15.11.2012 в 15:55
Пишет tweed tea:Смолянки. Смольный институт благородных девиц
Продолжаю разбалять вашу френдленту благородными девицами.
Смольный институт.Последний выпуск 1917 года
Джакомо Кваренги. Фасад Смольного института (ок. 1806)
Начало системе женских закрытых институтов было положено Екатериной II, основавшей в 1764 году Воспитательное общество благородных девиц.
Цель его создания, была, как водится, самой благой – «дать государству образованных женщин, хороших матерей, полезных членов семьи и общества». Другое дело, что со временем изначально дававшая неплохие результаты (особенно на фоне тогдашней общественной ситуации) система выродилась в самоподдерживающееся болото, категорически противящееся любым переменам. Именно тогда, спустя сто лет, и начали раздаваться иронические реплики о "жеманных дурочках", "жантильных белоручках" и "сентиментальных барышнях", считающих, что "булки растут на деревьях" и "после тура мазурки кавалер обязан жениться", а слово "институтка" стало синонимом излишней сентиментальности, впечатлительности и ограниченности.
+++
Воспитанницы Смольного института благородных девиц на уроке танцев. 1901 г.
Изначально для поступления в институт было необходимо сдать экзамены (немного из французского, еще меньше из русского, плюс наличие определенного религиозного воспитания) и пройти отбор по происхождению, изрядно уменьшавший ряды желающих. Скажем, в первых наборах рассчитывать на поступление могли лишь дочери тех дворян, чьи роды были внесены в III, V и VI части дворянских родословных книг, или тех, которые имели чины, как минимум, 9-го класса (капитан) на военной службе или 8-го класса (коллежский асессор) на гражданской. Однако немногие из знати были согласны обрекать своих дочерей на безвыездные 12 лет учебы, после которых вставал нелегкий вопрос о дальнейшей выдаче замуж чересчур образованной девицы. Именно поэтому основной состав учениц был родовитым, но бедным.
Между прочим, после 1825 года многие дети декабристов учились в институтах: обе дочери Каховского, например, закончили курс с серебряными медалями. Говорят, что когда в институт приезжали княжны, то дочери императора и дочери руководителей восстания весело играли вместе.
Учились здесь и "иноземки": внучка Шамиля и дочери грузинских князей, княжны Черногории и шведские аристократки. Несмотря на то, что, согласно пафосным официальным источникам, начальница Смольного, княжна Ливен, говорила молодой классной даме: «Вы, может быть, еще не знаете традиций Смольного. С принцессы надо требовать вдвое и втрое, потому что от ея характера будут зависеть судьбы ея подданных», отношение к ним, безусловно не было обычным. Например, хотя августейшие особы и носили форменные институтские платья и ходили на обычные уроки, им предоставлялись другие помещения для жилья и собственная кухня, каникулы девушки проводили в имении начальницы института, а на праздники выезжали в императорскую семью.
Помимо "государственных" мест для воспитанниц, довольно большое количество девушек содержалось за счет специальных стипендий, вносимых как императорской семьей (кстати, Каховские были пансионерками Николая I), так и просто богатыми людьми. И. И. Бецкой, изначально стоявший во главе Воспитательного общества, обучал по десять девочек с каждого приема, положив на их имя в банк особый капитал. А в 1770 г. гофмейстерина Е. К. Штакельберг завещала деньги, полученные за имение, в уплату содержания в Смольном девочек из неимущих семей дворян Лифляндии и выдачи им пособий при выпуске. Делали ежегодные взносы для содержания стипендиаток Орловы и Голицыны, Демидовы и Салтыковы. Смолянки, обучаемые на чей-то частный капитал, носили на шее ленточку, цвет которой выбирал благотворитель. Так, у стипендиаток Павла I они были голубые, у Демидовских – померанцевые, протеже Бецкого повязывали зеленые, а Салтыкова – малиновые. За тех, кто не мог получить какую-либо стипендию, вносили плату родные. В начале XX века это было около 400 рублей в год. Количество мест для таких учениц, однако, все равно было ограничено.
В 1765 году было открыто Александровское училище для девушек недворянского происхождения, дававшее образование по сокращенной программе, а впоследствии ставшее Александровским отделением института.
