Сыну в школе задали нарисовать рисунок по любимой сказке плюс написать, какая в сказке мораль. Стали выбирать сказку. Бесспорный лидер - "Крошечка-Хаврошечка". Рисуем, обсуждаем, что писать будем про мораль... Если кто забыл, то финал сказки таков: из костей убиенной коровушки выросла яблонька, проезжий молодец девицам обещал женитьбу на той, кто яблочек подаст, от мачехиных мутанток (одноглазки, двуглазки и трехглазки) веточки увернулись, и лишь Хаврошечке воздалось за все... Перечитываем финал с ребенком. Сын потрясенно:
- Ну ничего себе, мам! Как веточки вообще поняли, что это мачехины дочки к ним тянутся?
- Сына, - говорю, - а тебя только это, что ли, смущает? А наличие разноглазых сестер, влезание в коровий мозг через ушко и питание там - не, все нормально? А то, что проезжему молодцу все равно, сколько глаз у его невесты будет, - это как?
Влезает старший сын (почти студент уже):
- А вот это, кстати, мам, как раз неважно! Все равно, сколько глаз, главное, чтобы послушная и исполнительная была. А то папе вон как с тобой тяжко!
Вырастила, называется, на свою голову...
из этой подборки jaerraeth.livejournal.com/523177.html

если кто не понимает, почему у этой истории тэг "имена", объясняю
Хаврошечка = Хавронья = Феврония.
Пущай будет.

@темы: имена

---

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ: ПРИБЫТИЕ ПОЕЗДА

Вера Клейтон, сидя в купе вагона третьего класса, где кроме нее
было еще пять человек, откинулась на спинку сидения и закрыла глаза.
Как душно сегодня в поезде! Совсем неплохо будет попасть к морю!
Агата Кристи, Десять негритят

Я приближалась к месту своего назначения. Вокруг меня к полотну железной дороги вплотную подступали признаки большого города. Поезд вот уже полчаса тащился сквозь до предела урбанизированный пейзаж: какие-то склады дореволюционной явно постройки, напоминающие старинные лабазы; мостовые и козловые краны, раскорячившиеся над ответвляющимися от основной трассы ветками; ряды ветшающих вагонов в бурьянных зарослях тупиков; щитовые домики, белокирпичные строения промышленного экстерьера, пригородные, а точнее, уже внутригородские платформы.
На заднем плане торчали однотипные близнецы-многоэтажки спальных районов, вперемежку с провинциального вида полудеревенскими домиками, заборами и полисадничками, чудом сохранившиеся возможно с тех времен, когда здесь действительно были предместья.
– Пять минут и приедем, – в который раз возбужденно повторила дама, сидевшая на нижнем дальнем по ходу поезда месте. – Вы не встанете? – обратилась она ко мне.
Подхватив единственную свою и не очень увесистую сумку, я пересела за боковой столик, и женщина принялась деловито извлекать из рундука под моей лежанкой многочисленный багаж. Дивана и собачонки в нем не было, но и чемодан, и саквояж, и прочие корзинки-картонки место быть имели.
«Не иначе челночит, – подумала я. – Ну да, конечно: столичный город, другая держава, разница курсов… Рынок».
Глядя на мою соседку – а может и правда оставалось пять минут, – зашевелился и весь вагон. Из рундуков, с верхних полок, из под столиков с остатками утренних трапез извлекались на свет сумки баулы и чемоданы; сразу стало тесно и нечем дышать. Самые нетерпеливые полегоньку начали подтягиваться к тамбуру. В проходе образовался затор, где-то в голове его уже ругалась проводница, негодующая по тому поводу, что как она будет открывать дверь, когда весь тамбур запрудили, заставили, затарили…
Я не торопилась, мне было не к спеху. Что с того, если я выйду из вагона на несколько минут позже? Не лучше ли выйти последней и без суеты оглядеться. Неплохо бы, конечно, если б меня встретили, но это уже из области благих пожеланий. Впрочем, и не встретят не пропаду.
Пять минут, однако прошло, но вокзал не спешил навстречу приближающемуся поезду, хотя многоэтажки подступили почти вплотную к полотну, и среди них замелькали архитектурные раритеты центральных районов города, коими так славилась третья (кажется) столица бывшей империи.
В соседнем купе сначала тихо, а потом на весь вагон закапризничал ребенок, которому срочно приспичило по маленькому. Мать уговаривала его немножко потерпеть, а отец лениво, с дежурной угрозой произнес: «А вот я сейчас сниму ремень…», на что дитя привычно не отреагировало. «Фи, как старомодно, почти старорежимно, – с молчаливым небрежением обратилась я к родителю. – Вы бы его еще Бабаем или Букой пугнули». А в самом деле: чем тепереших детишек пугают? Не Шредером же в самом деле… Эх, какой пласт культуры утерян! Взять хотя бы Дядю Милиционера, Бабу Ягу или, скажем, Серенького Волчка…
При всем моем желании я не могла посочувствовать этому дитятке. Весь день и вечер он торчал у окна и монотонно перечислял все что пролетало мимо, присовокупляя слово «хочу», на что мамаша не менее монотонно отвечала рефреном «папа купит», и ребенку таким образом было наобещано множество машин, домиков, и парочка теть (посмотрела бы я, как папа будет покупать сыночку теть без маминого согласования. О времена, о нравы…). В течение ночи ненасытное чадо раз десять просыпалось, требуя во весь голос то попить водички, то наоборот, то еще чего-нибудь – и все с криком, со скандалом, потому что замороченная мамаша все никак не могла сразу сообразить, что конкретно в данный момент ее чаду надлежит поднести – горшок или лимонаду. Но сейчас эта проблема, кажется, разрешилась сама собой. Возможно все-таки сыграла свою роль отцовская угроза – и тогда ах, как я была не права, – а возможно из чувства противоречия, но требования пи-пи прекратились, зато их сменило квохтание мамаши, срочно меняющей чаду подписаные штанишки.
Таковы уж прелести путешествия в плацкартном вагоне. Я знала, на что шла, и шла намеренно. Специалисты не зря советуют и даже рекомендуют: безопаснее всего ездить именно в плацкартном. По многим причинам. И я решила не пренебрегать рекомендациями.
За окнами наконец замелькали явные признаки вокзала. Аксессуары – я не боюсь этого слова – приближающегося крупного железнодорожного узла: рельсы прямо на глазах стали размножаться простым делением, вагон покачивало на стрелках от их родовых схваток, и поезд стал притормаживать, чтобы не слететь в кювет.
Совсем уже ползком он подобрался к перрону и стал, отпыхиваясь – фирменный поезд «Гомич» прибыл в NNN.
Тут-то и началось столпотворение. Наверное, нечто подобное происходило на борту «Титаника» часика так через полтора после рандеву с айсбергом, разве что масштабы содома и гоморры были не сопоставимы. От греха подальше я переместилась в глубину каюты… пардон, купе чтобы не мешать выносу тел и продвижению багажа. Я поглядела в окно, прошлась внимательным взглядом по лицам встречающих; знакомых среди них, как и следовало ожидать, не наблюдалось. Меня, увы, все же никто не встречал.
Почти все тела тем временем вынесли свои чемоданы, и вагон практически опустел. Можно было выходить в неизвестность. Я сняла с крючка куртку, неспешно надела ее, привычно поправила воротник и волосы, накинула на плечо ремешок сумки. Огляделась: кажется? никто не забыт и ничто не забыто. Или, как выражается мой младший и более продвинутый братец: «Все забыли? Ничего не взяли?».
Ступая по едва заметным на кроваво-красной ковровой дорожке следам кораблекрушения, я вышла из вагона.

Печально люблю вокзалы…
Конечно, существуют и морские порты, они древнее…
Есть еще аэропорты, они величественнее…
Но железнодорожные вокзалы,
которых за последние два века так много насыпалось на континенты,
проще и ближе душе…
В. Рыбаков, Человек напротив

Вокзал и, естественно, сам город были мне не знакомы. Следовало осмотреться.
Порядком поистаявшая толпа вынесла меня в светлое, просторное и неожиданно чистое здание вокзала. Здесь даже было немноголюдно; толпились в основном уже на площади за стеклянными дверями. Там грузились в такси, в автобусы и просто так. Поэтому, прежде чем что-то предпринять, я неспешно прошлась по залам ожидания в надежде обнаружить… какой-нибудь признак, что ли. Вот, говорят, два года назад что в аэропорту, что на вокзале висели во-о-от такие плакаты, а в прошлом - встречали люди с табличками. И транспорт подавали… Да, были времена.
Может все-таки найдутся знакомые лица?
Я глянула на табло: в ближайшие полчаса прибыли семь поездов дальнего следования, в том числе из Нижнего Новгорода, из Новокузнецка и из самой Первопрестольной. Так что шанс, что неподалеку находится кто-нибудь из наших если не велик, то реален.
Беда только в том, что мало кого из нашей группы я знаю в лицо. Если быть точной, то шестерых из тридцати двух, если мне не изменяет память, списочного состава по опубликованным данным, еще кое-кого видела на фотографиях. Остальных только заочно: по анкетам, по переписке да потому, что публиковалось в официальном бюллетене. Но психологические портреты коллег мне сейчас помочь не могли бы, хотя любопытно было бы попробовать.
Все-таки это безобразие, подумала я раздраженно. Я в группе всего полгода, я всего лишь стажер, я, в конце концов, слабая женщина, черт побери!.. Могли бы и озаботиться. Но вот не соизволили.
Ладно, будем считать это маленьким тестом на выживаемость и адаптацию в непривычной обстановке. Причем тестом не самым трудным в предстоящие трое-четверо суток. То ли еще будет, а стажеру, как сказано, надлежит быть спокойну и выдержану… Тем более, что «есть на всякий, есть на случай» у меня некая палочка-выручалочка. Точнее: бумажка… э-э… пусть пока побудет без рифмы, но очень полезная.
Я похлопала себя по карману. Вот она, тут, под рукой, сложенная в четвертушку.
Так, где тут таксофон?
Оглядываясь в поисках таксофонов, я автоматически перебирала в голове рифмы: бумажка – букашка, бумажка – аклкашка, бумажка – неваляшка, бумажка… мн-да. «Я поэт зовусь Незнайка, от меня вам балалайка». Слабый я, прямо таки скажем, поэт, хотя в сонетах, например, кое-что смыслю. Ну и не очень то и хотелось. Моя стезя – здоровый скептицизм и скурпулезный анализ, не за то ли я удостоилась похвального замечания от самого Мэтра, после опубликования разбора «Казуса А- и У-Януса». Целый абзац в анналах посвящен! Правда без упоминания имени, но мы не гордые. А вы говорите: стажер, стажер… Ну не говорите, думаете.
Достойной рифмы моей бумажке я так и не нашла. Зато нашла таксофон. И даже не один.
Слева вдоль стены в круглых прозрачных колпаках-шлемах расположились в ряд пять телефонов-автоматов. Столько же точно таких же автоматов находилось передо мной прямо по курсу. И как назло – ни тебе толкотни возле них, ни очереди, как в приличных заведениях. Слева были заняты две кабинки; спереди, что характерно, тоже.
Что же делать?! Думай, стажер, думай…
Титаническим усилием воли я нашла решение.
Поскольку судьба Буриданова осла меня никак не устраивала, я воспользовалась классическим «правилом Михайлова» гласящим: «Если не знаешь, что делать – делай шаг вперед» и… шагнула влево. Что поделаешь, женская логика, им, мужчинам, не понять. Даже лучшим из них, коим несомненно является сам Владимир Дмитриевич – не зря же женится исключительно на молоденьких.
Я решительно направилась к облюбованному мной таксофону, на ходу доставая из кармана свою бумажку-без-рифмы, но развернула ее, только поднырнув под колпак. Во избежание.
Ничего в ней особенного не было, так, листок-шпаргалка с красивой, хотя и немного аляповатой «шапкой» и коротеньким текстом:
«Уважаемый (-ая) … (пробел, заполняемый от руки) Комитет по… – ну, это сейчас не важно – …доводит до Вашего сведения, что конференция по… – далее полное и солидное поименование (на мой взгляд слишком вычурное) по чему именно конференция – … состоится в… – городом, слава богу, ошибиться трудно – … с 4-ого по 8-е мая сего года».
Далее следуют некоторые подробности мероприятия и, что сейчас наиболее ценно, номера контактных телефонов, из которых мне нужен тот, что помечен точечкой. Ее при желании можно принять за типографский брак (каковым она, по сути, и является), но мне-то доподлинно известно, что по остальным телефонам можно звонить хоть до посинения, результата не воспоследует. Как мордой об стол. Плавали, знаем.
Пока я обустраивалась, как то: ставила сумку, доставала и разворачивала листочек, у меня появился сосед. Ничего себе мужчина, жаль что не в моем вкусе. Седина, хотя в общем-то выглядит моложаво, профиль не без налета, несколько вырожденного, но все же аристократизма; приличный, хотя бы и с виду, костюм и – такая редкость в наше время! – галстук, немного не в тон, но и не вычурно, как у этих, нуворишей; куртка по случаю теплой погоды распахнута – обыкновенная куртка, как у всех.
Эти детали я отмечала скорее автоматически, фиксируя их боковым зрением, потому что уже набирала номер.
Он был занят.
Сосед тоже. В смысле был занят тем, что набирал номер, который тоже был занят.
Я опустила трубку на рычаг, подождала и набрала еще раз.
Сосед проделал ту же операцию практически одновременно со мной.
Я набрала еще раз – занято.
У него тоже.
Кажется только не третьем или даже на четвертом повторе, до меня стало доходить, что мы с соседом проделываем одни и те же операции. Причем абсолютно синхронно: синхронно снимаем трубку, синхронно набираем номер, тут же кладем трубку на рычаг и опять снимем. Как в зеркале. Даже на набор у нас уходит одинаковое количество времени. Логично было предположить, что как минимум сумма цифр набираемых номеров одинакова.
Вот именно, что как минимум. А как максимум? Семь цифр, от нуля до девяти… Весьма маловероятно. Весьма! Практически невозможно. Хотя, «что мы знаем о вероятностях»? Я лично, даже меньше, чем о работе автоматической телефонной станции.
А если…
Набирать номер, глядя в шпаргалку, на номеронаборник и вправо, на то, как то же делает сосед, занятие, скажу вам, неблагодарное. Поэтому я облегченно вздохнула, когда из трубки донеслось «пии-ип, пии-ип, пии-ип», и увидела, как расслабленно улыбнулся сосед. Тоже, значит, дозвонился.
Ну и хорошо, ну и ладно. Конечно, я ошиблась. Приняла желаемое за действительное. Таких совпадений просто не бывает, тоже мне Гигантская Флюктуация.
– Алле, – раздался в трубке звонкий детский голос и тут же радостно отрапортовал: – А дома никого нет! Папа на работе, а мама…
– Простите, это… – по инерции начала я проговаривать заранее припасенную фразу, хотя все уже было ясно.
А сосед? Он что-то говорил; я прислушалась.
– …комитет? – донеслось до меня из под его колпака.
Я со стоном брякнула трубкой о рычаг, так и не дослушав, кого еще и почему именно нет дома у юного создания, и прозевала следующую фразу соседа, хотя и здесь все было ясно.
Это я ошиблась номером по невнимательности, а мой сосед набрал правильно.
Тот самый номер.
С точечкой.
Он – наш. Но кто? Или я не аналитик?!
Так… Нижний Новгород… А где усы? И не рыжий, а брюнет. Значит, не Фокин. Про Москву и говорить нечего, оттуда кто угодно может приехать – от Коломийца до Колобаева, от Богуша до Богинского… Про Новокузнецк я просто сказать ничего не могу, кроме того, что там есть некто Калашников – не купец, не автомат, но Николай. Непревзойденный специалист по разнообразным цветовым оттенкам лиловых туманов.
Пластиковый колпак, похоже, обладал отменными селективными свойствами: вместо разговора до меня доносились только невнятное бормотание и обрывки ничего не значащих фраз. Впрочем, для кого как…
Пока я прокачивала ситуацию, сосед, заподозренный мной в связях нисколько его в моих глазах не порочащих, наговорился и собрался положить трубку. Надо было предпринимать хоть что-то.
Я решительно достала бумажку и демонстративно повернула ее так, чтобы стилизованное изображение рогатой улитки, вписанное в семигранную гайку, бросалось ему в глаза.
Сработало! Вот что значит женская интуиция и чутье! К тому же – перст судьбы. А то: «бабы дуры, бабы дуры…» Хотя и не без того.
Сосед повесил трубку, повернулся аккурат в мою сторону, чтобы забрать висящую на крючке сумку, и его взгляд скользнул – не мог не скользнуть, уж я постаралась, – по бумажке с эмблемой конференции. Какое-то мгновение он (взгляд) казался безразличным, потом удивленным, а когда поднялся на мое лицо, то уже светился любопытством.
Сосед вынырнул из под колпака и сделал шаг ко мне.
– Добрый день, – сказал он. Голос у него был чуть грассирующий, вполне подходящий к внешности. Особенно гармонировавший с галстуком. – Знакомый листочек… Мне кажется мы с вами где-то встречались?
– Разве что в «Понедельниках», – ответила я охотно. – Если не ошибаюсь, номера… – я назвала по памяти то, что помнила.
Не купец и не автомат Калашников кивнул.
– Сейчас точно не помню, – признался он, – но скорее всего вы правы… Инна?
Вот тебе раз! Он меня узнал сразу. Интересно как?
– Так ведь фирменный поезд «Гомич» прибыл только что. А всем известно, что из Гомеля у нас только Инна Кублицкая, – охотно объяснил Николай.
Вот тебе и два. У мужчин тоже, оказывается, есть логические способности.
– Ну и что сказали в комитете? – спросила я.
– А я не в комитет звонил. Я прямо Голове.
Вот те три! Да что ж это творится?!
– И что сказал Андрей?
– Он объяснил, что есть два варианта…

«ДОЛОГ ПУТЬ ДО ТИППЕРЕРИ...»

