Еще немного о Бирштадте. Галерея его работ: gallerix.ru/album/Albert-Bierstadt
Название одной из картин "Вид на озеро Доннер". Похоже, это именно то место, где разворачивалась драма "партии Доннера", упомянутая в моем дневнике несколько постов назад.

@темы: Дикий Запад, 19 век, СшА, картины

---

Альберт Бирштадт (Albert Bierstadt) - картины

Далее >>>

@темы: Дикий Запад, картины

---

23.09.2011 в 19:02

Пишет  lizzzzzik:

в последние дни в фленте встретила аж 2 ссылки на пост в жж про про гендерный вопрос в 18 столетии, про всяких кавалерист-девицах и прочих трансвеститах, ну и конечно же я не могу вставить свои пять копеек про любимых испанцев)
До персонажей масштабов папессы Иоанны и Жанны Д'Арк у испанцев вроде не дошло, но была у них в конце 16 - начале 17 века своя "кавалерист-девица", а точнее "монахиня-знаменосец", сиречь что-то типа лейтенанта.

Звали сию девицу Каталина де Эраусо и Перес, родилась она в дворянской семье, и с четырех лет воспитывалась в монастыре. Не дожидаясь пострига, буйная девочка из монастыря сбежала, переоделась мальчиком и несколько лет колесила по Испании, умудрившись даже неузнанной (а ктож ее узнает, если ее в 4 года в монастырь сбагрили?) поработать у своего родного дяди)
В итоге монашка переквалифицировалась в юнгу и отправилась в Новый Свет. Там она вступила в испанскую армию, отправляющуюся в Чили, участвовала в сражениях, делала карьеру, участвовала в попойках драках и дуэлях, за что подвергалась различным взысканиям, пока наконец будучи секундантом на очередной дуэли не сцепилась с секундантом противника, убив его. Оказалось что это был ее родной брат.
Дальше Каталина перебралась в Агрентину, но пришлось сваливать и оттуда, т.к. начались проблемы с двумя дамами, на которых она пообещала жениться))
Следующим пунктом трудовой биографии неугомонной тетки стала Боливия, где она сначала какое-то время пораскаивалась, но потом опять начала буянить и даже была приговорена к смертной казни.
Убегая из Боливии Каталина в очередной стычке была серьезно ранена и испугавшись что помирает (нет, врачи так ни о чем и не догадались...) она призналась священнику на исповеди что она женщина) и естественно выжила))
После этого у нее опять наступил приступ раскаяния и она вернулась в Перу и публично признала перед епископом что она женщина, назвала свое настоящее имя и попросилась в монастырь)) в женский))
Опасаясь проникновения мужика в женский монастырь ее обследовали повитухи и подтвердили что и правда - не мужик, к тому же еще и девственница)
И вот в 32 года неугомонная лейтенантиха опять оказалась в монастыре и вернулась в Испанию.
Там с ней никакая страшная инквизиция вовсе не сделала ничего противоестественного, а новый король Фелипп IV пожаловал ей, как офицеру за подвиги на поле брани пожизненную пенсию в размере 800 эскудо. Тогда же Каталина написала мемуары, которые вроде бы даже есть на русском.

Написав мемуары, монашка-знаменосец немного подуспокоилась и решила что после черезчур буйной жизни сразу в монастырь - это как-то радикально, надо бы пожить по-человечески, и лучше всего в штанах, все-таки привычнее)
И тогда она отправилась в Рим и добилась приема у Римского Папы Урбана VIII, котопрый, выслушав ее, позволил ей и впредь одеваться в мужское платье, но с условием вести себя хорошо и никого не убивать. Шесть лет Каталины тихо прожила в Испании, а в 1630 году, вновь назвавшись старым привычным именем Антонио, рванула в Мексику, где вполне мирно прожила оставшиеся 20 лет в мужском платье, занимаясь транспортными перевозками.

Вот она, красотка:


и даже памятник есть:

@темы: кроссдрессинг, средние века

---

Оригинал взят у в Полковник Анна

Когда-то давно я уже обещала написать цикл очерков о женщинах - героинях якобитских восстаний, и вот теперь приступаю к выполнению обещанного; но первой нашей героиней будет вовсе не Флора МакДональд, про которую и так все всё знают, а Анна Макинтош, она же "полковник Анна", она же - моя основная ролевая модель по жизни, она же - живое доказательство того, что женский пол и нежный возраст - вовсе не помеха повоевать за того, за кого дама нежного возраста посчитает нужным. 

Анна Фаркухарсон родилась в 1723 году в семье Иана Фаркухарсона из Инверкаулда, вождя соответствующего клана. Клан Фаркухарсон издревле входил в конфедерацию Хаттан, и был вполне предсказуем брак красавицы Анны с Ангюсом Макинтошем, вождем формально возглавлявшего коалицию клана Макинтош. Брак этот не был браком вполне по расчету, ибо жених и невеста очень понравились друг другу, и семейная жизнь складывалась у них душа в душу. Деятельная и предприимчивая Анна принимала живейшее участие в делах молодого вождя; так, когда в 1744 году Джон Кемпбелл, лорд Лоудон, предложил тому право командования одним из т.н. "Независимых Рот" (фактически "переизданием" проганноверской "черной стражи", буде Ангюс ухитрится таковую роту собрать, Анна ничтоже сумняшеся переоделась в мужское платье, красиво прогнала на лошади по горам, и к вечеру 97 добровольцев из требуемой сотни явились к вождю на запись.  Однако рекрутерские таланты Анны искренне радовали Ангюса только до 1745 года - то бишь пока не обратились против него самого. Иан Фаркухарсон был стойким убежденным якобитом и воспитал дочь в соответствующем духе; молодой Макинтош, напротив, искренне полагал ганноверскую династию и ее притязания легитимными; и если в мирном быту разногласия Анны и Ангюса не заходили далее отвлеченных дискуссий, то с высадкой принца-регента в Шотландии и началом войны за Реставрацию Стюартов сдерживаться стало значительно труднее.

Едва только Ангюс отбыл со своим свежесобранным войском в распоряжение Лоудена, как Анна немедля повторила прошлогодний подвиг, промчавшись по владениям клана и призывая Макинтошей и Хаттанов под алое знамя с белой розой. Отклик на агитацию двадцатидвухлетней предводительницы клана превзошел всякие ожидания; от двухсот до четырехсот, по различным подсчетам, человек встало под ружье в тот же день и было отведено в распоряжение принца. Полевым командиром при них был назначен МакГиллаври из Дунмагласса, вождь соответствующего клана, но общее руководство хаттановской частью якобитской армии осуществляла именно Анна, за что потом - когда количество сокланников в ее распоряжении достигло тысячи человек - и получила сперва шутливый, из уст мужа, а затем и вполне официальный, из уст принца, титул полковника, став таким образом первой (и, увы, последней до ХХ века ввиду поражения Восстания) женщиной-офицером в Шотландии. Принц, впрочем, именовал Анну не только "полковником", но и "la belle Rebelle", "прекрасной мятежницей" - и, право слово, было за что, ибо в военных действиях она участвовала более чем активно.

В январе 1746 года полк Анны присоединился к якобитскому войску и успел поучаствовать в битве при Фолкирке, а уже месяц спустя принц квартировал в родовом гнезде Анны, замке Мой, когда Анна получила письмо от свекрови - такой же твердой якобитки, как и она сама. Леди Макинтош писала, что Ангюс, в составе полутора тысяч человек под командованием лорда Лоудена, находится в восьми-двенадцати милях пути от Моя, под Инвернессом, и собирается ночью напасть на замок с тем, чтобы захватить принца и получить за того звездочку на погоны и тридцать тысяч английских фунтов награды. Поскольку основная часть клана пребывала на тот момент не в замке, а под командованием МакГиллаври, Анна была в затруднительном положении - но вышла из него с честью. По одним сведениям - четверо, а по другим - пятеро Макинтошей были отправлены ею в засаду при дороге к замку; и когда люди Лоудена появились на горизонте, Макинтоши принялись по очереди палить в воздух и выкрикивать боевые кличи не только конфедерации Хаттан, но и Камеронов и МакДональдов. С учетом темноты и великолепной горной акустики создалось полное впечатление того, что полк Лоудена нарвался на целый фланг якобитской армии, и Ангюс сотоварищи решили перестраховаться и отступить несолоно хлебавши.

В битве при Куллодене практически все, последовавшие в сорок пятом за Анной, приняли на себя первую атаку красных мундиров и погибли, остальные же были вырезаны победителями после боя. Самой Анне повезло больше; некоторое время она провела под домашним арестом во владениях свекрови, но от тюрьмы и тем более от петли Ангюсу удалось ее спасти. В сорок восьмом году, на балу в Эдинбурге, она встретилась с Мясником Камберлендом; тот попросил леди Макинтош протанцевать с ним под проганноверский мотив (а отказать всесильному сыну Георга II для жены вождя горного клана в то время было самоубийством). Но Анна не удержалась - и когда танец окончился, попросила герцога оказать ей ту же любезность и станцевать с ней под якобитскую песню, что и было сделано и вошло в историю. Умерла она своей смертью в 1787 году, и единственный ее портрет (с которого и была сделана гравюра, предваряющая этот текст) довольно долго висел в Национальном музее Шотландии, пока неожиданно куда-то не делся. Известно, что делся он не просто куда-то, а в некую частную коллекцию, принадлежащую членам клана Макинтош; но выяснить что-либо более детально, само собой, не представляется возможным.

И, наконец, отдельных слов заслуживают отношения Анны с мужем во время Восстания. Что Анна, что Ангюс не раз попадались в лапы противникам - и каждый раз передавались друг другу на поруки (первая такая процедура состоялась после пленения Ангюса под Престонпэнсом), откуда вскоре жизнерадостно сбегали, чтобы вновь присоединиться к своим войскам. Последнее пленение Ангюса и вручение оного жене состоялось спустя месяц после авантюры при замке Мой; и именно тогда впервые и прозвучало шутливое прозвище, впоследствии ставшее ее званием. "К Вашим услугам, капитан", - с улыбкой поприветствовала она вошедшего под конвоем мужа; "К Вашим услугам, полковник", - не растерялся тот и отвесил ей полный военный поклон. Стоит отметить, впрочем, что, чудом ухитрившись не прикончить друг друга на поле боя во время войны, Макинтоши всю оставшуюся жизнь провели душа в душу. 



Анне в очередной раз сдают Ангюса. Выражение лица леди Макинтош как бы говорит нам: "Эх, дорогой, мыл бы ты за собой посуду и делал, что тебе говорят - от скольких проблем бы себя избавил!.."




Замок Мой.



Замок Мой, вид со стороны озера.



Могила Дональда Фрэзера, командира "мойской пятерки".


 

@темы: Шотландия, женский вопрос

---

Оригинал взят у в Гендерный вопрос

В свое время я, помнится, хотела написать обзор про женщин-солдат в волшебном восемнадцатом; и вот этот день настал. ^_^ Однако в рамках чтения на тему и прочей приятной подготовительно-просветительной работы я поняла, что женская военная служба "под прикрытием" в Европе XVIII века была не более, чем частью довольно популярного в то время явления - а именно повального перелезания прекрасного пола в мужскую одежду и под мужские же имена.

Конечно же, вошедшие в легенду вольные нравы столетия и подчеркнутое изящество мужской моды способствовали тому, что дамы ничтоже сумняшеся вносили в свою одежду элементы мужского костюма, а кое-кто (как, например, Лисавет Петровна или Екатерина свет Алексеевна в бытность свою великой княгиней) и вовсе разъезжал, извиняюсь, в штанах. Штаны, впрочем, были привилегией не только особ королевской крови; так, аббат Прево упоминает, что уже в сороковых годах века в Париже привыкли ко всяческим женским переодеваниям и не сворачивали шею при виде дамы, фланировавшей в жюстокоре и кюлотах. Однако все это, тем не менее, не есть то, о чем мне хотелось бы поговорить, так как во всех этих случаях женщина, хоть и в мужском или близком к мужскому наряде, остается в глазах встречных женщиной; а наша история - о женщинах, которые хотели стать мужчиной.

Кстати говоря, убедительно переодеться в то время было намного проще, чем нам сейчас представляется. Специфика мужского кроя была такова, что позволяла скрыть многое, если не все, списать выступающую грудь на выправку, а разницу между талией и бедрами - на модный силуэт "песочные часы"; поэтому, как нам сообщают свидетельства эпохи, по разоблачении многих переодевательниц, бывало, выяснялось, что они не давали себе труда даже перетягивать грудь (при том, что груди тогда, как правило, бывали немаленькие). Мода на чистое бритье и длинные волосы у мужчин, не брезговавших зачастую и косметикой, тоже вносила свою лепту; а утаить свой пол от сотоварищей, скажем, по полку тоже было значительно проще, чем можно подумать - дело в том, что обязательных "банных дней" тогда в большинстве армий не было, каждый следил за своей гигиеной сам, а предпочесть дальние общественные купальни тем, которые посещали однополчане, было нетрудно и невозбранно.

В свою очередь, с точки зрения мотивации мы можем выделить три основных подвида FtM-кроссдрессинга в "длинном" XVIII столетии:

1. Сексуальный. Дама предпочитает дам, но денег у нее не столько, чтобы позволить себе наплевать на общество, и потому она входит в него под видом мужчины - дабы спокойно устроить личную жизнь.

2. Социально-трудовой (как ни странно, самый часто встречавшийся). Если приходится зарабатывать в поте лица, попасть в услужение на нормальных условиях не удается, а стезя жрицы любви не привлекает - то девушке из мастеровой, сельской или мелкобуржуазной среды остается только подкоротить волосы, натянуть куртку, назваться Диком и претендовать на "мужские" места; благо, что платят на них, как правило, МНОГО больше.

3. Военный. В случаях сочетания жгучего темперамента и активной гражданской позиции иного шанса попасть в армию у представительниц прекрасного пола не было.

Само собой, в реальной жизни все эти мотивы нередко переплетались.

Так, в 1730 году юная англичанка по имени Мэри Ист, имея лишь тридцать фунтов стерлингов капитала и верную подругу, решила переменить свое бедственное положение к лучшему. Девушки кинули монетку, кому принять на себя роль мужа, и в результате Мэри, на которую пал жребий, превратилась в Джеймса Хоу. Новоявленные мистер и миссис Хоу перебрались в городок Поплар, где открыли трактир и жили припеваючи тридцать шесть лет - причем мистер Хоу принимал активнейшее участие в жизни прихода, а на его необычно тонкую для мужчины внешность обращали внимание разве что случайные не в меру любознательные приезжие. Уже в шестидесятых годах трактир случайно посетил человек, знавший Мэри Ист еще в ее родном городе, и стал угрожать ей шантажом; однако из этого ничего не вышло вплоть до смерти миссис Хоу, когда безутешная Мэри сама раскрыла свое инкогнито в ходе процесса над незадачливым шантажистом.

Еще более типической предстает перед нами история берлинки Теодоры Вердион, эмигрировавшей в Лондон в двадцать с небольшим лет. Следующие тридцать четыре года своей жизни она провела как мужчина, став за это время одним из крупнейших валютчиков и книготорговцев города. Примечательно, впрочем, что во время Семилетней войны, когда капитал Теодоры проходил стадию активного умножения, она еще нашивала платья (и, с тяжеленной сумкой на каждой руке и в походных ботинках, торчащих из-под юбок, представляла собой весьма колоритное зрелище) - так что краткое убытие г-жи Вердион на родину в Пруссию и последующее возвращение ее в качестве г-на Вердиона (что произошло в 1768 году) имело как минимум не только экономические причины. В общем и целом, свет принял Теодору как мужчину; однако многие ее друзья знали истинное положение дел, и сохранилось как минимум одно свидетельство того, что как-то раз, пребывая в сильном подпитии, г-н Вердион изволил публично раздеться и показать сотрапезникам, чем одарила его природа. Однако в глазах общественности Теодора стала женщиной лишь после собственной смерти в 1802 году - когда в некрологе было честно объявлено, что г-н Вердион скончался от... рака груди.

Но вернемся от богачей к простым смертным. Вот, например, в 1745 году пропала без вести тринадцатилетняя Барбара Хилл, дочь равно умершего подмастерья йоркского драпировщика. Как выяснилось, она отправилась на юг Англии, где под именем Джона Брауна нанялась в подмастерья у камнереза. Пресытившись ремеслом через пять лет, Барбара взяла расчет и нанялась в батраки на одну из местных ферм, вскоре открылась хозяину и вступила с ним в сожительство. Еще через некоторое время ей надоело и это, и Барбара перебралась в Лондон, где недолго трудилась извозчиком, а затем в Понтефракт и - впоследствии в Болтон-Пирси. В этом маленьком йоркширском городке, в январе 1757 года, Джон Браун и сочетался браком с Энн Стил, дочерью старой и известной в приходе семьи. Трудясь попеременно батраком и помощником каменщика, Джон прожил с женой душа в душу вплоть до 1760 года, когда ему неожиданно пришла фантазия записаться в пехоту к полковнику Кэри; к несчастью, кто-то из прежних знакомых Барбары Хилл увидел ее на призывном пункте, узнал в лицо и тут же донес сержанту. Даму демибилизовали, а запись о браке аннулировали; примечательно также, что миссис Браун явилась в Йорк на процесс по установлению пола Джона и со слезами умоляла смилостивиться и не разлучать их - что, впрочем, не помешало Энн выйти замуж вторично в 1767 году.

Здесь следует отметить важное - сам по себе факт того, что некая женщина предпочитает мужское платье и называется мужским именем, в восемнадцатом веке - в отличие от девятнадцатого - был совершенно ненаказуем. Заработать проблем можно было только тогда, когда к переодеваниям добавлялись вопросы военно-политического характера. Так, в феврале 1760 года, при попытке записаться в легкий драгунский полк, была разоблачена девятнадатилетняя Бетти Бландфорд; а поскольку присягнуть под фальшивым именем она уже успела, то за ложь под присягой была отправлена в Брайдвеллскую тюрьму. А в феврале 1764 года в Миддлсексе скончался некий Джон Чиви, хорошо известный в приходе и счастливо женатый в течение 20 лет (правда, за пять лет до смерти он все-таки развелся); осмотр тела показал, что мистер Чиви был хорошо сложенной от природы женщиной, чье настоящее имя так и не удалось установить. Летом 1773 года родила здоровую девочку миссис Слейд, супруга корабельного плотника из Дептфорда - которая в 1759 году, в нежном возрасте 16 лет, бежала из дома из-за любовной истории, служила в Чатеме лакеем под именем Уильяма Чендлера, затем прошла полный срок обучения подмастерьем у корабельного плотника и записалась в процветающую артель - где была разоблачена лишь после того, как за работой поранила ляжку и была вынуждена либо обнажиться, либо истечь кровью. Некто Слейд, один из бывших коллег Уильяма Чендлера, вскоре предложил последнему руку и сердце; в любви и согласии супруги прожили еще много лет, причем Совет Адмиралтейства, приняв во внимание историю миссис Слейд и ее отличные трудовые достижения, назначил ей пенсию в двадцать фунтов стерлингов в год. А в июле 1777 года в Лондоне прошли сразу два скандальных процесса - в ходе которых леди под видом джентльменов заключили по три брака одновременно и выманили у каждой жены по немаленькой сумме денег, за что и заработали по шесть месяцев тюрьмы и позорный столб каждая.

Еще более примечательна история Ханны Уиннег, ирландки, шесть лет отслужившей в морской пехоте и дравшейся с потрясающей храбростью. По-видимому, не будучи пойманной за присягой, воинственная дама имела все шансы отделаться легким испугом, а то и получить награду; так, в морской пехоте долго служила и знаменитая Ханна Снелл, которая, после признания в своем поле по собственному решению, сумела помимо королевской пенсии заработать еще немало денег и славы на воспоминаниях о своей военной карьере. Большой популярностью военная служба пользовалась и у шведских дам (например, у легендарных Ульрики Штальхаммар и Маргареты Елизаветы (по другим источникам - Анны Стины) Роос); причем многие из них, как правило, успевали еще и жениться, а некоторые получили и ордена (а Карин дю Рьетц, например, и вовсе дослужилась до королевской гвардии). Не обошлись без женщин-солдат и американская Война за независимость (Дебора Сэмпсон, она же Роб Шартлифф), Корсика (Анжелика Брюлон), Голландия (Мария ван Антверпен, впоследствии дважды женатая), Ирландия (Кит Кэванах, она же Кристиан Дэвис), Италия (Франческа Сканагатта) и многие другие страны. А вот в Горной Шотландии с женщинами в мужских одеждах как-то, признаемся, не сложилось - видимо, из-за того, что традиционно уважительное для гэлов отношение к женщине давало последней право заниматься войной, ремеслом и политикой безотносительно имени и наряда (чему пример как миссис Роб Рой МакГрегор, так и Анна МакИнтош, Джин Камерон из Лохиэля, леди Бьют и другие героические фигуры якобитских войн).


Ханна Снелл:




Кит Кэванах (хоронили ее, кстати, с воинскими почестями):




Джин Камерон из Лохиэля (якобитская "пин-ап" листовка ^_^'):




Дебора Сэмпсон:




Гертруда тер Брюгге (фламандская женщина-солдат конца XVII века; на этой гравюре 1701 года представлена после демобилизации):




Нэнси Уолпол (еще одна женщина-солдат из Англии, 1790 год):

 