После присоединения, правда, многие пережитки сословного отношения сохранялись еще долгое время. Например, лучшим выпускницам не давали фрейлинских шифров и не представляли ко двору, на церковных службах место "мещанок" было рядом с нянечками и горничными, при встрече с воспитанницами Николаевской половины полагалось делать реверанс первыми, и, отгадайте, в чьей половине парке зимой для удобства прогулок аллеи выстилались досками...?
Изначально курс на благородной Николаевской половине был расчитан на 12 лет, позднее был сокращен до 9. На Александровской учились 6 лет. Для того, чтобы ограничить любое постороннее влияние на воспитанниц, все эти годы девочки безвыездно жили в институте, видясь с родными только в короткие часы официальных встреч под бдительным взором классных дам и не имея возможности посетить дом даже на каникулах. Традиция строгой изоляции была прервана только во второй половине XIX века.
Переход в новый класс, соответственно, набор и выпуск, происходили каждые три года. Это сильно затрудняло работу с отстающими - держать девицу в классе еще три года находили негуманным для нее и неудобным для себя. Неуспевающую просто переводили в слабое отделение и редко вызывали, но аттестат так или иначе выдавали. Подобные девушки, считающие Александра Невского польским королем и ограничивающие срок Семилетней войны десятью годами, однако обладающие бумагами об окончании наиболее престижного женского учебного заведения, сильно подрывали престиж альма матер. В начале 1860-х с легкой руки Ушинского воспитанницы обеих частей Смольного стали обучаться по 7 лет (VII класс был самым младшим) и переводиться в новый класс каждый год, потом нововведение позаимствовали и другие институты. Между прочим, он же, протестировав старшеклассниц, отобрал 30, на его взгляд, безнадежных и сформировал из них отдельный класс, который (впервые за всю историю Смольного!) после годичного обучения был выпущен без аттестатов.
Учебная программа(еще на 12 лет):
читать дальше
(даю расшифровку):
Благородные
1 возраст.
1. Краткому Катехизису - 2 часа в неделю
2. Российскому чтению и писанию - 7
3. Французскому чтению и писанию - 7
4. Немецкому чтению и писанию - 4
5. Рисованию - 3
6. Танцованию - 2
2 возраст
1. Краткому Катехизису - 2
2. Чтению определенной Российской книги, краткой Российской Грамматике и изустному Правописанию - 5
3. Французскому изустному писанию, чтению определенной Французской книги и Французской Грамматике - 3
4. Чтению определенной Немецкой книги и изустному Немецкому писанию - 3
5. Российскому Чистописанию - 1
6. Французскому Чистописанию - 1
7. Немецкой краткой Грамматике - 2
8. Истории, Географии, Хронологии и Мифологии - 3
9. Арифметике - 3
10. Рисованию - 2
11. Танцованию - 2
А это - 3-4й возраст. Все в принципе то же самое, только добавляется физика и геометрия.
А это - Генеральный штат сего воспитательного общества для двухсот благородных девиц.
Четверо господ Попечителей из числа Сенаторов, или других знатнейших особ - 4
Живущие в самом воспиталище
Госпожа Начальница - 1
Госпожа Правительница - 1
Надзирательниц - 4
Учительниц классов - 12
Монахинь, составляющих церковный крылос, которые сверх того обучают девиц грамоте, и за больными ходят - 12
Служанок - 14
Кастеланша - 1
Ее помощниц - 5
Женщин для хождения за больными - 3
Поварих -2
их помощниц - 2
Женщин для чищения посуды - 4
Женщин же для служения при мыльнях, которые и к другим должностям употребляются - 3
Привратников - 2
Выпускницы сдавали экзамены по всем предметам. Настоящими испытаниями, на которых распределялись награды, были инспекторские, публичные (в некоторых институтах с присутствием царских особ) - простой формальностью: лучшие ученицы рассказывали заранее заученные билеты.
