Помните, я давеча цитировал большой кусок из книжки, начинающийся со слов "Наш мир весь оплетен телеграфными проводами"? Там упоминается "современный электрик", "an electrician of to-day", которого внезапно посещает сияющее видение невероятных возможностей радиосвязи (на тот момент еще толком не изобретенной). Ну, написал я "электрик". Сижу вычитываю, вижу - нет! Не годится! Ну кто такой в наше время "электрик"? Дядька-монтер, работяга в замызганном комбинезоне, который, возможно, и физики-то толком не знает. Какие там сияющие видения! Пораскинул мозгами, написал "инженер-электрик". То есть чтобы хотя бы было понятно, что это не бывший птушник, умеющий ковыряться в розетках и делать скрутки, а человек с высшим образованием (ну как минимум).
Ладно. Рассказал об этом Глюку. Глюк немедленно поставил мне на вид, что в современном английском (как минимум американском) engineer - совсем не обязательно человек "с высшим образованием". А скорее всего, как раз именно дядька-монтер. И хорошо, если хотя бы монтер. Потому что любого работягу, занимающегося техобслуживанием, вежливо именуют "инженером". Заодно припомнил еще какой-то роман про попаданца в мир иной, жители которого хотели добыть себе "инженера", а добыли... студента, подрабатывающего мытьем унитазов. Потому что уборщица тоже engineer. То есть если бы этот мой текст переводился обратно на английский, то с "инженером-электриком" снова пришлось бы что-то придумывать, чтобы дать понять англоязычному читателю, что он не просто engineer, а белый воротничок, интеллектуал, всерьез разбирающийся в технике!
Та же фигня с "колледжами", кстати. Американский "колледж" на наши деньги - "институт". Человек, окончивший колледж - человек с высшим образованием. А у нас тут нынче все бывшие ПТУ и техникумы "колледжами" стали...
P.S. А вот кстати, об иностранных словах. Сейчас поймал себя на том, что для меня-то "монтер" - еще нормальное слово, а последние лет двадцать оно, кажется, вообще из употребления вышло. Электрик и электрик (есичо, слово "электрик", невзирая на заимствованный корень, рассматривается как исконно-русское: оно образовано в русском языке по продуктивной русской модели: "печник", "сапожник", "электрик"). Точно так же и "шофер" практически уже не говорят: говорят "водитель". Глюк рассказывал, как у него девочка-ученица несколько лет назад искала это слово в словаре и перепутала его с "шафером": то есть она в принципе знала, как это звучит, но не знала, как пишется. И безо всякой особой борьбы: просто вот как-то так вышло, что иностранные заимствования были вытеснены русскими словами. Так работает живой язык. kot-kam.livejournal.com/3583090.html
Ладно. Рассказал об этом Глюку. Глюк немедленно поставил мне на вид, что в современном английском (как минимум американском) engineer - совсем не обязательно человек "с высшим образованием". А скорее всего, как раз именно дядька-монтер. И хорошо, если хотя бы монтер. Потому что любого работягу, занимающегося техобслуживанием, вежливо именуют "инженером". Заодно припомнил еще какой-то роман про попаданца в мир иной, жители которого хотели добыть себе "инженера", а добыли... студента, подрабатывающего мытьем унитазов. Потому что уборщица тоже engineer. То есть если бы этот мой текст переводился обратно на английский, то с "инженером-электриком" снова пришлось бы что-то придумывать, чтобы дать понять англоязычному читателю, что он не просто engineer, а белый воротничок, интеллектуал, всерьез разбирающийся в технике!
Та же фигня с "колледжами", кстати. Американский "колледж" на наши деньги - "институт". Человек, окончивший колледж - человек с высшим образованием. А у нас тут нынче все бывшие ПТУ и техникумы "колледжами" стали...