Включилась трансляция и невнятный голос прохрюкал что-то отрывочно-непонятное. Два слова я с горем пополам смогла разобрать «…Следующая остановка...» Проблема была в том, что понять, какая именно остановка следует, смог бы только человек, который уже ездил по этому маршруту, только вот вопрос зачем такому человеку вообще вслушиваться в дребезжание транслятора?
Мой спутник наклонился вперед и спросил немолодую женщину, сидящую напротив. Та охотно ответила
– Сейчас Аркадьевское, следующая будет Борисово, а потом сначала Старшие Натановичи, потом Младшие...
Я посмотрела в окно. Перрон пополз назад, с каждой секундой ускоряя свое движение. Проплыла надпись «АРКА...», наполовину загороженная рекламным щитом шит рекламировал какую-то охранную организацию и на нем был нарисован диковинно одетый парень с мечом в руке во лбу зияла не то звездочка, не то дыра от пули. Организация называлась аббревиатурой «Н.А.Р.».
«Что бы это значило?» – подумала я автоматически, отвернулась от окна и продолжила беседу на более животрепещущую тему «одиннадцати вопросов по Жуку»
– Меня по-прежнему интересует, где он провел ночь на первое. Утром – да, известно, он был в «Осинушках» у Гоанека. Первого же числа в «Осинушки» прибывает Глумова, которая оставалась там, насколько я понимаю, до утра следующего дня. Второе число как будто тайн не таит, – я улыбнулась невольной тавтологии и продолжала – Визит в миссию, потом он буквально сваливается с неба на голову Федосееву...
– Да, насчет Федосеева все понятно, – перебил меня мой спутник. – Проверка «тайны личности». А вот звонок Страннику... Помолчал и отключился. Зачем? Если обстоятельства смерти Тристана именно таковы, как мы предполагаем, то пользоваться номером, который знал только он… ну, по крайней мере, это неосторожно.
Я была не согласна.
– Почему? Может он хотел спутать карты. Мол, жив Тристан...
Николай покачал головой.
– Не проходит. Все уже в курсе – он же сам доставил труп на базу. И первым, кто об этом узнает, будет именно Странник.
– Тогда, – не унималась я, – демонстрация силы: я все знаю, и вам меня так просто не взять. Да бог с ним, со Странником. Между прочим, еще неизвестно, был ли этот звонок – мы ведь знаем о нем только со слов Странника. А он мог и выдумать…
– Да зачем?!
«Действительно», – подумала я, но сдаваться не собиралась.
– Чтобы подхлестнуть Максима. Он и не такое может отколоть, его понятия о морали, мягко говоря, несколько сдвинуты...
– Мак не тот человек, которого надо подхлестывать, – возразил Николай. – Опять же тот звонок во время вечеринки... Зачем Гурон порол эту чушь? Если это прощупывание, то довольно странное.
– Гурон знает репутацию Максима...
– Кто ее не знает!
– ...И вдруг обнаруживает, что Мак так и вьется вокруг него, причем зачем-то маскируется под журналиста. При деятельном нраве Мака всего-навсего кропать статейки? Не убедительно. Лева прекрасно должен понимать где Мак, там и Странник, а Странник – это контора.
– Комиссия, – поправил меня спутник.
– Это там комиссия, а у нас контора. Не отвлекайся! Итак, в общих чертах мы знаем, чем Гурон занимался второго числа эти визиты и звонки позволяют делать некоторые выводы. Потом утром третьего дня Гурон наносит визит Бромбергу – и целые сутки мы не имеем о нем совершенно никаких сведений. Спрашивается что он делает в течение этих суток?
Мы попробовали на зуб проблему третьих суток, но тут наша соседка напротив, прислушивавшаяся к нам с весьма уважительной настороженностью (интересно за кого она нас принимала?), напомнила о себе
– Вы вроде собирались выходить в Младших Натановичах? Так это сейчас.
Мы глянули в окно, торопливо поблагодарили, подхватили наши сумки и поспешно выскочили из вагона. Дверь за нашими спинами закрылась незамедлительно.
Мы посмотрели друг на друга, вздохнули и рассмеялись
– Да, хороши...
Электричка двинулась с места и умчалась. Мы спустились с перрона, перешли через пути и огляделись.
– Магазин – вот он. Вот кафе. Но мне почему-то говорили только об одной дороге... – сказал Коля.
Я и сама видела приметное одноэтажное здание, на котором справа было написано «МАГАЗИН «ПРОДУКТЫ»», а слева красовалась вывеска «КАФЕ «У БОРИ И АРКАШИ»».
Мы посмотрели направо надпись «МЛАДШИЕ НАТАНОВИЧИ» красовалась во всем своем фанерном великолепии.
– Станцией мы, по крайней мере, не ошиблись, – подтвердила я. – Куда пойдем?
– Говорили, здесь указатели развешаны, – проговорил мой спутник.
Мы еще раз обозрели окрестности. Указателей по-прежнему не наблюдалось.
– Помнится, по телефону мне сказали, что если идти прямо по дороге, то это минут через десять-пятнадцать, – словно бы про себя сказал Николай.
«Что ж, попробуем, – подумала я. – Хотя, что в данном случае считать направлением вперед?»
Поделившись данным наблюдением, я предложила – по привычке – пойти налево. Николай, не долго думая, согласился. Вежливый он, однако, мужчина.
И мы пошли по левой дороге.
Сначала она была довольно оживленной какие-то личности, типичные отдыхающие, двигались в основном нам навстречу. По отрывочным доносящимся разговорам можно было понять, что направлялись они в основной массе – «ан масс», как сказал бы известный персонаж, – к магазину-кафе за чем именно нетрудно догадаться. Но чем дальше в лес, тем меньше становилось страждущих отдыхающих, а у попадавшихся иногда вдоль дороги домиков местных жителей не наблюдалось вовсе.
Сиеста.
Дорога плавно изгибалась домики уступили место углубленным в лесопосадки строениям пансионатного вида за казенными заборами. Где-то здесь, ближе к заливу, должен был находиться и бывший теперь пансионат «Водник», от которого нам оставалось бы дойти буквально два шага до места назначения. А в пути мы были уже минут десять.
Шли мы не торопясь, продолжая дискутировать «одиннадцать вопросов» и уже добрались до того, что, по нашим предположениям все же произошло в известном музее в ночь с третьего на четвертое (так называемая «Битва железных старцев»), и возможные последствия прозвучавших несколько позже выстрелов представились мне несколько в ином свете.
Как вдруг мы с интересом обнаружили, что пришли к тому же, с чего начали. И в фигуральном смысле – что было не так удивительно на пресловутых «одиннадцати вопросах» по достоверным данным не мы одни заходили в тупик (а задача тех, первых, была куда легче им их задали конкретно, а нам было предложено даже сформулировать вопросы самим, только на основе исходных данных; неплохо, верно?), и – что гораздо забавнее – в смысле вполне физическом. То есть мы обнаружили себя стоящими на том же месте, откуда – мы разом поглядели на часы – чуть менее получаса назад ступили на благословенную землю Младших Натановичей. Перед нами, уходя в обе стороны, поблескивало на весеннем солнышке полотно железной дороги, к которой притулилась знакомая серенькая платформа, а прямо перед нами стоял павильончик продуктов-кафе с легендарным названием, около которого пылился грузовичок.

Добчинский (перебивая) Э, позвольте, Петр Иванович, я расскажу.
Бобчинский Э, нет, позвольте уж я... позвольте, позвольте...
вы уж и слога такого не имеете...
Добчинский А вы собьетесь и не припомните всего.
Бобчинский Припомню, ей Богу, припомню.
Уж не мешайте, пусть я расскажу, не мешайте!
Скажите, господа, сделайте милость, чтоб Петр Иванович не мешал.
Н.В. Гоголь, Ревизор

Мы удивленно переглянулись.
– Вот тебе и раз, – сказал Николай. – Это мы что же, выходит, кругаля дали? Однако.
Я засмеялась.
– Случается. Надо быть внимательнее.
– Пожалуй, лучше всего будет у кого-нибудь спросить.
И мы спросили. Как раз на нашу удачу из кафе-продуктов на нас набежали двое явных аборигенов. Точнее, двое очень довольных затоваренных отдыхающих. И Николай обратился к ним за помощью.
– Значит, так, – бодро начал объяснять пузатенький крепыш в очках и шортах – Идете вот по этой дороге, – он указал в направлении, в котором мы шли с самого начала, – за поселок выйдете, там сразу будет «Следопыт»…
– …Такое здание со шпилем, – включился бородатый очкарик, которому очень не терпелось внести свою посильную лепту в пояснения. Его рука, видимо, изображая вышеозначенный шпиль, с победно вытянутым вверх средним пальцем, уперлась в зенит.
– Да, – смерив оценивающим взглядом сие произведение зодчества, подтвердил очкарик в шортах. – Потом справа увидите «Ангар-18»…
– …Такой здоровенный, алюминиевый, – оконтурил обеими руками бородатый, – на нем по-арабски написано «18»…
– Красной краской, – нервически уточнил круглячок. – Потом, метров через сто…
– …Пятьдесят, – показал бородатый.
– Да, через сто пятьдесят, – просуммировал круглый, – за поворотом, в глубине, будет база «Хрустальная»…
– …Там забор такой длинный, – бородач растянул руки на всю длину забора, на все сто пятьдесят. – И домики, – он сложил руки жестом давно уже бывшего премьера на давнишних выборах.
Пухлячок кхекнул, но продолжал
– А как забор кончится, увидите впереди памятник… – Он стрельнул глазами в приятеля, но это не помогло.
– …И дерево! – обрадовался тот. – Такое, – он растопырил пальцы и тут же переменил позу и стал очень похож на памятник вождю мирового пролетариата. – Вот такой.
– Нет, не такой! – не выдержал толстенький и моментально изобразил другого вождя, который всех времен и народов.
– А за ним, – ловко подхватил выпавшую из рук приятеля инициативы бородатый, – ближе к Разливу, на этой стороне… – он чуть не зацепил семафорящей рукой приятеля по носу.
– …«Водник»! – выкрикнул кругленький.
Скорость истечения из них информации возросла до невероятия, и, размахивая руками на манер ветряков и посекундно перебивая друг друга, в живых картинках они сразу оба, оптом, поведали наш дальнейший путь.
В общем-то оставалось уже недалеко. Потому что сразу от «Водника» («Он теперь «Эр-Рула» называется, это по-фински, помните, песенка такая была «Эх, Рула, ты Рула, Эр-Рула, Эр-Рула…» – «Ничего подобного! Простое сокращение от «Русская Рулетка», там сейчас казино строят…») нам надлежало идти к берегу Разлива («Наверное, залива? – уточнила я. «Я и говорю Разлива», – кивнул кругленький, и я не стала уточнять) и по дорожке на насыпи прямо к месту с названием Уктус («А это что, по-твоему, по-латыни? – ядовито вопросил приятеля толстенький. «Да, искаженное от «урсус» – медведь»), где, собственно, и находится база спортобщества «Динамо», то место, куда мы стремились.
– Спасибо, – поблагодарила я. – Теперь мы точно не заблудимся.
– Мы бы вас проводили, – сказал, отряхиваясь, бородатый – он только что изображал собой насыпь, по которой мы должны будем пройти.
– …Только нас в «Сосновом бору» ждут, – победительно закончил за него фразу полный, довольный тем, что последнее слово таки осталось за ним.
Не тут-то было!
– …А это в другой стороне, – радостно просемафорил бородач. И кругленький увял.
– Что вы, что вы, – заторопился Николай. – Не стоит себя утруждать.
– Им только в цирке выступать, – сказала я, когда мы отошли на достаточное расстояние. – «Пат и Паташон! Весь вечер на арене!» Могли бы поиметь успех.
– «Живые картинки и предсказания будущего!» – подхватил Николай. – Только мне они больше Ильченко и Карцева напомнили. Типичные Авас и Сидоров-кассир. Ты все запомнила?
– Кажется, да, - сказала я неуверенно. Вообще-то я больше надеялась на него кто из нас, в конце концов, человек, а кто автомат? – Да мы вроде мимо всего этого проходили. Только памятник там, кажется, какой-то не такой был.
– А по-моему, он очень неплохо изобразил, – отозвался Николай.
– Кто из? – попросила уточнить я.
Но Николай Калашников, человек и автомат, в ответ просто пожал плечами.

Стеклянные этажи над вершинами сосен внезапно кончились.
Гигантская глыба серого гранита выросла над соснами. Кондратьев вскочил. На вершине глыбы, вытянув руку над городом и весь подавшись вперед, стоял огромный человек.
АБС, ПХХ11В

Памятник оказался действительно не таким. Он изображал довольно рослого человека с смешном старомодном костюме, опирающегося на непонятный… э-э… аппарат?.. который я приняла было за продолжение абстрактного постамента. Если уж продолжать аналогию с разнообразными вождями, то скорее он напоминал некую помесь Железного Феликса с подросшим Ильичом у нас в Гомеле такой стоит на главной площади – Владимир Ильич в шинели от Феликса Эдмундовича.
Медные буквы на постаменте были частично сбиты чьей-то не очень усердной рукой. Из остатков можно было, конечно, с пропусками, сложить «В…АДИМ… …КО…ИЙ», а ниже нечто даже чуть неприличное «5 …ЕБ…Я …ОД …ЕСО…».
Интересно, что бы это значило?
– «Владимир Маяковский»? – предположил Николай.
– По экстерьеру похож, но не бритоголовый, – отмела предложение я. – И пропусков маловато.
– Тогда «Жуковский»?
– Какой? Если тот, что «Академия имени…», то где борода? А если тот, что «Светлана»… Не помню даже, как он выглядел. Тем более, как звали.
– Первая буква на «Ж» похожа, – присмотрелся к останкам надписи Николай
Я тоже пригляделась, пытаясь разобрать следы, оставшиеся от исчезнувшей буквы.
– Какая же это «Ж»? Это скорее иероглиф «санзю».
Мы переглянулись.
– Бред, – сказал автомат Калашников.
― Как знать, ― возразила я.
Мы перечитали по буквам
«В*АДИМ* **КО***ИЙ, 5 ****Б*Я, *ОД *ЕСО*»
Предполагаемый «санзю» стоял первым в фамилии и был обведен мелом.
Мы снова переглянулись.
Теперь уже я сказала «Бред», а Николай не стал возражать и пошел узнавать дорогу к зданию «Эр-Рулы» или «Русской рулетки». Хотя на здании по-прежнему красовалось «Водник».
Я осталась в одиночестве разглядывать надменную физиономию «Вадима Коего», стараясь понять, что это за хреновину он попирает могучей рукой. Не мозолистой, но своей.
Николай вернулся минуты через три и на мой молчаливый вопрос ответил
– Говорят, надо пройти чуть дальше и свернуть к Разливу.
На лице его при этом была задумчиво-неуверенная мина. На меня он не смотрел. Мне захотелось его подбодрить. и я спросила
– Кто это говорит?
– Мерлин говорит, – понял он шутку, но остался в задумчивости.
И мы пошли дальше.

По дороге едет ЗИМ, им я буду задавим.
В. Почкин

Дальше не вышло, потому что сворачивать было просто некуда.
Вокруг нас, прижимаясь к самой дороге, зеленел лес. Я шла и думала, что вот есть же мужчины и есть... э-э... мужчины. За одними мы, слабые женщины, чувствуем себя как за каменной стеной, взять хотя бы Адама. А есть – я покосилась на шествующего рядом спутника – с виду вроде настоящие ухари-купцы, все из себя. А на деле... Найти путь истинный, дорогие господа, это вам не фунт изюма. Вы, конечно, сколько душе угодно можете рассуждать на предмет, чем отличается «вальтер» от «люгера» и каковы оттенки лилового под Белыми Скалами, но вот стоит проникнуть в проблему выбора дороги, как вы пасуете перед первым же препятствием. Подумаешь, что-то такое вам показалось. Мало ли. Когда кажется, крестятся. А не теряются. Классиков читать надо.
Закончить витиеватое обвинение в адрес мужской части народонаселения мне помешал невесть откуда выскочивший несущийся во весь опор грузовик. Он проскочил мимо нас, обдав клубами поднятой пыли и микротопорами ядовитых миазмов выхлопа, и исчез за поворотом. Я только успела заметить трясущегося в кузове маленького бородатого человечка, с акробатической ловкостью удерживающего в пределах бортов кузова необычайно многочисленный и подвижный багаж. Лицо человечка показалось мне подозрительно знакомым.
Автомат Калашников тоже глядел вслед исчезнувшему авто с нездоровым любопытством.
– Тот самый, – произнес он задумчиво. – «СОТ 15-47».
Я напрягла память. «СОТ»... что-то знакомое... и эти цифры...
– Точно! – воскликнула я. – Это он стоял у «кафе-продуктов»!
Николай кивнул.
– А ты обратила внимание, кто был в кузове?
Я отрицательно покачала головой.
– Это же Штерн!
– Яков? – невольно сказала я, но тут же поправилась – Борис Гедальевич?!
– Он! – подтвердил Калашников.
– А почему тогда... – начала было я, но догадалась сразу и вдруг – Ага! Значит если он едет оттуда, – я ткнула пальцем себе за спину, – значит, там «кафе-продукты». А раз так, то мы идем в правильном направлении.
– То есть, верной дорогой идете, товарищи, – процитировал Николай.
И мы ускорили свой шаг в верном направлении. Машины за поворотом уже не было даже пыль и миазмы не клубились – наверное, успели раствориться. Не было вообще ничего. Только выщербленная лента шоссе, только сосны по сторонам. Меня это почему-то насторожило, а Николай шествовал как ни в чем не бывало.
Предчувствие нехорошего меня не обмануло. Завернув за поворот, мы увидели самый настоящий сосновый бор во всем его великолепии. На большой белой арке так и значилось «СОСНОВЫЙ БОР», а растянувшийся под этим жестяным великолепием полинялый кумач призывал: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ!».
– Нет уж, спасибо, – автоматически сказала я и обернулась к застывшему в недоумении Николаю – Не помнишь случайно, мы здесь в прошлый раз проходили?
– Нет, – сказал он без комментариев. И произнес вслух краткое и энергичное, как бы это помягче сказать… заклинание. Во всяком случае, мне фраза показалась подозрительно знакомой, и я тактично сделала вид, что не расслышала.
Николай, впрочем, тут же извинился.
– Да нет, ничего, – ответила я. – Если это чем-то поможет...
– Бывало, что и помогало, – философски заметил Николай.
– Тогда попробуем? Или?..
Из двух возможных вариантов: а) следовать дальше, а там как бог даст, или б) добро пожаловаться, хотя бы для того, чтобы «найти и расстрелять у ближайшей стенки двух этих клоунов», как предложил свои услуги сам автомат Калашников, я соблазнилась последним.
Из кровожадности.
Старушка – божий одуванчик, местная привратница, которую мы обнаружили в сторожке под аркой за вязанием, охотно разъяснила нам место тут такое, что мы можем ходить «хоть до посинения, а до Динамки одно не дойтить», потому как дороги здесь городили кому не лень, а «указателев не ставили», и идти нам следует «прямоть по тропинке».
– Вот она, – указала привратница спицей, – прямоть от остановки в лес уходит. Туда и итить, не сворачивать. А как до дерева дойдете, – мы с Николаем разом вздрогнули, а старушка продолжала как ни в чем ни бывало, – так вам направо будет. И по задам этой, как ее, казины, аккурат на насыпь выйдете, а там уж не заблудитесь.
– Точно не заблудимся? – уточнил Николай. – А то нам тут уже присоветовали... – и он подробно описал наших темпераментных гидов.
– Баламуты оне, – поджала губы старушка. – Нашлись кого слушать! Сережка это Голков и Вовка Антипов, точно. Как есть баламуты! Каждый год сюда приезжают, водку пить да по бабам... Одно слово – туристы. Тьфу! – Бабуся удивленно глянула на нас – Так это сколько вы тут ходите-то? Они уж час как воротились.
– Час? – я посмотрела на часы. Мы прибыли в 1235, первый круг завершили где-то без десяти тринадцать, значит... Нет, на часах было 1314. – А вы не путаете?
– Ну, может поменьше чуток, – не стала настаивать бабуся.
– А машину вы тут случаем не видели? – вспомнил Николай. – Минут десять тому назад проехала. Грузовик...
– Не приметила, – ответила старушка. – Не разбираюсь я в них. Да и ездят у нас редко. Разве что автобус рейсовый, так сегодня пятница.
И мы пошли «прямоть» за остановку.
А что нам оставалось делать

