О германских грамматических конструкциях во французском языке.
Для начала пояснение: французский – язык романской группы, потомок латыни. Но из всех романских языков он больше всего «германизировался». Но о каком именно французском идет речь? А что, бывают разные французские, спросите вы? Ну сейчас после нескольких веков единого французского государства, которое всячески насаждало единый язык, французский остался практически один, но еще пару веков назад во Франции было пара десятков так называемых «патуа» (считать ли их языками или диалектами – не суть важно для нашей дискуссии). Разбираться во всех тонкостях различий между «патуа» нам ни к чему, но главное, что их можно было разделить на две группы: «ланг д’ой» (langues d’oïl) на севере и «ланг д’ок» (langues d’oс) на юге. (Название провинции Лангедок происходит от названия «патуа», а не наоборот.) Названия эти связаны с тем, как в разных «патуа» произносилось слово «да»: «ой» (из которого получилось современное французское «уи») или «ок». Но различия этим не ограничивались, и как мы увидим чуть дальше, германское влияние наблюдалось в северных «патуа». А современный французский, который мы знаем по учебникам, песням Эдит Пиаф и Джо Дассена и фильмам Клода Лелюша и Франсуа Трюффо – этот французский образовался на основе «патуа», на котором говорили в районе Парижа (назывался он «франшьен»), и поэтому в нем тоже наблюдается германское грамматическое влияние. Южные же «патуа» дали нам лангедокский и провансальский, гасконский и даже каталанский. И во всех этих языках/диалектах германского влияния нет или во всяком случае оно намного меньше.
читать дальшеИтак, какие же грамматические конструкции из германских языков есть во французском? Я расскажу о трех. Первая затрагивает порядок прилагательного относительно описываемого им существительного. В русском языке прилагательные обычно идут перед существительным: «русский язык», «Красная площадь», «молодой человек» и так далее. (Есть некоторые исключения, но мы не будем в них углубляться.) В германских языках та же петрушка, например в английском: English language, young man, big dog… В романских же языках характерен обратный порядок слов. Например, сравним названия зданий, где работают американский и аргентинский президенты: White House (Белый Дом) и Casa Rosada (дословно: Дом розовый). Однако, по сравнению с романскими братьями (или сестрами?) во французском больше конструкций, где прилагательное идет перед существительным, причем иногда это меняет значение фразы, а иногда это единственно возможный вариант. Например, Наполеона можно назвать “un grand homme” (дословно: «большой человек», т.е. великий), но не “un homme grand” (дословно: «человек большой», т.е. высокого роста, крупный в физическом плане). А некоторые прилагательные могут быть только перед существительным: например, “une jolie fille” (хорошенькая девочка), но не “une fille jolie” – так сказать нельзя. Эта довольно частая постановка прилагательного перед существительным считается германским влиянием.
Вспомним, что такое влияние произошло только в северных «патуа», и оказывается, его результат до сих пор виден на карте Франции. На приложенной карте показано расположение населенных пунктов, название которых обозначает «новый город». Их, как мы видим, много. Обычно они дополняются чем-то вроде «на такой-то реке» и т.п. Но нас интересует только часть, обозначающая «новый город». Вариантов два: Neuville (Neu+ville, дословно: «новый город») и Villeneuve (Ville+neuve, дословно: «город новый»). В первом случае прилагательное идет перед существительным, по германскому образцу, а во втором наоборот, по романской модели. Теперь давайте посмотрим, где эти города находятся: населенных пунктов с Villeneuve в названии полно по всей Франции, а вот всяческие Neuville находятся практически только в северной части страны, к северу от (приблизительной) границы двух типов «патуа». К югу от этой границы только две красные точки, причем одна практически у самой границы.
Что еще попало во французский язык из германских? Вторая грамматическая конструкция связана с обязательностью или необязательностью использования подлежащего перед глаголом. В английском языке без подлежащего никак. Даже если мы знаем, что речь идет о Джоне, даже если тыкнуть в него пальцем, все равно нельзя сказать “Speaks English” – вот это как раз и будет не «инглиш» никак. Даже с глаголами, которые не требуют никакого подлежащего по смыслу, так называемыми «погодными глаголами» (примерами в русском языке являются «моросить», «морозить»), в английском нужно хотя бы бессмысленное, «пустое» подлежащее “it”, которое ничего не выражает: “It rains. It snows. It drizzles.” (дословно: «оно дождит», «оно снежит», «оно моросит»). Короче, хоть убейся, но используй подлежащее. А в романских языках не так. Например, в итальянском, если речь идет о Джованни или если тыкнуть в него пальцем, то можно сказать “Parla italiano.” (дословно: «говорит по-итальянски»), а погодные глаголы употребляются сами по себе, без подлежащего: “Piove.” (дословно: «дождит»)... И так не только в итальянском, но и в испанском, португальском, сицилийском, сардинском, румынском и даже каталанском. Единственным исключением является французский. Там, как и в английском, без подлежащего нельзя. Вспомним хотя бы строчки из стихотворения декадентского поэта Поля Верлена: “Il pleure dans mon coeur / Comme il pleut sur la ville.” (дословно: «оно дождит в моем сердце, как оно дождит над городом»). Тут с погодным глаголом “pleure” употребляется «пустое» подлежащее “il”, и без него никак нельзя. Древнефранцузский язык был в этом отношении похож на своих романских родственников, но впоследствии он «переметнулся» на германскую сторону.
