@темы: картины

---

больше нарисованных ирисов здесь www.liveinternet.ru/users/lviza_neo/post3634933...

@темы: картины

---

Оригинал взят у в Дикие кошки: ржавая кошка - самая маленькая дикая кошка в мире

Давайте для начала вспомним, каких диких кошек мы уже рассматривали:

Ягуарунди (Felis yagouaroundi)

Разоблачаем ! Кошки Ашера не существует ?

Кошка Иримото (Felis Irimotensis)

Азиатский рыбный кот (Felis viverrina)

Черноногая кошка (Felis nigripes)

Леопардовая кошка (Prionailurus Felis)

Барханная кошка (Felis margarita)

Камышовый кот (Felis chaus)

Европейская дикая лесная кошка (Felis silvestris)

Манул

Маргай (Felis wiedi)

Темминка — золотой кот (Felis temmincki)

Дымчатый леопард

Кошки острова Борнео

Кошка с плоской головой (Prionailurus planiceps)

А теперь сегодняшний главный герой. Эта кошка-невеличка – близкая родня бенгальской – имеет несколько названий. Самое популярное – пятнисто-рыжая кошка (лат. Prionailurus rubiginosus), а еще ее называют ржавой или ржаво-пятнистой. Все эти наименования не совсем корректно отражают истинный окрас животного. На самом деле пятнисто-рыжая кошка имеет серую, иногда коричневатую короткую шерсть, лишь на лапах, спине и боках покрытую нечеткими рыжеватыми пятнами.

Это самая маленькая дикая кошка в мире. Её длина составляет всего от пятидесяти до восьмидесяти сантиметров вместе с хвостом и весит она не больше двух килограмм.  К сожалению, об этих кошках известно слишком мало. Их вид относится к исчезающим из-за превращения большинства территорий их среды обитания в сельскохозяйственные угодья.

Давайте узнаем про нее подробнее …

Фото 2.

Считается, что ржавая кошка, именуемая по латыни Prionailurus rubiginosa и Felis rubiginosa, по своим внешним данным немного похожа на бенгальскую кошку. Проживание в условиях дикой природы сделало ее тело очень стройным. Животное имеет не очень длинный хвост и короткие лапы. Форма головы круглая, глаза как бы выпученные, уши небольших размеров. Кошачий мех короток и мягок. Мяуканье чем-то напоминает голоса домашних котов.

Грудь и брюшко кошек имеют более светлый окрас. Мордочка зверя отмечена полосками: белые линии расположились в районе носа и вокруг глаз, а черные украшают лобную часть. Окраской ржавая кошка очень похожа на свою бенгальскую родственницу, только в более блеклом исполнении. Глаза этих кошек – серых оттенков или цвета меда – непропорционально огромны и придают мордочке зверя необычное выражение.

Фото 3.

Лапы у пятнистых рыжих котов короткие, голова округлая, уши небольшие. Размер зверей настолько мал, что они – одни из лидеров на звание самых мелких видов среди всех диких кошек. Судите сами: длина тела ржавой кошки составляет от 35 до 48 см, длина хвоста — от 15 до 30 см., вес при этом редко превышает 1,5 кг. Даже домашние собратья часто бывают и значительно крупнее, и намного тяжелее.

Фото 4.

Маленькому зверю нелегко приходится в этом полном опасностей мире, где надо и самому пищу раздобыть, и более крупным хищникам на глаза не попасться. Живут пятнистые рыжие коты поодиночке, охотятся по ночам – так надежнее, во время прогулок стараются держаться поближе к деревьям, чтобы при первых признаках опасности молниеносно взлететь вверх по стволу.

Фото 5.

Кстати, среди ветвей деревьев тоже можно раздобыть немало еды – насекомых, ящериц и птиц. В рационе разбойников присутствуют мелкие грызуны, изредка – домашние цыплята, на которых кошкам случается нападать, а в дождливые периоды они охотно употребляют в пищу лягушек.

Фото 6.

Среди множества доступных ландшафтов пятнисто-рыжие кошки раз и навсегда выбрали горные и тропические леса Шри-Ланки и открытые сухие участки или густые заросли кустарников Южной Индии. Наличие водоема поблизости – существенный плюс при выборе места обитания. Проживают коты на индивидуальных территориях 15-18 кв.км, границы которых тщательно помечают.

Фото 7.

Присутствие посторонних на своей территории пятнистые рыжие коты терпят только в сезон размножения, да и то если нарушители границ – самки. Период ухаживаний проходит эмоционально и бурно, и очень напоминает любовную лихорадку домашних кошек и котов. Вначале самка не слишком лояльна к партнеру, льнущему к ней с нежностями, но вскоре меняет гнев на милость и допускает «к телу».

Фото 8.

После многократных спариваний наступает беременность, которая продолжается от 2 до 2,5 месяцев и завершается рождением 1-3 крохотных котят. К этому моменту заботливая кошка подготавливает удобное логово. Новорожденные еще меньше соответствуют своему названию, чем взрослые особи: в их окрасе почти совсем отсутствуют рыжие тона.

И только к полугодовалому возрасту, когда котята становятся самостоятельными, внешность их приобретает типичные для этого вида кошек черты. Пятнисто-рыжих кошек нередко содержат в доме – они легко поддаются приручению и проявляют по отношению к хозяевам дружелюбие и ласку.

Фото 9.

Самая малая представительница рода кошачьих. Обитает только в Индии и Шри Ланке. Вид находится под угрозой вымирания, так как насчитывает менее 10 000 взрослых представителей с постоянным снижением из-за изменения среды естественного обитания.

Фото 10.

Основными врагами ржавой кошки считаются крупные хищники и бездомные собаки, способные разорвать животное и его потомство, если те не успеют вовремя вскарабкаться на деревья. Люди, озлобленные крестьяне или фермеры, у которых представители породы воруют цыплят или утят, тоже способны к уничтожению представителей данной популяции.

Вырубка лесов несет в себе ту же опасность. Животные покидают места своего многолетнего обитания. Представители семейства рыжей кошки в Индии и рыжего пятнистого кота, обитающего в горных джунглях в Шри-Ланке, занесены в Международную Красную книгу. Охота на этот вид животных запрещена, нарушители строго караются законом обоих государств. В дикой природе их осталось около 10тыс. особей.

У большинства ценителей редких животных нет, конечно, возможности повстречать ржавую кошку в дикой природе. Зверек достаточно осторожный и на поиски пропитания отправляется исключительно под покровом ночи. Зато его можно увидеть в некоторых зоопарках мира и даже приобрести у специальных заводчиков. Благодаря своим небольшим размерам, кошки этой породы не могут быть опасны для людей, как рыси или тигры, например. Представители данной породы отлично адаптируются в домашних условиях и радуют своих владельцев покладистым нравом, веселостью и лаской.

Фото 11.

Фото 12.

Фото 13.

Фото 14.

Фото 15.

Фото 16.

Фото 17.

Фото 18.

источники

www.zoopicture.ru/prionailurus-rubiginosus/

ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A0%D0%B6%D0%B0%D0%B2%...

animals-wild.ru/mlekopitayushhie-zhivotnye/938-...

Еще вам расскажу что нибудь интересное из примеров живой природы: вот тут нам рассказывали Кто победит лев или тигр ?, а вот кто такие Вооружённые немертины или как тошнит червей. Вспомним еще про Самое маленькое млекопитающее в мире и чем уникальны Крабы острова Рождества. А вот кстати, недавняя сенсация - Волшебный кролик и вот Птица, истребленная по вине человеческой глупости и жадности

Оригинал статьи находится на сайте ИнфоГлаз.рф Ссылка на статью, с которой сделана эта копия - http://infoglaz.ru/?p=67401

@темы: звери

---

Никогда еще на Амальтею не опускался такой изуродованный планетолет.
Край отражателя был расколот, и в огромной чаше лежала
густая изломанная тень. Двухсотметровая труба фотореактора
казалась пятнистой и была словно изъедена коростой.
Аварийные ракеты нелепо торчали во все стороны,
грузовой отсек перекосило, и один сектор был раздавлен.
Диск грузового отсека напоминал плоскую круглую консервную банку,
на которую наступили свинцовым башмаком.
АБС, Путь на Амальтею

Лев Борисович вышел покурить на крыльцо — покурить, подышать свежим воздухом. Уже стемнело, на казавшемся далеком крутом берегу ярко горел огнями бывший уже пансионат «Водник», а ныне мотель-отель-казино «Русская рулетка». Ишь сколько машин понаехало, с неудовольствием подумал Лев Борисович. Небось, все иномарки… Так недоволен был Лев Борисович потому, что владел и управлял там сейчас один из не особо давних его подопечных, некто Фима Фляйшиц, которого в свое время Лев Борисович столько раз задерживал за фарцу, но так и не смог посадить — Фима умудрялся отделываться административными мерами. Ловкий он был парень, ничего не скажешь. Сейчас ему самый разворот. В «Эр-Руле», по оперативным данным встречаются местные братки, чтобы обговорить свои дела: разделы сфер, разборки, правилки и прочие «шо за дела». Слава Богу, пока все обходилось без стрельбы — а постреливали ведь, чего там, — и, впрочем, здесь как раз стрелять не будут, не тот Фима человек, чтобы подставляться; стрелять будут потом, в другом месте… Кстати, поговаривают, что Фима подбирается и к их пансионату тоже, хочет откупить весь участок целиком. Придется ли еще здесь отдыхать…
От «Эр-Рулы» к пансионату по косе, в которую за день превратилась дорога, двигалась одинокая фигура. Кто-то налегке шел по насыпи; шел быстро, целеустремленно. Опоздавший из этих, фэнов? А что тогда без багажа? Может, гонец? Бегал в ту же "Эр-Рулу" к пивному источнику…
Пока Лев Борисович так рассуждал, гонец-прохожий исчез под горкой и появился уже на подъеме, рядом со статуей биатлониста. На гонца он не был похож вовсе, на запоздавшего был похож больше — но где же, все-таки, в таком случае багаж? Хоть какая сумка или, там, баул…
Прохожий проскочил мимо Льва Борисовича, и тот успел заметить злое сосредоточенное лицо, какие-то неестественно горячие глаза, один из которых заплыл здоровенной гулей; Лев Борисович профессионально определил: часа три-четыре назад. Приключение, подумал он. Ну и бог с ним. Он еще раз посмотрел на залив, косу, по гребню которой проходила дорога, отметил, что темная на фоне поблескивающей воды полоска земли явно истончилась. Значит, вода все еще прибывала — ветер ровным напором тянул со стороны Разлива…
Лев Борисович докурил сигарету и, щелчком отправив ее в темноту, в сторону статуи, вернулся в холл.
Там стоял странный прохожий и, как провинившийся школяр, что-то объяснял окружившим его любопытствующим, виновато разводя руками. Любопытствующих было человек пять-шесть; среди них Лев Борисович заметил давешнего своего собеседника… как бишь его: Фоменко? Фомин?.. ага, Фокин… А обращался прохожий не столько к собравшимся вокруг, сколько к насупившему брови Легостаеву, а к слушателям просто апеллировал.
Те кивали — сочувствовали, значит,  но помалкивали, а Легостаев, судя по выражению бородатого лица, как лицо официальное сочувствовать не мог и всем своим видом демонстрировал гранитную непреклонность. Прохожий понимал, что ничего хорошего ему не светит, и барахтался из последних сил, просто по инерции.
Лев Борисович из чистого любопытства решил послушать, о чем толковище, и применил старый, как мир, тысячекратно освещенный мировой литературой способ: подошел к одному из книжных лотков, заполнивших холл по периметру — даже на пустовавшем сейчас регистрационном столе под фикусом разлеглись книги, — и сделал вид, что изучает глянцевые обложки; книгопродáвец моментально среагировал: «Что интересует? Вот свежачок — четвертый роман из серии про Переплюховача. И не дорого, всего…», но Лев Борисович вежливо буркнул в ответ: «Нет, нет, я просто так смотрю», и продавец разочарованно отвял и перестал мешать прислушиваться.
— Сам не знаю, как вышло, — виновато улыбаясь, лепетал прохожий: ― Только ведь приехал… Сразу в метро. Смотрю, как короче с вокзала на вокзал перебраться. Во, блин, деятели, догадались, схему прямо у эскалатора повесить, — он нервно хмыкнул; любопытствующие сочувственно зароптали. — Стою, смотрю, народ толкается. А я, как через турникет прошел, сумку с плеча снял, на локоть повесил… Вдруг — бац меня в плечо! Я мордой вперед, да так ловко, прямо физией в перила… Даже среагировать не успел. Чувствую только — руку дернуло. Вскочил, а сумки уже нет. Я башкой мотаю,  прохожий судорожно вздохнул, почти всхлипнул; похоже было, что он переживает случившееся заново и, наверное, уже не в первый раз, и еле сдерживается, чтобы не заплакать от бессильной обиды. — А эти… суки, даже не пошевелились никто. Текут мимо к своему эскалатору и хоть им что. Толкают, косятся, хихикают даже… Смеются ведь, гады! — Голос его заметно задрожал. — А я стою, что делать? В ментовку? Так они только и сделают, что заявление примут… А то и этого делать не станут: чего там искать-то… и где?..
Лев Борисович перешел к следующему лотку; ему было все понятно. Обыкновенное дело: толкаются двое в толпе в метро у вокзалов, высматривают какую-нибудь бабусю с сумками или лоха, вроде вот этого прохожего (а выглядел он, прямо сказать, вполне по-деревенски ― ванька ванькой), ведут его, а стоит тому зазеваться — и пиши пропало: один подсекает, второй выхватывает сумку и не эскалатор… А в милицию прохожий правильно не обратился, там таких заявлений на десяток дюжина. Да и как искать, если не знаешь — кого и где? Да и даже если за руку схватишь  поди докажи. Тот, кто толкает сумку не берет, он специально убегает, панику создает, отвлекает при надобности. А схватишь его, так он: «Извини, начальник, обознался. Я думал, это Никола Питерский, пошутить хотел… А сумки не видал, бля буду, начальник! Какая сумка? Вы меня разве с сумкой меня взяли?» А сумка тем временем спокойно спускается по эскалатору, садится в первый попавшийся поезд и выходит на любой станции… А потом потрошат ее в укромном месте, и навар делят по договоренности…
Надтреснутый голос прохожего тем временем умолк. Гул голосов роящихся над книгами фэнов помешал Льву Борисовичу расслышать, что отвечал ему Легостаев, но судя по всему, прохожему не грозило ничего хорошего. Он стоял, как нашкодивший школьник перед завучем, заставшим его на месте преступления, не поднимая опущенных в пол глаз, и только мерно кивал, слушая приговор, который выносил ему Легостаев с плохоскрываемой напускной официальностью в голосе и неудовольствием от собственных слов — сам же морщился от того, что сейчас говорил. Публики вокруг поистаяло. Казалось всем: и прохожему, и Легостаеву, и оставшимся рядом Фокину, Цыбульке и еще одной фэн-диве — всем им было неловко от происходящей сцены, если не сказать стыдно. И никто ничего не мог поделать.
Льву Борисовичу тоже стало стыдно, словно он присутствовал при чем-то, что его не касалось, что ему не следовало ни видеть, ни слышать. Еще ему было стыдно за себя, за всех ментов вообще, перед этим придурком-прохожим. «Сам, блин, виноват, лох», — зло подумал Лев Борисович, но это не помогло. Он резко повернулся и решительно зашагал к лестнице; дико хотелось выпить.
— Ты куда, Серый? — громко окликнул сзади тревожный голос Фокина, и Лев Борисович невольно оглянулся.
— По…к-курить, — на выдохе, из последних сил ответил прохожий, твердо и быстро направляясь в дверям. Лев Борисович не раз видел истерики и понял, что прохожий на грани. Истерика у него была тихой. Он шел ни на кого не глядя, слепо упершись глазами, в которых стояли стыдные слезы, в пол, не замечая, что с каждым шагом ускоряет движение, невольно желая успеть, пока эти слезы не вырвались наружу, не чувствуя, как задевает кого-то, как кто-то задевает его… Дрожащие руки шарили в карманах затертой до невозможности кургузой куртки из искусственной замши, хватая, роняя, снова хватая, комкая и ломая вывалившиеся из пачки последние сигареты. Но ему было не до того, больше всего ему хотелось взвыть во весь голос, а сделать этого он не мог.
Он толкнул плечом стеклянную дверь, проскочил тамбур, пнул вторую и — наконец! — остался один. Облегченно, с уже не сдерживаемым всхлипом, он втянул прохладный воздух, скатился по ступенькам, зашагал куда-нибудь подальше от света, где уж совсем никого нет.
Он выбрал скамейку, над которой не горел фонарь, сел спиной к зданию, лицом к Разливу и закурил чуть ли не единственную уцелевшую сигарету.
Одиночество и сосредоточенное вытряхивание из карманов табачно-спичечного мусора, как ни странно, чуть успокоило. Он все еще был на грани, но уже не чувствовал желания выть, рыдать, рвать и метать. Осталась только страшная обида на все: на себя, дурака, на судьбу, на этот город, на метро, на скотов… А в общем-то — только на себя самого. Больше злиться было не на кого.
Но, черт возьми! Блин, обидно же! Всё — к черту! Вот идиот! И дернул же меня черт остановиться у этого траханного щита!..
Он снова ощутил сильный толчок в плечо, рывок; снова стоял у перил, не зная, что делать, один в этом городе; вообще — один… И снова текли мимо эти спешащие глаза и лица: безразличные, пустые, усмехающиеся, презрительные, злые — и ни одного лица соучаствующего или просто сочувствующего.
Обидно, обидно!
Весь год — псу под хвост!
А как ждал, как готовился… Какой "Тахмасиб" сварганил из просто арматуры для лампочки местного освещения со станка,  любо-дорого! Сначала арматурку подходящую нашел: чтоб колпак без вмятин, без потертостей; потом все это зачистил — изнутри и снаружи; отполировал, напаял, наварил все детальки: фермы для маневровых ракет, лесенки, прочие причандалы, которые специально выискивал в тесте из разбросанных — и не всегда совпадающих — описаний; отнес в 16-й цех, в гальванику, и никелировал изнутри «мезо-отражатель» (за стакан); сверху покрыл тыльную часть отражателя, фермы, переходные отсеки и кожух фотореактора серо-зеленой отблескивающей молотковой эмалью и выкрасил черным гармошку кронштейна; из бука сделал круглую подставку, чтобы ее легко можно было укрепить на стене или положить на письменный стол (по усмотрению) и, тщательнейшим образом скопировав фото какого-то из «Вояджеров» (кажется номер раз), нарисовал на подставке «бурого Джупа» с полосами, вихрями и — естественно, как без этого! — Красным пятном, с замаскированным под ним выключателем — очень удобно: ткнул в Красное пятно, и лампочка загорелась (и гордился этой своей находкой — ор-р-р-ригинально!); потом все это отлакировал. Сколько времени у него ушло только на то, чтобы страфаретить и загладить надпись «Тахмасиб» на отражателе, нанести шашечки — в соответствии с описанием — на секторах диска грузового отсека до самого фотореактора. Антенну он сделал из крышки разветвительной коробки… И все — как можно ближе к тексту. И чтобы — никакой «фанеры»! Патрон для лампочки — специальный, несгораемый — искал по всем цехам и стащил с испытательного стенда; провод — гладкий, черный, японский, свежий — снял с собственного «панаса», заменив отечественным, белым. Фигурки вышедших на ремонт космонавтов стащил у младшего брата из какого-то конструктора и специально подогнал, чтобы четко было видно, кто из них Быков, а кто Жилин… И когда первый раз включил — полцеха приходили посмотреть…
О, Господи, да о чем это я!…
Нет его, этого «Тахмасиба»! Валяется где-нибудь на помойке. Просрал! Своими собственными руками сработал, и сам же просрал…
Ведь что самое обидное — им же ничего не понадобится! У меня же там в сумке ничего для них нет: «Тахмасиб», книжки под автографы, бумаги разные да всякая дорожная мелочь… Только вот то, что им, сволочам, не нужно — для меня важно. Очень важно! Ну ладно, «Тахмасиб» они может как-то приспособят. Но там сводки Вадиму по хронологии. Собирались вместе поговорить, свести воедино, подготовить к публикации — и на тебе… Там переплетенные комплекты «Аэлиты», Виталию Ивановичу вез показать и автограф сделать; еще один комплект ему подарить для музея журнала, взамен украденного из редакции — подарил… Ну, кое-какие материалы по «Понедельнику», книги для автографов — одна не моя, Вовки Троицкого…
Выкинут все, сволочи! Выкинут…
Он всхлипнул все-таки, отер помокревшие глаза. Черт! Разнюнился.
Сиди уж, помалкивай… Слава Богу, что хоть паспорт, обратные билеты и остаток денег с собой в кармане были… Андрюшку тоже понять можно. Ему эти безденежные доны во где сидят, а тут еще я свалился на голову — «здрассте, я ваша тетя». Зуб даю, ему Сидор четко заявил: никого даром, и пусть уходят обиженные. Может, если б днем еще приехал, устроил бы он меня как-нибудь, но теперь, когда весь комплект… Ладно, вывернемся… Авось… Не выкинут же меня совсем, как-нибудь устроимся…
Он, кажется, начал по-настоящему приходить в себя; закурил еще обломок сигаретки, стал прикидывать, где бы переночевать, к кому «на коврик» попроситься. Говорили, что людены компактно проживают в отдельном коттедже…
Держи меня соломинка, держи…
А Б Пугачева

И тут заметил рядом с собой тихонько стоящую Инку. Этого еще не хватало! И давно?.. Она стояла молча, незаметно, но от одного ее присутствия ему снова стало не по себе. Тошно. Он ненавидел посторонней жалости к себе, даже от самых близких… От присутствия Инны ему и самому себя жальче становилось… Не надо меня жалеть! Уйди ты, да уйди! Ведь почти успокоился, но вместо того, чтобы сказать это вслух — опять захлюпал. Вот ведь пакость какая!
— Да не расстраивайся ты, все утрясется, — сказала Инна, увидев, что ее заметили. — Там Борька со Светой Легостаева обрабатывают.
— О-гос-спо-дии, — простонал он. — Да при чем здесь Легостаев! Я год готовился, понимаешь?! Я отпуск, блин, специально подгонял. Я… — он чуть не взвыл вслух, до того было стыдно и до того было противно за себя. — Уйди, Инн, — сказал он. — Уйди, ей богу, дай посидеть полчасика, успокоиться…
Инна захлопала глазами за толстыми стеклами очков и приладилась было уйти, но тут до них донесся голос от дверей.
― Эй, где вы там! ― орал на весь Разлив Борька. Он шумно сверзся со ступенек и пружинисто подкатил к скамейке. На его довольной физиономии легко читалась озабоченность наполовину с самодовольством.
Инна посмотрела на него.
— У тебя паспорт остался или где? — деловито поинтересовался он, и не дожидаясь ответа протянул руку: ― Гони сюда, оформляться будем.
Глядеть на довольную фокинскую рожу было тошно, но он все-таки полез за паспортом и протянул его Фокину и собрался было идти вместе, но Фокин легонько толкнул его на место.
— Неча, неча! — буркнул Борька — Сиди здесь и приходи в норму, а потом иди в избу номер шесть, ферштейен? ― Он отошел на пару шагов и обернулся: — И не вздумай у меня топиться. Ты меня знаешь — достану и оттуда… ― Он пошарил по карманам своей знаменитой жилетки и кинул на скамейку пачку сигарет. — Инка, пошли, нечего человеку мешать самоуничижением заниматься. Дай ему спокойно умереть, и через полчаса он будет как новенький.
— Я пойду? — спросила Инна, когда Фокин укатился обратно к крыльцу.
Он кивнул.
— Только ты не подумай, что я всегда такой хлюпик, — сказал он глядя на нее снизу вверх. — Просто накопилось и прорвалось… Все как-то сразу… Вчера всю ночь не спал, в сидячем восемь часов ехал, а не успел приехать… Я ведь еще часа три тут кружил, пока вас нашел…
Инна понимающе улыбнулась.
— Мы тоже с Колей блуждали, я тебе потом расскажу… Ну я пойду? — Она еще раз улыбнулась. — Только ты, действительно, не вздумай топиться. Ты Борьку знаешь, он действительно достанет.
Прохожий довольно жалко улыбнулся в ответ и согласно кивнул, закуривая фокинский «Кэмел».

Ещё одно пятое путешествие Гулливера.