Я приближался к месту моего назначения.
А.С. Пушкин, Капитанская дочка
АБС, Понедельник начинается в субботу
С. Лукьяненко, Ночной дозор

Тропинка углублялась в лес, едва заметно изгибаясь, и уже через сотню шагов наши сомнения рассеялись. Движение здесь было куда интенсивнее, чем на дороге. То и дело навстречу попадались люди страждущие отдыхающие стремились к «кафе-продуктам», на зады которого, оказывается, выходила тропинка люди пересекали тропинку вдоль и поперек, просто гуляли, сидели и пикниковали на обочинах, на траве, на пеньках, на скамейках. Словом, изнутри лес напоминал скорее лесопарковую зону, нежели дикий бор одноименного с пансионатом названия.
По этому лесопарку мы буквально через пятнадцать минут вышли к пресловутому дереву. Я присмотрелась и с изумлением обнаружила, что это гингко. Вот тебе и раз, а говорили, что у нас в Гомеле растет самое северное в восточном полушарии. Но где Гомель, а где здесь! Вот так и рождаются нездоровые сенсации, подумала я. В отличие от нашего дерева, охраняемого государством, здешнее никем не охранялось, зато под его сенью имелся настоящий пивной клуб. Прямо на травке тут расположились десятка два отдыхающих личностей в окружении неисчислимого количества разнокалиберных банок, бутылок, пластиковых посудин, из которых они то и дело прихлебывали, ведя неспешные клубные беседы. Надо заметить, между клубменами прогуливались санитары леса с сумками и авоськами, так что на территории клуба было довольно чисто.
Пока я осматривала открывшуюся картину, мой попутчик отчетливо сглотнул слюну. Я была не большим почитателем сего, несомненно, благородного напитка, но, глядя на открывшуюся картину, тоже испытала жажду. В конце концов жаркий день, усталость, дорога с приключениями… и вообще. Но дело прежде всего.
– Коля, – сказала я с мягкой настойчивостью, – может, еще раз спросим дорогу?
Николай вышел из транса, и мы обратились за помощью к одному из близвозлежащих клубменов, который охотно объяснил, что мы пришли верно «Водник», вот он под горкой, стоит нам пройти по тропинке сто метров, а «Динамо» – вон оно, прямо за деревьями, на Разливе… Нет, чуток правее.
И мы наконец увидели вожделенное место нашего назначения.
Мы засекли азимут.
В качестве дополнения добрый клубмен поделился с нами сведениями о месте нахождения пивного источника, и прежде, чем мы направились к Уктусу, я позволила Николаю припасть к нему и угостить меня местным портером, после чего мы направились в необходимом направлении.
По дороге мы заглянули к памятнику. В принципе, наши гиды, баламутные туристы-по-бабам, были правы дерево и памятник были рядом. В горизонтали из разделяло всего метров пятнадцать. Зато дерево было еще примерно на столько же выше нам пришлось спускаться по довольно-таки крутой лестнице мимо стоящего на склоне «Водника». Но когда мы подошли к памятнику, нас ожидало небольшое потрясение.
Дело в том, что памятника на месте не оказалось.
Постамент с его абстрактным продолжением находился там, где мы его оставили, но вот сам Вадим Коий отсутствовал напрочь. То есть абсолютно. Мы специально подошли посмотреть. На заасфальтированном пятачке вокруг постамента видны были неопределенные следы деятельности. Или следы неопределенной деятельности, это как посмотреть. При желании их можно было счесть за посторонние, и тогда можно было представить, что беднягу Коего постигла судьба Железного Феликса с Лубянской площади (но не слишком ли оперативно? – часа не прошло, как он был здесь). При определенной доле фантазии можно было предположить, что неизвестный Вадим не стал дожидаться постигшей его собрата участи и превентивно-добровольно покинул место своего пребывания. Или некий местный Дон Жуан, какой-нибудь баламут-турист-по-бабам позвал его постоять на стреме. Или он просто «пошел за пивом ца-ца»...
Мы стояли, задумчиво поглатывая пиво и разглядывая постамент, букв на котором уже не осталось, только останки «санзю» все так же были обведены мелом.
– Еха ты! А этот куда делся? – раздалось позади нас, и мы обернулись.
Рядом с нами, тупо уставясь в постамент, стоял длинный худой парень, с ног до шеи словно в чешую он был одет в броню сплошь состоящей из значков. На нем буквально живого места не было. Удивительно, как он не падал от тяжести своих добровольных вериг. Судя по надписям на значках, перед нами был кто-то из наших – ну, не то, чтобы совсем из наших, «твердых», но из гостей конвента точно. «Бей серых, пока не почернеют, бей черных, пока не посереют», «Бойцовый кит нигде не наследит», «АЭЛИТА мать родная, СИДОРКОН отец родной», «Все мы братья Стругацким» и тому подобные надписи украшали его панцирь. Все говорило о причастности его к благородному сообществу фэнов – я квалифицировала его как «артика», «ролевика» или чистого «толкиноида», из тех, что приезжает на коны не столько работать, сколько отдыхать и развлекаться. Но все родная душа.
– Полчаса назад здесь проходил, – продолжал бронированный «артик», – стоял мужик. А затарился, – он передернул плечами и за его спиной послышалось мелодичное звяканье, – уже нету. Вы не в курсах, куда он подевался так шустро?
– Сами удивляемся, – ответил Калашников. – Мы его примерно с час назад видали, вроде он никуда не собирался. А сами мы не местные... Э-э, а вы случайно не на кон приехали? Не из Уктуса?
– Точно, – радостно подтвердил чешуйчатый. – Я как раз на Ородруин возвращаюсь. («Да, «толкиноид», – убедилась я в своих подозрениях.) – А вы туда? Тоже на Сидор приехали?
– Приехали-то мы приехали, – сказала я, – только вот дойти никак не можем.
– Так я ж туда иду, – обрадовался бронированный толкиноид. – Come, как говорится, together!
Мы приняли его предложение.
Звали его Тулкас; мирского имени он нам не назвал, что особенно нас не удивило. Был он то ли из валар, то ли из майар, я не очень разбираюсь в их иерархиях. А за пивом его послали эльфы, которым он проспорил... я не поняла, что именно, так сумбурно и невнятно он нам объяснял – с дикцией у него было не все в порядке, но что, я тоже толком на смогла уловить то ли шепелявил, то ли не выговаривал нескольких букв, то ли еще чего (а может просто говорил на эльфийском диалекте).
Попутно выяснилось, что лично он не испытал никаких затруднений с дорогой, потому что приехал вторым рейсом на автобусе прямо от редакции. Слышал какие-то легенды от киевлян, но его это не заинтересовало.
Тем временем мы прошли мимо «Водника» и буквально тут же сошли с дороги и пошли к берегу, куда сворачивала тонкая, можно сказать, одноколейная – или как это там называется… – ленточка дороги. Неудивительно, что мы не заметили ее, как и многое другое здесь: она резко уходила в лес, и не было около нее никаких «указателей» лишь едва расступились сосны, и вот ты уже на дорожке. Тулкас, впрочем, шел уверенно, болтал, звякал чешуей и бутылками, а мы шли за ним. Вскоре сосны кончились и дорога вышла к берегу Разлива.

Трое вышли из леса…
Ю. Никитин, «Трое вышли из леса»

Вправо и влево уходила полоса каменистого галечного пляжа, вплотную примыкавшая к лесу. Противоположного берега не было видно. Прямо перед нами полоса пляжа расширялась, выдаваясь вперед довольно-таки большим мысом в гладь поблескивающей на солнце воды. При известном воображении это можно было сравнить с Аю-Дагом, но этот холм был поменьше и поплоще. На таком бы замок ставить, в самый раз.
Однако вместо замка на холме красовались постройки вполне современного, ну, положим, чуть устаревшего, образца и банально-казенного вида, а именно четырехэтажный уступчатый дом с балконами и плоской крышей, какие-то сараюшки-вагончики, коттеджи, заборчики-изгороди и прочая привычная санаторная атрибутика вплоть до трубы котельной. Никакой романтики!
Ко всему этому вела по насыпи та самая дорога, по которой мы вышли из леса и двигались сейчас. Слава богу, дошли...
Впрочем, дошли мы минуты через три.
И первое, что привлекло мое внимание, когда мы подходили к главному зданию – это памятник. Нет, не Вадим Коий, но тоже мужчина. Здоровенный такой мужик в облегающем бугрящиеся гипертрофированные мышцы спортивном, надо полагать, костюме на торчащих над постаментом лыжах и с ружьем навскидку. Типичный биатлонист, решила я, приглядевшись значит, динамовцы здесь тренировались в биатлоне. А что, зимой здесь масса снега – езди и стреляй в свое удовольствие.
Я хотела поделиться своими рассуждениями со спутниками, но, обернувшись, увидела, что они смотрят не в ту сторону, а назад, где в тенечке у дороги стоял, прислонившись спиной к дереву в вольготной позе, и ехидно-надменно улыбался нам старый знакомый Вадим Коий.
– Ничего себе, – сказал Николай, высказывая мои потаенные мысли.
А Тулкас, почесывая в затылке и позвякивая спереди и сзади, произнес озадаченно
– Интересно, как он здесь раньше нас очутился?

Вопрос: Продолжать?

1. Угу		6	(50%)
2. Нет		6	(50%)
Всего:		12

@темы: Реквием, мое и наше

---

Бумага. О самом хрупком и вечном материале lib.rus.ec/b/548834

Аннотация
Попробуйте представить мир без бумаги. Что нам останется? Да почти ничего. Бумага с нами везде. Книги, письма, дневники, а еще картонные подставки под пиво, свидетельства о рождении, настольные игры и визитные карточки, фотографии, билеты, чайные пакетики. Мы — люди бумаги. Но эпоха бумаги подходит к концу. Электронные книги и билеты заменяют бумажные, архивы оцифровывают. Мы вступаем в мир без бумаги, но Иэн Сэнсом рассказывает об этом самом парадоксальном из созданных человеком материале и доказывает, что в том или ином виде он всегда будет с нами.

@темы: история вещей, напочитать

---

Оригинал взят у в В Европе (и отчасти в Северной Америке) живут потомки всего трёх семей

Вот родни-то привалило...

Источник.

@темы: генетика и генеалогия

---

02.06.2015 в 05:14

Пишет  silent-gluk:

Как устроены тексты поздних Стругацких
Оригинал взят у ЖЖ-юзера vchernik в Как устроены тексты поздних Стругацких

(источник)
28 Июл 2010 • 10:21

ФОТО: Стругацкие на балконе. 1980-е

Опубликовано: предоставлено для публикации в журнале «Реальный мир»

Дмитрий Володихин

Братья Стругацкие получили необыкновенную известность и высокую признательность советской интеллигенции после выхода повестей, созданных ими в 1960–1970-х годах. Работы, относящиеся к раннему, «романтическому» периоду, завершившемуся с публикацией «Попытки к бегству» (1962), уже сделали АБС весьма значительными фигурами в нашей фантастике. Но впоследствии они постепенно перешли на второй план, уступив пальму первенства повестям «Трудно быть богом», «Обитаемый остров», «Понедельник начинается в субботу», «Парень из преисподней, «Малыш», «Улитка на склоне», «Пикник на обочине».

Тексты 1960–1970-х отличались высоким градусом публицизма — большим, чем в период «Страны багровых туч» и «Пути на Амальтею»; это литература социально-философских идей. Но она

а) Делалась языком, близким потенциальному читателю;

б) Делалась на очень высоком драйве;

г) Делалась в рамках фабульной конструкции, которая основывалась на сюжете-приключении, либо на сюжете-расследовании, т.е. имела детективную составляющую;

д) Была чрезвычайно насыщена диалогами, при сухом, рубленом способе изложения, малом числе прилагательных, малом числе длинных предложений с разного рода сложноподчиненным наворотами и деепричастными осложнениями.

В 1980-х годах ситуация резко изменилась. Притом не видно, чтобы эта метаморфоза коснулось мировоззрения АБС, взглядов, которые ими исповедовались, идей, которые их волновали. Нет, речь идет о способе строить тексты, о творческом методе.

Эти изменения видны на примере трех широко известных текстов АБС, связанных с 1980-и годами: «Хромая судьба», «Волны гасят ветер» и «Отягощенные злом».

Градус публицизма в них не то что не упал, а, скорее, заметно повысился. Но проявляться публицистическое наполнение художественных текстов стало несколько иначе. Если раньше АБС интересовало развитие идей, их обсуждение, то теперь им этого было уже недостаточно. Добавилось комментированию культурно-религиозного наследия, т.е. стремление не только дискутировать и утверждать свой вариант истины, а еще и оценивать то, что существует вне даного варианта, — порой веками и тысячелетиями. Особенно ярко эта «новина» выразилась в «сорокинской части» из повести «Хромая судьба», и, более приглушенно, в «Отягощенные злом».

Что же касается диалога с читателем, то и он приобрел иные формы. Прежде всего, весьма усложнился, из него ушла прежняя легкость, ясность. АБС стали говорить с тем читателем, который в большей степени интеллектуал, нежели массовые поклонники их творчества 1960–1970-х.

В чём тут дело? То ли сам читатель изменил возраст вместе с АБС, повзрослел, постарел даже, то ли Стругацкие просто устали изощряться в форме высказывания, принимая в расчет массовую аудиторию. Написать так, чтобы твой текст понимали и принимали одновременно и высоколобые умники, и массовая аудитория, весьма сложно. Даже учитывая в принципе более высокий интеллектуализм советского любителя Ф-литературы по сравнению с сегодняшним… И вот из текстов АБС, относящихся к 1980-м годам исчезло сколько-нибудь выраженное обращение к «массам», хотя бы и массам интеллигенции. Повести того периода в художественном смысле отдрейфовали в сторону литературы основного потока и даже приобрели черты артхауса. В «Отягощенных злом» и «сорокинской части» «Хромой судьбы» видны мистические мотивы, абсолютно неприемлемые для прежних АБС, но органично вписывавшиеся в картину позднесоветского мэйнстрима, медленно, но неотвратимо шедшего к легитимизации мистического элемента.

Усложнилась композиция программных текстов, увеличилось количество «недоговоренностей для умных», повысился запрос на гуманитарную эрудированность, исходивший от АБС к читателям; ярче всего подобные метаморфозы видны по «Отягощенным злом», в первую очередь — по дневнику Митрохина.

В «техническом» смысле, прежде всего, бросается в глаза падение числа диалогов. По сравнению с повестями предыдущего периода, их стало вдвое, если не втрое меньше, условно говоря, на такое же количество страниц. И даже в относительно более «легкой», драйвовой повести «Волны гасят ветер» диалогов немного, в начале текста они вовсе отсутствуют, что производит впечатление разительной перемены, если сравнивать ее с предыдущим текстом из цикла о «мире Полдня» — «Жук в муравейнике».

Полностью исчез сухой, чуть холодноватый, «рубленый» стиль. Появилось множество причастных, деепричастных оборотов, сложноподчиненных конструкций. Весьма заметно увеличилась средняя длина предложения — по сравнению с теми же 1960-и годами.

Прежде АБС очень редко напрямую апеллировали к чувствам и психологическим состояниям персонажей. Они в принципе избегали концентрированного психологизма и старались показать внутренние состояния героев через их слова и действия. В 1980-х они стали со вкусом входить в «диалектику души», выдавая прямые описания эмоций, переживаний, психологических движений. «Сорокинская часть» состоит из этого по преимуществу — немыслимое дело для АБС 1960-х! Сюда же относятся откровения Каммерера, раздавленного проблемой люденов, которая на него свалилась столь неожиданно, а также история Агасфера Лукича из «Отягощенных злом».

Новой чертой повестей АБС стал своего рода «документализм», т.е. изложение, текущее от одного документа к другому или, во всяком случае, время от времени опирающееся на них. Это, во-первых, давало эффект «аутентичности», невероятного правдоподобия мира. Но помимо этого, еще и избавляло от необходимости многое выписывать, заполнять лакуны действия. «Документализм» лучше всего виден в повести «Волны гасят ветер», собственно, на нем построено всё действие. Но включение в художественную ткань дневников, мемуаров, иных произведений, присутствует также и в «Отягощенных злом», и в Хромой судьбе». Последняя, собственно, сделана как переплетение монологичной «сорокинской части» с главами из повести «Гадкие лебеди», приписанными Феликсу Сорокину.

Во всех трех повестях ослаблена сюжетная составляющая. Прежний драйв, столь характерный, например, для «Трудно быть богом» или, скажем, «Пикника на обочине», «Парня из преисподней», перестал быть важным для АБС. Кроме того, детективные и приключенческие акценты, обычные для текстов АБС всего предыдущего периода, вплоть до ранней романтики, сменились акцентами интеллектуального расследования, иначе говоря, решения головоломки или ряда головоломок. С этим в значительной степени связан и тот же самый «документализм» — он позволял не отвлекаться на то, что не является частью расследования и не входит в багаж идей, который АБС хотят передать читателю.

Новый творческий стиль АБС получил концентрированное выражение в «сорокинской части» «Хромой судьбы».

«Сорокинская часть» — одновременно и не литература идей, какой были тексты Стругацких в два предыдущих десятилетия, и, подавно, не литература «благородных приключений» («Страна багровых туч», «Стажеры», «Путь на Амальтею». «Сорокинская часть», во-первых, в наибольшей степени близка к мэйнстриму. Во-вторых, в наименьшей мере приспособлена к нуждам массового читателя — почти лишена диалогов, монологична, изобилует описаниями, тянется в нарочито замедленном темпе. В-третьих, она фактически антисюжетна, т.е. сюжет там едва движется, играя глубоко второстепенную роль; старый писатель бродит от одного тяжелого искушения к другому будто слепец на минном поле, но счастливо избегает «подрыва» на каком-либо из них… нечто происходит… неспешно… очень неспешно… событийный ряд вообще оказывается на втором плане. Сделан текст весьма странно: в фокусе читательского внимания удерживается идея творческого долга писателя и его внутреннее состояние со всеми хворями и неоднозначными взаимоотношениями со спиртным, в то время как сюжет служит хлипкой подпоркой для первого и второго. В наибольшей степени «сорокинская часть» похожа на тематическую подборку черно-белых фотографий литературной жизни позднего СССР.

Невольно задаешься вопросом: какую задачу решали АБС, избирая столь необычный для них стиль?

