С недавних пор в Рунете снова активизировалась риторика с использованием фигур Преображенского и Шарикова. На эту тему отметились самые разные люди - от Ксюши Собчак до Людмилы Петрановской. Зачастую с дикими передёргиваниями булгаковского сюжета. Ссылки приводить лень, кто хочет - найдёт, я же сейчас буду обсуждать не конкретные тексты конкретных авторов, а ту аберрацию, которой у нас подверглось восприятие булгаковского романа.
Эта аберрация сложилась ещё в перестройку и до сих пор задаёт тон. Независимо от того, симпатизируют ли читать дальшеПреображенскому или, наоборот, развенчивают его как сноба и циника (такой ревизионистский подход тоже появился с недавних пор). А состоит она вот в чём: "Собачье сердце" упорно читают как притчу про Интеллигенцию и Народ, или, что ещё хуже, как историю про "белая кость vs. быдло".
Хочется как-то сразу усомниться - имел ли в виду Булгаков именно это. Во-первых, необходимо напомнить, что Булгаков, в отличие от диванных теоретиков проблемы Интеллигенции и Народа, этот самый "народ" в прямом смысле руками трогал - он этому "народу" раны зашивал, роды принимал и от сифилиса лечил. Когда работал сельским врачом. См. цикл рассказов на эту тему. Во-вторых, в романе есть явные и несомненные представители "народа" Зина и Дарья Петровна - вполне положительные персонажи, которые в конфликтных ситуациях солидаризируются почему-то неизменно с Преображенским и Борменталем, а не с Шариковым. (Случайно ли то, что лепка котлет Дарьей Петровной описана в той же энергичной стилистике Sturm und Drang, что и операция, которую проводит профессор?).
Но это так, затравка. Настоящая-то проблема в том, что "Собачье сердце" на 60 лет опоздало к своему читателю. Рукописи не горят, но, увы, выцветают от времени. И то, что современники считывали легко, у потомков требует палеографа. К 1980-м годам уже не осталось читателей, понимающих социальную реальность, в которой жил Булгаков. Зато наступила эра повального увлечения аристократизмом - без ясного понимания, что это, собственно, значит.
Тайно вздыхать по элитарности советская интеллигенция начала ещё в брежневскую эпоху - это был такой полуразрешённый дискурс ностальгии по веерам, кринолинам и офицерам в белых мундирах. В перестройку полуразрешённое стало открытым и едва ли не официальным. Возрождение аристократии объявили насущной необходимостью; на роль новой аристократии перестроечная интеллигенция прочила, естественно, себя. Тем более что она и правда искренне не понимала различия между разными категориями людей в крахмальных рубашках. В этом её взгляд на Преображенского ничем не отличается от взгляда злосчастного Шарикова, только что враждебность сменилась восторженностью.
Предлагаю разобраться, кто же на самом деле профессор Преображенский.
В сущности, для поколения Булгакова одна фамилия говорила всё. Такая фамилия из всех возможных социальных страт могла быть только у одного варианта - у поповича. Только выпускникам семинарий присваивали фамилии в честь религиозных праздников. То есть Преображенский, как и сам Булгаков, выходец из среды духовенства, ставший врачом.
Идём дальше. Откуда в дореволюционной России пополнялись ряды духовенства? Однозначно - не из аристократии. Дворяне в семинарии не шли (не знаю, как в конце XIX в., а в начале это было даже юридически запрещено). Дети богатых купцов тоже, как правило, не шли, поскольку это было крайне непрестижно - зачем, если отец обеспечит место в бизнесе? Наполняемость семинарий осуществлялась в основном за счёт крестьян и бедных горожан. Потому, кстати, им и придумывали фамилии - потому что многие крестьяне зачастую даже фамилии не имели, придя учиться.
То есть - вдумайтесь - прадед профессора Преображенского, возможно, был таким вот шариковым. Дед поступил в семинарию и стал попом, а внук вот выбился в профессора... Для рубежа XIX-XX вв. довольно типичная история. Получается, что не такая уж социальная пропасть между Преображенским и Шариковым.
