Я не устаю сожалеть, что в России так и не привилась традиция прозаических переводов стихотворных текстов — не «подстрочников», как это у нас пренебрежительно именуется, а именно полноценных литературных переводов, выполненных знатоками, но при этом не только точных и научно ответственных, но и стилистически выверенных...
Наличие корпуса таких «филологических» переводов могло бы развязать руки экспериментаторам: я уверен, что латинских поэтов можно и нужно переводить и в рифму, и верлибром, и языком Симеона Полоцкого, и языком сегодняшней улицы — лишь бы этот выбор был осмысленным и открывал какую-то сторону оригинала. В начале XX века, когда переводов античных авторов выходило в России раз в десять больше, чем сейчас, Вячеслав Иванов вкраплял в Алкея и Сапфо цитаты из Пушкина и «Слова о полку Игореве» (тут мы, впрочем, от римлян перешли к грекам), а ученый латинист И.И. Холодняк переводил «Пир Тримальхиона» Петрония, заменяя греческие выражения в речи вольноотпущенников на французские («Сивилла-Сивилла, ке вуле ву? — Жё вё мурир»). А у нас теперь как: стоит Роману Шмаракову в переводе Клавдиана написать «толпища овчи, им бегство укров», как раздаются недоуменные голоса: разве так можно? Это же русский Клавдиан, другого не будет еще лет сто, он должен быть ясен без словаря любому читателю и похож на другие переводы! Как будто мы Клавдиана на паспорт фотографируем. Переводы должны быть лабораторией, а для этого необходимо, чтобы их было много.
Другая беда — в том, что переводы у нас не рецензируются специалистами (сто лет назад, опять-таки, было иначе): филологи-классики до этого не снисходят, в лучшем случае заклеймят какую-нибудь явную халтуру. Поэтому даже случайные ошибки, которые могли бы легко быть поправлены при переиздании, застревают в переводах навсегда. В современной русской версии Геродота Г.А. Стратановского, вполне профессиональной, Геракл заворачивается в свиную шкуру вместо львиной — это, разумеется, простая опечатка первого издания, но она тиражируется вот уже почти полвека. А не так давно мои коллеги по кафедре классической филологии СПбГУ Е.Л. Ермолаева и А.Л. Верлинский заметили, что в переводе «Илиады» Гнедича Приам созывает своих сыновей — и среди них какого-то «Клита», которого у Гомера нет. На самом деле это деепричастие «клича», что подтвердилось обращением к рукописям Гнедича; эта поправка опубликована, но, боюсь, массовый читатель избавится от Клита еще нескоро.
...
Есть тексты, которые сохранились только в единственной рукописи, однако для среднестатистического римского автора эта цифра приближается к сотне. Таким образом, источники текста, скажем, «Записок о галльской войне» Цезаря — это целая библиотека кодексов, изготовленных в разных областях Европы с IX по XV век (абсолютное большинство из них составляют гуманистические рукописи эпохи Возрождения), и среди них не найдется двух идентичных. При этом ошибкой будет считать, что чем позже написана рукопись, тем менее она ценна: ведь манускрипт XV века или даже печатное издание XVII века могут воспроизводить какой-то ранний источник, не дошедший до нас. Все эти рукописи нужно сличить и установить разночтения — т.е. отметить те места текста, которые выглядят в них по-разному. Но это только начало: чтобы работать с разночтениями дальше, необходимо понять, как эти рукописи связаны между собой, определить их «родство». Филолог делает это примерно так же, как школьный учитель, который, собрав стопку изложений или контрольных по математике, устанавливает, кто у кого списал: уликой становятся общие ошибки (но не любые, а только такие, которые два ученика не могут сделать независимо). Разница только в том, что учитель имеет дело с закрытой системой, а в руках филолога оказывается лишь небольшое число рукописей из реально существовавших; поэтому на «родословном древе», которое он вычерчивает (оно называется греческим словом «стемма»), многие узлы будут утрачены, их надо реконструировать.