Ну а нижеследующее - просто немного квазивоенного пин-апа. ^_~

@темы: кроссдрессинг

---

Пол Андерсон, Гордон Диксон
Шериф Каньона Галч
Он еще счастливо отделался… Несколько минут Александр Джонс наслаждался сознанием того, что жив.
Потом он огляделся вокруг.
Местность могла быть Землей, и даже родимой Северной Америкой. Он стоял посреди обширной прерии, от горизонта до горизонта под высоким ветреным небом тянулись ее тускловатые травы. Над головой шумела стая перепуганных птиц (да уж, такая посадка кого хочешь напугает); на вид они почти не отличались от земных. Полоса деревьев вдали обозначала реку, над ними столбом поднимался пар — там было место последнего купания его разведывательной шлюпки.
Сквозь дымку на востоке виднелись голубоватые холмы, за которыми, как он знал, расположены горы, а еще дальше — темные, дремучие леса, и наконец, — море, на берегу которого лежит «Дракон»… И это очень, просто-таки чертовски далеко.
Но главное — он жив, невредим, а планета — двойник Земли. Состав атмосферы, тяготение, биохимия, клонящееся к закату солнце — все это можно было отличить от земного только очень точными приборами. Период обращения 24 часа, сидерический год — 12 месяцев, наклон оси вращения — одиннадцать с половиной градусов. А то, что в небе две луны, а третья прячется где-то с другой стороны планеты, то, что очертания материков совсем иные, чем на Земле, то, что на камне греется змея, сложив прозрачные крылья, то, что он находится, чтоб не соврать, от Солнца в пятистах световых годах — это всего лишь незначительные детали. Пу-стя-ки.
Он засмеялся.
В окружающем безлюдье смех прозвучал так громко, что Алекс подумал, что торжественная тишина куда более соответствует его званию офицера и даже, согласно Акту Парламента, ратифицированному недавно Сенатом США, джентльмена. Поэтому он решил действовать соответственно — расправил свою темно-голубую флотскую форму, четким движением разгладил складку на флотских штанах, обтер сверкающие ботинки о флотский же парашют и потянулся за Аварийным Ранцем.
Небрежно откинув со лба темные волосы, Алекс скинул ранец с плеч и усмехнулся. Задерживаться здесь он не собирался.
Тяжелый ранец был единственной вещью, которую он успел захватить при аварии шлюпки, но он же был и единственно необходимым. Руки у него подрагивали, когда он расстегивал замки, спеша найти небольшой, но мощный передатчик.
Вместо передатчика он вытащил книгу.
Книга была незнакомой, но, может, пока он сидел в учебном лагере, в штабе выпустили новый свод инструкций?
Он открыл книгу, рассчитывая, что там будет раздел «Радио. Особое положение. Применение», и прочел первую попавшуюся страницу: «… счастливое и, казалось бы, совершенно невероятное историческое развитие, было, тем не менее, абсолютно логичным. Относительный спад политико-экономического влияния Северного полушария в конце двадцатого века, смещение центра цивилизации в Юго-Восточную Азию и бассейн Индийского Океана — регион с более богатым природным потенциалом, все это, вопреки предсказаниям пессимистов, отнюдь не привело к падению западной культуры.
Скорее наоборот, авторитет англосаксонской демократии и либерализма только укрепился, благодаря тому, что Азиатский регион, державший в своих руках бразды правления Землей, в свою очередь управлялся преимущественно Австралией и Новой Зеландией, которые сохранили верность Британской короне. Последующее возрождение Британского Содружества наций, распространение его по всему миру, создание Интерпланетного Правительства, усиленного вступлением в эту структуру Америки, — все это естественным образом привело к упрочению западной цивилизации и проникновению ее во все детали повседневной жизни. И это было характерной чертой того времени…
Тенденция еще более усиливалась благодаря неожиданно раннему изобретению сверхсветовых космических кораблей и установлению контактов с разумными существами иных миров.
Все это вместе взятое привело к созданию в Солнечной Системе современной социальной формации, которую наши предки считали безнадежно утопической, но которую Служба, действуя совместно с Лигой Миров, стремится распространить среди всех разумных рас…»
— Грх… — только и смог сказать Алекс.
Он захлопнул книгу и лишь теперь заметил название:
РУКОВОДСТВО ДЛЯ ПРЕДПРИНИМАТЕЛЕЙ
Составлено Адалбертом Парром — главой контрольной службы комитета культурного развития Министерства иностранных дел Объединенного содружества наций Столица Лиги, Новая Зеландия, Сол III.
— Не может быть! — воскликнул Алекс.
Он принялся яростно рыться в ранце — там должен лежать передатчик… компас… лучевой пистолет… запас пищи… Но нашел он только пять тысяч бланков формы ЦДС Дж-16-ЛКР, предназначенные для раздачи просителям, а также бланки Ж-776802 и В-2-ЗГУ.
Глаза у Алекса вылезли на лоб, челюсть отвисла, и он долго стоял, как громом пораженный, думая только об одном — как убог и бесполезен английский язык, и просто невозможно на нем выразить чувства, которые ты вдруг начинаешь испытывать к штабным крысам.
— Дьявол! Дьявол! Дьявол! — сказал, наконец, Александр Джонс.
После этого он встал и пошел на восток.
Он проснулся на рассвете, и некоторое время лежал, не желая окончательно открывать глаза. Долгое путешествие на пустой желудок, бесплодные попытки уснуть на голой земле, плюс перспектива пути в несколько тысяч километров — все это не способствовало радостному настроению. И звери, которые всю ночь бродили вокруг, кажется, тоже были голодными.
— Смотри, человек.
— Угу. Только одет не по-человечески.
Алекс изумился. Голоса говорили… на английском с тягучим техасским акцентом.
— Не может быть! — всхлипнул он и зажмурился.
— Текс, он проснулся.
Голос был высокий, тонкий, какой-то нереальный. Алекс свернулся в клубок, чувствуя, что вот-вот сойдет с ума…
— Эй! Вставай-ка, приятель. В это время вредно лежать на сырой земле.
— Нет… — пробормотал Алекс. — Скажите мне, что я сплю. Скажите, что я сошел с ума.
— Ну, нет, — опять произнес тот же голос, но уже не так уверенно. Смотри-ка, а говорит-то он тоже не по-человечески…
В конце концов Алекс решил, что отказывать голосам в праве на существование было бы нелепо. Их обладатели вроде бы никак ему не угрожали, если, конечно, не считать угрозы рассудку…
Он поднялся на ноги и вытаращил глаза.
Алекс помнил, что первая экспедиция на планету сообщала о наличии на ней двух разумных рас — хокасов и слисси. Судя по всему, перед ним стояли хокасы. Непривычному земному глазу они казались почти одинаковыми: ростом примерно метр, с золотистой шерсткой, круглыми головами, тупоносыми мордами и хитрыми черными глазками. Если бы не руки с короткими пальцами, они больше всего походили бы на огромных плюшевых медвежат. И между прочим, первая экспедиция ничего не сообщала ни об их английском с техасским выговором, ни об одежде в стиле Дикого Запада конца XIX века.
После первого взгляда на их одежду Алекс вспомнил все американские исторические стереофильмы сразу. На хокасах были десятигаллоновые шляпы с полями шире плеч, потрясающие красные шейные платки, кричащие клетчатые куртки, штаны с бахромой и высокие сапоги со шпорами; на сдвоенных поясах-патронташах, обернутых вокруг пышных талий, болтались, свисая чуть не до земли, кобуры с тяжелыми шестизарядными кольтами.
Один туземец стоял с землянином, другой сидел на своем скажем так животном. Животные были ростом с пони, на четырех ногах с копытами, с хлыстообразным хвостом, клювастой головой на длинной шее и чешуйчатой зеленой шкурой. Ну да, подумал Алекс, вон еще и лассо на луке седла. Разве бывает ковбой без лассо?
— О, я вижу, ты проснулся, — подал голос стоящий хокас. — Привет, незнакомец. — Он протянул руку. — Я — Текс, а это — мой добрый друг Монти.
— Рад встрече, — пробормотал Алекс. Он, как во сне, пожал хокасам руки. — Меня зовут Александр Джонс.
— Не понял, — с сомнением произнес Монти и, обращаясь к Тексу, добавил: — Зовут его тоже не по-человечески.
— Ты человек, а, Александрджонс? — спросил Текс.
Внимательно оглядев себя, космонавт ответил, тщательно выговаривая слова:
— Я — младший лейтенант Александр Джонс из Исследовательской Межзвездной Службы Земли, приписан к экипажу корабля Ее Величества «Дракон». — Хокасы смотрели недоуменно, и он устало добавил: — Короче говоря, я с Земли. Я — человек. Вы удовлетворены?
— Наверно, — произнес Монти, но видно было, что он все еще преисполнен сомнений. — Пойдем-ка в город, Александрджонс, там с тобой поговорит Слик. Он больше нашего понимает в таких делах. Грешно упустить шансы в наше тяжелое время.
— А почему нет? — спросил Текс с неожиданной горечью. — Что мы теряем? Впрочем, пошли, Александрджонс, мы доставим тебя в город. Мне совсем неохота, чтобы нас тут застукал отряд индейцев.
— Индейцев? — переспросил Алекс.
— Ага. Их целая армия и они идут сюда. Мой пони понесет двоих, нам надо поскорее убираться.
Алексу не особенно понравилась езда на нервной рептилии в седле, приспособленном для хокаса. Впрочем, зад у хокаса оказался довольно широким, и седло пришлось землянину почти впору. «Пони» двигался на удивление быстрой и ровной рысью. Похоже, что рептилии на Токе — так первая экспедиция назвала планету (от слова «земля» в языке наиболее развитой расы, то есть хокасов) — куда как дальше продвинулись по пути эволюции, чем их собратья в Солнечной системе. Развитое четырехкамерное сердце и разветвленная нервная система делала их почти равными млекопитающим.
Если бы эта тварь еще не воняла!
Алекс оглянулся. Прерия была все такой же пустой и огромной, и до корабля было все так же далеко.
— Меня, конечно, это не касается, — сказал Текс, — но скажи, приятель, откуда ты тут взялся?
— Долгая история, — ответил Алекс рассеянно. В данный момент все его мысли были заняты исключительно едой. — Так получилось, — сказал он нехотя. — «Дракон» наносил на карту новые планетные системы, и наш курс пролегал рядом с вашим солнцем. Мы знали, что здесь уже побывала экспедиция, и решили немного отдохнуть в землеподобном мире. Я вылетел на маленькой шлюпке, чтобы осмотреть континент, но что-то сломалось в двигателе, и спасся я просто чудом. Шлюпка упала в реку, а я катапультировался. Вот теперь иду к своему кораблю.
— Неужто твои друзья тебя не спасут?
— Ну, они, конечно, будут меня искать, хотя не представляю, как они смогут найти обломки шлюпки на дне реки, ведь придется обыскать почти полматерика. Может, и стоило бы выцарапать каким-нибудь образом на траве 803, но время… Ведь нужно еще что-то есть и пить… Я решил, что лучше идти. Между прочим, сейчас я съел бы целого… бизона.
— Вряд ли в городе найдется мясо бизона, — невозмутимо ответил хокас. — Но парочку хороших бифштексов ты получишь.
— Ох, — вздохнул Алекс.
— Да уж, долго б ты не продержался, — вступил в разговор Монти. — У тебя даже пистолета нет.
Алекс в сердцах даже сплюнул.
— И не говори! — пробормотал он. — Я надеялся, что сумею сделать лук и стрелы.
— Лук и стрелы? — Монти подозрительно на него покосился. Признавайся, что ты делал у индейцев?
— Да не был я… Да не видел я ни одного индейца, черт подери!
— Лук и стрелы — индейское оружие, незнакомец.
— Если бы так, — пробормотал Текс. — Мы и горя не знали, пока шестизарядные револьверы были только у нас. Теперь они есть у индейцев. Значит, нам крышка. — По его смешному лицу поползла слеза.
Если ковбои — плюшевые медвежата, подумал Алекс, то кто же тогда индейцы?
— Тебе просто повезло, что мы с Тексом проезжали мимо, — сказал Монти. — Мы хотели проверить, нет ли в прерии молодых бычков. Так вот, не осталось ни единого, всех перебили зеленокожие…
Зеленокожие! Алекс вспомнил отчет первой экспедиции: две разумные расы — млекопитающие хокасы и пресмыкающиеся слисси. Слисси, более свирепые и воинственные, медленно, но верно подминали под себя хокасов.
— Индейцы — это слисси?
— Ну да, кто ж еще, — ответил Монти.
— Такие большие, выше меня, при ходьбе наклоняются? У них хвосты и клыки и шкура зеленого цвета, и они свистят, когда разговаривают?
— Ну да, — Монти удивленно покачал головой. — Какой же ты человек, если не знаешь, как выглядит индеец? А если знаешь, то чего ради спрашиваешь?
Мерно покачиваясь в седлах, они приближались к галдящему и вопящему пыльному облаку. И только подъехав почти вплотную, Алекс рассмотрел, что это огромное стадо каких-то тварей.
— Длиннорогие бычки, — пояснил Монти.
В самом деле, у тварей прямо на морде красовался длиннющий рог. Алекс заметил, что эти бочкообразные, красношерстые и коротконогие «бычки» были млекопитающими. На боках у них мелькало тавро. Гнали стадо ковбои-хокасы.
— Тавро «два креста», — проговорил Текс. — Значит, Одинокий Всадник решил отогнать их подальше от индейцев. Боюсь, напрасный труд, все равно догонят.
— У него нет выхода, — ответил Монти. — Все ранчеро гонят сейчас скот. В долине, у Носа Дьявола, наверное не протолкнуться. Лично я не собираюсь оставаться в городе и сдерживать индейцев, и никто не останется, хоть Слик и Одинокий Всадник на это и рассчитывают.
— Эй, — сказал Алекс, — что-то я не пойму. Вы только что сказали, что Одинокий Всадник убегает, а теперь говорите, что он хочет защищать город. Как это понимать?
— Так ведь убегает-то Одинокий Всадник с клеймом «два креста», а остается Одинокий Всадник с клеймом «Т». Так же, как Одинокий Всадник Буффало, Настоящий Одинокий Всадник, Самый Одинокий Всадник и… Но готов побиться об заклад, что они тут же передумают, как только индейцы будут от них так же близко, как сейчас от нас.
Алекс стиснул голову руками, чтобы она не свалилась с плеч.
— Сколько же у вас Одиноких Всадников? — вскричал он.
— Откуда же мне знать… — Монти пожал плечами. — Я слыхал о десятерых. Между прочим, в английском языке меньше имен, чем было раньше у хокасов. Сейчас — жуть, что делается — вокруг целая сотня Монти, а когда я зову Текса, то меня всегда спрашивают — а которого?
Они миновали пылящее стадо и взобрались на невысокий холм. За ним лежал поселок — дюжина небольших фермерских домиков и единственная улица, вдоль которой стояли сооружения с фальшивыми фасадами. Поселок был забит хокасами — пешими, верховыми, в крытых повозках и фургонах. Алекс решил, что все они — беженцы от приближающейся индейской армии. На спуске с холма он разглядел перекошенную табличку:
ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В КАНЬОН ГАЛЧ
НАСЕЛЕНИЕ В БУДНИ 212
В СУББОТУ 1000
— Мы отведем тебя к Слику, — крикнул Монти, стараясь перекрыть общий шум. — Он знает, что делать.
Они медленно пробирались сквозь бурлящую, галдящую, толкающуюся толпу. Хокасы были очень эмоциональной расой — они отчаянно жестикулировали и орали во всю силу своих легких. Никто ими не руководил, и признаков того, что эвакуация происходила организованно, Алекс не заметил. Все спорили, обменивались сплетнями, время от времени стреляли в воздух. Вдоль сплошного ряда салунов стояли пони без седоков и пустые фургоны.
Алекс попытался припомнить подробности отчета первой экспедиции. Отчет был коротким, люди провели на Токе несколько месяцев. Но хокасы описывались как веселые, дружелюбные, поразительно способные к обучению существа и… они были обречены. Противостоять непрекращающимся нападениям слисси могли только обнесенные стенами города на морском берегу, находившиеся на стадии бронзового века. Медленно, но неуклонно рептилии истребляли разобщенные племена хокасов. Когда на него нападали, хокас сражался вполне пристойно, но стоило только врагу исчезнуть из виду, как из веселой и беспечной плюшевой головы исчезали всякие мысли об опасности. В большие отряды хокасы не объединялись никогда. Раса столь убежденных индивидуалистов просто была не в состоянии создать регулярную армию.
Это был симпатичный, но нескладный народ.
Благодаря своему росту, космическому мундиру и неспокойному, боевому человеческому духу, вознесшему людей к звездам, Алекс чувствовал некоторое самодовольное превосходство. Глядя на хокасов, он ощущал себя старшим братом.
Необходимо было что-то предпринять, причем срочно, чтобы помочь этим маленьким персонажам комической оперы. Кроме того, ситуация обещала Александру Джонсу повышение по службе: Земле нужны планеты с дружественным населением, а в первом отчете об индейцах — о слисси, черт бы их драл! - говорилось, что их сотрудничество с человечеством маловероятно.
…И как только лейтенант А. Джонс станет героем, сладко подумал лейтенант А. Джонс, мы с Танни немедленно…
И тут он обнаружил, что вместе с остальными обитателями города Каньон Галч на него уставился толстый пожилой хокас с большой железной звездой на груди.
— Привет, шериф! — сказал Текс и заржал.
— Привет, Текс, старина, — подобострастно ответил шериф.
— А, мой старый друг Монти… Привет, джентльмены! Э… Этот странный тип, он, что, человек?
— Ага. Только он говорит… Слушай, шериф, а где Слик?
— Который Слик?
— Слик! Ну, ты даешь, шериф!
Толстый хокас мигнул.
— А, ну так он, наверное, в задней комнате салуна «Парадиз», — сказал он и умоляюще добавил: — Ах, Текс, Монти, надеюсь, вы вспомните старого друга в день выборов?
— О чем речь, — искренне ответил Текс: — Ты уже достаточно побыл шерифом.
— О, парни, спасибо вам! Спасибо! Если бы у всех были такие добрые сердца, как у вас… — Толпа смела шерифа в сторону, и Алекс не услышал конца фразы.
— Какого дьявола он вас упрашивал? — воскликнул он.
— Голосовать против него на следующих выборах, — сказал Монти. Неужели не ясно?
— Против? Но ведь шериф управляет городом…
Текс и Монти изумленно переглянулись.
— Теперь и я сомневаюсь, что ты человек, — заявил Текс. — Странно. Люди сами научили нас, что шериф — самый тупой человек в городе. Только мы решили, что нельзя быть шерифом всю жизнь. И поэтому устраиваем выборы каждый год.
— Бака уже три раза выбирали шерифом, — добавил Монти. — Он тупица что надо.
— А кто же тогда Слик? — ошеломленно воскликнул Алекс.
— Как кто? Конечно, городской шулер.
— Какое может быть у меня дело к городскому шулеру?
Текс и Монти снова переглянулись.
— Послушай, — сказал, наконец Монти с напряженным терпением. Допустим, ты многого не знаешь, но не знать, кто управляет городом… Это уж чересчур.
— Ох, — сказал Алекс, — ну конечно, городской голова.
— По-моему, ты спятил, — коротко ответил Монти. — Всем известно, что городом управляет городской шулер.
На хокасе, которого звали Слик, был соответствующий его чину костюм: узкие брюки, черная куртка, клетчатый жилет, белая манишка с высоким воротником и галстуком, булавка с бриллиантом, в одном кармане крупнокалиберный дерринджер, в другом — колода карт. Выглядел Слик устало, похоже в последние дни он слишком мало спал. Тем не менее, он многословно и велеречиво приветствовал Алекса и провел его в свой кабинет, обставленный в стиле XIX века. Текс и Монти вошли следом и прикрыли дверь, отрезав шум галдящей толпы.
— Сейчас тебе принесут сэндвичи, — сказал Слик. Он предложил Алексу отвратительную на вид пурпурную сигару из листьев какого-то местного растения, раскурил такую же сам, сел за стол-бюро и спросил: — Так когда же мы можем рассчитывать на помощь твоих друзей?
— Боюсь, не скоро, — ответил Алекс. — Экипаж «Дракона» ничего не знает. Они потратят много времени на поиски. И если не найдут меня здесь, то даже не узнают, что у вас война с индейцами.
— Сколько они пробудут на Токе?
— Примерно месяц. Потом они сочтут меня мертвым и улетят.
— За это время мы могли бы добраться до побережья, но между нами и кораблем лежат земли индейцев. Проскочить не удастся. Похоже, единственный способ доставить тебя к твоим друзьям — это побить индейцев. Но мы не можем их побить без помощи твоих друзей.
— М-да. Мрачно.
Чтобы сменить тему разговора, Алекс стал задавать вопросы об истории хокасов. К его удивлению, Слик оказался весьма образованным типом.
Первая экспедиция посетила Току больше тридцати лет назад. В то время ее отчет почти не вызвал на Земле интереса: в безбрежной Галактике слишком много планет. И только теперь, направив крейсер «Дракон» в авангарде, Лига предприняла попытку освоить этот район Галактики.
Племя хокасов встретило первых землян с восторгом, и, если вдуматься, людям здорово повезло, что они высадились именно у селения хокасов, а не слисси. Аборигены обладали поразительными лингвистическими способностями; благодаря им, а также современной психографии (тут уж заслуга пришельцев) они выучили английский за несколько дней. Люди для них были почти божествами, и, подобно большинству примитивных племен, они были не прочь порезвиться со своими кумирами.
Роковой день наступил скоро. Установив внешний экран, люди показывали хокасам учебные фильмы, хотя плюшевые медвежата смотрели на движущиеся картинки скорее изумленно, чем заинтересованно. Но однажды вечером, но настоянию командора Уэсли, им показали старый вестерн.
Вообще-то, нет ничего особенного в том, что у многих астронавтов во время долгих перелетов появляется какое-нибудь хобби. Так уж вышло, что увлечением командора Уэсли был американский Запад, и он, приклеив к носу розовые очки, таскал с собой гору романов и фильмов, об исторической достоверности которых можно даже не упоминать.
Хокасы посмотрели фильм и сошли с ума.
В конце концов, командор решил, что такая исступленная экстатическая реакция объясняется тем, что хокасы наконец что-то поняли. Салонные комедии и межзвездные приключения ничего им не говорили; тут же им показали страну, почти не отличающуюся от их собственной — в прериях бродят такие же огромные стада животных, и с коварными врагами сражаются такие же герои-одиночки.
Уэсли пришло в голову, что эта раса вполне может кое-что перенять из материальной культуры Запада. Хокасы добывали жалкие средства к существованию из земли, которую им даже не приходило в голову распахать, передвигались пешком, а орудия труда изготавливали из бронзы и камня. Если им помочь, они могли бы достичь гораздо большего.
Корабельные техники без труда смастерили старинные пистолеты — кольты и дерринджеры. Но нужно было еще научить хокасов выплавлять железо и сталь, делать порох, ручные токарные станки и мельницы. И здесь опять помогли психография и природная восприимчивость. Играючи хокасы освоили и способ одомашнивания диких животных.
Еще до отлета экспедиции хокасы вовсю катались верхом на «пони» и пасли стада «длиннорогих»; они заключили союз с более развитыми племенами побережья и наладили обмен мяса на зерно и промышленные товары. И они с упоением принялись истреблять отряды слисси.
И напоследок — в знак дружбы — командор Уэсли подарил им свою коллекцию.
Ничего этого в официальном отчете, разумеется не было. Там упоминалось, что расе медвежьих продемонстрированы приемы металлургии и химии, а также преимущества некоторых экономических схем. Кроме того, выражалась надежда, что, получив такую помощь, хокасы сумеют подчинить себе слисси, так что, когда люди откроют регулярное общение с Токой, колонистам не будет угрожать никакая агрессия.
Алекс легко представил, что было потом.
Хокасы были охвачены энтузиазмом. Новый образ жизни оказался вполне подходящим, особенно в прериях, так почему бы им не перенять у людей все остальное? Ведь люди — почти божества! Техасский выговор, покрой одежды, манеры, отмена древней племенной организации — все это получилось абсолютно естественно. Революция протекала весело.
Но книги и журналы не могли разойтись далеко. Большинство новостей передавалось устно и неизбежно искажалось.
Прошло тридцать лет. Хокасы растут быстро: второе поколение, воспитанное в новых традициях, распространилось далеко на запад, гоня перед собой слисси.
Так продолжалось до тех пор, пока слисси не научились сами изготавливать огнестрельное оружие. Затем, обладая куда большим военным талантом, они объединились, создали мощную армию, и, в свою очередь, стали гнать хокасов. И они не собирались останавливаться, пока не захватят весь континент, включая побережье. Храбрость хокасов-одиночек ничего не стоила перед ордой слисси, подчинявшихся железной дисциплине.
Одна из индейских армий надвигалась на Каньон Галч. Она была уже близко, и ничто не могло ее остановить. Хокасы, бросая имущество, бежали с семьями с отдаленных ранчо. Но из-за своей обычной разболтанности большинство беженцев задерживалось в городе. Здесь они начинали обсуждать, нужно ли двигаться дальше, может, лучше переждать, а если уж ждать, то можно еще понемножку выпить…
— И вы даже не пытаетесь дать бой? — спросил Алекс.
— А что делать? — ответил Слик. — Половина не хочет связываться, у половины тех, кто готов воевать, есть свой собственный план действий, и если его не принять, они тут же разворачиваются и уходят. Остается не так уж много.
— Но ты же вождь, неужели ты не можешь придумать такой план, который удовлетворил бы всех?
— Нет, конечно. Зачем? Единственно правильный план — мой собственный.
— О, Господи!
Алекс свирепо впился зубами в сэндвич, который держал в руке. Пища восстановила силы, а «жидкий огонь», как хокасы называли виски, согрел внутренности и поднял настроение.
— По-моему, — проговорил он с набитым ртом, — главная ваша беда в том, что вы не умеете организовать сражение. Люди это умеют.
— Да, воюете вы здорово, — согласился Слик.
Его глаза-бусинки светились тем восхищением, которое Алекс заметил и в глазах других жителей городка Алекс решил, что ему это нравится. Но и у полубога есть свои обязанности.
— Вам нужен предводитель, за которым беспрекословно последуют все хокасы, — сказал он. — Например, я.
— Ты?! — у Слика перехватило дыхание. — Ты?!
Алекс кивнул.
— Если не ошибаюсь, индейцы передвигаются пешком? Верно? Тогда я знаю, что нужно делать. Тут несколько тысяч хокасов, и все они вооружены. Индейцы не привыкли к молниеносным кавалерийским атакам, и мы на всем скаку разрежем их армию на мелкие кусочки.
— Чтоб мне стать длиннорогим, — пробормотал Слик. Текс и Монти смотрели на Алекса с благоговением.
Неожиданно Слик закувыркался по кабинету, сделав подряд несколько сальто.
— Ййехууу!! — завопил он. — Я — красавчик-свиное рыло, я родился с пистолетом в каждой руке и вскормлен молоком гремучей змеи! — Он снова продемонстрировал серию кувырков. — Мой отец — рысь, а мать — крокодил! Я бегу спиной вперед быстрее, чем другие вперед лицом! Я могу допрыгнуть до луны со связанными руками! А если какой тупица думает, что я вру, то я сейчас же нашпигую его свинцом!
— Какого черта… — разинул рот Алекс.
— Старый боевой клич людей, — объяснил Текс. На этот раз он, видимо, примирился с невежеством своего будущего вождя.
— Пошли, — рявкнул Слик, распахивая двери кабинета. И в ту же минуту их окружила взволнованная толпа. Набрав полные легкие воздуха, шулер пискляво закричал: — Седлайте лошадей, джентльмены! Заряжайте свои пугачи! С нами человек! Он поведет нас, и мы сметем индейцев!
Хокасы заорали так, что вокруг задрожали фальшивые фронтоны. Медвежата плясали, кувыркались, стреляли в воздух. Сам Алекс тряс Слика и кричал:
— Нет! Не так! Кретин! Идиот! Не сейчас! Нужна подготовка! Нужно выслать разведку! Составить план!
Но было поздно. Пылкие поклонники выволокли его на улицу. В оглушительной какофонии Алекс не мог ничего разобрать, он только старался сохранить равновесие, прикрыв глаза и смутно различая мельтешение плюшевых медвежьих мордашек. Кто-то сунул ему револьвер, и он прицепил его к поясу. Все было как во сне. Потом кто-то протянул ему лассо, и Алекс с трудом разобрал слова:
— Зааркань себе мустанга, землянин, и пошли!
— Заарканить…
Сквозь туман в голове Алекс осознал, что стоит перед обширным загоном, в котором мечутся возбужденные шумом полудикие пони-рептилии.
— Давай! — кричали ему. — Чего ждешь!
Алекс посмотрел на стоявшего рядом ковбоя. Вроде бы бросить лассо не трудно — вот так держишь веревку, вращаешь петлю над головой и швыряешь вперед…
Он больно ударился о землю и сквозь поднявшуюся пыль увидел, что поймал в лассо самого себя.
Текс помог ему встать и отряхнуться.
— Дома… я редко езжу верхом, — пробормотал Алекс. Текс не ответил.
— Смотри, я поймал тебе коня! — прокричал другой хокас. Он натянул лассо. — Настоящий мустанг!
Алекс взглянул на мустанга, а тот — на него. Маленькие глазки рептилии злобно блестели. Алекс почему-то решил, что пони ему не нравится, и в будущем у них неизбежно возникнут личные конфликты. Впрочем, такое заключение могло быть слишком поспешным.
— Давай, поехали! — нетерпеливо крикнул Слик. Он восседал на отчаянно брыкающемся пони, но похоже, совершенно этого не замечал.
Алекс пожал плечами, подумал, за что же ему такое наказание, и, зажмурив глаза, подошел к своему мустангу. Несколько хокасов уже оседлали его. Алекс вскарабкался в седло, хокасы отпустили животное, и тут начался личный конфликт.
Алексу показалось, что он сидит на метеоре, который вздумал станцевать под ним твист. Он схватился за луку седла, но пони взметнул передние ноги, и Алекс потерял стремя. А потом совсем рядом с ним взорвалось что-то вроде атомной бомбы. И хотя земля была очень твердой, он встретил ее с превеликим облегчением и благодарностью.
— Х-ах! — выдохнул Алекс и остался лежать неподвижно.
Вокруг волнами покатилась тишина, хокасы были поражены.
Человек не умеет бросать лассо, и теперь человек устанавливает рекорд на самое короткое время в седле…
Так какой же он человек?
Алекс сел и оглядел кольцо недоуменных мохнатых лиц.
— Я не всадник, — слабо улыбнулся он.
— Так кто же ты тогда? — взорвался вдруг Монти. — Черт тебя раздери! Ты не умеешь бросать лассо, не можешь сидеть верхом, не можешь правильно говорить, не можешь даже стрелять…
— Ну-ну, не очень-то — проговорил Алекс, поднимаясь. На ногах он держался нетвердо. — Это правда, я ко многому у вас не привык. У нас на Земле все по-другому. Но вот стреляю я… лучше всех людей, лучше любого хокаса, и я хоть кого из вас обставлю в любой день недели, а в воскресенье — дважды…
Лица у многих в толпе посветлели, но Монти только фыркнул:
— Неужто?
— Да, — гордо сказал Алекс. — И я могу это доказать.
Он огляделся в поисках подходящей мишени. О результате он не беспокоился, он действительно был одним из лучших стрелков во всем космическом флоте.
— Подбросьте монету. Я пробью ее прямо посередке.
Сам того не замечая, Алекс приноравливался к чудовищному жаргону хокасов и мало-помалу перенимал его.
После этих слов хокасы стали поглядывать на него с благоговейным страхом. Наверное, решил Алекс, сами они не слишком хорошие стрелки. Но вот, достав из кармана новенький серебряный доллар, Слик подбросил его вверх. Алекс моментально прицелился и нажал спуск.
К несчастью, в отличие от лучевых пистолетов, револьверы дают отдачу. Получив револьвером в лоб, Алекс опрокинулся на спину; а пуля разбила стекло в заведении «Последний шанс. Бар и Гриль».
Хокасы обидно захохотали. И надо признать, им было над чем веселиться.
— Эй, Бак! — чуть не плача от смеха, крикнул Слик. — Эй, шериф! Иди сюда!
— Да, сэр? Мистер Слик, сэр?
— Сдается мне, Бак, ты уже не шериф, а, Бак? Мы нашли другого. Давай сюда свой значок!
Когда Алекс поднялся на ноги, на груди у него блестела звезда. И конечно, никто уже не вспомнил о том, что он совсем недавно предлагал разбить индейцев.
Алекс сидел в салуне. По мере приближения индейцев, беженцев в городе становилось все меньше, но еще осталось порядочно тех, кто задержался пропустить рюмку-другую. И Алекс искал компанию.
Быть официальным шутом оказалось не так уж плохо. Хокасы вовсе не грубы с теми, кого обидели боги. Но — и тут Алекс ничего не мог поделать престиж человека на этом континенте упал ниже нуля. Лиге это не понравится.
Вряд ли он сможет в ближайшем будущем связаться со Службой. Ему никак не добраться до «Дракона», ведь для этого нужно пройти через земли индейцев, тех самых, которые сейчас приближаются к Каньону Галч. А прежде чем на Токе появится новая экспедиция, пройдет немало лет. Он, младший лейтенант Александр Джонс, скорее всего останется на этой планете до конца жизни. Хотя, если подумать, это ничем не хуже того позора, который ждал бы его по возвращении. Мрачная перспектива, куда ни глянь.
— Привет, шериф! Позволь поставить тебе выпивку, — произнес за его спиной голос.
— Спасибо, — ответил Алекс.
У хокасов было прекрасное правило — входя в салун, угощать шерифа. Алекс уже основательно познакомился с этим обычаем, но настроение от этого не улучшилось.
Хокас оказался пожилым, беззубым и сморщенным.
— Меня зовут Крошка Кид, — представился он. — Я из Питомника. Привет, шериф, еще раз.
Словно во сне Алекс обменялся с ним рукопожатием.
Они протолкались к стойке. Из-за низкого потолка Алексу приходилось пригибать голову, а в остальном все было устроено в полном соответствии с классическими образцами, включая невысокие подмостки, на которых пели и приплясывали три полуодетые самки хокасов. Сбоку на раздолбанном пианино играл хокас в очках.
Крошка Кид плотоядно глянул на сцену.
— Знаю я этих девочек. — Он вздохнул. — Хороши кобылки, а? Как считаешь?
— Да… Верно… — согласился Алекс. У самок хокасов было по четыре груди. — Очень хороши.
— Зунами, Года и Ториги — так их зовут. Эх, будь я помоложе…
— А почему у них не английские имена?
— Для женщин мы сохранили старые имена, — объяснил Крошка Кид. Он поскреб свою плешивую голову. — Чертовски мерзко, когда сотня хокасов в округе зовется одинаково. Ну как, дьявол меня раздери, можно назвать свою женщину, если их всех, до единой, зовут Джейн?
— Ну, есть еще такое имя, как «Эй, ты», — угрюмо заметил Алекс. — А позвать можно «Да, дорогая».
У него начинала кружиться голова. Виски у хокасов было довольно крепким.
Рядом, споря с пьяной громкостью, стояли два ковбоя. Это были типичные хокасы, и Алекс не смог бы отличить их друг от друга.
— Этих я тоже знаю, — заявил Крошка Кид. — Они из моей старой компании. Вот этот — Слим, а второй — Шорти.
— Мммм, — промычал Алекс.
Занявшись стаканом, он прислушался к спору. Перепалка уже перешла в стадию оскорблений.
— Попридержи язык, Слим, — сказал Шорти, безуспешно пытаясь сощурить свои маленькие круглые глазки. — Я человек опасный.
— Это ты-то опасный?! — насмехался Слим.
— Говорю тебе, придержи язык и не шути с огнем, — пропищал Шорти.
— Тебя нужно посадить верхом на осла, — сказал Слим, — да еще задом наперед. И я как раз могу сделать это для тебя…
— А ну, повтори!
— Тебе нужно ездить на осле задом…
Последним, что успел заметить Алекс, была улыбка на морде Слима, а потом вдруг салун наполнился грохотом стрельбы. Сработал рефлекс — Алекс бросился на пол, и только это его спасло. Срикошетив с характерным визгом, пуля пролетела мимо его уха. Снова и снова гремели выстрелы, и Алексу оставалось только вжиматься в пол и молиться.
А затем наступила тишина. В воздухе клубился пороховой дым, хокасы выползали из-под столов и стойки и снова брались за недопитые стаканы. Алекс поискал глазами трупы, но увидел только, как Слим и Шорти прятали разряженные револьверы.
— Ладно, так уж и быть, — сказал Шорти. — За этот круг плачу я.
Он швырнул на стойку доллар.
— Спасибо, приятель, — ответил Слим. — В следующий раз моя очередь.
Алекс вытаращил глаза.
— И никто даже не ранен!? — Он истерически захохотал.
— Нет, конечно, — сказал Крошка Кид. — Слим и Шорти закадычные друзья. — Он развел руками. — Это просто забавный человеческий обычай. Хотя я, честно говоря, не вижу большого смысла в том, что люди чуть ли не каждый день палят друг в друга. Правда, если подумать, это делает их немного храбрее, а?
— Угу, — сказал Алекс.
Большинство разговоров в салуне было о нем. Некоторые утверждали, что он вовсе не человек, другие — что человечество выродилось с тех пор, как большую и лучшую его часть перестали составлять ковбои. Впрочем, несмотря на разочарование, хокасы относились к нему беззлобно и наперебой предлагали выпить.
Алекс принимал все приглашения подряд. Думать он ни о чем не мог.
Примерно через час, а может и через два или десять, в салун вошел Слик. Голос его выделялся в общем гуле.
— Разведчик принес донесение, джентльмены. Индейцы всего в пяти милях и движутся к нам. Если кто хочет унести ноги, нужно уходить.
Ковбои допили свои стаканы, разбили их о стены и возбужденной толпой выкатились из салуна.
— Нужно успокоить парней, — пробормотал Крошка Кид. — Или у нас будет бунт.
Сохраняя полнейшее спокойствие, он выстрелил в лампу.
— Идиот! — взревел Слик. — На улице ясный день!
Алекс бесцельно слонялся по салуну, пока шулер не поймал его за рукав.
— У нас не хватает рук, а нужно перегнать большое стадо. Раздобудь себе спокойного пони и помоги, чем сможешь.
Алекс кивнул. Приятно сознавать, что можешь быть хоть немного полезным. Вдруг на следующих выборах его прокатят?
Пошатываясь на заплетающихся ногах, он добрался до загона. Какой-то хокас подвел ему клячу — такую старую, что от ее норова давно уже ничего не осталось. Но стоило ему только взяться за поводья, как пони отошел в сторону.
— Иди сюда, — тихо проговорил Алекс. — Иди сюда, старая задница. Вот так, стой смирно. — Кто-то помог ему забраться в седло. — Хокас, высокий, сильный, могучий хокас… — Марш вперед! — заорал Алекс.
— Ты пьян, как скунс, не будь я Поросенок Билл! — произнес кто-то рядом.
— Нет, — сказал Алекс. — Я трезв, как стекло. Вся ваша Тока пьет, ясно? И п'тму на Токе все тр'звые п'дряд, панимаэш? Вот. Только трзе… трезв… на Токе могут пить. Поял?
Его старый пони брел куда-то сквозь розовый туман.
— Я одинокий ковбой! — запел Алекс во все горло, фальшивя безбожно. Самый старый и одинокий ковбой в мире — это я!
Он смутно соображал, что рядом с ним идет большое стадо. Животные нервничали, ревели, вращая глазами и разрывая копытами землю. Несколько хокасов с криками и проклятиями бешено скакали вокруг, пытаясь направить стадо в нужную сторону.
— Я-знаменитый-хрен-вам-ковбой-с-Рио-Гранде! — орал Алекс, шатаясь в седле.
— Эй, потише! — крикнул ему какой-то очередной хокас по имени Текс. Эти твари и так всего боятся.
— Что?! — вскричал Алекс, вдруг заинтересовавшись. — Так вы хотите, чтоб они шевелились быстрее? Ха, верно, ребята! Зеленокожие близко! Они идут сюда! Мы им покажем! — Он вытащил свой шестизарядный, выстрелил в воздух и заорал: — Ййеехууу!
— СТОЙ, ТЫ, ДУРАК!!!
— Ййееххуууу!
С криками и стрельбой Алекс понесся прямо в середину стада.
— Вперед ковбои! Вперед!
Стадо обратилось в паническое бегство. Словно лавина прорвало оно тонкую цепочку загонщиков-хокасов. Всадники кинулись врассыпную. Эти тысячи копыт несли смерть, заполняя всю вселенную ревом, громом и топотом. Земля дрожала.
— Ййеехууу! — орал Александр Джонс. Стреляя в воздух, он во весь дух скакал за длиннорогими. — Вперед, мои рогатые!
— О, боги! — простонал Слик. — Этот полоумный кретин гонит их прямо к индейцам!..
— За ним! — закричали хокасы. — Надо повернуть стадо! Нельзя отдавать индейцам весь скот.
— Нам еще придется заняться господином пеньковым галстуком, — сказал Одинокий Всадник. — Бьюсь об заклад, этот Александрджонс — индейский шпион. Ловко он нас провел!
Ковбои пришпорили своих одров. Но так уж устроены хокасы: в их головах не может поместиться две мысли сразу. Решив, что необходимо срочно остановить стадо, они благополучно позабыли о том, что скачут прямо навстречу превосходящим силам противника.
— Хуппиииййууу! — верещал Алекс где-то далеко впереди, в облаке и густой пыли. Виски основательно притупило в нем чувство реальности.
Ему показалось, что он почти в ту же минуту очутился на вершине длинного пологого холма. А за холмом двигались слисси.
Воины шли пешком; их прямые фигуры, напоминавшие давно вымерших земных тиранозавров, не были приспособлены для верховой езды. Но скорость они развивали приличную и вполне могли обогнать хокасских пони. Тела рептилий были обнажены, зеленую кожу украшала лишь боевая раскраска и перья, какие носят, наверное, все примитивные племена в Галактике. Вооружены они были револьверами и ружьями, а у некоторых имелись еще копья, луки и топоры.
Огромное войско компактной массой четко двигалось под бой барабанов. Их были тысячи… А навстречу им в отчаянной надежде спасти свое стадо скакала сотня ковбоев-хокасов.
Ничего этого Алекс не видел. Подгоняя своего пони сквозь клубы пыли, он и не мог видеть, как стадо тараном ударило по индейской армии.
Когда на сцене появились хокасы, остатки индейцев — те, кто не был втоптан в землю, — оказались рассеяны по всей видимой части прерии. Вряд ли они теперь когда-нибудь остановятся, подумал Слик.
— За ними, парни! — закричал он. — Вперед!
Хокасы пустили пони в галоп. Только немногие слисси, воинственно свистя, пытались сопротивляться, но дело было сделано — разгром был полный. И плюшевые медвежата весело и споро добивали врага.
Вскоре к Слику подъехал Текс, ведя на аркане дюжего упирающегося индейца.
— Похоже, я поймал их вождя, Слик, — доложил Текс.
— Точно! Черт побери! — Городской шулер радостно закивал. — У него раскраска вождя. С таким заложником можно и переговоры начать, а? Теперь индейцы нас не тронут. А переговариваться будем, пока он не помрет от старости…
В сущности, Каньон Галч вполне можно было включить в военные учебники в один ряд с Каннами, Ватерлоо и Кофистгангом. Победа была полная и окончательная.
Медленно и в молчании хокасы собрались вокруг до сих пор не протрезвевшего Алекса. В их глазах светился прежний, почти благоговейный страх.
— Он это сделал, — прошептал Монти. — Он с самого начала хотел это сделать, он знал, как остановить индейцев!
— Он заставил их наглотаться пыли! — торжественно поправил Слик.
— Наглотаться пыли, — согласился Монти. — И он сделал это один! Джентльмены! — возгласил он. — Мы должны больше доверять… э-э-э… людям…
Закрыв глаза, Алекс качался в седле. Он смутно припоминал, как обратил стадо длиннорогих в паническое бегство, и в результате хокасы потеряли весь свой скот. А вместе с ним — и уже окончательно — веру в человека. Если его повесят, подумал Алекс угрюмо, это будет заслуженно.
Он открыл глаза. Прямо перед ним сияло восхищенное лицо Слика.
— Ты спас нас, — сказал маленький хокас.
Он отцепил с груди Алекса шерифскую звезду, потом с серьезным видом протянул ему свой дерринджер и колоду карт.
— Ты нас спас, человек! Отныне ты — городской шулер Каньона Галч!
Алекс мигнул. Он оглянулся и увидел собравшихся хокасов, мертвых и пленных слисси посреди истоптанной прерии. Мать пресвятая Богородица!!! Они победили!!!
Уж теперь-то он доберется до «Дракона». С помощью людей хокасы заключат мир со своими извечными врагами. Ну а он — младший лейтенант Александр Джонс — теперь просто герой!
— Я вас спас? — пробормотал он. Язык у него все еще заплетался. — Ну да, конечно. Правда, с моей стороны это очень мило? — Он сделал толпе ручкой. — Нет, нет! Не стоит благодарности… Это не я… То есть, положение обязывает, я хотел сказать, и тому подобное…
Неожиданно почувствовав сильную боль в затекших ногах, он громко застонал.
— Пойду-ка я в город пешком, а то я, наверное, целую неделю теперь не смогу сидеть.
Спаситель Каньона Галч слез с пони; при этом его нога выскользнула из стремени и он во весь рост растянулся на земле.
— Знаете, — пробормотал в толпе какой-то хокас, — может, именно так люди и слезают с лошадей, а? Может, стоит нам…