― Юлик, Буркина твою Фасо, вот ты где!
Юлий обернулся. Кричал невесть откуда появившийся в коридоре Сережа Лукьяненко. Вообще-то Юлий был тут уже давно. Сначала заскочил на огонёк в номер к Можаеву, где собралась приятная компания попить, поболтать, провести время в своё удовольствие с тем, кого давно не виделись ― всё-таки первая ночь кона, да какого! Тут же оказался Женя Лукин с гитарой, и Юлик просто не мог упустить случая, как только Женя отложил гитару, исполнить по многочисленным просьбам «Василиска», потом кое-что по своей инициативе. Когда они с Женей на два голоса затянули «Казачью раздумчивую», в номере стало гораздо многолюднее, и после Юля вышел покурить на свежий воздух ― в номере было и так не продохнуть, вот он и проявил деликатность. Как оказалось, вовремя.
― А я как раз тебя ищу! ― объявил Сергей. ― Сидел, понимаешь, в номере у Севки, про картинки к «Спектру» рассуждали. Вдруг: чу, слышен пушек гром ― ты голосишь. Здорово у тебя получается, честное слово! ― похвалил он. ― аж во втором корпусе слышно. Даже слова разобрать можно.
― Это просто балкон открыт был, ― польщено улыбнулся Юлик.
― Не скромничай, не скромничай. Поешь не хуже Дениса Кораблева, но не лучше Коли Ваксова. Я было пошёл на зов, а ты возьми и замолкни. Чуть не заблудился к чертям собачьим. Слушай! ― перебил он сам себя. ― Есть шикарная идея. Соавтором будешь? А то Перумова возьму, он всегда.
― Буду! ― моментально оценил ситуацию Юлик, и только после поинтересовался: ― А что за идея?
― Идея ― во! ― показал Сережа. ― Давай опишем весь этот бардак. ― Он повел руками, оконтуривая размеры предлагаемого к описанию бардака. Бардак получался приличный ― минимум во весь этаж, что вообще-то пахло преуменьшением.
― Было, ― разочарованно вздохнул Юлик. ― У Гурского было, у Измайлова было, у…
― Ну не совсем про все это, ― Сергей снова показал что-то вроде косой сажени, ― не в прямую. Но с элементами. На основе.
― …ещё детектив какой-то штатовский был, ― продолжал блестеть эрудицией Юлий, ― где на коне издателя убили.
― Мы никого убивать не будем, ― успокоил Сергей. ― Мы что-нибудь веселенького.
― Кон? Съезд, семинар… ― неожиданно включился Юлик. ― Слет?
Сергей кивнул.
― Слет… М?
― Кулинарный слет, ― погладил себя Сергей по нарастающему животику.
― Жрать хочешь, ― посочувствовал Юлик.
― Не без того. ― согласился Сергей. ― Просто недавно «Многорукого бога далайна» перечитывал.
― БН-овский семинар? ― предложил Юлий
― Он ― шеф-повар и главный дегустатор, ― поддакнул Сергей.
― В колпаке и с поварешкой.
Юлий что-то прикинул и констатировал:
― Повесть.
Сергей пожал плечами.
― На больше не потянет, ― настаивал Юлий. ― Если только что ещё подключить…
Помолчали.
― «Мама»! ― вдруг хлопнул себя по лбу Сергей.
― «Мама»? ― Юлий поднял бровь, подумал.
― Ну да, «Мама»! ― повторил Сергей: ― «Маму» берем за основу и…
Соавторы переглянулись и поняли друг друга. Процесс пошёл.
― Сайнс? Фэнтези? ― уточнил Юлий деловито.
― Сайнс фэнтези, ― резюмировал Сергей. ― У меня и сюжетец образовался. Слушай.
Юлий слушал внимательно. Кивал. Потом начал поправлять, потом дополнять. Потом они заговорили вместе и местами одновременно.
Получалось здорово.
Пару раз к ним выходили, звали, соблазняли водкой и гитарой, но ничто уже не могло помешать творческому процессу. Потенциальные соавторы, отгородившись от окружающей среды табачным дымом, творили. От искусителей отбивались как слоны от назойливых слепней.
Кому конкретно принадлежали реплики для истории осталось неведомым.
― И ещё пускай барды будут.
― Акыны, что вижу, то пою.
― Ага. Последователи Баяна, съезд юных баянистов…
― и все как здесь, на острове происходит!
― Почему на острове? Мы разве…
― Не важно, на острове. На Мадагаскаре!
― Почему на Мадагаскаре?
― Чтобы смешнее было.
― И все ― русские. Но ― негры!
Когда дым рассеялся общие контуры грядущей повести обрели контуры полновесного романа. Недавно бесплотная идея живо обретала плоть и кровь. Прямо на глазах под натиском мозгового «штурм унд дранга» двух бывших и уже будущих соавторов замысел обретал облик «рыбы», на которую оставалось только нарастить словесное мясо.
― Ты сколько сегодня выпил? ― неожиданно спросил Юлик, когда Ниагара идей подыссякла.
― А я помню? ― обиделся Сергей. ― Но буду ещё! ― пообещал он твердо.
― Я тоже, ― согласился Юлик. ― Значит, надо записать. У тебя есть чем?
― У меня даже нет на чем.
Будущие соавторы захлопали себя по карманам и завертели головами.
На их счастье, в коридоре они были не одни. Битый час мимо них продвигался, но так и не мог продвинуться некто совершенно невменяемый. Он двигался с совершенно невозможной для человека скоростью: за все время от рождения идеи до необходимости её запечатлеть на бумаге неизвестный не прошёл и десятка шагов ― а минуло ни много ни мало больше получаса! Тщательно передвигаясь вдоль стенки, он невероятно медленно и методично продирался сквозь пространство. Времени для него не существовало.
― Э-эй, ― окликнул путешественника вне времени Сергей, ―оглянись, неизвестный прохо-ожий. Ручки с бумажкой не найдется?
Прохожий не реагировал.
Юлик поводил перед его лицом ладонью, но сосредоточенный на чем-то внутри себя взгляд отрешенных зелёных глаз не желал выныривать из глубин души.
― Зомби, ― констатировал Сергей.
― Не похож, – критически оглядев застывшую в полудвижении фигуру, возразил Юлик. Он заметил болтающийся на груди бэйдж и прищурившись прочел надпись. ― знаешь, – сказал он удивленно, ― это, оказывается, люден! Ни разу не видел люденов в таком состоянии!
― Люден? ― не поверил Сергей. ― Скорее уж ― мертвяк. ― И процитировал: ― «Восставшим из могил пути домой закрыты, поэтому они печальны и сердиты».
― Эт’точно, ― согласился Юлик. ― Постой-ка…
Он пригляделся повнимательней. Зомбированный мертвяк-люден, одетый поверх красной майки с мрачной бычье мордой и надписью по-английски «CHICAGO RED BULLS» в самопальный жилет, состоящий, казалось, из одних карманов, карманчиков и кармашков, волочил за собой целый выводок каких-то грустно побрякивающих предметов, следующих за ним, как курята за наседкой. При ближайшем рассмотрении выводок оказался состоящим из вывалившихся из карманов и болтающихся на разных ниточках и веревочках ручек, карандашиков, маркеров и фломастеров. Веревочек и ручек было такое количество, что несчастный люден напоминал Гулливера, только что сбежавшего от спеленавших его на берегу лилипутов, которые упорно не желали выпускать добычу из рук, волочились за ним на обрывках пут. Их усилия, надо заметить, имели немалый успех.
― О! ― воскликнул Юлик, подхватывая одну из ручек-лилипутов. Он чиркнул шариком по ладони. ― пишет!
― У него и блокнот есть, ― вторил Сергей и пробормотал что-то под нос.
― Чего-чего? ― не понял Юлик.
― Это тут так написано, ― Сергей протянул блокнот.
― «Где ты зубы потерял деятель романа? Или снова покусал жида Арбитмана», ― прочел и Юлик. ― Эпиграмма, ― догадался он, предложил: ― Кстати, Ромку действительно надо бы вывести, достал.
― Угу, ― согласился Сергей. ― Бармалеем будет, по Малеевке.
― Лучше Кощеем, – возразил Юлий. ― Тот, правда, тощий.
― Зато бессмертный, ― проворчал Сергей.
― Это точно, – Юлий пролистывал блокнот. Тут вот ещё. «…». А почерк-то знакомый.
― Юрки Брайдера это почерк! ― вспомнил Сергей. ― Он обожает эпиграммы.
― Про нас там нет?
Соавторы пролистали блокнот, посмеялись над остроумием коллеги-писателя; про себя не нашли, успокоились.
― Ладно, ― Юлик отобрал у соавтора блокнот, нашёл чистые листки и принял деловой вид. ― Значит, название: «Остров Русь».
Сергей поднял палец:
― Рабочее.
― Рабочее, ― на возразил Юлик. ― план. Первое…
Через пятнадцать минут план грядущего бестселлера был занесен на бумагу и даже попутно немного подкорректирован и подредактирован.
― Значит, это будет продолжение «Мамы»? ― подвел итог Юлик и поставил последнюю точку в записях.
― Конечно, ― охотно согласился Сергей. ― Чего огород городить, что-то там выдумывать. А листаж накрутим ― на отдельное издание потянет.
― Экий ты меркантильный, Маргадон, ― улыбнулся Юлий. Он вырвал из гулливерского блокнота четыре мелко исписанных листочка и затолкал блокнот обратно в жилетку. ― Но насчёт листажа ты прав. Оно никогда не лишне.
― Эт’точно, ― передразнил Сергей. ― давай рыбу сюда, потеряешь.
Юлик отдал, оценивающе посмотрел на ручку, на Гулливера, хотел было положить ручку к блокноту, но перерешил и отпустил её гулять к товаркам.
― А с ним что будем делать? ― кивнул он на сверхмедлительного путешественника. Гулливер мертвяк, которого соавторы использовали как письменный прибор и письменную принадлежность одновременно, не продвинулся и на пару шагов.
― Да пускай пока так полежит, ― безразлично махнул рукой Сергей.
― Неудобно как-то…
― Ну давай автограф ему оставим, ― снизошел Сергей.
― Это ты здорово придумал, Чебурашка! ― одобрил Сергей.
Авторы будущего бестселлера снова достали из Гулливера блокнот и написали:
«Б. Фокину ―самопадающему следопыту и застенчивому путешественнику от Ю. Буркина и С. Лукьяненко с благодарностью за нечаянную услугу и пожеланиями дальнейших успехов в его трудном путешествии»
― и расписались.
Потом Юлик все-таки уговорил Сергея, и они переправили апатичного друга гуингмов и врага йеху на диванчик в холле.
Когда Юлик распихивал по жилетным карманам разбежавшихся канц-лилипутов, гулливер неожиданно вынырнул из глубин собственного подсознания и проявил некоторые признаки свойственного истинному исследователю любознательности. А именно ― спросил:
― Где я?
― В холле, ― удовлетворил законное любопытство Юлий, а Сергей попытался объяснить, что холл находится на втором этаже гостиничного комплекса пансионата «Динамо», который в свою очередь…
― К черту подробности, ― вяло перебил его великий путешественник, ― на какой планете? ― и моментально заснул, так и не придя в сознание.
― Я же говорю ― люден, ― усмехнулся Юлик, ― а ты: «зомби, зомби»…

HARD DAY'S NIGHT


Андрей Легостаев вышел на широкое парадное крыльцо выкурить сигаретку, расслабиться.
Прислушиваясь к доносящимся из открытых окон звукам, ночного конвента и раздумчиво пуская дым, он стал смотреть вперед, на освещенную фонарями подъездную аллею, ныряющую вниз, в темноту сразу за биатлонистом, и дальше — на темный берег и насыпь дороги, серая полоса которой была заметно подточена черной водой Разлива. Буквально на глазах вода мягкими волнами наступала, и полоса асфальта на насыпи становилась похожей на узко перетянутый в талии силуэт песочных часов; волны, те, что повыше, порой уже перехлестывали ее. Андрей лениво прикинул и пришел к выводу, что если он останется выкурить еще одну сигаретку, вода, пожалуй, преодолеет оставшиеся три-четыре метра и перекроет насыпь.
Курить вторую сигарету он, впрочем, не собирался. Этой за глаза хватит. Во накурился, по самые уши. Скоро никотин из одного места закапает. Эта — последняя на сегодня, решил он, выкурю — и баиньки… Он усмехнулся своим мыслям. Как же, размечтался! В первую-то ночь?.. Ну все равно: просто постою, покурю, подышу свежим воздухом, а там видно будет.
Устал, подумал Андрей, как всегда перед коном, устал чертовски. Как ты все ни организовывай — а Сидор как всегда организовал все по высшему разряду (только никто не знает, чего это ему стоило), — но всякие мелкие детальки, мелочи жизни, гнусные пустяки вылезут. Всего не предусмотришь… Весь апрель они с Сидоровичем только и делали, что сверяли, уточняли, корректировали именно эти мелочи: кому послать приглашение — кого послать с его заявкой (и чтоб никто не ушел обиженный), сколько мест организовать — сколько зарезервировать (потому что сколько ни считай, а всех не учтешь: не все приглашенные приедут, а не приглашенные, наоборот, припрутся и не гнать же их…), как обеспечить достойную встречу VIP-ов… Как всегда из бюджета вылезли, пришлось из дела вынимать, свои личные вкладывать, занимать-перезанимать… Ладно, на недельку, всего, как обычно успокаивал себя Сашка, хотя прекрасно знал, что ни хрена не на недельку, что не доберут они на оргвзносах ожидаемого, дай Бог свои вернуть… Слава Богу, это не его, Андрея, проблема, а вот Сидору пришлось крутиться — порой валидолом отпаивать приходилось, и не только валидолом… Знают они, все знают. Который год уже знают, и из года в год надеются. И Сашка, с упорством достойным лучшего применения, делает кон за коном. Его бы энергию да в мирных целях, а не на то, чтобы собрать всех этих обормотов под одной крышей — это ж горы можно было бы своротить! Или по крайней мере озолотиться и жить без проблем… Они вон, сукины дети, старые друзья, свинтусы неблагодарные — гуляют, радуются встрече так, что аж сюда доносится… Точно ведь, если не сегодня, то уж к концу кона точно, не досчитается пансионат парочки разбитых унитазов, троечки огнетушителей, не считая такой мелочи, как сломанные замки, кресла, кровати, разбитые стекла и т.п. Еще ни одного кона не обходилось без того, чтобы «унитазный резерв» не расходовался, во славу Кольки Горнову-гэльюн-мэмгэзину… Кровопийца, с любовью подумал Андрей… И для чего только он сам, Сидор и его ребята тратят не только зеленые, но и цветы своей селезенки? А вот для того и тратят, чтобы повидать их, подлецов-унитазокрушителей, чтоб им пусто было, чтобы от души погулять три четыре дня, чтобы оторваться, водки немного попить и вдоволь поговорить за жизнь и за милую сердцу фантастику. Из-за этой самой роскоши человеческого общения, которая воистину так дорого ценится, потому что Сидору вот она обходится не только в зелененькие, а еще и нервов и здоровья. Не ради же славы, почестей и тому подобной муры он все это затевает, в самом деле?.. Мура — она и есть мура; в самом деле она — прилагательное. А сама по себе, да на фига она нужна, к такой-то матушке, таким-то вот потом и кровью? Без того спокойнее: у Саши дело верное и прибыль стабильная, у него, Андрея, — тоже дело любимое, и хоть прибыль не с него, удовлетворение самое настоящее. А славы и почета обоим во как хватает, выше крыши. Чего, казалось бы, задницу, пардон, рвать? Однако нет, сами создают себе трудности и сами же упорно их преодолевают. Ну и пусть. А то ведь пресно же, даже при любимом деле. Правду говорят, что фэн  это не призвание, даже не диагноз — это сексуальная ориентация. И в этом смысле все они — в том числе и Саша, и сам он, неизлечимы. Как, впрочем и все собравшиеся здесь. Ну не все, но многие…
Ладно!…
Андрей бросил окурок куда-то в темноту, под ноги биатлонисту, которого ребята уже успели перекрестить и именовали не иначе как «Погибшим Биатлонистом» или просто «Погибшим», отсюда пансионат автоматически превратился в «Отель «У Погибшего Биатлониста»»; особоливые пошляки, правда, моментально переделали «Погибшего» а «поникшего», а «Биатлониста» в «онаниста» — как малые дети, ей Богу, дедушки Фрейда на вас нет!.. Андрей видел, что не далее, как сегодня днем целая компания фотографировалась на фоне «погибшего-поникшего», и Андрюшка Самойлов под всеобщее одобрительное ржание прикрывал самое выпуклое место на его мускулистых штанах вытащенной из ближайшей клумбы табличкой «Руками не трогать».
Легостаев еще раз посмотрел на бронзового человека с ружьем, подмигнул ему — крепись, мол, — и вернулся в фойе, к подремывающему прямо на рабочем месте под сенью фикуса, напротив включенного телевизора дежурному регистратору; Валера спал.
Тоже умаялся, укатали сивку крутые фэны. Так укатали, что не могли Тибакову помешать дремать ни доносящиеся с экрана выстрелы, громкий треск которых заполнял холл, вперемежку с истошными и гнусавым голосом переводчика с легкой руки КВН-щиков именуемого в народе «доберманом пинчером» («Кидакампадия «Доберман пидчер» представляет…»), с запозданием в несколько минут тужившимся транслировать на великий и могучий шаблонные заокеанские «факи» и «шиты». Зато от одних только шагов подошедшего Андрея, Валера моментально вскинулся в готовности номер раз схватился за ручку.
— Вольно, кадет, — сказал Андрей. — Иди-ка ты, брат Тибаков, отдыхай. Сегодня все равно, пожалуй, уже никто не приедет. Да и завтра уже вряд ли.
— А что такое? — удивился Тибаков.
— Дорогу залило, — пояснил Андрей. — Вода прибывает.
— А-а-а, — протянул Тибаков и с готовностью стал собирать со стола бумаги. Он собрался было сделать начальству отчет: сколько приехало, кого еще нет, сколько зарегистрировано вне плана, сколько мест в резерве, но Андрей махнул рукой:
— Потом, Валера, все потом…

Ты же, сюжет, освобождаешь душу человеческую,
душу Марии или Фанни, от пут материальных интересов и привычек;
ты открываешь отдушину для имманентных возможностей;
ты предоставляешь то, чего жизнь по какой-то досадной
возможности не сочла нужным дать.
Карел Чапек, Последний эпос, или Роман для прислуги

Непожилая еще женщина — дежурный администратор, которая сидела за своей конторкой и одним глазом неодобрительно косилась на телевизор, а другим продолжала читать «мягкий» роман из серии «Очарование» (маленький презент от оргкомитета в качестве превентивного подхалимажа), заметив начавшиеся сборы новых гостей, тоже снялась со своего боевого насеста и приглушила общий свет; потом накинула на плечи кофту и, запахнувшись, тоже вышла на крылечко и с минуту смотрела на почти перекрытую водой дорогу, которую сменила лунная «дорожка к счастью».
«Паша, пожалуй, не успеет до наводнения, — подумала она с привычной грустной ревностью про своего ветреного и непутевого сожителя, завхоза и по совместительству местный Казанова. И грустно вздохнула:  Опять у этой своей мымры в «Воднике» на все три дня пьянствовать останется… Специально ведь, кобель, под наводнение поехал… И чего только я с ним связалась? Знала ведь… И моложе он… А какие люди сватались…» Зябко кутаясь в кофту, хотя холодно-то вовсе не было, она принялась вспоминать, какие к ней люди сватались, а сама продолжала смотреть на берег вдоль лунной дорожки, и по какой-то неведомой связи с зыбким серебром «дорожки к счастью» вдруг вспомнила другое молодое лицо, от чего глаза ее повлажнели… Ей даже показалось, что она видит отблески фар между деревьями на подъезде к насыпи. Торопливо отерев глаза, и отгоняя невольное воспоминание, женщина поморгала и, приглядевшись повнимательнее, убедилась, что ей действительно просто показалось…
Когда она вернулась в холл, ни Легостаева, ни дежурного Тибакова там уже не было. Лишь продолжавший работать телевизор выдал ей в лицо энергичную автоматную очередь и гнусавым, аденоидным голосом «добермана пинчера» объявил: «Пабуло, гдязный козел. Я оттдахаю тебя твоей собственной заддицей, срань господдя!» («Так ему и надо!» — зло подумала женщина.), «Болл шит!» — прохрипел в ответ «Пабуло» и выдал в экран очередную длинную очередь, сквозь которую гнусавый «доберман» запоздало сообщил, что это переводится, как «Балчи, погадая водючка, пока я де искупал твои яйца в собственном дедьме, чедномазый диггер». Женщина раздраженно переключила каналы, но легче ей от этого ни стало, скорее наоборот — хуже.
Здесь страстно стонали, тяжко дышали, иногда — вскрикивали и чмокали или даже чавкали, не поймешь; двое трое или гораздо больше голых людей переплетались и возились во вспыхивающем разными цветами мраке. Смотреть и слушать это было одинаково противно, насколько это выглядело неестественно — словно на снятый с большим увеличением клубок роящихся в какой-то клоаке бледных змей наложили звук взбегающей из последних сил на крышу небоскреба и одновременно сосущей растаявшее мороженное толпы астматиков, страдающих к тому же приступами истерии.
Дежурная поспешно переключила еще, и на ярчайшем до белизны голубом экране появилось лохматое, в обрамление толстых косиц лицо африканской национальности и с ходу принялось то ли что-то ей, простой русской женщине, внушать на ломаном английском языке, то ли что-то от нее настойчиво требовать, просто-таки доматываться до нее, едва не вылезая вислыми губами за рамку экрана, что-то однотонно и ритмично бухтя под однотонно и ритмично бухающую музыку, усиленно помогая себе растопыренными пальцами, будто базаривающая на распальцовке братва где-нибудь в «Эр-Руле».
Администраторша брезгливо сморщилась и выключила телевизор вовсе.
В наступившей, приятной до тихого звона в ушах, тишине, она достала из-за своей конторки электрический чайник с отсутствующим шнуром и тихо побрела за кипяточком в служебный коридор, к титану.
…А на опустевшей конторке, уткнувшись лицами в потертое полированное дерево, остались дожидаться ее некий виконт с пылким пронзительным взглядом из-под орлиного разлета бровей, с сильными нежными руками умелого любовника и изящной формы настоящего греческого бога ногами и ягодицами, собирающийся осчастливить своей пламенной страстью очередную свою возлюбленную, «томящуюся нежно» первой и невинной пока еще любовью маркизу, ожидающую неземного наслаждения в купе с дикой африканской страстью под сенью шелкового балдахина... Герой и героиня были изображены во всей красе на мягкой обложке дарованного «Очарования»... А где-то между страниц, используемая в качестве закладки покоилась выцветшая, в отличие от «очаровательной» обложки, даже не глянцевая, а простая открытка с аляповатыми цветочками и вензелем: «С днем рождения!» на лицевой стороне и беглой надписью на обратной: «Родная! Поздравляю тебя с днем рождения! Желаю тебе цыганского счастья, сибирского долголетия и кавказского долголетия! Целую и обнимаю, твой Палик». И еще: «Ты не волнуйся, что долго не писал. Некогда. У меня все хорошо, скоро в Союз. Приеду все расскажу. Как там Ленка? Почему не пишет? Привет всем! Еще раз целую!» Штемпель на марке поблек до неразборчивости и местами расплылся…

Вопрос: Продолжать?

1. Угу		8	(72.73%)
2. Нет		3	(27.27%)
Всего:		11

@темы: Реквием, мое и наше

---

из этой подборки jaerraeth.livejournal.com/523354.html

@темы: пейзажи

---

При компоновке текста в ворд, а еще потом и на дайри происходят какие-то странные вещи: то вдруг шрифты меняются, то расстояния между строками, про спонтанно возникающие неизвестные символы я ваще помалкиваю. Да еще очепятки и любимые соавтором варваризмы, архаизмы и неологизмы, в том числе собственного изобретения - в результате делаю любимое МТА предупреждение: текст невычитан! и как я буду это вычитывать - уже заранее волосы дыбом стоят от ужаса.


Для обзора Звягин выбрал просторную площадку ведущей на второй этаж лестницы; отсюда было все хорошо видно и в общем-то никто не мешал.
В фойе было куда многолюднее, чем перед обедом. Кажется только что прибыла новая партия: сквозь стекло, как за витриной был виден тот самый автобус, на котором бежал Ковалев. Из него ещё вытекала плотная масса любителей фантастики. И их опять было больше, чем мог вместить обыкновенный ЛАЗ. Да плюс баулы, сумки, какие-то пачки и прочий весьма экзотический багаж.
Лев Борисович как-то по другому представлял себе любителей литературы. Даже такой экзотической, как фантастика.
Многие были вооружены. Мечами. На глазах Звягина из автобуса выволокли целую охапку свалили на асфальт, и, расхватав, тут же принялись неуклюже, но азартно фехтовать. Так что в фойе входили не просто обыкновенные, хотя и странно одетые люди, а вооруженные мечами то ли рыцари, то ли богатыри. Если не по фигуре, то по внешнему виду. В плащах, шлемах и сапогах. Один был в самом настоящем рыцарском обращении в самодельной кольчуге из шайб-гроверов, бедняга, ему было наверное жарко, но неудобства с лихвой компенсировалось бурей восторга, которое вызвало его появление. Впрочем, находились и такие, кто поглядывал на ряженых с неодобрением – скорее, впрочем, шутливого толка, чем недоброжелательно.
А в самом фойе стояло самое настоящее вавилонское столпотворение. Встречающие, приезжающие, просто праздношатающиеся образовывали потоки, водовороты, гольфстримы, двигаясь в самых неожиданных направлениях. Над этими живыми массами питательного бульона висел ровный океанический гул, какой бывает во время предбурья, с редкими приливными волнами и пробивающимися сквозь общий шум вскриками чаек и буревестников. С берегов-коридоров и из-за защитных загородей на все это буйство и кипение странной жизни как птицы «глупые п-и-нгвины» со скалистых берегов неодобрительно поглядывали представители местной администрации.
Это вокзал, какой-то, подумал. Лев Борисович. Впервые в душе его зародилось сомнение: а не зря ли он не последовал совету Ковалева.
Какое там двести! Их тут было не меньше полутысячи. И ведь это были ещё не все: кто-то уже находился в номерах (с первого рейса автобуса прошло никак не меньше часа), кто-то обедал, да наверняка не все прибыли…

Человеческая масса внизу шевелилась, пополняясь из двери, на которой стоял недавно подъехавший автобус, концентрируясь у столов под фикусом, где к молодым людям в галстуках присоединились еще несколько человек, по всей видимости, помощников кооптированных джинсовой бородой Легостаевым.
То и дело в этой организованной по неведомым Льву Борисовичу правилам, народа замечались какие-то явно не принадлежащие к ней личности с шахматными досками, удочками, и иными атрибутами привычного отдыха. Это были простые отдыхающие – некоторых Лев Борисович узнавал – пробивающихся на волю, в пампасы. Выглядели они потерянно, затравленно озираясь, а когда к ним по ошибке обращались, шарахались от любителей изящной словесности как черт от ладана, без малого что не открещиваясь.
Заметно было, что все всех здесь знали, виделись не в первый да и не во второй раз: здоровались бурно, активно и по-приятельски, не с одним-двумя, а с целыми компаниями. Таких, чтобы стояли особняком, были единицы. Прослеживалось определенное расслоение. Не явно, но если приглядеться, было заметно, что одетые обычно кучковались отдельно, а «прикинутые» с мечами и кусками доспехов, босые и длинноволосые – отдельно. Они пересекались, общались, но всё равно чувствовалось некоторое отчуждение. Первые посматривали на вторых с превосходством, вторые этого не замечали и вели себя более чем независимо.
«Скучный ты человек, папка, – вздыхала Машка. – Если бы я тебя не знала так хорошо, то ей-богу сочла бы тупым и ограниченным». «Значит я такой и есть, – отвечал Лев Борисович, – Просто ты меня плохо знаешь». Не то чтобы слова дочери его как-то задевали или обижали, но было что-то, что задевало те струны души, которые заведовали совестью, и она пробуждалась, напоминала о себе: «Ага, а я тебе что говорила?! Стареешь, Звягин. Костенеешь, гибкость и терпимость к людям теряешь». Ну и ладно, соглашался Звягин с внутренним своим голосом, все там будем.
Но все же лукавил. Не хотелось стареть и костенеть, поэтому старался он изо всех сил если не уподобляться или примазываться племени более младому, незнакомому, то хотя бы стараться понимать, не отторгать со старческим «не та нынче молодежь, вот в наше время…»
Он и сюда пришел посмотреть на это новое для него. И попробовать понять этих самых странных людей, способных на то, чтобы тащиться в черт те какую даль, через всю страну, несмотря на все препоны из-за новых границ, чтобы… Чтобы что? Поклониться своим кумирам? Пообщаться? Потрепаться с себе подобными? Порассуждать о своей любимой литературе? А ведь это поди не слабое удовольствие. При нынешних тарифах (вот буквально на днях опять было повышение), при том, что проживание здесь стоит не слабо. Звягин сам заплатил десяти процентную льготную путевку, как в старые времена и не отдохнул бы….

На людей смотреть было гораздо интереснее. Я увидел ребят в комбинезонах, ходивших в обнимку, чертыхающихся и оравших немелодичные песни на плохие стихи. То и дело попадались
Какие-то люди, одетые лишь частично… Окружающие относились к ним спокойно, а я смущался до тех пор, пока не вспомнил, что некоторые авторы имеют обыкновение писать что-нибудь вроде «дверь открылась, и на пороге появился стройный мускулистый человек в мохнатой кепке и темных очках»…
…Одетые либо странно, либо скудно…
Попадались и люди нормально одетые, правда, в костюмах странного покроя…
АБС, ПНВС

Усредненный любитель фантастики, так сказать, «фэн по Звягину», не имел определенной фигуры веса и объема. Точнее имел все их градации был он среднего возраста, имел обильную растительность на голове, обладал повышенной подвижностью и говорливостью, что в сочетании с активной жестикуляцией придавало ему суетный вид. Одет он был в основном в спортивно-джинсово и имел процентов на восемьдесят мужские половые признаки.
Впрочем, среди этой аморфной массы Звягин выделил несколько подтипов. Первый, самый бросающийся в глаза, был подвид «ряженых» или «игрунков». Это те самые, в латах и с мечами. И вообще одеты скорее средневеково (как они это понимали), что в сочетании с очками, допустим, выглядело еще более экзотически. Особенностью их был язык.
Троица таких «типичных» представителей расположилась неподалеку и курила. Высокий парень весь в черном и при мече, еще более высокий и тощий в кольчуге при двух мечах и шлеме. Их подруга сочная длинноволосая и длинноносая девушка то и дело поправляла сползающую с плеча почти прозрачную, держащуюся, кажется, на одной бронзовой (с виду) застежке близоруко щурилась и в пылу беседы рассеянно стряхивала пепел в шлем всего друга. При этом она активно принимала участие в бурной дискуссии, смысла которой понять постороннему было нелегко. Они словно говорили на каком-то своем языке: слова вроде бы знакомые, но смысл… Ясно было, что обсуждалось поведение «на игрушке» некоего эльфа, который во время этой самой «игрушки» вел себя каким-то не совсем подобающим образом: «положил на мастеров», «примкнул к серым» и по пьяни «надавал Арагорну по сопатке», так что «если бы не Саурон»…
Понять было мудрено, тем более, что длинноносая Тика, так называли ее приятели, отвлекала на себя внимание своим нарядом; вернее тем, чего под этим нарядом не было. Так что Лев Борисович предпочел от греха подальше вернуться к созерцанию клубящейся внизу толпы.
Второй по численности была категория наиболее приближенная к в типу обычных, нормально выглядящих людей. Ничего особенного, среднестатистический интеллигент, который, не будь такой плотной концентрации, не выделился бы из толпы. Этот был более опрятен, менее мохнат, часто в очках и одет почти нормально; зачастую с какими-то бумажками или книжками в руках. Эти разговаривали между собой и с остальными прочими более или менее спокойно, без экспрессии. Их женская составляющая была менее малочисленна и не так экстравагантно одета, хотя попадались крайности типа «синего чулка» или ведущей «Слабого звена», ведущие себя, впрочем, довольно свободно. Отчетливо выделялись новички: они более слушали, смотрели и вели себя скромнее.
Остальная, неопределенная часть, имела именно неопределенный вид, который Лев Борисович определил для себя как «джинсово-спортивный» или, если угодно, «хипповатый в меру» – откровенных экстемалов: металлистов, панков или кожаных байкеров среди них практически не наблюдалось.
Впрочем, все это было видимостью.
Точно так же как по внешнему виду трудно было определить «социальный статус» человека этого странного сообщества. Лев Борисович, например видел, как в одной группе вполне сочетались все четыре подвида, причем вполне интеллигентного вида ребята с явным уважением слушали затянутого в двуцветное шутовское трико молодого парня с не менее интеллигентным лицом.