P.S. А вот кстати, об иностранных словах. Сейчас поймал себя на том, что для меня-то "монтер" - еще нормальное слово, а последние лет двадцать оно, кажется, вообще из употребления вышло. Электрик и электрик (есичо, слово "электрик", невзирая на заимствованный корень, рассматривается как исконно-русское: оно образовано в русском языке по продуктивной русской модели: "печник", "сапожник", "электрик"). Точно так же и "шофер" практически уже не говорят: говорят "водитель". Глюк рассказывал, как у него девочка-ученица несколько лет назад искала это слово в словаре и перепутала его с "шафером": то есть она в принципе знала, как это звучит, но не знала, как пишется. И безо всякой особой борьбы: просто вот как-то так вышло, что иностранные заимствования были вытеснены русскими словами. Так работает живой язык. kot-kam.livejournal.com/3583090.html
Все это отдает скрытым мотивом, но что бы это могло быть такое, что могло бы продлиться 20 лет? Возможно, я придаю этому слишком большое значение. Возможно, как сказал Месгрейв: “...чувствовал он себя комфортно, и не прилагал усилий для перемен в жизни ” (буквально ему не хватало энергии, чтобы что-то изменить в своей жизни). Обратите, однако, внимание на более раннее описание «человека с огромной энергией». Все это очень странно, и в том отчете, который нам оставили, нет по-настоящему рационального ответа. В этом деле есть ряд металлографических ссылок, которые вызывают недоумение. Среди реликвий, сохраненных Холмсом, были: "старомодный латунный ключ" (от сундука Месгрейва) и "три старых ржавых металлических кружка" (монеты Карла I). Он также ссылается на "старый, окованный медью сундук" (хранилище реликвий). 
Крайне маловероятно, что ключ был сделан из латуни, поскольку это недостаточно прочный металл для таких целей. Наиболее вероятным объяснением является то, что несущая часть ключа была из железа, но она содержала обширную отделку из латуни, так что описание "старомодный латунный ключ" было наиболее привлекательным с литературной точки зрения Уотсона. Существует также отдаленная вероятность того, что он был сделан из бронзы. Что касается ‘ржавых кружков’: ни одна монета времен Карла I не была сделана из железа, и поэтому они не могли ржаветь. Если бы монеты были из серебра или бронзы, то они, безусловно, почернели бы с годами, но правильное описание - проржавевшие, или окисленные, а не ржавые. Следует признать, что для непрофессионала, а в эту категорию я включил бы докторов медицины, такое различие не обязательно было бы очевидным. Что касается сундука Месгрейва, то, хотя вполне возможно, что медь, будучи более привлекательным металлом, чем железо, могла бы быть использована на сундуке, не предназначенном для надежного хранения своего содержимого, маловероятно, что она подойдет для сундука, имевшего совершенно противоположное предназначение. Нет никаких определенных доказательств того, что данный образчик попадает в последнюю категорию, но конкретный аргумент в пользу того, что этот сундук должен был являться надежным хранилищем, будет представлен позже. Следующий любопытный элемент в этом деле - это те самые необычные деревья, дуб и вяз. Не нужно много копаться, чтобы понять, что никто в здравом уме не стал бы использовать деревья в качестве основных исходных данных для поиска сокровищ. По крайней мере, не так, как это было по описанию Холмса. И это действительно говорит о том факте, что сэр Ральф Месгрейв, -поскольку это , несомненно, именно он спрятал сокровище, - не ожидал, что оно будет оставаться скрытым так долго. 
Во-первых, дуб. Как описание, так и рисунок Пейджета, наводят на мысль, что дуб, о котором идет речь, был обычным дубом. Большой обхват указывает на то, что дуб рос на открытом месте, вдали от других деревьев, и это действительно соответствует приведенному описанию. С точки зрения долговечности дуб является хорошим выбором, поскольку вполне способен прожить более 500 лет. Однако я полагаю, что дуб был выбран совсем по другой причине. Однако, вяз, - это совсем другая история. Существует несколько видов и разновидностей вяза, но из-за требуемой долговечности это, должно быть, был либо вяз горный или шершавый, либо вяз английский. Херлстонский вяз, каким бы он ни был, как и дуб, очевидно, был специально выбран и посажен, как часть садовой композиции одним из предков Реджинальда Месгрейва, на что указывает их расположение в такой непосредственной близости от старого дома. И, кроме того, они оба пережили пристройку нового крыла в 1700-х годах, что, возможно, в зависимости от фактической планировки Херлстона, еще больше сблизило их со зданиями. 