А о своём отношении к аристократии профессор высказался ясно:
Заметьте, Иван Арнольдович, холодными закусками и супом закусывают только недорезанные большевиками помещики. Мало-мальски уважающий себя человек оперирует закусками горячими.
Понятно, что это шутка. Но социологический контекст недвусмысленный. Видно, что помещикам, дорезанным-таки большевиками, профессор ничуть не симпатизирует (туда им и дорога), и что помещик и уважающий себя человек для него - две вещи несовместные. Почему-то на эту фразу никто из комментаторов Булгакова не обращает внимания. А она в высшей степени логична: профессор - разночинец и мыслит как разночинец.
Зато все обратили внимание на фразу "Я не люблю пролетариата". В 80-е годы она вызвала восторг как фронда немыслимой смелости (настолько надоел всем трындёж о пролетариате). Сейчас за неё профессора стали покусывать и попинывать: мол, забыл заветы великой русской традиции сочувствия униженным и оскорблённым.
Давайте, однако, вспомним, что Преображенский - медик. То есть знаток латыни - в ту эпоху умение свободно читать по-латыни для врачей было обязательным, здесь вам не тут. И для него как для человека, который в латыни как рыба в воде, совершенно очевидно и прозрачно исходное, пейоративное значение слова "proletarius" - "плодящийся". Люмпен, который нужен только на пушечное мясо, потому что ничего, кроме как размножаться, он не умеет. Естественно, любить "пролетариат" профессор не может. Комизм диалога между профессором и красными комиссарами состоит в том, что в слово "пролетариат" участники вкладывают разное значение. Комиссары, не подозревая о латинском значении этого слова, которое они почерпнули из агиток, думают, что оно значит "труженик" - и оскорбляются: мол, этот буржуй в очках тружеников не любит.
Таким образом, толковать историю Преображенского и Шарикова как историю "элиты и быдла" - по меньшей мере поверхностно. О чём же в таком случае эта история?
Думаю, ровно о том, о чём ведут разговор Преображенский и Борменталь накануне развязки - о попытке обойти естественную эволюцию, и никакой аллегории тут нет. Хоть это может быть неочевидно советским и постсоветским интеллигентам, но Преображенский, в отличие от них (равно как и от недорезанных помещиков), квартиру и должность ни по наследству, ни по блату не получал. Он всего добился собственными усилиями - не зря он раздражённо поправляет, что он не просто живёт в семи комнатах, а живёт И РАБОТАЕТ в семи комнатах. А до него волевое усилие к восхождению сделал его предок, который получил образование, вместо того, чтобы оставаться в среде шариковых. Таким образом, профессора от Клима Чугункина отличает ровно одно: профессор - результат положительного отбора, а Клим - отрицательного. (Как мне представляется, у Булгакова эволюционный процесс не слеп - воля к саморазвитию играет в нём значительную роль).
Смешно полагать, будто профессор не знал о том, что собака превратится в человека - если бы и правда он задумал всего лишь новый опыт по омоложению, взял бы ткани от щенка, а не от Клима. Это он перестраховывался, боялся, что не получится - даже Борменталю не сообщил об истинной цели опыта (вполне нормальная стеснительность учёного). А вот невоспитуемость результата опыта и впрямь оказалась неожиданной. Пришлось убедиться, что из продукта отрицательного отбора за одно поколение ничего хорошего не сделаешь.
Булгаков на самом деле вывернул наизнанку коллизию "Франкентшейна". У того искусственный человек становится опасным именно вследствие воли к развитию и роста самосознания (он начинает читать книги по философии и ставить неудобные вопросы). По сравнению с демоническим персонажем Шелли Шариков - мелкое существо, которое вначале кажется чисто комическим. Но (это любимый ход литературы модернизма) тараканы в головах оказываются ещё жутче тигров в джунглях.