По результатам обучения выдавались награды и шифры. Шифр - это металлический вензель царствующей императрицы, он носился на левом плече на банте из белой в цветную полоску ленты. Цвет полос зависел от учебного заведения. В случае, если институтка, имевшая шифр, жаловалась во фрейлины, которым шифр был присвоен как знак придворного звания, то бант был двойным, из институтской ленты и голубой фрейлинской. (Такое часто случалось на Николаевской половине Смольного, в других институтах - почти никогда). Еще вручались золотые и серебряные медали разной величины (или порядка).
Интересно, что воспитанниц учили кулинарии и ведению домашнего хозяйства, впрочем, многие выпускницы рассказывали, что знания по эти предметам давали совершенно отрывочные. Например, в старших классах существовало дежурство по кухне, когда институтки под руководством поваров сами готовили еду, однако, скажем, жарка котлет исчерпывалась для них только... лепкой изделий из уже готового фарша. Никаких сведений о выборе мяса или о дальнейшей тепловой обработке блюда не давали. В Смольном служили хорошие преподаватели рукоделия, однако занимались они не столько обучением, сколько изготовлением дорогих вышивок, которые было принято дарить посещавшим институт важным персонам. Кроме того, девушек, которые особой склонности к вышивке не проявляли, предпочитали вовсе не учить этому ремеслу в целях экономии материала. (Как я поняла, в начале XX века ситуация с прикладными науками изменилась в лучшую сторону)
Ученицы, выпуска 1889г:
Большое значение уделялось изучению языков (французского и немецкого), кстати, до реформ Ушинского на французском преподавались многие предметы, например, физика. Обычным было чередование французских и немецких дней, когда девушки были обязаны говорить только на этих языках даже между собой. За использование русского на шею проштрафившейся вешался картонный язык, который она должна была передать следующей осаленной, пойманной на месте "преступления". Правда, подобное наказание научились легко обходить: перед русской фразой вставляли на иностранном: "Как это сказать по-французски (по-немецки)?" и далее спокойно переходили на родной.
За исключением первых лет существования Смольного и короткого периода инспекторства Ушинского, диалоги между преподавателями и девушками не поощрялись. Задавать вопросы по изучаемой теме тоже не полагалось.
Оценки ставились по двенадцатибалльной шкале, по результатам успеваемости составлялись рейтинги и выдавали промежуточные знаки отличия - где-то банты-кокарды, цвета которых обозначали успешность носительницы, где-то - шнурки с кисточками, которые повязывали на волосы.
Обязательными были уроки физкультуры (немного гимнастики) и танцы. Впрочем, учитывая, что в стенах института запрещалось бегать или играть в подвижные игры, а ежедневные прогулки были короткими, избытка физической активности не было.
Неотъемлемой частью обучения было зазубривание ритуала приема августейших особ. «Помню, как при полном сборе всех классов инспектриса «репетировала» с нами этот церемониал: глубочайший, почти до самого пола, поклон-реверанс и хором произносимая по-французски фраза приветствия. Я ее помню и по сей день», — писала спустя десятилетия после окончания института Е.Н. Харкевич.
Однако в связи с тем, что на первом месте в институтах шло не обучение, но воспитание, во второй половине XIX века по объему и характеру образования тот же Смольный отставал от женских гимназий, и лишь в 1905—1907 годам его программы были приравнены к программам Мариинских женских гимназий.
Умение изящно приседать в реверансе в Смольном XIX века ценилось больше успехов в математике, за хорошие манеры прощали неудачи в физике, ну а исключить могли за вульгарное поведение, но уж никак за неудовлетворительные оценки. Единственной из наук, считавшейся священной, было изучение французского языка.
Критерии вульгарности и непристойности определялись на месте заинтересованными лицами. Иногда, охраняя институток от греховных пороков, воспитатели доходили до идиотизма: седьмую заповедь (запрет прелюбодеяния) заклеивали. Встречается в мемуарах и факт, что для изучения литературы использовалась строго отцензуренная классика, в которой зачастую пропусков было больше, чем собственно цитат.
Елизавету Цевловскую, осмелившуюся в приемный день поцеловать внезапно приехавшего из армии старшего брата, спасло от скандального исключения только вмешательство дяди-генерала. Причиной бурного разбирательства послужило подозрение (!) классной дамы об отсутствии родства между ними.
Смольный институт.В швейной мастерской.Выпускной альбом института 1889 года.