Можно перечислить самые банальные объяснения и остановить выбор на одном из них, но это будет бесполезным повтором давно пройденных уроков. Все они, мягко говоря, не дают полноты ответа: «признание в старости» (сказано БНС, и можно теперь на это только ссылаться, а развивать тут нечего), «исповедальная проза», «биографизм АНС» (уже сто раз сказано другими людьми, также не имеет смысла развивать). В сущности, всё это лишь видимость объяснений. БНС также пишет, что это была в значительной степени «вещь для себя», что писалась она фактически в стол и т.п. Но все-таки писалась и все-таки вышла. И, надо полагать, неспроста в качестве материала для «синей папки» Сорокина избраны были именно «Гадкие лебеди». Относительно предпочтения «Гадких лебедей» «Граду обреченному», изначально планировавшемуся на роль «наполнителя» той самой «синей папки», и говорить нечего — действительно, была бы страшная диспропорция, выйди в «синей папке» первая часть «Града».

Думается, АБС сознательно подбирали особый стиль для «Хромой судьбы». Он создавал хорошо рассчитанный эффект, о котором стоит поговорить подробнее.

Если «Обитаемый остров», «Далекая радуга», «Трудно быть богом», «Гадкие лебеди», и, тем более, «Полдень: 22-й век», «Жук в муравейнике», «Волны гасят ветер» — вещи, в которых неказистое настоящее смотрится в зеркало идеального будущего, иначе говоря, повествование о том, чему не надо существовать сейчас/завтра и каким должен быть идеал интеллигенции, думающей о будущем, то «сорокинская часть» «Хромой судьбы» — единственное произведение в творчестве АБС, где проводится линия, прямо связывающая настоящее и будущее. Сорокин пишет «Гадких лебедей». Сорокин, так или иначе, хотя бы вполсилы, придавленный окружающей реальностью и неюным возрастом, все же влияет своим текстом на настоящее, сея в нем ростки будущего. Эти ростки ясно видны в «Гадких лебедях», особенно на последних страницах. Но помимо будущего видно и самое настоящее настоящее. Оно серьезно, основательно, на значительном пространстве художественного текста, представлено только в «сорокинской части» «Хромой судьбы» — изо всех текстов АБС! Оно отвратительно, хотя ближайшее прошлое, в трактовке АБС, выглядело намного хуже. И вот поэтому, вероятно, создана стилистическая пропасть между суховатым, стремительным, наполненным интеллектуальными играми повествованием о грядущем и тягучим болотом настоящего. Иначе говоря, сознательно смонтирован стилистический контраст, помогающий понять контраст смысловой. Будущее, каким его видели АБС, — абсолютно чужое для настоящего, каким его видели АБС. Соединение двух несоединимых стилей в рамках одного произведения позволяет осознать, сколь велика разница, сколь сильна чуждость двух времён друг другу. А значит, будущее не утвердится, если ему не удастся разнести советскую реальность в щепы.

Отказ от диалога с массовой аудиторией и апелляция к более узкому кругу читателей, состоящему преимущественно из интеллектуалов, произвела в творческом методе братьев Стругацких настоящую революцию. Притом революцию не менее значительную, чем та, что совершилась на два десятилетия раньше — в повести «Попытка к бегству». Тогда АБС отрешились от советского романтизма, теперь — от представления о том, что писатель обязан делать свои тексты «удобными» для читателя.

@темы: книги, писательское

---

Раньше и жучки в эль падали с дивной избирательностью, и дырки в сыре, как выяснилось, примерно той же природы...

Швейцарским ученым удалось ответить на вопрос, почему за последние 15 лет резко сократилось количество дырок в знаменитых сортах «Эмменталь» и «Аппенцелль».

Эксперты из Agroscope, государственного центра сельскохозяйственных исследований, пришли к выводу, что причиной образования дырок в ноздреватых сортах были крошечные частички сена, попадавшие в молоко во время дойки коров, а не бактерии, как считалось ранее.

Ученые говорят, что автоматизация молочных ферм привела к тому, что доильные аппараты полностью вытеснили «традиционное ведро», в которое вместе с молоком попадали крохотные частички соломы. За последние годы процесс получения молока стал более «стерильным», однако вместе с «допотопным ведром для дойки» ушла и часть очарования швейцарских сыров.

Швейцарские ученые отмечают, что вопрос дырок от сыра занимал исследователей с 1917 года. Тогда американский ученый Уильям Кларк пришел к выводу, что «дырявит» сыр двуокись углерода, вырабатываемая микроорганизмами.
steissd.livejournal.com/4928016.html

@темы: история кухни

---

Пояснение к тому роману, что я начала сегодня выкладывать

Лежат черновики, пылятся. иногда встряхиваю, пишу что-то еще, потом понимаю, что это никому не нужно, можно не продолжать.

Этот роман изначально не предназначен для широкого круга читателей.

"Реквием" - это роман-воспоминание. Не мемуары, нет, для этого он слишком сюрреален. Байки, анекдоты, реальные случаи, похожие на анекдоты, анекдоты, похожие на реальные случаи. Мы даже имена персонажам практически не меняли - ибо народ и так знает своих героев.

О чем роман? О конвенте любителей фантастики былых времен. Много с той поры изменилось, тех уж нет, а те уже далече. И фантастика изменилась, и фантасты, и любители фантастики тож. Ностальгия.

Уже выложено:

Титульный лист, эпиграфы, предупреждения авторов и часть пролога

Окончание пролога. Да, пролог большой. Но мы честно предупредили, где читать необязательно

Первый кусок Дня первого

Второй кусок Дня первого

Третий кусок Дня первого

Четвертый кусок Дня первого

Пятый кусок Дня первого

@темы: Реквием, мое и наше

---

01.06.2015 в 19:44

Пишет  Moraine:

"Акрон" изнутри
Originally posted by at Airship Inside

Фотографии постройки и внутреннего устройства дирижабля "Акрон" (USS Akron [ZRS-4]).

1. Ready to walk the USS Akron out of Goodyear-Zeppelin dock


2.


3. Rising the First Main Frame of a Dirigible


4. Nose section being attached to nearly completed framework


5. Interior Hull of a Dirigible before Gas Cells were Installed


6. Starboard Side of a Dirigible


7. Catwalk on the USS Akron


8. Catwalk on the USS Akron


9. Control Wires and Pulleys on a Dirigible


10. Photo showing crew bunks


11. Crews Quarters in a Dirigible


12. Emergency Control Station of a Dirigible



13. Engine Room in a Dirigible


14. Head-Chief Inspector of Structures Walking Through a Dirigible


15. Left Side of the Control Car on a Dirigible


16. Looking Down in Emergency Control Station of a Dirigible


17. Navigation Room in a Dirigible


18. Oil Tank on the USS Akron


19. Propeller on a Dirigible


20. Rear Control Car of a Dirigible


21. Sailor at the Bow Mooring Post on a Dirigible


22. Side Corridor on a Dirigible

@темы: дирижабли

---

из этой подборки memourmor.diary.ru/p204410147.htm?from=last&noc...

@темы: картины

---

1 ДЕНЬ, ПОСЛЕ ЗАВТРАКА, ЗАЕЗД.

ГОСТИ СЪЕЗЖАЛИСЬ НА ДАЧУ

«Андрей ― дуб»
Из конспекта студентки Н. по теме
«Значение пейзажа в романе Л.Н. Толстого «Война и мир»»

До чего ж хорош Разлив при тихой погоде! Когда мирная гладь воды отражает синеву неба, а тихие волны, набегая и перекатываясь шелестят и плещутся о галечный берег. Когда кругом тишина и ничто не нарушает покоя пространства: ближний берег с обширным пляжем, поросшими бором высокими берегами, сгрудившиеся на вершине горы постройки пансионата ― позади, а перед тобой только простор Разлива с узкой сизоватой дымкой дальнего берега, до которого километра три, и небо с редкими облачками, до которых чуть дальше. Когда ты один и вокруг никого, только какая-то одинокая птица, как долетела до середины вод, так и повисла в вышине, словно в раздумьи: лететь ей дальше или повернуть назад… Эй, ты, птица, дура-птица! И что занесло тебя туда, по-над самую глубину? Что увидела ты там со своей высоты? Зачем остановила на полпути полет свой? Между облаком и морем. Словно гордый буревестник. В небе камушку подобна… Не даешь ответа? Ну и не надо.
Лев Борисович удивился своем лирическому настроению и ухмыльнулся.
Лев Борисович Звягин, в недавнем прошлом капитан милиции и инспектор уголовного розыска ― начальник группы, между прочим, ― а ныне простой отдыхающий, отвел глаза от застывшей в вышине птицы и стал глядеть на воду. Ну ее, эту птицу, пусть висит себе в небеси, раз так хочется, пока не устанет и не шлепнется о воду. Или не надумает и не умотает по своим птичьим делам: птенчиков там кормить или иным способом размножаться. Тоже мне, действительно, буревестник недорезанный. «Пусть сильнее грянет буря»… Как будто в буре есть покой! И ну ее на фиг эту бурю.
Не бури приехал он искать сюда, но как раз покоя. Того, что им в горотделе, как известно, только снится. Кстати, птицы, те же буревестники, перед бурей не должны висеть высоко в небе, а наоборот ― скользить, темных волн крылом касаясь. А когда они там, высоко, то это, по всем народным приметам, только предвещает хорошую погоду. Вот и ладненько, вот и нечего тут…
Лев Борисович снова поднял глаза.
Так и есть, мнимого буревестника уже не было ― улетел. Или шлепнулся. Ляд с ним. Пусть, мятежный, ищет свою бурю в другом месте. А он, Лев Борисович, желает просто так, без всяких бурь и прочих потрясений, наслаждаться разлитым в природе умиротворением и благостностью. Которые, слава богу, царят здесь вот уже вторую почитай неделю, с тех самых пор, как Лев Борисович прибыл на заслуженный отдых. Честно, промежду прочим, заслуженный. Потому что был это первый его по-настоящему нормальный отпуск за последние два года; прошлогодняя канитель с ремонтом не в счет и отпуском могла считаться только весьма условно. («Условно досрочно», автоматически мелькнуло в голове, но Лев Борисович тут же отогнал крамольную, за версту пахнущую УК мысль.) Промучившись с потолками, полами и обоями, он в прошлом году вынужден был отказать себе в удовольствии посетить сей тихий уголок, где последние несколько лет кряду он в отпуску проводил три славные недели. Сейчас он вполне был вознагражден за прошлогоднее воздержание. И хорошей, редкостной, прямо сказать для этих сезонов погодой, и, что тоже немаловажно, соломенным своим на эти три недели вдовством. Ни-ни-ни! Бонвиваном, донжуаном и ловеласом или, не приведи господи, альфонсом Лев Борисович не был. Ни в коем разу. И Елену свою любил, уважал и почти никогда ей не изменял.
Просто…
Просто хочется же иногда побыть одному, почувствовать себя никому ничем не обязанным, пооставаться ненадолго самим собой с собой наедине. Что в этом плохого, скажите на милость?
Вот как сейчас, когда он стоит у кромки разлива так, что ленивые волны чуть не докатываются до носков его летних плетенок, и романтичным взглядом первопроходца смотрит в даль, за далекую линию горизонта. В такие минуты Лев Борисович даже немного жалел, что не испытывает, скажем, туристского зуда, что равнодушен к горам, пещерам, сплавам по порогам и прочие адреналиновые удовольствия, что для него, увы и ах, больше всего подходит избитый трюизм, гласящий, что туризм, кто спорит, лучший отдых, но отдых таки лучше туризма. У него, черт подери, не было тяги даже к рыбалке. А ведь какое, наверное, наслаждение: часами сидеть с удочкой где-нибудь да по над речкой или, вот над разливом, удить окуньков, уклеек, красноперок, карасиков, сазанчиков, бычков, форельку, в конце концов… а равно и ревматизм, ишиас… сидеть и ни о чем не думать.
Совершенно.
Однако и просто так вот стоять на бережку и дышать прохладным утренним воздушком тоже не плохо, а? Просто стоять и просто дышать. И чувствовать, как с каждым выдохом выбрасываешь из себя серость, тоску, скуку будней: серость окон, асфальта до тошноты знакомого ― от дома до работы, от дома до работы ― города; серость и тоску насквозь прокуренных кабинетов, затхлых бумаг, слезливых, нахальных и огрызающихся подследственных, вечно недовольного начальства; серость тоску и скуку одних и тех же ― бабы, работа, политика, работа, бабы ― разговоров, занудных и бессмысленных спорах о смысле жизни и бородатых анекдотов, мелочных придирок уставшей жены и бодрых наскоков непонятного, и потому пугающего подрастающего поколения… Всего, что было, есть и всегда будет с ним. Но ― там, потом. Не сейчас.
Сейчас вместо этого затхлого прошлого и серого будущего ― чистый, простой и незатейливый, пахнущий одновременно морем и рекой, небом и свежей зеленью, природой и жизнью, нормальный, ничем и никем не отравленный и неиспоганенный воздух.
«И понял он, что это хорошо!»
Были, правда у него некие сомнения. Мало ли, все течет, все изменяется. Каким бы ведомственным комплекс ни был, могло случится и так, что и он коммерциализировался (тьфу, словечко-то какое, сложносочиненное), и вместо привычной, почти первозданной тишины его ожидает какой-нибудь новомодный шалман, какая-нибудь помесь казино с борделем. А что, сдают же институты и театры свои площади под секс-шопы и косметику… Но его уверили, что ничего подобного пока (пока!) не предвидится. И вправду гром над пансионатом еще не грянул. Все оставалось пока (!) по-прежнему ― и природа, и тишина. Даже несмотря на разгар начала сезона было на редкость малолюдно. Правда, это не должно было затянуться надолго: завтра ― об этом он узнал уже на месте ― в пансионате должна была начаться то ли конференция, то ли семинар каких-то литераторов, и народу, соответственно, прибавится. Но литераторы ― не урки какие-нибудь отмороженные, не новые русские (что, считай, без малого одно и то же, как, опираясь на личный опыт, вполне справедливо полагал Лев Борисович), народ тихий, культурный. Одно слов ― ботаники, интеллигенция. Поэтому Лев Борисович не разделял неудовольствия предстоящим пополнением контингента, которое испытывал его приятель и сосед по номеру (или, если угодно, палате) Виктор Иванович Ковалев, и не относился серьезно к его ворчанию.
Ладно, пора было заканчивать утренний моцион.
Лев Борисович поглядел на часы. Действительно ― пора: если не спешить, прогулочным шагом обойти горку и подняться по тропинке к аллее, по дороге выдохнув из себя еще парочку-другую затхлых кабинетов, постоять у парапета и выкурить перед завтраком сигаретку ― всего четвертую с подъема! ― то он как раз успеет подняться в номер, переодеться для столовой, разбудить Виктор Иваныча, который, поди еще спит, как всегда, и, уже вместе с ним, принять немного для аппетита да перемолвится парой словечек с Фаечкой.
При этой мысли Лев Борисович невольно приулыбнулся. Но тут же осадил себя. Хотя что такого? Не может разве человек себе позволить немного на отдыхе? Не пьянства ж для, а здоровья ради.

<Эпиргр.>

Радужные однако эти планы были нарушены с самого начала.
И это начало было началом конца короткого его отдыха. Но Лев Борисович об этом еще не догадывался.
Как и намечал, он поднялся по тропинке к парапету. На дальней аллее и остановился выкурить сигаретку на любимом месте. Весь пансионат отсюда был как на ладони. Четырехэтажные корпуса красный приземистый параллелепипед спортзала с бассейном, площадками и прочими спортивными сооружениями, маленький, утопающий в диковатой зелени искусно заброшенного сада поселочек, состоящий из деревянных коттеджей, хоздвор с трубой котельной и трехэтажный типовой домик, где проживал обслуживающий персонал ― все это эклектическое благолепие целиком умещалось на плоской выровненной вершине бывшего островка ― холма Уктус. От основной береговой линии пансионат и гору отделяла широкая полоса галечно-песчаного пляжа, а соединяла Уктус и берег искусственная дамба-перемычка, по гребню которой проложена была дорога. Так что комплекс на горке Уктуса находился несколько на отшибе от санаториев, пансионатов и прочих лечебно-оздоровительных предприятий, образующих «зону оздоровления профилактики «Разлив»». («ЗОП «Разлив»», звучит, а? Привычный диалог: «Где летом отдыхать собрался? ― Да как всегда, в «ЗОПе».) Что, кстати, на взгляд Льва Борисовича было еще одним плюсом: здесь был тупик, сюда редко забредали посторонние. Тем более, что во время особенно бурных весенних паводков вода из недалекого устья, не успевала полностью быстро сойти через узкое горло в залив, пляж заполняло порой так, что волны перекатывались через перемычку, и Уктус на какое-то время ― весьма, впрочем, непродолжительное ― превращался в самый настоящий остров. Не бог весть какая романтика, но некоторая приятность почувствовать себя робинзоном, «равным среди прочих», в этом наличествовала.
Вот и сейчас, поглядывая на пляж и ближний берег, Лев Борисович обратил внимание, скорее ― просто отметил краем сознания, что полоска пляжа чуть изменила очертания, сузилась. Впрочем, совсем немного, так что отделением, так сказать, выходом из ЗОПы, это не грозило. Тем более не грозило помешать литераторам приехать на свой симпозиум.
Впрочем, как мог вскоре убедиться Лев Борисович, по крайней мере часть их уже прибыла. Выкурив сигаретку и направившись к главному зданию, Лев Борисович еще издали, от угла, увидел перед парадным подъездом старенький пузатенький «ЛАЗ», уже покинутый пассажирами и водителем. Из чистого любопытства ― захотелось поближе посмотреть, что за зверь такой, литератор, ― Лев Борисович направился не к заднему, как обычно, крылечку (так ближе), а к главному входу. И был удивлен тем, что, подойдя, увидел.