Несмотря на то, что они были частью садовой композиции и, следовательно, за ними ухаживали, вяз, как правило, является плохим выбором в качестве какого-либо маркера, по крайней мере, в том виде, в каком, по утверждению Холмса, он использовался. Ибо, хотя шершавый вяз, в частности, способен выживать в течение 300 лет, эти виды, как правило, подвержены болезням, имеют тенденцию сбрасывать ветви и часто падают во время бурь и ураганов. Однако мы знаем, что вяз Херлстона дожил до глубокой старости, хотя за это время он, должно быть, изменил как размер, так и форму. Обратите также внимание, что, помимо повреждений от гроз и т.д., дерево вырастает в полный рост, а затем склоняется. Один момент, который может иметь отношение к делу, а может и не иметь, заключается в том, что, будучи древним английским вязом, он был любопытным образом обрезан до высоты 64 фута. Из рассказа складывается впечатление, что Холмс подсчитал тень с помощью веревки и колышков только потому, что вяза там больше не было, а если бы вяз все еще там был, он бы просто пошел вдоль тени, пока не дошел до ее конца, прежде чем начать отмерять шаги. Я уверен, читатель может оценить, что тень от дерева, даже при удлинении на треть, которое применено в данном случае, не приводит к точной и фиксированной точке — не говоря уже о том, что форма и рост меняются со временем. Так получилось, что нашему вязу в этом не было необходимости. Все, что от него требовалось, - это указать на определенное место у стены старого здания. Это происходит потому, что схема отмеривания шагов жестко зафиксирована по отношению к планировке дома. Она должна начинаться параллельно стене с севера на юг, на которую указывала тень вяза; и заканчиваться сразу за дверным проемом. Таким образом, если стоять спиной к дереву, тень от ствола вполне могла бы это сделать, а размер и форма дерева не повлияли бы на эту ее способность. Из-за этого я не могу извлечь никакого смысла из заявления Холмса: ”...в противном случае в качестве ориентира был бы выбран ствол". Именно так и было. Все указывает на то, что либо Холмс по какой-то странной причине не говорил правды, когда утверждал, что использовал тень в качестве линейной меры, либо Уотсон изменил ее при составлении отчета. ‘Веревка и колышки’, конечно, гораздо романтичнее. Было ли это просто чрезмерным примером уотсоновского приукрашивания, в котором, как нам известно, Холмс неоднократно обвинял его? 
Веревка и колышки Что касается самого Обряда, я полагаю, что он был создан следующим образом: поздний вечер 15 октября 1651 года, и сэр Ральф Масгрейв стоит спиной к знакомому старому дубу, размышляя вообще о бурных временах, в которые он живет, и, в частности, об этом самом необычном и волнующем событии, произошедшем накануне. Карл I мертв, казнен Кромвелем. Карл II в бегах, жестоко разбит в битве при Вустере и теперь пытается сесть на корабль у Южного побережья. Безраздельно властвуют армия и парламент. Роялистов повсюду преследуют, и все атрибуты монархии были уничтожены или продолжают уничтожаться. Драгоценности короны были отправлены на Королевский монетный двор за пределами Лондонского Тауэра и были разломаны, а их осколки распроданы или переплавлены. Сэр Ральф, верный и преданный королю роялист, считал для себя удачей и честью то, что ему удалось с помощью доверенного лица раздобыть одну из поврежденных корон, думая о том дне, когда монархия вернется. Корона уже некоторое время пролежала спрятанной в старом резервном холодном погребе, расположенном в подвале. Посмотрев в сторону своего дома, он случайно заметил, что тень дуба направлена прямо на вяз. Пройдя по этому затененному пути, он обошел вяз и посмотрел в сторону своего дома, обнаружив, что его тень, в свою очередь, направлена прямо на большие и богато украшенные дневные солнечные часы, установленные вертикально на западной стене и на которые так часто обращали внимание посетители Херлстона. Это был один из трех элементов, которые сэр Ральф сам добавил к постройке здания несколько лет назад. 
Именно тогда в его сознании начала формироваться идея Обряда и связи теневых указателей с запрятанной короной. Символом, конечно же, был дуб. Это была случайная, легкомысленная идея, без какой-либо конкретной цели, поскольку сэр Ральф был в некотором роде романтиком... Дойдя до стены, он остановился под этим характерным элементом, повернулся и осторожно начал мерить шагами путь вдоль стен своего дома к задней двери, рядом со старым погребом. Конечно, он прекрасно понимал, что дом расположен с географической ориентацией Север-Юг, и эта часть здания была довольно правильной формы, что облегчало его задачу. За несколько дней он составил свой катехизис. Итак, теперь давайте вернемся в 1879 год, где Холмс стоит у своего колышка и конусообразного отпечатка, оставленного ранее Брантоном, который, похоже, также допустил ошибку, измерив длину тени. 