Встречи с родственниками были ограничены четырьмя часами в неделю (двумя приемными днями). Особенно тяжело приходилось девочкам, привезенным издалека. Они не видели своих родных месяцами и годами, а вся переписка строго контролировалась классными дамами, которые читали письма перед отправкой и после получения.
Основным критерием отбора классных дам, обязанных следить за достойным воспитанием девочек, обычно был незамужний статус. Во времена, когда удачный брак было главным (и, соответственно, наиболее желанным) событием в жизни женщины, неустроенность личной жизни весьма негативно откладывалась на характере. Окруженная молодыми девушками, осознавая, что жизнь не оправдала ожиданий, стареющая особа начинала (осознанно или нет) отыгрываться на своих подопечных, запрещая, все, что можно, и наказывая за малейший проступок. Телесные наказания для воспитанниц не были приняты, однако с теми, кто совершил какой-либо проступок, особенно не церемонились: окрик, брань, наказание - таков был привычный арсенал средств и методов институтской педагогики. Обычными считались наказания, когда нарушительницу позорили перед всем институтом: снимали передник, прикалывали неубранную бумажку или рваный чулок к платью, оставляли стоять посреди столовой во время обеда. Совсем тяжело приходилось детям, страдающим, скажем, энурезом - такая воспитанница должна была идти на завтрак с мокрой простыней поверх платья, что считалось страшным позором не только для нее лично, но и для всего дортуара. После этого девочки, чтобы подобного несчастья больше не случалось, обычно будили одноклассницу ночью. Народу в комнате было много, каждая ученица пару раз распихивала несчастную, можно представить, как "положительно" этот метод сказывался на нервах и без того униженного ребенка.
Заработать выговор можно было за любое отступление от правил: слишком громкий разговор на перемене, небрежно заправленную постель, не по уставу завязанный бант на переднике или выбившийся локон из строгой прически. Очень высоко здесь ценилось полное подчинение правилам и обычаям институтской жизни, на что указывает само определение воспитанниц, отличавшихся послушанием и отменным поведением - "парфетки" (искаженное французское "parfaite" - совершенная). Всякое же нарушение порядка было отступлением от институтского "благонравия" и считалось "дурным поведением". Поэтому шалуний и строптивиц называли "мовешками" ("mauvaise" - дурная). Даже внешность учениц была строго регламентирована: одинаковые прически, разные для разных возрастов (младших девочек часто коротко стригли, а старших заставляли строго закалывать волосы), аккуратная форма.
Она состояла из собственно платья с коротким рукавом и вырезом, фартука (передника), пелеринки и нарукавников на тесемках. Цвет формы зависел от класса обучения. Первоначально, при Екатерине II, воспитанницы носили соответственно платья коричневого ("кофейный" класс, самый младший), голубого, серого и белого цветов. Первым трем возрастам полагались белые передники, самым старшим выдавались зеленые. С уменьшением срока обучения на Николаевской половине серые платья были "сокращены", а белому классу начали выдавать зеленые с белым передником. На Александровской половине голубого класса не было. Те же самые цвета - кофейный, синий, зеленый - чаще всего использовались и в других институтах. Пепиньерки обычно носили серые платья. (Пепиньерками назывались девушки, оставшиеся после окончания основного курса для получения дальнейшего образования и дальнейшего карьерного роста до классной дамы. Им читали дополнительный курс педагогики и в качестве практики использовали как помощниц воспитательниц).
Самые первые институтки были отгорожены от влияния семьи, но не от мира вообще. Их частно вывозили на прогулки и придворные мероприятия, в стенах Смольного устраивались торжественные обеды и спектакли. В XIX же веке концепция поменялась и в иную, не казарменную, жизнь воспитанниц старались не выпускать. Если раз в год выводили в Таврический сад, то под строгим контролем, делая все, чтобы не допустить контакт институток с другими гуляющими. Несколько раз в год (в день именин императора и императрицы, на Новый год) устраивались балы, на которых присутствовали все воспитанницы и начальство. Несколько часов девочки танцевали друг с другом, не имея возможности посмеяться или подурачиться, чтобы не быть наказанными. Изредка (и отнюдь не везде) устраивались балы с приглашением кавалеров-родственников (родство считалось обязательным условием), а кое-где (о распущенность!) и воспитанников дружественных мужских учебных заведений ("Юнкера" Куприна). А с началом Первой мировой войны прекратились и эти малочисленные праздники: считалось предрассудительным веселиться, когда идут бои.