на случай, если не работает море - flibusta.net/b/124874/read

---

Еще один рассказ о группе Доннера - из книги "Достойные моих гор" Ирвинга Стоуна. Текст книги на Флибусте в жутком состоянии, не вычитан, так что местами кажется, что читаешь творение гуглопереводчика.

Группа людей, которых пельзя было отнести к эмигрантам в полном смысле этого слова, пересекла горы в 1845 году. В ворота Саттера въехал верхом Лэнсфорд Гастингс, который отправился на восток из Калифорнии годом ранее, пообещав вернуться сюда с большой партией эмигрантов. Прошедшую зиму Гастингс провел в Миссури: читал лекции о вреде невоздержанности, пытаясь собрать достаточно денег для опубликования книги «Путеводитель эмигранта по Орегону и Калифориии». Весьма показательно, что книга эта была полна скоропалительных выводов и саморекламы. Гастингс был типичным приспособленцем, которого Бидуэлл после долгого сотрудничества назвал политическим авантюристом. Он надеялся привести в Калифориию людей, которые будут ему обязаны всем, с их помощью он сможет захватить Калифорнию и либо присоединить ее к Техасу, либо сделать частью Соединенных Штатов. Себя же он видел губернатором новой территории.
Гастингс был человек располагающей внешности, с волевым открытым лицом, быстрой и' интеллигентной речью. В Миссури он заверял всех и каждого, что уже проделал путь по Калифорнийскому тракту. Это было чистейшей выдумкой. К середине августа ему удалось собрать только двадцать два человека. Даже запоздав на несколько месяцев для отправки в рискованное путешествие, Гас-
тйнгс повел партию верховых через Уокер-Стпвенс на фрсмонтский тракт. Это была единственная партия, которую гостеприимный Джон Сапер встретил суровыми упреками: Саттер поглядел па Сьерра-Неваду, уже покрытую декабрьским снегом, н объявил им, что опоздай они на одни день, то оказались бы отрезанными и погибли в горах.
В последнюю неделю апреля 1840 года Лэнсфорд Гастингс снова покинул форт Саттера и отправился па восток. На этот раз он намеревался отыскать более быстрый и прямой путь между ф°РТ0Н Саттера и фортом Брнджер в северо-восточной Юте, с тем чтобы убедить эмигрантские партии воспользоваться под его началом открытым им путем на запад… за плату по десять долларов с человека… Как и во всех путешествиях, начиная с самого первого в 1842 году, Гастингса сопровождал его постоянный напарник Хадспет. В группе был также Калеб Гринвуд и еще двадцать три человека.
В первую неделю мая эмигранты, прибывшие в Миссури, разбивались на группы, из которых формировались партии: партия Брайанта - Рассела, партия Лига-Хар- лана, партии Боггза и Эйрама, партия Рида - Допнера. Все эти группы не были столь компактными, как в дни Бидуэлла, Григсби - Айда или Стивенса. Две тысячи эмигрантов, пятьсот упряжек волов, мулов и лошадей, двигавшихся по тракту от Индепенденса до форта Бриджер, представляли собой почти непрерывный поток.
Спешно продвигаясь вперед, чтобы добраться до форта Брнджер до прибытия первых эмигрантских партий с востока, Гастингс пересек Сьерра-Неваду^ спустился по течению реки Траки и двигался вдоль реки Гумбольдта. У Бишопс-Крик оп увидел отпечатки подков партии Фремонта 1844 года, когда Карсон и Фремопт пересекли соляную пустыню к югу ог Великого Соленого озера. Гас- типгс хотел, чтобы его партия пошла по этому новому, более короткому пути на восток. Грипвуд отказался и увел с собой большую часть партии на северо-восток к форту Холл. Гастингс, Хадспет и еще пять человек верхом па хороших лошадях совершили переход за двадцать часов.
???? 129
20 июля первая партия эмигрантов 1846 года прибыла на Дальний Запад. Это была партия Брайанта - Рассела, состоящая из мужчин, которые продали свои фургоны и волов ради покупки мулов, проводником у них был
9 Зак. га 15СЗ

Хадспст. Гастингс вел за собой партию Янга - Харлана из ста шестидесяти человек. Вместо проторенного пути он повел их по неразведанному каньону Уэбера с обрывистыми стенами и с превеликим трудом вывел фургоны на соляную равнину. Затем он вернулся в верховья каньона н установил столб с надписью, предупреждающей о том, что но этому каньону не следует двигаться, а надо идти напрямик по пути, которым он шел на восток. Возвратись к своей партии, он повел ее почти вплотную за партиен Брайанта - Рассела. Они обошли но южному берегу Великое Соленое озеро н пересекли соляную пустыню ио следам Фремонта. Партия чуть было не погибла из-за отсутствия воды. Животные падали, фургоны приходилось бросать, женщины и дети вынуждены были двигаться пешком. У южной оконечности Великого Соленого озера Хадспст приказал партии Врайанта - Рассела: «Вонзайте шпоры в бока ваших мулов и мчитесь во весь опор!»
Они и помчались во весь опор, достигнув форта Сатте- ра 1 сентября, как раз вовремя, чтобы присоединиться к батальону калифорнпйцев Фремонта, двигавшемуся на Сан-Диего.
К 10 октября Лэнсфорд Гастингс привел группу Янга- Харлана. И снопа па этот раз выбор времени был весьма рискованным. Однако ему снова повезло, п все добрались в целости. Партии Доннсра, двигавшейся вслед за ним, такое везение не сопутствовало.
Гастингсу удалось только три группы убедить покинуть надежным тракт между фортом Холл и Калифорнией н двигаться по пройденному им пути: группу Брайанта - Рассела из девяти человек, партию Янга - Харлана и партию Доннсра из двадцати фургонов и семидесяти трех человек. «Калнфорнпицы были весьма возбуждены и пребывали в великолепном настроении, в предвосхищении лучшего и более короткого пути к месту нх назначения. Исключение составляла, однако, миссис Доннер. Она выглядела печальной и озабоченной из-за того, что ее муж и остальные решили покинуть старую дорогу н доверились человеку, которого они совершенно не знали н который, по всей вероятности, был каким-то самодовольным авантюристом».
Тамсен Доннер, сорока пяти лет, бывшая школьная учительница, которая везла с собой книги н учебные пособия и материалы для занятий живописью, с тем чтобы
дать образование своим пятерым юным дочерям в Калифорнии, была весьма предусмотрительной женщиной.
Джеймс Клаймен - горец, который только что пересек соляную пустынкГ и горы Уосач, употребил все свое красноречие, пытаясь отговорить их слушаться советов Лэнс- форда Гастингса. Бернард де Вото воссоздает эту сцену в своей книге «Решающий год - 184С-Й». Клаймен предупредил эту медленно двигающуюся партию, уже опаздывающую и обессиленную болезнями, ссорами, слепящим солнцем п пылью, что ей следует двигаться но уже хорошо изведанному тракту: «Добраться к месту до первого снега почти невозможно, даже если вы пойдете по проторенному пути, и абсолютно невозможно, если вы по нему не пойдете».
Экспедиция Доннсра вошла в историю как «величайшая катастрофа в ходе открытия Дальнего Запада».
Ядро партии было заложено в Спрингфилде, штат Иллинойс, неподалеку от дома Авраама и Мэри Линкольн на Восьмой улице. У Доннсра был экземпляр «Путеводителя эмигрантов» Гастингса и «Донесения» Фремонта. Семья Джекоба Доннера состояла из девяти человек, по семь человек было в семьях Джорджа Доннера и Джеймса Ф. Рида. К ним присоединились восемь мужчин и восемь девушек, нанятых у соседей Доннеров п Ридов, которые решили пробиться через всю страну, чтобы начать новую жизнь. Выл здесь н юный Уильям Эдди с женой и двумя детьми, семья Мак-Кутчена из трех человек, вдова Мэрфи во главе пяти еще не вступивших в брак детей, с двумя замужними дочерьми и их семьями, ирландец Патрик Брнн с женой и семыо детьми, немец Люис Кезеберг с женой и двумя малолетними детьми, семья богатых немцев Вольфин- геров, Чарлз Т. Стантон и несколько холостых мужччн, которые обычно бывали в каждой партии эмигрантов.
???? 9*
Мягкий, дружелюбный и богатый шестидесятидвухлст- ннй Джордж Допнер был, возможно, первым среди довольно обеспеченных, но усталых фермеров Среднего Запада, устремившихся к Калифорнии и заслуженному покою. Джеймс Ф. Рид, сорока шести лет, энергичный и богатый меоелыцпк, уже успел блеснуть административными талантами. Утром 3 августа, когда партия перешла Медвежью реку и попала на землю современной Юты, во главе
131
со стоял Джордж Доннер, избранный руководителем 20 июля 1846 года. Однако не он, а Джеймс Рид подсказал всем мысль двигаться по новому пути, когда партия получила письмо Лэнсфорда Гастннгса, в котором тот горячо советовал им воспользоваться найденным им коротким путем, сокращающим якобы дорогу на четыреста миль. Караван нх двигался со скоростью десять - двенадцать миль в день, и казалось заманчивым сократить утомительное путешествие па целый месяц.
Именно Рид, демонстрируя полное непонимание Дальнего Запада и всю глубину своего невежества, заявил: «Нам нот нужды делать такой огромный круг, когда есть более короткая дорога».
Как и было принято в эмигрантских партиях, вопрос был поставлен на голосование. Нет подтверждений тому, что к голосованию были допущены женщины; сознавая свою ответственность за тридцать детей, они, возможно, согласились бы с Тамсен Доннер и проголосовали бы за то, чтобы не играли жизнью детей. Мужчины высказались за предложенное Гастингсом спрямление пути. В письме Гастипгс обещал дожидаться их у форта Брид- жер и безопасно провести их «к Соленому озеру, а затем и к самой гавани Сан-Францнско».
За день или два до того, как они добрались до форта Бриджер, им повстречался Джозеф Уокер, один из самых прославленных горцев во всей истории Северной Америки, первооткрыватель великих трактов, ведущих к Дальнему Западу. Он самым настоятельным образом уговаривал отказаться от маршрута Гастингса и свернуть на север к форту Холл.
В форте Бриджер обнаружилось, что Лэнсфорд Гастингс их не ждет. Без проводишь и без опытпого охотника они все еще были полны решимости сэкономить эти четыреста миль.
Углубившись на три дпевных перехода в просторы Дальнего Запада, они 6 августа добрались до верховья каньона Вебера и нашли там оставленную па кусте записку Гастингса, в которой он отвергал ранее предложенный им самим путь по необследованному каньону. Партия Доппера распололшлась лагерем и отправила Рида, Стэн- тона и Мак-Кутчепа верхом вниз по каньону по следам Гастингса. Им пе требовалось времени ни для ремонта, ни для отдыха, поскольку на это они уже затратили четыре дня в форте Бриджер. Клаймеп н Уокер предупреждали их о том, что они уже опаздывают, и все-таки они пять дней провели в ожидании Джеймса Рида, который рернулся без Гастингса, отказавшегося покинуть сопровождаемую им партию, но кое-что рассказавшего ему о лежащих на западе горах Уосач и указавшего рукой нужные ориентиры.
И снова Джеймс Рид, поскольку теперь он уже проделал путь по каньону Вебера и побывал в отрогах гор Уосач, посоветовал партии двигаться через эти горы. Главную роль в том, что оп подал именно этот совет, сыграл его фургон «колесница-дворец», с боковыми ступеньками, верхней палубой для постелей, встроенной плитой, отдельной комнаткой и нижним помещением для хранения запасов, - самый широкий и самый тяжелый из всех фургонов, когда-либо отправлявшихся в путь па запад. Дело в том, что Рид уже видел крутой извилистый каньон, стены которого сжимали реку с обеих сторон. Здесь фургоны предыдущей партии приходилось спускать вниз на веревках и• блоках, причем один из них вдребезги разбился на лежавших внизу камнях.
Таким образом, в середипе августа они начали путь через горы, вынужденные собственными силами прокладывать дорогу, прорубаясь через лесные заросли, форсируя на каждой миле по два ручья, заполняя выбоины срубленными деревьями, строя гати через болота. Имея всего лишь двадцать работоспособных мужчин, партия мало подходила для такого рода трудов. Накапливались мозоли и злость, вспыхивали ссоры. А впереди открывались всо новые и новые горные кряжи. Тридцать шесть миль пути к Великому Соленому озеру, до которого, как им говорили, они доберутся за неделю, отняли у них двадцать одип день.
К этому времени партия разделилась на враждующие группировки. А было уже 1 сентября. Перед ними расстилалась пугающая, голая, горячая, поблескивающая кристаллами соли и безводная соляная пустыпя… а у них не было ни проводника, ни предводителя.
Перед самым началом «сухого пути» партия натолкнулась на доску с надписью, часть этой доски была разбита на мелкие куски и разбросана. Обломки были собраны и прйш сены Тамсеп Донпер, которая старательно сложила их. Надпись была сделана Лэпсфордом Гастингсом •примерно двадцать одни день назад. В ней говорилось: «До следующей травы и воды два дня и две ночи трудного пути».
Они провели здесь два дня, давая отдых животным, запасая впрок траву, готовя запас провизии, а затем двинулись по следам Гастингса в направлении гор н поднялись на вершину гребня к позднему вечеру. Внизу простиралась необозримая пустыня.
На следующий день колеса увязали в светлом н соленом песке, безжалостное солнце нещадно налило, волы отказывались идти. Караван растянулся, каждый думал только о себе. Фургоны Рида н Доннера остались позади, слишком тяжело груженные шелком п прочими товарами, которые они везли па продажу в Калифорнию. У Джорджа Доннера было еще и 10 000 долларов, зашитых в нояс.
К исходу третьего дня весь караван оказался в смертельной опасности, запасы воды иссякли, волы издыхали под ярмом. Джеймс Рид верхом поехал вперед и с наступлением темноты добрался до ручья у подножия пика Пан лот, который авангард партии Фремонта обнаружил год назад на самой границе современного штата'Невада. Когда мимо похожих на привидения, покрытых белым соляным налетом фигур эмигрантов он прискакал к своей семье, то обнаружил, что скот его разбежался по пустыне и пропал. Теперь Риду пришлось 'похоронить «колесницу- дворец» с драгоценными товарами в пустыне и пешком доставить свою семью к источнику.
«Сухой марш» составил восемьдесят миль вместо сорока и отнял у них шесть дней вместо двух; четыре фургона пришлось бросить: по одному Кезебергу н Джекобу Дон- неру и два Риду. Богатейшие товары Допнеров и Рида, одна мысль о которых должна была подсказать им здравое решение не покидать Калифорнийский тракт, были утрачены безвозвратно. Дорога через пустыню была усеяна кроватями красного дерева, письменными столамн, креслами-качалками, музыкальными инструментами. Теперь партия вела отчаянную борьбу за то, чтобы просто остаться в живых. Однако совместные труды н муки жажды не сплотили осколки партии Доннера - Рида в единое целое. Наоборот, привели нх к полному распаду.
Целую следующую неделю они провели на отдыхе, разыскивая но пустыне пропавших животных, доставляя провизию с брошенных фургонов. Холостяк Стэнтон н
Уильям Мак-Кутчен - человек семейный - были отправлены налегке к Саттеру за помощью. Не имея иного выбора, партия продолжала двигаться по следам Гастингса. Но вскоре она обнаружила, что тот, все еще экспериментируя, почему-то отказался от перехода через Рубиновые горы, три дня двигался на юг в надежде отыскать более легкий перевал, а потом повернул обратно. Так партия Доннера потеряла еще неделю, идя по ложному следу на юг, а потом возвращаясь на север.
30 сентября они добрались до реки Гумбольдта и вступили па Калифорнийский тракт. Последние из их компаньонов, вышедшие одновременно из Индепенденса и взявшие путь на форт Холл, прошли эту точку на тридцать пять - сорок пять дней ранее, а партия Джозефа Эйрама нз двенадцати фургонов и пятидесяти человек была уже в пределах видимости ранчо Джонсона в Сакра- мснто-Вэлли. «Ближняя дорога» Рида оказалась очень долгой.
Пять дней спустя они снова попали в серьезную беду. Во время ссоры, вызванной раздражением и нервным на- прянсепнем, Джеймс Рид, пытаясь успокоить Джона Снай- дера и удержать его от ссоры с Мплтом Эллиотом нз-за того, чыо упряншу следует первой затаскивать по склону холма, получил от Снайдера жестокий удар арапником. Рид выхватил охотничий нож и вонзил его в грудь Снайдера, который скончался на месте.
В партии произошел полный развал. Раздавались голоса, требующие казнить Рида. В конце концов его изгнали без оружия и запаса пищи, оставив совершенно беззащитными больную жену и детей. Разбившись на враждующие между собой группировки, караван двигался к перевалу Гумбольдта. Они не сумели организовать защиту от индейцев, которые перебили или угнали у них большинство оставшегося скота и волов.
20 октября партия достигла лугов на восточном предгорье Сьерра-Невады. Здесь их отыскал Стэнтон, вернувшийся от Саттера с двумя индейцами и семью мулами. Мулы Саттера были навьючены мукой и сушеным мясом. Теперь только пять дней пути отделяли их от реки Траки и перевала. Уже шел снег, однако Стэнтон, с риском для Жизни пришедший им на выручку, теперь порекомендовал им «отдохнуть и откормить животных на этих лугах». Даже героям бывает суждено действовать неразумно.
Партия израсходовала пять дней па отдых и только после этого начала подъел на отрош Сьерра-Невады. Авангард из семей Брнна, Эдди и Кезеберга, миновав хн- жнну, построенную Шалленбергером нз партии Стивенса в 1844? году, упорно прокладывал пуп, к перевалу. 1 ноября всего в трех милях от гребня они потеряли тропу, скрытую под снегом глубиной пять футов, повернули обратно к хижине Шалленбергера у озера и отрыли себе убежище в снегу. Остальная часть партии, за исключением медленно двигавшихся Доннеров, подошла к ним и разбила лагерь, 11а следующий день погода улучшилась, и партия снова двинулась к перевалу. Взрослые несли детей па руках, Стэнтон с индейцами шли впереди, прокладывая новую дорогу в снегу. Вернувшись, он застал нолузамерз- шую партию, собравшуюся вокруг костра, и умолял их преодолеть последние две или три мили, отделяющие их от гребня и спасения.
Они отказались. Они замерзли, устали и хотели отдохнуть одну ночь. Так они и поступили. Но снопа пошел снег. К утру навалило сугробы в десять футов. Перевал закрылся. Они с трудом пробились обратно к хижине. Как заметил Джордж I'. Стюард в «Ужасах голода»: «Ловушка, которая захлопнулась позади них в форте Бриджер, теперь захлопнулась и впереди».
Один-единственный день спас бы их: любой из четырех, проведенных на отдыхе в форте Бриджер, один из пяти - в ожидании возвращения Рида, поехавшего за Гастингсом, один из семи, затраченных на движение по следам Гастингса сначала на юг, а потом снова на север, один из пяти, проведенных на лугах у Траки, последний день, когда они отказались протащиться последние три мили вслед за Стэнтопом, - один день, на который задержался бы губительный снегопад. Или любой из бесчисленпых дней, израсходованных из-за ссор, из-за отказа в помощи ЛРУГ другу, - отказа поделиться едой, водой, тягловыми животными.
Эмигранты, отправляющиеся па первоосвоение новых земель, далеко не всегда обладают достаточными моральными качествами и производственными навыками для создания рая. Различными были причины, вынудившие их оборвать корни и, собрав пожитки, отправиться через пустыни и горы в новую страну, различными были и их способности и таланты для выполнения поставленной задачи.
И в данном случае наблюдались проявления самоотверженности и силы: Рид разделил принадлежавшие ему припасы, когда ему пришлось оставить фургоны; Эдди, потеряв фургон, запряг своих волов в упряжку Рида, когда тот потерял своих; Стэнтон вернулся с помощью от Саттера. Но были здесь и крайний эгоизм, и жестокость: отказ партии одолжить Эдди лошадь, чтобы он смог вернуться за отставшим и заблудившимся одиноким Хардко- пом, который так и погиб в пустыне; отказ Брипа дать воды страдающим детям Эдди, которую Эдди получил только после того, как поклялся, что убьет любого, кто попытается помешать ему взять ее; случай с Уолтером Ирроном и Джеймсом Смитом, которые хотели купить вола у Бринов, имевших самый богатый запас провизии (им пришлось пообещать отдать двух волов за одного по прибытии в Калифорнию). Были здесь и склочный характер Снайдера, затеявшего ссору, и сверкнувший охотничий нож Рида, и упорство Грейвса, требовавшего расстрела Рида; и тяжелое состояние жеиы и пятерых детей Рида, когда тот был изгнан.
Все это опи принесли с собой к подножию возвышавшихся над ними, покрытых снегом, беспощадных западных отрогов Сьерра-Невады в четвертый день ноября 1846 года.
Дело было не только в холоде - там было достаточно дров, а на первых порах и мужчин, чтобы нарубить их, - и пе в голоде или истощении - было еще несколько быков, тягловых волов, оставались еще лошади, мулы и, наконец, собаки. Неспособность соблюдать дисциплину, подчиняться одному лидеру, межсемейные ссоры и ненависть преследовали их до самого смертного часа. Они ни разу не поделились друг с другом ни пищей, ни кровом, ни даже надеждами… Именно это лишило их самого действенного психологического оружия в борьбе за выживание и привело к самоуничтожению.
Однако, помимо всех сделанных ошибок, им еще и крупно не везло.
Чарлз Стэнтон вел группу из шестнадцати мужчин, шести Женщин и двух проводннков-индейцев через перевал, но вдруг отказался продолжать путь под тем предлогом, что мулы - имущество Саттера - измучены. Эдди обещал возместить Сатгеру убытки, крича, что двадцать Две человеческие жизни намного ценнее семи мулов, однако Стэнтон был непоколебим. Большинство мужчин и женщин, форсировавших перевал этой ночыо, погибло, а мулы разбрелись по снегу и потерялись.
Партия «сиегоступов», состоявшая из десяти мужчин, физически способных продолжать путь, пяти молодых женщин и двух подростков, форсировала перевал и шесть дней пробивалась через шестнфутовые сугробы при температуре ниже нуля, страдая от слепящего снега и отсутствия пищи. Новая снежная буря обрушилась на них. Стэнтон, слишком ослабевший, чтобы продолжать путь, спас своих спутников от мучительного выбора, заявив им, что догонит нх позже. В гордом одиночестве он умер у края дороги.
Остальные прекрасно сознавали, что погибнут, если не добудут какой-нибудь пищи. Они обсуждали вопрос о том, что придется тащить жребий, кому из них быть убитым н съеденным, но в конце концов решили идти до тех пор, пока кто-нибудь не умрет сам.
Первым умер Лнтошю, мексикансц-настух, за ним дядюшка Билли Грейвс, затем Патрик Доулан, холостяк, затем тринадцатилетний Лемюэл Мэрфи. Лежа в двенадцатифутовой снежной яме, по дну которой сочилась ледяная вода, «они отрывали мясо с умерших, жарили на костре, что собирались съесть немедленно, а остальное подсушивали, чтобы нести с собой». Никто не прикасался к телам умерших родственников.
Продолжавшие экспедицию только благодаря исключительной храбрости Эдди, миля за милей преодолевали мучительный путь на запад. Миссис Фостер пришлось видеть, как сердце ее младшего брата Лемюэла было зажарено на углях и съедено. Позднее наступила очередь миссис Фосдик смотреть, как миссис Фостер вырезала сердце и печень мистера Фосдика и жарила их на огне.
«Не само действие, а необходимость его была унизительной».
Но для убийства двух беззащитных индейцев не было никаких оправданий, как об этом и заявили Эддн и три женщины, бывшие сами на пороге смерти и с трудом передвигавшие ноги, но отказавшиеся прикоспуться к их трупам.
Из десяти мужчин партии «снегоступов» пятеро умерли в пути, двое были убиты. Умер также один подросток. Только двое оставшихся в живых мужчин - Эддц и под- 'росток Фостер - и псе пять женщин (женский пол значительно выносливее, чем мужчины, о чем свидетельствуют бесчисленные истории освоения Дальнего Запада) прибрели к лагерю Джонсона через тридцать три дня после того, как ушли с берегов озера. Ужасающая сага, не имеющая себе равных по страданиям и но неугасимой храбрости!
Медленно двигавшиеся Доннеры так и не догнали основную группу, а остановились в пяти милях к востоку от озера на ручье Адлер, лишенные каких-либо контактов и сотрудничества с главным лагерем. Хижины на озере, покрытые девятифутовым слоем снега, были «холодными и сырыми Пещерами». Мужчины вскоре ослабели настолько, что не могли заготовлять дрова, иосле'дние животные пали, основной пищей были шкуры, которые ранее использовались для крыш. Их кипятили, добавляя туда кости уже съеденных животных, до тех пор, пока они не превращались в желатиноподобную массу. Миссис Рид была в самом опасном положении: ей нужно ' было кормить пятерых детей и еще нескольких подопечных. В хижинах Рида умерли два погонщика - сначала защитник семьи Бзйлнс Уильяме, а затем и Мнлт Эллиот. Старая миссис Мэрфи разрезала тела на куски, и все, за исключением лиц, было съедено.
Умер ребенок Кезеберга, умерла маленькая Кэтрин Пай!,?, умер первый мальчик Эдди, а затем и миссис Эдди, которая последний кусок медвежьего мяса положила в мешок мужу, уходившему с партией «снегоступов». Брн- ны взяли к себе миссис Рид н пятерых ее детей, иначе они тоже погибли бы. Миссис Брин подкармливала имевшейся у нее провизией пятнадцатилетнюю Вирджинию Рид и тем самым спасла девочку. В то же время Брин потребовал от миссис Рид уплаты денег, которые гид был должен ему за предоставленный им ранее скот.
Человеческий характер бесконечно противоречив п весьма интересен.
Помощь, однако, была уже в пути; сколоченная у Сат- тера партии двинулась в путь в начале феврали: семеро мужчин, соисем чужие Доннерам н не имевшие опыта передвижения в горах, совершили с невероятным мужеством Переход за четырнадцать дней. «Каньоны соперничали со взбеси и и! и мне и реками»; температура держалась ниже иу.та; каждый шел, неся на спине вьюк с прокипией весом от пятидесяти до семидесяти пяти фунтов. Они преодолевали один кряж Сьерра-Невады за другим, ночи проводили скорчившись у костра, не имея возможности лечь. Совершая переход через последнюю, самую высокую гряду, спасатели двигались без тропы и знали, что если собьются с пути, то погибнут среди снега и льда.
I Го они отличались величием духа. И победили: Нэд Кофимейер и Джозеф Селе - бывшие моряки; Акилла Глоувер и Септ Моултри - фермеры, эмигрировавшие в Калифорнию в 1846 году; братья Джон и Дэпиэл Родсы. которые прибыли в Калифорнию вместе с мормонами; Ри- знн Дпп Такер, тоже эмигрант.
Спасатели отдохнули пару дней и пустились в обратный путь через снежные завалы с тремя мужчинами, четырьмя женщинами и семнадцатью датьми. Джон Роде нес маленькую Паоми Пайк па спине. Обеспечить запасом провизии пятнадцать человек, оставшихся в лагере, и двенадцать у ручья Адлер - Доннеров, Бринов, Грейвсов, больных и слишком маленьких детей, - они не смогли.
Их продвижение было чрезвычайно тяжелым. Миссис Рид пришлось отослать обратно двух своих детей, слишком слабых для такого пути, не повезло и англичанину Ден- тону, который тихо скончался завернутый в стеганое одеяло, оставленное ему полузамерзшим Дэпом Такером; умерла маленькая Ада Кезеберг. Кофимейер и Моултри с нечеловеческим упорством пробились вперед, отыскали тайник с мясом и вернулись назад к тому моменту, когда у большинства детей силы были на исходе.
Затем в лагерь прибыла вторая спасательная экспедиция, по главе с Джеймсом Ридом, который был подвергнут изгнанию более четырех месяцев назад. Он принес весть о том, что вся северная Калифорния поднялась, услышав о трагедии, и что сильная, отлично снаряженная партия спасателей уже в пути.
Группа детей во главе с Моултри и Кофимейером благополучно добралась до Саттера, а Рид пробился с девятью опытными горцами к озеру. Здесь они застали неописуемую грязь, маленькие дети ослабели настолько, что не могли ходить. Те, кто умер, были съедены.
Рид и его люди двинулись к перевалу с детьми Донне- ра, Рида, Бринами и Грейвсами. И снова мужчины несли детей, и снова по пути па них обрушивались жестокие снежные бури.
В горах он» повстречали Эдди и Фостера, возвращающихся от Саттера с припасами для своих семей. Когда эти (вое достигли озера, их там ждали дурные вести. Кезеберг ¦»знался в том, что он съел последнего из сыновей Эдди, когда тот умер. Старая миссис Мэрфи, которая предпринимала героические усилия, чтобы сохранить жизнь маленькому сыну Фостера, горестно рыдая, рассказала, что однажды ночыо Кезеберг взял Джорджа Фостера к себе в постель, а на следующее утро мальчик был мертв. Кезеберг подвесил тело «у себя на виду на стене хижины» и постепенно съел его. Эдди едва не убил обезумевшего Ке- зеберга.
Теперь Эдди хотел повести через горы остатки партии, однако Тамсен Донпер, находившаяся здесь, на озере, с тремя детьми, знала, что в пяти милях отсюда на ручье Адлер остался ее больной муж, которого она обещала «любить, почитать и слушаться, пока смерть не разлучит их». Она отказалась покинуть его, хотя ему уже осталось недолго жить. Она поцеловала на прощание трех своих девочек, уверенная, что с Эдди они будут в безопасности, и двинулась в обратный путь на восток, к ручью Адлер, где умирал ее муж. Она вернулась, чтобы быть возле своего мужа, который умер на следующий день… и умереть самой, не дождавшись следующей спасательной экспедиции.