Однако не успел Лев Борисович прикинуть соотношение гладковыбритых к усатым и бородатым (получалось что-то вроде один к трем в пользу имеющих на лице вторичные половые признаки) и отметить неявное преобладание худосочных и не очень симпатичных девиц к кем кого, на его субъективный взгляд, можно было считать красивыми, как неожиданно над общим гулом толпы взметнулся зычный веселый голос:
– Внимание господа! – и все стихло.
– Господа писатели-фантасты! – радостно и торжественно провозгласил невзрачный с виду интеллигентик с узким лицом. – Для встречи с классиком стройсь!
Несколько человек разномастного и разнокалиберного народу вычленилось из толпы и скоренько организовали на раскрывшемся вдруг пятачке у входа, откуда взывал невзрачный, нечто похожее на построение «в шеренгу по одному» и замерли ожидая. А невзрачный, подровняв шеренгу господ писателей, шагнул к стеклянной двери и распахнул ее настежь перед готовящемуся сделать это собственноручно невысоким пожилым человеком. Так адъютант перед генералом распахивает дверцу «чайки» или «ЗИМа» перед генералом; для полного соответствия не хватало только красной ковровой дорожки.
Генерал от фантастики был грузен, несколько сутул, с рубленным лицом (рубленными бывают котлеты), с бледным едва заметным пушком на крупной лысой голове. Одет классик был не по сезону – в старомодное распахнутое пальто. По-старчески опираясь на тяжелую трость вошел он и чуть удивленно осмотрелся. На его лице появилось немного смущенная, но благосклонная улыбка. Видно он не был готов к столь торжественной встречи. А невзрачный, едва пожилой шагнул на воображаемую дорожку, провозгласил с прорезавшимися сержантскими интонациями (Лев Борисович даже поежился вспомнились времена службы в «Войсках Дяди Васи»).
– Господа писатели на классиков жанра равняйсь! Смирна!
Господа писатели выпятили груди, брюшки и бороды, что у кого было, и попытались в силу меры возможностей изобразить равнение на классиков.
А тот на кого изобразили, оглядел нестроевой строй и повернул голову к сияющему как начищенный сапог невзрачному:
– Ну что вы, Слава, мы же не на плацу. Вольно.
Строй моментально рассыпался. Господа писатели окружили пожилого классика, так что его сразу перестало быть видно, только доносилось сквозь нарастающей по новой шум толпы:
– Как доехали, Сергей Александрович? Вот сюда, Сергей Александрович… Позвольте я уж сам, Сергей Александрович…
И вот уже генерала-классика с величайшим почтением влекут сквозь почтительно и уважительно расступившуюся и притихшую толпу к регистрационному фикусу, где уже ожидают, и пододвигают ему стульчик, и регистратор, привстав от почтительности, что-то выспрашивает у Сергея Александровича, ищется в бумажках и с огромным пиететом, едва ли не на красной бархатной подушечке преподносят ключи от номера, которые тут же перехватывает кто-то из равнявшихся, и, придерживая под локоток и кружась вокруг, господа писатели и иные сопровождающие лица отводят Сергея Александровича у лифту, уже предупредительно вызванному и гостеприимно распахнувшему двери, в которые едва не на руках и вносят…
Надо же. Вот это я понимаю, встреча, уважительно подумал Лев Борисович, покопавшись в памяти он попробовал вспомнить. Снегов, Сергей Снегов, Сергей Александрович Снегов… Может Машка что говорили? Классик все-таки… Но кроме Александра Беляева и Александра же Грина из классиков имеющих отношение к фантастике на ум никто не шел. Ну и ладно, надо будет хотя бы запомнить. Он представил себе, как вернется домой и скажет эдак небрежно: «Слышь, доча, ты Сергея Снегова читала? Хорошо, говоришь, пишет? Классик? Ну так я этого классика недавно в «Динаме» видел…» И неплохо бы при этом кинуть книжку на стол: «На вот, автограф для тебя взял»…
Неплохо бы. Только чего-чего, а автографов Лев Борисович брать не умел. Не доводилось. Разве что у своих подопечных в протоколах дознания. Но это другое, хотя уговаривать доводилось.
Надо бы подразузнать, как это тут делается.
Лев Борисович огляделся, прикидывая, к кому тут по этому вопросу обратиться. И тут же снова увидел своего шустрого воришку.

За спиной Попова кто-то сказал «ох ты»,
и что-то с шумом повалилось в траву…
― Это Борис Фокин, ― сказал Комов,
не оборачиваясь. ― Самопадающий археолог.
― Если такая жуткая трава, ― сказал Борис Фокин поднимаясь.
У него были рыжие усики, засыпанный веснушками нос и
Белый пенопластовый шлем, сибтый набекрень.
Он вытер оштаны измазаные зеленью ладони и представился:
― Фокин. Следопыт-археолог.
― Добро пожаловать, Фокин, ― сказал Рю.
АБС, ПХХIIВ*

Тот стоял буквально у него за спиной и опять сосредоточенно шарил по карманам. Точно и не уходил никуда. Видимо почувствовав на себе взгляд, воришка заулыбался смущенно и произнес извиняющимся тоном:
– Бога ради, простите. Увидел Сашу Диденко и автоматически… Мне у него «Мэд лэб» забрать надо было пока кто не перехватил.
– Мэд лэб? – улыбнулся Лев Борисович для завязки беседы.
– Да, это фэнзин свежий. Володька Шелухин в Николаеве начал издавать, – радостно пояснил суетливый и потряс в воздухе какой-то кипой невзрачных сброшюрованных листов. – Вещь редкостная, расхватают мяукнуть не успеешь!.. Да куда ж я ее задевал!
Лев Борисович улыбнулся. На ловца и зверь бежит.
– Да вы не ищите, – сказал он. – Бог с ней, с зажигалкой. Там и газу-то было…
– Нет, нет, нет, – запротестовал суетливый воришка, продолжая самообыскиваться. – Неудобно как-то… Ага! Вот она, голубушка! Нашлась!
Он радостно протянул Льву Борисовичу зажигалку. Зажигалка была пьезо.
– Это не мое, – отверг подношение Лев Борисович. – Моя зеленькая такая была, прозрачная.
– Пр-р-роклятье! – взрычал суетливый и вновь захлопал себя по торсу.
– Да бог с ней, говорю же! – махнул рукой Лев Борисович. – Я же говорю: в ней газу-то было на два прикура.
– Нет, нет, нет, – по прежнему настаивал тот. От ударов из его карманов уже вылетали какие-то ручки, карандаши и прочая канцелярщина. Что самое интересное, ничего не падало на пол. а оставалось висеть на веревочках. Как казенные ручки на почте.
– Да не мучтьесь вы, – произнес Лев Борисович, которого суетливый своей суетливостью начал раздражать. – Потом найдете, отдадите. Вы же не сегодня уезжаете, верно? – закинул он удочку.
– Что вы, только приехал! – заглотил наживку суетливый похититель зажигалок.
– Ну вот, – повел удилищем Лев Борисович. – Я тоже пока уезжать не собираюсь. Давайте я прикурю от вашей пьезо.
– У меня не пьезо, у меня «крикет»… – поправил суетливый и тупо уставился на раскрытую ладонь. – Йё… А это чьё? – Его лицо началось наливаться кровью так, что Лев Борисович даже напугался, но усатый воришка не собирался падать в обморок. Покраснев до кончиков ушей, он зашипел, непонятно зачертыхался и снова забился в поисковых судорогах.
– Может быть вашего Саши Диденко? – предположил Лев Борисович.
Оказалось, что нет, оказалось, что Саша Диденко не курит. Оказалось, правда, не сразу, а только когда суетливый восстановил относительный порядок в недрах своей макси-карманной мини-жилетки, а Лев Борисович, чтобы не сорвалось, просто стрельнул огоньку – это оказались элементарные спички – у смутительной Тики, прикурил сам и дал прикурить все еще красному от смущения усатому.
Когда все образовалось, оказалось также, что пойманную Львом Борисовичем рыбку зовут Борисом Фокиным, а породы он как раз из той, которая Звягину требовалась – из фэнов.
Фэнами, так объяснил Фокин, называли себя любители изящной словесности. Точнее одной из ее разновидностей – фантастики.

БОРИС ФОКИН И ЕГО РОЛЬ В МИРОВОМ ФЭН-ДВИЖЕНИИ

Поют он и, как это у них водится, на своем родном
латиноамериканском языке. Поют самозабвенно, иногда заходятся.
Конферансье Опломбов о
трио «Лос-Самомучас»,
«Необыкновенный концерт» театра Образцова

Если верить новому знакомому, то улов Льва Борисовича оказался удачным.
Фокин охотно рассказывал о «фэнах», «фэндоме» и о себе в фэндоме. Знал он об этом кажется действительно много. По его словам выходило, что сам он в фэндоме больше десяти лет. Побывал на доброй дюжине «конов» и принадлежал чуть ли не к самому элитному внутреннему объединению фэндома – к некоей Международной Группе По Изучению Творчества Братьев как-то-там-ских «Людены». Каких именно братьев, Лев Борисович не расслышал, а перебивать вдохновенно токующего Фокина не хотелось. В группу эту, не без прилива ложной скромности сообщил Фокин, входила чуть ли не вся элита фэндома: писатели такие-то, критики такие-то, просто уважаемые люди, например такой-то и сякой-то… ну и он, Борис Фокин. Причем он в отличие от многих прочих, с самого, знаете ли, основания входил, у истоков, можно сказать стоял.
Ишь ты, внутренне усмехнулся Лев Борисович, косясь на вдохновенного повествователя, прямо не Борис Фокин, а Васиссуалий Лоханкин, «Борис Фокин и его роль в мировом… этом, как его… фэндоме». Однако фэндом этот он, видимо, действительно знает и, скорее не врет, а просто преувеличивает.
Направляемый умелой рукой поднаторевшего в таких делах капитана милиции и зама начальника убойного отдела Льва Борисовича Звягина, Борис Вассисуальевич Фокин-Лоханкин от перечисления своих заслуг перешел к вопросам более интересующим Льва Борисовича. Точнее, Марию Борисовну Звягину, для которой папа решил немного подразузнать. И минут через двадцать и две выкуренные сигареты, выплаченные Львом Борисовичем в качестве гонорара, ему было чем блеснуть перед дочерью.
Так он узнал, что фэндом в бывшем СССР существует где-то с начала шестидесятых годов, со времен первой еще оттепели, когда сначала спонтанно, потом при библиотеках и прочих «домах детского творчества» стали образовываться Клубы любителей фантастики. Варились в собственном соку: обсуждали прочитанное, обменивались книжками, сами пробовали пописывать. Потом начали завязывать связи, переписку и прочие межклубные связи-обмены. В чем им одно время весьма активно помогал аж ЦК ВЛКСМ. (про то, как Боря на первом съезде раздавал левые «листовки с адресами)
Как же, все же шло с благословения райкомов и обкомов этого самого ВЛКСМ. Только вот не такой народ эти самые фэны, не захотели они ходить строем и петь осанну «рулевому». Вернее вроде бы и ходили и пели, а втихую занимались чуть ли не диссидентщиной: переводили то, что переводить по высокому мнению не следовало, читали и распространяли то, что по мнению столь же высокому печатать официально и читать массово тоже не было дозволено. Все тихонько, все между собой, хотя бывало и помогали им в этом сами профессионалы… Но и на старуху бывает проруха и переведенное и распространяемое изымалось, а переводчики и распространители (если выявлялись) наказывались.
Тогда по принципу «я тебя породил, я тебя и убью», курирующие органы попытались тихо прихлопнуть свое порождение за антисоветчину, в частности за самопальные переводы западной фантастики и вообще самиздат.
А поскольку портить лицо «смене партии» перед нашим тогдашним рулевым не хотелось (да и кому хочется получать по шапке за свою инициативу?), то решили сначала провести точечные удары ― избавиться от самых шустрых и сомнительных. Убрали кое-кого, кое-какие клубы позакрывали, а когда кампания поутихла, те же клубы под другими названиями, но почти в тех же составах начали возрождаться под новыми «крышами» Общества Книголюбов. Наладились потихоньку порушенные связи и, учитывая предыдущий опыт, снова, неугомонные, взялись за старое. И на верхах возникла другая идея: коль не удалось задавить совсем (все же не те уже были времена, начало перестройки-гласности) то надобно недобитков хотя бы приручить: упорядочить, построить в ряды, возглавить своими людьми ― а там окончательно придушить чисто административным ресурсом: циркулярами и инструкциями. Чем было и занялись под видом культурно массовой работы. И все бы хорошо, только хотели как лучше, а получилось как всегда. Недооценили фэнов.
Уже на учредительном собрании под эгидой самого главного молодежного журнала курируемого с самого верху, кое-кто из бывших активистов разогнанных КЛФ начал раздавать «адреса и явки» изъятых из оборота переводчиков и распространителей. А умные люди в одном умном журнале который и до того не сильно диссидентствовал, занимаясь настоящим делом: собирал людей через журнал и лично, связывал их между собой. Так вот эти умные люди под шумок пробили приз лучшему писателю фантасту, официальный, через союз писателей, через ЦК… И под это дело и организованы были первые очные встречи любителей фантастики, что привело к таким последствиям, о которых в верхах и подумать не могли.
Конечно, некоторых удалось построить и возглавить, приручить; некоторых наоборот ― вычислить и исключить.
Прибрали к рукам даже молодых писателей, организовав кормушку под руководством проверенных людей: хочешь издаваться ― изволь соответствовать. Но и тут все шло наперекосяк, потому что внешне соответствуя, некоторые продолжали работать на себя, чему их неявно учили на семинарах типа проверенные учили не столько плясать под чужую дудку, сколько
Но всех не перестреляешь, и получив официальный статут и некоторую свободу воли, некоторые клубы внутри себя и между собой стали творить такое, что обычно происходит, когда у семи нянек дитя без глазу, то решили все, пора. И издали уже совсем грозное постановление на самом что ни есть верху.
Да на беду не успели – грянула перестройка с гласностью. Тут уж стало не до клубов, быть самому бы живу. Тот же автор грозного постановления быстро сообразив, что к чему записался в «отцы перестройки», те что помельче в «детей Арбата». Ну а про клубы и говорить нечего.

Вопрос: Продолжать?

1. Угу		5	(62.5%)
2. Нет		3	(37.5%)
Всего:		8

@темы: Реквием, мое и наше

---

Оригинал взят у в Изба-читальня.

Книжный магазин в Китае это такое место, где не только можно купить книги, а ещё и не покупая их почитать. Причём не стесняясь так почитать. Китайцы приходят в магазин, берут книгу, садятся на пол и читают. И никого это не смущает: ни самих продавцов, ни покупателей читателей. Не знаю, почему они так делают, но как есть так есть. При этом в больших магазинах "читающих" больше, в маленьких соответственно меньше. Совсем мало "читающих" в специализированных книжных, туда народ просто так не ходит, а приезжает за определённой книгой, я думаю. Купил учебник редкий или книгу о религии и уехал, не будешь же учебник в магазине читать ) Из-за этого почти все книги выпускают в целлофане, оставляя одну-две на полке распакованными. Можно полистать, убедиться, что это то, что тебе надо и купить запакованную. Всё-таки приятнее иметь свеженький экземпляр. Редко, но бывает так, что запакованы все, тогда покупаешь словно наугад, не зная, что внутри. Но хуже, когда остаются только "читанные", порой они выглядят затасканно. Ещё видела, что книги в центре перепоясывают полоской бумаги, и внутрь посмотреть немного можно, оценить бумагу, количество текста, картинки, шрифт и читать такую книгу в магазине нельзя. Мне казалось, что я всё уже знаю и всё видела, до тех пор пока не зашла в книжный на этих выходных.

Толпы, толпы людей ходят, вернее сидят в этом книжном. Я даже не знаю, откуда их столько там. До этого я была в разных книжных, даже в больших городах, но такого я не видела. То ли я приходила не в то время, то ли не в тот день недели, то ли город попадался не таким "читающим", но всё было более-менее нормально, в рамках китайского. Этот книжный в Шеньчжэне и пришла я туда в воскресенье, часов в 5 вечера. Почему они пропустили ужин, что непростительно дл китайца, я не знаю. Но пропустили это точно, потому что они все сидели в книжном!








Первый этаж был совсем ужасен: не пройти, вот совсем реально не пройти по проходам. А ещё дети, китайские дети, которым можно орать, кричать, играть, свистеть в свистульку, играть на полном звуке в игрушку и так далее. Оттуда я сбежала сразу, невозможно находиться в таком шуме. Осталось непонятным, есть ли в Китае бибилиотеки и почему не ходят туда, если есть. То есть раньше я думала, что уж дети-то в книжном точно временно, например, родители пришли выбрать книгу и пока они выбирают, дети развлекаются как могут. Я даже готова принять, что родители их садят (на пол), дают книжку в руки, а сами у другой полки что-то выбирают. Но здесь же явно изба-читальня, сюда пришли почитать, в том числе и дети. Вот почему так?!





Во взрослом отделе на втором этаже хоть не так шумно. Но очень неудобно, китайцы сидят, как им удобно, удобно им почему-то сидеть в проходе. Если надо найти книгу, приходится через них переступать, протискиваться, толкаться. И вот спрашивается, почему мне надо тратить свои нервы и силы чтобы через них пройти. Но попробуй им что-нибудь скажи: никто не подвинится, не пропустит и нет такого понятия, что свои сидением на пути они мешают другим. Я сел, а вокруг меня хоть трава не расти. В общем сначала я ходила и смотрела, но потом, когда решила попробовать найти книги, я про себя ругалась матом.

В магазине электронная система поиска книг и совсем мало работников. Есть несколько кассиров, на каждом входе-выходе (их несколько, точно больше трёх) стоит охранник и на весь огромный зал ещё пару человек, занятых в основном привозом новых книг. Книги все ищут самостоятельно по компьютеру. Есть information station, выглядят вот так. Они пронумерованы, я видела information station 9, так что их достаточно много. Иногда к ним очереди, а иногда вообще никого нет.

Вводишь название книги, и компьютер показывает, есть ли она и где находиться. Синим цветом выделен код стеллажа. На фото код полностью показан в нижнем правом углу, 14010089. Поначалу я увидела код, например 1401 что-то там дальше и пошла искать, но не всё так просто. Стеллажей с книгами много, так много что по первым цифрам и не найдёшь ничего. Пришлось вернуться и вводить название книги ещё раз. Вводить можно и примерное название: культура или английские книги, потом уже на стеллаже сам разберёшься, что надо.

На стеллажах есть таблички с указанием, в какую сторону что искать, номера расположены по кругу, по возрастающей. Всё в принципе понятно, надо только запомнить номер,причём весь номер целиком. В одном месте таблички находятся не сбоку, а рядом с книгами, и когда книги наклоняются, они заслоняют собой таблички. Сначала впадаешь в ступор, потом видишь, где табличка.

И ещё есть карта, показывает, в какой части зала искать. Квадратик, обозначающий нужную зону, мигает и светит, если нажать на карту. В системе есть еще данные про цену книги, дате выпуска, количестве томов и, вероятно ещё куча информации. Оказалось, что книга 14010089 (она просто наугад взята как первая в поиске) находится вообще не в этом зале. Через дорогу есть отдельный зал, южный (а это был северный), там и была нужная книга.

От усталости и скорее от шума и постоянного преодоления препятствий в виде ног, спин, рюкзаков китайцев у меня включилось полное непонимание вообще всего и я долго не могла найти этот зал 1401. Надо было выйти на улицу, перейти через дорогу и зайти в другое здание. Я так и поступала, только оказалось, что не на ту сторону выходила ( И впечатления в понедельник утром, наверное, были бы лучше. А так магазин прекрасный, но нахождение в нём это какой-то бег с препятствиями, особенно если ты не за одной книгой пришёл, а за несколькими, в разных отделах. Зато в следующий раз разбираться будет проще.

@темы: рай библиомана

---

Лев Борисович тем временем открыл дверь своего сиротского номера, снял ботинки, повесил куртку, обулся по домашнему и помыл руки. Посмотрев на себя в зеркало он остался вполне доволен своим внешним видом. Свежий воздух явно шел ему на пользу – за эти три дня он даже подрумянился. Как тут не вспомнить бессмертную фразу начальника пионерлагеря товарища Дынина: «Вот у первого отряда прирост: что не день, то сто грамм. А то и сто пятьдесят!» Именно! – решил Лев Борисович и направился к двери. Вспомнив о сигаретах, переложил пачку из куртки в карман рубашки и вышел.
Запирая дверь, Лев Борисович ощутил рядом с собой чье-то присутствие и оглянулся. В некотором отдалении стоял человек и печально склонив голову разглядывал Льва Борисовича Лев Борисович на всякий случай кивнул.
– Добрый день, – печально ответил тот. – Скажите, пожалуйста, как пройти в столовую.
Лев Борисович понимающе кивнул. Из новеньких.
– Я туда иду, – сказал Лев Борисович.
Печальный человек печально покивал, но с места не сдвинулся.
Лев Борисович пожал плечами и пошел по коридору. Оглянувшись у выхода на площадку, он увидел, что печальный двигается следом.
В фойе было по прежнему шумно, хотя под фикусом никто не топтался. Осажденные, сложив документацию в аккуратную стопочку, отдыхали отбив первый натиск, они пили пиво и в ожидании новой волны тренировались на компьютере.
По телевизору передавали рекламу, которую никто не смотрел.
Возле дверей в столовую тоже были перемены. В дверях стояли двое серьезных ребят с бейджами. Едва Лев Борисович поравнялся с ними, как один, глянув ему на грудь, попытался заступить дорогу. Лев Борисович нахмурился и посмотрел себе на грудь. Там было все нормально. Или по поводу сборища литераторов теперь в столовую следовало входить в галстуках? Как раньше в ресторан…
– В чем дело?
– А, вы не из наших, – улыбнулся молодой человек и отступил. – Простите, можете проходить.
Проходя мимо, Лев Борисович увидел на бейджике надпись «секьюрити» и понял, что кое-что тут все же налажено.
– А ваш бейдж? – услышал он за спиной.
Оглянувшись, Лев Борисович увидел, как печальный торопливо шарит по карманам.
– Да, да, да…
Его столик был уже накрыт и пуст. За другими было непривычно много народа.
Печальный миновал и шел между столами, приветствуя обедающих. Он даже стал несколько оживленнее и теперь неуверенно улыбался. У каждого столика он останавливался, и выполнял одну и ту же однообразную церемонию рукопожатия. Некоторые, правда, ограничивались легкими поклонами, или просто отмахивались ручкой.
Отведенная литераторам часть зала была заполнена едва на четверть. Этой четверти было достаточно, чтобы понять, что за публика прибывает.
Становилось ясно, что тихих интеллигентных бесед и умных разговоров не будет.