Даже мужчин, допущенных перед очи институток, пытались оптимизировать. Учителей набирали преимущественно из женатых, если же попадался холостяк, то или в возрасте, или весьма невзрачной внешности, зачастую с физическими недостатками, дабы не вводил непорочных девиц во искушение.
Впрочем, помогало это мало - обычно поклонницы были у любого, кто имель хоть какое-то отношение к институту. Это было связано с весьма специфической институтской традицией - обожанием, то есть стремлением находить себе объект поклонения, кумира в лице того, кто попадется под руку. Подруга, старшеклассница, священник, учитель, император... Только классных дам не жаловали, но это было следствием боязни быть заподозренной в откровенном подхалимаже. Обожательница дарила предмету любви подарки на праздники, испытывала всяческие ритуальные мучения для того, чтобы быть "достойной", например, вырезала ножиком или выкалывая булавкой инициалы «божества», ела в знак любви мыло или пила уксус, пробиралась в церковь ночью и там молилась за благополучие обожаемого, оказывала различные практические услуги: чинила перья или шила тетрадки. Обожание императора, поощряемое руководством, вообще переходило всяческие границы - институтки собирали и тщательно хранили "кусочки жаркого, огурца, хлеба" со стола, за которым обедал царь, выкрадывали платок, который разрезался на маленькие кусочки и распределялся между воспитанницами, носившими эти "талисманы" у себя на груди. "Со мной делайте, что хотите, - говорил Александр II воспитанницам московского Александровского института, - но собаку мою не трогайте, не вздумайте стричь у него шерсть на память, как это было, говорят, в некоторых заведениях". Однако, говорят, девушки не только отрезали шерсть с домашнего любимца Александра, но даже ухитрились вырезать в нескольких местах дорогой мех от шубы.
Обычная температура воздуха в институте была примерно +16...+18 (а в некоторых институтах могла доходить и до +12), поэтому зимняя ночь, проведенная под тонким одеялом, становилась для воспитанниц испытанием. Дополнительные покрывала разрешались в качестве редкого исключения.
Практиковалось ежедневное утреннее умывание до пояса (вода, понятное дело, не подогревалась) и еженедельная баня.
Примерное расписание дня институток Екатерининского иинститута:
6:00 - подъем, умывание, приведение себя в порядок
7:30 - приход классной дамы, молитва
8:00 - утренний чай
9:00, 11:30 - начало уроков
12:00 - обед
до 14:00 - свободное время
14:00, 15:30 - уроки
17:00 - вечерний чай
18:00 - приготовление уроков, уроки танцев или пения
20:00 - ужин
21:00 - отбой
Воспитанницы многих институтов жаловались на дурное питание, иногда - плохое по качеству, чаще - скудное по количеству. Кое-где в дополнение к основной порции пищи можно было взять сколько угодно хлеба, но смолянок такой роскошью не баловали.
Обычное меню середины XIX века в Смольном:
-Утренний чай с булкой
- Завтрак: кусок хлеба с небольшим количеством масла и сыра, порция молочной каши или макарон
- Обед: жидкий суп без мяса, на второе – мясо из этого супа, на третье – маленький пирожок
- Вечерний чай с булкой
(Если вы обратили внимание на то, что в предыдущем абзаце речь идет о наличии в институте, помимо двух чаепитий, обеда и ужина, а меню в Смольном приводится на завтрак и обед, то описки здесь нет, просто это зависит непосредственно от традиций данного учебного учреждения, а количество и наименование пищи в день практически не меняется)
В посты рацион становился еще менее питательным: на завтрак давали шесть маленьких картофелин (или три средних) с постным маслом и кашу-размазню, в обед был суп с крупой, небольшой кусок отварной рыбы, метко прозванной голодными институтками "мертвечиной", и миниатюрный постный пирожок.