из этого поста kot-kam.livejournal.com/2076004.html
Наличие корпуса таких «филологических» переводов могло бы развязать руки экспериментаторам: я уверен, что латинских поэтов можно и нужно переводить и в рифму, и верлибром, и языком Симеона Полоцкого, и языком сегодняшней улицы — лишь бы этот выбор был осмысленным и открывал какую-то сторону оригинала. В начале XX века, когда переводов античных авторов выходило в России раз в десять больше, чем сейчас, Вячеслав Иванов вкраплял в Алкея и Сапфо цитаты из Пушкина и «Слова о полку Игореве» (тут мы, впрочем, от римлян перешли к грекам), а ученый латинист И.И. Холодняк переводил «Пир Тримальхиона» Петрония, заменяя греческие выражения в речи вольноотпущенников на французские («Сивилла-Сивилла, ке вуле ву? — Жё вё мурир»). А у нас теперь как: стоит Роману Шмаракову в переводе Клавдиана написать «толпища овчи, им бегство укров», как раздаются недоуменные голоса: разве так можно? Это же русский Клавдиан, другого не будет еще лет сто, он должен быть ясен без словаря любому читателю и похож на другие переводы! Как будто мы Клавдиана на паспорт фотографируем. Переводы должны быть лабораторией, а для этого необходимо, чтобы их было много.
Другая беда — в том, что переводы у нас не рецензируются специалистами (сто лет назад, опять-таки, было иначе): филологи-классики до этого не снисходят, в лучшем случае заклеймят какую-нибудь явную халтуру. Поэтому даже случайные ошибки, которые могли бы легко быть поправлены при переиздании, застревают в переводах навсегда. В современной русской версии Геродота Г.А. Стратановского, вполне профессиональной, Геракл заворачивается в свиную шкуру вместо львиной — это, разумеется, простая опечатка первого издания, но она тиражируется вот уже почти полвека. А не так давно мои коллеги по кафедре классической филологии СПбГУ Е.Л. Ермолаева и А.Л. Верлинский заметили, что в переводе «Илиады» Гнедича Приам созывает своих сыновей — и среди них какого-то «Клита», которого у Гомера нет. На самом деле это деепричастие «клича», что подтвердилось обращением к рукописям Гнедича; эта поправка опубликована, но, боюсь, массовый читатель избавится от Клита еще нескоро.
...
Есть тексты, которые сохранились только в единственной рукописи, однако для среднестатистического римского автора эта цифра приближается к сотне. Таким образом, источники текста, скажем, «Записок о галльской войне» Цезаря — это целая библиотека кодексов, изготовленных в разных областях Европы с IX по XV век (абсолютное большинство из них составляют гуманистические рукописи эпохи Возрождения), и среди них не найдется двух идентичных. При этом ошибкой будет считать, что чем позже написана рукопись, тем менее она ценна: ведь манускрипт XV века или даже печатное издание XVII века могут воспроизводить какой-то ранний источник, не дошедший до нас. Все эти рукописи нужно сличить и установить разночтения — т.е. отметить те места текста, которые выглядят в них по-разному. Но это только начало: чтобы работать с разночтениями дальше, необходимо понять, как эти рукописи связаны между собой, определить их «родство». Филолог делает это примерно так же, как школьный учитель, который, собрав стопку изложений или контрольных по математике, устанавливает, кто у кого списал: уликой становятся общие ошибки (но не любые, а только такие, которые два ученика не могут сделать независимо). Разница только в том, что учитель имеет дело с закрытой системой, а в руках филолога оказывается лишь небольшое число рукописей из реально существовавших; поэтому на «родословном древе», которое он вычерчивает (оно называется греческим словом «стемма»), многие узлы будут утрачены, их надо реконструировать.
из этого поста kot-kam.livejournal.com/2076004.html
-
-
30.12.2017 в 16:01-
-
30.12.2017 в 17:37-
-
30.12.2017 в 19:47