У ПАРАДНОГО ПОДЪЕЗДА

Около автобуса маялся, плотнее утрамбовывая поставленную на бортик явно наспех упакованную сумку, его сосед по камере… пардон, по номеру и сослуживец майор Ковалев из городского УБХСС ― УЭП, по новому, ― которому сейчас полагалось едва-едва выходить из объятий санаторного морфея.
Вот тебе раз! Неужели вправду так страшен невиданный зверь литератор, как Ковалев его малюет, раз поднял его беднягу из теплой берлоги в неурочное время и подвигнул к паническому бегству за целых три дня до окончания срока. Нет, серьезно, неужели то, что наговорил ему накануне Ковалев, правда? Звягин встревожился и поспешил навстречу приятелю.
― Что это ты, Виктор Иванович, никак и правда домой собрался? ― спросил он подходя и здороваясь.
― А ты думаешь, я шутил? ― Ковалев разогнулся от сумки и утер с чела нервический пот. Он был непривычно суетлив и раздражен. ― Эта чертова конференция…
― Да брось, ― благодушно улыбнулся Лев Борисович, ― неужто из-за такой мелочи?
― Мелочи? ― живо перебил Ковалев. ― Это ты так говоришь, пока не знаешь, потому что ты в прошлом году здесь не был. Мой тебе совет: тоже поезжай отсюда, если хочешь спокойной жизни.
― Да ты что? Я ж всего неделю, как прибыл!
― Тогда запрись в номере и не вылазь, пока весь этот шалман не кончится, ― продолжал настаивать Ковалев.
― Так ничего ж еще не началось, ― парировал Лев Борисович.
― Не волнуйся, начнется, ― уверил Ковалев. ― Нет уж, увольте. Я лучше дома, на диванчике, догуляю. Отосплюсь хоть, пока мои на работе. Я тебе говорю: эта их конференция ― черт знает что такое. Бедлам! В прошлом году тут такое три дня и три ночи творилось ― что там твоя «горбушка»!
Лев Борисович вежливо не поверил, но спорить не стал. Всем известно, что майор Ковалев известный мастер делать из мухи слона, и все, что он рассказывает конечно правда, но правда возведенная в энную степень и помноженная самое на себя; конечно, когда это не касается работы, а, например, его героических рассказов о приключениях своей юности из бесконечной серии «когда я сержантом служил в Соловце», которыми он любил потчевать друзей и сослуживцев после третьей рюмочки кофе. Поэтому быстренько проведя в голове вышеозначенные математические операции, Лев Борисович предположил, что, наверное, эти самые литераторы не такие уж тихие интеллигенты, как он недавно предполагал, что, возможно, они тоже не чужды мирских забав вроде походов в буфетную чтобы потренироваться в поднятия определенного рода тяжестей, что упражняться в этом виде спорта они могут азартно, весело и самозабвенно, отчего могут возникнуть небольшие недоразумения. Но. Но кто без греха, пусть бросит в него, Льва Борисовича, полной бутылкой ― он поймает! Не оргии же в конце концов они здесь устраивать станут?
Майор Ковалев тем временем, встретив непонимание со стороны коллеги и оскорбившись в своих самых добрых намерениях, надулся и принялся дальше вбивать в сумку свои пожитки, вымещать досаду на ни в чем не повинном багаже.
Лев Борисович неловко переминался рядом. Хотелось уйти, но уйти просто так было неловко, а боксирующий сумку Ковалев перестал обращать на него внимания. С горя Лев Борисович закурил внеплановую сигарету.
Положение спас появившийся водитель автобуса. Выскочив из стеклянных парадных дверей главного корпуса, он сбежал с крыльца и направился к своему железному дромадеру. Едва завидев его, Ковалев сделал «брэк», подхватил на плечо нокаутированную сумку и бросив на прощание: «Как знаешь, Лев Борисович, я тебя предупредил», поспешил в предупредительно распахнутую дверь.
― Пока! ― облегченно бросил Лев Борисович в с шипом задвинувшуюся дверь и стал подниматься на крыльцо. Что-то ему стало не по себе.
Взявшись за ручку двери Лев Борисович он помедлил и решительно отворив в недоумении замер на пороге.

Все мои пять чувств были травмированны одновременно.
АБЛ, ПНВС

Потому что этого быть не могло. Во-первых, их было слишком много: столько народу ни в один автобус, будь он хоть «Икарусом-гармошкой», хоть двухэтажным «МАН»-ом, не влезет, хоть они тресни.
Фойе же, которое два часа назад было пустым, как тихая лесная полянка в чаще дикого леса, и тихим, как известный по поговорке омут, сейчас кипело непривычной жизнью, больше напоминающей, если продолжать биологические сравнения, улей во время роения.
Во-вторых, Лев Борисович представлял себе литераторов как-то совсем не так.
Вместо прилично одетых степенных людей, любезно ведущих между собой высококультурные беседы, кругом него в невероятном количестве роились какие-то странно и разнообразно одетые (слово «прикинутые», так и просилось на язык, и Лев Борисович решил: «прикинутые») люди, большей частью молодые и вовсе не степенные, побросав где попало свои разнокалиберные поклажи, заполнили собой всю свободную площадь холла и, казалось, пребывали в непрерывном хаотичном движении. Под потолком волнами носился неопределенный гул.
Эпицентром роения являлся выставленный в фойе еще утром столики с табличкой «РЕГИСТРАЦИЯ» ― надо полагать, там находилась матка этого дикого роя. Только вот не рой нес матке свои взятки, а наоборот. То и дело из толпы с сытыми довольным гулом отделялась очередная зарегистрированная пчелка с яркой ламинированной картонкой на груди и растворялась в общей массе.
Трое молодых людей, единственные здесь при полном параде: костюмы, галстуки и т.п., чем резко выделялись из общей массы, вели регистрацию. Точнее, держали неравную осаду крепости под названием «РЕГИСТРАЦИЯ». Загнанные в угол холла, прикрытые ненадежной сенью лопухастого фикуса, отгородившись от наседающей толпы диких варваров хлипкими столами, с помощью компьютера и какой-то оргтехники молодые люди из последних сил отбивали атаки и наскоки жаждущих регистрации, мужественно и хладнокровно выполняя свой последний долг. Отступать им было некуда.

<Какой-нибудь эпигр., может из ТББ?>

― Такой-то, такой-то, такой-то, ― монотонно бормотал один, ведя пальцем по длинному списку. ― Что-то я вас не найду.
― Как это «не найду»?! ― возмущался «литератор», имя которого потерялось где-то в скрижалях. ― Как это «не найду»! Должен быть! Мне САМ Сидорович обещал! Я еще когда заявку подавал! Да меня весь фэндом знает, да я с самим Гаррисоном пиво пил!
― Гаррисон, Гаррисон, Гаррисон… ― забубнил молодой человек, не отрывая пальца и глаз от списка, перевернул лист и, доведя палец до конца объявил хладнокровно: ― Никакого Гаррисона в списках не значится.
Толпа дружно заржала.
― Да я не… ― растерянно начал «литератор».
― Понимаю, ― значительно сказал молодой человек в галстуке. Обернулся к напарнику: ― Погляди-ка, брат Тибаков, там у себя…
Брат Тибаков быстро прохлопал пальцами по клавиатуре, глянул на экран монитора, бросил:
― Смотри лист три, строка четырнадцать, ― и вернулся к манипуляциям со странным аппаратом, неуловимо напоминающим небольшое пыточное орудие времен ранней инквизиции, только вместо части тела испытуемого в орудие закладывалось выползающие из другого аппарата те самые вожделенные картонки, и что-то там то ли завинчивал, то ли прикручивал, после чего картонки сами выпадали из аппарата в полном блеске цвета и ламинации готовые к употреблению.
― Ага, ― нашел наконец пропавшего первый. ― Паспорт!
Он не глядя выкинул руку к пивному собутыльнику неведомого Гаррисона, раскрыл оказавшийся в руке паспорт, что-то сверил, что-то черкнул в списке, ткнул паспорт обратно.
― Такой-то. Номер 342. Бейдж и программка ― направо. Талоны на обед ― налево. Бланк заселения ― у администратора. Следующий!
― А ключ? ― недоуменно произнес зарегистрированный.
― От квартиры где деньги лежат? ― проявил признаки жизни молодой человек. Но тут же взял себя в руки: ― Ключ там же, у администратора. Не задерживайте. Следующий…
В его протянутую руку пал следующий паспорт, а обейжденный, оталоненный, опрограмленный и, кажется, теперь уже не обиженный тем, что его не узнали такой-то собутыльник неведомого Льву Борисовичу Гарррисона, что-то бормоча пошел к окошечку администратора за своим ключом.
Лев Борисович тряхнул головой, приходя в себя, усмехнулся. Ну и что? Да ничего особенного ― классический организационный бардак, видывали и похуже. Он глянул назад. Там, на площади за стеклянной спиной было пусто. Пузатый ЛАЗ и с ним вместе беглый майор Ковалев исчезли. Ну и счастливый путь. Он остается.
― …Бейдж и программка ― направо, талоны на обед ― налево. Следующий! ― снова донеслось из-под фикуса, и Лев Борисович, вспомнив о завтраке и предваряющей его рюмочке, сейчас особенно ему необходимой, поспешил сквозь водовороты толпы к широкой лестнице. На полдороге его атаковал длинной красной сумкой-колбасой какой-то очередной обейдженный-зарегистрированный; Лев Борисович ловко ушел от непосредственного контакта и поспешил скрыться в весьма кстати открывшейся дверце лифта. Однако неизвестный оказался расторопнее.
― Вам куда? ― вежливо осведомился он у замершего перед лифтом Льва Борисовича.
― Третий, ― ответил Лев Борисович автоматически.
Неизвестный учтиво кивнул и нажал нужную кнопку.
Двери сошлись, и лифт за ними загудел. Лев Борисович похлопал глазами, чертыхнулся и повернул к лестнице. Не ждать же пока вернется…

<ЭПИГР.>

Административно-регистрационные бои под фикусом продолжались.
― Бондаренко! Какая такая Бондаренка? ― отстреливался выведенный таки из равновесия молодой человек последними оставшимися в обойме патронами. Вид у него был уже не тот: пиджак расстегнут, галстук съехал под ухо. ― Нет здесь никакой Бондаренки, я специально проверял. Андрюша! Легостаев, ― взмолил он к фикусу, потому что последний патрон все же следовало оставить для себя.
― Это из «Люденов», ― прошелестел фикус, и неведомо откуда возле него материализовался округлый бородач средних лет весь в джинсе. ― Отдельный список.
― Так бы сразу и сказали! ― оживился спасенный молодой человек. А молодая миловидная женщина, черноволосая с огромными карими глазами и столь не подходящей к ее симпатичному облику фамилией, не обращая внимания на недоразумение, открыто заулыбалась бородачу и произнесла с мягким заиканием и заметным южно-русским акцентом:
― З-здравствуй, Андрюша. Б-бор-н-натаныч уж-же приехал? А из н-наш-ших кто?.
Борода джинсового расплылась в ответной улыбке. Он нагнулся к ковыряющемуся в списках зацибульканному регистратору, выдернул какой-то листок.
― Вот, ― постучал он по листку пальцем. ― «Людены», коттедж номер шесть. Их специально поселили компактно, во избежание. Здравствуй, Света, ― обратился он к симпатичной Цибульке. ― Давай бумаги, я все оформлю. Запарка, ― развел он руками.
― Так может я помогу? ― тут же предложила Света. ― Как в прошлый раз.
― Вот спасибо! ― согласился бородач Андрюша. ― Только потом, обустройся, позавтракай…
― Ой, да я в «УРС»е уже перекусила. А Вадим с Юлей уже приехали?
Она еще спрашивала про каких-то Владов, Бээнах, Игорьках и даже о некоем Верховном, а Андрей кивал, отвечал, поддакивал и при этом успевал заполнять необходимые формы, бланки и прочие нужные для заселения вещи. Так что через минуту «люден» Света уже получила бейдж и прочие причитающиеся бумажки, талоны, программы и величественно сопровождаемая бородатым проследовала к окошку администратора за ключами.
― А г-где это, к-коттедж ном-мер ш-шесть? ― спросила Света, с интересом разглядывая ключ с тяжелой деревянной грушей очень похожей на настоящую.
― Я покажу, ― охотно предложил бородатый, и сладкая парочка, продолжая ворковать, удалилась через запасной выход.
Очевидно, так было ближе всего дойти до коттеджа номер шесть.

Вопрос: Продолжать?

1. Угу		6	(60%)
2. Нет		4	(40%)
Всего:		10

@темы: Реквием, мое и наше

---

В прошлом посте прологи у меня еще не закончились...

Просто пролог, как таковой:
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ: ДОМ С МЕЗОНИНОМ

Многоуважаемый шкап…
Чехов, Дядя Ваня

Всего этого пришелец видеть не мог.
Он уже свернул за угол и, перейдя дорогу, направился к не совсем обычному дому, один вид которого напоминал о чем-то старинном, незыблемом, давно прошедшем и уже никогда не могущим уже вернуться, как бы того не ни хотелось.
Это был старинный особняк века эдак прошлого-позапрошлого добротно построенный кем-то из купцов-староверов, на который не смогли повлиять никакие поздние наслоения. Ни то, что в смутные времена революций и войн в нем размещались всяческие контрразведки ― то белых, то красных, то мародерствующих белокуновских чехославаков; ни то, что в более поздние времена в нем селилась всякая разная мелко- средне- и просто административная номенклатура; ни даже то, что сейчас, вот лет уже десять, в нем располагалось некое популярное, якобы краеведческое, издание, вполне, впрочем, успешно маскирующее собой нечто не совсем соответствующее своему статусу, чем в пределах бывшей одной шестой части суши и было, как говориться, широко известно в узких кругах.
Пришелец был как раз из этого круга.
Подойдя к дому, он коротко и нетерпеливо постучал в окно. Портьера, прикрывавшая высокое стрельчатое окно, чуть погодя раздвинулась, и из-за нее показалось остроносое лицо. Пришелец шагнул на свет и посемафорил рукой, обращая на себя внимание. Лицо за окном приблизилось с той стороны стекла, глаза за большими роговыми очками близоруко сощурились. Некоторое время они вглядывались, и, наконец, признав своего, лицо расплылось в улыбке и активно закивало куда-то влево, видимо, указывая путь. Пришелец, улыбнувшись, ответно кивнул и, в очередной раз поправив ремень сумки на плече, пошел в указанном направлении. Он знал куда идти, также, как знал и то, что стучать в дверь, к которой он сейчас направился, без предварительного сигнала мог бы хоть до посинения, последствий бы не воспоследовало. Как мордой об стол ― туда, куда он шел, так просто сразу не попадешь.
Уверенно и невольно ускорив шаги пришелец свернул за угол, прошел мимо еще нескольких стрельчатых окон, на сей раз темных, минул кусок глухого каменного забора, вплотную примыкавшего к дому и чуть было не проскочил мимо солидной, окованной под старину воротины, но вовремя вынырнул из приятных глубин связанных с этим домом воспоминаний, мечтаний, как поэффектнее предстать перед публикой и предвкушения предстоящего ― он в этом не сомневался, несмотря на позднее или уже раннее? время, ― застолья, остановился.
Толкнув воротину с тускло отблеснувшей в рассеянном свете неразборчивой надписью табличкой, оглянувшись напоследок ― кругом было также тихо ― он вошел в темный дворик.
И оторопело застыл на месте.

Прямо перед ним млечно белел силуэт, в котором нетрудно было угадать торчащую, словно экзотический овощ, прямо из земли верхнюю часть человеческого торса с расколотой надвое головой. На бледном, спокойно отрешенном лице видения отчетливо темнели бурые пятна и потеки чего-то серого. Еще несколько подобных силуэтов ― торсы, плечи, головы ― торчали по всему пространству двора в художественном беспорядке. У пришельца моментально вылетели из головы все его радужные планы. Особенно насчет застолья. Ему стало почти дурно, и оставалось только радоваться, что его желудок и без того был пуст, иначе ― и до греха бы недолго...
«И разверзнутся могилы, и восстанут из них мертвецы, некогда жившие», ― припомнилось из Откровений. Или из Экклезиаста... Да и за точность цитаты он не поручился бы, не до того было. Пришелец отчетливо сглотнул. «А ведь когда-то в здешних подвалах располагалась контрразведка генерала Гайды из Чехословацкого корпуса», ― припомнилось еще.
Наверху, на высоком крыльце бывшего особняка современно щелкнул замок, и высокая резная дверь времен еще тех отворилась с соответствующим обстановке зловещим скрипом. Во дворе сразу стало заметно светлее.
― Тьфу, тьмать вашу, ― сказал пришелец и раздраженно сплюнул, стараясь не попасть ни во что, кроме непосредственно двора.
Возникшая в проеме фигура ответила смешком, и довольный голос произнес
― Что впечатляет?
― Воистину, ― пробурчал пришелец. ― Не побудешь у вас тут годик, забываешь обо всех этих штучках.
Наверху удовлетворенно хмыкнуло.
Проходя по коротенькой тропинке к крыльцу и с любопытством озираясь, пришелец остановился у одного из торсов, пригляделся и присел возле на корточки.
― Бедный Йорик, ― сказал он с грустью, глядя в пустые, без зрачков глаза, вздохнул и, заботливо отлепив от белых алебастровых губ прилепившийся к ним окурок со смятым фильтром, брезгливо отбросил его в темноту. ― Тоже мне, шутники. Никакого уважения к памяти усопших, ― прокомментировал он с сарказмом. Снова вздохнул и поднял глаза к стоящему на крыльце ― А ведь я знал его, Гораций.
― Он памятник себе воздвиг нерукотворный? ― вопросительно полюбопытствовал новоявленный Гораций, наблюдавший сверху эту трогательную своей необычностью сцену. Затем констатировал ― Его многие знали.
Пришелец поднялся с корточек.
― Вы бы хоть прибрали здесь, что ли. Все-таки гости... Что народ-то подумает?
― Зачем? ― охотно откликнулся Гораций. ― Мы наоборот, собирались еще подсадить, в назидание. В подвале после очередного наводнения их еще много осталось. А народ... Умный поймет, а дураков тут не водится. На неподготовленного посетителя это производит соответствующее впечатление. И уважение вызывает к месту. Или нет?
― И производит, и вызывает, ― пришелец передернул плечами ― Даже у подготовленного вызывает.
Он поднялся на крыльцо, протянул руку, представился.
― Валера, ― принял рукопожатие встречавший. ― Один? ― уточнил он деловито.
― И без оружия, ― отозвался пришелец. ― А не заметно?
― Откуда, если не секрет?
― Из Нижнего, ― кратко ответил пришелец, и встречавший тут же оживился
― Значит, это тебя Коломиец ждет?
Пришелец насторожился.
― Коломиец? Он уже здесь?
― А то ― Валера рассмеялся. ― Как приехал вчера вечером, так и сам не спит и нам не дает. Ждет. Задремлет, бывает, встрепенется. Не приехал, спрашивает. Нет, говорим. Ну, отвечает, и слава Богу. Выпьет ― и опять. Очень переживает.
Пришелец вздохнул.
― Ну ладно, ты тут проходи, ― сделал Валера-Гораций приглашающий жест. ― А я пойду посмотрю, как там.
― Гринпис? ― понимающе улыбнулся пришелец.
― Именно. Сольюсь с природой.
Они разошлись в узком пространстве дверного проема. Встречавший вышел, не забыв прикрыть за собой дверь, а пришелец шагнул вовнутрь из тамбура и вздохнул уже совсем облегченно ― вот он и дома ― и тем же мягким шагом, но совсем по-домашнему, почти по-хозяйски оглядывая знакомые стены, в которых давненько уже не был, пошел по длинному коридору мимо огороженным старинными перилами ступеней в знаменитый подвал, тот самый, где в девятнадцатом размещалась контрразведка и где и поныне сквозь почти метровые стены и пол пробивались два ключа, периодически затопляя его, и тем подвигавшие нынешних хозяев устраивать жутковатые экспозиции во дворе мимо оскверненных недавним евроремонтом стен, скрывавших двухсотлетнюю кладку, незыблемую со времен купцов-старообрядцев прямиком к высоченным, чуть не упирающимся аркой в почти шестиметровый потолок двустворчатым дверям, старинно отблескивающим многочисленными наслоениями лака, прикрывавшими вековые шрамы древнего дуба ― или из чего тогда делали двери? ― створок, с истертыми и отполированными прикосновениями тысяч и тысяч рук бронзовыми узорами рукоятей ― именно рукоятей, ибо слово «ручка» уничижало достоинство сих мощных, пусть несколько аляповатых, но вызывающих невольное уважение прослуженными ими на своем посту летами, ветеранов скобяных изделий. Подойдя, пришелец уважительно провел рукой по бронзе ― его следы тоже остались на ней со времени его прежних трех... нет, четырех посещений этого дома одна из вековых створок была открыта, и он прошел в нее и стал в проеме.