СВАТОВСТВО ЗАВГАРА

Наконец мы получили из рук администратора ключи, и я поинтересовалась, где, собственно, находится этот самый коттедж номер шесть
Администратор указала на заднюю дверь
 Выйдете на задний двор и пойдете по правой аллейке.
Мы поблагодарили и вышли через служебного вида дверь и низкое, в три ступеньки, но очень широкое крыльцо на заднюю площадку. Около крыльца под стеной корпуса стояли в художественном беспорядке три машины два «жигуля» и «москвич». Около одного из «жигулят» суетились двое какой-то фэн — очевидно же, что это был именно фэны, — хотел непременно сняться на фоне машины, а другой с фотоаппаратом в руках чуть поодаль выбирал ракурс. «И чтоб номера, номера было видно!» — твердил первый.
Проходя мимо, мы глянули на номера машин. 25-55 ПНУ, 16-66 ГНУ и 88-88 ЛАЮ. Да, номера были своеобразные, но фэны уделяли внимание только одной машине — той, что была «ПНУ».
 Где-то я этот номер видела,  проговорила я задумчиво.
— Это же ЕГО машина!.. — чуть укоризненно ответил Николай.
 А-а-а... — протянула я значительно чья, собственно, «ЕГО», я не имела понятия, хотя по тону предположить было можно..
Мы двинулись дальше и уже почти вышли на аллею, когда сзади раздалось заливистое «вау-вау-вау-ва». Мы оглянулись фэны изображали из себя не то немую сцену из бесмертной комедии Николая Васильевича, не то скульптурную композицию по мотивам известной картины якобы Ильи Ефимовича «Не ждали», а из корпуса на зов сигнализации летела бдительная коридорная — или этажная — дама в белом переднике.
Возник небольшой скандальчик
— Опять! Вот я вас!.. — кричала дама.
— Да мы... — оправдывались фэны.
 Вау-ва!.. — твердила свое сирена.
— ... Я милицию!..
— Да мы...
 Вау-вау...
— Который раз на дню!..
— Да мы...
Сам ОН на призыв железного коня и крик дамы не появился или отсутствовал, или уже привык. Мы уже прошли метров пятьдесят, когда сирена, взвыв напоследок, примолкла, и под стенами корпуса продолжали препираться голоса, чуть снизившие тон. А перед нами расстилались две асфальтовые дорожки, расходящиеся под прямым углом.
Администратор говорила нам повернуть направо, и мы повернули. Вдоль открывавшейся перед нами аллейки стояли три деревянных домика, на которые были набиты эмалевые таблички с номерами 1, 2 и 3. В перспективе дорожка упиралась в высокий утес. Ни на его склонах, ни на вершине никаких следов коттеджа номер шесть на наблюдалось.
— Опять — с тоской проговорила я.
— Не опять, а снова, — поправил меня Николай. — Спокойствие, только спокойствие. Тут всего две тропинки.
Мы посмотрели на вторую тропинку.
— И все-таки она сказала — направо, — напомнила я.
— Сено-солома, — усмехнулся ой спутник. — Вечно путают.
Мы пошли по левой дорожке и, действительно, нашли коттедж с табличкой «№6». Как ни парадоксально, но на этой дорожке он шел первым и представлял собой небольшой домик, разделенный на две половины с двумя окнами по фасаду, с двумя застекленными верандами и с двумя крылечками в торцах. На одном углу дома была написана буква А, на другом — Б соответственно на тяжелых грушах брелках наших ключей значилось у меня — «К. №6 — А1», у Николая — «К. №6 — Б3».
— Мне сюда — определила я, без труда расшифровав код на своей груше.
Мой спутник кивнул и посмотрел в сторону крыльца Б.
— Тогда забросим веши и быстренько в столовку — предложил он. — Еще успеем пообедать.
Я отказалась
— Я есть не хочу. Лучше просто чаю попью и немного отдохну с дороги.
— Ну пока, — сказал мой спутник, и мы разошлись по своим половинам.
Я взошла на крыльцо. Отомкнув замок, я попала в коридор, куда, кроме входной, выходило еще пять дверей. На ближайшей слева на небольшой пластинке был изображен занятый своим обычным делом символ Брюсселя Мальчик Пис. Понятно.
Далее шла ничем не отмаркированная дверь, потом, в торце коридора — дверь с цифирькой «3» рядом с ней, косяк в косяк, но уже по другой стене, апартамент под номером «2». На последней, пятой двери цифирь тоже отсутствовала  были только дырки от шурупов, и я резонно предположила, что это и есть мой номер первый, тем более, что, заглянув во вторую неотмаркированную дверь, я обнаружила небольшой закуток, где с трудом помещались раковина, небольшой стол под окошком и древняя табуретка, а так же еще одна дверь, на которой была пластинка со стоящей под душем подружкой брюссельского мальчика.
Номер первый был рассчитан на трех жильцов: две кровати в комнатке и застеленная узкая кушетка на веранде. Обе кровати были уже заняты ― на спинках висели какие-то вещи, на полу стояли туфли, в углу за большим креслом лежала дорожная сумка, а рядом на прикроватной тумбочке стопкой были сложены какие-то бумаги. Я полюбопытствовала. Это была люденская литература. Следовательно, одной из моих соседок была, скорее всего, Света Цыбулька, и это меня порадовало.
На второй тумбочке стояла полулитровая банка, а рядом лежал кипятильник.
Я бросила сумку на кушетку, взяла банку и вышла в преддушевой закуток сполоснуть банку и набрать воды. Кипятильник у меня был и свой, но пока я до него докопаюсь — а лежал он где-то на дне моей сумки — чужой кипятильник уже успеет изготовить пол-литра полноценного кипятка, и от него не убудет. Поэтому я без зазрения совести включила чужой в розетку и пошла к себе на веранду разбирать сумку. В полупустой сумке, которую по дороге перетрясло, все давно переместилось, и кипятильник в готовности номер раз лежал сверху, зато баночки с чаем и сахаром, а так же лимон я нашла не сразу. Они обнаружились в свернутом свитере, и там же почему-то обнаружился полиэтиленовый пакетик с мыльницей и зубной щеткой. Я решила, что неплохо было бы вымыть с дороги руки, да и лицо сполоснуть не лишним будет, пошла опять в крохотную кухоньку, включила воду и попыталась намылить руки. Именно попыталась, потому что мыло мылиться не желало  что-то ему в текущей из крана воде не нравилось, и оно только размазывалось, совершенно не давая пены. Я озадаченно поджала нижнюю губу и положила осклизлый кусок в мыльницу ситуация не улучшилась теперь мыло не желало смываться с рук. С горем пополам я кое-как стерла его и, вытираясь по дороге казенным вафельным полотенцем, вернулась в комнату.
Вода уже закипала. Я принесла с веранды баночки с чаем и сахаром, а также свою кружку, потом, вспомнив, что видела на столе в закутке стаканы, сходила за одним, не забыв его прополоснуть в странной воде, и поставила его в кружку, как в подстаканник.
Из этого импровизированного сосуда я и пила чай, перелистывая странички какого-то самопального журнальца.
После второго стакана меня начало беспокоить мое затянувшееся одиночество в конце концов, я не для того сюда приехала, чтобы сидеть в пустой избе, пусть даже за номером шесть, и пить чай. Я посмотрела на часы и глянула в программку. Судя по всему, обед уже закончился, и в главном корпусе кипит, бьет ключом и струится родник бурной фэновской жизни, а я...
Я отложила журналец я зачем-то проверила, выдернута ли у кипятильника вилка из розетки я глянула на себя в зеркало, двумя-тремя быстрыми штрихами поправила боевую раскраску я встала и закрыла дверь с дырками от номера, а потом и всей половины «А». И уверенно зашагала к главному корпусу.
Теперь у крыльца стояли только две машины — «ПНУ» и «ЛАЮ», а москвич-«ГНУ» куда-то бесследно исчез. Я поднялась на крыльцо и вошла в фойе. Здесь и в самом деле было очень оживленно со станции пришла очередная порция прибывших своим ходом, а перед парадным подъездом стоял опустевший автобус от оргкомитета, — и все эти люди разом регистрировались, таскали туда-сюда багаж, толкались, гомонили, обнимались с ранее прибывшими, переговаривались через все фойе, вызывая явное неодобрение и нарастающий ужас у сидевших за конторкой администраторов.
Я стала высматривать знакомых. Правда, в лицо я знала очень немногих, но здесь, кажется, были абсолютно все, кто осчастливил своим посещением сей некогда тихий уголок, так что шанс был велик...
Пока я размышляла, есть ли смысл стоять здесь, ожидая, пока мимо пройдет кто-то из знакомых, или же следует идти в народ разыскивать их активным методом — сначала в направлении столовой и актового зала, потом по коридорам главного корпуса, — от парадной двери, пройдя сквозь толпу тараном, прямо на меня набежал некто в очках и аккуратной джинсовой троечке, волочащий за собой на колесиках нагруженную сумкой тележку. По всему пути своего следования он был бурно встречаем дружными и бурными приветствиями практически всех без исключения присутствующих мне же, впрочем, он был не знаком. Он, разумеется, тоже не знал меня, но, едва затормозив рядом со мной свой гроб на колесиках, обладающий, судя по всему, невероятной инерцией, незнакомец блеснул очками и с ходу принялся знакомиться.

Ищу девушку для удочерения. Назову Сан-Марина. Стрелецкую не предлагать.
Фэнзин «Страж-птица»

Самомнением он обладал неимоверным, потому что при этом пребывал в глубочайшем убеждении, что раз его тут знают все, то имени своего называть не обязательно моим, впрочем, он тоже не очень интересовался, обращаясь на «вы» с приятным пришепетыванием. Это было забавным, и я включилась в игру, тоже не настаивая на всех формальностях и выжидая, что будет дальше.
Дальше он открыл свою большую сумку и начал щедро одаривать меня тонкими книжками в мягких обложках*. Я не знала, как реагировать на столь напористое и очень своеобразное ухаживание, поэтому просто пожимала плечами, слегка удивленно улыбалась и сдержанно благодарила. Я хотела песен ― их у него было хоть отбавляй.
― Погодите, это еще не все, ― удерживая меня от малейших попыток сопротивления этот темпераментный и всем вокруг известный даритель, и на свет божий из необъятного чрева его баула появлялись все новые и новые презенты, от которых мне, несчастной, некуда было уже деваться.
Я начала опасаться, что после такой бурной прелюдии наше знакомство, сдобренное обильными дарами, перейдет в еще более активную фазу и примет не вполне желательный для меня оборот инстинкт самосохранения настоятельно советовал мне сделать финт в сторону и ретироваться под любым удобным предлогом.
Предлог не преминул образоваться в лице пробегающего мимо Легостаева, одного из немногих, кого я знала, и кто знал меня. Увидев меня в затруднительной ситуации, он, не забыв приветливо познакомиться со всеми, моментально оказался рядом и бросив спасительное: «о! А я тебя искал!», ненавязчиво оттер нового знакомца к группе молодых людей, которые тотчас завладели его вниманием, бурно приветствуя его как доброго старого друга. Тот на какую-то минуту отвлекся, пожимая руки и хлопая по плечам, а когда собрался было продолжить прерванное вмешательством знакомство, я была уже вне поля его досягаемости и, мягко увлекаемая Легостаевым, удалялась ещё дальше в неведомые дебри гостиничных коридоров. Как оказалось навстречу новому приключению.
― Спасибо, Андрей, ― искренне поблагодарила я. ― Ты как нельзя кстати.
― Да не за что, ― благодушно отозвался Легостаев. ― Я и вправду тебя искал. Хочешь, отведу тебя к писателям? Познакомишься... ― словно издали доносился до меня голос Андрея. ― Тебе, как начинающему автору, будет очень полезно...
― Кто это был — спросила я, перебивая и почти задыхаясь он непривычного темпа. Было похоже, что я попала из огня да в полымя.
― Боря ― спросил Андрей, не сбавляя шага.
― Да, кто это
От удивления Андрей даже остановился, и я с облегчением перевела дух. Похоже, Легостаев был насмерть поражен тем обстоятельством, что кто-то может не знать Борю.
 Это же Завгар, — сказал он.
Прозвучало это точно также, как знаменитое «Это же товарищ Сухов» ― так же сдавленно и значительно. Или, к примеру, как «Это же ЕГО машина».
Я было открыла рот, чтобы сказать, как и тогда, значительное «А-а-а!..», но, слава богу, не успела.
― Разве вы не знаете Борю Завгороднего? ― спросил меня Андрей.
― А-а-а!.. ― протянула я уже вполне осознано. ― Тогда понятно.
Разумеется! Разумеется я знала, кто такой Борис Александрович Завгородний, или попросту Завгар ― живая легенда фэндома, «фэн номер один», первый из простых советских любителей фантастики, кому бог весть какими путями довелось самостоятельно без не то, чтобы помощи, а и без простого благословения, по недосмотру выбраться в заграницы, на тамошние конвенты едва ли не единственному неофициальному лицу ... Вот, значит, с кем свела меня судьба в первые же минуты конвента. Надо же везение выйти в фэндом и тут же поручкаться с самим Завгаром, обратить на себя его достойное внимание. Привлечь, так сказать... Знала я, какова его репутация. Говорили мне, что он на конвентах ни одной юбки не пропускает, даром что я в джинсах.
Но мы уже снова быстро шли вперед, и по ходу Андрей просвещал меня о подвигах славного рыцаря пера и бутылки сэра Завгара, чтобы я, значит, прониклась, а потом вдруг резко свернул в какую-то дверь, и я по инерции последовала за ним.

Дверь была приоткрыта, за дверью горел яркий свет,
тянуло какой-то химической вонью — я не сразу понял, что это за вонь,
потому что увидел лежащего поперек пути Мальцева...
Я перешагнул через Мальцева и остановился, прислонясь к косяку
А Лазарчук. Иное небо

И оказались мы в небольшом номере, битком набитом незнакомыми — естественно! — мужчинами, так что мы с Андреем, при своих габаритах, далеких от миниатюрности, сразу же показались здесь лишними.
Тут-то Легостаев меня и покинул. Более того, на мой взгляд он совершил гнусное предательство, потому что, пожав всем ручки и походя дернув стопку водки, мгновенно исчез, увлекаемый куда-то вовне одним из находящихся здесь людей мне же деваться было некуда, и я настороженно опустилась на диван.
При ближайшем рассмотрении мужчин в номере оказалось пятеро, они сидели вокруг журнального столика, уставленного бутылками и закуской трое напротив меня, один верхом на тумбочке, стоящей между окном и столиком, и последний на диване рядом со мной. Все они выжидательно смотрели на меня.
― Здравствуйте, — скромно сказала я и на всякий случай очаровательно улыбнулась.
Молчание затягивалось, но прежде, чем оно стало гнетущим, заговорил тот, что сидел на одном диване рядом со мной
― Вы, мне кажется, первый раз на конвентах — поинтересовался мой сосед вкрадчиво. Он был светлобород, представителен и краснолиц.
― В общем, да, — сказала я, не вдаваясь в подробности.
― Тогда позвольте представить. Вот это, ― он простер руку и указал на человека, вальяжно раскинувшегося на подушках напротив меня, ― это ― Борис Натанович Стругацкий.
Я вежливо улыбнулась вальяжному типу; тот величественно кивнул в ответ. «Ах, так вот кто у нас ОН», — подумала я сдержано. Бородатый с таким же успехом мог отрекомендовать его мне и Эдгаром Аланом По ― вальяжный был моложе БНа и почти на него не похож; разве что вальяжностью.
Пока я решала, кем на самом деле мог быть этот лже-нерон, бородатый представил мне остальных и представился сам фамилии были знакомые, но кому из присутствующих какая принадлежала, я по рассеянности не запомнила.
Бородатый тем временем развивал знакомство
— Андрей сказал, вы пишете

*** Я поэт, зовусь я Цветик, от меня вам всем приветик.
Н. Носов.

В его словах было столько снисходительного внимания, что я сразу поняла, чего он ожидает от меня. А именно: того, что я сейчас с томностью и смущением начну говорить о стихах, которые, по его убеждению, я должна писать, и которые на самом деле я никогда не писала по причине идиосинкразии к рифме, а потом по просьбе присутствующих возможно и прочту с придыханием и подвыванием что-нибудь из себя ранней, что-нибудь лирическое. На потеху и развлечение скучающей писательской общественности. Ну и пуркуа бы и не па..
Поэтому я скромно потупилась, мило улыбнулась и пролепетала
— Ах, Андрей скажет...
— Стихи, наверное — оживился бородатый.
Я прямо таки зарделась.
— А нам вы не почитаете — приободрил меня лже-БН.
Прочесть я была бы рада, но по причине все той же идиосинкразии в моей голове не задержалось ни одной стихотворной строчки если я что и могла прочитать, так это отрывок из Уолта Уитмена, потому что белый стих в моей голове держался насмерть. Но не слишком ли хорош Уитмен для провинциальной поэтессы
Поэтому читать что-либо я наотрез отказалась. Даже предложенная и не выпитая («для храбрости, девушка!») рюмочка не помогла.

― К дьяволу Сартра, ― сказал Атсон. ― Плохой писатель, пить не умеет.
― Фицджеральд тоже не умел пить, ― сказал я.
― А если бы умел пить, вы представляете, какой великий был бы писатель! ―
воскликнул Атсон. ― Не хуже Берроуза…

А. Лазарчук, М. Успенский, посмотри в глаза чудовищ

Лишившиеся законного развлечения господа писатели поумерили свой пыл, хотя полностью интерес к моей особе не потеряли, и далее развитие знакомства происходило по уже отработанной схеме, разве что книжек мне не дарили: бородатый распускал передо мною павлиний хвост и демонстрировал недюжинные познания в биологии; вальяжный позировал и цитировал знакомые фразы «из себя»; остальные просто терялись на их фоне и, кажется, только посматривали на происходящее и посмеивались, не принимая участия в охмуреже и предпочитая воздавать должное выпивке и закуске.
Бородатый предлагал и мне, но я, оглядев стол, где преобладали водочные бутылки, выбрала лишь довганевское пиво. Происходящее мне мало нравилось быть украшением писательского стола мне не то чтобы совсем не хотелось, просто интересных разговоров здесь не велось (хотя, может статься, они были сбиты моим неожиданным появлением), и я уже подумывала о том, насколько прилично будет незаметно удалиться (как же, удалишься здесь незаметно), как вдруг в номер вторгся очередной незнакомый мне, но знакомый остальным собравшимся человек, чье появление вызвало всеобщее оживление, и я под шумок сбежала, пробормотав на прощание в пространство
― Ах, извините, меня ждут...

И я шепчу немеющий губами:
«Велик могучий русский языка»
А. А. Иванов

Однако не тут-то было. Едва прикрыв за собой дверь и с облегчением вздохнув, я попала в гостеприимные объятья Бориса Завгороднего, который обрадовался мне ну совершенно как родной и тут же сходу продолжил дарение мелких книжек, проявляя повышенный интерес к моей скромной персоне. При этом мысли его приняли совершенно определенное (матримониальное) направление, и он безотлагательно начал предлагать мне руку и сердце. Перспектива меня не вдохновила. Не то, чтобы я была категорически против замужества, но и классический набор исключений «уж-замуж-невтерпеж» не затрагивал во мне никаких душевных струн, поэтому я пошла на хитрость и поставила в качестве непременного условия своего замужества категорическое нежелание переезжать из родного города в далекий Волгоград.
 А где мы будем жить — с воодушевлением воскликнул Завгородний, которого не смутила необходимость переезда. Я с запоздалой досадой сообразила, что он весьма легок на подъем и что именно это его свойство и сделало его фэном №1, первым из советских фэнов невероятным образом вырвавшимся на Еврокон в Сан-Марино (до него на подобные мероприятия ездил разве что Еремей Иудович Парнов).
 В Гомеле, — выдала я последний козырь. — Только учтите, у нас там Чернобыль под боком.
Однако и радиационная опасность ничуть не отпугнула Завгара, с воодушевлением сообщившего, что у него есть свинцовый гульфик. Он начал расписывать мне идиллические картинки того, как он переезжает в Гомель и живет там под теплым крылышком тещи…
Вокруг нас начала собираться компания, живо внимающая всем перипетиям «сватовства Завгара». Борис тем временем принялся соображать, как он станет называться, если переедет в Гомель.
Простая и очевидная форма «гомельчанин» не приходила ему в голову, и он проводил свои филологические изыскания, доходя до самых невероятных словообразований
— Гомелюк... гомельчук... гомелич... гомелиец... гомелянин... гомелист... — пока веселый голос из толпы не выкрикнул
— Гомик!
— Чего — встрепенулся Завгар.
— Да-да, именно так, — обрадовано встрепенулась я и с намеренно серьезным видом покивала: — Именно так.
Зрители с воодушевлением зашевелились. Кажется, подобное перевоплощение весьма заинтересовало их.
А новоявленный жених, неожиданно для себя оказавшийся перед столь важным выбором, начал заметно остывать и наконец решился и пробормотал
— Нет, на это я пойти не могу!
Я вздохнула с облегчением и, решив, что подарки придется возвращать, протянула стопку книжек. Однако Боря чуть не обиделся
— Ну что вы!.. Я же от чистого сердца. А... может все-таки будем жить в Волгограде — спросил он напоследок без особой надежды.
 А на это не могу пойти я, — помотала я головой.
Борис еще прикидывал, какие аргументы помогут ему склонить меня к переезду, но я заметила в пределах видимости лицо Светы Цыбульки и, бросив на прощание «пока!», проскользнула мимо Завгара к ней.
 О! А я т-тебя ищу! — сказала она. — П-пошли, наши собираются в номере у Казаковых.
И мы пошли к Казаковым.
— А что здесь п-происходило — спросила она, увлекая меня по лестнице наверх. — Почему толпа
— А, — небрежно ответила я. — Ничего особенного.


•  в отличие от нормальных книг, эти книжки назывались «книжки-минутки» (или –«минетки»)

Вопрос: Продолжать?

1. Угу		6	(54.55%)
2. Нет		5	(45.45%)
Всего:		11

@темы: Реквием, мое и наше

---

Сыну в школе задали нарисовать рисунок по любимой сказке плюс написать, какая в сказке мораль. Стали выбирать сказку. Бесспорный лидер - "Крошечка-Хаврошечка". Рисуем, обсуждаем, что писать будем про мораль... Если кто забыл, то финал сказки таков: из костей убиенной коровушки выросла яблонька, проезжий молодец девицам обещал женитьбу на той, кто яблочек подаст, от мачехиных мутанток (одноглазки, двуглазки и трехглазки) веточки увернулись, и лишь Хаврошечке воздалось за все... Перечитываем финал с ребенком. Сын потрясенно:
- Ну ничего себе, мам! Как веточки вообще поняли, что это мачехины дочки к ним тянутся?
- Сына, - говорю, - а тебя только это, что ли, смущает? А наличие разноглазых сестер, влезание в коровий мозг через ушко и питание там - не, все нормально? А то, что проезжему молодцу все равно, сколько глаз у его невесты будет, - это как?
Влезает старший сын (почти студент уже):
- А вот это, кстати, мам, как раз неважно! Все равно, сколько глаз, главное, чтобы послушная и исполнительная была. А то папе вон как с тобой тяжко!
Вырастила, называется, на свою голову...
из этой подборки jaerraeth.livejournal.com/523177.html

если кто не понимает, почему у этой истории тэг "имена", объясняю
Хаврошечка = Хавронья = Феврония.
Пущай будет.

@темы: имена

---

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ: ПРИБЫТИЕ ПОЕЗДА

Вера Клейтон, сидя в купе вагона третьего класса, где кроме нее
было еще пять человек, откинулась на спинку сидения и закрыла глаза.
Как душно сегодня в поезде! Совсем неплохо будет попасть к морю!
Агата Кристи, Десять негритят

Я приближалась к месту своего назначения. Вокруг меня к полотну железной дороги вплотную подступали признаки большого города. Поезд вот уже полчаса тащился сквозь до предела урбанизированный пейзаж: какие-то склады дореволюционной явно постройки, напоминающие старинные лабазы; мостовые и козловые краны, раскорячившиеся над ответвляющимися от основной трассы ветками; ряды ветшающих вагонов в бурьянных зарослях тупиков; щитовые домики, белокирпичные строения промышленного экстерьера, пригородные, а точнее, уже внутригородские платформы.
На заднем плане торчали однотипные близнецы-многоэтажки спальных районов, вперемежку с провинциального вида полудеревенскими домиками, заборами и полисадничками, чудом сохранившиеся возможно с тех времен, когда здесь действительно были предместья.
– Пять минут и приедем, – в который раз возбужденно повторила дама, сидевшая на нижнем дальнем по ходу поезда месте. – Вы не встанете? – обратилась она ко мне.
Подхватив единственную свою и не очень увесистую сумку, я пересела за боковой столик, и женщина принялась деловито извлекать из рундука под моей лежанкой многочисленный багаж. Дивана и собачонки в нем не было, но и чемодан, и саквояж, и прочие корзинки-картонки место быть имели.
«Не иначе челночит, – подумала я. – Ну да, конечно: столичный город, другая держава, разница курсов… Рынок».
Глядя на мою соседку – а может и правда оставалось пять минут, – зашевелился и весь вагон. Из рундуков, с верхних полок, из под столиков с остатками утренних трапез извлекались на свет сумки баулы и чемоданы; сразу стало тесно и нечем дышать. Самые нетерпеливые полегоньку начали подтягиваться к тамбуру. В проходе образовался затор, где-то в голове его уже ругалась проводница, негодующая по тому поводу, что как она будет открывать дверь, когда весь тамбур запрудили, заставили, затарили…
Я не торопилась, мне было не к спеху. Что с того, если я выйду из вагона на несколько минут позже? Не лучше ли выйти последней и без суеты оглядеться. Неплохо бы, конечно, если б меня встретили, но это уже из области благих пожеланий. Впрочем, и не встретят не пропаду.
Пять минут, однако прошло, но вокзал не спешил навстречу приближающемуся поезду, хотя многоэтажки подступили почти вплотную к полотну, и среди них замелькали архитектурные раритеты центральных районов города, коими так славилась третья (кажется) столица бывшей империи.
В соседнем купе сначала тихо, а потом на весь вагон закапризничал ребенок, которому срочно приспичило по маленькому. Мать уговаривала его немножко потерпеть, а отец лениво, с дежурной угрозой произнес: «А вот я сейчас сниму ремень…», на что дитя привычно не отреагировало. «Фи, как старомодно, почти старорежимно, – с молчаливым небрежением обратилась я к родителю. – Вы бы его еще Бабаем или Букой пугнули». А в самом деле: чем тепереших детишек пугают? Не Шредером же в самом деле… Эх, какой пласт культуры утерян! Взять хотя бы Дядю Милиционера, Бабу Ягу или, скажем, Серенького Волчка…
При всем моем желании я не могла посочувствовать этому дитятке. Весь день и вечер он торчал у окна и монотонно перечислял все что пролетало мимо, присовокупляя слово «хочу», на что мамаша не менее монотонно отвечала рефреном «папа купит», и ребенку таким образом было наобещано множество машин, домиков, и парочка теть (посмотрела бы я, как папа будет покупать сыночку теть без маминого согласования. О времена, о нравы…). В течение ночи ненасытное чадо раз десять просыпалось, требуя во весь голос то попить водички, то наоборот, то еще чего-нибудь – и все с криком, со скандалом, потому что замороченная мамаша все никак не могла сразу сообразить, что конкретно в данный момент ее чаду надлежит поднести – горшок или лимонаду. Но сейчас эта проблема, кажется, разрешилась сама собой. Возможно все-таки сыграла свою роль отцовская угроза – и тогда ах, как я была не права, – а возможно из чувства противоречия, но требования пи-пи прекратились, зато их сменило квохтание мамаши, срочно меняющей чаду подписаные штанишки.
Таковы уж прелести путешествия в плацкартном вагоне. Я знала, на что шла, и шла намеренно. Специалисты не зря советуют и даже рекомендуют: безопаснее всего ездить именно в плацкартном. По многим причинам. И я решила не пренебрегать рекомендациями.
За окнами наконец замелькали явные признаки вокзала. Аксессуары – я не боюсь этого слова – приближающегося крупного железнодорожного узла: рельсы прямо на глазах стали размножаться простым делением, вагон покачивало на стрелках от их родовых схваток, и поезд стал притормаживать, чтобы не слететь в кювет.
Совсем уже ползком он подобрался к перрону и стал, отпыхиваясь – фирменный поезд «Гомич» прибыл в NNN.
Тут-то и началось столпотворение. Наверное, нечто подобное происходило на борту «Титаника» часика так через полтора после рандеву с айсбергом, разве что масштабы содома и гоморры были не сопоставимы. От греха подальше я переместилась в глубину каюты… пардон, купе чтобы не мешать выносу тел и продвижению багажа. Я поглядела в окно, прошлась внимательным взглядом по лицам встречающих; знакомых среди них, как и следовало ожидать, не наблюдалось. Меня, увы, все же никто не встречал.
Почти все тела тем временем вынесли свои чемоданы, и вагон практически опустел. Можно было выходить в неизвестность. Я сняла с крючка куртку, неспешно надела ее, привычно поправила воротник и волосы, накинула на плечо ремешок сумки. Огляделась: кажется? никто не забыт и ничто не забыто. Или, как выражается мой младший и более продвинутый братец: «Все забыли? Ничего не взяли?».
Ступая по едва заметным на кроваво-красной ковровой дорожке следам кораблекрушения, я вышла из вагона.

