Пьер Байяр «Искусство рассуждать о книгах, которых вы не читали»
аннотация
Чтобы вот так взять и поделиться этим опытом, нужна определенная смелость, и неудивительно, что публикаций о пользе нечтения так мало. Потому что идея нечтения натыкается на множество запретов внутри нас, которые мешают поговорить об этом прямо, как попытаюсь сделать я. Есть, как минимум, три главных запрета.
Первый можно условно назвать «обязанностью читать». Мы все еще живем в таком обществе (хотя понятно, что дни его сочтены), где к чтению относятся как к сакральному действу. Особенно мощный ореол сакральности окружает некоторые канонические тексты — их список зависит от круга общения, — которых не прочесть нельзя, если не хочешь лишиться уважения ближних.
Второй запрет — сродни первому, только слегка видоизмененный, его можно назвать «обязанностью читать целиком». Не читать книг — неприлично, но почти так же неприлично читать наискосок или пролистывать, а главное — признаваться в этом. Так, совершенно немыслимо для университетского преподавателя-гуманитария признаться в том, что он прочитал роман Пруста только местами, а не от корки до корки, хотя большинство именно так и поступили.
Третий запрет касается разговоров о книгах. Неписаный закон нашей культуры говорит, что необходимо прочесть книгу, чтобы высказываться о ней более-менее определенно. Хотя, по моему опыту, вполне можно вести увлекательную беседу о книге, которой вы не читали, и, может быть, даже с человеком, который ее тоже не читал.
вообще-то такая ситуация знакома всем писателям — когда они, слушая отзывы о собственных книгах, осознают, что эти отзывы вовсе не похожи на то, что они сами думают о своих текстах. Каждый писатель, которому случалось подольше поговорить со своим внимательным читателем или прочитать о себе подробную критическую статью, знает это странное тревожное чувство, когда замечаешь несоответствие между тем, что ты хотел сказать, и тем, что поняли другие. В таком несоответствии, однако, нет ничего удивительного, если учесть, что внутренние книги писателя и читателя, конечно, различны, поэтому тот фильтр, сквозь который читатель прочел его книгу, никак не может показаться писателю знакомым.
Подобный неприятный опыт, когда читатель воспринял книгу совершенно не так, как задумывал писатель, может парадоксальным образом показаться еще более обескураживающим, если читатель настроен доброжелательно, книга ему понравилась, и он усердно перечисляет подробности. Потому что при этом он использует самые типичные для себя выражения и, нисколько не приближаясь к книге того писателя, наоборот, все ближе подходит к своей собственной идеальной книге, абсолютно уникальной и не формулируемой никакими другими словами, — именно по этой причине она полностью определяет его восприятие других людей и языка. Разочарование автора может оказаться немалым еще и потому, что в такие моменты мы осознаем колоссальную дистанцию, отделяющую нас от других людей.
Получается, что шансы обидеть писателя, говоря с ним о его книге, даже увеличиваются, если она нам понравилась. Мы испытываем понятное чувство радости, отсюда может родиться иллюзия совпадения, и тут мы постараемся как можно более точно высказать причины, по которым книга нам понравилась. И это, весьма вероятно, обескуражит автора, потому что он неожиданно столкнется с чем-то крайне специфичным в другом человеке, а значит, через книгу, обнаружит, что это же самое было в нем самом и в словах, которыми он пользуется.
ОТ Шано: если в этой книге и есть троллинг, то я его не ощущаю. На самом деле автор говорит само собой разумеющиеся и очевидные вещи, о которых, в силу культурной традиции, люди предпочитают не то, чтобы помалкивать, но даже и не размышлять. не знаю, существует ли у филологов наука "библиология" (не имеющая никакого отношения к библиографии), но вот это оно самое и есть: размышления о месте чтения и книг в их любой форме в жизни общества.
аннотация
Чтобы вот так взять и поделиться этим опытом, нужна определенная смелость, и неудивительно, что публикаций о пользе нечтения так мало. Потому что идея нечтения натыкается на множество запретов внутри нас, которые мешают поговорить об этом прямо, как попытаюсь сделать я. Есть, как минимум, три главных запрета.
Первый можно условно назвать «обязанностью читать». Мы все еще живем в таком обществе (хотя понятно, что дни его сочтены), где к чтению относятся как к сакральному действу. Особенно мощный ореол сакральности окружает некоторые канонические тексты — их список зависит от круга общения, — которых не прочесть нельзя, если не хочешь лишиться уважения ближних.