На поле боя раздавались стоны убитых и раненых.
Из школьных сочинений
Журнал «Юность», «Зелёный портфель»

В просторном помещении, бывшем при прежних хозяевах то ли гостиной, то ли залой, было почти многолюдно. С той лишь оговоркой, что подавляющее большинство здесь присутствующих спали кто-то на длинном кожаном диване слева у стены, валетом, кто-то в современного вида кресле, в неудобной позе пристреленного в затылок, большинство ― прямо на полу, на собственных вещах и сумках, прикрывшись первыми и положив под головы вторые. Похрапывание, сопение, вздохи, причмокивания и прочие характерные для сна звуки доносились и из-за многочисленных приоткрытых дверей, в изобилии выходивших в залу. Чем-то это зрелище напоминало поле брани после жаркой сечи усеянное неубранными еще трупами. Усугубляло картину торчащее то тут, то там из многочисленной поклажи, как из убиенных тел, разнокалиберное оружие, в основном, холодное — режущее и колющее.
В глубине залы, словно уцелевшие в битве инвалиды у костра, под затемненным абажуром торшера сидели трое. Точнее, если следовать ассоциации, двое инвалидов и маркитантка, так как одним из сидящих была девица. Они то ли справляли тризну по павшим, то ли отмечали победу, так как долженствующий изображать из себя походный плащ с нехитрыми, походными же, яствами полированный столик был густо уставлен импровизированными закусками и тем, к чему они прилагаются. Сборная солянка из разнообразной домашней снеди и промышленных полуфабрикатов с приятными глазу вкраплениями разнокалиберной посуды, в том числе и заполненной прозрачным содержимым еще не до конца ― что тоже приятно ― опустевших бутылок, вызвала у пришельца еще один легкий спазм желудка ― несколько, правда, иного, чем недавно во дворе, свойства ― и живо напомнила, что последний раз он принимал вовнутрь часов этак пятнадцать тому назад.

Интерлюдия:
НАКАНУНЕ

Тогда, утром минувшего дня, он и не подозревал, что тщательно подготовленное им мероприятие (акция, операция ― назовите, как угодно), которое он так старательно готовил в течение последнего месяца, неожиданно оказалась на грани провала. По самой что ни на есть банальной причине ― из-за собственной беспечности. Ну в самом деле, кто бы мог предположить, что как раз накануне родное МПС подложит лично ему такую большую, гнусную свинью в форме резкого, неожиданного, нанесенного буквально из-за угла и точнехонько ниже пояса изменения расписания движения поездов так нужного ему направления. Впрочем, предположить подобное как раз было можно. Изменения буквально во всем, что нас столько лет окружало и казалось если ни незыблемым, то, по крайней мере, предсказуемым, продолжались уже не первый год. Но пагубная привычка к стабильности и постоянству столь же вредна, как и страсть к нескончаемым переменам. Все течет, все изменяется... Ничто не вечно... Нет ничего более постоянного, чем временное... И так далее. Все эти вечные ― ха! ― истины столь банальны и столь прочно укоренились в нашем сознании, что на них перестаешь обращать внимание.
И в результате, замираешь с раскрытым ртом перед таблицей расписаний, увидев вместо привычной таблички «ежедн.» другую, гласящую «по четн.», хотя буквально пару дней назад ты специально заезжал сюда, на вокзал, чтобы убедиться, что в обратном и видел именно «ежедн.», и подходил к справочному переговорнику и жал на кнопку, чтобы уточнить, что изменений не ожидается.
Такое обычно случается неожиданно, как гроза в начале мая.
Так и случилось с нашим пришельцем.
«По четн.» его нисколько не устраивало. «По четн.» он никак не успевал. То, что он должен был доставить куда надо, должно было быть доставлено как раз к «четн.». Потому что дорога ложка к обедне, а обедня назначена на «четн.», то есть на завтра. И значит завтра утром он ― кровь из носу ― должен был быть с ложкой на этой самой обедне. Иначе... Иначе его ожидают ба-а-альшие неприятности.
В свежем майском воздухе отчетливо запахло грозой.
Во-первых, потому что других подходящих маршрутов не было, и, следовательно, в нужном месте в нужное время он оказаться не мог, а опаздывать ему ужасно не хотелось. Лучше уж ему тогда там вообще не появляться ― спокойнее. Но себе дороже. Потому что, и это во-вторых, если он сам не появится там, то его заказчик, Андрей Михайлович Коломиец, сам появится здесь. И тогда ему желательно оказаться где-нибудь совсем в другом месте, желательно где-нибудь где подальше и потише. Например, на кладбище. Не хочется, конечно. Но если он не появится вовремя там, а его заказчик появится здесь, то шансы его оказаться именно на кладбище и гораздо прежде отпущенного ему срока резко возрастут. Андрей Михайлович Коломиец если не физически, то морально может довести до кладбища кого угодно. Так чего тянуть
Но даже не в этом дело умирать ему было не привыкать. Гораздо неприятнее другое. Его репутации в определенных кругах, которой он дорожил, будет нанесен непоправимый ущерб, что после недавнего провала аферы с «Хайтеком» и более чем некрасивой истории со «Встречниками» она и так изрядно подмочена. Он и нынешний-то проект затеял в порядке реабилитации ― как же иначе он в здравом уме и доброй памяти дал уговорить себя Коломийцу? Реабилитировался, называется. Посмертно.
Итак, следовало что-то предпринимать, а не стоять перед расписанием, как буриданов баран, у которого прямо перед носом исчезли сразу оба стога, как раз в тот момент, когда он принял ответственное решение.
И он начал предпринимать.

В агентстве «Аэрофлота» оказалось, что да, есть таки подходящий рейс, даже прямой, и билеты на него в наличии имеются. Но. Но ему не хватило буквально чуть до стоимости билета он просто не рассчитывал на подобные эксцессы и на все про все у него было только-только ― обратный проезд и прочее должен был субсидировать заказчик.
По счастливому стечению обстоятельств агентство находилось в буквально минутах от дома его доброй знакомой ― кстати, невестой того самого Коломийца. Почему бы не взять часть гонорара авансом?
А через сорок минут с деньгами и будущей миссис Коломиец он вернулся, чтобы узнать, что «билетов нетути, физкульт-привет». Кто-то успел раньше. Кассирша могла предложить только один выход ехать прямо в аэропорт и попытаться взять билет в транзитной кассе на пролетный рейс Таллинн-NNN-Новосибирск с промежуточной посадкой как раз где надо.
Он призадумался. Его несколько беспокоило то, что он везет с собой слишком много странного на посторонний взгляд металлического багажа особенно его волновал «шарик». Вести его авиатранспортом было как-то не с руки. (Правда, подобный вариант им рассматривался, для чего «шарик» предусмотрительно был сделан разборным. Но когда в маршруте фигурирует одна из столиц одной из бывших республик, бывших сестер, риск нарваться на неприятности связанные с досмотром возрастала в геометрической прогрессии. Ну в арифметической, ведь пределов страны он покидать не собирался.) Но ― честное имя дороже. А традиционный русский авось его никогда еще не подводил. В конце концов, что ему будет при обнаружении в его багаже, выражаясь казенным языком, «металлических предметов неизвестного назначения», в частности предусмотрительно разобранного «шарика»? В самом крайнем случае ― не допустят на борт с последующей компенсацией стоимости билета не инкриминируют же ему вывоз из страны стратегического сырья … А в случае опоздания? Смотри выше…
Вот и получается, что риск и вправду дело благородное.
Это все, конечно, благородно, но как там насчет... Вот именно.
Словом, в транзитной кассе он оказался записанным седьмым на нужный рейс, и остаток времени провел, нервически прогуливаясь по залам и время от времени перебирая сумку на предмет перекладки деталей «шарика» и иного металла так, чтобы они наименее могли привлечь в себе внимание самого дотошного металлоискателя. А когда объявили о посадке ЯК-42, следующего рейсом таким-то, он оказался у кассы одним из первых и оказался участником своеобразной русской рулетки.
В обойме было шесть билетов, а его номер был седьмой. В общем трое с боку, ваших нет. К тому же эти трое были с телеграммами и прочими льготами, что давало им особый приоритет. А сзади подпирало еще несколько кандидатов, у которых шансов уже не было совсем. Да и ему, пожалуй, не оставалось ничего иного, кроме как отойти из очереди в сторонку, достать из сумки «шарик», собрать его на глазах у изумленной публики и враз покончить со всеми проблемами. Или, размахивая им, ринуться на штурм самолета. То-то будет переполоху...
И тут тяжелый рок вдруг улыбнулся ему «Led Zeppelin» сыграл «Лестницу в небо», и ему повезло куда больше, чем леди из песни.
Потому что после раздачи слонов отелеграммленным, ему выпал счастливый, последний шестой билет. Оказалось, что у некоторых претендентов под номерами с первого по пятый включительно не выдержали нервы, и они сошли с дистанции девятичасового марафона ожидания, или нашли другой, более краткий путь к достижению желанной цели. Факт, что из всех участников гандикапа остались ровно шесть, включая его (остальные, вызвавшие его преждевременную панику, просто толпились у кассы по своим надобностям.
Окрыленный и обилеченный, он ринулся на «штурм унд дранг» последнего барьера на пути к самолету ― таможенного.
На все про все, от приземления до вылета рейсу номер такой-то отводилось жалких двадцать минут. За десять минут он приобрел билет еще через пять оказался у последней черты и триумфатором прошел арку металлоискателя. Но бдительный строгий дядя в фуражке за пультом багаж-просвета заинтересовался очертаниями подозрительных теней в его красном «TENNIS»-е, и ему таки пришлось разворошить тщательно упакованную сумку. Но время было позднее, до отлета оставалось едва три минуты, сзади подпирали пассажиры следующего рейса и, удовлетворившись поверхностным осмотром и сбивчивыми объяснениями, что он вовсе не собирается пускать под откос... то есть, взлетать на воздух... о, дьявол.. словом, угонять самолет или взрывать его вместе с собой, иначе и не стоило ждать столько времени ― вон их сколько, пока он здесь сидел, улетело, угоняй не хочу ― его отпустили с миром.
После кроткой пробежки по летному полю в обнимку с разворошенной сумкой он, одним из последних, оказался в чреве старенького ЯК-42 и, укладываясь уже после взлета, сидя в кресле и извинительно улыбаясь на подозрительные взгляды соседей по салону и стюардесс, молился всем известным и неизвестным ему богам за наших бдительных таможенников, за русский авось, и за то, что не понадеялся на него и сделал «шарик» разборным...

ДОМ С МЕЗОНИНОМ (продолжение)

И вот он дома. Ну, почти дома. Во всяком случае, среди своих.
От приятного созерцания его отвлек голос
― О, нашего полку прибыло! И какие люди… ― громко возопил краснолицый, приличного вида инвалид в усах, очках, пиджаке и даже при галстуке, впрочем, полураспущенном. Привстав, насколько позволял стол, он простер навстречу вошедшему объятья и чуть не спихнул со стола банку со шпротами, которую успел подхватить второй сидевший за столом инвалид ― длиннолицый и тоже при параде.
― И, что характерно, без конвоя, ― тоже поприветствовал он.
― Спасибо на добром слове, ― ответил пришелец, подходя и совершенно не обижаясь.
― Виноват, сэр. В следующий раз захвачу словарь, сэр.
― Какой словарь? Причем здесь словарь? А, Гер? — не поняла томная маркитантка, дымившая длинной сигаретой.
― Это он цитирует, ― ответил краснолицый весело, а длиннолицый добавил
― Это они свою образованность показать хочут, потому так и говорят непонятно. Не обращай внимания.
― А кто он такой, Валер? ― продолжала допытываться девица, с любопытством глядя на пришельца снизу вверх, но продолжая его игнорировать.
― О-о-о ― охотно откликнулся длиннолицый Валера. ― Мы имеем счастье и честь лицезреть перед собой Ну Очень Важную Персону, самого Великого Преобразователя, Могучего Реформатора, наследника идей самого Великого же Спальника и единственного личного друга Марины Стрелецкой, ― провозгласил он с саркастическим пафосом и закончил совсем другим тоном ― А по жизни он, дорогая, люден. Си речь: метагом. Причем, действительный член.
Девица, по мере перечисления смотревшая на пришельца со все более открывающимися глазами и ртом, услышав последнее, едва не уронила сигарету. Похоже было, что иронии она не уловила, все произнесенные имена были для нее пустым звуком, а из последней фразы она поняла только «член» и чего-то-там- «гом».
― Гомик? ― расшифровала она, совместив, и, с недоверчивым любопытством еще раз осмотрев пришельца, честно высказала сомнение ― Что-то не похож.
Пришелец же все нюансы уловил, но стерпел. Что делать, упреки были заслуженные, парировать было нечем, приходилось терпеть и делать хорошую мину.
― Можно просто Борис, — сказал он, мило улыбнувшись. Пояснил специально для маркитантки — Метагом — это не сексуальная ориентация...
― Как сказать, ― не удержался длиннолицый от выпада.
― ...это понятие, скорее, метафизическое, чем физиологическое, — не принимая вызова, закончил пришелец Борис.
— А как это? — пожелала уточнить девица.
— Долго объяснять.
— Кончайте разборки, ребята, — добродушно пробасил Гера. ― Еще успеете насобачиться, кон длинный. Давай, Боря, давай, пробирайся к нам, — пригласил он. ― Андрюша вон тебя совсем заждался. ― Он кивнул в сторону спящего в кресле на углу стола в позе убитого в затылок крупного мужчину.
— Вижу, что заждался, ― усмехнулся назвавшийся Борисом. На ходу снимая свою ермолку, он привычно заткнул ее за погон и начал обходить стол.
Первым делом он пожал руки крепко и с удовольствием краснолицему Гере, Герасиму, которого на самом деле звали Геной, Геннадием Карповым вяло и неохотно длиннолицему, который действительно был Валерием. После чего представился по настоящему «Борис Фокин, мадам» любопытной даме, назвавшейся мудрено, чем-то вроде Маши или Махи, хотя была вовсе даже одета.
― Ах, вот это кого мы ждем-с, ― не преминула и она блеснуть цитатой. Она посмотрела на пристрелянного — Надо бы Андрей Михайловича разбудить.
— Надо, — согласился пришедший, присаживаясь на свободный стул.
— Может потом? Выпей сначала с дороги, ― предложил Герасим и задвигал посудой.
Пришелец не согласился.
― Нет уж. Вкусное на третье.
― Как знаешь. — Герасим пожал плечами и похлопал спящего по плечу — Э-эй Вставай, проклятьем заклейменный.
― А? Что? ― забормотал, оживая, труп убиенного в затылок. ― Я и не сплю совсем, так, задумался. Ты давай, наливай, я сейчас... ― и опять уронил голову.
― Андре-ей, ― позвал пришелец. ― Андрюша, это я, почтальон Фокин, привез тебе золото партии.
Убиенный вновь вскинулся, и сразу вместе с креслом пододвинулся к столу, словно и действительно не спал.
― Ага, приехал, ― забасил он. ― А я уж боялся, что не успеешь. Поезд, что ли, опоздал? Или ты самолетом.. Гера, ты чего Я же сказал ― наливай. Не видишь, человек с дороги.
― Я предлагал, ― развел руками Герасим, ― он отказывается.
― И правильно, ― одобрил пробудившийся, и тут же нелогично потребовал: ― Все равно наливай.
Он протянул Гере бутылку, сдвинул к нему разнокалиберную посуду и вообще развил кипучую деятельность.
― Ему штрафную, нам по половинке, ночь длинная. А Валерка где?
― Вышел, — ответил пришелец. ― Да не буду я
― Куда ты денешься, ― успокоил экс-труп. ― Только сначала говори привез?
― Экий ты меркантильный, Андрей Батькович, ― усмехнулся пришелец, поднимая на колени сумку. ― Не терпится тебе.
Он открыл боковую молнию и протянул Андрею Батьковичу пухлый помятый конверт. Тот, не вскрывая, положил его во внутренний карман пиджака, выжидающе продолжая смотреть в усмехающиеся глаза пришельца.
― Надеюсь это не все?
Пришелец не ответил. Потянувшись через сумку, он стал расчищать на столе место Андрей принялся ему помогать настолько деятельно, что девица только поспевала лоВить разбегающуюся посуду. Герасим продолжал разливать, несмотря на учиненный Коломийцем разгром. Наконец посадочная площадка на краю стола была расчищена и готова к появлению на ней неизвестного летающего объекта, и все замерли в ожидании.