На рисунке 1 показана схема, намеченная Обрядом. Холмс ясно утверждает, что он сделал десять шагов, ступая каждой ногой параллельно стене дома. Любые мысли, которые у него могли возникнуть по поводу того, что его компас не будет указывать на тот же Север, что и тот, которым пользовались в семнадцатом веке, быстро испарились бы, поскольку путь отмеряемых шагов явно повторял очертания здания, и он отложил компас и колышки. Рисунок выполнен с расчетом шага в 30 дюймов, но на самом деле это не имеет решающего значения, поскольку здание диктует размер. Шаг в 30 дюймов дает шаговую схему размером 50 футов на 25 футов, 10 футов на 5 футов. Поскольку отмеривание шагов начиналось параллельно северной/южной стене и заканчивалось непосредственно внутри дверного проема, эта часть дома должна принять форму, показанную пунктирной линией на рисунке 1. Поскольку этот шаговый узор слишком маленького формата, чтобы отразить основной размер этой части старого дома, то очевидно, что очертания здания здесь не являются правильными и, вероятно, принимают показанную шаговую форму. Мы знаем, что стены толстые. Мы знаем, что там есть окно, выходящее строго на запад, и коридор, ведущий прямо от него, потому, что Холмс описывает заходящее солнце, освещающее весь пол. Рисунок Пейджета, на котором солнце светит через заднюю дверь с противоположной стороны компаса, легко объясним: это называется "художественная вольность". Иллюстрация Пейджета гораздо более драматична, поскольку свет исходит сзади, а цель художников - добиться эффекта. 
Что касается нового крыла Херлстона 18 века, мы знаем, что оно образовывало букву "L" в соединении со старой частью дома, и приведенные подсказки позволяют предположить, что планировка такая, как показано здесь на рисунке 2. 
Мы знаем, что тень вяза указывала на старую стену практически с запада, в том месте, где находится октябрьское солнце ближе к вечеру. Мы также знаем, что дуб располагается на одной линии со всем этим. Холмс говорит нам, что дуб находится прямо перед домом, поэтому здание должно быть обращено на запад, и он также говорит нам, что дуб находится с левой стороны подъездной аллеи. Мы знаем расстояние, которое Холмс измерил между местом, где рос вяз, и местом рядом с домом, которое составляет 96 футов. Нам сказали, что вяз находился почти на полпути между домом и дубом, и, следовательно, дуб находился, по меньшей мере, в 100 футах или больше от вяза. Альтернативные планировки, показанные на рисунках 3 и 4, соответствуют этим путеводным нитям, за исключением того, что дуб вряд ли можно описать как находящийся прямо перед домом. Однако у них есть преимущество в том, что главный вход выходит на южную сторону, что, возможно, придает весомость этим расположениям. Еще один связанный с этим элемент головоломки, требующий решения, - это выбор времени. Обряд указывает на то, что сэр Ральф Месгрейв создал его в октябре: "Шестой месяц, начиная с первого ’. Другими словами, прошло семь месяцев с начала года, который в то время по закону начинался 25 марта, на Благовещение. По причинам, которые будут объяснены позже, я полагаю, что Обряд действительно был подготовлен 15 октября. Ситуация несколько усложняется тем фактом, что, когда в 1752 году был принят нынешний григорианский календарь, он был перенесен на одиннадцать дней вперед. Следовательно, чтобы восстановить истинное "солнечное время" относительно 15 октября 1651 года, викторианский календарь должен был бы показывать 26 октября. Таким образом, прибытие Холмса в четверг, 2 октября 1879 года, означало, что он прибыл на 24 дня раньше срока. Из предоставленного нам отчета видно, что Брантон провел свои поиски пятью или шестью днями ранее, и, возможно, наиболее вероятным является день его исчезновения, суббота 27 сентября. Это заставило Брантона начать 29 днями ранее. Тот факт, что ошибка такого масштаба не испортила поиск ни Брантону, ни Холмсу, вероятно, объясняется относительно упрощенной и самокорректирующейся природой системы, созданной сэром Ральфом, а также тем фактом, что след на лужайке был плохим маркером. Ошибка в 29 днях со стороны Брантона может быть причиной, почему он умолял Месгрейва: "ради бога, позвольте мне уйти якобы по собственной воле, предупредив за месяц", поскольку в то время у него, возможно, появилась весьма проницательная идея относительно приблизительной даты начала работы, но он не знал о само-корректирующемся характере этой системы. 