Второй запрет — сродни первому, только слегка видоизмененный, его можно назвать «обязанностью читать целиком». Не читать книг — неприлично, но почти так же неприлично читать наискосок или пролистывать, а главное — признаваться в этом. Так, совершенно немыслимо для университетского преподавателя-гуманитария признаться в том, что он прочитал роман Пруста только местами, а не от корки до корки, хотя большинство именно так и поступили.
Третий запрет касается разговоров о книгах. Неписаный закон нашей культуры говорит, что необходимо прочесть книгу, чтобы высказываться о ней более-менее определенно. Хотя, по моему опыту, вполне можно вести увлекательную беседу о книге, которой вы не читали, и, может быть, даже с человеком, который ее тоже не читал.
вообще-то такая ситуация знакома всем писателям — когда они, слушая отзывы о собственных книгах, осознают, что эти отзывы вовсе не похожи на то, что они сами думают о своих текстах. Каждый писатель, которому случалось подольше поговорить со своим внимательным читателем или прочитать о себе подробную критическую статью, знает это странное тревожное чувство, когда замечаешь несоответствие между тем, что ты хотел сказать, и тем, что поняли другие. В таком несоответствии, однако, нет ничего удивительного, если учесть, что внутренние книги писателя и читателя, конечно, различны, поэтому тот фильтр, сквозь который читатель прочел его книгу, никак не может показаться писателю знакомым.
Подобный неприятный опыт, когда читатель воспринял книгу совершенно не так, как задумывал писатель, может парадоксальным образом показаться еще более обескураживающим, если читатель настроен доброжелательно, книга ему понравилась, и он усердно перечисляет подробности. Потому что при этом он использует самые типичные для себя выражения и, нисколько не приближаясь к книге того писателя, наоборот, все ближе подходит к своей собственной идеальной книге, абсолютно уникальной и не формулируемой никакими другими словами, — именно по этой причине она полностью определяет его восприятие других людей и языка. Разочарование автора может оказаться немалым еще и потому, что в такие моменты мы осознаем колоссальную дистанцию, отделяющую нас от других людей.
Получается, что шансы обидеть писателя, говоря с ним о его книге, даже увеличиваются, если она нам понравилась. Мы испытываем понятное чувство радости, отсюда может родиться иллюзия совпадения, и тут мы постараемся как можно более точно высказать причины, по которым книга нам понравилась. И это, весьма вероятно, обескуражит автора, потому что он неожиданно столкнется с чем-то крайне специфичным в другом человеке, а значит, через книгу, обнаружит, что это же самое было в нем самом и в словах, которыми он пользуется.
ОТ Шано: если в этой книге и есть троллинг, то я его не ощущаю. На самом деле автор говорит само собой разумеющиеся и очевидные вещи, о которых, в силу культурной традиции, люди предпочитают не то, чтобы помалкивать, но даже и не размышлять. не знаю, существует ли у филологов наука "библиология" (не имеющая никакого отношения к библиографии), но вот это оно самое и есть: размышления о месте чтения и книг в их любой форме в жизни общества.
, которую Пристли написал в победном 1945 году, и премьера которой, надо заметить, состоялась не на английской сцене, а сразу в двух советских театрах – Московском камерном театре и Ленинградском театре комедии. Действие в ней отнесено в 1912 год. Предпоследний мирный год в Европе накануне ещё Первой мировой (Великой) войны. Пристли должен был хорошо помнить образ «старого доброго» предвоенного времени, как, вероятно, каждый, кого через два года судьба забросила на передовую в составе пехотных частей. Однако вряд ли драматурга в этой пьесе интересовал конкретный год. 
![](http://img-fotki.yandex.ru/get/4801/74257169.1012/0_e0317_1d1ee138_orig"")
В 1118г. после кончины Джерарда Благословенного, в Иерусалиме и на всей Святой Земле настали трудные времена. Веротерпимые арабы были вытеснены более агрессивными турками сельджуками. На первый план выступает забота не о пище для паломников и, даже, не об их лечении от недугов, а о сохранении их жизней. Приемник Джерара Раймонд Дюпьюи предложил братьям взяться за оружие для защиты Святой Земли. До вступления в Орден большинство братьев и так хорошо умели обращаться с оружием, однако теперь военное дело становится важной частью их служения. Орден становится военно-монашеским.
В 1312 году трагически закончилась история ордена Тамплиеров. После его ликвидации значительная часть имущества и земель Тамплиеров были переданы Госпитальерам. Иоанниты владеют обширными землями в Европе и в Малой Азии, в окрестностях Геликарнаса и Смирны (современный Измир).
На снимке один из бастионов Валлетты.
На снимке вход в Большую Гавань Валлетты.
На снимке Кафедральный Собор Св.Иоанна (The Cathedral of Saint John). в городе Ла-Валетта на Мальте.
Каролина Ребу