«Фонит», — пищала одна. Другая, прикладывая блузку и так и этак, отвечала
«Чушики, чушики, и совсем не фонит». — «Возле шеи фонит». — «Чушики»
— «И кресток не переливается...»
[…]
— Чушики, — твердо сказал я. — Не фонит и переливается.
— А около шеи — спросила та, что примеряла.
— А около шеи просто шедевр.
АБС, ХВВ

Сумка, несмотря на размеры, оказалась на удивление поместительной. Из нее сначала начали появляться различные предметы мужского туалета («Пардон», ― извинился пришелец, глянув на девицу. Та фыркнула), а затем на стол легли несколько предметов непонятного на сторонний взгляд назначения.
Первой на площадку опустилась простая картонная коробка набитая металлическими пластинами. Открыв ее, пришелец перво-наперво вытянул отдельно стоящую круглую стопку обернутую тряпицей, словно столбик золотых червонцев, и передал кудрявому великану Андрею, чем-то похожему на композитора Илью Резника.
― Это от супруги.
― Сколько? ― поинтересовался Резник-Коломиец, взвешивая стопку на ладони и не спеша ее распаковывать.
― Как договаривались, ― пришелец пожал плечами. ― Это ваши дела.
― А другие? Покажи ― зашелестела публика, и пришелец, усмехнувшись, вытащил из коробки плотный конверт и вытряхнул из него штук восемь металлических пластин.
― Образцы, ― сказал он, раскладывая их по столу.
Четверо, в том числе и вернувшийся с пленэра гринписовец Гораций, склонились, перебирая и рассматривая образцы. Пластинки были двух типоразмеров круглые, выпуклые миллиметров тридцати в диаметре, и квадратные, плоские того же размера. Все они, за исключением одного квадрата, были тускло серые с золотистыми проблесками-узорами, напоминающими то ли печатные схемы, то ли иероглифы каждая с тыльной стороны была снабжена торчащей наподобие антенны иглой немного выступающей за край пластины; «антенны» была направлены вниз.
Забыв о налитых стаканах присутствовавшие с интересом рассматривали образцы и обсуждали.
― Штамповка? Гальваника? ― с видом знатока говорил Герасим.
Пришелец кивал.
― Травление глубокое или как? ― продолжал допытываться он же.
― Глубокое, ― отвечал пришелец. ― И напыление. А тут пайка, ― Фокин проводил длинным ногтем мизинца вдоль иголки-антенны.
― А радиус как выводил? ― проявлял интерес Гораций.
― Вручную, ― отвечал Борис, ― самолично.
― Дизайн твой?
― Не везде, ― честно признавался Фокин, и, отделив четыре кружка, уточнил ― Эти мои.
― Хочу ― закапризничала необнаженная Маха. ― Хочу эту, эту и эту. И эту тоже.
Она требовательно поглядела в глаза хозяину вожделенных ею предметов, но тот развел руками и указал на великана похожего на Резника.
― Пардон, мадемуазель, вот заказчик. Я всего лишь бедный турист.
― Богатый, ― поправил его великан.
― Еще нет, ― возразил пришелец.
― Скоро будешь. Давай дальше ― сметя в сторону образцы, сказал великан.
Из сумки появился более объемный сверток, оказавшийся белой футболкой с надписью «Экстра Н» из которой при разворачивании на стол приземлились поочередно три совершенно одинаковых предмета, чем-то действительно напоминающие НЛО. Их тут же расхватали новоявленные уфологи.
― Аккуратнее ― одновременно вскричали пришелец и Андрей. Но было уже поздно.
― Мне-то дайте поглядеть ― густым басом возмущался опоздавший к разборке великан-заказчик. ― Герасим, отдай
― Что ты орешь, как больной слон Народ перебудишь, ― осадил его Герасим, но требуемое вернул.
― Тише ты, медвежья лапа Раздавишь к такой-то матери! ― возмутился в свою очередь пришелец-изготовитель.
Великан, не обращая на него внимания, вертел в руках предмет, тщательно осматривая его со всех сторон. На его лице отчетливо проступило выражение неудовольствия покупателя несоответствием цены предложенного товара его качеству.
Начался торг.
― Металл, пластик, органика, красное дерево, ― искательно глядя в глаза покупателю, рекламировал продавец.
― Вижу, ― бурчал покупатель. ― Дюраль, текстолит, плексиглас.
― Ну знаешь, ― обиделся продавец. ― В такие сроки. У меня даже месяца не было
― У тебя больше было, а пальцем не пошевелил.
― Каким пальцем?! Задачи надо формулировать конкретнее, а не вилами по воде.
За продавца вступилась дама
― Вполне изящно.
― Не то, что в прошлый раз ― шариковая бомба с нимбом, ― подтвердил Герасим.
Тут же нашелся и скептик. Длиннолицый Валера, брезгливо покрутив, поставил изучаемый предмет на стол, констатировал
― Кустарщина. Сразу видно самопал.
― Вот сам бы и попробовал, чем критиковать ― возмутился задетый пришелец.
― Чукча не читатель, чукча писатель, ― парировал удовлетворенный Валера.
― Потускнеет, ― поддержал скептика Андрей, постучав пальцем по линзе. ― И светопроводность пропадет.
― Я специально каленку брал. Знаешь, сколько с полировкой и сколами мучился? ― не собирался сдавать позиций пришелец. ― Ее японцы на оптику ставят. И безбликовая.
— Ладно, ― решительно сказал великан Коломиец после короткой паузы. — Все равно исправлять поздно.
Он собрал все три предмета поставил в ряд перед собой, осмотрел критическим взором и выбрал один.
― В Штаты поедет этот, ― сказал он твердо. ― Нашлепки, надеюсь, не забыл?
― Тут, тут, ― пришелец достал отдельно лежащие ламинированые пластинки размером с кредитную карточку под прозрачной пленкой на черном блестела золотая вязь. Внутренне он перекрестился кажется, все прошло нормально, заказ сдан.
― А как, ― повертел в руках пластинки Андрей.
Пришелец отобрал их, выбрал нужную и вставил в соответствующую прорезь в основании предмета.
― Ну?
― Другое дело, ― подтвердил Коломиец. ― А не опозоримся? ― спросил он уже так, на всякий случай.
― Будь спок, ― уверил его пришелец.
— Ладно, уговорил! — Великан полез во внутренний карман и достал оттуда объемистый бумажник. ― Будем считать, что мы в расчете, ― сказал он, по купечески протянув пришельцу заранее отложенную сумму.
Тот принял гонорар ― хотя про себя снова перекрестился ― и, не пересчитывая, даже не глянув, засунул деньги в первый попавшийся карман куртки.
― Вот и ладушки, ― сказал, застегивая клапан. ― Вот теперь можно и выпить.
— Верно, обмоем сделку, — обрадовался Герасим, подвигая каждому по посудине.
— За знакомство, — возразил Валера-Гораций, равномерно распределяя снедь по столу, освобожденному от НЛО-образных предметов — их временно переправили на свободный подоконник, под сень портьер, подальше от глаз.
— За присутствующих здесь дам, — проявил неожиданную куртуазность скептический Валера, поднимая тару и волооко глянув на тостуемую.
― О ― поддержал его Андрей, облапав свой стакан так, что его не стало видно.
Пришелец исполнил ритуал молча.
Он осторожно передвинул к себе стакан с колышущейся прозрачной линзой ― все оживились, оставшиеся похватали посуды ― выбрал кусочек хлеба, черного, застелил его тонким, полупрозрачным, в розоватых прожилках слоем сальца глянул на подрагивающую линзу и кончиком ножа положил на простынку сальца красноватую горку тертого хрена с приправами из маленькой баночки оценил построение, еще раз сверился с линзой и бросил на оставшееся свободным пространство крепенький пикуль, предварительно оглядев его со всех сторон и обнюхав. От предложенной сердобольной маркитанткой запивки, пододвинутой ему бутылки какой-то колы, презрительно фыркнув, отказался взял тщательно выстроенный бутерброд в одну руку, другой поднял ― не проронив ни капли! ― на уровень губ стакан, медленно выдохнул и, поставив локоть по-гусарски, на отлет, поднес его край к усам... И медленно, с толком, с чувством, с расстановкой в несколько размеренных ровных глотков выпил. Поставив пустой стакан, он крякнул, выдохнул и только тогда откусил от бутерброда со стороны горки.
По желудку уже разлилось приятное тепло, и он прокомментировал вслух
— Как Христос по душе босиком прошелся.
Быстренько выпили и остальные, всяк по-своему. Запили-закусили. И уже закуривая с чувством исполненного долга, повели нормальную застольную беседу людей, давно не видевшихся, которым было что друг другу сказать.

Вопрос: Продолжать?

1. Угу		10	(76.92%)
2. Нет		3	(23.08%)
Всего:		13

@темы: Реквием, мое и наше

---

Абхазия. гора Мамзышьха. Полнолунье. Внизу светятся Пицундский мыс (слева), и город Адлер (справа) и лунная золотая дорожка. photocentra.ru/work/508868

@темы: пейзажи

---

начало романа

И н н а К у б л и ц к а я
С е р г е й Л и ф а н о в

Р Е К В И Е М Б Л А Г О С Л О В Е Н Н О Й З В Е З Д Е
(последняя фантастика уходящего миллениума)

детективно-фантастический, сатирико-публицистический, прилично-анекдотический,
плагиативно-компиляционный
роман-анекдот с
прологом, эпилогом и моралью.

Аэлите, Сидору, Владимиру ― людям и конам.


В общем, без лаконизма поэзии и абсолютности образа не обойтись. Про своих я буду писать светом, световыми «переломами», как Леонардо да Винчи, потому что для этого гениальности не требуется, а только требуется зоркость и любовь... И если у меня не хватит живого времени, упрямства и таланта, что ж, по крайней мере я буду знать, что старался.
Михаил Анчаров, Записки странствующего энтузиаста

Во время движения водитель обязан называть остановки и озвучивать иные необходимые тексты.
Правила пользования автотранспортом в г. Нижнем Новгороде



ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ АВТОРОВ
Все описанные в романе события, герои и место действия произведения являются вымышленными, поэтому авторы приносят свои искренние соболезнования тем, кто узнал или не узнал себя в их повествовании, потому что абсолютно все события, герои и место действия произведения являются выдумкой авторов, и претензий в свой адрес за вольные или невольные совпадения или несовпадения с имеющим место быть или не быть в действительности событиями авторы не принимают на свой счет и не несут ответственности за возможные или невозможные случайные или неслучайные сходства имен, названий и места действия произведения, о чем авторы и предупреждают всех, кто смог узнать или не узнать события, имена и места действия произведения, не имеющие никакого отношения к событиям именам и местам действия каких-либо реальных или ирреальных событий, имен и мест.*

ВТОРОЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ АВТОРОВ:
Действие романа происходит в какие-то несколько дней какого-то года последнего десятилетия прошлого тысячелетия.

ТРЕТЬЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ АВТОРОВ:
Кто не спрятался, мы не виноваты!

ПЕРВОЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ ЧИТАТЕЛЯ:
Ну вы наконец начнете роман, зануды, или мне повесить эту книгу на гвоздик???

_________________________________
* — В мусульманской традиции троекратное публичное произнесение вслух отрицания отношений с женой является достаточным для того, чтобы развод считался состоявшимся. (Здесь и далее примечания соавторов


НОЧЬ ТРЕХ ПРОЛОГОВ


Читатель, видящий, как смущены мы подобным началом,
чтобы привести в порядок
сюжет, простит нас за то, что мы пока что скрываем от него
некоторые детали.
Д.-А.-Ф. де Сад, 120 дней Содома

Пролог первый, вовсе необязательный
ЕВАНГЕЛИЕ ОТ ФОНАРЯ

Если спросят тебя, что главнее — луна или солнце,
смело отвечай — луна, ибо луна освещает вокруг ночью,
а солнце светит днем, когда и без того светло.
Козьма Прутков, Плоды раздумий

Темна и тиха была ночь на одной из окраин славного города NNN с третьего на четвертое мая года 199... от Рождества Христова, от начала же Великой Перестройки ...-ого. Ночь после самых длинных в году праздников — ночь перед праздниками предстоящими. Ночь межпраздничья, безвременья. Ночь не в счет.
...Ночь — два часа от полуночи, середина ночи, Часа Быка...
...Улица — полтора десятка домов по сторонам короткой ленты асфальта...
...Фонарь — единственный луч света в темном ее царстве...
... «Аптека» — белое на голубом на серой стене в круге света...
Тишина и пустота.

Знаете ли вы сказку про старый уличный фонарь
Она не бог весть как интересна, но все-таки послушать ее стоит.
Ганс-Христиан Андерсен, Старый уличный фонарь

Лишь тихое гудение и слабое потрескивание нарушает первозданный покой городской окраины — это на пятиметровой высоте фонарного столба работает дроссель да щелкает стартер-неонка под белым, омытым недавним дождиком, его колпаком.
В ртутно-аргоновом чреве его лампы также пусто, как и вокруг, и ничто — если не считать проскакивающей иногда искры в плохо затянутом контакте на цоколе патрона — его, увы, не беспокоит. Даже мошки не бьются о рифленое стекло защитного колпака.
Все как всегда ночь, улица, он и аптека.
Одиночество. Не на что даже со вкусом посветить — эллипс серого асфальта под ногой-столбом, серая же стена дома и эта вывеска, которую он, Фонарь, даже прочитать не умеет.
Потому что не умеет он читать, не обучался. Потому что на обычный, человеческий, взгляд не обладает он вообще никаким другим умением, кроме, как некогда заметил поэт, «светить всегда, светить везде, до дней последних донца», для чего он, собственно и был изготовлен, чем исправно и занимается, с тех самых пор, как его здесь установили.
Впрочем, ничего подобного поэт Фонарю не замечал. И не мог заметить, так как до фонаря ему были все вообще фонари. Да и не бывал он никогда на этой улице, а если б и бывал, то самого Фонаря тогда еще и в проекте не было. Поставили его тут всего-то пару лет назад, и из всего поэтического наследия великого и могучего русского языка знал он только одну строку совсем другого поэта с которым тот, первый, говорят, не очень ладил, а именно «Что стоишь, качаясь, пьяная скотина?». Сей искаженный образчик именно в такой интерпретации занес к Фонарю какой-то приблудившийся пьяненький мужичек, и столько было в его заунывном пении подлинного чувства, что Фонарь, впав в невольный резонанс, помнится, даже легонько подпевал дросселем приникшему к столбу мужичонке.
И еще знал Фонарь несколько умных и не очень слов и фраз некогда великого и могучего, подхваченных им из людских разговоров, среди которых особой загадочностью отличалась одна «Открывай, Люська, сволочь, я же вижу, ты дома — свет горит!», которую орал, обращаясь непосредственно к нему, другой приблудившийся тип и колотил Фонаря по столбу-ноге. Это Фонарю не очень-то понравилось, и он мог бы легонько стукнуть того в ответ парой-другой десятков вольт, чтобы не доматывался. Но Фонарь сдержался, потому что не был он простой пустышкой, как какая-то там обыкновенная лампа накаливания.

Газо-световая лампа рис.200 представляет собой стеклянную колбу 1,
внутренние стенки которой покрыты тонким слоем люминофора —
состава, светящегося при облучении... Воздух из колбы удален, а ее пространство заполнено парами ртути и газом аргоном...
В схему включения газо-световой лампы включается дроссель 6, стартер 7 и конденсатор 5. Дроссель представляет собой катушку со стальным сердечником.
Стартер выполнен в виде миниатюрной неоновой лампы с двумя электродами 3 и 4, которые в холодном состоянии не соприкасаются.
В.Е. Китаев, Л.С. Шляпинок,
Электротехника с основами промышленной электроники