Таким образом кормили не только в продолжительные посты, но и каждую среду и пятницу. В один прекрасный момент более половины девочек оказались в лазарете с диагнозом "истощение" - посты сократили... до полутора месяцев в год. Среды и пятницы никто не отменил.
Если девушка имела карманные деньги, то можно было, внеся специальную плату, пить утром чай с более питательной пищей в комнате воспитательниц, отдельно от других институток, или договориться с прислугой и втридорога купить чего-либо из еды. Впрочем, последнее сурово карались классными дамами.
Недельное меню Смольного, сентябрь 1859 года
"1859 года сентября 6 дня воскренье. Фриштик: хлеб с маслом и колбасою, картофель тертый. Обед: суп рисовый, бифштекс с огурцами, пироженое хворост.
7 сентября, понедельник: Фриштик: хлеб с маслом и говядиной, каша ячная молочная. Обед: борщ со сметаной, говядина с картофельным соусом, драчона с сахаром.
8 сентября, вторник: Фриштик: суп молочный манный, пироги с говядиной. Обед: суп-пюре из кореньев с пирожками, жаркое телятина с салатом крас. капусты, пирожное кондитерское, вино мускат люнель.
9 сентября, среда: Фриштик: каша гречневая молочная, картофель жареный. Обед: щи ленивые, говядина с морковным соусом, блины с вареньем.
10 сентября, четверг: Фриштик: хлеб с маслом и сыром, макароны с маслом. Обед: суп перловый, клонфлейш с картофелем, патешу с сахаром.
11 сентября, пятница: Фриштик: лапша молочная, пирожки с кашей. Обед: суп гороховый с сухарями, говядина обжаренная с разварным картофелем, ватрушки с сахаром.
12 сентября, суббота: Фриштик: студень с хреном, каша пшенная молочная. Обед: суп рисовый, говядина с капустным соусом, пирожки с морковью".
"Реест Кушанью воспитанницам Общества благородных девиц"
В лазарете было теплее, нежели в огромных дортуарах, выдавалось усиленное питание и многие девицы устраивали себе "каникулы", симулируя соответствующие болезни. Впрочем, многим притворяться не приходилось.
Обычно существовало два помещения: запасной лазарет, который использовали во время эпидемий или для тяжелобольных, и обычный, куда помещались все остальные пациентки.
Специфическое отношение к немногочисленным мужчинам и доходящее до абсурда мнение институток о правилах приличия доставляли много хлопот врачам. Сама идея о раздевании в присутствии лица другого пола заставляла стеснительных девиц терпеть боль до конца. Периодически - трагического.
Та же Цевловская пишет о том, что когда она упала с лестницы и сильно повредила грудь, мысль о том, что надо показаться в обнаженном виде доктору, заставила ее скрывать свое нездоровье. И только когда Елизавета от лихорадки упала в обморок, ее доставили к специалисту.
(Мне вот интересно, на фотографии в правом углу стоит кресло, напоминающее гинекологическое - это оно?
)
Бывшая институтка Анастасия Вербицкая вспоминала: "До чего заброшенными росли мы; до чего мало обращали внимание на физическое воспитание девушки, видно хотя бы из того, что эти самые важные, самые критические моменты девичьей жизни мы встречали совершенно неподготовленными. На все вопросы половой сферы умышленно накидывалось покрывало. Все было неприлично. Позорно. Все вызывало отвращение, брезгливость, стыд". Целомудренно-стыдливое отношение, воспитываемое у девочек "из приличных семей", доходило у воспитанниц до глупости. Елизавета Цевловская вспоминала о том, как из-за институтских представлений о приличиях довела себя до лазарета и операции:
"...Я оступилась и полетела вниз с лестницы: на одном из ее поворотов я задержалась было, но сзади бегом спускавшиеся воспитанницы нечаянно толкнули меня, и я уже без всяких задержек полетела вниз, пока не упала на пол, недалеко от дверей столовой. Когда подруги подняли меня, я была в сознании, только сноп кровавых точек мелькал перед моими глазами. Я постояла с минуту и, не чувствуя никакой боли, вошла с другими в столовую. Скоро я совершенно успокоилась, а когда мы пришли в дортуар и улеглись спать, я тотчас уснула. Ночью я проснулась от боли в груди и от лихорадки, укрылась салопом, в надежде как-нибудь оправдаться перед дортуарной дамой, но меня никто не тревожил. Когда прозвонил колокол и наши начали вставать, я объявила им, что у меня кружится голова, и я не могу приподнять ее от подушки. Наконец мне удалось привстать, но приступ жестокой лихорадки так сковал мои члены, голова так кружилась, что я не могла шевельнуться. Мне помогали вставать подруги; то одна, то другая из них, указывала на то, что шея и грудь у меня распухли и покрылись кровоподтеками; они потолковали между собой по этому поводу и единогласно пришли к мысли, что при таком положении для меня немыслимо идти в лазарет: перед доктором придется обнажить грудь, и этим я не только опозорю себя, но и весь выпускной класс. Это обстоятельство, рассуждали они, должно заставить каждую порядочную девушку вынести всевозможные мучения скорее, чем идти в лазарет....