А ещё, что интересно, Преображенский - в отличие от Франкенштейна - не сдаётся, не разочаровывается в науке и возвращается к своим исследованиям. В финале мы видим его за дальнейшим изучением мозга. Надо полагать, теперь он пытается разобраться в проблеме развития.
Эта аберрация сложилась ещё в перестройку и до сих пор задаёт тон. Независимо от того, симпатизируют ли читать дальшеПреображенскому или, наоборот, развенчивают его как сноба и циника (такой ревизионистский подход тоже появился с недавних пор). А состоит она вот в чём: "Собачье сердце" упорно читают как притчу про Интеллигенцию и Народ, или, что ещё хуже, как историю про "белая кость vs. быдло".
Хочется как-то сразу усомниться - имел ли в виду Булгаков именно это. Во-первых, необходимо напомнить, что Булгаков, в отличие от диванных теоретиков проблемы Интеллигенции и Народа, этот самый "народ" в прямом смысле руками трогал - он этому "народу" раны зашивал, роды принимал и от сифилиса лечил. Когда работал сельским врачом. См. цикл рассказов на эту тему. Во-вторых, в романе есть явные и несомненные представители "народа" Зина и Дарья Петровна - вполне положительные персонажи, которые в конфликтных ситуациях солидаризируются почему-то неизменно с Преображенским и Борменталем, а не с Шариковым. (Случайно ли то, что лепка котлет Дарьей Петровной описана в той же энергичной стилистике Sturm und Drang, что и операция, которую проводит профессор?).
Но это так, затравка. Настоящая-то проблема в том, что "Собачье сердце" на 60 лет опоздало к своему читателю. Рукописи не горят, но, увы, выцветают от времени. И то, что современники считывали легко, у потомков требует палеографа. К 1980-м годам уже не осталось читателей, понимающих социальную реальность, в которой жил Булгаков. Зато наступила эра повального увлечения аристократизмом - без ясного понимания, что это, собственно, значит.
Тайно вздыхать по элитарности советская интеллигенция начала ещё в брежневскую эпоху - это был такой полуразрешённый дискурс ностальгии по веерам, кринолинам и офицерам в белых мундирах. В перестройку полуразрешённое стало открытым и едва ли не официальным. Возрождение аристократии объявили насущной необходимостью; на роль новой аристократии перестроечная интеллигенция прочила, естественно, себя. Тем более что она и правда искренне не понимала различия между разными категориями людей в крахмальных рубашках. В этом её взгляд на Преображенского ничем не отличается от взгляда злосчастного Шарикова, только что враждебность сменилась восторженностью.
Предлагаю разобраться, кто же на самом деле профессор Преображенский.
В сущности, для поколения Булгакова одна фамилия говорила всё. Такая фамилия из всех возможных социальных страт могла быть только у одного варианта - у поповича. Только выпускникам семинарий присваивали фамилии в честь религиозных праздников. То есть Преображенский, как и сам Булгаков, выходец из среды духовенства, ставший врачом.
Идём дальше. Откуда в дореволюционной России пополнялись ряды духовенства? Однозначно - не из аристократии. Дворяне в семинарии не шли (не знаю, как в конце XIX в., а в начале это было даже юридически запрещено). Дети богатых купцов тоже, как правило, не шли, поскольку это было крайне непрестижно - зачем, если отец обеспечит место в бизнесе? Наполняемость семинарий осуществлялась в основном за счёт крестьян и бедных горожан. Потому, кстати, им и придумывали фамилии - потому что многие крестьяне зачастую даже фамилии не имели, придя учиться.
То есть - вдумайтесь - прадед профессора Преображенского, возможно, был таким вот шариковым. Дед поступил в семинарию и стал попом, а внук вот выбился в профессора... Для рубежа XIX-XX вв. довольно типичная история. Получается, что не такая уж социальная пропасть между Преображенским и Шариковым.
А о своём отношении к аристократии профессор высказался ясно:
Заметьте, Иван Арнольдович, холодными закусками и супом закусывают только недорезанные большевиками помещики. Мало-мальски уважающий себя человек оперирует закусками горячими.