Печально люблю вокзалы…
Конечно, существуют и морские порты, они древнее…
Есть еще аэропорты, они величественнее…
Но железнодорожные вокзалы,
которых за последние два века так много насыпалось на континенты,
проще и ближе душе…
В. Рыбаков, Человек напротив

Вокзал и, естественно, сам город были мне не знакомы. Следовало осмотреться.
Порядком поистаявшая толпа вынесла меня в светлое, просторное и неожиданно чистое здание вокзала. Здесь даже было немноголюдно; толпились в основном уже на площади за стеклянными дверями. Там грузились в такси, в автобусы и просто так. Поэтому, прежде чем что-то предпринять, я неспешно прошлась по залам ожидания в надежде обнаружить… какой-нибудь признак, что ли. Вот, говорят, два года назад что в аэропорту, что на вокзале висели во-о-от такие плакаты, а в прошлом - встречали люди с табличками. И транспорт подавали… Да, были времена.
Может все-таки найдутся знакомые лица?
Я глянула на табло: в ближайшие полчаса прибыли семь поездов дальнего следования, в том числе из Нижнего Новгорода, из Новокузнецка и из самой Первопрестольной. Так что шанс, что неподалеку находится кто-нибудь из наших если не велик, то реален.
Беда только в том, что мало кого из нашей группы я знаю в лицо. Если быть точной, то шестерых из тридцати двух, если мне не изменяет память, списочного состава по опубликованным данным, еще кое-кого видела на фотографиях. Остальных только заочно: по анкетам, по переписке да потому, что публиковалось в официальном бюллетене. Но психологические портреты коллег мне сейчас помочь не могли бы, хотя любопытно было бы попробовать.
Все-таки это безобразие, подумала я раздраженно. Я в группе всего полгода, я всего лишь стажер, я, в конце концов, слабая женщина, черт побери!.. Могли бы и озаботиться. Но вот не соизволили.
Ладно, будем считать это маленьким тестом на выживаемость и адаптацию в непривычной обстановке. Причем тестом не самым трудным в предстоящие трое-четверо суток. То ли еще будет, а стажеру, как сказано, надлежит быть спокойну и выдержану… Тем более, что «есть на всякий, есть на случай» у меня некая палочка-выручалочка. Точнее: бумажка… э-э… пусть пока побудет без рифмы, но очень полезная.
Я похлопала себя по карману. Вот она, тут, под рукой, сложенная в четвертушку.
Так, где тут таксофон?
Оглядываясь в поисках таксофонов, я автоматически перебирала в голове рифмы: бумажка – букашка, бумажка – аклкашка, бумажка – неваляшка, бумажка… мн-да. «Я поэт зовусь Незнайка, от меня вам балалайка». Слабый я, прямо таки скажем, поэт, хотя в сонетах, например, кое-что смыслю. Ну и не очень то и хотелось. Моя стезя – здоровый скептицизм и скурпулезный анализ, не за то ли я удостоилась похвального замечания от самого Мэтра, после опубликования разбора «Казуса А- и У-Януса». Целый абзац в анналах посвящен! Правда без упоминания имени, но мы не гордые. А вы говорите: стажер, стажер… Ну не говорите, думаете.
Достойной рифмы моей бумажке я так и не нашла. Зато нашла таксофон. И даже не один.
Слева вдоль стены в круглых прозрачных колпаках-шлемах расположились в ряд пять телефонов-автоматов. Столько же точно таких же автоматов находилось передо мной прямо по курсу. И как назло – ни тебе толкотни возле них, ни очереди, как в приличных заведениях. Слева были заняты две кабинки; спереди, что характерно, тоже.
Что же делать?! Думай, стажер, думай…
Титаническим усилием воли я нашла решение.
Поскольку судьба Буриданова осла меня никак не устраивала, я воспользовалась классическим «правилом Михайлова» гласящим: «Если не знаешь, что делать – делай шаг вперед» и… шагнула влево. Что поделаешь, женская логика, им, мужчинам, не понять. Даже лучшим из них, коим несомненно является сам Владимир Дмитриевич – не зря же женится исключительно на молоденьких.
Я решительно направилась к облюбованному мной таксофону, на ходу доставая из кармана свою бумажку-без-рифмы, но развернула ее, только поднырнув под колпак. Во избежание.
Ничего в ней особенного не было, так, листок-шпаргалка с красивой, хотя и немного аляповатой «шапкой» и коротеньким текстом:
«Уважаемый (-ая) … (пробел, заполняемый от руки) Комитет по… – ну, это сейчас не важно – …доводит до Вашего сведения, что конференция по… – далее полное и солидное поименование (на мой взгляд слишком вычурное) по чему именно конференция – … состоится в… – городом, слава богу, ошибиться трудно – … с 4-ого по 8-е мая сего года».
Далее следуют некоторые подробности мероприятия и, что сейчас наиболее ценно, номера контактных телефонов, из которых мне нужен тот, что помечен точечкой. Ее при желании можно принять за типографский брак (каковым она, по сути, и является), но мне-то доподлинно известно, что по остальным телефонам можно звонить хоть до посинения, результата не воспоследует. Как мордой об стол. Плавали, знаем.
Пока я обустраивалась, как то: ставила сумку, доставала и разворачивала листочек, у меня появился сосед. Ничего себе мужчина, жаль что не в моем вкусе. Седина, хотя в общем-то выглядит моложаво, профиль не без налета, несколько вырожденного, но все же аристократизма; приличный, хотя бы и с виду, костюм и – такая редкость в наше время! – галстук, немного не в тон, но и не вычурно, как у этих, нуворишей; куртка по случаю теплой погоды распахнута – обыкновенная куртка, как у всех.
Эти детали я отмечала скорее автоматически, фиксируя их боковым зрением, потому что уже набирала номер.
Он был занят.
Сосед тоже. В смысле был занят тем, что набирал номер, который тоже был занят.
Я опустила трубку на рычаг, подождала и набрала еще раз.
Сосед проделал ту же операцию практически одновременно со мной.
Я набрала еще раз – занято.
У него тоже.
Кажется только не третьем или даже на четвертом повторе, до меня стало доходить, что мы с соседом проделываем одни и те же операции. Причем абсолютно синхронно: синхронно снимаем трубку, синхронно набираем номер, тут же кладем трубку на рычаг и опять снимем. Как в зеркале. Даже на набор у нас уходит одинаковое количество времени. Логично было предположить, что как минимум сумма цифр набираемых номеров одинакова.
Вот именно, что как минимум. А как максимум? Семь цифр, от нуля до девяти… Весьма маловероятно. Весьма! Практически невозможно. Хотя, «что мы знаем о вероятностях»? Я лично, даже меньше, чем о работе автоматической телефонной станции.
А если…
Набирать номер, глядя в шпаргалку, на номеронаборник и вправо, на то, как то же делает сосед, занятие, скажу вам, неблагодарное. Поэтому я облегченно вздохнула, когда из трубки донеслось «пии-ип, пии-ип, пии-ип», и увидела, как расслабленно улыбнулся сосед. Тоже, значит, дозвонился.
Ну и хорошо, ну и ладно. Конечно, я ошиблась. Приняла желаемое за действительное. Таких совпадений просто не бывает, тоже мне Гигантская Флюктуация.
– Алле, – раздался в трубке звонкий детский голос и тут же радостно отрапортовал: – А дома никого нет! Папа на работе, а мама…
– Простите, это… – по инерции начала я проговаривать заранее припасенную фразу, хотя все уже было ясно.
А сосед? Он что-то говорил; я прислушалась.
– …комитет? – донеслось до меня из под его колпака.
Я со стоном брякнула трубкой о рычаг, так и не дослушав, кого еще и почему именно нет дома у юного создания, и прозевала следующую фразу соседа, хотя и здесь все было ясно.
Это я ошиблась номером по невнимательности, а мой сосед набрал правильно.
Тот самый номер.
С точечкой.
Он – наш. Но кто? Или я не аналитик?!
Так… Нижний Новгород… А где усы? И не рыжий, а брюнет. Значит, не Фокин. Про Москву и говорить нечего, оттуда кто угодно может приехать – от Коломийца до Колобаева, от Богуша до Богинского… Про Новокузнецк я просто сказать ничего не могу, кроме того, что там есть некто Калашников – не купец, не автомат, но Николай. Непревзойденный специалист по разнообразным цветовым оттенкам лиловых туманов.
Пластиковый колпак, похоже, обладал отменными селективными свойствами: вместо разговора до меня доносились только невнятное бормотание и обрывки ничего не значащих фраз. Впрочем, для кого как…
Пока я прокачивала ситуацию, сосед, заподозренный мной в связях нисколько его в моих глазах не порочащих, наговорился и собрался положить трубку. Надо было предпринимать хоть что-то.
Я решительно достала бумажку и демонстративно повернула ее так, чтобы стилизованное изображение рогатой улитки, вписанное в семигранную гайку, бросалось ему в глаза.
Сработало! Вот что значит женская интуиция и чутье! К тому же – перст судьбы. А то: «бабы дуры, бабы дуры…» Хотя и не без того.
Сосед повесил трубку, повернулся аккурат в мою сторону, чтобы забрать висящую на крючке сумку, и его взгляд скользнул – не мог не скользнуть, уж я постаралась, – по бумажке с эмблемой конференции. Какое-то мгновение он (взгляд) казался безразличным, потом удивленным, а когда поднялся на мое лицо, то уже светился любопытством.
Сосед вынырнул из под колпака и сделал шаг ко мне.
– Добрый день, – сказал он. Голос у него был чуть грассирующий, вполне подходящий к внешности. Особенно гармонировавший с галстуком. – Знакомый листочек… Мне кажется мы с вами где-то встречались?
– Разве что в «Понедельниках», – ответила я охотно. – Если не ошибаюсь, номера… – я назвала по памяти то, что помнила.
Не купец и не автомат Калашников кивнул.
– Сейчас точно не помню, – признался он, – но скорее всего вы правы… Инна?
Вот тебе раз! Он меня узнал сразу. Интересно как?
– Так ведь фирменный поезд «Гомич» прибыл только что. А всем известно, что из Гомеля у нас только Инна Кублицкая, – охотно объяснил Николай.
Вот тебе и два. У мужчин тоже, оказывается, есть логические способности.
– Ну и что сказали в комитете? – спросила я.
– А я не в комитет звонил. Я прямо Голове.
Вот те три! Да что ж это творится?!
– И что сказал Андрей?
– Он объяснил, что есть два варианта…

«ДОЛОГ ПУТЬ ДО ТИППЕРЕРИ...»

Включилась трансляция и невнятный голос прохрюкал что-то отрывочно-непонятное. Два слова я с горем пополам смогла разобрать «…Следующая остановка...» Проблема была в том, что понять, какая именно остановка следует, смог бы только человек, который уже ездил по этому маршруту, только вот вопрос зачем такому человеку вообще вслушиваться в дребезжание транслятора?
Мой спутник наклонился вперед и спросил немолодую женщину, сидящую напротив. Та охотно ответила
– Сейчас Аркадьевское, следующая будет Борисово, а потом сначала Старшие Натановичи, потом Младшие...
Я посмотрела в окно. Перрон пополз назад, с каждой секундой ускоряя свое движение. Проплыла надпись «АРКА...», наполовину загороженная рекламным щитом шит рекламировал какую-то охранную организацию и на нем был нарисован диковинно одетый парень с мечом в руке во лбу зияла не то звездочка, не то дыра от пули. Организация называлась аббревиатурой «Н.А.Р.».
«Что бы это значило?» – подумала я автоматически, отвернулась от окна и продолжила беседу на более животрепещущую тему «одиннадцати вопросов по Жуку»
– Меня по-прежнему интересует, где он провел ночь на первое. Утром – да, известно, он был в «Осинушках» у Гоанека. Первого же числа в «Осинушки» прибывает Глумова, которая оставалась там, насколько я понимаю, до утра следующего дня. Второе число как будто тайн не таит, – я улыбнулась невольной тавтологии и продолжала – Визит в миссию, потом он буквально сваливается с неба на голову Федосееву...
– Да, насчет Федосеева все понятно, – перебил меня мой спутник. – Проверка «тайны личности». А вот звонок Страннику... Помолчал и отключился. Зачем? Если обстоятельства смерти Тристана именно таковы, как мы предполагаем, то пользоваться номером, который знал только он… ну, по крайней мере, это неосторожно.
Я была не согласна.
– Почему? Может он хотел спутать карты. Мол, жив Тристан...
Николай покачал головой.
– Не проходит. Все уже в курсе – он же сам доставил труп на базу. И первым, кто об этом узнает, будет именно Странник.
– Тогда, – не унималась я, – демонстрация силы: я все знаю, и вам меня так просто не взять. Да бог с ним, со Странником. Между прочим, еще неизвестно, был ли этот звонок – мы ведь знаем о нем только со слов Странника. А он мог и выдумать…
– Да зачем?!
«Действительно», – подумала я, но сдаваться не собиралась.
– Чтобы подхлестнуть Максима. Он и не такое может отколоть, его понятия о морали, мягко говоря, несколько сдвинуты...
– Мак не тот человек, которого надо подхлестывать, – возразил Николай. – Опять же тот звонок во время вечеринки... Зачем Гурон порол эту чушь? Если это прощупывание, то довольно странное.
– Гурон знает репутацию Максима...
– Кто ее не знает!
– ...И вдруг обнаруживает, что Мак так и вьется вокруг него, причем зачем-то маскируется под журналиста. При деятельном нраве Мака всего-навсего кропать статейки? Не убедительно. Лева прекрасно должен понимать где Мак, там и Странник, а Странник – это контора.
– Комиссия, – поправил меня спутник.
– Это там комиссия, а у нас контора. Не отвлекайся! Итак, в общих чертах мы знаем, чем Гурон занимался второго числа эти визиты и звонки позволяют делать некоторые выводы. Потом утром третьего дня Гурон наносит визит Бромбергу – и целые сутки мы не имеем о нем совершенно никаких сведений. Спрашивается что он делает в течение этих суток?
Мы попробовали на зуб проблему третьих суток, но тут наша соседка напротив, прислушивавшаяся к нам с весьма уважительной настороженностью (интересно за кого она нас принимала?), напомнила о себе
– Вы вроде собирались выходить в Младших Натановичах? Так это сейчас.
Мы глянули в окно, торопливо поблагодарили, подхватили наши сумки и поспешно выскочили из вагона. Дверь за нашими спинами закрылась незамедлительно.
Мы посмотрели друг на друга, вздохнули и рассмеялись
– Да, хороши...
Электричка двинулась с места и умчалась. Мы спустились с перрона, перешли через пути и огляделись.
– Магазин – вот он. Вот кафе. Но мне почему-то говорили только об одной дороге... – сказал Коля.
Я и сама видела приметное одноэтажное здание, на котором справа было написано «МАГАЗИН «ПРОДУКТЫ»», а слева красовалась вывеска «КАФЕ «У БОРИ И АРКАШИ»».
Мы посмотрели направо надпись «МЛАДШИЕ НАТАНОВИЧИ» красовалась во всем своем фанерном великолепии.
– Станцией мы, по крайней мере, не ошиблись, – подтвердила я. – Куда пойдем?
– Говорили, здесь указатели развешаны, – проговорил мой спутник.
Мы еще раз обозрели окрестности. Указателей по-прежнему не наблюдалось.
– Помнится, по телефону мне сказали, что если идти прямо по дороге, то это минут через десять-пятнадцать, – словно бы про себя сказал Николай.
«Что ж, попробуем, – подумала я. – Хотя, что в данном случае считать направлением вперед?»
Поделившись данным наблюдением, я предложила – по привычке – пойти налево. Николай, не долго думая, согласился. Вежливый он, однако, мужчина.
И мы пошли по левой дороге.
Сначала она была довольно оживленной какие-то личности, типичные отдыхающие, двигались в основном нам навстречу. По отрывочным доносящимся разговорам можно было понять, что направлялись они в основной массе – «ан масс», как сказал бы известный персонаж, – к магазину-кафе за чем именно нетрудно догадаться. Но чем дальше в лес, тем меньше становилось страждущих отдыхающих, а у попадавшихся иногда вдоль дороги домиков местных жителей не наблюдалось вовсе.
Сиеста.
Дорога плавно изгибалась домики уступили место углубленным в лесопосадки строениям пансионатного вида за казенными заборами. Где-то здесь, ближе к заливу, должен был находиться и бывший теперь пансионат «Водник», от которого нам оставалось бы дойти буквально два шага до места назначения. А в пути мы были уже минут десять.
Шли мы не торопясь, продолжая дискутировать «одиннадцать вопросов» и уже добрались до того, что, по нашим предположениям все же произошло в известном музее в ночь с третьего на четвертое (так называемая «Битва железных старцев»), и возможные последствия прозвучавших несколько позже выстрелов представились мне несколько в ином свете.
Как вдруг мы с интересом обнаружили, что пришли к тому же, с чего начали. И в фигуральном смысле – что было не так удивительно на пресловутых «одиннадцати вопросах» по достоверным данным не мы одни заходили в тупик (а задача тех, первых, была куда легче им их задали конкретно, а нам было предложено даже сформулировать вопросы самим, только на основе исходных данных; неплохо, верно?), и – что гораздо забавнее – в смысле вполне физическом. То есть мы обнаружили себя стоящими на том же месте, откуда – мы разом поглядели на часы – чуть менее получаса назад ступили на благословенную землю Младших Натановичей. Перед нами, уходя в обе стороны, поблескивало на весеннем солнышке полотно железной дороги, к которой притулилась знакомая серенькая платформа, а прямо перед нами стоял павильончик продуктов-кафе с легендарным названием, около которого пылился грузовичок.

Добчинский (перебивая) Э, позвольте, Петр Иванович, я расскажу.
Бобчинский Э, нет, позвольте уж я... позвольте, позвольте...
вы уж и слога такого не имеете...
Добчинский А вы собьетесь и не припомните всего.
Бобчинский Припомню, ей Богу, припомню.
Уж не мешайте, пусть я расскажу, не мешайте!
Скажите, господа, сделайте милость, чтоб Петр Иванович не мешал.
Н.В. Гоголь, Ревизор

Мы удивленно переглянулись.
– Вот тебе и раз, – сказал Николай. – Это мы что же, выходит, кругаля дали? Однако.
Я засмеялась.
– Случается. Надо быть внимательнее.
– Пожалуй, лучше всего будет у кого-нибудь спросить.
И мы спросили. Как раз на нашу удачу из кафе-продуктов на нас набежали двое явных аборигенов. Точнее, двое очень довольных затоваренных отдыхающих. И Николай обратился к ним за помощью.
– Значит, так, – бодро начал объяснять пузатенький крепыш в очках и шортах – Идете вот по этой дороге, – он указал в направлении, в котором мы шли с самого начала, – за поселок выйдете, там сразу будет «Следопыт»…
– …Такое здание со шпилем, – включился бородатый очкарик, которому очень не терпелось внести свою посильную лепту в пояснения. Его рука, видимо, изображая вышеозначенный шпиль, с победно вытянутым вверх средним пальцем, уперлась в зенит.
– Да, – смерив оценивающим взглядом сие произведение зодчества, подтвердил очкарик в шортах. – Потом справа увидите «Ангар-18»…
– …Такой здоровенный, алюминиевый, – оконтурил обеими руками бородатый, – на нем по-арабски написано «18»…
– Красной краской, – нервически уточнил круглячок. – Потом, метров через сто…
– …Пятьдесят, – показал бородатый.
– Да, через сто пятьдесят, – просуммировал круглый, – за поворотом, в глубине, будет база «Хрустальная»…
– …Там забор такой длинный, – бородач растянул руки на всю длину забора, на все сто пятьдесят. – И домики, – он сложил руки жестом давно уже бывшего премьера на давнишних выборах.
Пухлячок кхекнул, но продолжал
– А как забор кончится, увидите впереди памятник… – Он стрельнул глазами в приятеля, но это не помогло.
– …И дерево! – обрадовался тот. – Такое, – он растопырил пальцы и тут же переменил позу и стал очень похож на памятник вождю мирового пролетариата. – Вот такой.
– Нет, не такой! – не выдержал толстенький и моментально изобразил другого вождя, который всех времен и народов.
– А за ним, – ловко подхватил выпавшую из рук приятеля инициативы бородатый, – ближе к Разливу, на этой стороне… – он чуть не зацепил семафорящей рукой приятеля по носу.
– …«Водник»! – выкрикнул кругленький.
Скорость истечения из них информации возросла до невероятия, и, размахивая руками на манер ветряков и посекундно перебивая друг друга, в живых картинках они сразу оба, оптом, поведали наш дальнейший путь.
В общем-то оставалось уже недалеко. Потому что сразу от «Водника» («Он теперь «Эр-Рула» называется, это по-фински, помните, песенка такая была «Эх, Рула, ты Рула, Эр-Рула, Эр-Рула…» – «Ничего подобного! Простое сокращение от «Русская Рулетка», там сейчас казино строят…») нам надлежало идти к берегу Разлива («Наверное, залива? – уточнила я. «Я и говорю Разлива», – кивнул кругленький, и я не стала уточнять) и по дорожке на насыпи прямо к месту с названием Уктус («А это что, по-твоему, по-латыни? – ядовито вопросил приятеля толстенький. «Да, искаженное от «урсус» – медведь»), где, собственно, и находится база спортобщества «Динамо», то место, куда мы стремились.
– Спасибо, – поблагодарила я. – Теперь мы точно не заблудимся.
– Мы бы вас проводили, – сказал, отряхиваясь, бородатый – он только что изображал собой насыпь, по которой мы должны будем пройти.
– …Только нас в «Сосновом бору» ждут, – победительно закончил за него фразу полный, довольный тем, что последнее слово таки осталось за ним.
Не тут-то было!
– …А это в другой стороне, – радостно просемафорил бородач. И кругленький увял.
– Что вы, что вы, – заторопился Николай. – Не стоит себя утруждать.
– Им только в цирке выступать, – сказала я, когда мы отошли на достаточное расстояние. – «Пат и Паташон! Весь вечер на арене!» Могли бы поиметь успех.
– «Живые картинки и предсказания будущего!» – подхватил Николай. – Только мне они больше Ильченко и Карцева напомнили. Типичные Авас и Сидоров-кассир. Ты все запомнила?
– Кажется, да, - сказала я неуверенно. Вообще-то я больше надеялась на него кто из нас, в конце концов, человек, а кто автомат? – Да мы вроде мимо всего этого проходили. Только памятник там, кажется, какой-то не такой был.
– А по-моему, он очень неплохо изобразил, – отозвался Николай.
– Кто из? – попросила уточнить я.
Но Николай Калашников, человек и автомат, в ответ просто пожал плечами.

Стеклянные этажи над вершинами сосен внезапно кончились.
Гигантская глыба серого гранита выросла над соснами. Кондратьев вскочил. На вершине глыбы, вытянув руку над городом и весь подавшись вперед, стоял огромный человек.
АБС, ПХХ11В

Памятник оказался действительно не таким. Он изображал довольно рослого человека с смешном старомодном костюме, опирающегося на непонятный… э-э… аппарат?.. который я приняла было за продолжение абстрактного постамента. Если уж продолжать аналогию с разнообразными вождями, то скорее он напоминал некую помесь Железного Феликса с подросшим Ильичом у нас в Гомеле такой стоит на главной площади – Владимир Ильич в шинели от Феликса Эдмундовича.
Медные буквы на постаменте были частично сбиты чьей-то не очень усердной рукой. Из остатков можно было, конечно, с пропусками, сложить «В…АДИМ… …КО…ИЙ», а ниже нечто даже чуть неприличное «5 …ЕБ…Я …ОД …ЕСО…».
Интересно, что бы это значило?
– «Владимир Маяковский»? – предположил Николай.
– По экстерьеру похож, но не бритоголовый, – отмела предложение я. – И пропусков маловато.
– Тогда «Жуковский»?
– Какой? Если тот, что «Академия имени…», то где борода? А если тот, что «Светлана»… Не помню даже, как он выглядел. Тем более, как звали.
– Первая буква на «Ж» похожа, – присмотрелся к останкам надписи Николай
Я тоже пригляделась, пытаясь разобрать следы, оставшиеся от исчезнувшей буквы.
– Какая же это «Ж»? Это скорее иероглиф «санзю».
Мы переглянулись.
– Бред, – сказал автомат Калашников.
― Как знать, ― возразила я.
Мы перечитали по буквам
«В*АДИМ* **КО***ИЙ, 5 ****Б*Я, *ОД *ЕСО*»
Предполагаемый «санзю» стоял первым в фамилии и был обведен мелом.
Мы снова переглянулись.
Теперь уже я сказала «Бред», а Николай не стал возражать и пошел узнавать дорогу к зданию «Эр-Рулы» или «Русской рулетки». Хотя на здании по-прежнему красовалось «Водник».
Я осталась в одиночестве разглядывать надменную физиономию «Вадима Коего», стараясь понять, что это за хреновину он попирает могучей рукой. Не мозолистой, но своей.
Николай вернулся минуты через три и на мой молчаливый вопрос ответил
– Говорят, надо пройти чуть дальше и свернуть к Разливу.
На лице его при этом была задумчиво-неуверенная мина. На меня он не смотрел. Мне захотелось его подбодрить. и я спросила
– Кто это говорит?
– Мерлин говорит, – понял он шутку, но остался в задумчивости.
И мы пошли дальше.