@темы: Дикий Запад

---

На сайте www.america-story.ru/ нашла историю Америки
В древние времена жизнь на Земле была трудной и опасной. Как свидетельствуют лучшие голливудские историки, планета была заселена злобными динозаврами, поэтому первым людям приходилось в основном жить на деревьях. Рацион питания их составляли фрукты и коренья. Не было ни пепси-колы, ни Макдональдсов, ни картошки-фри. Как видим, отсутствовали всякие условия для дальнейшей эволюции. Так продолжалось до тех пор, пока не появились первые американцы.

Первые американцы жили в доисторические времена очень разрозненно и даже не догадывались о существовании друг друга.

Так как на первых порах Боинг-747 еще не был изобретен, американцам приходилось жить на разных континентах. Кроме того, у них не было даже своего государства. Но именно благодаря усилиям первых американцев началось настоящее развитие человеческой цивилизации. А динозавры, которым были чужды идеалы свободы и демократии, начали постепенно вымирать. А первые американцы тем временем в считанные годы сделали ряд важнейших открытий. К таковым, например, относились изобретение палки-копалки, каменного топора и колеса. Американцы первыми научились добывать огонь и охотиться со скунсами на выхухолей. Библию, естественно, тоже написали американцы. Так закончилась доисторическая эпоха человечества. Начались средние века...

средние века

Роль американцев в средние века, к сожалению, не столь хорошо изучена, как хотелось бы. Но, судя по дошедшим до нас сведениям из интернета, американцы и в это время, даже не имея своей личной страны, служили делу прогресса и демократии. Известно, что в средние века появились первые предки нынешнего Президента США Джорджа Буша (мл.). Так же известно о десятках изобретениях, сделанных американцами. Порох и динамит, космический корабль на угле и беспроводной сотовый телефон, по которому можно было общаться при помощи азбуки Морзе, американский футбол и конфуцианство – вот далеко не полный перечень этих достижений.

А Европа, хоть нам и нет до нее никакого дела, жила в то время по-прежнему дико. Французы и китайцы, заселявшие в то время Европу, занимались, извините за выражение, феодализмом. И им это нравилось. От феодализма появлялись дети, которых тут же сжигала на костре инквизиция. Европейцы постоянно воевали между собой деревянными палками, поэтому времени на развитие демократии и свободы у них не оставалось. И если бы не американцы, которые учили европейцев прогрессу, то Европа на долгие века могла остаться в средних веках.

В то же время на другом континенте - между Антарктидой и Австралией – жил еще один дикий и темный народ, прозванный русичами. Русичи уже тогда отличались от всего остального человечества по ряду ярких отличительных особенностей. Вместо воды они пили изобретенную американцами водку, по улицам их деревень, состоявших преимущественно из землянок, ходили завезенные американцами медведи. У русичей существовал монархический строй. На троне в течение всех средних веков руководил отсталой страной Иван по прозвищу Грозный. Свое прозвище он получил в честь городка в южных горах. Почему его так прозвали, неизвестно. Да и не сильно и хотелось знать...

Кроме европейцев и русичей в мире существовали и другие народы: монголы, египтяне и евреи. Известно, что евреи, пока не стали американцами, жили бедно и постоянно дрались с египтянами. В свободное от драк время евреи ходили по пустыням и просили милостыню. В итоге им удалось накопить много денег, за что их и приняли в мериканцы...

открытие Америки

Усилиями сотен американских изобретателей, ученых, адвокатов и фокусников на смену средним векам пришла новая эра. И у американцев всей планеты появился наконец шанс обрести государственность. И в один прекрасный день это произошло. Как это нередко случалось в мировой истории, к величайшему событию человеческой цивилизации казался причастен один известный американец, живший в средние века в европейской части Китая. Звали его Христофор Колумб. Христи с детства был смышленым мальчуганом, любил женщин и путешествовать. Больше всего нравилось Колумбу индийское кино (Индия - остров в Северном ледовитом океане - прим. Автора). Поэтому, когда Колумб подрос и потерял девственность, он решил отправиться в путешествие и открыть Индию. Было ему в тот момент 44 года... Плывя на белоснежной океанической яхте в Индию, Христофор задумался: а патриотично ли открывать Индию, не открыв предварительно Америки? И понял, что совсем непатриотично. Развернув яхту и напевая американский гимн, Колумб отправился открывать Америку...

...Было раннее утро, когда яхта со звездно-полосатым флагом пришвартовалась у берегов Америки. Колумба встречали дикие туземцы с духовым оркестром. Местный вождь Монтесума произнес торжественную речь, в которой отметил историческое значение открытия Америки для процветания свободы и демократии во всем мире. Индейцы, которые специально приехали на торжественную церемонию открытия Америки из Индии, хотели записаться в американцы и получить грин-карты. К сожалению, американские типографии не успели напечатать столько грин-карт, поэтому принятие индейцев в американцы было решено отложить на пару сотен лет. А тем временем в Америку со всего мира ехали американцы...

история Дикого Запада

Бессмысленно рассказывать об истории США без упоминания о драматичных событиях, происходивших после открытия Америки.

Как только американцы всего мира узнали, что стали обладателями большого и богатого континента, все они отправились в Америку - на свою историческую родину, где отныне и во веки веков им предстояло жить.

Первые переселенцы встретились на родине с определенными трудностями. Например, индейцы, обидевшись, что их не взяли в американцы, стали вредить переселенцам. По ночам племена гуронов и деловаров с дикими криками нападали на спящих переселенцев и снимали с них скальпы. Днем индейцы, как правило, вели себя более прилично и в основном занимались просушкой снятых накануне скальпов и дегустацией огненной воды, которой с ними щедро и благородно делились американцы.

Конечно, терпеть хулиганские (и чего греха таить, террористические) выходки индейцев, которые никак не могли привыкнуть к свободе и демократии, американцы долго не могли. Поэтому однажды все индейцы были переселены в санатории (недоброжелатели называют эти замечательные дома отдыха резервациями), им дали много денег и огненной воды и поставили охрану, чтобы индейцев никто не обежал. И в итоге все успокоились.

Первые переселенцы занимались в основном скотоводством, скотоложством и строительством городов. Те, кто пас скот, считались ковбоями. Они ездили на лошадях и готовились к выборам кандидата от республиканцев. Иногда участвовали в родео и дружеских перестрелках с шерифами. Эпоха была полна романтики и приключений.

Все переменилось, когда на землю Америки высадились первые африканские гости. Их после недолгого размышления было решено принять в американцы и назвать афроамериканцами. Но не всем это понравилось. Противники темнокожих взяли в руки оружие и стали ругаться со сторонниками темнокожих. Так началась Гражданская война, которая вскоре закончилась. Виновные были наказаны. Примерно в те же годы было решено зваться не просто Америкой, а США. Так красивее. Заодно американцы выбрали первого Президента и на скорую руку написали прекрасную конституцию - пример для всей отсталой планеты.

вторая мировая война

После того, как американцы обрели свою историческую родину и придумали пепси-колу, у них появилось много внешних врагов. Не всем нравилось, что американцы самые умные и красивые. Недоброжелатели решили устроить американцам вторую мировую войну. Почему сразу вторую? Потому что, повторим, в Европе жили дикие люди, которые не знали элементарной арифметики, не говоря уже прочих науках, изобретенных американцами. Как свидетельствуют наши историки, война началась ближе к середине 40-х - с печально знаменитого нападения японцев на Перл-Харбор. Япония (государство в южной части Австралии - прим. Автора) в это время где-то украла несколько списанных американских самолетов и решила напасть на мирный американский флот, который рыбачил в районе Перл-Харбора. Напали японцы вероломно. За месяц до атаки они не предупредили, как полагается, американских военных рыбаков. Поэтому нападение японцев стало неожиданным. Наши моряки не успели даже расчехлить удочки.

После коварной атаки на Перл Харбор американские военные аналитики выписали несколько европейских газет и посмотрели, что в них пишут. Оказалось, что в Европе опять воюют. Некие Гитлер (генеральный секретарь немецкой компартии) и Сталин (канцлер ФРГ) нападали на ни в чем не повинный Лихтенштейн. В войну вот-вот должен был вступить флот Монако и кавалерийская армия Ватикана. В такой ситуации было принято решение вмешаться в конфликт. Заодно и японцам отомстить.

Японцев в Европе наши войска не нашли. В ходе поиска был побежден Гитлер и освобождена вся Европа. Да чего там – весь мир! Правда, выяснилось, что Сталин был не за Гитлера, а против него. Но на ход войны это не повлияло. В конце освободительного марша американской армии было решено точечными ударами уничтожить главарей японских бандформирований.

Удары по Хиросиме и Нагасаки показали, насколько точным и современным является американское оружие, а также насколько точечными могут быть точечные удары. Так американцы выиграли вторую мировую войну...

---

Отряд Доннера

Возможно многие уже знакомы с этой трагической историей, произошедшей в середине 19го века, но я всё равно хотел описать те события, на случай если кто из читателей о них не слышал.

Итак, в 1846м году, наслушавшись историй про волшебные богатые западные берега Америки, успешный и состоятельный бизнесмен по имени Джеймс Рид решил переехать из почти родного Иллинойса (он был родом из Ирландии) в Калифорнию. Путь предстоял неблизкий - приблизительно 4000 километров по полям, лугам, пустыням да горам. Сегодня на машине такая поездка заняла бы полтора дня, но в те далёкие годы людям приходилось трястись по плохим дорогам (а зачастую и по бездорожью) аж по 5 месяцев.

У Джеймса, однако, были весьма веские причины для переезда. Помимо жажды обогатиться Джеймс Рид надеялся что Калифорнийский мягкий климат поможет его жене, Маргарет, избавиться от мигреней. К тому же Джеймс только что закончил читать книгу, написанную Ландсфордом Хэйстингсом (Landsford W. Hastings), в которой описывался ранее неизвестный путь в Калифорнию, который экономил путешественникам целых 500 километров, а то и больше (К сожалению, Джеймс Рид даже не подозревал что путь этот был не испытан, а Хэйстингс не упомянул об этом в своей книге).


Первым делом Джеймс собрал небольшой отряд из желающих переехать в Калифорнию. В него входили несколько состоятельных семей с детьми (от 3х лет), прислугой, домашней утварью, продовольствием и т.д. Всего набралось 32 человека, разместившихся в девяти телегах. Среди прочих в путь решила отправиться даже 70-и летняя мать Маргарет - Сара Кеис, которая не пожелала расставаться с дочерью. Несмотря на преклонные годы, Джеймс был уверен что переезд будет для тёщи комфортабельным - он специально для поездки соорудил огромную чудо-телегу (два этажа, встроенная печь, спальные отсеки с кроватями) для перевозки которой нужно было впрягать восемь быков!


И вот команда отправилась в путь 16го апреля 1846 года, в надежде пройти Скалистые Горы, отделяющие их от Калифорнии, до прихода зимы. По иронии судьбы Ландсфорд Хэйстингс в тот же день приготовился к прохождению того же пути, но следуя из Калифорнии.

Через 3 недели группа примкнула к крупному каравану следовавшему в том же направлении. Через несколько дней, 25го мая, все застряли на несколько дней на переправе (в Канзасе, на реке под названием Большая Синяя Река), так как уровень воды был слишком высок для дальнейшего прохождения. Там путешественники потеряли 70и летнюю Сару и были вынуждены похоронить её на бегу реки. В итоге путники к концу июня потеряли неделю, что только приблизило их к грядущей катастрофе.

Вскоре группа встретилась человеком по имени Клайман (Clyman) - другом Джеймса Рида. Тот сказал что он только что прошел путь, указанный в книге и настоятельно рекомендовал странникам идти испытанной дорогой. Дело в том, что новый путь частично состоял из плох проложенных троп и дорог на которых и пешком тяжело пройти, не то что в громадных телегах. Мало того, нужно было ещё перейти пустыню в Неваде, и малопроходимые переходы в горах. Однако Джеймс Рид проигнорировал своего приятеля, и надеясь наверстать упущенное время, в итоге всё таки отправился по новому пути.

На тот момент группа состояла из 87 человек в 23х телегах и возглавлялась Джорджем Доннером (отсюда и название). По началу всё шло гладко - всю неделю караван шел легко, преодоляя по 10-12 миль в день (что было хорошо), но 6го августа путники нашли записку, оставленную автором вышеупомянутой книги - Хэйстингсом, в которой тот сообщал что впереди лежит непроходимая дорога и советовал свернуть с пути и воспользоваться обходным путём. Тогда Рид отправился на разведку, и вскоре повстречал того самого Хэйстингса. А тот решил примкнуть к группе, так что в лагерь они вернулись вместе, и сообщили о сложной дороге что ждала всех впереди. В Америке уже тогда царила демократия, поэтому было проведено голосование и по желанию большинства вся группа стала прорубаться по непрохоженной тропе. Разумеется скорость им пришлось сбавить (за 6 дней они продвинулись всего на 13 километров). Вскоре стало понятно, что не всем телегам удастся проехать, и многие пожитки придётся бросить. А тут ещё и осень не за горами - конец августа всё таки близится. Настроение резко упало, путники кляли и Хэйстингса, и Рида. А 25го августа скончался от туберкулёза ещё один человек, таким образом группа потеряла уже двоих людей.

В конце концов они всё же вышли к пустыне Большого Солёного Озера. Но и тут их поджидала неприятность - песок оказался влажным, телеги вязли. Изначально предполагалось что уйдёт два дня на пересечение пустыни, но вышло не так. К концу третьего дня запасы воды подходили к концу, несколько быков сбежало, другие полегли. В итоге пропало 32 животных и 4 телеги. Что бы пополнить запасы еды, два человека было отправлено в близлежащие поселения с деньгами. Тем временем ещё несколько дней ушло на восстановление сил. А пока отдыхали наступила осень, и горы впереди припорошило снегом.


Неудивительно что на тот момент настроение у людей упало - ниже некуда. Люди постоянно ссорились, ругались. Однажды пара телег сцепились друг с другом, и кучер с одной со злости начал хлестать быков соседа (соседом, кстати, оказался уже известный нам Джеймс Рид). Рид наорал на мужика, приказал ему остановиться. После словесной перепалки Рид в сердцах ударил соперника ножом в живот (с летальным исходом). Тут же случился самосуд, голосовали за повешение, но в итоге обошлось изгнанием. Так Джеймс Рид покинул группу и уехал со своими домочадцами в западном направлении.

Дальше - больше. Благодаря Риду, убившего кучера Старик, путешествовавший с ним остался без средства передвижения и был вынужден идти пешком. Разумеется долго такое продолжаться не могло, вскоре у него опухли ноги, он начал отставать. Путешественники позже вспоминали, что он просился в телегу к любому кто его подберёт, но его мольбы остались без ответа. В результате, 7 октября, он совершенно ослабнув остался в одиночестве, и надо полагать, вскоре пропал. 12 октября группа была атакована местными индейцами, которые убили 21 быка.

Вскоре оставшиеся в живых вышли к подножию Сьерра-Невады. Тут наконец удача улыбнулась странникам - один из людей посланных ранее за продовольствием вернулся с мясом, мукой, а также с двумя индейцами-проводниками. Те сообщили что дорога через горы есть, но обещает быть сложной. Путники решили отдохнуть и таким образом потеряли ещё 5 дней.

Когда же они наконец возобновили путь, в горах их настиг снег. Пробираясь по сложной дороге, телега Доннера сломалась, и группа поехала дальше без него. Доннер с семьёй и прислугой остался ремонтировать поломку, но вскоре сильно поранил руку, чем задержал прогресс ещё больше. Тем временем снег продолжал идти, и снегопад был страшный, говорили что это оказалось самой снежной зимой за долгое время. За короткий срок выпало больше 6 (!) метров снега. После нескольких неудачных попыток пробраться через хребет, путешественники поняли что застряли на горе до конца зимы.

К концу ноября бедолаги убили и съели последнего быка. Вскоре после этого выпало ещё полтора метра снега. Ситуация была - хуже некуда. Вскоре людям пришлось варить супы из шкур животных, есть кору с деревьев и в буквальном смысле обгладывать кости. Пытались охотиться, но безрезультатно. 15 декабря скончался от голода первый человек. Это сподвинуло некоторых на отчаянный шаг - надев снегоступы 9 мужчин, 5 женщин и 1 ребёнок отправились к перевалу пешком в надежде пройти оставшиеся 160 километров к ближайшему форту. На шестой день пути еда кончилась, и ещё сутки путники продолжали идти, сжигая последние силы. По дороге один человек выбился из сил и добровольно остался замерзать. Остальные прошли ещё немного, но вскоре были заметены снегом. Тут скончались ещё 4 мужчины, а выжившие от отчаяния были вынуждены есть павших. В итоге они всё таки дошли до форта, потеряв при этом пятерых.

Вскоре выслали спасательную миссию и после нескольких дней спасатели нашли лагерь с голодающими людьми. Их глазам предстала страшная картина: 12 человек погибли, многие из живых были при смерти или лишились ума. Хуже всего было то, что эвакуировать всех спасателям было не под силу - не хватало вьючных животных. Из 48 человек за первую ходку смогли вывезти только 23, двое из которых по дороге всё таки скончались. Только к первому марта спасатели смогли вернуться за оставшимися. К тому времени скончалось ещё несколько человек, а оставшиеся в живых были вынуждены заниматься каннибализмом. После этого спасатели возвращались ещё несколько раз, вывозя пострадавших по мере сил. В итоге 46 человек погибло, 41 выжил. Из них многие потеряли рассудок, пострадали от отморожения.

Новости о трагедии разошлись по стране, и путь Хэйстингса был заброшен путешественниками. Однако несколько лет спустя, в разгар золотой лихорадки, более 100 тысяч человек прошло через перевал, который отнял столько жизней. Местное озеро было названо "Озеро Доннера" честь павших и выживших, и сейчас является довольно популярным местом.

отсюда anton980.livejournal.com/43120.html там с фотографиями

*Задумчиво* Жаль, что нет схемы чудо-фургона Рида, я бы с интересом изучила этот двухэтажный вагон.

Ровно полтора века тому назад здесь отдыхала знаменитая партия переселенцев на Запад, которую возглавляли Джордж Доннер и Джеймс Рид. На этом месте они отмечали 4 июля 1846 года, 70-ю годовщину независимости США. Утром они собрались вокруг флага страны, и полковник Рассел зачитал текст Декларации независимости. Потом все прокричали «ура» и устроили канонаду из ружей и пистолетов. Расстеленную на земле скатерть украсили бутылки виски для взрослых и лимонада для детей. На закуску были мясо только что убитого бизона, вареная фасоль, хлеб и дикий чеснок. Каждый тост сопровождался залпами из оружия и патриотическими песнями. Джеймс Рид налил стакан бренди и, повернувшись на восток, выпил за друзей, оставшихся в штате Иллинойс.

Через много лет его дочь, Вирджиния Рид, вспоминала: «Друзья моего отца в Спрингфилде подарили ему перед отъездом бутылку выдержанного бренди. Они договорились, что он откроет ее в определенный час этого знаменательного дня и будет пить за них, повернувшись на восток. Аналогичную бутылку должны были открыть его друзья в Иллинойсе и, повернувшись на запад, выпить за его успех».

Эта счастливая компания даже в самом кошмарном сне не могла увидеть ужасов, ожидавших ее на пути в Калифорнию. Стремясь сократить маршрут, они послушались совета Лэнсфорда Хастингса, который в своей книге «Руководство для эмигрантов, отправляющихся в Орегон и Калифорнию» предлагал дорогу покороче, вокруг пика Гумбольдта. Проследовав этим маршрутом, партия застряла в пути на лишних два месяца и не успела до зимы преодолеть горы Сьерра-Невада.

Они еще не знают, что по дороге Джеймс Рид на запряженной волами повозке решит обогнать телегу своего приятеля, Джона Снайдера, которому не понравится перспектива следовать за ним и задыхаться от пыли. В завязавшейся потасовке Джеймс заколет Джона ножом, будет изгнан из партии и отправится один в Калифорнию, чтобы позднее организовать помощь умирающим от голода членам партии.

Застрявшая в горах Сьерра-Невада партия Доннера вначале будет питаться мясом сдохших лошадей и быков, потом дело дойдет до собак. Когда и это мясо было съедено, озверевшие от голода люди начали есть трупы умерши х товарищей по несчастью. При этом они договорились обмениваться трупами членов семей, чтобы не есть мясо родственников и собственных детей. Когда весной из Калифорнии пришли спасатели и помогли оставшимся в живых преодолеть перевал и вернуться в цивилизацию, не все члены партии к ним присоединились. Тэмсен, жена умирающего от гангрены руки руководителя партии, Джорджа Доннера, отказалась оставить мужа. Отказался быть спасенным и Льюис Кессенберг, который боялся, что в долине Калифорнии его казнят за то, что убивал соседей ради мяса. После смерти мужа Тэмсен пришла в шалаш Льюиса и осталась там, чтобы обеспечить его едой еще на пару месяцев. Только поздней весной 1847 года Кессенбергу надоела мясная пища. Он с видимой неохотой решил спуститься в долину и 25 апреля пришел на ранчо Джонсона.

Из 85 человек этой застрявшей в горах партии Доннера погибло и было съедено товарищами по несчастью 36. Э то была величайшая трагедия в истории переселения американцев на берега Тихого океана. Выжившие члены семей Доннера, Рида и других участников той несчастной партии сделались знаменитыми во всей Америке. О них писали газеты и журналы, написаны многочисленные книги, сняты кинофильмы. Люди превратились в легенду.
отсюда: www.america-story.ru/flora-527.html

Рид, похоже, до Калифорнии добрался... А вот по этим данным, ушел он от отряда Доннера один, без домочадцев:
Ужасы у озера Доннера
Другой поход имел весьма печальное завершение. Случилось это в Калифорнии на горном перевале Тракки, у озера, чье нынешнее название дано в память о трагических событиях зимы 1846/1847 годов.
Калифорнийская золотая лихорадка была в разгаре. В Калифорнию съезжались сотни тысяч людей - бандитов, авантюристов, просто бедняков, мечтающих выбиться из нищеты... Призрак богатства манил сюда и более-менее благополучных граждан. Таковыми были и члены так называемого Отряда Доннера. Говорят, сагитировали их ехать в Калифорнию два человека - Джекоб Доннер и Джеймс Рид. Так это или нет, в городе Спрингфилд (штат Иллинойс) два-три десятка граждан продали свои дома, фермы, бизнес, купили на вырученные деньги лошадей, повозки, кое-какое снаряжение и припасы. Среди переселенцев были и такие романтики, как лесоруб Стэнтон, известный среди горожан как неплохой поэт.
В апреле 1846 года вереница повозок двинулась через континент. Отряд, состоящий из около сотни человек, включая женщин и детей, возглавляли упомянутые Доннер и Рид. Путь был труден. Движимое имущество загрузили в повозки, так что место там оставалось только для кучера - всем остальным пришлось большую часть дороги идти пешком. Калифорнийского хребта Сьерра-Невада переселенцам удалось достичь только в октябре. По дороге уменьшились их денежные средства, припасы истощились.
К тому времени Джеймс Рид не поладил с кем-то из попутчиков и случайно убил его в драке. За это он был изгнан из отряда и продолжил путь в одиночку. Рид значительно опередил медлительный обоз, добрался до Калифорнии и в городке по ту сторону гор дожидался прибытия своей оставшейся в отряде семьи.
Пространные рассказы о злоключениях группы Доннера порой столь противоречат друг другу, что трудно понять, каков был истинный ход событий. Я перескажу здесь только одну из версий.
В октябре горные перевалы уже были покрыты снегом, начались метели, и местные жители уговаривали Доннера со товарищи переждать с переходом до весны. Трудно понять, что побудило переселенцев принять иное решение - истощение денежных средств или жажда побыстрее достичь золотых приисков. Возможно, индейские проводники, соблазнившись предложенными деньгами, махнули рукой на опасности горных троп и решили не отговаривать нанимателей от рискованного предприятия. Отряд, едва ли адекватно оснащенный и состоящий из людей без опыта зимних путешествий по диким местам, пустился в переход через горы.
На перевале Тракки у одноименного тогда еще озера на подходах к вершине отряд оказался 28 октября. Внезапно начался мощный снегопад, поднялся сильный ветер, переросший в буран. Люди кинулись спешно разбивать палатки. Однако те не были приспособлены для таких условий, да и навыков у членов отряда, по всей видимости, не доставало. Палатки поставили наспех, кое-как, так что их продувало.
По другим сведениям, даже палаток в достаточном количестве не имелось, так что пришлось сооружать импровизированные убежища, стягивая тенты с повозок и вообще применяя всё, что только нашлось подходящего среди имущества. Попытались соорудить навесы из кустарника и елового лапника, но получить надежную защиту от вьюги так и не удалось.
Когда метель миновала, оказалось, что слой снега в окрестностях вырос так, что люди в нем увязали по пояс. Вскоре убедились, что попытки продолжить путь и перейти перевал безнадежны. Надежды найти в окрестностях дичь оказались тщетны - бураны вынудили зверей покинуть местность, а запасы провизии у завязших на месте путников сокращались. Пришлось забивать скот и лошадей.
Немного выждав, предпринимали новые попытки прорваться через перевал. И опять это не удавалось. А день проходил за днем, неделя за неделей, уже наступил декабрь. Не умея как следует устроить временные жилища, люди были измучены холодом, тем более что не всегда удавалось погреться у костра - снег или ветер гасили огонь. Кончились говядина и конина; на мясо принялись забивать собак.
17 декабря группа из 16 человек во главе с поэтом Стэнтоном предприняла отчаянную попытку прорваться через перевал, чтобы привести помощь к оставшимся в лагере. Через три дня мучительного, медленного пути началась вьюга. Снег ослепил Стэнтона; теперь он едва мог идти, а через еще два дня окончательно выбился из сил. Опустившись на снег, Стэнтон нашел в себе силы развести небольшой костер и написать прощальное стихотворение для своей матери. Спустя два-три часа его не стало.
Путь небольшой группы через горы продолжался 32 дня. Только семь человек из нее смогли перейти через перевал и добраться до лагеря индейцев по ту сторону гор. Вид этих людей был ужасен, они были обморожены, истощены, полубезумны, едва могли объяснить, что случилось с ними на перевале и какова судьба оставшихся у озера. Имелись основания предположить, что несколько членов группы по дороге стали жертвами каннибализма...
Известный калифорнийский пионер капитан Саттер принялся спешно снаряжать спасательную экспедицию, к которой тут же присоединился и Джеймс Рид, так и не дождавшийся прибытия своей семьи. Однако по пути спасателям пришлось преодолеть немало преград, основными из которых были все те же снегопады, заносы и снежные бури. К озеру первая спасательная группа пробилась только 19 февраля.
Картину, открывшуюся глазам прибывших, не буду описывать сколько-нибудь подробно, ибо эта тема уже не из области ОБЖ, а для романа ужасов. Упомяну лишь, что убежища, кое-как сооруженные, практически разрушились. После окончательного истощения провианта люди варили и ели кожаные вещи, а там дошло до каннибализма, страшные следы которого были видны по всему пространству лагеря. Среди трупов оказалось 48 полумертвых людей. Многие из них лишились рассудка. Тем временем спасатели едва могли оказать выжившим полноценную помощь, а тем более вывезти их - в группе не оказалось достаточного количества лошадей, а два других спасательных отряда застряли в пути...
Обратный путь спасателей со спасенными также был чрезвычайно труден. Многие из путников умерли по дороге.
Вскоре после завершения спасательной операции выжившие члены Отряда Доннера предстали перед судом по обвинению в убийствах и людоедстве. Судьи, выслушав показания подсудимых и свидетелей о пережитых людьми кошмарах, вынесли вердикт - обвиняемые неподсудны, ибо такие страдания лишают рассудка любого, даже самого сильного человека.
Немало книг написано о трагедии Отряда Доннера, но их авторы заняты более живописаниями ужасов. Куда меньше места уделяется анализу ошибок, приведших к трагическому исходу этого похода. Что ж, многие из них и так очевидны. Подчеркнем лишь отсутствие нужной для зимнего перехода экипировки, а также знаний и опыта, без которых нечего отправляться в зимний поход, тем более через горы.
отсюда www.school-obz.org/topics/fen/002.htm