Когда на другой день я опять после бессонной ночи встала с постели с еще более значительною опухолью на шее и груди и двигалась еще с большим трудом, они решили, что это произошло оттого, что я накануне ничего не ела, и что они должны заставлять меня есть...Но когда мы пришли в класс после обеда, меня стало так тошнить, что подруги насилу вытащили меня в коридор к крану, где можно было скрыть последствия тошноты, и принялись обливать холодной водой мою несчастную голову, горевшую как в огне... Мне становилось все хуже. На третий день утром я заявила им, что не могу встать. Хотя то одна, то другая из них, осматривая меня, вскрикивала: "У нее еще более распухла грудь и посинела шея!" — тем не менее было решено, что мне нужно встать и отправиться в класс... Когда наши возвратились в класс, моя сторожиха стащила меня туда же и усадила на скамейку, а другие подошли к дежурной даме просить ее о дозволении для меня сидеть на уроках в пелеринке. Но та отвечала, что так как с тою же просьбою они уже обращались к ней третьего дня, то она убеждена, что это какой-нибудь фокус, а потому и приказала мне подойти к ней. Я встала, но, сделав несколько шагов, упала без чувств.
Когда я пришла в сознание, я лежала в отдельной комнате лазарета, предназначенной для труднобольных...
...Прошло уже около двух месяцев, как меня принесли в лазарет, а я была так слаба, что не могла сидеть и в постели. Тупое равнодушие овладело мною в такой степени, что мне не приходила даже в голову мысль о том позоре, которому я, по институтским понятиям, подвергала себя при ежедневных перевязках, когда доктора обнажали мою грудь; не терзалась я и беспокойством о том, как должны были краснеть за меня подруги... Но вот наконец, когда однажды я почувствовала себя несколько бодрее, доктор, делавший операцию, сел у моей кровати и начал расспрашивать меня о том, почему я не тотчас после падения с лестницы явилась в лазарет. Когда он несколько раз повторил свой вопрос, я отвечала:
— Просто так.
— Немыслимо, чтобы вы без серьезной причины решились выносить такие страдания!
— Я вам отвечу за нее, профессор… Я ведь знаю все их секреты! Хотя никто не сообщал мне, но я не сомневаюсь в том, что ее подруги и она сама считают позором обнажить грудь перед доктором, — вот милые подруженьки, вероятно, и уговаривали ее не ходить в лазарет.
— Однако этот институт — презловредное учреждение. — И, обращаясь ко мне, профессор добавил: — Понимаете ли вы, что из-за вашей пошлой конфузливости вы были на краю могилы?
Это меня жестоко возмутило. Когда доктор, проводив профессора, подошел ко мне, я со злостью сказала ему:
— Передайте вашему профессоришке, что, несмотря на его гениальность, он все-таки тупица, если не понимает того, что каждая порядочная девушка на моем месте поступила бы точно так же, как и я… "
Ну и, говоря о быте институтов благородных девиц, нельзя забыть о самой знаменитой институтке, Нине Джаваха-оглы-Джамата:
"Всему внимая чутким ухом,
— Так недоступна! Так нежна! —
Она была лицом и духом
Во всем джигитка и княжна.