Он был Фонарь. Не просто фонарь, а Фонарь то есть — не вещество, но существо. И не просто существо, а существо разумное, Sapiens. Что бы там об этом ни думали те, кто создал его и кому он исправно служил, но даже по их, людским понятиям причем, самых умных из них мысль — есть ни что иное, как слабые колебания электромагнитного поля, упорядоченные изменения электрических потенциалов. Проще говоря — электрический ток переменных характеристик. Тот самый, которого в любой розетке целых две сотни двадцать вольт, не говоря уж об амперах и ваттах, словом — более чем достаточно. Так что электрического тока — причем именно переменного — он, Фонарь, получал в избытке. И чем упорядочить электрические колебания у него имелось — колебательный контур (система «дроссель-конденсатор») у него был приличный. Так что, чем думать, как мысли организовать и куда их откладывать на хранение, пока напряжение отключено, у Фонаря имелось — специальный электромагнитный сплав сердцевины дросселя хорошо держал остаточное намагничивание, организуя как оперативную, так и долговременную память не хуже иных других магнитных носителей; всего этого Фонарю было достаточно, чтобы мыслить ergo существовать. Было у него и чем воспринимать информацию. Рефлектор у него был, конечно, не тот, что раньше, но настроения проходящих под ним людей он различал вполне отчетливо. А когда они останавливались, то мог прочесть даже мысли, проанализировав которые и прокачав в контуре, отправлял их в долговременную память, каковой служил все тот же дроссель. Он у него был хороший, мощный и остаточное намагничивание обеспечивал более чем достаточное, сердечник имел из качественного ферромагнетика, так что Фонарь помнил даже самое первое пробное включение и первые услышанные тогда слова «Горит Ну, ё, а ты боялся.. Всё, поехали это дело обмоем!»…
При каждом включении, пробуждаясь, Фонарь первым делом просматривал именно память не забыл ли чего во время сна, все ли в порядке в памяти-сердечнике Для этого он осторожно прощупывал его короткими маломощными импульсами неонки-стартера, чтобы не дай Бог не вызвать ненужной перегрузки. И только убедившись, что да, все в норме, удовлетворенно вспыхивал лампой и, неспешно разгораясь, начинал очередную рабочую ночь с вечернего осмотра вверенной ему территории.
Обычно ничего особенного под ним не происходило. Как всегда до последней трещинки знакомый асфальт зимой — в следах и снегу, летом — в пыли и мусоре, весной и осенью — в лужах. Как всегда — те же самые мельтешащие силуэты спешащих по своим делам-заботам людей внизу, их отрывочные, безразличные мысли и настроения. Как всегда немая, темная витрина запертой к его пробуждению аптеки, те же немые, занавешенные окна на втором этаже. Как всегда...
Все, как всегда.
Зиму Фонарь любил. Зимой жизнь его была чуть более насыщенной. Во-первых, его включали раньше. Ведь зимой раньше темнеет, и бодрствует он дольше. И чаще видит людей, спешащих по своим делам, или по домам, или по куда еще... А во-вторых, именно зимой произошло самое главное событие его жизни. Может в этом и не было на чей-то посторонний взгляд особенного, но ему, Фонарю, происшедшее представлялось настоящим чудом.
Просто однажды его забыли выключить.
Просто Просто для кого-то. А Фонарь впервые в своей жизни прободрствовал весь день напролет. Правда свет его был никому не нужен, и снизу на него, бывало, поглядывали с неодобрением. Но это было не главным Свет его сейчас не являлся главной его функцией. Главной его функцией сейчас было узнавать, запоминать, впитывать. И он узнавал, запоминал, впитывал так, что чуть не перегорел... Можно даже сказать, что это событие для Фонаря было по человеческим меркам равнозначно первому полету человека в космос или «маленьким шагом человека и огромным скачком всего человечества».
Именно таким событием космического масштаба для отдельно взятого Фонаря оно и было.
И — еще более главное! — он увидел Иной Свет. А это уже было не просто событие, это было Откровение.
Этот Свет излучал неведомый, далекий, невероятно мощный Фонарь, которого он до этого не видел никогда разве — мельком, на какие-то секунды тогда, в свое первое пробное включение; но память его тогда была чиста — он еще не был Фонарем.
Но сейчас...
Он освещал знакомую, казалось до мелочей, до трещинок улицу, дома — весь мир, которого до Него Фонарь таким светлым и просторным не видел. Все вокруг — все цвета, краски, весь воздух; даже, казалось, движения и звуки — все было насыщено Им...
Иной, неземной Свет, слабым подобием коего был он. Не подобием — тенью...
Самого Источника того Света Фонарь видеть не мог, но он во множестве видел Его отражения. Самое большое, яркое и полное — в витрине аптеки множественное, фрагментарное — в немытых стеклах окон совсем ничтожное — в искрах льда и снега.
И благодаря этим малым, слабым, неполным отражениям Фонарь понял, что кроме своего мирка, который он видит и освещает еженощно, в этом мире есть Нечто. Нечто несказанно большее, прекрасное и очень-очень светлое: День, Солнце, Иной Свет.
В один лишь день мир Фонаря раздвинулся до пределов Вселенной.
...А люди, эти странные всегда спешащие существа, его творцы, не замечали ни Дня, ни Солнца...
Фонарю порой становилось жаль их. Ведь они не знали, не понимали того, что знал и понимал он, их серийное, массовое гостстандартизированное произведение. Но ведь, в конце концов, это по... вине.. небрежности.. недосмотру.. кого-то из них он увидел хоть раз в жизни тот, главный Иной Свет, кто-то из них собрал его и установил здесь, кто-то ремонтирует его (хотя и не всегда качественно, взять хотя бы искрящийся контакт — хотя и не замечают его с тех самых пор, и забывают, что не могут без него обходиться, что им с ним хоть немного светлее в этом мире.
Поэтому Фонарь продолжал исправно светить им, бедным, несчастным, разумным и неблагодарным. Служить не по долгу службы, не потому, что его тут поставили и некуда ему деваться, а потому, что понимал то, что недоступно было им — жалея их и сочувствуя. И радовался всякий раз, когда мог оказаться полезным, когда кто-то останавливался под ним, чтобы посмотреть на часы, найти что-то у себя в кармане, что-то прочесть или рассмотреть. И, с риском получить слишком большой импульс и взорвать колбу, аккуратно повышал напряжение, прибавляя яркости, старался по мере сил не качаться от ветра и вообще помогал, чем мог. Знал, что это вредно ему, что никто не оценит его стараний, не скажет спасибо, не заметит. Просто делал.
Ну и что, — успокаивал он себя порой, когда ему становилось особенно грустно, — пусть. У них и без того хватает забот. Так и должно быть: хорошее должно быть привычным, само собой разумеющимся, как День, как Солнце хоть это нескромно, сравнивать себя с Ними, которые они, несчастные счастливцы, видят всегда и также не замечают. А попробуй Солнце не взойти, что будет Страшно подумать... Если меня зажигают — значит это кому-нибудь нужно!.. Так думал Фонарь, не ведая, что почти слово в слово цитирует все того же поэта.
И точно также как тот поэт, он иногда в приступе бессильной ярости от окружающего его безразличия готов был — в знак протеста, что ли — не сдержавшись, уйти, чтобы не видеть больше опостылевшего, безразличного к нему и к себе мира улицы, домов, людей, отдохнуть, забыться от этой бессильной бессмысленности своего существования. Тогда он, как девять грамм в висок, в одном неуемном злом порыве швырял в колбу со ртутью такой мощный импульс, что колба разлеталась вдребезги, усеивая серый асфальт будней под ним мелкими беловатыми брызгами стекла — и забывался в сладостном безвременье... Только вот в отличие от поэта, обыкновенного, в сущности, человека, который лишь раз мог «лечь виском на дуло» так о нем сказал другой поэт), ему, Фонарю, не дано было даже этого... Проходил день-другой, приезжали электрики-реаниматоры и, беззлобно матерясь и царапая когтями его столб, взбирались наверх, лезли под его чистый колпак грязными пальцами, вскрывали, вывинчивали остатки разбитой колбы, вставляли новую и — «Горит.. Надо это дело обмыть...» — удалялись, унося с собой бесполезную уже часть его фонарьей души, бессмысленно сгоревшую не для кого-то, а от того, что кто-то вместо доброго слова швырнул ему под ногу какую-нибудь дрянь, плюнул в столб или... как собака нет, хуже чем собака.. Они же ведь Люди!)…
А Фонарь, в очередной раз очнувшись от недолгой небытия, в очередной раз забывал нечаянную нанесенную ему обиду и даже стыдился своей собственной бессмысленной выходки. А как же иначе? Он ведь оставил людей без света на несколько ночей, и мало ли что могло за это время с кем-нибудь случиться по его слабости. И старался светить как можно ровнее, чтобы загладить свою вину.
Только вот ничего не случалось. Ни разу…
А где-то — совсем недалеко, буквально за углом — случалось. Нет, не обязательно плохое, просто  случалось. Там, за углом, была жизнь. Другая жизнь, в которой что-то происходит. Даже ночью.
Вот там, на перекрестке, где стоит его ближайший сосед. Фонарь завидует ему самой что ни на есть белой завистью. Мало того, что тот стоит на проезжей улице (ну и что, что с односторонним движением У него, у Фонаря, вон на самом въезде «кирпич» висит, он за всю жизнь считай ни одной машины не видел, так у него еще и остановка в сожительницах а Фонарю даже аптека досталась не дежурная. У Фонаря если что и происходит, так днем, когда он спит, а у соседа даже ночью машины, люди, автобусы... Вечное, можно сказать, движение. Соседа даже таранили два раза Не велико, конечно, удовольствие — столб наперекосяк, лампа вдребезги. Но шрамы, они, знаете ли, украшают. И ощущаешь сопричастность не чужой ты на этом празднике жизни...
Вот и сейчас. Фонарь уловил под своим столбом слабое подрагивание — что-то ехало там, за углом, приближаясь к остановке соседа, и тот, прибодрившись, привычно подровнял свой свет, ровно загудел и предвкушающе, подмигнул Фонарю мол, извини, сосед, работа. А попросту говоря, хвастнул перед ним, не обидно, но все-таки...
Фонарь не обиделся. Он понимал и соседа. Просто он, наоборот, приглушил гудение, чтобы не мешать и без того слабым колебаниям проникать в него и зафиксироваться вихревыми токами в магнитной памяти. Вдруг окажется что-то интересное Или просто любопытное...
Звук шин по асфальту, тем временем, приблизился и, достигнув максимума, стал стихать. Ветерок донес шипение тормозов и шелест открывшейся двери, затем приглушенные голоса, звуки движения. Затем шипение повторилось, всхрапнул и фыркнул мотор, мелькнули и растворились вдали проблески фар, а звуки людей быстро стихли, удалились, ничего не потревожив в ночи.
И все.
Фонарь разочаровано мигнул. Опять ничего. Опять тишина и пустота.
Но нет... Только тишина возвратилась в свои права. Пустоту — Фонарь это ощутил отчетливо — сменило чье-то присутствие.
Не может быть!.. Фонарь боялся поверить в удачу. От волнения у него моментально подскочило напряжение в дросселе, неприятно заискрил контакт. Да Кто-то свернул под “кирпич” и теперь шел по его улице, приближаясь.
К нему шел человек.. В такое время редкая собака забредет сюда сдуру, а если и забредет, то только до того, чтобы обнюхать столб, пометить и быстренько смотаться в темноту. А тут...
Идет, идет — радостно гудел Фонарь во все двести двадцать вольт. Бодро взгуднув дросселем и затрещав неонкой, он мигнул и с готовностью прибавил освещенности.
Он приготовился встречать человека.
И — вот — в круге его света наконец появился Он...


Пролог второй, обязательный более
ПРИШЕЛЕЦ (В КРУГЕ СВЕТА)

Когда небольшой десант из десятка человек разного пола и возраста высадился на тихой окраине спящего по эту пору многомиллионного города, нечувствительно растворился в темноте переулков и подворотен, а доставивший их транспорт, пофыркивая глушителем, растворился в дали, на месте десантирования остался один единственный человек.
Это был неопределенного возраста, про таких говорят «маленькая собачка до старости щенок», монголоидного экстерьера крепко сбитый блондин в нестандартного кроя камуфляжной куртке, в линялых потертых джинсах «Levi’s» на непропорционально коротких ногах и в белых летнего образца кроссах фирмы «Simod». В отличие от своих деловитых спутников он, видимо, никуда особенно не спешил.
Повозившись, он достал из одного из многочисленных карманов своей куртки пачку «Camel», зубами вытянул из нее сигарету, неспешно раскурил от голубого «Cricet»-а, вернул пачку на место, не глядя ткнул зажигалку в задний карман джинсов, и только после этого нагнулся за стоящей на асфальте у его ног красной спортивной сумкой-колбасой с черным контуром надписи “TENNIS” (первая буква была подправлена чьей-то умелой рукой) и вскинул ее на плечо, слегка крякнув при этом. Сумка, несмотря на небольшой объем, была, видимо, достаточно тяжелой. Судя по округлым бокам, она была плотно набита, а потому легла на плечо плотно, тяжело при встряске, к тому же, внутри что-то металлически брякнуло.
― Массаракш, ― негромко прошипел человек сквозь зубы, и, поправив ремень, привычным жестом забросил ее за плечо на манер, как носят, к примеру, сумки с клюшками для гольфа, или, если угодно, зачехленное оружие. Снова звякнул металл, и человек повторил ― Массаракш-и-массаракш.
Оглядев опустевшую улицу, одинокий пришелец уверенно пошел на вправо, перешел на другую сторону и свернул под «кирпич», перекрывающий проезд всем видам транспорта в короткий темный переулок освещенный одним единственным фонарем.
Через полсотни шагов ― шел он ровным, размеренным шагом, словно собирался пройти так не один километр, ― он вошел в очерченный светом фонаря овал и остановился оглядеться. Вскинув вверх длинный козырек самодельной ермолки, он первым делом посмотрел на надпись, как раз под белой табличкой «Аптека», где прямо на стене дома было оттрафареченно название улицы и номер дома. Номер был «29», а переулок назывался изящно «ул. Страж Революции», причем последняя буква первого слова пропечаталась не полностью, отчего в названии возникала некая двусмысленность, впрочем, вполне в духе времени.
Пришелец усмехнулся и удовлетворенно кивнул своим мыслям. Он был на верном пути. Почти дома. Осталось сделать небольшие приготовления, чтобы не возникло недоразумений, и можно двигаться дальше.
Пришелец подошел под фонарь, скинул с плеча свою ношу ― снова там что-то брякнуло, и он опять пошипел на звук ― и, присев перед ней на корточки, открыл молнию, после чего не без труда вытащил из плотно набитого чрева простую картонную коробку. Подняв ее на свет и поковырявшись в ней пальцами, он извлек оттуда значок и укрепил на отвороте куртки. Значок блеснул голубым камушком и четырехконечным знаком. Пришелец поискался еще и достал второй значок, изображавший давно ныне забытого олимпийского мишку работы известного детского художника со вполне подходящей тому фамилией: Чижиков. Его ― имеется в виду значок ― он (пришелец, конечно же) прикрепил рядом с первым, и веселый талисман двадцатых олимпийских игр, все также мило улыбаясь, повис вниз головой.
Вот теперь все было в порядке. Sapieny, как говорится, sat. А кому не следует, не увидит и не станет приставать с дурацкими вопросами (а бывало, приставали).
― Вот и все, ― сказал пришелец вслух, но про себя, ― а то чуть было не запамятовал. ― Он поднял голову и, щуря маленькие зеленые глазки лучиками морщинок, посмотрел прямо в яркий свет фонаря. ― Спасибо, брат, ― сказал он громче, словно думая, что фонарь его может услышать, и подмигнул приятельски, так что фонарь и вправду, словно собачка завиляла хвостиком, весело загудел и чуть ли не мигнул в ответ. Пришелец засмеялся, похлопал фонарь по пыльному столбу и бросил
― Ну ладно, ты тут свети, а мне пора. Будь ― вскинул сумку на плечо и прежним легким шагом привычного к быстрой и долгой ходьбе человека зашагал дальше. Туда, где в минуте ходьбы, за поворотом, в глубине ночи его ожидал знакомый дом с темными окнами.
Прежде чем повернуть за угол пришелец, сам не зная почему, обернулся и помахал оставшемуся на месте фонарю.

Окончание необязательного пролога:
ЕВАНГЕЛИЕ ОТ ФОНАРЯ

— Он не заслужил света, он заслужил покой, —
печальным голосом проговорил Левий.
Булгаков, Мастер и Маргарита.

То, как Фонарь, вдруг вспыхнув, на мгновение осветил все вокруг почти дневным светом, пришелец не видел.
Тем более не мог он знать, что впервые в своей недолгой жизни Фонарь почувствовал, да и просто услышал, настоящие слова благодарности, впервые к нему обратились как к мыслящему существу, как к равному, как к брату...
И Фонарь вдруг ощутил что-то непривычное, странное в себе. Каждым проводом обмотки своего залитого эпоксидной смолой дросселя Фонарь ощутил тепло, резонанс, и от этого дроссель его отозвался таким мощным импульсом, что и в без того перегруженном его намагниченном памятью сердечнике всколыхнулось невиданной доселе мощности автоколебание, которое, забившись бешено в контуре дроссель-конденсатор горячими ритмами выплеснувшихся враз воспоминаний, ударило всей мощью напряжения памяти в колбу, так, что накал дуги повысился до температур самых горячих звезд ― что невозможно было в принципе, но произошло ― и колба, наполненная горячими парами ртути, не выдержала, лопнула от перегрева, разбрызгивая серебристые капли по внутренней поверхности покрытой люминофором лампы.
И тут контакт на пятке патрона-«голиафа» не выдержал и, взыскрив, перегорел...

Вопрос: Ну как текст?

1. Ничё так, можно читать		5	(38.46%)
2. Это вааще чё?		5	(38.46%)
3. Про Арагарту лучше		1	(7.69%)
4. Не, про Арагарту тоже скучно		0	(0%)
5. Не читал и читать не буду		2	(15.38%)
Всего:		13 Всего проголосовало: 13

@темы: Реквием, мое и наше

---

Оригинал взят у в "Перевёрнутые" паровозы Южной Тихоокеанской.

    Однажды наткнулся я вот на такую фотографию американского паровоза. Первая моя мысль была та, что этот паровоз просто перевернут. Стоит задом наперёд. Но. У перевёрнутого паровоза спереди должен быть тендер. У этого же тендер сзади. Значит он специально так сконструирован. Кабиной вперёд. Я спросил себя: "Зачем?" И пошёл искать ответ в Интернете.





Кстати вот ещё одна фотография того же локомотива №4100. Только здесь перед ним мужиков больше стоит. Но это явно одни и те же люди. Товарищей с верхнего фото можно разглядеть и на нижнем. Снято скорей всего во время войны.



     Теперь о самих паровозах. Железная дорога "Southern Pasific" (Южная Тихоокеанская) обслуживала участок, расположенный в горах Сьерра Невада. То есть, чтобы проехать из центральной части Соединённых Штатов в Калифорнию, нужно было перевалить через эти горы. В том числе через самую высокую точку, на которую поднимались рельсы - перевал Доннер (Donner pass). Жуткое говорят было место во времена первых американских переселенцев. Многие там замёрзли при попытке проникнуть в "Сакраменто, край богатый, где золото гребут лопатой".



   В шестидесятых годах 19-го века в тех местах построили железную дорогу. И вот на ней было построено десятки километров туннелей и "снежных галерей", защищающих пути от снега. Сначала по этим туннелям ходили самые обычные паровозы. У которых сначала котёл, потом кабина, потом тендер. Но когда такой паровоз идёт по туннелю, то весь дым летит назад и попадает в кабину. Пространства в туннеле мало, дым там не рассеивается в небесах, как на открытом  месте. Паровозы становились мощнее, дыму всё больше. И скоро от этого дыма локомотивные бригады стали задыхаться. Возникла реальная угроза жизни людей. Сначала решили просто прицеплять паровозы тендером вперёд. Но из-за этого тендера машинисту ничего не было видно. Приходилось вести поезд практически вслепую.
     И тогда у руководства Южной Тихоокеанской возникла мысль перенести кабину вперёд. При таком расположении кабины и видимость будет отличной, и дым в кабину попадать не будет. "Перевёрнутые" паровозы заказали заводу "Болдуин" в Филадельфии. Случилось это впервые в 1911-м году.

Готовые паровозы перед зданием сборочного цеха завода "Болдуин".


Я не смог найти фото первых паровозов такой конструкции. Нашёл лишь рисунок.



      Кстати этот участок, о котором идёт речь, известен ещё и тем, что именно через него проезжал знаменитый герой Жюля Верна Филеас Фогг, стремясь проехать вокруг света за 80 дней. Он со своими спутниками - Аудой, Паспарту и Фиксом добрался морем до Сан-Франциско, а оттуда на поезде рванул через всю территорию США до самого Атлантического океана. Через Сьерра-Неваду Филеас перевалил без приключений. Приключения начались позже, в прериях.



    Кстати, описывая железную дорогу в горах Сьерра Невада, Жюль Верн специально упомянул, что на этом участке не было ни мостов, ни туннелей.

"На пути почти не попадалось ни мостов, ни туннелей. Железнодорожное полотно шло вдоль склонов гор, не всегда придерживаясь кратчайшего пути и не вступая в борьбу с природой."

Дальше Жюль Верн пишет, что спустившись с гор, путешественники приехали в город Рено, где во время стоянки и пообедали.



А я подумал, что, наверное, по прошествии времени люди всё же вступили в борьбу с природой и решили придерживаться кратчайшего пути. Для того и настроили в горах Сьерра-Невада десятки километров туннелей. Во времена Филеса Фогга (1872-й год) туннелей не было, поэтому паровозы были вполне обычными. А к году 1911-му пришлось исхитриться.



    Паровозы с кабиной впереди стали своеобразной визитной карточкой Южной Тихоокеанской. Нигде больше на территории США подобные локомотивы широко  не использовались. Таких паровозов было выпущено несколько серий. В "Википедии" есть сведения о паровозах серий от АС4 до АС12, которые выпускались с 1928-го по 1943-й годы.
Все эти паровозы были построены по системе Маллета. То есть были оборудованы паровыми машинами системы компаунд и имели две группы ведущих колёс, одна из которых располагалась на неподвижной тележке, другая - на поворотной. Это позволяло проходить кривые малого радиуса.



Все паровозы подобного типа работали на жидком нефтяном топливе. Мощность последних паровозов с кабиной спереди достигала шести тысяч лошадиных сил. То есть эти паровозы были чуть послабее "Биг Боя", чья мощность составляет 6290 л.с.



Паровозы с кабиной спереди проработали в горах Сьерра Невады  до конца пятидесятых. Потом эти необычные машины все порезали на металлолом. Выжил только один такой паровоз, последний из заказанных. Сейчас он стоит в железнодорожном музее города Сакраменто, заботливо отреставрированный и блестящий.

@темы: ж/д

---

из этой подборки www.liveinternet.ru/community/2281209/post36334...

@темы: картины

---

из этой подборки drakosh-a.livejournal.com/204248.html?view=1299...

@темы: цветики-листочки

---

Я вполне понимаю людей, которым не нравится Шариков.
Но вот чем людям нравится профессор Преображенский - решительно не понимаю. Тем, что в своей столовой брюзжит о советской власти, а в своем кабинете мастерит для советской власти Шариковых?
Почему люди вдруг решили, что профессор Преображенский - положительный герой?
У Булгакова вообще положительные герои есть, кроме как в "Белой гвардии"?
Я вот что-то и не припомню даже. Хотя очень хочется назвать Крысобоя

@темы: книги

---

photocentra.ru/work/508702

@темы: урбопейзажи

---

из этой подборки igorsamusenko.livejournal.com/278884.html

@темы: цветики-листочки

---

Оригинал взят у в карты

1955 год. 5 мегабайт данных – 62500 перфокарт для SAGE

@темы: история бытовой техники