@темы: Дикий Запад

---

РИЧАРД КОННЕЛ
САМАЯ ОПАСНАЯ ДИЧЬ
Справа от нас и находится этот чертов остров, - кивнув в сторону океана, произнес Витней.
- Скажите, ведь это всего-навсего красивая легенда, не правда ли? спросил Рейнсфорд.
- Не знаю. На старых морских картах он так и назван "Piege a Bateaux", "ловушка кораблей", - задумчиво проговорил Витией. - Как вы видите, само имя говорит за себя. К тому же моряки действительно боятся этого места. Я не знаю причины. Впрочем, какое-то старое матросское суеверие...
- Странно, я никак не могу его разглядеть, - заметил Рейнсфорд, всматриваясь в темноту тропической ночи.
- У вас же хорошие глаза, - засмеялся Витней. - Я помню, как вы более чем с трехсот метров увидели эту полосатую тварь, тигра, который подкрадывался к нам в джунглях, а теперь вы не можете разглядеть целый остров, находящийся в шести километрах.
- Действительно, ничего не вижу, - согласился Рейнсфорд. - Уф! Не ночь, можно сказать, а мокрый бархат...
- В Рио будет совсем светло, - пообещал Витней. - Судну осталось плыть несколько часов... Надеюсь, ружья для охоты на ягуара уже прибыли от Пюрея. Мы неплохо поохотимся на Амазонке. Великолепный спорт - охота!
- Самый прекрасный спорт в мире! - воскликнул Рейнсфорд.
- Для охотника, - поправил Витней, - но не для дичи.
- Не говорите глупостей, Витней, - сказал Рейнсфорд. - Вы же охотитесь на крупную дичь, а не занимаетесь философией. Кого волнуют переживания зверя?
- Может быть, его самого, - заметил Витней.
- Ба! Ему не хватит ума для этого.
- Думаю, он чувствует по крайней мере одну вещь: страх. Страх перед болью, страх перед смертью...
- Сказки! - засмеялся Рейнсфорд. - Это жара вас размягчила, Витней. Будьте реалистом! Мир разделен на две категории: охотников и тех, на кого охотятся. К счастью, мы с вами охотники... Не кажется ли вам, что мы уже прошли тот самый остров?
- Я этого не заметил, слишком темно. Но надеюсь...
- Почему?
- Все потому же. У этого места репутация... понимаете, плохая репутация.
- Каннибалы? - подсказал Рейнсфорд.
- Не совсем. Даже каннибалы не согласились бы жить на этом острове. Никто не знает, почему он так хорошо известен матросам. Вы не заметили, сегодня у них особенно взвинчены нервы?
- Да, пожалуй. Теперь, когда вы мне сказали, я нахожу, что они слегка не в себе. Даже капитан Нельсен...
- Да, старый швед, который готов собственной персоной заглянуть в зубы дьяволу, и тот, по-моему, сдал. Сегодня в его глазах было такое выражение, словно он чего-то ждет, ждет и боится. "У этого места, сэр, плохая слава, сказал он мне. Затем вполне серьезно спросил: - Вы ничего не чувствуете? Как будто сам окружающий воздух стал чумным, а?" И, не дожидаясь ответа, ушел в каюту. Не смейтесь, Рейнсфорд, признаюсь, что после его слов я действительно почувствовал себя не в своей тарелке... Кстати, смотрите, ветер стих. Море спокойно. К тому же, кажется, мы приближаемся к острову. Да, так оно и есть! В стороне что-то темнеет...
- Чепуха! - сказал Рейнсфорд. - Страхов какого-то суеверного моряка оказалось достаточно, чтобы заразить всех на борту.
- Возможно. Но мне иногда кажется, что моряки от природы одарены каким-то особым, сверхъестественным чувством, интуицией, если хотите, которая предупреждает их о надвигающейся опасности. Там, где человек один на один с природой, это свойство отнюдь не лишнее... Иногда я думаю, что опасность нечто осязаемое, и у нее своя длина волны, как у звука или у света. Тогда, можно сказать, любое опасное место исторгает свои волны. Почему бы и нет? Сейчас, например, я радуюсь, что мы удаляемся от этого неприятного места... Пожалуй, я пойду к себе, Рейнсфорд.
- К сожалению, мне не хочется спать, Витней. Вы же идите, а я выкурю еще одну трубку на корме.
- Тогда спокойной ночи, Рейнсфорд! Увидимся за завтраком.
- Спокойной ночи, Витней.
* * *
Ничто не нарушало могильной тишины ночи, когда Рейнсфорд остался один. Только тяжелая пульсация машины в ведрах корабля да усталое трение и плеск волн за кормой скрашивали размеренный ритм хода. Откинувшись в шезлонге, Рейнсфорд задумчиво посасывал любимую пенковую трубку. Сладостное оцепенение этой южной тропической ночи охватило его. "В такую темень, - подумал он, можно спать, не закрывая глаз, ночь вполне заменит веки".
Неожиданный шум за бортом заставил его привстать с места. Далеко справа Рейнсфорд услышал, в этом он мог не сомневаться, самый знакомый из всех звуков. Где-то далеко в ночи, кажется в районе загадочного острова, трижды выстрелили из ружья. Рейнсфорд, пожалуй, вслушайся бы он чуточку внимательнее, готов был поклясться, что точно определил марку оружия.
Охотник вскочил с жалобно заскрипевшего шезлонга и бросился к поручням. Увы, увидеть что-либо там, откуда донеслись выстрелы, - все равно, что пытаться разглядеть в темной комнате незнакомый предмет, да еще закрытый покрывалом. Рейнсфорд взобрался на поручень, чтобы получше видеть, и застыл там, словно каменное изваяние. В то время, когда он наклонился, вслушиваясь в ночь, легкий толчок волны накренил судно, и трубка, его знаменитая пенковая трубка, задев за какую-то снасть, выскользнула изо рта. Пытаясь ее поймать, Рейнсфорд качнулся вперед. Хриплый крик вырвался у него из горла, когда он, теряя равновесие и нелепо размахивая руками, стал валиться за борт. Этот крик сразу же захлебнулся, когда теплая, как кровь, вода сомкнулась над его головой.
...Рейнсфорд вынырнул на поверхность и принялся бороться с неподатливой темной водой, стараясь подняться как можно выше, чтобы закричать, но упругие мягкие волны насмешливо били его в лицо, в глаза, в ноздри. И когда он открыл рот, крик его, хрип его, клекот его был настолько слаб, что он сам ничего не услышал. Рейнсфорд яростно бросился плыть вслед за удаляющимися огнями судна, но, не проплыв и ста метров, остановился. К нему вернулись рассудок и способность соображать. В первый раз за всю свою полную опасностями и приключениями жизнь он оказался в таком отчаянном положении. У него оставался один-единственный шанс, что его крик будет услышан на корабле, но этот шанс был ничтожно мал и с каждой секундой уменьшался, по мере того как судно исчезало в ночи. С большим трудом Рейнсфорд освободился от одежды, приподнялся над водой и закричал изо всех сил. Бортовые огни были теперь совсем бледными светлячками, готовыми вот-вот исчезнуть. Затем их поглотила ночь.
Рейнсфорд вспомнил о ружейных выстрелах. Они слышались справа, и он, экономя силы, поплыл в том направлении. На мгновение мелькнула мысль: он исчез с корабля вблизи загадочного острова. Что ж, легенда получила новое подтверждение...
В течение времени, которое показалось ему бесконечным, он боролся с морем. В отчаянии Рейвсфорд считал движения рук, загребавших воду, может быть, осталось сделать еще около сотни гребков, затем... Рейнсфорд услышал крик, он доносился со стороны острова. Это был пронзительный вой какого-то зверя, выражавший крайнюю степень тоски и отчаяния. Рейнсфорд смертельно устал, он даже не пытался определить, что это за крик и кому он принадлежит. Собрав последние силы, он поплыл в направлении берега.
Вопль - так кричит смертельно загнанный зверь - ему удалось услышать еще раз, затем крик был оборван сухим и отрывистым выстрелом. "Пистолет", автоматически отметил Рейнсфорд, продолжая свой бесконечный заплыв. Прошло десять минут, и тренированный слух охотника уловил шум иного рода, самый приятный из того, что ему когда-либо доводилось слышать. Тяжелый рокот и раскаты волн, разбивающихся о скалистый берег.
Рейнсфорд оказался на камнях раньше, чем успел их увидеть. Теперь он был прижат к их массе упругими волнами и смог немного отдышаться. Затем, собрав последние силы, он стал выбираться из карусели прибоя. С большим трудом Рейнсфорд взобрался на скользкую вершину огромного камня и уже на последнем дыхании, с дрожащими руками и ногами финишировал где-то на самом верху, на узкой полоске песка.
Темные джунгли вплотную подступали к скалистому, обрывистому берегу. Какая опасность подстерегает его здесь, в густом сплетении кустарников и деревьев? Думать сейчас об этом не было сил и, пройдя несколько метров, Рейнсфорд повалился на жесткие листья. Это был самый глубокий сон, которым когда-либо доводилось спать Рейнсфорду...
Он медленно открыл глаза и увидел солнце. По положению светила на небе он понял, что сейчас уже далеко за полдень. Сон вернул силы и разбудил чувство голода. Облегченно вздохнув, Рейнсфорд осмотрелся. "Там, где стреляют из пистолета, есть и люди. Там, где есть люди, есть и пища..." Нехитрая логическая задачка с неразгаданным концом. "Что за люди живут на этом острове?.."
Беспрерывная бахрома, запутанных и искромсанных джунглей окаймляла берег. Никаких следов человека, ни намека на звериную тропу в глухом переплетении трав, кустов и деревьев. Шлепая босыми ногами по лужам воды, Рейнсфорд двинулся вперед. У того места, где он ночью вылез на берег, Рейнсфорд остановился. Какой-то раненый зверь, судя по следам, довольно крупный хищник, поломал в этом месте густые заросли кустарника. Растения были раздавлены, мох был вырван с корнем. В одном месте на траве выделялось пятно темно-красного цвета. Внимание Рейнсфорда привлек маленький блестящий цилиндрик. Это была пустая гильза.
"Двадцать второй калибр, - определил Рейнсфорд. - Вот что странно... Это было довольно крупное животное. Охотнику нельзя отказать в смелости атаковать такого зверя с ружьем столь малого калибра! Совершенно ясно, что животное яростно защищалось... Три первых выстрела, которые я услышал, были произведены тогда, когда охотник спугнул и ранил зверя, последний - когда шел по его следу и здесь прикончил".
Рейнсфорд внимательно исследовал почву вокруг и обнаружил то, что надеялся найти, - отпечатки охотничьих сапог. Они были повернуты в сторону прибрежных камней и терялись в том же направлении, в котором он шел. С жадным нетерпением Рейнсфорд, время от времени скользя на гнилой ветке или шатком камне, заспешил по следу, чуть ли не надеясь догнать этого "волшебного стрелка". На остров начинала спускаться ночь, и Робинзон рисковал потерять спасительные следы своего Пятницы...
* * *
Угрюмый мрак снова покрыл и море и джунгли, когда Рейнсфорд заметил огни. Он увидел их на излучине берега. Сначала ему в голову пришла мысль, что он находится перед деревней, так как огней было слишком много. Но по мере того как он продвигался вперед, Рейнсфорд с изумлением увидел, что огни сконцентрированы в одной точке. Это была огромная постройка, нелепое сооружение, увенчанное по углам квадратными башнями, которые терялись в темноте. Взгляд Рейнсфорда различил неясные контуры грандиозного замка. Он возвышался на высоком обрывистом берегу. С трех сторон скалы на брюхе сползали к воде, и здесь, в полной темноте, море лизало их хищно изогнутые спины и жадные обвислые губы.
"Мираж или замок Синей Бороды", - подумал Рейнсфорд, подходя к огромным металлическим воротам с острыми железными пиками. И, только потрогав их рукой, он убедился, что глаза его не обманули. Каменные, щербатые ступени были вполне реальны, массивная дверь с молотком в виде ухмыляющейся рожицы сатира была тоже реальной, и тем не менее на всем лежал отпечаток чего-то неестественного.
Рейнсфорд поднял тяжелый дверной молоток, которым, видимо, давно уже никто не пользовался, и опустил его. И тут же вздрогнул от удара, подобного звуку гонга. Металлическая створка двери гудела и вибрировала. Рейнсфорд снова поднял молоток, как дверь вдруг резко распахнулась, так резко и стремительно, словно ее отбросила стальная пружина. Рейнсфорд застыл от неожиданности, прикрыв глаза ладонью. Он стоял в лучах яркого света, который широкой рекой лился из дверного проема.
Первое, что он увидел, открыв глаза, был человек. Самый высокий из тех гигантов, которых ему когда-либо доводилось встречать. Гигант, крепко сложенный, с черной бородой, доходившей ему чуть ли не до пояса. Человек держал в руке длинноствольный револьвер и целил его прямо в грудь Рейнсфорду. Два маленьких, горящих, как уголья, глаза не отрываясь, смотрели в лицо Рейнсфорду.
- Не бойтесь, - сказал Рейнсфорд, как ему казалось, с обезоруживающей улыбкой. - Я не вор, я упал с судна. Меня зовут Санжер Рейнсфорд...
Взгляд незнакомца по-прежнему был мрачен, револьвер с той же твердостью и решительностью был направлен в грудь Рейнсфорду. Ничто не говорило о том, понял ли незнакомец слова охотника, или по крайней мере слышал ли он их. Человек был одет в черную, отделанную атласом и мехом куртку, напоминающую униформу лакея.
- Меня зовут Санжер Рейнсфорд, я из Лондона, - снова начал Рейнсфорд. - Я упал за борт... Я хочу есть.
Вместо ответа гигант взвел курок. Затем Рейнсфорд увидел, как его рука тянется в голове в воинском приветствии. Гигант щелкнул каблуками и встал по стойке смирно. По широкой мраморной лестнице спускался высокий, прямой человек в темном вечернем костюме. Отстранив гиганта, он приблизился к Рейнсфорду и протянул ему руку. Ясным голосом, с легким, едва заметным акцентом он сказал:
- Это большая честь для меня принять Санжера Рейнсфорда, знаменитого охотника.
Машинально Рейнсфорд пожал ему руку.
- Я прочел одну из ваших книг об охоте на снежного барса в тибетских горах, - объяснил хозяин. - Мое имя генерал Жофр... Будем знакомы!
Рейнсфорда поразила удивительная красота этого человека, своеобразие его лица. Это был высокий, стройный, изящный джентльмен, уже начавший стареть, с великолепными седыми волосами цвета платины. Правда, густые брови, усы, борода-эспаньолка были черны, как ночь, из которой только что вышел Рейнсфорд. Темные глаза, слегка выдающиеся скулы, тонкий, с горбинкой нос, худое нервное лицо матового цвета - лицо аристократа и в то же время человека, привыкшего командовать...
Обернувшись к гиганту, генерал сделал ему знак рукой. Гигант убрал пистолет, отдал честь и отступил в сторону.
- Жан - существо невероятной силы, - заметил генерал. - К несчастью, он глухонемой. Простое создание, но невероятно жесток...
Тонкая улыбка тронула губы генерала.
- Не будем здесь задерживаться. Мы поговорим позже. А сейчас вам нужны одежда, еда и хороший отдых. Здесь вы можете на это рассчитывать.
Вновь появился слуга, и генерал заговорил с ним, шевеля одними губами и не издавая ни единого звука.
- Идите за ним, мосье Рейнсфорд, - сказал генерал. - Я как раз ужинал, когда появились вы. Я вас подожду. Мне кажется, что мои костюмы придутся вам впору.
Следуя за молчаливым гигантом, Рейнсфорд оказался в большой комнате с потолочными балками, с коврами, завешенными оружием, с огромной кроватью под балдахином, которая могла бы вместить сразу шесть человек. Жан достал вечерний костюм, и, надевая его, Рейнсфорд обратил внимание на то, что костюм сшит у лучшего лондонского портного, в числе клиентов которого, очевидно, не было человека ниже, чем в ранге герцога.
Обеденный зал, куда ввел Рейнсфорда Жан, был замечателен. На нем лежал отпечаток пышного средневекового великолепия. Обшитый дубовыми панелями, с высоким потолком, широким обеденным столом, за которым свободно могли бы одновременно разместиться человек сорок, он был похож на пиршественный зал феодального барона. Вокруг из стен выступали чучела голов животных: львов, тигров, слонов, лосей, медведей - великолепные экземпляры, которые когда-либо доверялось встречать Рейнсфорду. Генерал сидел в конце стола. Увидев гостя, он улыбнулся и предложил:
- Вы будете пить вечерний коктейль, мосье Рейнсфорд?
Коктейль был изумителен. Рейнсфорд отметил изысканность сервировки стола: белоснежная скатерть, хрусталь, серебро, фарфор. Как бы извиняясь, генерал сказал:
- Мы делаем все, что в наших силах, чтобы сохранить здесь все блага цивилизации. Я вас прошу не обращать внимания на кое-какие несовершенства... Мы находимся далеко от проторенных дорог, не правда ли? Вы не находите, что шампанское несколько пострадало от долгого путешествия?
- Что вы, генерал! Шампанское просто великолепно, - заявил Рейнсфорд.
Он видел в генерале интеллигентного человека, приветливого хозяина, настоящего джентльмена, и это нравилось Рейнсфорду. И тем не менее что-то в нем внушало неясную тревогу. Каждый раз, когда Рейнсфорд поднимал голову, он встречался с оценивающим взглядом хозяина.
- Возможно, вас удивило, что мне известно ваше имя, - сказал генерал. - Но я прочел все, что касается охоты, на испанском, английском, французском и немецком языках. Видите ли, у меня только одна страсть в жизни - охота!
- У вас собраны превосходные трофеи, - заметил Рейнсфорд, указывая глазами на головы животных. - Ваш кейптаунский буйвол самый большой из виденных мной...
Генерал ответил не сразу. Загадочная улыбка появилась на его губах.
- Нет, мосье Рейнсфорд, вы ошибаетесь, кейптаунский буйвол не самая опасная дичь в мире.
Он пил вино маленькими глотками.
- Здесь, на острове, в моем заповеднике, я охочусь действительно на самую опасную дичь.
Рейнсфорд удивился:
- На этом островке есть крупная дичь?
Генерал утвердительно кивнул и с гордостью произнес:
- Самая крупная в мире...
- Правда?
- Ох! Разумеется, в прямом смысле здесь ее нет. Необходимо было, чтобы я заселил остров...
- Что же вы привезли? Тигров?
Генерал снисходительно улыбнулся.
- Нет, - сказал он, - охота на тигров перестала меня занимать несколько лет назад. Я исчерпал их возможности. Скучно... Они не бросают меня в дрожь, как прежде. Это не настоящая опасность, мосье Рейнсфорд, а я живу для настоящей опасности...
- Но какая же дичь... - начал Рейнсфорд.
- Сравнится с тиграми, хотели сказать вы? Нет, мосье Рейнсфорд, и еще раз нет! Я знаю, вас это позабавит, но мне удалось осуществить одну идею. Я изобрел новую сенсацию... Вы разрешите налить вам портвейну, мосье Рейнсфорд?
- Спасибо, генерал.
Хозяин наполнил два бокала и продолжал:
- Одних бог создал поэтами, других - королями, третьих - нищими. Меня же он сделал охотником. Моя рука создана для гашетки, не раз говорил мой отец. Это был очень богатый человек, хозяин одной латиноамериканской республики и ярый охотник. Мне не было и пяти лет, когда я получил от него в подарок маленькое ружье, сделанное специально для меня по заказу, чтобы стрелять воробьев. Я его использовал не по назначению и убил несколько чужих индюков, он меня не наказал, а поздравил за точность стрельбы. Первого ягуара я убил в возрасте десяти лет. С тех пор вся моя жизнь - это только продолжительная охота, не более. Я пошел в армию, некоторое время командовал кавалерийским подразделением, но только охота всегда интересовала меня по-настоящему. Я охотился почти во всех странах мира, почти на все виды дичи. Невозможно перечислить количество убитых мною животных...
Генерал затянулся сигаретой.
- То, что творилось дома, меня не интересовало. После государственного переворота я покинул страну. Было бы неосторожностью оставаться там сыну смещенного диктатора, который пусть и не занимается политикой, а любит только охоту. Многие из хунты потеряли все свое состояние. Что же касается меня, я давно стал космополитом и, к счастью, перевел крупные суммы в американские банки, благодаря чему мне не пришлось открывать чайный салон в Монте-Карло или работать шофером такса в Париже. Естественно, я продолжал охотиться: гризли в ваших Скалистых горах, крокодилы Ганга, носороги Восточной Африки... Именно в Африке со мной дурно обошелся этот кейптаунский дьявол, из-за которого я шесть месяцев провалялся в кровати. Сразу же после болезни я отправился охотиться на ягуаров Амазонки, так как слышал, что они необыкновенно хитры. Это оказалось неправдой...
Генерал вздохнул.
- Они были не на высоте... Тем более для такого хладнокровного охотника, каким являюсь я, да еще вооруженного ружьем большого калибра. Это было горьким разочарованием для меня... Однажды ночью я лежал в палатке со страшной головной болью, когда спасительная мысль пришла мне в голову. Охота начинала мне надоедать! А ведь охота - это вся моя жизнь! Я где-то слышал, что в Америке деловые люди разоряются, как только они разочаровываются в том, что составляло основу их жизни.
- Да, это так, - заметил Рейнсфорд.
Генерал улыбнулся.
- У меня не было желания потерпеть крах. Надо было что-то делать. У меня аналитический ум, мосье Рейнсфорд, именно поэтому меня так увлекают охотничьи проблемы...
- Вне всякого сомнения, генерал.
- Я себя спросил, почему охота перестала меня волновать. Вы моложе меня, Рейнсфорд, и вы меньше охотились, чем я, но, возможно вы угадаете ответ.
- Какой же?
- Очень простой: охота - больше не то, что называют развлечением. Она стала слишком легкой. Я никогда не оставался без добычи. Никогда. Нет ничего более скучного, чем совершенство.
Генерал закурил новую сигарету.
- У животного не было ни одного шанса, чтобы уйти от меня. И это не бахвальство. Это скучный факт, математическая уверенность... У животного есть только лапы и инстинкт. Но инстинкт ничего не может противопоставить разуму. Когда мне пришла эта мысль, я вас уверяю, это был поистине трагический момент в моей жизни.
Захваченный тем, что говорил хозяин, Рейнсфорд наклонился через стол, ожидая чего-то необычного.
- ...И сразу же мне открылось то, что я должен был сделать, - продолжал генерал.
- И это было?..
Генерал улыбнулся как человек, который преодолел трудное препятствие и теперь гордится этим.
- Я должен был изобрести новую дичь.
- Новую дичь? Вы шутите.
- Напротив. Я не шучу, когда дело касается охоты. Мне было необходимо новое животное. И я нашел его. Я купил этот остров, построил этот дом и теперь здесь охочусь. Остров целиком удовлетворяет моему замыслу. Здесь есть джунгли, в которых проложены запутанные тропинки, холмы, болота...
- Но животное?
- О! - сказал генерал. - Я ему обязан охотой самой увлекательной в мире. С ней не сравнится никакая другая... Я охочусь каждый день и теперь никогда не скучаю, так как имею дело с дичью, против которой приходится использовать все мои знания.
На лице Рейнсфорда отразилось крайнее изумление.
- Я хотел найти идеальное животное для охоты, - пояснил генерал. Следовательно, я сказал себе: "Какими качествами должна обладать идеальная дичь?" И естественно, я ответил себе: "Она должна отличаться храбростью, хитростью и сверх того способностью рассуждать".
- Простите, генерал, но какое животное способно рассуждать? - возразил Рейнсфорд.
- Мой дорогой, - сказал генерал, - оно существует.
- Но вы же не подразумеваете... - оборвавшимся голосом начал Рейнсфорд.
- А почему бы и нет?!
- Я не могу поверить в то, что вы говорите. Это мрачная шутка, генерал...
- Почему бы не быть мне серьезным? Я же говорю об охоте?
- Об охоте? Боже мой, это убийство - то, о чем вы говорите.
Генерал добродушно улыбнулся. Он насмешливо посмотрел на Рейнсфорда.
- Я отказываюсь верить в то, что молодой человек, современный и цивилизованный, каким вы кажетесь, мог бы питаться такими романтическими иллюзиями. Определенно ваш военный опыт...
Он остановился.
- Не научил меня снисходительно относиться к предумышленному убийству! закончил Рейнсфорд с вызовом.
Генерал затрясся от смеха.
- Вы чрезвычайно забавны! - сказал он. - В наши дни даже в доброй старой Европе не ожидаешь найти человека, у которого такие наивные взгляды на жизнь и, если я могу позволить себе такую оценку - человека с ярко выраженными взглядами эпохи королевы Виктории. Ах да, ваши предки были пуритане! Но я побился бы об заклад, что вы забудете все ваши идеи, когда сходите со мной на охоту. Вас ждут, мосье Рейнсфорд, небывалые ощущения...
- Спасибо, я охотник, а не убийца!
- Боже мой, еще и это гадкое слово! Но я легко могу доказать вам, что ваша щепетильность плохо обоснована.
- Да?
- Жизнь создана для сильных, она должна быть ими прожита и по необходимости ими же расчищена. Слабые даны этому миру, чтобы доставлять удовольствие сильным. Я сильный. Почему бы мне не использовать этот дар? Я охочусь на отребье земли, моряков, нанятых по объявлению, храбрецов всех цветов и оттенков кожи: черных, белых, желтых и прочих метисов. Чистокровная или породистая собака стоит больше, чем любые двадцать из них.
- Но это же люди, черт побери! - взорвался Рейнсфорд.
- Именно, - возразил генерал. - Вот почему я их и использую. Это доставляет мне удовольствие. Они могут рассуждать более или менее. Следовательно, они опасны...
- Фашист, настоящий фашист! Этот Ницше, культ сильного человека... пробормотал Рейнсфорд.
Левое веко генерала опустилось вниз, нервная дрожь исказила его лицо.
- Этот остров не зря называется "ловушкой для кораблей", - задумчиво проговорил он. - Иногда морской бог в своей ярости посылает их мне. Когда же провидение не столь благосклонно ко мне, я немного помогаю ему. Подойдите к окну...
Рейнсфорд встал из-за стола.
- Внимательно посмотрите в море, - воскликнул генерал и указал рукой во мрак,
Рейнсфорд не увидел ничего, кроме темноты. Генерал нажал в стене какую-то кнопку, и в море вспыхнул сноп света. Генерал улыбнулся.
- Огни указывают на ложный фарватер. Там притаились гигантские скалы. Они могут так же легко раздробить корабль, как я этот орех.
Он бросил орех на паркет и ударом каблука раздавил его.
- Ах да, - небрежно сказал он, как бы отвечая на немой вопрос своего гостя. - У меня есть электричество. Мы стараемся быть цивилизованными...
- Цивилизация? И вы стреляете в людей?
На какое-то мгновение в темных глазах генерала мелькнула неприкрытая злоба, но он сказал самым любезным тоном:
- Боже мой! Какой добродетельный молодой человек! Я вас уверяю, это не так жестоко, как вы себе представляете. Это было бы просто варварством... Я обращаюсь со своей "дичью" со всем почтением. Им хватает хорошей пищи, тренировок, упражнений. И они скоро приходят в превосходное физическое состояние. Завтра утром вы сможете убедиться в этом.
- Что вы хотите сказать?
- Мы посетим мой тренировочный центр. Он находится в подвале дома. В настоящее время у меня есть кое-что, в количестве двенадцати человек... Они с испанской барки "San Lucas", которая вмела несчастье зацепиться за скалы. К сожалению, эта партия товара самого низшего качества. Бедные создания больше привыкли к палубе, чем к джунглям...
Он поднял руку, и гигант, исполнявший роль слуги, принес густой кофе по-турецки.
- Поймите меня правильно, - сказал генерал. - Это игра. Я предлагаю кому-нибудь из них охотничью партию. Я даю ему провизию, великолепный охотничий нож. Три часа форы. Я преследую его с пистолетом малого калибра и с небольшим убойным расстоянием. Если моя дичь в течение трех суток ускользает от меня, она выигрывает партию. Если я ее нахожу, - генерал улыбнулся, - она проигрывает. Игра в прятки...
- А если она отказывается быть дичью?
- Ах! - вздохнул генерал. - Само собой разумеется, я даю ему право выбора. Если он не хочет принять участия в охоте, я отдаю его Жану. Некогда он имел честь быть любимым палачом у моего отца. У него свои понятия о развлечениях. Они, мосье Рейнсфорд, непременно выбирают охоту.
- И если они выигрывают?
Улыбка на лице генерала стала еще шире, еще лучезарнее.
- До сегодняшнего дня я еще ни разу не проигрывал, - с гордостью сказал он и быстро добавил: - Боже упаси, я не хочу, чтобы вы подумали, мосье Рейнсфорд, будто бы я хвастаюсь. Большая часть из них предлагает самые элементарные решения, но иногда мне приходится потрудиться. Был один, которому очень хотелось выиграть. В конце концов мне пришлось прибегнуть в помощи собак.
- Собак?
- Сюда, я вас прошу. Я их вам покажу,
Генерал подвел Рейнсфорда к окну. Свет бросал дрожащие отблески на землю, и они образовывали причудливые рисунки на песке. Охотник увидел, как внизу перемещаются три или четыре огромные тени. Когда собаки подняли головы к окнам, их глаза блеснули зловещим зеленым огнем.
- На мой взгляд, это вполне приличная свора, - заметил генерал. - Я их выпускаю каждую ночь. Если кто-либо намеревается проникнуть в мой дом с улицы или же выйти из него, с ним происходят чрезвычайно неприятные вещи...
И он замурлыкал какой-то мотивчик.
- А теперь, - сказал генерал, - я покажу вам совсем другую коллекцию - из голов. Извольте пройти со мной в библиотеку.
- Вы меня извините, генерал. Я сегодня устал и неважно себя чувствую.
- В самом деле? - забеспокоился генерал. - В этом нет ничего противоестественного, вы так долго плыли, вам необходим хороший сон. Держу пари, что завтра вы почувствуете себя совсем другим человеком. Тогда мы поохотимся, не правда ли? У меня есть на примете нечто обещающее...
Рейнсфорд торопливо вышел из комнаты.
- Сожалею, что вы не сможете пойти со мной сегодня ночью! - крикнул вдогонку генерал: - Меня ждет очаровательная охота. Большой, крепкий негр... Впрочем, спокойной ночи, мосье Рейнсфорд!
* * *
Кровать была удобной, а шелковистая пижама достаточно мягкой, и тем не менее Рейнсфорд долго не мог заснуть. Он лежал с широко раскрытыми глазами, вспоминая беседу с генералом. Через какое-то время ему показалось, что в коридоре послышались чьи-то осторожные, крадущиеся шаги. Он вскочил и бросился к двери, она оказалась запертой. Рейнсфорд подошел к окну и выглянул наружу. Его комната находилась на верху одной из угловых башен. Свет в замке был погашен, светил лишь краешек желтой луны.
В ее бледном свете Рейнсфорд увидел темный двор, черные тени, неслышно скользившие внизу, приглушенные звуки голосов. Собаки почувствовали его и настороженно подняли морды, их глаза вспыхнули зеленым огнем. Рейнсфорд вернулся назад и упал на кровать. Ему удалось вздремнуть только на рассвете, когда он услышал далеко в джунглях сухой звук пистолетного выстрела...
Генерал вышел только к обеду. Он был одет в безукоризненно сшитый твидовый костюм. Он сразу же осведомился о здоровье своего гостя.
- Что касается меня, - вздохнул генерал, - я не совсем хорошо себя чувствую. Я обеспокоен, мосье Рейнсфорд: вчера вечером я обнаружил у себя симптомы моей старой болезни.
На вопросительный взгляд Рейнсфорда он ответил:
- Скука, скука... Охота была плохой прошедшей ночью. Простофиля просто потерял голову от страха. Он направился по прямой, по элементарной прямой, разгадать которую не составляло никакого труда. В этом недостаток моряков. У них скудный умишко, и они не способны изобрести что-либо пооригинальней. Это очень надоедает... Еще стаканчик шабли, мосье Рейнсфорд?
- Генерал, - сказал Рейнсфорд твердым голосом, - я хочу немедленно покинуть остров.
Кустистые брови генерала вопросительно поднялись. Он сморщился, как от зубной боли.
- Но, мой дорогой, вы только что прибыли. И вы еще не охотились...
- Я желаю уехать сегодня же, сейчас же, - твердо повторил Рейнсфорд, вставая из-за стола.
Он увидел, что темные глаза человека, сидящего напротив, стали еще темней. Они пристально смотрели на него, изучали его. Вдруг лицо генерала озарила какая-то мысль. Из покрытой пылью и паутиной бутылки он налил старое шабли в бокал Рейнсфорда.
- Садитесь, обед еще не кончен, а вам нужно набраться сил... Вечером мы поохотимся: вы и я...
Рейнсфорд покачал головой:
- Нет, генерал, я не хочу охотиться!
Хозяин, пожав плечами, принялся есть виноград.
- Как хотите, мой друг. Только вы сами можете это решить. Но позвольте вам напомнить: мои взгляды на охоту более привлекательны, чем взгляды Жана.
Он кивнул головой на угол, где с угрожающим видом застыл гигант, сложив могучие руки на бочкообразной груди.
- Не собираетесь ли вы сказать!.. - воскликнул Рейнсфорд.
- Мой дорогой, - сказал генерал, - разве я вас не предупреждал, что не шучу, когда дело касается охоты? Это настоящее вдохновение! Наконец-то я подниму этот бокал в честь врага с качествами, сравнимыми с моими...
Генерал высоко поднял бокал. Рейнсфорд смотрел на него расширившимися от ужаса глазами.
- Вы увидите, что эта игра стоит свеч, - с энтузиазмом произнес генерал. Ваш мозг против моего. Ваша сила и ваши навыки против моих. Шахматная партия на свежем воздухе! И ставка не без цены, а?
- И если я выиграю? - хрипло сказал Рейнсфорд.
- Я с радостью признаю себя побежденным, если в полночь на третьи сутки не найду вас. Мой шлюп доставит вас на континент, вблизи какого-нибудь населенного места. Вы можете мне доверять... Я дал вам слово джентльмена и охотника. Разумеется, вы должны обещать мне ничего не рассказывать о своем визите сюда.
- Я не возьму обязательства подобного рода.
- В таком случае... но почему мы говорим об этом сейчас. Через три дня мы сможем сделать это, распивая бутылку "вдовы Клико", если только...
Генерал отхлебнул маленький глоток вина и с предприимчивостью делового человека стад излагать свой план.
- Жан даст вам охотничью одежду, провизию, нож. Я же вам советую надеть индейские мокасины, след менее заметен. Также советую избегать большого болота в южной части острова. Мы называем его Болотом Смерти. Там зыбучие пески. Один глупец попытался туда проникнуть... Самое прискорбное то, что Лазарус его преследовал. Вы без труда представите мое горе, мосье Рейнсфорд. Я обожал Лазаруса, это была лучшая собака из моей своры... А сейчас я прошу меня извинить, я всегда сплю после обеда. К тому же я очень боюсь, что и у вас едва хватит времени вздремнуть. Не сомневаюсь, что вам хочется выступить немедленно. Я пойду по вашим следам не раньше сумерек. Охота гораздо насыщеннее ночью, чем днем, ни правда ли? До свидания, мосье Рейнсфорд!
Учтиво поклонившись и отдав честь, генерал неторопливо покинул обеденный зал. И сразу же вошел слуга-гигант. Под мышкой он нес охотничью куртку цвета хаки, сумку с провизией, охотничий клинок с длинным лезвием в кожаных ножнах. Его правая рука лежала на кобуре с револьвером, пристегнутой к темно-красному поясу.
* * *
Вот уже два часа, как Рейнсфорд продирался сквозь джунгли: "Нужно сохранять хладнокровие и оставаться совершенно спокойным", - твердил он сквозь стиснутые зубы.
Он почти потерял голову, когда двери замка с грохотом захлопнулись за ним. Вначале была только одна мысль - насколько возможно удалиться от замка. Рейнсфорд бежал по прямой, подгоняемый острым чувством страха. Теперь он взял себя в руки и попытался оценить обстановку. Он понял, что бежать по прямой линии - сущее безумие, это неизбежно приведет его к морю, кишащему акулами и барракудами. "Ну что ж, - произнес он, - я дам ему след".
Рейнсфорд сошел с тропинки, по которой только что бежал, и углубился в девственную чащу леса. Он составил целый ряд сложных петель, не раз возвращаясь по своим следам на прежнее место. В эти петли он вложил все, что знал из охоты на лисицу. Ночь застала его усталым, с лицом, исхлестанным колючими ветками, где-то на лесистом пригорке. Он знал, что было бы чистым безумием идти вслепую в темноте, даже если бы у него и сохранились какие-то силы. И ему необходимо было отдохнуть. "Достаточно, - подумал он. - Я поиграл в лисицу из басни, теперь поиграю в кота..." Неподалеку возвышалось огромное зеленое дерево с толстым стволом и раскидистыми ветвями. Приняв все меры предосторожности, чтобы не оставить под деревом и на коре ни малейшего следа, Рейнсфорд вскарабкался по стволу и вытянулся на одной из толстых ветвей...
Отдых придал ему силы и уверенность, охотник почувствовал себя почти в безопасности. Противник, даже такой усердный, как генерал, не сумел бы найти его. Только дьявол смог бы в такую темную ночь разобраться в его следах. Если только генерал не есть сам дьявол...
Полная страхов ночь тянулась бесконечно, как раненая змея. Сон не шел к Рейнсфорду, как бы он ни хотел этого. Над джунглями повисла мертвая тишина. К утру, когда грязно-белый рассвет забрезжил над деревьями, несколько встревоженных и изумленных птичьих криков заставили Рейнсфорда сосредоточить все свое внимание. Что-то или кто-то продирался сквозь заросли, медленно и осторожно продвигаясь по той же самой извилистой дороге, по которой прошел Рейнсфорд. Охотник распластался и замер на ветке, глядя вниз через густую листву дерева. К нему приближался генерал.
Он шел, наклонив голову к земле, внимательно приглядываясь к кустарникам, к траве. Почти под деревом он остановился, опустился на колени, изучая почву. Первым желанием Рейнсфорда было броситься вниз, как пантера, но правая рука генерала надежно покоилась на рукояти револьвера. Генерал, как бы поставленный в тупик, несколько раз недоумевающе покачал головой, затем закурил одну из своих черных сигар. Едкий, как ладан, дым достиг ноздрей Рейнсфорда, и он чуть не закашлялся. Взгляд генерала оторвался от земли и сантиметр за сантиметром стал подниматься вдоль ствола дерева. Рейнсфорд застыл и напряг все мускулы, готовый к стремительному броску. Но, прежде чем достичь ветки, на которой затаился Рейнсфорд, генерал остановился. Улыбка пробежала по его лицу. Он медленно выпустил в воздух кольцо дыма, затем повернулся спиной к дереву и, равнодушно оглянувшись, удалился по той же дороге, по которой пришел. Шорох травы и кустов становился все тише и тише.
Из груди Рейнсфорда вырвался хриплый вздох. Как только к нему вернулась способность рассуждать, он вновь почувствовал липкий страх.
Генерал был способен всю ночь идти по следам и к утру найти его. Он мог распутать самый запутанный след, у него были сверхъестественные способности. Рейнсфорд висел на волоске, когда генерал почти нашел свою добычу.
Другая мысль была еще ужасней, и от нее по всему телу поползли холодные мурашки. Рейнсфорд отказывался верить в то, что говорил разум. Генерал просто-напросто играл с ним! Он его пощадил, чтобы продлить игру на сутки. Генерал был кошкой, а он мышью! В тот момент Рейнсфорд понял, что такое настоящий ужас: "Я не могу потерять хладнокровия. Я не хочу..."
Он соскользнул с ветки на землю и устремился в лес. На расстоянии с полкилометра от своего убежища он остановился в том месте, где громадное мертвое дерево опиралось на другое, поменьше и потоньше. Освободившись от сумки с провиантом, он вытащил из футляра нож и, собрав все свои силы, принялся за работу.
Наконец, когда все было сделано, он упал за колючий куст в сотне метров от дерева и затих. Ему не пришлось долго ждать. Кошка возвращалась поиграть с мышью. Генерал шел по следам в сопровождении одной из своих собак. Ничто не ускользнуло от его внимательных глаз - ни смятый стебелек травы, ни согнутая веточка, ни даже след во мху, какой бы он слабый ни был. Генерал настолько был поглощен изучением следов, что оказался под деревом, которое приспособил Рейнсфорд, прежде чем он его увидел. Его нога коснулась ветки, игравшей роль гашетки. В тот же самый момент легкая тень пробежала по лицу генерала, и он с проворством обезьяны отскочил назад. Увы, он не был достаточно быстр, подрубленное мертвое дерево, едва опирающееся на молодое, с грохотом сломалось и, падая, настигло генерала, скользнув ему по плечу.
Еще немного, и он неизбежно был бы раздавлен массой дерева. Генерал зашатался, но не упал и не выпустил револьвера из рук. Он остался стоять на месте, потирая ушибленное плечо. Рейнсфорд, которому страх вновь сжал сердце, услышал саркастический смех генерала.
- Рейнсфорд, - прокричал генерал, - если вы меня слышите, как я предполагаю, разрешите вас поздравить. Мало кто из профессионалов может сделать эту ловушку по-малайски. К счастью, я тоже охотился на Малакке! Вы представляете интерес, мосье Рейнсфорд. Сейчас я пойду перевяжу рану. Но я вернусь, обязательно вернусь...
Как только противник, потирая ушибленное плечо, удалился, Рейнсфорд побежал. Теперь это было самое настоящее бегство, дикое и растерянное, которое продолжалось несколько часов. Наступили сумерки, быстро стемнело, а Рейнсфорд все продолжал свой бег. Неожиданно почва под его мокасинами сделалась сырой, растительность стала более пышной, более плотной. Появились тучи москитов и комаров. Нога Рейнсфорда провалилась в вязкую тину. Он попытался ее освободить, но грязь, как черная амазонская пиявка, яростно засасывала ее. Теперь он понял, где находится: Болото Смерти, зыбучие пески...
Податливый грунт натолкнул Рейнсфорда на новую идею. Вытащив ногу из вязкой тины, он отступил шагов на десять в сторону и принялся копать почву, похожий на гигантского доисторического бобра. Во время войны Рейнсфорду не раз приходилось рыть укрепления во Франции, когда каждая секунда промедления могла стоить жизни. По сравнению с тем, что он делал сейчас, то было спокойное времяпрепровождение. От быстроты зависело, удастся ли его план.
Яма становилась глубже. Когда она стала больше, чем по плечи взрослому человеку, он вылез из нее, срубил несколько молодых крепких сучьев и сделал из них колья, концы которых хорошо заострил. Он укрепил их на дне ямы, направив остриями кверху. Неуловимо быстрыми движениями пальцев он соткал грубый ковер из травы и ветвей и накрыл им горловину ямы. Затем, мокрый от пота, больной от усталости, он спрятался за остатки спаленного молнией дерева.
* * *
Он почувствовал, что тот, кто преследовал его, приближается. Он слышал чавкающий шум шагов по мокрой земле. Ночной бриз донес до него запах дорогих сигар. Рейнсфорду показалось, что противник приближается к нему с необычайной быстротой. Генерал шел теперь не на ощупь, как-то странно, торопливо бежал. Из своего укрытия Рейнсфорд не мог видеть ни противника, ни ловушки. В течение минуты он постарел на год. Потом ему захотелось кричать от радости, когда он услышал сухой треск ломаемых ветвей и падение тяжелого тела. Раздался протяжный звериный вой, острые колья выполнили свою задачу.
Рейнсфорд выскочил из своего укрытия, затем в ужасе отступил. В метре от ямы стоял человек с фонарем в руке.
- Это хорошая работа, мосье Рейнсфорд! - прокричал генерал. - Ваша западня на тигра по-бирмански стоила жизни моей лучшей собаке. Вы выиграли еще одно очко. Посмотрим, что вы сделаете против всей своры! Я возвращаюсь, чтобы отдохнуть. Спасибо за столь насыщенный вечер!..
На рассвете Рейнсфорд, спавший в густом кустарнике у болота, был разбужен шумом, который продемонстрировал ему, что у него осталось еще много неизученного в области страха... Он распознал этот далекий, слабый и неопределенный шум своры.
Рейнсфорд понимал, что он может выбрать одно из двух. Оставаться на месте и ждать, что было равносильно самоубийству. Либо пуститься в бегство, что означало бы только желание оттянуть неизбежное. Он размышлял какое-то время. Мысль, в которой, казалось, был заключен какой-то мизерный шанс, пришла ему на ум. Расстегнув пояс, он пошел в сторону, противоположную болоту.
...Лай собак приближался, свора подступала все ближе и ближе. На одном из пригорков Рейнсфорд взобрался на дерево. В долине реки, примерно в полукилометре от него, он увидел, как шевелятся заросли. Он различил худощавую фигуру генерала, прямо перед ним Рейнсфорд заметил силуэт другого человека, квадратные плечи которого выступали над высокой травой долины. Это был слуга-гигант. Казалось, что его влечет вперед какая-то сила. Рейнсфорд догадался, что это свора собак на поводке, конец которого находится в руках гиганта.
Они будут здесь с минуты на минуту. Мозг Рейнсфорда исступленно работал. Ему припомнился способ охоты, которому его научили жители одной африканской деревушки в Уганде. Он соскочил на землю, схватил молодое упругое деревцо и привязал к нему охотничий нож, острием в сторону, противоположную своим следам. Он оттянул и закрепил деревцо прочной лианой, устроил спусковую чашечку и побежал.
Лай собак превратился в вой, когда они напали на свежий след. Теперь Рейнсфорд знал, что чувствует животное, когда слышит приближение погони. Ему пришлось на секунду остановиться, чтобы перевести дыхание. Лай неожиданно оборвался, и сердце Рейнсфорда замерло. Очевидно, погоня достигла места, где он устроил свой угандийский сюрприз.
Рейнсфорд взобрался на дерево и посмотрел назад. Он увидел стоящего в неглубокой долине генерала, но слуга исчез. Нож почти выполнил свое назначение...
У Рейнсфорда едва хватило времени спрыгнуть на землю, как снова послышался лай своры. "Хладнокровие! Хладнокровие!" Рейнсфорд бросился к просвету в джунглях. На другой стороне бухты он увидел мрачные серые стены замка. У подножья ревело и колыхалось море. Время от времени волны рассекал плавник какой-нибудь крупной рыбы. Генерал говорил, что в здешних водах полно акул...
Свора приближалась. Рейнсфорд бросился в волны.
* * *
Когда преследователь достиг того места, где жертва бросилась в море, он остановился. В молчании стоял он несколько минут, вглядываясь в зелено-голубые волны, затем пожал плечами, сел на песок и отхлебнул глоток коньяку из серебряной фляги. Закурив душистую сигару, генерал принялся насвистывать из "Мадам Баттерфляй"...
В тот вечер генерал съел великолепный ужин в своем огромном рыцарском зале. Он сопроводил его бутылкой "божоле" и выпил полбутылки "шамбертена". Правда, радость победы омрачали две легкие тени: мысль о том, что будет нелегко заменить Жана, и то, что добыча ускользнула от него. "Разумеется, Рейнсфорд нарушил правила игры, - подумал генерал, - ну да ладно, зато он доставил мне истинное, ни с чем не сравнимое наслаждение..."
В библиотеке, чтобы утешиться, генерал прочел на ночь отрывки из Марка Аврелия. В десять часов вечера поднялся в спальню.
- Я сегодня отменно поохотился и очень устал, - произнес он вслух, закрывая дверь на ключ.
По комнате струился холодный лунный свет. Прежде чем зажечь свет, он подошел к окну и выглянул во двор. Собаки подняли головы и протяжно завыли.
- Бедняги! В следующий раз вам повезет больше! - крикнул он им и повернул выключатель.
За пологом кровати, притаившись, стоял человек.
- Рейнсфорд! - вскричал генерал. - Как вы сюда попали, черт возьми?
- Вплавь, - сказал Рейнсфорд. - Я обнаружил, что это быстрее, чем идти сквозь джунгли.
Генерал глубоко вздохнул и улыбнулся.
- Я вас поздравляю, - сказал он. - Вы выиграли партию!
Рейнсфорд не улыбался.
- Я все еще зверь, затравленный собаками, - сказал он хриплым и низким голосом. - Приготовьтесь, генерал!
Генерал сделал один из самых своих глубоких и изысканных поклонов.
- Восхитительно! - сказал он. Один из нас послужит пищей для моих собак. По вашей вине они сегодня голодны... Другой выспится в этой превосходной постели. Обороняйтесь, Рейнсфорд!
* * *
"Черт побери, кровать действительно великолепная", - подумал Рейнсфорд, засыпая.