По дороге едет ЗИМ, им я буду задавим.
В. Почкин

Дальше не вышло, потому что сворачивать было просто некуда.
Вокруг нас, прижимаясь к самой дороге, зеленел лес. Я шла и думала, что вот есть же мужчины и есть... э-э... мужчины. За одними мы, слабые женщины, чувствуем себя как за каменной стеной, взять хотя бы Адама. А есть – я покосилась на шествующего рядом спутника – с виду вроде настоящие ухари-купцы, все из себя. А на деле... Найти путь истинный, дорогие господа, это вам не фунт изюма. Вы, конечно, сколько душе угодно можете рассуждать на предмет, чем отличается «вальтер» от «люгера» и каковы оттенки лилового под Белыми Скалами, но вот стоит проникнуть в проблему выбора дороги, как вы пасуете перед первым же препятствием. Подумаешь, что-то такое вам показалось. Мало ли. Когда кажется, крестятся. А не теряются. Классиков читать надо.
Закончить витиеватое обвинение в адрес мужской части народонаселения мне помешал невесть откуда выскочивший несущийся во весь опор грузовик. Он проскочил мимо нас, обдав клубами поднятой пыли и микротопорами ядовитых миазмов выхлопа, и исчез за поворотом. Я только успела заметить трясущегося в кузове маленького бородатого человечка, с акробатической ловкостью удерживающего в пределах бортов кузова необычайно многочисленный и подвижный багаж. Лицо человечка показалось мне подозрительно знакомым.
Автомат Калашников тоже глядел вслед исчезнувшему авто с нездоровым любопытством.
– Тот самый, – произнес он задумчиво. – «СОТ 15-47».
Я напрягла память. «СОТ»... что-то знакомое... и эти цифры...
– Точно! – воскликнула я. – Это он стоял у «кафе-продуктов»!
Николай кивнул.
– А ты обратила внимание, кто был в кузове?
Я отрицательно покачала головой.
– Это же Штерн!
– Яков? – невольно сказала я, но тут же поправилась – Борис Гедальевич?!
– Он! – подтвердил Калашников.
– А почему тогда... – начала было я, но догадалась сразу и вдруг – Ага! Значит если он едет оттуда, – я ткнула пальцем себе за спину, – значит, там «кафе-продукты». А раз так, то мы идем в правильном направлении.
– То есть, верной дорогой идете, товарищи, – процитировал Николай.
И мы ускорили свой шаг в верном направлении. Машины за поворотом уже не было даже пыль и миазмы не клубились – наверное, успели раствориться. Не было вообще ничего. Только выщербленная лента шоссе, только сосны по сторонам. Меня это почему-то насторожило, а Николай шествовал как ни в чем не бывало.
Предчувствие нехорошего меня не обмануло. Завернув за поворот, мы увидели самый настоящий сосновый бор во всем его великолепии. На большой белой арке так и значилось «СОСНОВЫЙ БОР», а растянувшийся под этим жестяным великолепием полинялый кумач призывал: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ!».
– Нет уж, спасибо, – автоматически сказала я и обернулась к застывшему в недоумении Николаю – Не помнишь случайно, мы здесь в прошлый раз проходили?
– Нет, – сказал он без комментариев. И произнес вслух краткое и энергичное, как бы это помягче сказать… заклинание. Во всяком случае, мне фраза показалась подозрительно знакомой, и я тактично сделала вид, что не расслышала.
Николай, впрочем, тут же извинился.
– Да нет, ничего, – ответила я. – Если это чем-то поможет...
– Бывало, что и помогало, – философски заметил Николай.
– Тогда попробуем? Или?..
Из двух возможных вариантов: а) следовать дальше, а там как бог даст, или б) добро пожаловаться, хотя бы для того, чтобы «найти и расстрелять у ближайшей стенки двух этих клоунов», как предложил свои услуги сам автомат Калашников, я соблазнилась последним.
Из кровожадности.
Старушка – божий одуванчик, местная привратница, которую мы обнаружили в сторожке под аркой за вязанием, охотно разъяснила нам место тут такое, что мы можем ходить «хоть до посинения, а до Динамки одно не дойтить», потому как дороги здесь городили кому не лень, а «указателев не ставили», и идти нам следует «прямоть по тропинке».
– Вот она, – указала привратница спицей, – прямоть от остановки в лес уходит. Туда и итить, не сворачивать. А как до дерева дойдете, – мы с Николаем разом вздрогнули, а старушка продолжала как ни в чем ни бывало, – так вам направо будет. И по задам этой, как ее, казины, аккурат на насыпь выйдете, а там уж не заблудитесь.
– Точно не заблудимся? – уточнил Николай. – А то нам тут уже присоветовали... – и он подробно описал наших темпераментных гидов.
– Баламуты оне, – поджала губы старушка. – Нашлись кого слушать! Сережка это Голков и Вовка Антипов, точно. Как есть баламуты! Каждый год сюда приезжают, водку пить да по бабам... Одно слово – туристы. Тьфу! – Бабуся удивленно глянула на нас – Так это сколько вы тут ходите-то? Они уж час как воротились.
– Час? – я посмотрела на часы. Мы прибыли в 1235, первый круг завершили где-то без десяти тринадцать, значит... Нет, на часах было 1314. – А вы не путаете?
– Ну, может поменьше чуток, – не стала настаивать бабуся.
– А машину вы тут случаем не видели? – вспомнил Николай. – Минут десять тому назад проехала. Грузовик...
– Не приметила, – ответила старушка. – Не разбираюсь я в них. Да и ездят у нас редко. Разве что автобус рейсовый, так сегодня пятница.
И мы пошли «прямоть» за остановку.
А что нам оставалось делать

Я приближался к месту моего назначения.
А.С. Пушкин, Капитанская дочка
АБС, Понедельник начинается в субботу
С. Лукьяненко, Ночной дозор

Тропинка углублялась в лес, едва заметно изгибаясь, и уже через сотню шагов наши сомнения рассеялись. Движение здесь было куда интенсивнее, чем на дороге. То и дело навстречу попадались люди страждущие отдыхающие стремились к «кафе-продуктам», на зады которого, оказывается, выходила тропинка люди пересекали тропинку вдоль и поперек, просто гуляли, сидели и пикниковали на обочинах, на траве, на пеньках, на скамейках. Словом, изнутри лес напоминал скорее лесопарковую зону, нежели дикий бор одноименного с пансионатом названия.
По этому лесопарку мы буквально через пятнадцать минут вышли к пресловутому дереву. Я присмотрелась и с изумлением обнаружила, что это гингко. Вот тебе и раз, а говорили, что у нас в Гомеле растет самое северное в восточном полушарии. Но где Гомель, а где здесь! Вот так и рождаются нездоровые сенсации, подумала я. В отличие от нашего дерева, охраняемого государством, здешнее никем не охранялось, зато под его сенью имелся настоящий пивной клуб. Прямо на травке тут расположились десятка два отдыхающих личностей в окружении неисчислимого количества разнокалиберных банок, бутылок, пластиковых посудин, из которых они то и дело прихлебывали, ведя неспешные клубные беседы. Надо заметить, между клубменами прогуливались санитары леса с сумками и авоськами, так что на территории клуба было довольно чисто.
Пока я осматривала открывшуюся картину, мой попутчик отчетливо сглотнул слюну. Я была не большим почитателем сего, несомненно, благородного напитка, но, глядя на открывшуюся картину, тоже испытала жажду. В конце концов жаркий день, усталость, дорога с приключениями… и вообще. Но дело прежде всего.
– Коля, – сказала я с мягкой настойчивостью, – может, еще раз спросим дорогу?
Николай вышел из транса, и мы обратились за помощью к одному из близвозлежащих клубменов, который охотно объяснил, что мы пришли верно «Водник», вот он под горкой, стоит нам пройти по тропинке сто метров, а «Динамо» – вон оно, прямо за деревьями, на Разливе… Нет, чуток правее.
И мы наконец увидели вожделенное место нашего назначения.
Мы засекли азимут.
В качестве дополнения добрый клубмен поделился с нами сведениями о месте нахождения пивного источника, и прежде, чем мы направились к Уктусу, я позволила Николаю припасть к нему и угостить меня местным портером, после чего мы направились в необходимом направлении.
По дороге мы заглянули к памятнику. В принципе, наши гиды, баламутные туристы-по-бабам, были правы дерево и памятник были рядом. В горизонтали из разделяло всего метров пятнадцать. Зато дерево было еще примерно на столько же выше нам пришлось спускаться по довольно-таки крутой лестнице мимо стоящего на склоне «Водника». Но когда мы подошли к памятнику, нас ожидало небольшое потрясение.
Дело в том, что памятника на месте не оказалось.
Постамент с его абстрактным продолжением находился там, где мы его оставили, но вот сам Вадим Коий отсутствовал напрочь. То есть абсолютно. Мы специально подошли посмотреть. На заасфальтированном пятачке вокруг постамента видны были неопределенные следы деятельности. Или следы неопределенной деятельности, это как посмотреть. При желании их можно было счесть за посторонние, и тогда можно было представить, что беднягу Коего постигла судьба Железного Феликса с Лубянской площади (но не слишком ли оперативно? – часа не прошло, как он был здесь). При определенной доле фантазии можно было предположить, что неизвестный Вадим не стал дожидаться постигшей его собрата участи и превентивно-добровольно покинул место своего пребывания. Или некий местный Дон Жуан, какой-нибудь баламут-турист-по-бабам позвал его постоять на стреме. Или он просто «пошел за пивом ца-ца»...
Мы стояли, задумчиво поглатывая пиво и разглядывая постамент, букв на котором уже не осталось, только останки «санзю» все так же были обведены мелом.
– Еха ты! А этот куда делся? – раздалось позади нас, и мы обернулись.
Рядом с нами, тупо уставясь в постамент, стоял длинный худой парень, с ног до шеи словно в чешую он был одет в броню сплошь состоящей из значков. На нем буквально живого места не было. Удивительно, как он не падал от тяжести своих добровольных вериг. Судя по надписям на значках, перед нами был кто-то из наших – ну, не то, чтобы совсем из наших, «твердых», но из гостей конвента точно. «Бей серых, пока не почернеют, бей черных, пока не посереют», «Бойцовый кит нигде не наследит», «АЭЛИТА мать родная, СИДОРКОН отец родной», «Все мы братья Стругацким» и тому подобные надписи украшали его панцирь. Все говорило о причастности его к благородному сообществу фэнов – я квалифицировала его как «артика», «ролевика» или чистого «толкиноида», из тех, что приезжает на коны не столько работать, сколько отдыхать и развлекаться. Но все родная душа.
– Полчаса назад здесь проходил, – продолжал бронированный «артик», – стоял мужик. А затарился, – он передернул плечами и за его спиной послышалось мелодичное звяканье, – уже нету. Вы не в курсах, куда он подевался так шустро?
– Сами удивляемся, – ответил Калашников. – Мы его примерно с час назад видали, вроде он никуда не собирался. А сами мы не местные... Э-э, а вы случайно не на кон приехали? Не из Уктуса?
– Точно, – радостно подтвердил чешуйчатый. – Я как раз на Ородруин возвращаюсь. («Да, «толкиноид», – убедилась я в своих подозрениях.) – А вы туда? Тоже на Сидор приехали?
– Приехали-то мы приехали, – сказала я, – только вот дойти никак не можем.
– Так я ж туда иду, – обрадовался бронированный толкиноид. – Come, как говорится, together!
Мы приняли его предложение.
Звали его Тулкас; мирского имени он нам не назвал, что особенно нас не удивило. Был он то ли из валар, то ли из майар, я не очень разбираюсь в их иерархиях. А за пивом его послали эльфы, которым он проспорил... я не поняла, что именно, так сумбурно и невнятно он нам объяснял – с дикцией у него было не все в порядке, но что, я тоже толком на смогла уловить то ли шепелявил, то ли не выговаривал нескольких букв, то ли еще чего (а может просто говорил на эльфийском диалекте).
Попутно выяснилось, что лично он не испытал никаких затруднений с дорогой, потому что приехал вторым рейсом на автобусе прямо от редакции. Слышал какие-то легенды от киевлян, но его это не заинтересовало.
Тем временем мы прошли мимо «Водника» и буквально тут же сошли с дороги и пошли к берегу, куда сворачивала тонкая, можно сказать, одноколейная – или как это там называется… – ленточка дороги. Неудивительно, что мы не заметили ее, как и многое другое здесь: она резко уходила в лес, и не было около нее никаких «указателей» лишь едва расступились сосны, и вот ты уже на дорожке. Тулкас, впрочем, шел уверенно, болтал, звякал чешуей и бутылками, а мы шли за ним. Вскоре сосны кончились и дорога вышла к берегу Разлива.

Трое вышли из леса…
Ю. Никитин, «Трое вышли из леса»

Вправо и влево уходила полоса каменистого галечного пляжа, вплотную примыкавшая к лесу. Противоположного берега не было видно. Прямо перед нами полоса пляжа расширялась, выдаваясь вперед довольно-таки большим мысом в гладь поблескивающей на солнце воды. При известном воображении это можно было сравнить с Аю-Дагом, но этот холм был поменьше и поплоще. На таком бы замок ставить, в самый раз.
Однако вместо замка на холме красовались постройки вполне современного, ну, положим, чуть устаревшего, образца и банально-казенного вида, а именно четырехэтажный уступчатый дом с балконами и плоской крышей, какие-то сараюшки-вагончики, коттеджи, заборчики-изгороди и прочая привычная санаторная атрибутика вплоть до трубы котельной. Никакой романтики!
Ко всему этому вела по насыпи та самая дорога, по которой мы вышли из леса и двигались сейчас. Слава богу, дошли...
Впрочем, дошли мы минуты через три.
И первое, что привлекло мое внимание, когда мы подходили к главному зданию – это памятник. Нет, не Вадим Коий, но тоже мужчина. Здоровенный такой мужик в облегающем бугрящиеся гипертрофированные мышцы спортивном, надо полагать, костюме на торчащих над постаментом лыжах и с ружьем навскидку. Типичный биатлонист, решила я, приглядевшись значит, динамовцы здесь тренировались в биатлоне. А что, зимой здесь масса снега – езди и стреляй в свое удовольствие.
Я хотела поделиться своими рассуждениями со спутниками, но, обернувшись, увидела, что они смотрят не в ту сторону, а назад, где в тенечке у дороги стоял, прислонившись спиной к дереву в вольготной позе, и ехидно-надменно улыбался нам старый знакомый Вадим Коий.
– Ничего себе, – сказал Николай, высказывая мои потаенные мысли.
А Тулкас, почесывая в затылке и позвякивая спереди и сзади, произнес озадаченно
– Интересно, как он здесь раньше нас очутился?

Вопрос: Продолжать?

1. Угу		6	(50%)
2. Нет		6	(50%)
Всего:		12

@темы: Реквием, мое и наше

---

Бумага. О самом хрупком и вечном материале lib.rus.ec/b/548834

Аннотация
Попробуйте представить мир без бумаги. Что нам останется? Да почти ничего. Бумага с нами везде. Книги, письма, дневники, а еще картонные подставки под пиво, свидетельства о рождении, настольные игры и визитные карточки, фотографии, билеты, чайные пакетики. Мы — люди бумаги. Но эпоха бумаги подходит к концу. Электронные книги и билеты заменяют бумажные, архивы оцифровывают. Мы вступаем в мир без бумаги, но Иэн Сэнсом рассказывает об этом самом парадоксальном из созданных человеком материале и доказывает, что в том или ином виде он всегда будет с нами.

@темы: история вещей, напочитать

---

Оригинал взят у в В Европе (и отчасти в Северной Америке) живут потомки всего трёх семей

Вот родни-то привалило...

Источник.

@темы: генетика и генеалогия

---

02.06.2015 в 05:14

Пишет  silent-gluk:

Как устроены тексты поздних Стругацких
Оригинал взят у ЖЖ-юзера vchernik в Как устроены тексты поздних Стругацких

(источник)
28 Июл 2010 • 10:21

ФОТО: Стругацкие на балконе. 1980-е

Опубликовано: предоставлено для публикации в журнале «Реальный мир»

Дмитрий Володихин

Братья Стругацкие получили необыкновенную известность и высокую признательность советской интеллигенции после выхода повестей, созданных ими в 1960–1970-х годах. Работы, относящиеся к раннему, «романтическому» периоду, завершившемуся с публикацией «Попытки к бегству» (1962), уже сделали АБС весьма значительными фигурами в нашей фантастике. Но впоследствии они постепенно перешли на второй план, уступив пальму первенства повестям «Трудно быть богом», «Обитаемый остров», «Понедельник начинается в субботу», «Парень из преисподней, «Малыш», «Улитка на склоне», «Пикник на обочине».

Тексты 1960–1970-х отличались высоким градусом публицизма — большим, чем в период «Страны багровых туч» и «Пути на Амальтею»; это литература социально-философских идей. Но она

а) Делалась языком, близким потенциальному читателю;

б) Делалась на очень высоком драйве;

г) Делалась в рамках фабульной конструкции, которая основывалась на сюжете-приключении, либо на сюжете-расследовании, т.е. имела детективную составляющую;

д) Была чрезвычайно насыщена диалогами, при сухом, рубленом способе изложения, малом числе прилагательных, малом числе длинных предложений с разного рода сложноподчиненным наворотами и деепричастными осложнениями.

В 1980-х годах ситуация резко изменилась. Притом не видно, чтобы эта метаморфоза коснулось мировоззрения АБС, взглядов, которые ими исповедовались, идей, которые их волновали. Нет, речь идет о способе строить тексты, о творческом методе.

Эти изменения видны на примере трех широко известных текстов АБС, связанных с 1980-и годами: «Хромая судьба», «Волны гасят ветер» и «Отягощенные злом».

Градус публицизма в них не то что не упал, а, скорее, заметно повысился. Но проявляться публицистическое наполнение художественных текстов стало несколько иначе. Если раньше АБС интересовало развитие идей, их обсуждение, то теперь им этого было уже недостаточно. Добавилось комментированию культурно-религиозного наследия, т.е. стремление не только дискутировать и утверждать свой вариант истины, а еще и оценивать то, что существует вне даного варианта, — порой веками и тысячелетиями. Особенно ярко эта «новина» выразилась в «сорокинской части» из повести «Хромая судьба», и, более приглушенно, в «Отягощенные злом».

Что же касается диалога с читателем, то и он приобрел иные формы. Прежде всего, весьма усложнился, из него ушла прежняя легкость, ясность. АБС стали говорить с тем читателем, который в большей степени интеллектуал, нежели массовые поклонники их творчества 1960–1970-х.

В чём тут дело? То ли сам читатель изменил возраст вместе с АБС, повзрослел, постарел даже, то ли Стругацкие просто устали изощряться в форме высказывания, принимая в расчет массовую аудиторию. Написать так, чтобы твой текст понимали и принимали одновременно и высоколобые умники, и массовая аудитория, весьма сложно. Даже учитывая в принципе более высокий интеллектуализм советского любителя Ф-литературы по сравнению с сегодняшним… И вот из текстов АБС, относящихся к 1980-м годам исчезло сколько-нибудь выраженное обращение к «массам», хотя бы и массам интеллигенции. Повести того периода в художественном смысле отдрейфовали в сторону литературы основного потока и даже приобрели черты артхауса. В «Отягощенных злом» и «сорокинской части» «Хромой судьбы» видны мистические мотивы, абсолютно неприемлемые для прежних АБС, но органично вписывавшиеся в картину позднесоветского мэйнстрима, медленно, но неотвратимо шедшего к легитимизации мистического элемента.

Усложнилась композиция программных текстов, увеличилось количество «недоговоренностей для умных», повысился запрос на гуманитарную эрудированность, исходивший от АБС к читателям; ярче всего подобные метаморфозы видны по «Отягощенным злом», в первую очередь — по дневнику Митрохина.

В «техническом» смысле, прежде всего, бросается в глаза падение числа диалогов. По сравнению с повестями предыдущего периода, их стало вдвое, если не втрое меньше, условно говоря, на такое же количество страниц. И даже в относительно более «легкой», драйвовой повести «Волны гасят ветер» диалогов немного, в начале текста они вовсе отсутствуют, что производит впечатление разительной перемены, если сравнивать ее с предыдущим текстом из цикла о «мире Полдня» — «Жук в муравейнике».

Полностью исчез сухой, чуть холодноватый, «рубленый» стиль. Появилось множество причастных, деепричастных оборотов, сложноподчиненных конструкций. Весьма заметно увеличилась средняя длина предложения — по сравнению с теми же 1960-и годами.

Прежде АБС очень редко напрямую апеллировали к чувствам и психологическим состояниям персонажей. Они в принципе избегали концентрированного психологизма и старались показать внутренние состояния героев через их слова и действия. В 1980-х они стали со вкусом входить в «диалектику души», выдавая прямые описания эмоций, переживаний, психологических движений. «Сорокинская часть» состоит из этого по преимуществу — немыслимое дело для АБС 1960-х! Сюда же относятся откровения Каммерера, раздавленного проблемой люденов, которая на него свалилась столь неожиданно, а также история Агасфера Лукича из «Отягощенных злом».

Новой чертой повестей АБС стал своего рода «документализм», т.е. изложение, текущее от одного документа к другому или, во всяком случае, время от времени опирающееся на них. Это, во-первых, давало эффект «аутентичности», невероятного правдоподобия мира. Но помимо этого, еще и избавляло от необходимости многое выписывать, заполнять лакуны действия. «Документализм» лучше всего виден в повести «Волны гасят ветер», собственно, на нем построено всё действие. Но включение в художественную ткань дневников, мемуаров, иных произведений, присутствует также и в «Отягощенных злом», и в Хромой судьбе». Последняя, собственно, сделана как переплетение монологичной «сорокинской части» с главами из повести «Гадкие лебеди», приписанными Феликсу Сорокину.

Во всех трех повестях ослаблена сюжетная составляющая. Прежний драйв, столь характерный, например, для «Трудно быть богом» или, скажем, «Пикника на обочине», «Парня из преисподней», перестал быть важным для АБС. Кроме того, детективные и приключенческие акценты, обычные для текстов АБС всего предыдущего периода, вплоть до ранней романтики, сменились акцентами интеллектуального расследования, иначе говоря, решения головоломки или ряда головоломок. С этим в значительной степени связан и тот же самый «документализм» — он позволял не отвлекаться на то, что не является частью расследования и не входит в багаж идей, который АБС хотят передать читателю.

Новый творческий стиль АБС получил концентрированное выражение в «сорокинской части» «Хромой судьбы».

«Сорокинская часть» — одновременно и не литература идей, какой были тексты Стругацких в два предыдущих десятилетия, и, подавно, не литература «благородных приключений» («Страна багровых туч», «Стажеры», «Путь на Амальтею». «Сорокинская часть», во-первых, в наибольшей степени близка к мэйнстриму. Во-вторых, в наименьшей мере приспособлена к нуждам массового читателя — почти лишена диалогов, монологична, изобилует описаниями, тянется в нарочито замедленном темпе. В-третьих, она фактически антисюжетна, т.е. сюжет там едва движется, играя глубоко второстепенную роль; старый писатель бродит от одного тяжелого искушения к другому будто слепец на минном поле, но счастливо избегает «подрыва» на каком-либо из них… нечто происходит… неспешно… очень неспешно… событийный ряд вообще оказывается на втором плане. Сделан текст весьма странно: в фокусе читательского внимания удерживается идея творческого долга писателя и его внутреннее состояние со всеми хворями и неоднозначными взаимоотношениями со спиртным, в то время как сюжет служит хлипкой подпоркой для первого и второго. В наибольшей степени «сорокинская часть» похожа на тематическую подборку черно-белых фотографий литературной жизни позднего СССР.

Невольно задаешься вопросом: какую задачу решали АБС, избирая столь необычный для них стиль?

Можно перечислить самые банальные объяснения и остановить выбор на одном из них, но это будет бесполезным повтором давно пройденных уроков. Все они, мягко говоря, не дают полноты ответа: «признание в старости» (сказано БНС, и можно теперь на это только ссылаться, а развивать тут нечего), «исповедальная проза», «биографизм АНС» (уже сто раз сказано другими людьми, также не имеет смысла развивать). В сущности, всё это лишь видимость объяснений. БНС также пишет, что это была в значительной степени «вещь для себя», что писалась она фактически в стол и т.п. Но все-таки писалась и все-таки вышла. И, надо полагать, неспроста в качестве материала для «синей папки» Сорокина избраны были именно «Гадкие лебеди». Относительно предпочтения «Гадких лебедей» «Граду обреченному», изначально планировавшемуся на роль «наполнителя» той самой «синей папки», и говорить нечего — действительно, была бы страшная диспропорция, выйди в «синей папке» первая часть «Града».

Думается, АБС сознательно подбирали особый стиль для «Хромой судьбы». Он создавал хорошо рассчитанный эффект, о котором стоит поговорить подробнее.

Если «Обитаемый остров», «Далекая радуга», «Трудно быть богом», «Гадкие лебеди», и, тем более, «Полдень: 22-й век», «Жук в муравейнике», «Волны гасят ветер» — вещи, в которых неказистое настоящее смотрится в зеркало идеального будущего, иначе говоря, повествование о том, чему не надо существовать сейчас/завтра и каким должен быть идеал интеллигенции, думающей о будущем, то «сорокинская часть» «Хромой судьбы» — единственное произведение в творчестве АБС, где проводится линия, прямо связывающая настоящее и будущее. Сорокин пишет «Гадких лебедей». Сорокин, так или иначе, хотя бы вполсилы, придавленный окружающей реальностью и неюным возрастом, все же влияет своим текстом на настоящее, сея в нем ростки будущего. Эти ростки ясно видны в «Гадких лебедях», особенно на последних страницах. Но помимо будущего видно и самое настоящее настоящее. Оно серьезно, основательно, на значительном пространстве художественного текста, представлено только в «сорокинской части» «Хромой судьбы» — изо всех текстов АБС! Оно отвратительно, хотя ближайшее прошлое, в трактовке АБС, выглядело намного хуже. И вот поэтому, вероятно, создана стилистическая пропасть между суховатым, стремительным, наполненным интеллектуальными играми повествованием о грядущем и тягучим болотом настоящего. Иначе говоря, сознательно смонтирован стилистический контраст, помогающий понять контраст смысловой. Будущее, каким его видели АБС, — абсолютно чужое для настоящего, каким его видели АБС. Соединение двух несоединимых стилей в рамках одного произведения позволяет осознать, сколь велика разница, сколь сильна чуждость двух времён друг другу. А значит, будущее не утвердится, если ему не удастся разнести советскую реальность в щепы.

Отказ от диалога с массовой аудиторией и апелляция к более узкому кругу читателей, состоящему преимущественно из интеллектуалов, произвела в творческом методе братьев Стругацких настоящую революцию. Притом революцию не менее значительную, чем та, что совершилась на два десятилетия раньше — в повести «Попытка к бегству». Тогда АБС отрешились от советского романтизма, теперь — от представления о том, что писатель обязан делать свои тексты «удобными» для читателя.

@темы: книги, писательское

---

Раньше и жучки в эль падали с дивной избирательностью, и дырки в сыре, как выяснилось, примерно той же природы...

Швейцарским ученым удалось ответить на вопрос, почему за последние 15 лет резко сократилось количество дырок в знаменитых сортах «Эмменталь» и «Аппенцелль».

Эксперты из Agroscope, государственного центра сельскохозяйственных исследований, пришли к выводу, что причиной образования дырок в ноздреватых сортах были крошечные частички сена, попадавшие в молоко во время дойки коров, а не бактерии, как считалось ранее.

Ученые говорят, что автоматизация молочных ферм привела к тому, что доильные аппараты полностью вытеснили «традиционное ведро», в которое вместе с молоком попадали крохотные частички соломы. За последние годы процесс получения молока стал более «стерильным», однако вместе с «допотопным ведром для дойки» ушла и часть очарования швейцарских сыров.

Швейцарские ученые отмечают, что вопрос дырок от сыра занимал исследователей с 1917 года. Тогда американский ученый Уильям Кларк пришел к выводу, что «дырявит» сыр двуокись углерода, вырабатываемая микроорганизмами.
steissd.livejournal.com/4928016.html

@темы: история кухни

---

Пояснение к тому роману, что я начала сегодня выкладывать

Лежат черновики, пылятся. иногда встряхиваю, пишу что-то еще, потом понимаю, что это никому не нужно, можно не продолжать.

Этот роман изначально не предназначен для широкого круга читателей.

"Реквием" - это роман-воспоминание. Не мемуары, нет, для этого он слишком сюрреален. Байки, анекдоты, реальные случаи, похожие на анекдоты, анекдоты, похожие на реальные случаи. Мы даже имена персонажам практически не меняли - ибо народ и так знает своих героев.

О чем роман? О конвенте любителей фантастики былых времен. Много с той поры изменилось, тех уж нет, а те уже далече. И фантастика изменилась, и фантасты, и любители фантастики тож. Ностальгия.

Уже выложено:

Титульный лист, эпиграфы, предупреждения авторов и часть пролога

Окончание пролога. Да, пролог большой. Но мы честно предупредили, где читать необязательно

Первый кусок Дня первого

Второй кусок Дня первого

Третий кусок Дня первого

Четвертый кусок Дня первого

Пятый кусок Дня первого

@темы: Реквием, мое и наше

---

01.06.2015 в 19:44

Пишет  Moraine:

"Акрон" изнутри
Originally posted by at Airship Inside

Фотографии постройки и внутреннего устройства дирижабля "Акрон" (USS Akron [ZRS-4]).

1. Ready to walk the USS Akron out of Goodyear-Zeppelin dock


2.


3. Rising the First Main Frame of a Dirigible


4. Nose section being attached to nearly completed framework


5. Interior Hull of a Dirigible before Gas Cells were Installed


6. Starboard Side of a Dirigible


7. Catwalk on the USS Akron


8. Catwalk on the USS Akron


9. Control Wires and Pulleys on a Dirigible


10. Photo showing crew bunks


11. Crews Quarters in a Dirigible


12. Emergency Control Station of a Dirigible



13. Engine Room in a Dirigible


14. Head-Chief Inspector of Structures Walking Through a Dirigible


15. Left Side of the Control Car on a Dirigible


16. Looking Down in Emergency Control Station of a Dirigible


17. Navigation Room in a Dirigible


18. Oil Tank on the USS Akron


19. Propeller on a Dirigible


20. Rear Control Car of a Dirigible


21. Sailor at the Bow Mooring Post on a Dirigible


22. Side Corridor on a Dirigible

@темы: дирижабли

---

из этой подборки memourmor.diary.ru/p204410147.htm?from=last&noc...

@темы: картины

---

1 ДЕНЬ, ПОСЛЕ ЗАВТРАКА, ЗАЕЗД.