Брак - центральная тема и развязка романов Джейн Остин. Но брак в Англии эпохи Регентства был совершенно другим институтом, чем сейчас, во многом из-за изменений в законодательстве, касающемся брака. Знание брачного закона времен Джейн Остин дает более глубокое понимание ее книг. Что еще более важно, книги дают нам более полное представление о том, как брачные законы определяли жизнь мужчин и женщин. Остин передает живую реальность тех, на кого распространяются законы начала девятнадцатого века, касающиеся экономических условий брака, добрачных отношений, брака между родственниками, тайного брака и брака с несовершеннолетними, развода и т.д. 
Джейн Остин показывает, как традиция сохранять семейное имущество в целости, завещая его старшему сыну, а не разделяя его, чтобы обеспечить всех наследников, оставляла женщин на милость их родственников-мужчин. В романе «Чувство и чувствительность» мистеру Генри Дэшвуду не удается обеспечить и защищать свою вдову и дочерей, потому что ему завещана только пожизненная доля в семейном имении. После его смерти имущество переходит к его сыну от первого брака Джону, а затем к сыну Джона. Его дочерям от второго брака осталось всего по 1000 фунтов наследства. (Вложенные в ценные бумаги они могли приносить лишь по 50 фунтов в год каждой, если не считать процентов с капитала их матери, миссис Дэшвуд). Разделы имущества, часто совершаемые по случаю брака, обычно давали мужу пожизненную долю в имении, и имущество переходило к старшему сыну (или другому потомку мужского пола). Закон не требовал, чтобы мелкие землевладельцы следовали правилу первородства, но были исключения. В романе «Гордость и предубеждение» Леди Кэтрин де Бёр комментирует: «Я не вижу причин для наследования имений по женской линии — в семье сэра Льюиса де Бёра это не считалось необходимым». Леди Кэтрин повезло. В изображении семьи Беннетов Джейн Остин раскрывает трудности, связанные с обычной практикой передачи семейного имущества старшему родственнику мужского пола. Урегулирование семейного имущества не позволяет господину Беннету обеспечивать свою жену и дочерей после его смерти. Если бы у Беннетов родился сын, то сын, а не мистер Коллинз, имел бы право на семейное имущество после смерти мистера Беннета. А сын, достигнув совершеннолетия, мог бы заключить с мистером Беннетом соглашение, которое разделяло бы наследство и обеспечивало остальных членов семьи. Мотивацией сына для заключения такого соглашения часто было его желание жениться. Для заключения брачного договора с участием семейного имущества требовалось согласие отца. Младшие сыновья, а также дочери страдали от применения майората. Относительно небольшой доход и плохие перспективы затрудняли их вступление в брак. В романе «Мэнсфилд Парк» Эдмунд Бертрам становится гораздо более привлекательным для Мэри Кроуфорд, когда Томас Бертрам, старший сын, оказывается на смертном одре. А в «Гордости и предубеждении» полковник Фитцуильям, говоря о своей относительной бедности, говорит: «Младший сын, знаете ли, должен быть приучен к самоотречению и зависимости. Младшие сыновья не могут жениться, когда захотят». Но младшие сыновья могли хотя бы приобрести профессию. Эдмунд Бертрам — священник, полковник Фитцуильям — военный, а Джон Найтли — юрист. У женщин таких возможностей не было. 
Возможности образования и трудоустройства для женщин были крайне ограничены. Брак был почти необходимостью. В письме к Фанни Найт Джейн Остин отметила, что «одинокие женщины имеют ужасную склонность к бедности, что является очень сильным аргументом в пользу супружества» (13 марта 1817 г.). Эмма, наследница, — одна из немногих женщин, способных сказать: «У меня нет ни одного из обычных женских побуждений выйти замуж». Большинство женщин находились в положении Шарлотты Лукас: «женитьба всегда была ее целью; это было единственное почетное поприще для хорошо образованных молодых женщин с небольшим состоянием, и, хотя оно и не давало счастья, должно было быть их самым приятным средством от нужды». После вступления в брак муж становился юридически ответственным за содержание жены. Если бы она была вынуждена покинуть его дом из-за жестокого обращения, муж был бы обязан обеспечивать ее из своих средств. Но ценой получения защиты от нужды через брак была потеря женщиной своей правосубъектности. По общему праву муж и жена — одно лицо, и этим лицом является мужчина. При вступлении в брак женщина становилась feme covert («замужней женщиной»
Доходы и расходы Для удобства - основные сведения по денежной системе Англии 19 века и соотношения монет: 12 пенсов (пенни) = 1 шиллинг, 20 шиллингов = 1 фунт (золотой соверен). 
