо отодвигаясь. Быстрые руки его подчиненных ловко перерезали горло животному и оттащили того в сторону.
Предводитель снова склонился над стариком, взял его мертвую правую руку и прижал большой палец, испачканный кровью, к бумаге. Потом он отбросил руку и распрямился. Из того же бумажника он вынул сложенный вчетверо лист бумаги - по виду какой-то документ и сравнил только что полученный отпечаток с оттиском под документом.
- Это не тот человек, - раздраженно сказал он.
- Но, господин, это именно тот человек, которого нам указали на станции в Пешаваре, когда он сошел с поезда, - попытался возразить один из стоящих рядом.
- Значит, они знали, что за ним следят и подсунули нам другого. - Предводитель был не только раздражен, но и озабочен. - Это плохо. Очень плохо. Мы рассчитывали, что Менерджи Кама поедет через Кабул.
- Но на дорогах через Кандагар и Герат тоже есть засады, - сказал молчавший до сих пор человек, лицо которого, с холеной бородкой и ухоженными усами, мало соответствовало простой одежде. - Не поедет же он морем. Старики все еще боятся осквернить воду.
- Увидим, - проронил предводитель. Он быстро пошел к своему коню и вскочил в седло. - Собирайтесь быстрее! Нечего здесь задерживаться... Нам пора в Святой город.
* * *
Когда странные разбойники, так толком и не разграбившие караван, с шумом и гиканьем унеслись в сторону Бамиана, в воде у берега зашевелился и попытался встать один из погонщиков, до того времени неподвижно лежавший в ледяной воде. Он был ранен и потерял много крови, а в холодной реке еще и замерз. Встать во весь рост у него не получалось, и он кое-как, на четвереньках, выбрался на сухое место, чтобы тут же снова упасть.
К тому времени на берег начали выходить любопытные жители недалекого селения Пули-Матак. Единственный уцелевший, - хоть и оказался он неверным индусом - был замечен ими и перенесен в один из ближайших домов; его раны - они, хвала аллаху, оказались не опасны - перевязали, а самого его напоили настоями целебных трав.
Слухи в афганских горах распространяются гораздо быстрее, чем караваны идут по горным дорогам, и только одному аллаху ведомо каким образом это возможно.
На второй день из Кабула прибыл известный торговец лошадьми Хаджи Али, и был с почетом принят местным богатеем Мухаммедом-агой. Они долго распивали чай, угощались пловом и разными лакомствами, и только ближе к ночи Хаджи Али навел разговор на тему разгромленного каравана и узнал о единственном спасшемся. Гость выразил желание увидеть раненного, и индуса-погонщика привели, поддерживая под руки.
Хаджи Али хорошо владел собой; он ничем не показал облегчения, которое испытал, увидев молодого погонщика.
- Должно быть, старый язычник заставил молиться за тебя весь свой монастырь, - сказал он на хинди, скрывая в усах и бороде довольную усмешку. - Право же, мне было бы больно узнать, что ты покинул этот мир.
- Старый мошенник, - отвечал молодой погонщик, кланяясь богатому торговцу и почтительно - для отвода глаз окружающих - опускаясь на указанное место. - Небось в Пешаваре ты был рад спихнуть меня в этот караван.
- Я спешил сюда так, что загнал коня, которого ты не стоишь, неблагодарный юнец, - отвечал Хаджи Али. - Расскажи-ка лучше, что случилось. Уж казалось бы, что может быть безопаснее, чем паломничество старого парса по святым местам.
- Кому-то понадобилось убить старика, - сказал молодой погонщик, который, похоже, был не просто погонщиком, если вообще был им. - И вдобавок оказалось, что был убит совсем не тот человек.
Он с поклоном принял пиалу и, потягивая горячий чай, неторопливо рассказал о нападении на караван и содержании подслушанного разговора.
- Святой город, - задумчиво произнес торговец, пощипывая гроздь знаменитого чарикарского винограда, сохраненного до весны. - Что они называют Святым городом?
- Это в Билайте один святой город - Рум, - согласно вторил ему молодой погонщик. - А на Востоке в какую сторону не посмотри - все святые города. Бенарес, Мекка, Иерусалим...
Хаджи Али неторопливо покивал.
- Надо бы проследить за ними, - сказал погонщик. - Они ушли к Бамиану. Ты можешь послать туда кого-нибудь?
- Я уже послал, - невозмутимо отвечал Хаджи Али. - Если бы я узнал, что твое счастье тебе изменило, их бы нашли и в их Святом городе.