Надо заметить, что переводчик слукавил. В оригинале генерал носит фамилию Zaroff, а его слуга зовется Иван.

немного еще о:
Идея, помимо фильмов и ремейков использована в телесериалах (ох, этот гуглоперевод...)
Гиллиган острова - "Охотник"
Затерянные в космосе - "Луна охотника"
Get Smart - "Остров проклятых" с 99 и Максвелла Смарта охотятся на остров энтузиаст охоты KAOS.
Невероятный Халк - "малый"
Логана Выполнить - "Capture"
Monkees - "Monkees Marooned"
Star Trek: Deep Space Nine - " Пленница преследования "
Criminal Minds - "Open Season", где находятся жертвы в пустыне штата Айдахо после того, как преследовали и убили двух заядлых охотников.
Codename: Kids Next Door - "Операция: САФАРИ"
Сверхъестественное - "Бендеры"
Симпсоны - В "Выживание жирный" эпизод в «Treehouse ужасов XVI," Мистер Бернс приглашает кучу символы Симпсоны на охоту. Но она превращается в самый опасный охоты, когда он начинает убивать всех.
CSI: Майами - "охотничьи угодья"
Star Wars: The Clone Wars - финал эпизода "падаван Остаться в живых" и "Вуки Хант." Анакин Скайуокер Ученик Асока захватывается Trandoshan охотников, которые охотятся на птенцов джедаев для занятий спортом.
Dollhouse - "Target"
Баффи истребительница вампиров - "Возвращение домой"
Dark Angel - "Поло Локо"

en.wikipedia.org/wiki/The_Most_Dangerous_Game
Пожалуй, можно сказать, что Ричард Коннелл был первым, кто ввел в литературу и кинематограф идею охоты на человека как вида спорта.

@темы: книги

---

Еще один рассказ Ричарда Коннелла "Четвертая степень"

- Врёте!
Джон Деннетт пожал плечами.
- Я говорю правду, – вяло ответил он.
Мясистое, красное от гнева лицо полицейского капитана Бэрриджа, казалось, наплывало на него.
- Даю вам ещё одну возможность сознаться. Если не используете её, я выколочу из вас правду!
На бледном лице Деннетта ничего не отразилось.
- Вы ничего от меня не добьётесь, капитан, кроме правды.
- Сделаю ещё одну попытку. Слушайте! Где вы были в полночь на второе марта?
- Как бы часто вы ни повторяли своих вопросов, что бы вы со мной ни делали, я могу ответить только правду: я гулял один в Истмен-парке.
- Чушь! Вы были в лесу близ Колледж-хилл, и не один. Ну, быстро! Разве не так?
- Не так.
Капитан выхватил какой-то коричневый комок и сунул его под нос Деннетту:
- А это что?
Деннетт посмотрел на комок, потом на капитана.
- Это моя шляпа, – спокойно ответил он.
- Ага! – зарычал полицейский. – Наконец-то правда!
- Зачем же мне отрицать то, что есть?
- Ещё бы отрицать! Внутри ваши инициалы…
- Что ж, по-вашему, это преступление – иметь старую коричневую шляпу?
- Заткнитесь! Здесь спрашиваю я! Я требую прямых ответов, без виляний. Где вы были в полночь на второе марта?
- В Истмен-парке. Гулял. Один.
Капитан громко засмеялся:
- Вот я вас и поймал! Попались, Деннетт! Вашу шляпу нашли в Колледж-хиллском лесу, неподалеку от тела Эстер Хексли!
Маленькие, пронзительные глазки капитана, глазки хищника, готового броситься на добычу, впились в лицо Деннетта.
- А теперь сознавайтесь! – прорычал Бэрридж. – Вы убили её?
Деннетт не шелохнулся.
- Нет, – ответил он. – Не я.
- Деннетт! – капитан с трудом сдерживался. – Вы сознаетесь, не выходя из этой комнаты. Если не захотите, я вас заставлю. Есть способы заставить вас говорить. Понимаете?
- Это, кажется, называется «третья степень»?
- Называйте как угодно!
- Я слышал о ваших способах, капитан, о побоях, пытках и так далее.
- Слышали? Ну и отлично, – подмигнул Бэрридж. – Тем лучше. Значит, вы знаете, что вас ожидает. Правильно, Деннетт, будут и побои, от которых разлетятся ваши челюсти, будут пытки, а резиновый шланг изуродует вас, отобьёт все внутренности, а потом будет раскалённое железо, пока вы не сознаетесь в убийстве девушки. Я заранее оглашаю всю программу. Не подвергайте себя лишним мучениям. Сознавайтесь скорее! Вы убили её?
- Капитан, – сказал Деннетт, – мне надо кое-что сообщить вам.
- Валяйте сознавайтесь, пока шкура ещё цела!
- Мне не в чем сознаваться. Клянусь, я ничего не знаю об убийстве и на этом буду настаивать.
- Посмотрим. Сперва все так говорят…
- Запомните, что я вам скажу, капитан Бэрридж.
- Ну, что там ещё?
- Я не из породы сильных людей, – устало проговорил Деннетт. – И вы не прибавили мне сил тем, что держите меня два дня без пищи и сна. Но я не виновен; вы можете убить меня, но не сломить. Можете бить меня, истязать, я буду кричать, плакать, потому что не выдержу физической боли. Я знаю, что такое боль, я был ранен на войне. Наверно, ваши побои не страшней шрапнели, но я боюсь их, мне трудно переносить их…
- Хорошо, что заранее понимаете, – прервал его Бэрридж. – Человеку вдвое больнее, когда он знает, что его ждёт. Если бы вы не знали, что такое «третья степень», я рассказал бы вам. Она помогает нам развязать любые языки…
- Позвольте мне сказать… Я вас не боюсь! Если человек приговорён к смерти, он уже неуязвим – ведь он знает, что это самая сильная кара нашей дикарской цивилизации. Теперь вы мне обещаете то, что для меня хуже смерти, – боль и неправду… Всё равно скажу, что я о вас думаю… Начинайте же, бейте меня, ну?.. Я же вижу вас насквозь, вы для меня совсем прозрачны, капитан…
- Да, несчастная крыса, я вас сейчас для начала стукну, да не один раз! – взвыл полицейский. – Но… подожду немного…
- Благодарю вас. Тогда мне нечего беспокоиться. Сбить меня с ног нетрудно… Вы фунтов на пятьдесят тяжелее меня, и я не умею драться… Не приучен, знаете… Но помните: вы бьёте невиновного, и вам это прекрасно известно!
- Что-о?.. – Деннетт поднял руку, защищаясь от удара, но удара не последовало. – Что вы этим хотите сказать, Деннетт?
- Вот что: вы хотите взять меня на испуг. Я бедный человек, у меня мало друзей, в этом городе я чужак. Я рядовой учитель в захолустном колледже; странный малый со странными привычками, вроде одиноких ночных прогулок. У меня бессонница, понимаете? Вообще я идеальный экземпляр, которому легче всего приклеить «дело», когда начальник полиции должен раскрыть преступление, чтобы спасти своё лицо…
- Хватит, Деннетт! – прогремел капитан.
- Не останавливайте меня. Вам же самому интересно знать, что мне известно. Так слушайте. Зверски убитую Эстер Хексли нашли двенадцать дней тому назад. Вы никого не задержали. Тогда через три дня «Вечерняя трибуна» напечатала статью, обвиняя вас в ротозействе и некомпетентности. Она назвала вас «Бэрриджем-мясником» и заявила, что если вы не найдёте убийцу, то вам лучше перейти работать на городскую бойню, где для ваших способностей открывается широкий простор. На следующий день меня арестовали… Не прерывайте меня! Вам нужно было создать «дело». И вы создали типично полицейское дело. Могу сказать точно, как вы рассуждали: «Вот убитая. Кто она? Студентка. А вот учитель, чудак со странными привычками. Девушка училась у него по классу психологии. Что-то болтали насчёт того, что он беседовал с ней в кабинете с глазу на глаз… Вот-вот! С глазу на глаз, да ещё, наверно, за запертой дверью! Говорят, что беседовали тихо, но девушка всхлипывала.» О-го! Нет ничего проще, как убедить суд, что учитель затеял роман с хорошенькой ученицей, а когда она ему отказала – он старше её и некрасив, – он заманил её в лес и убил в припадке ревности». Конечно, суд не поверил бы рассказу учителя, что беседовал он со студенткой о её большом отставании по его предмету, она плакала, обещала подтянуться и сдать, наконец, зачёт. Этой правде трудно поверить, когда не хочешь ей верить. А вам нужно было состряпать «дело», и вы его состряпали. Но у вас не было никаких доказательств. И вы создали доказательство, правда слабенькое… Пригодилась моя старая шляпа… Она висела в шкафу в кабинете психологии, висела там несколько месяцев, я о ней совсем забыл. Вы уверяете, что нашли её в лесу недалеко от места преступления. Как она туда попала? Я не знаю… А вы?
- Не знаете и не сможете объяснить суду! – торжествовал Бэрридж. – Лучше молчите и берегите свою шкуру! Вот вам перо и чернила. Пишите: «Я, Джон Деннетт, сознаюсь, что второго марта убил…»
Деннетт скрестил руки на груди.
- Никогда!
- Вы понимаете, что последует за вашим отказом?
- Вы любезно объяснили мне: «третья степень».
- Да-с, именно «третья степень», когда всё дозволено!
Деннетт горько усмехнулся:
- Детский приём!.. Вы плохой полицейский и никудышный психолог. Все ваши методы – ерунда.
- Увидим.
- Это доисторические методы: угрозы и физическая боль. Метод дураков и негодяев.
- Я этого не забуду, Деннетт!
- Я тоже!
- Вы мне грозите? Мне?
- Да, – ответил Деннетт.-Вам. Я предупреждаю вас, капитан Бэрридж: если вы примените ко мне так называемую «третью степень» допроса, то я применю к вам «четвёртую степень».
- Что это такое? Такой и не бывает!..
- Бывает.
- Нет, вы меня не одурачите! Я, знаете ли, служу в полиции двадцать лет и никогда не слышал о такой «четвёртой степени».
- Вы о многом не слышали. Но ещё услышите.
- Объясните мне, Деннетт, что это такое?
- Вот что: «четвёртая степень» применяется тогда, когда отказывает ваша хвалёная «третья степень» – средневековье, дикое полицейское изобретение. А «четвёртая степень» – новый научный метод, изобретён учёными. В ней применяются мучения, куда более страшные, чем ваши побои и выкручивание суставов. Подумайте об этом, капитан Бэрридж…
- Вздор! Мне уже не раз грозили. Каждая тюремная крыса визжит: «Я тебе припомню!», но не осмеливается мстить.
- А я посмею, – заявил Деннетт.
- Хватит с меня! – вскочил Бэрридж. – Хватит этих штучек! Ещё раз спрашиваю: вы убили Эстер Хексли?
- Нет.
…Деннетт лежал на полу, изо рта струилась кровь. Потом с трудом поднялся на ноги.
- Отвечайте! Вы убили её?
- Нет… Осторожно, капитан, вы сломаете мне руку!..
- Я развяжу твой язык! – выл Бэрридж. – Я буду вывертывать тебе руки, пока ты не скажешь «да»!
Деннетт стонал, кричал, но не произносил «да». Бэрридж швырнул его об стенку и нажал кнопку звонка. Вошли два детектива с мрачными лицами.
- Карсон! Раф! Тащите сюда резиновый шланг! Слышите, Деннетт? Резиновый шланг, тот самый!
- Слышу, – пробормотал Деннетт. – Что же, бейте, я готов.
- Признавайтесь! Вы убили её?
- Нет.
От удара кулаком Деннетт снова упал. Бэрридж стоял над ним:
- Говорите «да».
- Нет.
Тяжёлая подошва Бэрриджа опустилась на пальцы учителя. Тот вскочил и бросился на своего мучителя, но его перехватили вернувшиеся детективы. Один схватил его за руки, другой сильно вытянул шлангом вдоль спины. Деннетт вскрикнул.
- Теперь калёное железо, Карсон! – скомандовал Бэрридж.
- Бесполезно, капитан, – возразил Карсон, – он без сознания. Сегодня он не сознается. Лучше помаять его несколько дней без сна, ослабнет парень…
- Приходит в себя, – сказал Раф, наклоняясь над лежащим. – Губы шевелятся. Что-то хочет сказать.
- Что он там шепчет?
- Не разберу. Что-то насчёт четвёртой степени… Что это значит?
- Не знаю, – буркнул Бэрридж. – Заберите его. Держите всю ночь без сна и скажите, что завтра утром, ровно в десять, он снова получит такую же порцию.
Джон Деннетт пришёл в себя.
- Спасибо, капитан, – произнёс он.- Рад узнать, что меня ожидает.
Наутро, ровно в десять, Деннетта доставили к Бэрриджу.
- Готовы сознаться? – встретил его капитан.
- Нет.
С первого же удара Деннетт потерял сознание.
- Пожалуй, надо дать ему передышку, – посоветовал Карсон. – Не следует оставлять на его теле много следов. Это производит на суд неважное впечатление, знаете…
Деннетта снесли обратно в камеру. Он тщетно пытался заснуть: специально приставленный полисмен тряс его и будил, когда в камеру вошёл тюремный надзиратель.
- Деннетт!
- Да?
- Уматывайте отсюда, – усмехнулся тюремщик.
- Куда?
- Куда хотите. Вы свободны.
- Свободен?
- Я же вам говорю: свободны, – повторил тюремщик и усмехнулся, вспомнив услышанные забавные новости. – Н-да, сэр, вам здорово повезло! Они бы вас совсем захлопали, как вдруг им удалось вырвать признание у парня, ну, который действительно убил. Он батрак из округа Лагранжвилль, Джэк Тарвер, по-моему, немного того… не в себе… Его два дня продержали в одиночке, потом капитан с двумя ребятами мило побеседовал с ним в конторе, и он через полчаса сломался и подписал признание. Так что вы свободны… Вы, понятно, обижаетесь… Только они бы с вами так не обращались, если не думали бы, что вы и есть преступник. Все мы делаем ошибки в жизни, я вам скажу, но капитан Бэрридж ещё гуманный парень, а вот есть другие…
- Да, – задумчиво согласился Деннетт, – он очень гуманный.
- Вот сюда, пожалуйста, – показывал дорогу тюремщик.
- Я бы хотел повидать капитана, – сказал Деннетт, выходя из камеры.
- Невозможно, – быстро ответил тюремщик.
- Почему?
- Занят.
- Он велел вам так сказать?
- Да.
- Вы передадите капитану Бэрриджу то, что я скажу?
- Ладно. Говорите.
- Всего два слова: «четвёртая степень».
Капитан Бэрридж одиноко позавтракал в своём домике (он жил холостяком) на Кэннон-стрит и твёрдыми шагами спустился с кирпичных ступенек. Он шёл, весело посвистывая, потом стал всматриваться в какие-то знаки, начертанные мелом на тротуаре. Несколько надписей он стёр подошвой, потом остановился, нахмурился: надписи были сделаны не от руки, а как будто оттиснуты штемпелем. Это были слова: «4-я степень».
Издав рычанье, капитан принялся затирать надписи. Дальше он шёл, уже не насвистывая.
Возвращаясь домой поздно вечером, он снова увидел надписи на тротуаре: то ли их подновили, то ли они сами выступили снова.
Кроме того, появились надписи на ступеньках крыльца. В эту ночь капитан не спал: он сидел у окошка, караулил…
Утром он шёл, стараясь не смотреть под ноги. На углу Кэннон-стрит он замер, как солдат по команде «смирно!». На угловой плите было чётким шрифтом выведено: «4-я степень». Он нервно стал топтать надпись, пока не растёр её в неразборчивое пятно. Войдя в служебный кабинет, он вызвал дежурного.
- Парселл! – приказал он. – Даю вам особое задание: наблюдать за Кэннон-стрит. Когда увидите человека, который пишет мелом на тротуаре, хватайте его! Если что-нибудь подобное случится в этом районе, какая-нибудь надпись, например, вы мне ответите своей башкой! И поворачивайтесь живее!
Уходя, полисмен Парселл сказал дежурному:
- Сегодня капитан бросается на людей. Держитесь подальше!
К концу смены Парселлу не о чем было доложить: ничего не заметил, никого не задержал.
- Кто вас сменяет? Шмидт? Поручите ему тот же участок на ночь.
- Это не шутки! – наставлял Парселл Шмидта. – Будьте начеку!
Когда вечером капитан Бэрридж вернулся домой, на ступеньках лежал свежий номер «Вечерней трибуны», как обычно, небрежно брошенный разносчиком газет. Просматривая её за ужином, Бэрридж увидел, что на первой странице была отчёркнута заметка об аресте Тарвера, признавшегося в убийстве студентки. Но не от этого у капитана дрогнула рука. Поверх страницы мягким красным карандашом печатными буквами было написано: «4-я степень».