ГОСТИ СЪЕЗЖАЛИСЬ НА ДАЧУ

«Андрей ― дуб»
Из конспекта студентки Н. по теме
«Значение пейзажа в романе Л.Н. Толстого «Война и мир»»

До чего ж хорош Разлив при тихой погоде! Когда мирная гладь воды отражает синеву неба, а тихие волны, набегая и перекатываясь шелестят и плещутся о галечный берег. Когда кругом тишина и ничто не нарушает покоя пространства: ближний берег с обширным пляжем, поросшими бором высокими берегами, сгрудившиеся на вершине горы постройки пансионата ― позади, а перед тобой только простор Разлива с узкой сизоватой дымкой дальнего берега, до которого километра три, и небо с редкими облачками, до которых чуть дальше. Когда ты один и вокруг никого, только какая-то одинокая птица, как долетела до середины вод, так и повисла в вышине, словно в раздумьи: лететь ей дальше или повернуть назад… Эй, ты, птица, дура-птица! И что занесло тебя туда, по-над самую глубину? Что увидела ты там со своей высоты? Зачем остановила на полпути полет свой? Между облаком и морем. Словно гордый буревестник. В небе камушку подобна… Не даешь ответа? Ну и не надо.
Лев Борисович удивился своем лирическому настроению и ухмыльнулся.
Лев Борисович Звягин, в недавнем прошлом капитан милиции и инспектор уголовного розыска ― начальник группы, между прочим, ― а ныне простой отдыхающий, отвел глаза от застывшей в вышине птицы и стал глядеть на воду. Ну ее, эту птицу, пусть висит себе в небеси, раз так хочется, пока не устанет и не шлепнется о воду. Или не надумает и не умотает по своим птичьим делам: птенчиков там кормить или иным способом размножаться. Тоже мне, действительно, буревестник недорезанный. «Пусть сильнее грянет буря»… Как будто в буре есть покой! И ну ее на фиг эту бурю.
Не бури приехал он искать сюда, но как раз покоя. Того, что им в горотделе, как известно, только снится. Кстати, птицы, те же буревестники, перед бурей не должны висеть высоко в небе, а наоборот ― скользить, темных волн крылом касаясь. А когда они там, высоко, то это, по всем народным приметам, только предвещает хорошую погоду. Вот и ладненько, вот и нечего тут…
Лев Борисович снова поднял глаза.
Так и есть, мнимого буревестника уже не было ― улетел. Или шлепнулся. Ляд с ним. Пусть, мятежный, ищет свою бурю в другом месте. А он, Лев Борисович, желает просто так, без всяких бурь и прочих потрясений, наслаждаться разлитым в природе умиротворением и благостностью. Которые, слава богу, царят здесь вот уже вторую почитай неделю, с тех самых пор, как Лев Борисович прибыл на заслуженный отдых. Честно, промежду прочим, заслуженный. Потому что был это первый его по-настоящему нормальный отпуск за последние два года; прошлогодняя канитель с ремонтом не в счет и отпуском могла считаться только весьма условно. («Условно досрочно», автоматически мелькнуло в голове, но Лев Борисович тут же отогнал крамольную, за версту пахнущую УК мысль.) Промучившись с потолками, полами и обоями, он в прошлом году вынужден был отказать себе в удовольствии посетить сей тихий уголок, где последние несколько лет кряду он в отпуску проводил три славные недели. Сейчас он вполне был вознагражден за прошлогоднее воздержание. И хорошей, редкостной, прямо сказать для этих сезонов погодой, и, что тоже немаловажно, соломенным своим на эти три недели вдовством. Ни-ни-ни! Бонвиваном, донжуаном и ловеласом или, не приведи господи, альфонсом Лев Борисович не был. Ни в коем разу. И Елену свою любил, уважал и почти никогда ей не изменял.
Просто…
Просто хочется же иногда побыть одному, почувствовать себя никому ничем не обязанным, пооставаться ненадолго самим собой с собой наедине. Что в этом плохого, скажите на милость?
Вот как сейчас, когда он стоит у кромки разлива так, что ленивые волны чуть не докатываются до носков его летних плетенок, и романтичным взглядом первопроходца смотрит в даль, за далекую линию горизонта. В такие минуты Лев Борисович даже немного жалел, что не испытывает, скажем, туристского зуда, что равнодушен к горам, пещерам, сплавам по порогам и прочие адреналиновые удовольствия, что для него, увы и ах, больше всего подходит избитый трюизм, гласящий, что туризм, кто спорит, лучший отдых, но отдых таки лучше туризма. У него, черт подери, не было тяги даже к рыбалке. А ведь какое, наверное, наслаждение: часами сидеть с удочкой где-нибудь да по над речкой или, вот над разливом, удить окуньков, уклеек, красноперок, карасиков, сазанчиков, бычков, форельку, в конце концов… а равно и ревматизм, ишиас… сидеть и ни о чем не думать.
Совершенно.
Однако и просто так вот стоять на бережку и дышать прохладным утренним воздушком тоже не плохо, а? Просто стоять и просто дышать. И чувствовать, как с каждым выдохом выбрасываешь из себя серость, тоску, скуку будней: серость окон, асфальта до тошноты знакомого ― от дома до работы, от дома до работы ― города; серость и тоску насквозь прокуренных кабинетов, затхлых бумаг, слезливых, нахальных и огрызающихся подследственных, вечно недовольного начальства; серость тоску и скуку одних и тех же ― бабы, работа, политика, работа, бабы ― разговоров, занудных и бессмысленных спорах о смысле жизни и бородатых анекдотов, мелочных придирок уставшей жены и бодрых наскоков непонятного, и потому пугающего подрастающего поколения… Всего, что было, есть и всегда будет с ним. Но ― там, потом. Не сейчас.
Сейчас вместо этого затхлого прошлого и серого будущего ― чистый, простой и незатейливый, пахнущий одновременно морем и рекой, небом и свежей зеленью, природой и жизнью, нормальный, ничем и никем не отравленный и неиспоганенный воздух.
«И понял он, что это хорошо!»
Были, правда у него некие сомнения. Мало ли, все течет, все изменяется. Каким бы ведомственным комплекс ни был, могло случится и так, что и он коммерциализировался (тьфу, словечко-то какое, сложносочиненное), и вместо привычной, почти первозданной тишины его ожидает какой-нибудь новомодный шалман, какая-нибудь помесь казино с борделем. А что, сдают же институты и театры свои площади под секс-шопы и косметику… Но его уверили, что ничего подобного пока (пока!) не предвидится. И вправду гром над пансионатом еще не грянул. Все оставалось пока (!) по-прежнему ― и природа, и тишина. Даже несмотря на разгар начала сезона было на редкость малолюдно. Правда, это не должно было затянуться надолго: завтра ― об этом он узнал уже на месте ― в пансионате должна была начаться то ли конференция, то ли семинар каких-то литераторов, и народу, соответственно, прибавится. Но литераторы ― не урки какие-нибудь отмороженные, не новые русские (что, считай, без малого одно и то же, как, опираясь на личный опыт, вполне справедливо полагал Лев Борисович), народ тихий, культурный. Одно слов ― ботаники, интеллигенция. Поэтому Лев Борисович не разделял неудовольствия предстоящим пополнением контингента, которое испытывал его приятель и сосед по номеру (или, если угодно, палате) Виктор Иванович Ковалев, и не относился серьезно к его ворчанию.
Ладно, пора было заканчивать утренний моцион.
Лев Борисович поглядел на часы. Действительно ― пора: если не спешить, прогулочным шагом обойти горку и подняться по тропинке к аллее, по дороге выдохнув из себя еще парочку-другую затхлых кабинетов, постоять у парапета и выкурить перед завтраком сигаретку ― всего четвертую с подъема! ― то он как раз успеет подняться в номер, переодеться для столовой, разбудить Виктор Иваныча, который, поди еще спит, как всегда, и, уже вместе с ним, принять немного для аппетита да перемолвится парой словечек с Фаечкой.
При этой мысли Лев Борисович невольно приулыбнулся. Но тут же осадил себя. Хотя что такого? Не может разве человек себе позволить немного на отдыхе? Не пьянства ж для, а здоровья ради.

<Эпиргр.>

Радужные однако эти планы были нарушены с самого начала.
И это начало было началом конца короткого его отдыха. Но Лев Борисович об этом еще не догадывался.
Как и намечал, он поднялся по тропинке к парапету. На дальней аллее и остановился выкурить сигаретку на любимом месте. Весь пансионат отсюда был как на ладони. Четырехэтажные корпуса красный приземистый параллелепипед спортзала с бассейном, площадками и прочими спортивными сооружениями, маленький, утопающий в диковатой зелени искусно заброшенного сада поселочек, состоящий из деревянных коттеджей, хоздвор с трубой котельной и трехэтажный типовой домик, где проживал обслуживающий персонал ― все это эклектическое благолепие целиком умещалось на плоской выровненной вершине бывшего островка ― холма Уктус. От основной береговой линии пансионат и гору отделяла широкая полоса галечно-песчаного пляжа, а соединяла Уктус и берег искусственная дамба-перемычка, по гребню которой проложена была дорога. Так что комплекс на горке Уктуса находился несколько на отшибе от санаториев, пансионатов и прочих лечебно-оздоровительных предприятий, образующих «зону оздоровления профилактики «Разлив»». («ЗОП «Разлив»», звучит, а? Привычный диалог: «Где летом отдыхать собрался? ― Да как всегда, в «ЗОПе».) Что, кстати, на взгляд Льва Борисовича было еще одним плюсом: здесь был тупик, сюда редко забредали посторонние. Тем более, что во время особенно бурных весенних паводков вода из недалекого устья, не успевала полностью быстро сойти через узкое горло в залив, пляж заполняло порой так, что волны перекатывались через перемычку, и Уктус на какое-то время ― весьма, впрочем, непродолжительное ― превращался в самый настоящий остров. Не бог весть какая романтика, но некоторая приятность почувствовать себя робинзоном, «равным среди прочих», в этом наличествовала.
Вот и сейчас, поглядывая на пляж и ближний берег, Лев Борисович обратил внимание, скорее ― просто отметил краем сознания, что полоска пляжа чуть изменила очертания, сузилась. Впрочем, совсем немного, так что отделением, так сказать, выходом из ЗОПы, это не грозило. Тем более не грозило помешать литераторам приехать на свой симпозиум.
Впрочем, как мог вскоре убедиться Лев Борисович, по крайней мере часть их уже прибыла. Выкурив сигаретку и направившись к главному зданию, Лев Борисович еще издали, от угла, увидел перед парадным подъездом старенький пузатенький «ЛАЗ», уже покинутый пассажирами и водителем. Из чистого любопытства ― захотелось поближе посмотреть, что за зверь такой, литератор, ― Лев Борисович направился не к заднему, как обычно, крылечку (так ближе), а к главному входу. И был удивлен тем, что, подойдя, увидел.

У ПАРАДНОГО ПОДЪЕЗДА

Около автобуса маялся, плотнее утрамбовывая поставленную на бортик явно наспех упакованную сумку, его сосед по камере… пардон, по номеру и сослуживец майор Ковалев из городского УБХСС ― УЭП, по новому, ― которому сейчас полагалось едва-едва выходить из объятий санаторного морфея.
Вот тебе раз! Неужели вправду так страшен невиданный зверь литератор, как Ковалев его малюет, раз поднял его беднягу из теплой берлоги в неурочное время и подвигнул к паническому бегству за целых три дня до окончания срока. Нет, серьезно, неужели то, что наговорил ему накануне Ковалев, правда? Звягин встревожился и поспешил навстречу приятелю.
― Что это ты, Виктор Иванович, никак и правда домой собрался? ― спросил он подходя и здороваясь.
― А ты думаешь, я шутил? ― Ковалев разогнулся от сумки и утер с чела нервический пот. Он был непривычно суетлив и раздражен. ― Эта чертова конференция…
― Да брось, ― благодушно улыбнулся Лев Борисович, ― неужто из-за такой мелочи?
― Мелочи? ― живо перебил Ковалев. ― Это ты так говоришь, пока не знаешь, потому что ты в прошлом году здесь не был. Мой тебе совет: тоже поезжай отсюда, если хочешь спокойной жизни.
― Да ты что? Я ж всего неделю, как прибыл!
― Тогда запрись в номере и не вылазь, пока весь этот шалман не кончится, ― продолжал настаивать Ковалев.
― Так ничего ж еще не началось, ― парировал Лев Борисович.
― Не волнуйся, начнется, ― уверил Ковалев. ― Нет уж, увольте. Я лучше дома, на диванчике, догуляю. Отосплюсь хоть, пока мои на работе. Я тебе говорю: эта их конференция ― черт знает что такое. Бедлам! В прошлом году тут такое три дня и три ночи творилось ― что там твоя «горбушка»!
Лев Борисович вежливо не поверил, но спорить не стал. Всем известно, что майор Ковалев известный мастер делать из мухи слона, и все, что он рассказывает конечно правда, но правда возведенная в энную степень и помноженная самое на себя; конечно, когда это не касается работы, а, например, его героических рассказов о приключениях своей юности из бесконечной серии «когда я сержантом служил в Соловце», которыми он любил потчевать друзей и сослуживцев после третьей рюмочки кофе. Поэтому быстренько проведя в голове вышеозначенные математические операции, Лев Борисович предположил, что, наверное, эти самые литераторы не такие уж тихие интеллигенты, как он недавно предполагал, что, возможно, они тоже не чужды мирских забав вроде походов в буфетную чтобы потренироваться в поднятия определенного рода тяжестей, что упражняться в этом виде спорта они могут азартно, весело и самозабвенно, отчего могут возникнуть небольшие недоразумения. Но. Но кто без греха, пусть бросит в него, Льва Борисовича, полной бутылкой ― он поймает! Не оргии же в конце концов они здесь устраивать станут?
Майор Ковалев тем временем, встретив непонимание со стороны коллеги и оскорбившись в своих самых добрых намерениях, надулся и принялся дальше вбивать в сумку свои пожитки, вымещать досаду на ни в чем не повинном багаже.
Лев Борисович неловко переминался рядом. Хотелось уйти, но уйти просто так было неловко, а боксирующий сумку Ковалев перестал обращать на него внимания. С горя Лев Борисович закурил внеплановую сигарету.
Положение спас появившийся водитель автобуса. Выскочив из стеклянных парадных дверей главного корпуса, он сбежал с крыльца и направился к своему железному дромадеру. Едва завидев его, Ковалев сделал «брэк», подхватил на плечо нокаутированную сумку и бросив на прощание: «Как знаешь, Лев Борисович, я тебя предупредил», поспешил в предупредительно распахнутую дверь.
― Пока! ― облегченно бросил Лев Борисович в с шипом задвинувшуюся дверь и стал подниматься на крыльцо. Что-то ему стало не по себе.
Взявшись за ручку двери Лев Борисович он помедлил и решительно отворив в недоумении замер на пороге.

Все мои пять чувств были травмированны одновременно.
АБЛ, ПНВС

Потому что этого быть не могло. Во-первых, их было слишком много: столько народу ни в один автобус, будь он хоть «Икарусом-гармошкой», хоть двухэтажным «МАН»-ом, не влезет, хоть они тресни.
Фойе же, которое два часа назад было пустым, как тихая лесная полянка в чаще дикого леса, и тихим, как известный по поговорке омут, сейчас кипело непривычной жизнью, больше напоминающей, если продолжать биологические сравнения, улей во время роения.
Во-вторых, Лев Борисович представлял себе литераторов как-то совсем не так.
Вместо прилично одетых степенных людей, любезно ведущих между собой высококультурные беседы, кругом него в невероятном количестве роились какие-то странно и разнообразно одетые (слово «прикинутые», так и просилось на язык, и Лев Борисович решил: «прикинутые») люди, большей частью молодые и вовсе не степенные, побросав где попало свои разнокалиберные поклажи, заполнили собой всю свободную площадь холла и, казалось, пребывали в непрерывном хаотичном движении. Под потолком волнами носился неопределенный гул.
Эпицентром роения являлся выставленный в фойе еще утром столики с табличкой «РЕГИСТРАЦИЯ» ― надо полагать, там находилась матка этого дикого роя. Только вот не рой нес матке свои взятки, а наоборот. То и дело из толпы с сытыми довольным гулом отделялась очередная зарегистрированная пчелка с яркой ламинированной картонкой на груди и растворялась в общей массе.
Трое молодых людей, единственные здесь при полном параде: костюмы, галстуки и т.п., чем резко выделялись из общей массы, вели регистрацию. Точнее, держали неравную осаду крепости под названием «РЕГИСТРАЦИЯ». Загнанные в угол холла, прикрытые ненадежной сенью лопухастого фикуса, отгородившись от наседающей толпы диких варваров хлипкими столами, с помощью компьютера и какой-то оргтехники молодые люди из последних сил отбивали атаки и наскоки жаждущих регистрации, мужественно и хладнокровно выполняя свой последний долг. Отступать им было некуда.

<Какой-нибудь эпигр., может из ТББ?>

― Такой-то, такой-то, такой-то, ― монотонно бормотал один, ведя пальцем по длинному списку. ― Что-то я вас не найду.
― Как это «не найду»?! ― возмущался «литератор», имя которого потерялось где-то в скрижалях. ― Как это «не найду»! Должен быть! Мне САМ Сидорович обещал! Я еще когда заявку подавал! Да меня весь фэндом знает, да я с самим Гаррисоном пиво пил!
― Гаррисон, Гаррисон, Гаррисон… ― забубнил молодой человек, не отрывая пальца и глаз от списка, перевернул лист и, доведя палец до конца объявил хладнокровно: ― Никакого Гаррисона в списках не значится.
Толпа дружно заржала.
― Да я не… ― растерянно начал «литератор».
― Понимаю, ― значительно сказал молодой человек в галстуке. Обернулся к напарнику: ― Погляди-ка, брат Тибаков, там у себя…
Брат Тибаков быстро прохлопал пальцами по клавиатуре, глянул на экран монитора, бросил:
― Смотри лист три, строка четырнадцать, ― и вернулся к манипуляциям со странным аппаратом, неуловимо напоминающим небольшое пыточное орудие времен ранней инквизиции, только вместо части тела испытуемого в орудие закладывалось выползающие из другого аппарата те самые вожделенные картонки, и что-то там то ли завинчивал, то ли прикручивал, после чего картонки сами выпадали из аппарата в полном блеске цвета и ламинации готовые к употреблению.
― Ага, ― нашел наконец пропавшего первый. ― Паспорт!
Он не глядя выкинул руку к пивному собутыльнику неведомого Гаррисона, раскрыл оказавшийся в руке паспорт, что-то сверил, что-то черкнул в списке, ткнул паспорт обратно.
― Такой-то. Номер 342. Бейдж и программка ― направо. Талоны на обед ― налево. Бланк заселения ― у администратора. Следующий!
― А ключ? ― недоуменно произнес зарегистрированный.
― От квартиры где деньги лежат? ― проявил признаки жизни молодой человек. Но тут же взял себя в руки: ― Ключ там же, у администратора. Не задерживайте. Следующий…
В его протянутую руку пал следующий паспорт, а обейжденный, оталоненный, опрограмленный и, кажется, теперь уже не обиженный тем, что его не узнали такой-то собутыльник неведомого Льву Борисовичу Гарррисона, что-то бормоча пошел к окошечку администратора за своим ключом.
Лев Борисович тряхнул головой, приходя в себя, усмехнулся. Ну и что? Да ничего особенного ― классический организационный бардак, видывали и похуже. Он глянул назад. Там, на площади за стеклянной спиной было пусто. Пузатый ЛАЗ и с ним вместе беглый майор Ковалев исчезли. Ну и счастливый путь. Он остается.
― …Бейдж и программка ― направо, талоны на обед ― налево. Следующий! ― снова донеслось из-под фикуса, и Лев Борисович, вспомнив о завтраке и предваряющей его рюмочке, сейчас особенно ему необходимой, поспешил сквозь водовороты толпы к широкой лестнице. На полдороге его атаковал длинной красной сумкой-колбасой какой-то очередной обейдженный-зарегистрированный; Лев Борисович ловко ушел от непосредственного контакта и поспешил скрыться в весьма кстати открывшейся дверце лифта. Однако неизвестный оказался расторопнее.
― Вам куда? ― вежливо осведомился он у замершего перед лифтом Льва Борисовича.
― Третий, ― ответил Лев Борисович автоматически.
Неизвестный учтиво кивнул и нажал нужную кнопку.
Двери сошлись, и лифт за ними загудел. Лев Борисович похлопал глазами, чертыхнулся и повернул к лестнице. Не ждать же пока вернется…

<ЭПИГР.>

Административно-регистрационные бои под фикусом продолжались.
― Бондаренко! Какая такая Бондаренка? ― отстреливался выведенный таки из равновесия молодой человек последними оставшимися в обойме патронами. Вид у него был уже не тот: пиджак расстегнут, галстук съехал под ухо. ― Нет здесь никакой Бондаренки, я специально проверял. Андрюша! Легостаев, ― взмолил он к фикусу, потому что последний патрон все же следовало оставить для себя.
― Это из «Люденов», ― прошелестел фикус, и неведомо откуда возле него материализовался округлый бородач средних лет весь в джинсе. ― Отдельный список.
― Так бы сразу и сказали! ― оживился спасенный молодой человек. А молодая миловидная женщина, черноволосая с огромными карими глазами и столь не подходящей к ее симпатичному облику фамилией, не обращая внимания на недоразумение, открыто заулыбалась бородачу и произнесла с мягким заиканием и заметным южно-русским акцентом:
― З-здравствуй, Андрюша. Б-бор-н-натаныч уж-же приехал? А из н-наш-ших кто?.
Борода джинсового расплылась в ответной улыбке. Он нагнулся к ковыряющемуся в списках зацибульканному регистратору, выдернул какой-то листок.
― Вот, ― постучал он по листку пальцем. ― «Людены», коттедж номер шесть. Их специально поселили компактно, во избежание. Здравствуй, Света, ― обратился он к симпатичной Цибульке. ― Давай бумаги, я все оформлю. Запарка, ― развел он руками.
― Так может я помогу? ― тут же предложила Света. ― Как в прошлый раз.
― Вот спасибо! ― согласился бородач Андрюша. ― Только потом, обустройся, позавтракай…
― Ой, да я в «УРС»е уже перекусила. А Вадим с Юлей уже приехали?
Она еще спрашивала про каких-то Владов, Бээнах, Игорьках и даже о некоем Верховном, а Андрей кивал, отвечал, поддакивал и при этом успевал заполнять необходимые формы, бланки и прочие нужные для заселения вещи. Так что через минуту «люден» Света уже получила бейдж и прочие причитающиеся бумажки, талоны, программы и величественно сопровождаемая бородатым проследовала к окошку администратора за ключами.
― А г-где это, к-коттедж ном-мер ш-шесть? ― спросила Света, с интересом разглядывая ключ с тяжелой деревянной грушей очень похожей на настоящую.
― Я покажу, ― охотно предложил бородатый, и сладкая парочка, продолжая ворковать, удалилась через запасной выход.
Очевидно, так было ближе всего дойти до коттеджа номер шесть.

Вопрос: Продолжать?

1. Угу		6	(60%)
2. Нет		4	(40%)
Всего:		10

@темы: Реквием, мое и наше

---

В прошлом посте прологи у меня еще не закончились...

Просто пролог, как таковой:
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ: ДОМ С МЕЗОНИНОМ

Многоуважаемый шкап…
Чехов, Дядя Ваня

Всего этого пришелец видеть не мог.
Он уже свернул за угол и, перейдя дорогу, направился к не совсем обычному дому, один вид которого напоминал о чем-то старинном, незыблемом, давно прошедшем и уже никогда не могущим уже вернуться, как бы того не ни хотелось.
Это был старинный особняк века эдак прошлого-позапрошлого добротно построенный кем-то из купцов-староверов, на который не смогли повлиять никакие поздние наслоения. Ни то, что в смутные времена революций и войн в нем размещались всяческие контрразведки ― то белых, то красных, то мародерствующих белокуновских чехославаков; ни то, что в более поздние времена в нем селилась всякая разная мелко- средне- и просто административная номенклатура; ни даже то, что сейчас, вот лет уже десять, в нем располагалось некое популярное, якобы краеведческое, издание, вполне, впрочем, успешно маскирующее собой нечто не совсем соответствующее своему статусу, чем в пределах бывшей одной шестой части суши и было, как говориться, широко известно в узких кругах.
Пришелец был как раз из этого круга.
Подойдя к дому, он коротко и нетерпеливо постучал в окно. Портьера, прикрывавшая высокое стрельчатое окно, чуть погодя раздвинулась, и из-за нее показалось остроносое лицо. Пришелец шагнул на свет и посемафорил рукой, обращая на себя внимание. Лицо за окном приблизилось с той стороны стекла, глаза за большими роговыми очками близоруко сощурились. Некоторое время они вглядывались, и, наконец, признав своего, лицо расплылось в улыбке и активно закивало куда-то влево, видимо, указывая путь. Пришелец, улыбнувшись, ответно кивнул и, в очередной раз поправив ремень сумки на плече, пошел в указанном направлении. Он знал куда идти, также, как знал и то, что стучать в дверь, к которой он сейчас направился, без предварительного сигнала мог бы хоть до посинения, последствий бы не воспоследовало. Как мордой об стол ― туда, куда он шел, так просто сразу не попадешь.
Уверенно и невольно ускорив шаги пришелец свернул за угол, прошел мимо еще нескольких стрельчатых окон, на сей раз темных, минул кусок глухого каменного забора, вплотную примыкавшего к дому и чуть было не проскочил мимо солидной, окованной под старину воротины, но вовремя вынырнул из приятных глубин связанных с этим домом воспоминаний, мечтаний, как поэффектнее предстать перед публикой и предвкушения предстоящего ― он в этом не сомневался, несмотря на позднее или уже раннее? время, ― застолья, остановился.
Толкнув воротину с тускло отблеснувшей в рассеянном свете неразборчивой надписью табличкой, оглянувшись напоследок ― кругом было также тихо ― он вошел в темный дворик.
И оторопело застыл на месте.

Прямо перед ним млечно белел силуэт, в котором нетрудно было угадать торчащую, словно экзотический овощ, прямо из земли верхнюю часть человеческого торса с расколотой надвое головой. На бледном, спокойно отрешенном лице видения отчетливо темнели бурые пятна и потеки чего-то серого. Еще несколько подобных силуэтов ― торсы, плечи, головы ― торчали по всему пространству двора в художественном беспорядке. У пришельца моментально вылетели из головы все его радужные планы. Особенно насчет застолья. Ему стало почти дурно, и оставалось только радоваться, что его желудок и без того был пуст, иначе ― и до греха бы недолго...
«И разверзнутся могилы, и восстанут из них мертвецы, некогда жившие», ― припомнилось из Откровений. Или из Экклезиаста... Да и за точность цитаты он не поручился бы, не до того было. Пришелец отчетливо сглотнул. «А ведь когда-то в здешних подвалах располагалась контрразведка генерала Гайды из Чехословацкого корпуса», ― припомнилось еще.
Наверху, на высоком крыльце бывшего особняка современно щелкнул замок, и высокая резная дверь времен еще тех отворилась с соответствующим обстановке зловещим скрипом. Во дворе сразу стало заметно светлее.
― Тьфу, тьмать вашу, ― сказал пришелец и раздраженно сплюнул, стараясь не попасть ни во что, кроме непосредственно двора.
Возникшая в проеме фигура ответила смешком, и довольный голос произнес
― Что впечатляет?
― Воистину, ― пробурчал пришелец. ― Не побудешь у вас тут годик, забываешь обо всех этих штучках.
Наверху удовлетворенно хмыкнуло.
Проходя по коротенькой тропинке к крыльцу и с любопытством озираясь, пришелец остановился у одного из торсов, пригляделся и присел возле на корточки.
― Бедный Йорик, ― сказал он с грустью, глядя в пустые, без зрачков глаза, вздохнул и, заботливо отлепив от белых алебастровых губ прилепившийся к ним окурок со смятым фильтром, брезгливо отбросил его в темноту. ― Тоже мне, шутники. Никакого уважения к памяти усопших, ― прокомментировал он с сарказмом. Снова вздохнул и поднял глаза к стоящему на крыльце ― А ведь я знал его, Гораций.
― Он памятник себе воздвиг нерукотворный? ― вопросительно полюбопытствовал новоявленный Гораций, наблюдавший сверху эту трогательную своей необычностью сцену. Затем констатировал ― Его многие знали.
Пришелец поднялся с корточек.
― Вы бы хоть прибрали здесь, что ли. Все-таки гости... Что народ-то подумает?
― Зачем? ― охотно откликнулся Гораций. ― Мы наоборот, собирались еще подсадить, в назидание. В подвале после очередного наводнения их еще много осталось. А народ... Умный поймет, а дураков тут не водится. На неподготовленного посетителя это производит соответствующее впечатление. И уважение вызывает к месту. Или нет?
― И производит, и вызывает, ― пришелец передернул плечами ― Даже у подготовленного вызывает.
Он поднялся на крыльцо, протянул руку, представился.
― Валера, ― принял рукопожатие встречавший. ― Один? ― уточнил он деловито.
― И без оружия, ― отозвался пришелец. ― А не заметно?
― Откуда, если не секрет?
― Из Нижнего, ― кратко ответил пришелец, и встречавший тут же оживился
― Значит, это тебя Коломиец ждет?
Пришелец насторожился.
― Коломиец? Он уже здесь?
― А то ― Валера рассмеялся. ― Как приехал вчера вечером, так и сам не спит и нам не дает. Ждет. Задремлет, бывает, встрепенется. Не приехал, спрашивает. Нет, говорим. Ну, отвечает, и слава Богу. Выпьет ― и опять. Очень переживает.
Пришелец вздохнул.
― Ну ладно, ты тут проходи, ― сделал Валера-Гораций приглашающий жест. ― А я пойду посмотрю, как там.
― Гринпис? ― понимающе улыбнулся пришелец.
― Именно. Сольюсь с природой.
Они разошлись в узком пространстве дверного проема. Встречавший вышел, не забыв прикрыть за собой дверь, а пришелец шагнул вовнутрь из тамбура и вздохнул уже совсем облегченно ― вот он и дома ― и тем же мягким шагом, но совсем по-домашнему, почти по-хозяйски оглядывая знакомые стены, в которых давненько уже не был, пошел по длинному коридору мимо огороженным старинными перилами ступеней в знаменитый подвал, тот самый, где в девятнадцатом размещалась контрразведка и где и поныне сквозь почти метровые стены и пол пробивались два ключа, периодически затопляя его, и тем подвигавшие нынешних хозяев устраивать жутковатые экспозиции во дворе мимо оскверненных недавним евроремонтом стен, скрывавших двухсотлетнюю кладку, незыблемую со времен купцов-старообрядцев прямиком к высоченным, чуть не упирающимся аркой в почти шестиметровый потолок двустворчатым дверям, старинно отблескивающим многочисленными наслоениями лака, прикрывавшими вековые шрамы древнего дуба ― или из чего тогда делали двери? ― створок, с истертыми и отполированными прикосновениями тысяч и тысяч рук бронзовыми узорами рукоятей ― именно рукоятей, ибо слово «ручка» уничижало достоинство сих мощных, пусть несколько аляповатых, но вызывающих невольное уважение прослуженными ими на своем посту летами, ветеранов скобяных изделий. Подойдя, пришелец уважительно провел рукой по бронзе ― его следы тоже остались на ней со времени его прежних трех... нет, четырех посещений этого дома одна из вековых створок была открыта, и он прошел в нее и стал в проеме.