Третий пример германского грамматического влияния на французский (который, как мы помним, на самом деле лишь потомок одного из нескольких северо-французских «патуа») – это образование вопросов с помощью инверсии. Вспомним, что в английском вопросы образуются с помощью инверсии глагола вокруг подлежащего: например, John can dance, вопрос: Can John dance? Такой способ образования вопросов свойственнен германским языкам, но не романским. А вот во французском языке две основных модели образования вопросов: с помощью вопросительной частицы “est-ce que” и с помощью... ага, инверсии глагола вокруг подлежащего. Если утвердительное предложение “Il peut danser” («Он может танцевать»), то вопросом может быть “Est-ce qu’il peut dancer” (дословно: «Ли он может танцевать?) или “Peut-il danser?” (дословно: «Может-он танцевать?»). Второй вариант и есть пример германского грамматического влияния. Правда, в отличие от германских языков, во французском инверсия работает только с подлежащими-местоимениями, но не существительными. Но если подлежащее является существительным, то можно заменить его местоимением, сделать инверсию, а само смысловое подлежащее отнести в конец предложения: например, “Jean peut danser.”, вопрос: “Peut-il danser, Jean?"…
Итак, кто ж были эти самые германцы, которые так «обработали» французский язык? В основном германское грамматическое влияние приписывают франкам, которые к тому же дали Франции, французам и французскому языку их названия. Франки – это группа племен, говоривших на германских наречиях, которые расселились на территории современной Франции в позднеримские времена и впоследствии какое-то время контролировали почти всю эту территорию. Только согласно археологическим и историческим исследованиям, поселились франки не на всей территории, которую контролировали, а только в северной ее части. Ага, к северу от границы между «ланг д’ой» и и «ланг д’ок». И собственно разделение на эти две диалектные зоны определялось именно их присутствием (и влиянием на язык) на севере и отсутствием на юге.
И последний сюжет, связанный уже не с Францией, а с ее южной соседкой, Италией. Там, как известно, тоже не обошлось без германских племен, главным из которых были «лонгобарды» (или «ломбарды», дословно: «длинные бороды»), имя которых носит современная область Ломбардия (Милан как раз там). Лонгобарды тоже контролировали значительную часть современной Италии, но селились преимущественно на севере. Почему же в итальянском, в отличие от французского, не наблюдается германского грамматического влияния? Тут опять надо сначала разобраться, что же именно мы называем «итальянским языком». Это относительно новая штука, возникшая только в эпоху объединения Италии, т.е. примерно полтора века назад. Это был стандартизованный (т.е. несколько искусственный) язык, целью которого было объединение (или даже создание?) итальянской нации. Для нас существенным является то, что в основу этого итальянского, который вы будете учить, если пойдете на курсы итальянского или самостоятельно проштудируете учебник, лег тосканский диалект. Данте, знаете ли, Петрарка и прочий культур-мультур. (В большинстве других европейских национальных государств в основу стандартизованного языка лег столичный диалект, а вот Риму не повезло, впрочем он и не сразу стал столицей объединенной Италии.) Так вот, тосканский диалект лежит вне северо-итальянской диалектной зоны, т.е. тех земель, где в местном наречии ощущается германское грамматическое влияние. Но в отличие от Франции, в Италии или не сумели, или не успели, или не захотели полностью искоренить местные диалекты (некоторые из которых можно вполне считать самостоятельными языками, но это для нас сейчас не важно). Например, в Венеции можно услышать типично венецианский диалект, в Тоскане тосканский (близкий, но не абсолютно одинаковый со стандартным итальянским), в Сицилии сицилийский, а в Альпах – целый ряд местных диалектов. Итальянцы их узнают, но понимают плохо, так же как лондонцы узнают, хотя и не всегда хорошо понимают, диалект жителей Глазго или Манчестера. И вот в северо-итальянских диалектах вполне себе можно обнаружить германское грамматическое влияние, например, там вопросы образуются при помощи инверсии, а подлежащее не может быть опущено. www.facebook.com/groups/iznakurnozh/permalink/1...