Понятно, что это шутка. Но социологический контекст недвусмысленный. Видно, что помещикам, дорезанным-таки большевиками, профессор ничуть не симпатизирует (туда им и дорога), и что помещик и уважающий себя человек для него - две вещи несовместные. Почему-то на эту фразу никто из комментаторов Булгакова не обращает внимания. А она в высшей степени логична: профессор - разночинец и мыслит как разночинец.
Зато все обратили внимание на фразу "Я не люблю пролетариата". В 80-е годы она вызвала восторг как фронда немыслимой смелости (настолько надоел всем трындёж о пролетариате). Сейчас за неё профессора стали покусывать и попинывать: мол, забыл заветы великой русской традиции сочувствия униженным и оскорблённым.
Давайте, однако, вспомним, что Преображенский - медик. То есть знаток латыни - в ту эпоху умение свободно читать по-латыни для врачей было обязательным, здесь вам не тут. И для него как для человека, который в латыни как рыба в воде, совершенно очевидно и прозрачно исходное, пейоративное значение слова "proletarius" - "плодящийся". Люмпен, который нужен только на пушечное мясо, потому что ничего, кроме как размножаться, он не умеет. Естественно, любить "пролетариат" профессор не может. Комизм диалога между профессором и красными комиссарами состоит в том, что в слово "пролетариат" участники вкладывают разное значение. Комиссары, не подозревая о латинском значении этого слова, которое они почерпнули из агиток, думают, что оно значит "труженик" - и оскорбляются: мол, этот буржуй в очках тружеников не любит.
Таким образом, толковать историю Преображенского и Шарикова как историю "элиты и быдла" - по меньшей мере поверхностно. О чём же в таком случае эта история?
Думаю, ровно о том, о чём ведут разговор Преображенский и Борменталь накануне развязки - о попытке обойти естественную эволюцию, и никакой аллегории тут нет. Хоть это может быть неочевидно советским и постсоветским интеллигентам, но Преображенский, в отличие от них (равно как и от недорезанных помещиков), квартиру и должность ни по наследству, ни по блату не получал. Он всего добился собственными усилиями - не зря он раздражённо поправляет, что он не просто живёт в семи комнатах, а живёт И РАБОТАЕТ в семи комнатах. А до него волевое усилие к восхождению сделал его предок, который получил образование, вместо того, чтобы оставаться в среде шариковых. Таким образом, профессора от Клима Чугункина отличает ровно одно: профессор - результат положительного отбора, а Клим - отрицательного. (Как мне представляется, у Булгакова эволюционный процесс не слеп - воля к саморазвитию играет в нём значительную роль).
Смешно полагать, будто профессор не знал о том, что собака превратится в человека - если бы и правда он задумал всего лишь новый опыт по омоложению, взял бы ткани от щенка, а не от Клима. Это он перестраховывался, боялся, что не получится - даже Борменталю не сообщил об истинной цели опыта (вполне нормальная стеснительность учёного). А вот невоспитуемость результата опыта и впрямь оказалась неожиданной. Пришлось убедиться, что из продукта отрицательного отбора за одно поколение ничего хорошего не сделаешь.
Булгаков на самом деле вывернул наизнанку коллизию "Франкентшейна". У того искусственный человек становится опасным именно вследствие воли к развитию и роста самосознания (он начинает читать книги по философии и ставить неудобные вопросы). По сравнению с демоническим персонажем Шелли Шариков - мелкое существо, которое вначале кажется чисто комическим. Но (это любимый ход литературы модернизма) тараканы в головах оказываются ещё жутче тигров в джунглях.
А ещё, что интересно, Преображенский - в отличие от Франкенштейна - не сдаётся, не разочаровывается в науке и возвращается к своим исследованиям. В финале мы видим его за дальнейшим изучением мозга. Надо полагать, теперь он пытается разобраться в проблеме развития.