На поле боя раздавались стоны убитых и раненых.
Из школьных сочинений
Журнал «Юность», «Зелёный портфель»

В просторном помещении, бывшем при прежних хозяевах то ли гостиной, то ли залой, было почти многолюдно. С той лишь оговоркой, что подавляющее большинство здесь присутствующих спали кто-то на длинном кожаном диване слева у стены, валетом, кто-то в современного вида кресле, в неудобной позе пристреленного в затылок, большинство ― прямо на полу, на собственных вещах и сумках, прикрывшись первыми и положив под головы вторые. Похрапывание, сопение, вздохи, причмокивания и прочие характерные для сна звуки доносились и из-за многочисленных приоткрытых дверей, в изобилии выходивших в залу. Чем-то это зрелище напоминало поле брани после жаркой сечи усеянное неубранными еще трупами. Усугубляло картину торчащее то тут, то там из многочисленной поклажи, как из убиенных тел, разнокалиберное оружие, в основном, холодное — режущее и колющее.
В глубине залы, словно уцелевшие в битве инвалиды у костра, под затемненным абажуром торшера сидели трое. Точнее, если следовать ассоциации, двое инвалидов и маркитантка, так как одним из сидящих была девица. Они то ли справляли тризну по павшим, то ли отмечали победу, так как долженствующий изображать из себя походный плащ с нехитрыми, походными же, яствами полированный столик был густо уставлен импровизированными закусками и тем, к чему они прилагаются. Сборная солянка из разнообразной домашней снеди и промышленных полуфабрикатов с приятными глазу вкраплениями разнокалиберной посуды, в том числе и заполненной прозрачным содержимым еще не до конца ― что тоже приятно ― опустевших бутылок, вызвала у пришельца еще один легкий спазм желудка ― несколько, правда, иного, чем недавно во дворе, свойства ― и живо напомнила, что последний раз он принимал вовнутрь часов этак пятнадцать тому назад.

Интерлюдия:
НАКАНУНЕ

Тогда, утром минувшего дня, он и не подозревал, что тщательно подготовленное им мероприятие (акция, операция ― назовите, как угодно), которое он так старательно готовил в течение последнего месяца, неожиданно оказалась на грани провала. По самой что ни на есть банальной причине ― из-за собственной беспечности. Ну в самом деле, кто бы мог предположить, что как раз накануне родное МПС подложит лично ему такую большую, гнусную свинью в форме резкого, неожиданного, нанесенного буквально из-за угла и точнехонько ниже пояса изменения расписания движения поездов так нужного ему направления. Впрочем, предположить подобное как раз было можно. Изменения буквально во всем, что нас столько лет окружало и казалось если ни незыблемым, то, по крайней мере, предсказуемым, продолжались уже не первый год. Но пагубная привычка к стабильности и постоянству столь же вредна, как и страсть к нескончаемым переменам. Все течет, все изменяется... Ничто не вечно... Нет ничего более постоянного, чем временное... И так далее. Все эти вечные ― ха! ― истины столь банальны и столь прочно укоренились в нашем сознании, что на них перестаешь обращать внимание.
И в результате, замираешь с раскрытым ртом перед таблицей расписаний, увидев вместо привычной таблички «ежедн.» другую, гласящую «по четн.», хотя буквально пару дней назад ты специально заезжал сюда, на вокзал, чтобы убедиться, что в обратном и видел именно «ежедн.», и подходил к справочному переговорнику и жал на кнопку, чтобы уточнить, что изменений не ожидается.
Такое обычно случается неожиданно, как гроза в начале мая.
Так и случилось с нашим пришельцем.
«По четн.» его нисколько не устраивало. «По четн.» он никак не успевал. То, что он должен был доставить куда надо, должно было быть доставлено как раз к «четн.». Потому что дорога ложка к обедне, а обедня назначена на «четн.», то есть на завтра. И значит завтра утром он ― кровь из носу ― должен был быть с ложкой на этой самой обедне. Иначе... Иначе его ожидают ба-а-альшие неприятности.
В свежем майском воздухе отчетливо запахло грозой.
Во-первых, потому что других подходящих маршрутов не было, и, следовательно, в нужном месте в нужное время он оказаться не мог, а опаздывать ему ужасно не хотелось. Лучше уж ему тогда там вообще не появляться ― спокойнее. Но себе дороже. Потому что, и это во-вторых, если он сам не появится там, то его заказчик, Андрей Михайлович Коломиец, сам появится здесь. И тогда ему желательно оказаться где-нибудь совсем в другом месте, желательно где-нибудь где подальше и потише. Например, на кладбище. Не хочется, конечно. Но если он не появится вовремя там, а его заказчик появится здесь, то шансы его оказаться именно на кладбище и гораздо прежде отпущенного ему срока резко возрастут. Андрей Михайлович Коломиец если не физически, то морально может довести до кладбища кого угодно. Так чего тянуть
Но даже не в этом дело умирать ему было не привыкать. Гораздо неприятнее другое. Его репутации в определенных кругах, которой он дорожил, будет нанесен непоправимый ущерб, что после недавнего провала аферы с «Хайтеком» и более чем некрасивой истории со «Встречниками» она и так изрядно подмочена. Он и нынешний-то проект затеял в порядке реабилитации ― как же иначе он в здравом уме и доброй памяти дал уговорить себя Коломийцу? Реабилитировался, называется. Посмертно.
Итак, следовало что-то предпринимать, а не стоять перед расписанием, как буриданов баран, у которого прямо перед носом исчезли сразу оба стога, как раз в тот момент, когда он принял ответственное решение.
И он начал предпринимать.

В агентстве «Аэрофлота» оказалось, что да, есть таки подходящий рейс, даже прямой, и билеты на него в наличии имеются. Но. Но ему не хватило буквально чуть до стоимости билета он просто не рассчитывал на подобные эксцессы и на все про все у него было только-только ― обратный проезд и прочее должен был субсидировать заказчик.
По счастливому стечению обстоятельств агентство находилось в буквально минутах от дома его доброй знакомой ― кстати, невестой того самого Коломийца. Почему бы не взять часть гонорара авансом?
А через сорок минут с деньгами и будущей миссис Коломиец он вернулся, чтобы узнать, что «билетов нетути, физкульт-привет». Кто-то успел раньше. Кассирша могла предложить только один выход ехать прямо в аэропорт и попытаться взять билет в транзитной кассе на пролетный рейс Таллинн-NNN-Новосибирск с промежуточной посадкой как раз где надо.
Он призадумался. Его несколько беспокоило то, что он везет с собой слишком много странного на посторонний взгляд металлического багажа особенно его волновал «шарик». Вести его авиатранспортом было как-то не с руки. (Правда, подобный вариант им рассматривался, для чего «шарик» предусмотрительно был сделан разборным. Но когда в маршруте фигурирует одна из столиц одной из бывших республик, бывших сестер, риск нарваться на неприятности связанные с досмотром возрастала в геометрической прогрессии. Ну в арифметической, ведь пределов страны он покидать не собирался.) Но ― честное имя дороже. А традиционный русский авось его никогда еще не подводил. В конце концов, что ему будет при обнаружении в его багаже, выражаясь казенным языком, «металлических предметов неизвестного назначения», в частности предусмотрительно разобранного «шарика»? В самом крайнем случае ― не допустят на борт с последующей компенсацией стоимости билета не инкриминируют же ему вывоз из страны стратегического сырья … А в случае опоздания? Смотри выше…
Вот и получается, что риск и вправду дело благородное.
Это все, конечно, благородно, но как там насчет... Вот именно.
Словом, в транзитной кассе он оказался записанным седьмым на нужный рейс, и остаток времени провел, нервически прогуливаясь по залам и время от времени перебирая сумку на предмет перекладки деталей «шарика» и иного металла так, чтобы они наименее могли привлечь в себе внимание самого дотошного металлоискателя. А когда объявили о посадке ЯК-42, следующего рейсом таким-то, он оказался у кассы одним из первых и оказался участником своеобразной русской рулетки.
В обойме было шесть билетов, а его номер был седьмой. В общем трое с боку, ваших нет. К тому же эти трое были с телеграммами и прочими льготами, что давало им особый приоритет. А сзади подпирало еще несколько кандидатов, у которых шансов уже не было совсем. Да и ему, пожалуй, не оставалось ничего иного, кроме как отойти из очереди в сторонку, достать из сумки «шарик», собрать его на глазах у изумленной публики и враз покончить со всеми проблемами. Или, размахивая им, ринуться на штурм самолета. То-то будет переполоху...
И тут тяжелый рок вдруг улыбнулся ему «Led Zeppelin» сыграл «Лестницу в небо», и ему повезло куда больше, чем леди из песни.
Потому что после раздачи слонов отелеграммленным, ему выпал счастливый, последний шестой билет. Оказалось, что у некоторых претендентов под номерами с первого по пятый включительно не выдержали нервы, и они сошли с дистанции девятичасового марафона ожидания, или нашли другой, более краткий путь к достижению желанной цели. Факт, что из всех участников гандикапа остались ровно шесть, включая его (остальные, вызвавшие его преждевременную панику, просто толпились у кассы по своим надобностям.
Окрыленный и обилеченный, он ринулся на «штурм унд дранг» последнего барьера на пути к самолету ― таможенного.
На все про все, от приземления до вылета рейсу номер такой-то отводилось жалких двадцать минут. За десять минут он приобрел билет еще через пять оказался у последней черты и триумфатором прошел арку металлоискателя. Но бдительный строгий дядя в фуражке за пультом багаж-просвета заинтересовался очертаниями подозрительных теней в его красном «TENNIS»-е, и ему таки пришлось разворошить тщательно упакованную сумку. Но время было позднее, до отлета оставалось едва три минуты, сзади подпирали пассажиры следующего рейса и, удовлетворившись поверхностным осмотром и сбивчивыми объяснениями, что он вовсе не собирается пускать под откос... то есть, взлетать на воздух... о, дьявол.. словом, угонять самолет или взрывать его вместе с собой, иначе и не стоило ждать столько времени ― вон их сколько, пока он здесь сидел, улетело, угоняй не хочу ― его отпустили с миром.
После кроткой пробежки по летному полю в обнимку с разворошенной сумкой он, одним из последних, оказался в чреве старенького ЯК-42 и, укладываясь уже после взлета, сидя в кресле и извинительно улыбаясь на подозрительные взгляды соседей по салону и стюардесс, молился всем известным и неизвестным ему богам за наших бдительных таможенников, за русский авось, и за то, что не понадеялся на него и сделал «шарик» разборным...

ДОМ С МЕЗОНИНОМ (продолжение)

И вот он дома. Ну, почти дома. Во всяком случае, среди своих.
От приятного созерцания его отвлек голос
― О, нашего полку прибыло! И какие люди… ― громко возопил краснолицый, приличного вида инвалид в усах, очках, пиджаке и даже при галстуке, впрочем, полураспущенном. Привстав, насколько позволял стол, он простер навстречу вошедшему объятья и чуть не спихнул со стола банку со шпротами, которую успел подхватить второй сидевший за столом инвалид ― длиннолицый и тоже при параде.
― И, что характерно, без конвоя, ― тоже поприветствовал он.
― Спасибо на добром слове, ― ответил пришелец, подходя и совершенно не обижаясь.
― Виноват, сэр. В следующий раз захвачу словарь, сэр.
― Какой словарь? Причем здесь словарь? А, Гер? — не поняла томная маркитантка, дымившая длинной сигаретой.
― Это он цитирует, ― ответил краснолицый весело, а длиннолицый добавил
― Это они свою образованность показать хочут, потому так и говорят непонятно. Не обращай внимания.
― А кто он такой, Валер? ― продолжала допытываться девица, с любопытством глядя на пришельца снизу вверх, но продолжая его игнорировать.
― О-о-о ― охотно откликнулся длиннолицый Валера. ― Мы имеем счастье и честь лицезреть перед собой Ну Очень Важную Персону, самого Великого Преобразователя, Могучего Реформатора, наследника идей самого Великого же Спальника и единственного личного друга Марины Стрелецкой, ― провозгласил он с саркастическим пафосом и закончил совсем другим тоном ― А по жизни он, дорогая, люден. Си речь: метагом. Причем, действительный член.
Девица, по мере перечисления смотревшая на пришельца со все более открывающимися глазами и ртом, услышав последнее, едва не уронила сигарету. Похоже было, что иронии она не уловила, все произнесенные имена были для нее пустым звуком, а из последней фразы она поняла только «член» и чего-то-там- «гом».
― Гомик? ― расшифровала она, совместив, и, с недоверчивым любопытством еще раз осмотрев пришельца, честно высказала сомнение ― Что-то не похож.
Пришелец же все нюансы уловил, но стерпел. Что делать, упреки были заслуженные, парировать было нечем, приходилось терпеть и делать хорошую мину.
― Можно просто Борис, — сказал он, мило улыбнувшись. Пояснил специально для маркитантки — Метагом — это не сексуальная ориентация...
― Как сказать, ― не удержался длиннолицый от выпада.
― ...это понятие, скорее, метафизическое, чем физиологическое, — не принимая вызова, закончил пришелец Борис.
— А как это? — пожелала уточнить девица.
— Долго объяснять.
— Кончайте разборки, ребята, — добродушно пробасил Гера. ― Еще успеете насобачиться, кон длинный. Давай, Боря, давай, пробирайся к нам, — пригласил он. ― Андрюша вон тебя совсем заждался. ― Он кивнул в сторону спящего в кресле на углу стола в позе убитого в затылок крупного мужчину.
— Вижу, что заждался, ― усмехнулся назвавшийся Борисом. На ходу снимая свою ермолку, он привычно заткнул ее за погон и начал обходить стол.
Первым делом он пожал руки крепко и с удовольствием краснолицему Гере, Герасиму, которого на самом деле звали Геной, Геннадием Карповым вяло и неохотно длиннолицему, который действительно был Валерием. После чего представился по настоящему «Борис Фокин, мадам» любопытной даме, назвавшейся мудрено, чем-то вроде Маши или Махи, хотя была вовсе даже одета.
― Ах, вот это кого мы ждем-с, ― не преминула и она блеснуть цитатой. Она посмотрела на пристрелянного — Надо бы Андрей Михайловича разбудить.
— Надо, — согласился пришедший, присаживаясь на свободный стул.
— Может потом? Выпей сначала с дороги, ― предложил Герасим и задвигал посудой.
Пришелец не согласился.
― Нет уж. Вкусное на третье.
― Как знаешь. — Герасим пожал плечами и похлопал спящего по плечу — Э-эй Вставай, проклятьем заклейменный.
― А? Что? ― забормотал, оживая, труп убиенного в затылок. ― Я и не сплю совсем, так, задумался. Ты давай, наливай, я сейчас... ― и опять уронил голову.
― Андре-ей, ― позвал пришелец. ― Андрюша, это я, почтальон Фокин, привез тебе золото партии.
Убиенный вновь вскинулся, и сразу вместе с креслом пододвинулся к столу, словно и действительно не спал.
― Ага, приехал, ― забасил он. ― А я уж боялся, что не успеешь. Поезд, что ли, опоздал? Или ты самолетом.. Гера, ты чего Я же сказал ― наливай. Не видишь, человек с дороги.
― Я предлагал, ― развел руками Герасим, ― он отказывается.
― И правильно, ― одобрил пробудившийся, и тут же нелогично потребовал: ― Все равно наливай.
Он протянул Гере бутылку, сдвинул к нему разнокалиберную посуду и вообще развил кипучую деятельность.
― Ему штрафную, нам по половинке, ночь длинная. А Валерка где?
― Вышел, — ответил пришелец. ― Да не буду я
― Куда ты денешься, ― успокоил экс-труп. ― Только сначала говори привез?
― Экий ты меркантильный, Андрей Батькович, ― усмехнулся пришелец, поднимая на колени сумку. ― Не терпится тебе.
Он открыл боковую молнию и протянул Андрею Батьковичу пухлый помятый конверт. Тот, не вскрывая, положил его во внутренний карман пиджака, выжидающе продолжая смотреть в усмехающиеся глаза пришельца.
― Надеюсь это не все?
Пришелец не ответил. Потянувшись через сумку, он стал расчищать на столе место Андрей принялся ему помогать настолько деятельно, что девица только поспевала лоВить разбегающуюся посуду. Герасим продолжал разливать, несмотря на учиненный Коломийцем разгром. Наконец посадочная площадка на краю стола была расчищена и готова к появлению на ней неизвестного летающего объекта, и все замерли в ожидании.

«Фонит», — пищала одна. Другая, прикладывая блузку и так и этак, отвечала
«Чушики, чушики, и совсем не фонит». — «Возле шеи фонит». — «Чушики»
— «И кресток не переливается...»
[…]
— Чушики, — твердо сказал я. — Не фонит и переливается.
— А около шеи — спросила та, что примеряла.
— А около шеи просто шедевр.
АБС, ХВВ

Сумка, несмотря на размеры, оказалась на удивление поместительной. Из нее сначала начали появляться различные предметы мужского туалета («Пардон», ― извинился пришелец, глянув на девицу. Та фыркнула), а затем на стол легли несколько предметов непонятного на сторонний взгляд назначения.
Первой на площадку опустилась простая картонная коробка набитая металлическими пластинами. Открыв ее, пришелец перво-наперво вытянул отдельно стоящую круглую стопку обернутую тряпицей, словно столбик золотых червонцев, и передал кудрявому великану Андрею, чем-то похожему на композитора Илью Резника.
― Это от супруги.
― Сколько? ― поинтересовался Резник-Коломиец, взвешивая стопку на ладони и не спеша ее распаковывать.
― Как договаривались, ― пришелец пожал плечами. ― Это ваши дела.
― А другие? Покажи ― зашелестела публика, и пришелец, усмехнувшись, вытащил из коробки плотный конверт и вытряхнул из него штук восемь металлических пластин.
― Образцы, ― сказал он, раскладывая их по столу.
Четверо, в том числе и вернувшийся с пленэра гринписовец Гораций, склонились, перебирая и рассматривая образцы. Пластинки были двух типоразмеров круглые, выпуклые миллиметров тридцати в диаметре, и квадратные, плоские того же размера. Все они, за исключением одного квадрата, были тускло серые с золотистыми проблесками-узорами, напоминающими то ли печатные схемы, то ли иероглифы каждая с тыльной стороны была снабжена торчащей наподобие антенны иглой немного выступающей за край пластины; «антенны» была направлены вниз.
Забыв о налитых стаканах присутствовавшие с интересом рассматривали образцы и обсуждали.
― Штамповка? Гальваника? ― с видом знатока говорил Герасим.
Пришелец кивал.
― Травление глубокое или как? ― продолжал допытываться он же.
― Глубокое, ― отвечал пришелец. ― И напыление. А тут пайка, ― Фокин проводил длинным ногтем мизинца вдоль иголки-антенны.
― А радиус как выводил? ― проявлял интерес Гораций.
― Вручную, ― отвечал Борис, ― самолично.
― Дизайн твой?
― Не везде, ― честно признавался Фокин, и, отделив четыре кружка, уточнил ― Эти мои.
― Хочу ― закапризничала необнаженная Маха. ― Хочу эту, эту и эту. И эту тоже.
Она требовательно поглядела в глаза хозяину вожделенных ею предметов, но тот развел руками и указал на великана похожего на Резника.
― Пардон, мадемуазель, вот заказчик. Я всего лишь бедный турист.
― Богатый, ― поправил его великан.
― Еще нет, ― возразил пришелец.
― Скоро будешь. Давай дальше ― сметя в сторону образцы, сказал великан.
Из сумки появился более объемный сверток, оказавшийся белой футболкой с надписью «Экстра Н» из которой при разворачивании на стол приземлились поочередно три совершенно одинаковых предмета, чем-то действительно напоминающие НЛО. Их тут же расхватали новоявленные уфологи.
― Аккуратнее ― одновременно вскричали пришелец и Андрей. Но было уже поздно.
― Мне-то дайте поглядеть ― густым басом возмущался опоздавший к разборке великан-заказчик. ― Герасим, отдай
― Что ты орешь, как больной слон Народ перебудишь, ― осадил его Герасим, но требуемое вернул.
― Тише ты, медвежья лапа Раздавишь к такой-то матери! ― возмутился в свою очередь пришелец-изготовитель.
Великан, не обращая на него внимания, вертел в руках предмет, тщательно осматривая его со всех сторон. На его лице отчетливо проступило выражение неудовольствия покупателя несоответствием цены предложенного товара его качеству.
Начался торг.
― Металл, пластик, органика, красное дерево, ― искательно глядя в глаза покупателю, рекламировал продавец.
― Вижу, ― бурчал покупатель. ― Дюраль, текстолит, плексиглас.
― Ну знаешь, ― обиделся продавец. ― В такие сроки. У меня даже месяца не было
― У тебя больше было, а пальцем не пошевелил.
― Каким пальцем?! Задачи надо формулировать конкретнее, а не вилами по воде.
За продавца вступилась дама
― Вполне изящно.
― Не то, что в прошлый раз ― шариковая бомба с нимбом, ― подтвердил Герасим.
Тут же нашелся и скептик. Длиннолицый Валера, брезгливо покрутив, поставил изучаемый предмет на стол, констатировал
― Кустарщина. Сразу видно самопал.
― Вот сам бы и попробовал, чем критиковать ― возмутился задетый пришелец.
― Чукча не читатель, чукча писатель, ― парировал удовлетворенный Валера.
― Потускнеет, ― поддержал скептика Андрей, постучав пальцем по линзе. ― И светопроводность пропадет.
― Я специально каленку брал. Знаешь, сколько с полировкой и сколами мучился? ― не собирался сдавать позиций пришелец. ― Ее японцы на оптику ставят. И безбликовая.
— Ладно, ― решительно сказал великан Коломиец после короткой паузы. — Все равно исправлять поздно.
Он собрал все три предмета поставил в ряд перед собой, осмотрел критическим взором и выбрал один.
― В Штаты поедет этот, ― сказал он твердо. ― Нашлепки, надеюсь, не забыл?
― Тут, тут, ― пришелец достал отдельно лежащие ламинированые пластинки размером с кредитную карточку под прозрачной пленкой на черном блестела золотая вязь. Внутренне он перекрестился кажется, все прошло нормально, заказ сдан.
― А как, ― повертел в руках пластинки Андрей.
Пришелец отобрал их, выбрал нужную и вставил в соответствующую прорезь в основании предмета.
― Ну?
― Другое дело, ― подтвердил Коломиец. ― А не опозоримся? ― спросил он уже так, на всякий случай.
― Будь спок, ― уверил его пришелец.
— Ладно, уговорил! — Великан полез во внутренний карман и достал оттуда объемистый бумажник. ― Будем считать, что мы в расчете, ― сказал он, по купечески протянув пришельцу заранее отложенную сумму.
Тот принял гонорар ― хотя про себя снова перекрестился ― и, не пересчитывая, даже не глянув, засунул деньги в первый попавшийся карман куртки.
― Вот и ладушки, ― сказал, застегивая клапан. ― Вот теперь можно и выпить.
— Верно, обмоем сделку, — обрадовался Герасим, подвигая каждому по посудине.
— За знакомство, — возразил Валера-Гораций, равномерно распределяя снедь по столу, освобожденному от НЛО-образных предметов — их временно переправили на свободный подоконник, под сень портьер, подальше от глаз.
— За присутствующих здесь дам, — проявил неожиданную куртуазность скептический Валера, поднимая тару и волооко глянув на тостуемую.
― О ― поддержал его Андрей, облапав свой стакан так, что его не стало видно.
Пришелец исполнил ритуал молча.
Он осторожно передвинул к себе стакан с колышущейся прозрачной линзой ― все оживились, оставшиеся похватали посуды ― выбрал кусочек хлеба, черного, застелил его тонким, полупрозрачным, в розоватых прожилках слоем сальца глянул на подрагивающую линзу и кончиком ножа положил на простынку сальца красноватую горку тертого хрена с приправами из маленькой баночки оценил построение, еще раз сверился с линзой и бросил на оставшееся свободным пространство крепенький пикуль, предварительно оглядев его со всех сторон и обнюхав. От предложенной сердобольной маркитанткой запивки, пододвинутой ему бутылки какой-то колы, презрительно фыркнув, отказался взял тщательно выстроенный бутерброд в одну руку, другой поднял ― не проронив ни капли! ― на уровень губ стакан, медленно выдохнул и, поставив локоть по-гусарски, на отлет, поднес его край к усам... И медленно, с толком, с чувством, с расстановкой в несколько размеренных ровных глотков выпил. Поставив пустой стакан, он крякнул, выдохнул и только тогда откусил от бутерброда со стороны горки.
По желудку уже разлилось приятное тепло, и он прокомментировал вслух
— Как Христос по душе босиком прошелся.
Быстренько выпили и остальные, всяк по-своему. Запили-закусили. И уже закуривая с чувством исполненного долга, повели нормальную застольную беседу людей, давно не видевшихся, которым было что друг другу сказать.

Вопрос: Продолжать?

1. Угу		10	(76.92%)
2. Нет		3	(23.08%)
Всего:		13

@темы: Реквием, мое и наше

---

Абхазия. гора Мамзышьха. Полнолунье. Внизу светятся Пицундский мыс (слева), и город Адлер (справа) и лунная золотая дорожка. photocentra.ru/work/508868

@темы: пейзажи