Прошло восемь дней. И каждый день капитана Бэрриджа преследовали эти слова: «4-я степень». То они были написаны на счёте из лавочки, то на ярлыке бутылки с молоком, то на почтовой открытке, то на дверце его автомобиля, который он буквально на две минуты оставил без присмотра на людной улице. На девятый день он вызвал детектива Карсона. Детектив застал его склонившимся над открыткой, лежащей на столе.
- Хватит с меня! -зарычал Бэрридж.
- Что, капитан?
Бэрридж кивнул на открытку.
- Ещё одна? – спросил Карсон.
- Эта бледнолицая крыса думает, что прошибёт меня, – сказал капитан. – Жалею, что я его выпустил.
- Да плюньте вы на это, капитан, – посоветовал Карсон. – Пускай валяет дурака, если ему нравится. На большее у него силёнок не хватает. Не обращайте внимания. Хорошо ещё, что он не поднял шум насчёт того, знаете… Забудьте о нём, капитан. Со временем и он забудет. Такие всегда грозятся, потом остывают. Всё обойдётся.
- Другие – может быть, но этот… Нет, я его прихлопну! Я ему покажу, почём фунт лиха! Велите подать мою машину!
- Мне ехать с вами, капитан?
- Не надо. Это моё личное дело.
- Когда вас ждать обратно?
- Не знаю.
На следующее утро Карсон застал своего начальника в отличном настроении, какого не бывало уже давно.
- Сцапали его? – спросил детектив.
- Нет.
- Значит, нагнали на него страху божьего?
- Нет.
- Тогда как же?
- Я его и не видел…
Карсон удивлённо поднял брови.
- Удрал, – объяснил Бэрридж. – Даже духа его не осталось.
- И хорошо. Больше вы о нём не услышите.
- Вы думаете? – прищурился Бэрридж. – Почему вы так уверены?
- Да уж поверьте моему опыту! – усмехнулся детектив.
Предсказание Карсона сбывалось. Прошёл день, другой, третий с тех пор, как капитан перестал получать напоминания о «четвёртой степени».
В ночь на четвёртый день у его постели настойчиво зазвонил телефон. Сонный Бэрридж ругнулся, но взял трубку.
- Капитан Бэрридж слушает.
На другом конце провода хрипло откашлялся полисмен Парселл, потом заговорил со своим ирландским акцентом:
- Это Парселл говорит. Вы нужны, капитан. Тут, знаете, случилось убийство. Странный случай, знаете…
- Где?
- На старом маяке, знаете, на мысе Солтэш.
- Кто убил?
- Не знаю… пока…
- Кто убит?
- Этот, знаете, парень… Деннетт.
- Что? Джон Деннетт?
- Ну да. Ждать вас?
- Приеду. Вы там?
- Ну да. Только проехать трудно. Оставьте машину на шоссе, а по тропинке придётся пробираться пешком, знаете…
- Ждите. Сейчас приеду!
Ночь была тёмная, сырая, но Бэрридж, садясь в автомобиль, весело посвистывал.
Мыс Солтэш почти на целую милю врезался в море узким языком. На самом конце мыса лет сто назад был построен маяк, крепкая каменная башня. С тех пор многое переменилось, маяк был упразднён, с него сняли оборудование, башня немного покосилась. Теперь здесь никто не бывал, и далеко кругом не было человеческого жилья.
Солёный морской ветер ударил в лицо капитану, когда он выехал из города. Выезжая, он слышал, как часы на церкви пробили один удар. Капитан остановил автомобиль на дороге и пошёл по мокрой тропинке. Отсюда он увидел в верхней части маяка колеблющийся жёлтый свет лампы. В далёкие времена там, в круглом зале «фонаря», горели мощные масляные лампы и вращались заслонки, создавая проблески, издалека заметные кораблям.
Капитан шёл бодро. Его радовал свет, радовала короткая гладкая тропинка. Он поднялся по железным ступенькам винтовой лестницы и с трудом отворил тяжёлую дверь в круглый зал. Дверь гулко захлопнулась за ним. В зале никого не было.
- Парселл! – крикнул он. – Эй, Парселл!
Молчание. Только морской прибой шуршал внизу о камни.
Капитан осмотрелся. Он знал, что маяк давно заброшен. Но теперь, к его удивлению, большая комната была оборудована под жильё вполне сносно, даже комфортабельно. Керосиновая лампа горела на столе в центре комнаты. У стены стояла металлическая кровать с белоснежным бельём. Перед кроватью на каменном полу лежал красный коврик. Рядом стояли два мягких кресла, дальше – умывальник, а у стола – пара стульев.
Удивлённо пожав плечами, Бэрридж подошёл к двери. Может быть, Парселл пошёл ему навстречу и они разошлись в темноте? Дверь из крепкого дуба, нигде нет ни ручки, ни замка… Бэрридж нажал плечом. Дверь не дрогнула. Он нажал сильнее, браня Парселла. Куда он девался, ротозей? Где тело убитого?
Он подождал пять минут; они показались ему часом. Потом он снова колотил в дверь кулаками, бил плечом с разбегу всей тяжестью своих двухсот фунтов. Дверь не шелохнулась.
Он шагал по круглому залу, сопровождая каждый шаг проклятиями. Подошёл к широкому окну, через которое прежде шёл яркий свет маяка, и проклятие замерло у него на губах: окно было забрано толстыми железными брусьями: прежде их не было.
- Чёртов дурень Парселл! Выгоню дурака! Изобью как скотину! – прорычал капитан и бросился в кресло.
- Располагайтесь с удобствами, капитан Бэрридж…
Этот голос заставил его вскочить с кресла и схватиться за задний карман, где обычно лежал револьвер. Но сегодня, полусонный, в спешке, он забыл оружие дома. Голос принадлежал Деннетту.
- Эта комната, пожалуй, более комфортабельна, чем камера, в которую вы меня бросили, – продолжал голос.
- Выпустите меня отсюда! – крикнул Бэрридж. – Вы за это поплатитесь! Когда вернётся Парселл, я раздроблю вам все косточки и выброшу в море!
- Не думаю, – спокойно возразил голос.
Капитан Бэрридж побледнел.
- Вы же убиты!
- Ну да, я дух, – весело согласился Деннетт.
- Парселл! Парселл!
- Напрасно зовёте его, капитан. Он здесь и не был.
- Но он звонил мне…
- Неужели не понимаете? – засмеялся Деннетт. – Разве так трудно выучиться говорить хриплым басом и с ирландским акцентом? Немного практики…
- Что вы там затеяли, Деннетт? Чего вы добиваетесь?
- Вы знаете, чего я хочу.
- Не знаю.
- Я хочу, чтобы вы признались в убийстве Эстер Хексли.
- Я? Чепуха! Вы же знаете, что это не я, а Тарвер. Он сознался.
- Это я знаю, – ответил голос Деннетта откуда-то из-за стены. – Вы недолго мучили его вашей «третьей степенью»? Много ли такому надо? Ладно, допустим даже, что виновен он, а не вы. Всё равно вы сознаетесь, что убили вы.
- Вы с ума сошли!
- Вряд ли. Но у меня хорошая память. Вы заставляли меня, явно неповинного в этом деле, сознаться с помощью вашей «третьей степени». Не вышло. А я вас заставлю сознаться с помощью моей «четвёртой степени». Око за око. Это по-честному, не так ли?
- Чёрта с два! – крикнул Бэрридж. – Просчитались! Утром моё отсутствие обнаружат, и мои ребята перероют все окрестности. Меня найдут здесь, и вы за это получите порядочный срок, Деннетт, если вообще останетесь живы.
- Капитан Бэрридж, – ответил голос, – вы имеете дело не с забитым батраком, который сознается в чём угодно при первом ударе. Думаете, я не учёл таких пустяков? Я взял на себя смелость напечатать на пишущей машинке записку и подписать её от вашего имени, – у вас ведь почерк, как у десятилетнего ребёнка. В ней значится, что вы уехали по личному делу и вернётесь не скоро.
- Когда найдут мою машину…
- Трудновато будет увидеть её сквозь сорок футов воды. Забыл сообщить вам, капитан, что ваша машина покоится на дне Веймутского канала. Не хватайтесь за соломинку, никуда вы не денетесь, пока не сознаетесь. Кричите, бранитесь, плачьте, никто вас не услышит, только я, да море. Никто вас не спасёт от «четвёртой степени».
- К дьяволу! – зарычал Бэрридж.
Капитан долго молчал, смотря на лампу, потом сказал:
- Ну что ж, заходите, Деннетт, покажите вашу «четвёртую степень».
- Перед началом я дам вам те же возможности, что вы мне. Сознаётесь, что вы убили Эстер Хексли?
- Нет.
- Где вы были в полночь на второе марта?
- Дома, в постели, – хотя это не ваше собачье дело!
- Так вы говорите, что не убивали её?
- Конечно, нет. Вы же знаете, что нет.
- Врёте!
- Черт вас…
- Слово в слово, как вы мне говорили. Лучше сознавайтесь… Так, говорите, вы не убивали её?
- Нет.
- Если не сознаетесь, я применю к вам «четвёртую степень». Вам известно это?
- Начинайте вашу «четвёртую степень»! Что она такое? Кипящее масло или ещё что-нибудь?
- Ждите, – произнес голос Деннетта и замолк.

Постель была мягкая, свежая. Ни один звук не нарушал молчания ночи, лишь море ритмично шуршало внизу. Лампа погасла, кончился керосин. А капитан Бэрридж не мог заснуть. Не мог, и всё тут.
Уже рассвело, когда от двери послышался слабый звук. В нижней половине двери открылась узкая форточка, и в комнату вдвинули поднос с завтраком: кофе, яйца, фрукты… Когда капитан позавтракал, под дверь просунули ящичек с сигарами.
- Бросьте эту комедию, Деннетт! – крикнул Бэрридж. – Начинайте же вашу «четвёртую степень»!
- Ждите.
В комнате нашлись старые газеты, все с описанием дела Эстер Хексли. Капитан их давно читал, но лучше всё же читать, чем ничего не делать. Но недолго длилось чтение – он яростно стал рвать газеты на клочки и бросать в окно. Потом он стал звать Деннетта, выкрикивая по его адресу насмешки и оскорбления, проклиная его на все лады, угрожая… Башня молчала, и только в полдень Бэрридж убедился, что его тюремщик здесь: под дверь просунули обильный завтрак.
Насытившись, капитан бросился на постель, но сон не шёл к нему. Он прислушивался, ждал чего-то неизвестного, что нависло над ним. Что?

Когда Деннетт доставил обед, Бэрридж стал буйствовать. Он бил всем телом в дверь и кричал:
- Ты, крыса! Сейчас же выпусти меня!
- Подождите.
- Думаешь сломить меня? Не боюсь я твоей «четвертой степени»!
- Не боитесь? Хорошо, подождите.
- Когда же ты начнёшь наконец?
- Подождите.
Бэрридж ждал. Ему больше ничего не оставалось делать, как сидеть, курить и ждать. Иногда он подбегал к окну и кричал, кричал… Так тянулся день. Его крики наполняли рёвом гулкую комнату маяка и будили слабеющие отзвуки где-то внизу, и только… Никто его не слышал, никто не мог ему помочь.
Он выбился из сил, замолчал, ждал, доходя до отчаяния. Захотел спать, но теперь он гнал сон от себя; он боялся заснуть, но сон подкрадывался к нему, как осторожный, бесшумный убийца. Человек боролся изо всех сил, но сон оказался сильнее.
Перед рассветом капитан вскочил, точно от удара. Осмотрелся блуждающим взором, бросился в постель и закрылся с головой. Но не было спасения от страшных предчувствий, от холодного страха.
Когда из-под двери появился первый завтрак, в голосе капитана прозвучали просительные нотки:
- Слушайте, Деннетт, ваша шутка зашла слишком далеко. Чем дольше вы меня держите, тем дороже вам это обойдется. Начинайте же вашу «четвёртую степень», в чём бы она ни состояла! Согласен, что вы имеете некоторое основание быть… недовольным мною, но, право же, вы берёте на себя слишком много…
- Угодно вам сознаться, что вы убили Эстер Хексли? Угодно вам написать это признание на бумаге? Перо и чернила – на столе.
- Признание? Нет.
- Так вы хотите «четвёртой степени»?
- Хочу! Начинайте же…
- Подождите.
Фортка закрылась. Бэрридж ждал, ходил, описывая круги по комнате, громко звал Деннетта, требовал, чтобы тот, наконец, приступил к обещанной пытке. Это всё же лучше, чем ждать неизвестно чего.
- Деннетт! – кричал он, и в его голосе звучал надрыв. – Где же ваша «четвёртая степень»? Давайте её сюда! Объясните хотя бы, что это такое! Я имею право знать в конце концов!
Это было самое длинное утро в жизни Бэрриджа. Когда, наконец, настал полдень, Бэрридж взмолился:
- Начинайте же, Деннетт! Нечестно заставлять меня так долго ждать. Можете меня терзать, жечь, что хотите, только, бога ради, начинайте!
Завтрак был превосходен, но капитан до него не дотронулся. Он не поверил своим часам, когда они показали всего четыре, приложил к уху, тряс… Да, он прождал всего четыре, часа. От четырёх до пяти прошёл, казалось, не час, а сутки, а от пяти до шести тянулась бесконечная агония. Он курил сигару за сигарой, перекусывал их зубами и бросал прочь дрожащей рукой. Он представлял себе тысячи дьявольских пыток, которым подвергнет его Деннетт. Когда появился обед, капитан захныкал:
- Да начинайте же, Деннетт! Жгите меня, жарьте меня, делайте что хотите, только начинайте наконец! Я отдам вам деньги, всё, что у меня есть, – тридцать тысяч долларов, только начинайте скорее!
- Я требую, чтобы вы написали чистосердечное признание, что убили Эстер Хексли. Иначе ждите «четвёртую степень».
- Да я жду её часы, дни, – голос капитана дрогнул. – Что это такое и когда она начнётся?
- Ждите.
Ночь тянулась бесконечно. Бэрридж сидел, скорчившись в кресле, насторожившись, готовый к самому страшному. Ночь была напоена неведомым ужасом. Неотвязная мысль угнетала его: «Что он со мной сделает? Что за «четвёртая степень»? Он напрягал все силы. Он боролся с самим собой и с ужасом, который шаг за шагом заполнял его мысли… Когда серый рассвет чуть высветлил оконную решётку, он вдруг вскочил с кресла. Вот стол, вот перо и чернила. Он бессильно опустился на стул и дрожащими пальцами взял перо.
Когда в восемь часов утра Деннетт осторожно открыл фортку, чтобы просунуть в комнату завтрак, он увидел, что капитан лежит поперёк постели и спит, как спят только бесконечно усталые люди. Под дверью лежала бумага, на которой корявым почерком капитана было написано:


«Я убил Эстер Хексли. Сознаюсь. Пусть меня повесят, по крайней мере я знаю, что мне предстоит. Я ревновал её. Я заманил её в лес. Она сопротивлялась, я ударил её мешком с песком. Этот мешок и мой окровавленный платок, – она укусила меня за палец, – вы найдёте в дупле дерева в тридцати шагах от того места, где лежало её тело. Я потерял голову, наверно, что не уничтожил сразу этих улик. Я постарался свалить подозрение на Деннетта, подбросив туда его шляпу, но он не поддался мне. Тогда я принялся за Тарвера, зная, что он слаб и его нетрудно заставить сознаться в чём угодно.
Так это и было, и я рад, что теперь могу выкинуть всё это из головы. Я знаю, что мне будет за это, но я не боюсь виселицы. По крайней мере знаешь, что тебя ждёт!
Мэттью Дж. Бэрридж,
капитан полиции».

@темы: книги

---

Ричард КОННЕЛЛ ПОСЛЕДНИЙ ИЗ ПЛОСКОНОГИХ
Ричард Эдуард Коннелл — американский писатель первой половины XX века. Его имя стало широко известно после того, как в 1923 году писатель получил премию имени О'Генри, присуждаемую за лучший короткий рассказ. Коннелл — автор около трехсот рассказов, двух пьес и ряда сценариев для кино. Писатель избрал своим героем «маленького» человека, бунтарству которого против власти и силы капитала искренне симпатизировал.
Рассказ «Последний из Плосконогих» впервые на русском языке был напечатан в 1928 году в сборнике произведений Коннелла «Человек в клетке». Новая редакция перевода сделана для «Искателя» Е. Толкачевым.
Рисунки С. ПРУСОВА

Его звали Угобичйбугочибилаупаукиписвискививичингуби… На языке индейцев племени Плосконогих это значит «Маленькая-Жирная-Мускусная-Крыса-Сидящая-На-Еловой-Шишке-С-Хвостом-Волочащимся-По-Земле». В школе резервации,[16] куда он был взят в самом неясном возрасте, учитель — простоты и патриотизма ради — переименовал его в Джорджа Вашингтона Уга.
Прошло несколько месяцев, и учитель начал жалеть о своей опрометчивости. При ближайшем знакомстве он со вздохом констатировал, что едва ли из Уга получится образцовый ученик. Юный индеец был совершенно нечувствителен к знаниям, которыми старались его напичкать. Тогда учитель решил переименовать его в Уолтера Мускрата.[17]
Тут-то и выявилась одна из неприятнейших черт характера Уга. Он наотрез отказался именоваться Уолтером Мускратом. В его голове прочно угнездилась мысль, что Джордж Вашингтон — великий белый вождь, у которого было много перьев, лошадей, жен и скальпов, и что носить его имя — большая честь. Уг бесстрастно, но непоколебимо заявил, что он останется Джорджем Вашингтоном Угом, и баста. Что его, то его. Ни уговоры, ни угрозы не действовали. Он отказывался откликаться на другое имя и перестал есть. Столкнувшись с таким упорством, учитель сдался: Уг остался Джорджем Вашингтоном Угом.
Учитель, добрая душа, уделял особое внимание обработке Уга. Это было для него делом чести, поскольку Уг, по всей видимости, являлся последним из племени Плосконогих. Цивилизовать Плосконогого — такой славы готов был добиваться любой учитель. До сих пор это никому не удавалось. Сколько юношей Плосконогих, выйдя из школы, казалось бы, совсем культурными людьми, покрытыми лаком цивилизации, усвоившими привычку носить шляпу-дерби, иметь текущие счета, некоторую долю морали, безопасную бритву, молитвенник, подтяжки, складку на брюках и другие культурные атрибуты, при первом удобном случае начинали вновь предаваться своим варварским обычаям…


— Все эти Плосконогие атависты, — говорил огорченный учитель. — Они сбрасывают культурный налет так же легко, как змея кожу. В субботу вечером, надев шляпу-дерби, он ест мороженое и мирно обсуждает достоинства автомобилей различных марок, а в понедельник как ни в чем не бывало, нацепив на себя перья и мокасины, отплясывает священный танец племени и выкапывает топор войны.
— Но, — продолжал учитель, — я все-таки верю, что из Уга выйдет толк: я взял его совсем малышом. Последний из Плосконогих будет и лучшим из Плосконогих. Я его выдрессирую так, что он никогда не снимет шляпу-дерби. В конце концов шляпа — символ культуры. Разве станет дикарь носить шляпу?
И он не покладая рук трудился над Угом. Время текло с положенной ему скоростью, у индейца увеличивался аппетит и объем груди, а учитель с радостью наблюдал, как увеличивается число признаков его морального развития.
— Во всяком случае, — утешался учитель, — достаточно того, что я сделаю из него законопослушного члена общества. — И продолжал обстреливать Уга из тяжелых орудий цивилизации.
Когда Угу исполнилось четырнадцать лет, произошло одно многообещающее событие. Учитель собственными глазами видел, как на школьном дворе Уг поругался с Генри Джемсом Серым Медведем, отпрыском племени Черноногих. Не поддававшийся влиянию цивилизации, Генри Джемс во время обсуждения какого-то технического вопроса ударил Уга. Обычно такой оборот беседы вызывал немедленную свалку. Но, к удивлению и восторгу учителя, Уг звонко воскликнул:
— Я не буду драться с тобой, Генри Джемс Серый Медведь! Учитель говорит, что дерутся только дурные люди: хорошие люди подают в суд. Если ты ударишь меня еще раз, то на вечерней молитве я на тебя пожалуюсь отцу небесному, и он тебе задаст хорошую взбучку, Генри Джемс Серый Медведь!
Генри Джемс нагло предположил, что Уг просто трусит, на что тот возразил:
— В хороших книгах говорится, что драться позорно; и вообще, чего пристал к маленькому? Выбрал бы себе противника под пару… — Произнеся это, Уг не без достоинства удалился.
Учитель почувствовал прилив гордости.
— Плоды цивилизации, — сказал он.
Вечером учитель гулял в дубовой роще. Вдруг он услышал какие-то звуки. Сперва это был шорох, топот, потом раздались выкрики, перешедшие в пение. Учитель тихо пошел на голос и остановился за кустом перед лесной поляной.
Пел Джордж Вашингтон. Пел и плясал. Это был дикий танец, состоявший из прыжков, жестикуляции и быстрого верчения. Штаны Уга висели на суку вместе со шляпой-дерби. В черных волосах торчали перья из хвоста свежеощипанного индюка. В руке сверкало лезвие перочинного ножа, которым Уг грозил красному червю-выползку. Он плясал и пел боевую песнь. Затем отсек червяку голову.
На лице учителя отразилось страдание. Он понимал слова песни: «Помоги мне, о кровавый дух войны, поразить моего врага, Серого Медведя, как я поражаю эту змею. Дай мне силу его опрокинуть, оседлать, оскальпировать, изрезать на мелкие кусочки…»
Это был запрещенный «Змеиный танец», который когда-то плясали храбрецы Плосконогие перед вступлением на тропу войны.
Рассердившись, учитель сцапал Уга, конфисковал остатки червя и крепко оттаскал за ухо индейца.
В ту ночь учитель опять до головной боли думал о проблеме воспитания Уга.
«Я должен сделать большее, чем привить ему манеры, — решил учитель. — Он должен стать морально другим, Но как? Надо овладеть его воображением. Надо найти такую нотку, на которую отзовется его душа».
И он стал нащупывать эту тайную нотку. И, наконец, нашел…
Когда учитель говорил о глаголах и спряжениях, лицо Уга оставалось безразличным. Но когда начинался урок истории и учитель принимался рассказывать о дяде Сэме, Уг подтягивался, глаза его блистали. Для опытного педагога это было откровением. Он стал упирать на могущество дяди Сэма, на любовь дяди Сэма ко всем народам, населяющим его владения, а особенно к его подопечным индейцам, и, в частности, персонально к некоему маленькому индейцу из племени Плосконогих по имени Джордж Вашингтон Уг. На Уга это произвело огромное впечатление. Он страстно влюбился в дядю Сэма; он положительно таял от счастья при мысли, что этот удивительный пожилой джентльмен в цилиндре со звездами, в брюках со штрипками и козлиной бородкой является его другом и покровителем. Уг не совсем ясно понимал, что такое подопечный, но очень гордился тем, что его опекун сам дядя Сэм. Он начал свысока поглядывать на белых фермеров, чьи земли лежали на самой границе резерваций: ведь фермеры были просто граждане, а он — питомец дяди Сэма. B теперь, когда старшие ребята обижали его, он не составлял планов кровавой мести, а лишь говорил:
— Вот погодите, я все скажу моему дяде Сэму, когда увижу его, — и записывал имена обидчиков в дневник.
Уг совершенно изменился. Он радостно и безоговорочно стал принимать всю белую премудрость.
— Дядя Сэм огорчится, если ты не сделаешь то или это, — говорил учитель, и этого было достаточно.
Теперь Уг прилежно и даже с охотой ходил в церковь, Без понуканий опускал лишний медяк в миссионерскую кружку; он добровольно отказался держать под кроватью выводок молодых вонючек, перестал на уроках венчать малышей венками из репейника, лгал только в случае серьезной необходимости. Словом, учитель констатировал, что Уг вышел на путь истинный — последний из Плосконогих будет цивилизован на все сто процентов.
Когда Угу исполнилось двадцать лет, учитель решил, что его образование закончено. Собственно говоря, познания Уга были не столь глубоки, сколь разнообразны. Но в его патриотизме, его горячем поклонении и преданности дяде Сэму сомневаться не приходилось. Любовь к отечеству и уважение к закону вошли в плоть и кровь Уга, и наглядным выражением этого был набор национальных флажков на левом лацкане его пиджака.
Угу выдали витиевато составленный диплом, новую шляпу-дерби — личный презент учителя, — отправили на все четыре стороны вести самостоятельную жизнь. О будущем Уг не беспокоился: о нем позаботится дядя Сэм.
Одной из драгоценностей Уга была картинка из журнала: снимок Атлантического флота США в гавани. Уг любил представлять себе, как по одной его жалобе эти огромные военные лодки с пушками величиной в сосновый ствол, пыхтя, помчатся по горным потокам в резервацию охранять права Уга и вселять ужас в сердца его врагов. Конечно, Уг должен ценить такую честь и платить за нее безукоризненным поведением. Эту мысль вместе с дипломом и шляпой вынес Уг из школы.
Без сомнения, Уг был хорошим индейцем, гордостью учителя. Его домик в полторы комнаты на границе резервации был выкрашен в красный, белый и синий цвета. Уг купил цинковую ванну. Он насадил в саду мальвы и георгины. Он носил с собою ножницы в кожаном футлярчике и открыто и бесстыдно стриг ногти на глазах негодующих менее рафинированных собратьев. Он послушно подчинялся всем законам, приказам и распоряжениям. В его комнате на стене, как раз напротив картинки, изображающей Атлантический флот, висела большая фотография — монумент Вашингтона, потому что учитель, прижатый к стене, спешно придумал, будто это один из домов дяди Сэма. Уг носил целлулоидовый воротничок по воскресеньям, а также в официальных случаях и четвертого июля,[18] которое считал днем рождения дяди Сэма. Работу себе он выбрал в соответствии с высоким социальным положением питомца дяди Сэма: Джордж Вашингтон Уг стал фотомоделью. Он благосклонно разрешал проезжим туристам фотографировать себя.
Будучи продуктом цивилизации, Уг мечтал стать капиталистом. Поэтому, скопив кое-что от общения с туристами, он после долгих размышлений и молитв вложил их в доходное предприятие: купил свинью. Она была не слишком породистая и к тому же хилая. Уг не испытывал чрезмерной нежности к бессловесным друзьям, в частности к свиньям, но все же некоторое время безотлучно сидел у одра больной и терпеливо ждал, когда же она начнет жиреть и размножаться. Он твердо рассчитывал, что эта свинья положит начало его богатой и обширной свиной ферме. Посоветовавшись с учебником истории, Уг нарек свинью Генералом Грантом.
Горе посетило Уга однажды в шесть минут шестого пополудни.
Вернувшись домой, Уг обнаружил, что Генерал Грант не хрюкает, как обычно, на заднем дворе. При всей своей силе Генерал не мог подрыть забор и уйти. Уг обыскал весь дом. Он заглядывал повсюду: под кровать, в ванну. Генерал Грант исчез. Уг еще сохранил от предков способность разбираться в следах и скоро нашел их. Они вели прямешенько на ферму Патрика Дэффи. Уг направился по следам.
Мистер Дэффи вышел из-за стола. В бороде его сверкал яичный желток, а в глазах — огонь. Это был крупного роста мужчина с копной рыжих волос, с челюстью, как айсберг, и кулаками с бочонок каждый.