Доходы подобного уровня имели владельцы земельных наделов или иной недвижимости, получая ренту со сдачи своей собственности в аренду, а также вкладывая средства в ценные бумаги или играя на бирже, крупные промышленники, крупные же торговцы (здесь речь идет исключительно про оптовую торговлю), отдельные представители профессиональной, научной и творческой интеллигенции. К примеру, состояние пользовавшегося необыкновенной популярностью Ч. Диккенса к концу его жизни составляло 93 000 фунтов, что давало примерно 4600 фунтов (в год). Некоторые адвокаты могли иметь сопоставимый доход или порой и выше, но не постоянно, в средней своей массе их доход колебался в пределах 1000 – 3000 ф.год (естественно, не каждый достигал подобного). Редакторы и менеджеры газет могли получать от 1000 ф.год., если мы говорим, например, о сотруднике The Times, и совершенно иные цифры были у служащего газеты «попроще». Популярные актеры известных мюзик-холлов получали 1 000–3 000 фунтов. Доход священника составлял 100 – 900 фунтов в год и полностью зависел от размера прихода. Эдварду Феррарсу («Разум и Чувство»
Карьера священнослужителя, наряду с военной службой и профессией адвоката, была достаточно хорошим вариантом для младших отпрысков знатных семей, если у них были ограничены собственные средства. И особенно учитывая тот факт, что священник англиканской Церкви относился к чиновникам. Данная должность не накладывала особых ограничений, был возможен карьерный рост с соответствующим увеличением дохода. Но очень немногие имели даже и 850 фунтов годового дохода, большинство англичан, которые смело относили себя к среднему классу, получали хорошо если 100–300 фунтов, полагали себя счастливыми, не знающими нужды людьми и могли себе позволить минимум одну служанку. Стандартный размер по вкладам времен мисс Остин – 4-5% годовых. Возможны были и большие %, но это уже было рисковыми операциями. Обычно, что касалось приданного, выбирали консервативные варианты получения дохода. А что же с барышнями «на выданье», сиротками, оставшимися без попечения родителей и прочими вдовами? Итак, давайте вспомним барышень и леди из романов мисс Остин. Самая богатая наследница, если мне не изменяет пристрастная память, - мисс София Грей («Разум и Чувство»
Миссис Дэшвуд, вдова Генри Дэшвуда, и три ее дочери («Разум и Чувство»
Подобные сложности были и у барышень Беннет: они могли получить только 1000 фунтов приданного из капитала своей матушки (и то – после ее смерти), что аналогично равнялось 50 фунтам в год, а до того вероятно папенька продолжал бы «подкидывать на булавки». Согласно тексту романа на содержание каждой дочери у их отца уходило примерно 70 - 100 фунтов в год - одежда и прочие дамские частности, не считая повседневных расходов на питание (Лидия точно была первой в этом соревновании). А вот мисс Бейтс и ее мама («Эмма»
«Ах, Джейн, мне теперь полагается занять твое место, а тебе - сесть подальше. Ведь я уже замужем». (Лидия Уикхем, «Гордость и предубеждение», глава IX) Приоритет (принцип старшинства), то есть правило, предписывающее то, кто идет первым или получает более выгодное положение/место за столом и т.п., был частью повседневного этикета времен Джейн Остин и нередко являлся источником напряженности в семьях (например, в «Доводах рассудка», когда Мэри Масгроув, дочь баронета, настаивает на том, чтобы иметь преимущество перед свекровью за столом). Основное правило приоритета, о котором здесь идет речь, состояло в том, что дочери в семье имеют преимущество друг перед другом в соответствии со старшинством; в то же время все замужние дочери имеют преимущество перед всеми незамужними. Вот почему Лидия, хотя она и младшая дочь, теперь имеет приоритет перед старшей Джейн — по крайней мере, до того времени, когда Джейн тоже выйдет замуж (таким образом, в «Доводах рассудка» младшая дочь - миссис Чарльз Масгроув (Мэри) - «очень страдает», видя, как ее недавно вышедшая замуж старшая сестра Энн «восстановлена в старшинстве»