Утром следующего дня Хаджи Али и погонщик выехали из Пули-Матака в направлении на запад, по следам странных разбойников. Они ехали вдоль реки Горбанд по ущелью, которое называется Охотничьим, но, пожалуй, ни один охотник не заметил перемены, которая произошла с погонщиком еще до того, как они прибыли в Бамиан. Из Пули-Матака выехал бледный от ран молодой индус, в Бамианскую долину приехал бедно одетый молодой афганец, исправно творящий намаз и чтящий пятницу.
В Бамиане Хаджи Али узнал, что те, кого они ищут, направились на север, к Шибарскому перевалу, поэтому они с бывшим погонщиком не стали задерживаться в городе и, сменив лошадей, отправились вослед. Расстояние между преследуемыми и преследователями уменьшалось медленно, но неумолимо. Хотя за Гиндукушем изменился облик и язык местного населения - таджики и узбеки сменили пуштунов и хазарейцев, а полосатые халаты - рубахи и безрукавки - Хаджи Али оставался своим человеком среди здешних торговых людей, а те, кого он преследовал, были чужаками, хоть и рядились под афганцев.
В Мазари-Шарифе погоня окончилась и началась слежка. Чужаки жили в караван-сарае, Хаджи Али поселился там же, и, пока он приценивался на базаре к туркменским жеребцам, погонщик приглядывал за людьми, которые для своих неясных целей ради смерти одного старика истребили целый караван. Цели эти явно были очень важными, если ради них погибло столько людей - даже здесь, на Востоке, где жизнь человеческая порой не стоит медной монеты.
Чужаки - теперь их было трое (остальной отряд, все люди малозначительные, - развеялся как-то по дороге до Мазари-Шарифа), держались вместе и старались без нужды не выходить. Им понадобился слуга - и бывший погонщик не упустил возможности и успел наняться прежде, чем хозяин караван-сарая предложил местного таджика. Он назвался Саидом, родом сказался из Кабула, но прозвище имел Лахори, потому что подростком побывал с дядей в Лахоре и любил об этом рассказывать.
Он вообще оказался общительным и расторопным, этот Саид Лахори, а в качестве слуги он был и вовсе сущим кладом, вдобавок говорил кроме родного еще на таджикском и ломаном пенджаби, был остер на язык и в разговоре не терялся.
Двое суток спустя он говорил Хаджи Али:
- Называют себя пуштунами с Пограничных территорий, но на самом деле они даже не мусульмане.
- Внешне же придерживаются благочестия, - неодобрительно проговорил Хаджи Али.
- И не сагибы, - добавил Лахори.
- Ну, - пробормотал Хаджи Али, поглаживая бороду, - ты в этом лучше должен разбираться.
- Я полагаю, они парсы из Бомбея.
- Парсы? - с сомнением проговорил Хаджи Али.
- Они не мусульмане, не буддисты и не индуисты, а говорят на гуджарати так, как говорят в Бомбее.
До следующего четверга событий никаких не произошло. Хаджи Али наводил справки по своим каналам, но не узнал ничего существенного; Лахори исправно прислуживал чужеземцам, замечал каждый жест и ловил каждое слово, но также не узнал ничего нового.
В четверг из Кандагара прибыл еще один - пуштун по одежде, чужак по сути. Он поприветствовал своих сородичей салямом, но, оставшись с ними наедине, заговорил на языке, которого Лахори не знал. О чем они говорили, Лахори мог только догадываться, но по нескольким досадливым жестам понял, что и в Кандагаре разыскиваемого чужаками старца найти не удалось.
Утром следующего дня чужаки - и с ними безотказный Лахори - выехали в Балх. Сам городок, весьма скромный и неприглядный по сравнению с Мазари-Шарифом, остался без их внимания. Они остановились на холме за городом, огляделись и спешились. Лахори остался при лошадях, издалека наблюдая за своими хозяевами.
В месте ничем не примечательном чужаки остановились. Здесь, собственно и находился настоящий Балх - древняя Бактра; славный город, давший название целой области; город, когда-то широко известный в древнем мире; город, который войска Тамерлана повергли в прах.
По преданию, именно здесь родился пророк Заратуштра.
* * *
Старец, которого безуспешно разыскивали в стране Афганистан, в это самое время находился на английском пакетботе "Куин Энн", следовавшем из Бомбея в Суэц и далее в Саутгемптон. В тот час, когда трое странников в почтительном сопровождении Лахори благоговейно созерцали скрытое многовековой пылью городище, пароход как раз бороздил воды Баб-эль-Мадебского пролива, Старик в белом одеянии сидел в шезлонге под тентом, созерцая морские просторы.
@темы: мое и наше