Уг снял свою шляпу-дерби, поклонился и вежливо спросял, не видел ли мистер Дэффи свинью, откликающуюся на кличку Генерал Грант.
— Видел, — грубо рявкнул Дэффи.
— Скажи, пожалуйста, где она?
— В моем хлеву.
— Я бы взял ее обратно, — предложил Уг.
— Ты ее не возьмешь, — отклонил мистер Дэффи.
— Но она же моя, — утверждал Уг.
— Была, — поправил мистер Дэффи. — А теперь моя.
— С каких это пор, Патрик Дэффи? — Уг начал волноваться. Он слышал кое-что о подвигах Дэффи.
— Твоя гнусная свинья, — заявил мистер Дэффи, — приплелась сюда и пожрала мои великолепные репы. Я собирался их послать на государственную выставку и получить приз. Они стоили одиннадцать долларов — это мне самому стоили, — не считая чести и славы. А свинья их пожрала. Я и забрал ее.
— Вы отдадите мне свинью, Патси Дэффи? — крикнул Уг.
— Ты мне отдашь репы? — холодно спросил тот.
— Но Генерал Грант не ест репы! — завопил Уг. — Он ненавидит репу! И потом он целый день сидел дома. Вы его увели!
— Слушай, индеец, — сурово сказал мистер Дэффи. — У меня нет времени пререкаться с тобой. Иди-ка ты вон!
Уг дрожал от ярости и преступных желаний, противоречащих всем правилам школьной морали. Вблизи лежал топор, и взгляд Уга красноречиво перебегал с него на копну волос Патрика Дэффи и обратно; секунду-другую цивилизация трещала по всем швам. Потом Уг стиснул зубы и надел свою шляпу-дерби.
— Ладно, Патрик Дэффи, — с достоинством сказал он. — Я пожалуюсь на вас дяде, — и повернулся к Дэффи спиной.
— Можешь жаловаться хоть тете, — крикнул ему вдогонку мистер Дэффи, — и двоюродным сестрам! Свинья останется здесь, а если я поймаю тебя на своей земле, смотри у меня!
Уг шел нахмурившись. Вопиющая несправедливость! Он питомец дяди Сэма, и никто не смеет его обижать.
— Дело не в свинье, дело в принципе, — бормотал он.
Уг вовсе не чувствовал сентиментальной привязанности к Генералу Гранту: ведь свинья не комнатная собачка. Но эта свинья его собственность, а другой посмел ее захватить. Он обернулся и погрозил кулаком.
— Ты попомнишь этот день, Патрик Дэффи! — произнес Уг (он участвовал в школьных мелодрамах).
Дома он взглянул на Атлантический флот и злорадно представил себе, как огромные пушки разнесут в клочки Дэффи.
Потом направился к своему бывшему учителю, как ближайшему представителю дяди Сэма.
Тот сочувственно выслушал, но покачал головой; он-то хорошо знал Патси Дэффи, его невыносимый характер, тяжелые кулаки, финансовую мощь и политические связи. Учитель сказал Угу, что розыски пропавших свиней, собственно, не входят в его функции, что Уг уже не школьник, а взрослый человек и гражданин. Тогда Уг предложил пожаловаться непосредственно дяде Сэму. Учитель ответил, что так делать не принято; дядя Сэм слишком занят, чтобы беспокоить его из-за каждой свиньи. Дядя Сэм, уверял учитель, лично никогда не вмешивается в дела, где фигурирует меньше миллиона свиней. За более мелкими делами следят его доверенные люди, объяснил учитель, довольный таким удачным выражением, как «доверенные люди». Учитель согласился, что закон на стороне Уга; он рекомендует Угу посоветоваться с законом в лице Марцеллуса К. Вигмора, адвоката и ходатая по делам, в его конторе в Тимберлэк-сити. Вот это вполне цивилизованный способ. Дядя Сэм будет доволен.
Чуть-чуть разочарованный, но отнюдь не павший духом, Уг причесал волосы, почистил шляпу и зашагал за шестнадцать миль в Тимберлэк-сити. Величие закона, воплощенное в лице адвоката М. К. Вигмора, покоилось в двух пыльных задних комнатах над фуражным амбаром на главной улице. Угу было разрешено посидеть в первой комнате, пока он не сморился, что заняло не очень много времени: грязная унылая комнатка испускала тошнотворный запах правосудия, а в шкафах гнездились тома законов, сенатских разъяснений, постановлений всяческих комиссий и прочих устрашающего вида книг с длинными названиями на корешках. Потом Уг был допущен к лицезрению адвоката Вигмора, худого, грязного человека с блестящим черепом, во фраке и воротничке, высоком, как забор.


Закон облизнул сухие губы и изрек торжественным голосом:
— Чему я обязан чести иметь возможность быть вам полезным, сэр?
Уг сконфузился и залепетал:
— Патрик Дэффи украл Генерала Гранта.
— Э? — переспросил мистер Вигмор. — Э? Как вы изволили сказать?
— Он говорит, что Генерал съел его репы, — торопился Уг. — Но Генерал никогда не ест репы! Он ненавидит репу, ей-богу, честное мое слово!
— Ага, — сказал мистер Вигмор. — Интересная-историческая деталь. Но с какой стороны и в какой степени, смею узнать, касаются меня вкусы покойного генерала?
Уг торопливо выложил историю похищения свиньи. Мистер Вигмор пробормотал:
— Патси Дэффи?.. Гм, да, да… — Потом важно заявил:
— Мой дорогой сэр, это действительно занятный случай… Гм, гм… Да-с, весьма забавная юридическая проблема. Я бы воздержался от выражения своего мнения экс-катедра по вопросу, затрагивающему столь разнообразные стороны юриспруденции…
Уг слушал сконфуженно и почтительно. Взор мистера Вигмора блуждал по грязному потолку.
— Г-кха-гм! — басовито по-судейски откашлялся он. — Итак, изложим случай в простейших выражениях. С одной стороны, мы имеем вас, истца, в качестве одной группы; мы имеем некоего Патрика Дэффи, ответчика, вторую группу с другой стороны; мы имеем Генерала Гранта, свинью, точнее борова, — казус белли, третью группу, с третьей стороны; с четвертой стороны, мы змеем некоторое количество плодов растений, правильнее сказать овоща — репы. Представитель первой группы заявляет, что представитель второй группы совершил злонамеренную кражу, увел, умыкнул, конфисковал представителя третьей группы, потому что означенный Патрик Дэффи обвиняет упомянутого Генерала Гранта в незаконном уничтожении, потреблении в пищу, пожрании и расхищении представителей поименованной четвертой стороны. Истец заявляет, что может установить алиби вышеупомянутого Генерала Гранта и что вышереченный Генерал Грант невиновен в совершении грабительского акта, инкриминируемого ему представителем второй группы. Верно ли я изложил дело, сэр?
— Да, — упавшим голосом ответил Уг.
Мистер Вигмор посоветовался с книгой фунтов десяти весом. Несколько минут он хмуро перелистывал страницы, потом сказал:
— Г-кха-гм! Говоря экс-капите, ваш случай не совсем непохож на дело Буллпитт верзус Мэдд, 67, Род-Айлэнд, 478, по которому верховный суд вынес постановление, что незаконное отчуждение животных есть проступок контра бонос морес; и, насколько мне помнится, — а мне помнится, что именно так, — присудил ответчику два доллара плюс стоимость животного. Ваш случай, сэр, явно подходит под определение меум и туум, и, говоря кум грандо салис, он имеет прецедент, если память меня не обманывает, — а я не думаю, чтобы она меня обманывала, — в деле «Интернейшеил Ниттед Найт Клоз Корпорейшен» верзус Гумбель, 544, Южная Каролина, 96, хотя я должен предупредить вас, что не исключено возникновение вопроса, насколько доктрина кавеат эмптор противоречит доктрине каве канем. Вы ведь и сами это замечаете, не так ли?
Уг вздохнул. Вигмор глубокомысленно почесал подбородок.
— Интер се, — заметил он, — потребуется весьма много труда на подыскание способа вашей защиты. Ваша свинья была поймана ин флагранте деликто, согласно показаниям ответчика и его защитника, который представит ее в виде партицепс криминис, не так ли?
Уг снова вздохнул.
— Представляется возможным, — продолжал мистер Вигмор, — получить указ о хабеас корпус. Или мы сможем притянуть ответчика за клятвопреступление. Весьма возможно, что возникнет вопрос о правах на репарации. Я воздержусь от окончательного ответа до консультации с ответственным лицом и авторитетами. У вас найдется десять долларов?
У истца нашлось десять долларов. Они молниеносно исчезли в разрезе между фалдами адвокатского фрака.
— Прошу подождать здесь, пока я посоветуюсь с консилиумом, — сказал мистер Вигмор.
Он вышел в другую комнату и закрыл за собою дверь. Минут десять стоял он у окна и смотрел на людей, занятых ковкой лошадей и погрузкой фуража на улице, потом с серьезным выражением лица проследовал в свое святилище, где его трепетно ждал Уг.
— Дорогой сэр, — мягко сказал мистер Вигмор. — Мой вам совет: бросьте вы это дело.
Уг обомлел.
— И не получить свинью обратно?
— Что такое свинья по сравнению с вечностью? — философски возразил адвокат.
— Но она моя! Я требую свою свинью! — Уг чуть не плакал.
— Фактическое обладание, — возразил мистер Вигмор, обнаруживая признаки нетерпения, — уже девять десятых закона. Вы пришли ко мне за советом. Я вам дал совет. Вы его получили. Закон ничем не может вам помочь. Забудьте о свинье.
— Но это же нечестно! Она моя! Патси Дэффи вор!
Мистер Вигмор рассердился.
— Берегитесь, молодой человек! — сказал он. — Против клеветы существуют законы. Мистер Дэффи — уважаемый член нашего общества. Его брат шериф, его зять окружной судья, а его сын частный поверенный. Добрый день. Не правда ли, какая чудесная погода?
Уг опомнился только на улице. Он обратился к закону, и закон отказал ему в помощи. Казалось невероятным, что такой ученый человек, как Марцеллус К. Вигмор, мог ошибаться, и все же Уг поймал себя на этой еретической мысли. Он был уверен, что имеет право получить свою свинью обратно. Он решил обратиться к другим представителям дяди Сэма, к наместнику резервации.
Этот наместник был добряк. Он часто и во всеуслышание расписывался в своей любви к индейцам. Политические вихри вынесли его из сигарного склада в Альтоне, Пенсильвания, где индейцы, кроме как на плакатах, — редкость, и забросили сюда в должности суперинтенданта. Он приветствовал Уга горячо, далее страстно, похлопал его по плечу и справился о здоровье. Уг ответил, что ум его находится в состоянии брожения, и рассказал историю потери Генерала Гранта. Суперинтендант пришел в ужас и выразил ему свое соболезнование и симпатию.
— Как смеет этот Дэффи захватывать собственность одного из моих индейцев? — горячился он. — Я ему покажу! Не тревожьтесь, мой юный друг. Я беру это дело в свои руки и лично займусь им, понимаете? — И выпроводил Уга из кабинета.
Уг подождал неделю. Свинья не возвращалась. Он набрался храбрости, нацепил целлулоидовый воротничок и с трепетом душевным снова пошел к суперинтенданту. Подходя к конторе, он увидел, что суперинтендант занят с каким-то посетителем. Уг замедлил шаги. Теперь он узнал посетителя. Сальный блеск рыжих волос, плечи шириной в стог сена не оставляли сомнений. Уг ухмыльнулся. Понятно: в эту самую минуту суперинтендант разносит Дэффи за кражу свиньи. Потом Уг усомнился в своем выводе, потому что Дэффи разразился хохотом, похожим на мычание быка, и Уг с тревогой обнаружил, что суперинтендант хохочет вместе с ним. Уг подкрался поближе к окну. На столе между собеседниками лежали карты, стояла закуска и коричневая бутылка. Уг ушел так же тихо, как пришел. Он сообразил, что от суперинтенданта добра не жди.
Тогда Уг снова отправился к учителю. Что ему теперь делать? Написать в Вашингтон одному из людей, которому дядя Сэм поручил заботиться об индейцах, посоветовал учитель. Уг вернулся в свою лачугу и весь вечер преодолевал сопротивление пера, бумаги и чернил. К утру он состряпал следующее послание:
«Уполномоченному по индейским делам
Вашингтон
Ув. сэр. У меня была свинья, купленная мною за 3 доллара и 45 сентов. Ее звали Генерал Грант. Патрик Дэффи украл ее. Генерал Грант не ел его репы. Он ненавидит репу. Больше чем чертей. Я думаю, что белый человек не имеет права брать индейскую свинью. Я хочу получить свинью обратно. Пожалуйста, скажите дяде Сэму.
Ваш любящий сын Джордж Вашингтон Уг.
Плосконогий индеец».
Отправив это сочинение, Уг стал спокойно и уверенно ждать. Иногда он поглядывал на Атлантический флот и с гордостью думал, что по одному его слову вся эта махина поднимется против рыжего Дэффи. Через одиннадцать дней он получил письмо, большую бумагу казенного вида с орлом в углу бланка. Он, волнуясь, вскрыл конверт. Вот что там было написано:
«При ответе ссылаться на № 73965435, карт. 4534, отдел 23/Х.
Дорогой сэр!
Ваше сообщение получено и будет рассмотрено своевременно.
Старший помощник старшего клерка Департамента Внутренних Дел».
Уга не совсем удовлетворило письмо. Он рассчитывал на краткий, но твердый приказ Патрику Дэффи немедленно вернуть свинью. Кроме того, от письма несло таким холодным безразличием, точно Уг не был близким родственником дяди Сэма… Потом это неопределенное «своевременно». Когда оказалось, что эта своевременность превысила две недели, Уг потерял терпение и написал открытку уполномоченному по индейским делам:
«Ув. сэр. Как насчет моей свиньи?
Ваш любящий сын Джордж Вашингтон Уг.
Плосконогий индеец».
Через неделю пришел ответ:
«При ответе ссылаться на наш № 656565, индекс: свиньи.
Дорогой сэр.
Тщательными розысками нашего департамента не обнаружено свиньи, свиней или других животных, вам принадлежащих, и потому мы не имеем возможности уяснить себе значение вашего уважаемого письма от девятнадцатого сего месяца.
Старший клерк
Бюро пропавших животных»
Прочтя письмо, Уг громко застонал. Он купил свежий пузырек чернил и на два дня целиком посвятил себя литературной деятельности. Вот какое письмо отправил он в Вашингтон:
«Ув. сэр. Послушайте, пожалуйста. Я добрый скромный индеец. У меня была свинья. По имени Генерал Грант. Патси Дэффи белый, но скверный человек, он украл эту свинью. Он говорит, будто Генерал Грант съел его репы. Это враки. Я обходил все законы, и учитель говорит, что я прав. Мне больше ничего не остается. Пожалуйста, скажите дяде Сэму, что я хочу получить свинью обратно.
Ваш любящий сын Джордж Вашингтон Уг.
Плосконогий индеец».
Через десять дней на имя Уга пришел толстый пакет. Уг торжествовал. Он даже купил банку сгущенного молока для угощения Генерала Гранта по случаю благополучного возвращения домой. В своей лачуге он вскрыл письмо:
«При ответе ссылаться на № 439976855433339, отдел 29 п/о. 9.
Дорогой сэр.
Ваше сообщение получено и приобщено к делу. Ничего не может быть сделано для вас ввиду недостатка сведений. Просьба заполнить прилагаемую анкету и вернуть нам.
Ваше имя (полностью)
Когда и где вы родились?
Чем вы можете это доказать?
Имена ваших отца и матери, даты их рождения, пол, возраст и причина смерти, если таковая имела место. Ваше племя. Ваш пол.
Полное имя свиньи. Ее пол.
Есть ли у нее отличительные приметы? По возможности приложите рисунок.
Сообщите размеры свиньи, использовав прилагаемую таблицу для измерения.
Не была ли свинья украдена вами у первого владельца?
Если нет, приложите счет на покупку.
Приложите справку, подписанную пятью свидетелями, подтверждающую, что свинья не любит репы.
Приложите фотографию свиньи и образец репы, которая была оной свиньей съедена.
Приложите полное описание Патрика Дэффи, упомянув имя, возраст, пол и приложив фотографию (без шляпы).
Старший клерк Бюро жалоб.
Секция Плосконогих».
Угу понадобилось три дня, шесть перьев, два пузырька чернил — один опрокинулся, — две перемены рубашек и две бессонные ночи, но он сумел ответить на все вопросы. Отправил письмо и стал ждать.
Через две недели Индейское бюро ответило, что его письмо получено и будет рассмотрено внимательнейшим образом, но, поскольку тут дело идет о свинье, письмо переправили в министерство земледелия. Секретарь помощника секретаря главного секретаря управления делами министерства известил Уга, что письмо его передано в Бюро случки животных, куда и надлежит обращаться в дальнейшем. Озадаченный Уг поспешил послать открытку, предупреждая, что у Генерала Гранта супруги не имеется, но на открытку не обратили внимания.


Потом он получил извещение, что, поскольку в его послании присутствуют элементы уголовного порядка, оное послание препровождено в министерство юстиции. Уг вздыхал и ждал. Министерство юстиции уведомило Уга, что его дело направлено к девятому помощнику генерального прокурора. Тот изучал его в течение нескольких дней и отослал обратно заведующему Индейским бюро, а тот написал Угу, запрашивая его, кого он потерял: свинью или семью.
Уг написал:
«Свинью. С в и н ь ю. СВИНЬЮ».
И отправил открытку в Вашингтон.
Шли дни за днями. Ни одного письма не получал больше Уг. Наконец, выведенный из себя решился использовать последний козырь. Он написал непосредственно дяде Сэму.
«Дорогой дядя Сэм. Вы меня знаете. Я Джордж Вашингтон Уг, очень скромный, добрый индеец. Я ношу шляпу-дерби. Хожу в церковь. Читаю молитвы. Не дерусь. А этот Патрик Дэффи, скверный белый человек, взял мою свинью, Генерала Гранта. И я не знаю, как тут быть. Пожалуйста, пошлите большие броненосцы и, пожалуйста, заставьте Патрика Дэффи отдать обратно свинью.
Ваш любящий племянник
Д ж о р д ж
П л о с к о н о г и й».
Сомнение, возбуждение, беспокойство владели Угом, когда он читал и перечитывал это письмо. Теперь Патрик Дэффи, можно сказать, конченный человек. На такое письмо дядя Сэм не может не откликнуться, даже если тут идет речь меньше, чем о миллионе свиней. Уг жалуется на несправедливость, и дядя Сэм не допустит, чтобы обижали его родственников. И, счастливо улыбаясь, Уг написал адрес на конверте:
«В а ш и н г т о н. Д я д е С э м у».
Ответ пришел быстрее, чем на другие письма, да Уг в этом и не сомневался. С большим почтением держал он в руках большой казенный пакет. Он показывал его другим индейцам: вот, получил письмо от самого дяди Сэма! Он все откладывал счастливый миг, когда вскроет, наконец, письмо, как ребенок откладывает напоследок лучшую конфету. Вскрыл он пакет после долгого восторженного созерцания в своей лачуге. И тут лицо его приняло оттенок кофе, в которое плеснули слишком много молока. Письмо было сухое и краткое. Оно исходило от министерства почт и телеграфов:
«Лицо по имени дядя Сэм в Вашингтоне не значится.
Просьба указать точный адрес, улицу и № дома».
К этой записке было приложено письмо Уга дяде Сэму.
Уга точно томагавком по голове стукнули.
Вскоре он явился к учителю.
— Как фамилия дяди Сэма? — спросил он.
Учитель не знал; он смутился, покраснел.
— На какой улице, в каком доме живет дядя Сэм? — продолжал Уг, и в его взоре мелькнуло подозрение.
Учитель и этого не знал.
— Уг, — нежно сказал он, — теперь ты взрослый человек. Теперь, пожалуй, я должен тебе сказать. Дядя Сэм это не человек; то есть он не такой человек, как мы с тобой. Он нечто вроде… вроде духа…
— Как бог? — спросил Уг.
— О нет, нет, нет… Не как бог.
— Как рождественский дед Санта Клаус?
— Да, да, именно, — обрадовался учитель. — Скорее как Санта Клаус.
— Учитель, — сказал Уг, и его взор стал холоднее камня. — Три года тому назад вы мне сказали, что Санта Клауса не существует.
— Ты был хорошим мальчиком, Уг, — пробормотал учитель.
— Старался, — отрезал Уг и взялся за шляпу.
Вечер был тих и ясен. Уг медленно брел домой. Голова его опускалась все ниже и ниже, пока воротник не впился в подбородок. Восходящая луна ярко освещала тропинку, но нога Уга то и дело скользила, он брел как смертельно усталый человек… Неподалеку от своей красно-сине-белой лачуги Уг остановился: что-то легонько шуршало в траве рядом с тропинкой. Уг нагнулся и увидел большого ужа. Рука Уга непроизвольно потянулась к голове. Быстрое движение, и шляпа что-то накрыла в траве. Закудахтала по соседству потревоженная шумом курица белого соседа. Уг скинул брюки. Затем курица непостижимо быстро закончила скучные расчеты с жизнью, полетели ее перья, а уж, схваченный ловкими пальцами, как раз позади головки, беспомощно повис в воздухе.
Потом в тишине ночи послышались звуки древней песни.
Единственные зрители — совы и летучие мыши — видели, как человек с перьями в волосах, с ножом в одной руке и извивающимся ужом в другой прыгал, вертелся и завывал в лунном свете, исполняя старинный обрядовый танец…
Патрик Дэффи, покуривавший носогрейку на террасе, тоже услышал издалека эти странные звуки. Они приближались. Он не понимал, что происходит, пока на террасу, как резиновый мяч, не прыгнула фантастическая фигура. Дэффи узнал Уга. Но это был не прежний Уг.
— Белый человек, ты украл мою свинью. Отдай мою свинью, или я отправлю тебя в ад!..
— Да я тебе… — начал Патрик Дэффи, но закончить фразу ему не удалось. Уг прыгнул на него как демон; коричневая рука впилась в рыжую шевелюру, в другой руке сверкнул нож с длинным клинком. Они покатились по полу, но Уг оказался наверху. Протяжный вой потряс воздух. Этот вопль сразил Патрика Дэффи.
— Пусти меня! — завизжал Патрик Дэффи. — Я немного пошутил с тобою, честное слово, Уг, только пошутил!..
Уг встал. Он ухмылялся, глядя на распростертого белого.
— Смотри, белый человек, — сказал он. — Если поймаю тебя около моего дома, скальпирую без разговоров…
По лугу, щедро освещенному лучами месяца, шел человек. Перья в его прическе бросали причудливую тень. Человек шел твердым победным шагом, он тащил за собою жирную свинью, оравшую истошным голосом.

@темы: индейцы

---

Знамение свыше
url=www.radikal.ru][/url]
trash-fights.livejournal.com/63642.html

@темы: индейцы

---

У меня давно уже возникло ощущение, что имя "Фредди Арбатнот" - это ходячий английский штамп, наподобие нашего поручика Ржевского. Встречаю его у разных авторов. Почему-то если фамилия второстепенного героя Арбатнот, его (или ее) непременно зовут Фредди. Исключения так редки, что на них даже внимания обращать не хочется.

@темы: имена

---

Карта США конца 19 века с индейскими резервациями

присоединение территорий к США в конце 19 - начале 20 в.


Карта США начала 19 в


Гражданская война США

@темы: карты, индейцы

---

Странные воины краснокожих

На рассвете, едва первые лучи солнца яркими красками озарили верхушки кожаных палаток маленького лагеря индейцев кроу, тишину потряс мощный, вырвавшийся из двух сотен глоток военный клич. Заспанные люди начали выбегать из своих жилищ, женщины визжали, плакали испуганные дети. Привязанные у палаток скакуны вставали на дыбы, норовя ударить пробегавших мимо людей, а собаки, запоздало вспомнив, что призваны охранять покой своих хозяев, подняли жуткий лай. В одно мгновение лагерь стал напоминать потревоженный медведем улей, где маленькие пчелы беспорядочно вылетают наружу -- еще не понимающие, в чем дело, но уже готовые победить или умереть.

На вершине ближайшего холма на фоне встающего солнца застыла длинная цепочка всадников, числом в несколько раз превосходивших обитателей лагеря. Они не торопились нападать, полностью уверенные в своем превосходстве. Они просто стояли там, с наслаждением наблюдая за поднявшимся в лагере переполохом, в предвкушении быстрой победы и богатой добычи. Положение кроу было безнадежно, и люди в панике бросились бежать. Лишь воины, вскочив на лошадей, помчались к подножью холма, чтобы попытаться хоть на некоторое время сдержать натиск безжалостных врагов и дать возможность женщинам и детям избежать смерти. Но их было слишком мало, и вскоре оставшиеся в живых развернулись и поскакали прочь, преследуемые визжащими от ярости врагами. Лишь один из кроу натянул поводья и соскочил с коня. От соплеменников его отличала длинная широкая полоска красной материи с прорезью для головы, свободный конец которой тянулся за ним по земле. Храбрец повернулся лицом к приближающейся темной массе вражеских всадников и, выхватив из колчана стрелу, с силой пригвоздил ею свободный конец перевязи к земле...

Этот кроу принадлежал к рангу необычных индейских воинов, которых белые люди легко могли бы причислить к разряду безумных берсеркеров. В дерзости и храбрости их не мог превзойти никто из соплеменников, и если военные вожди должны были лишь отступать последними, то эти воины оставались на месте и искали смерти, яростно кидаясь на врага. Кроу называли их "Бешеными Псами, Желающими Умереть", команчи - "Волками", шайены - "Противоположными", а черноногие - "Храбрыми Собаками". Такой воин не отступал, как бы скверно ни развивались события. Если его отряд терпел поражение, воин погибал. Он не мог высвободиться сам, только один из его друзей, вспомнив о нем в пылу сражения или бегства, мог освободить его, ударив по лицу хлыстом или луком. Если же он освобождался сам и убегал от опасности, то на всю жизнь становился объектом жестоких насмешек соплеменников и из храбрейшего из воинов превращался в ничтожество, на которого плевали даже самые немощные старухи.

Но самое необычное заключалось в том, что, став одним из таких воинов, он должен был во всем поступать наоборот. Он говорил "да" вместо "нет", мог умываться песком и вытираться водой или ездить на лошади задом наперед. Если его просили уйти -- он подходил, предлагали ехать верхом -- он шел пешком. Люди понимали их обычай, и, если, например, Храбрые Собаки черноногих возвращались в лагерь и сообщали, что в округе нет ни одного бизона, а потому не стоит точить ножи и наконечники стрел, их соплеменники радовались предстоящей охоте.

Когда такой воин проезжал по лагерю, старухи приветствовали его, а у кроу молодые женщины приходили к нему, чтобы провести с ним ночь. Их мужья были не против, хотя мужчины кроу были весьма ревнивы. Один из этих мужей позже даже уговаривал свою жену оплакивать погибшего героя, как если бы он был ее мужем.

Воины становились "безумными" по разным причинам. У команчей это мог быть любой, обладавший достаточной храбростью, чтобы умереть молодым. У кроу воин становился им в результате несчастья, разбившего его сердце, например из-за гибели любимого человека. Старики вспоминали одного воина, который считался самым красивым мужчиной в племени и владел лучшими лошадьми. Но однажды в бою погиб его отец, и молодой воин стал обменивать своих лошадей на регалии Бешеных Псов. "Я стану Бешеным Псом... Я хочу умереть и встретиться со своим отцом", -- говорил он. Мать уговаривала его: "Ты один из самых удачливых людей на свете и всегда был счастлив". Но юноша расстался с жизнью, не в силах пережить смерть отца. У шайенов, напротив, человек не мог сам стать Противоположным, а должен был получить определенные видения.

Берландиер в начале XIX века оставил описание Волков команчей, отмечая, что они являются элитными бойцами. Наиболее храбрые и удачливые мужчины 30-35 лет давали клятву никогда не отступать ни перед врагом, ни перед какой-либо другой опасностью. Волки должны были победить или умереть, вне зависимости от числа нападавших на них врагов. В битву они одевались так же, как и другие воины. Единственным их отличием была длинная полоска из невыделанной волчьей шкуры, тянущаяся позади них, от которой они и получили свое название. Среди своего народа Волки пользовались огромными привилегиями и уважением. Когда они возвращались с победой, старики, женщины и дети бежали им навстречу. Без подготовки начинались пляски, на которые приглашались только незамужние девушки -- им полагалось исполнять любые прихоти победителей. Но если один из Волков проявлял трусость, он покрывал себя позором на всю жизнь. Вожди подстрекали женщин оскорблять его, дети бежали ломать и жечь его палатку и все имущество. Если Волк погибал в бою, а его побратимы-Волки спасались от смерти, вместо того чтобы остаться и умереть вместе с ним, они должны были в одиночестве скитаться или уйти к другому племени, где не было родственников погибшего, иначе один из них мог убить их. Те самые женщины, которые отдавали себя Волкам в качестве награды за их великие деяния, приходили в бешенство и пытались лишить их жизни.

Несмотря на общее восхищение и все привилегии, которыми пользовались эти воины, очень мало людей отваживалось сделать подобный шаг. Помимо того, что смерть поджидала их на каждом шагу, они должны были соблюдать массу всевозможных табу. Воины шайенов, которые долгие годы были Противоположными, говорили, что это было невыносимо тяжело и что в племени их никогда не было более двух-трех человек. Берландиер, проведший у команчей несколько лет, писал, что Волки среди них довольно редки из-за суровых обязательств, которые они брали на себя, а старуха из этого племени вспоминала, что за всю свою жизнь она видела лишь одного такого воина. По словам кроу, они, как правило, погибали в течение одного сезона.

отсюда lit.lib.ru/editors/editors/s/stukalin_j/

@темы: индейцы

---

Дакота

еще несколько фотографий здесь: gutta-honey.livejournal.com/237032.html, gutta-honey.livejournal.com/237269.html, gutta-honey.livejournal.com/240726.html

@темы: Дикий Запад

---

Индейские товары в Аризоне.


по ссылке alatoo.livejournal.com/494880.html еще несколько фото и небольшое пояснение

@темы: индейцы

---

art-assorty.ru/114-karen-noles.html картины Karen Noles. в основном индейские женщины и девочки

@темы: индейцы

---

Япония. Рисунки на рисовых полях.

здесь - больше without-answer.livejournal.com/324480.html

@темы: фигурки, картины