Ей все казались странно-грубы:
Скрывая взор в тени углов,
Она без слов кривила губы
И ночью плакала без слов.
Бледнея гасли в небе зори,
Темнел огромный дортуар;
Ей снилось розовое Гори
В тени развесистых чинар...
Ах, не растет маслины ветка
Вдали от склона, где цвела!
И вот весной раскрылась клетка,
Метнулись в небо два крыла.
Как восковые — ручки, лобик,
На бледном личике — вопрос.
Тонул нарядно-белый гробик
В волнах душистых тубероз.
Умолкло сердце, что боролось...
Вокруг лампады, образа...
А был красив гортанный голос!
А были пламенны глаза!
Смерть окончанье — лишь рассказа,
За гробом радость глубока.
Да будет девочке с Кавказа
Земля холодная легка!
Порвалась тоненькая нитка,
Испепелив, угас пожар...
Спи с миром, пленница-джигитка,
Спи с миром, крошка-сазандар.
Как наши радости убоги
Душе, что мукой зажжена!
О да, тебя любили боги,
Светло-надменная княжна!"
Смольный институт. Приём - экзамен на знание хороших манер .Выпускной альбом института 1889 года.
Смольный институт. Помывочная.Фото 1889 г.
P.S. Во время революции и начала гражданской войны многие институты эвакуировались в более спокойные города, оказавшись в итоге за рубежом, в основном в балканских странах. Согласно данным эмигрантов, в 1924 году в интернатах училось порядка 4,5 тысяч подростков.
В сети же до сих пор существует общество выпускниц Мариининского Донского института в Югославии, возникшее на базе того учебного заведения, которое когда-то называли Воспитательным обществом благородных девиц.
Несколько сумбурно, материалы из разных мест.
URL записиПродолжаю разбалять вашу френдленту благородными девицами.
Смольный институт.Последний выпуск 1917 года
Джакомо Кваренги. Фасад Смольного института (ок. 1806)
Начало системе женских закрытых институтов было положено Екатериной II, основавшей в 1764 году Воспитательное общество благородных девиц.
Цель его создания, была, как водится, самой благой – «дать государству образованных женщин, хороших матерей, полезных членов семьи и общества». Другое дело, что со временем изначально дававшая неплохие результаты (особенно на фоне тогдашней общественной ситуации) система выродилась в самоподдерживающееся болото, категорически противящееся любым переменам. Именно тогда, спустя сто лет, и начали раздаваться иронические реплики о "жеманных дурочках", "жантильных белоручках" и "сентиментальных барышнях", считающих, что "булки растут на деревьях" и "после тура мазурки кавалер обязан жениться", а слово "институтка" стало синонимом излишней сентиментальности, впечатлительности и ограниченности.
+++
Воспитанницы Смольного института благородных девиц на уроке танцев. 1901 г.
Изначально для поступления в институт было необходимо сдать экзамены (немного из французского, еще меньше из русского, плюс наличие определенного религиозного воспитания) и пройти отбор по происхождению, изрядно уменьшавший ряды желающих. Скажем, в первых наборах рассчитывать на поступление могли лишь дочери тех дворян, чьи роды были внесены в III, V и VI части дворянских родословных книг, или тех, которые имели чины, как минимум, 9-го класса (капитан) на военной службе или 8-го класса (коллежский асессор) на гражданской. Однако немногие из знати были согласны обрекать своих дочерей на безвыездные 12 лет учебы, после которых вставал нелегкий вопрос о дальнейшей выдаче замуж чересчур образованной девицы. Именно поэтому основной состав учениц был родовитым, но бедным.
Между прочим, после 1825 года многие дети декабристов учились в институтах: обе дочери Каховского, например, закончили курс с серебряными медалями. Говорят, что когда в институт приезжали княжны, то дочери императора и дочери руководителей восстания весело играли вместе.
Учились здесь и "иноземки": внучка Шамиля и дочери грузинских князей, княжны Черногории и шведские аристократки. Несмотря на то, что, согласно пафосным официальным источникам, начальница Смольного, княжна Ливен, говорила молодой классной даме: «Вы, может быть, еще не знаете традиций Смольного. С принцессы надо требовать вдвое и втрое, потому что от ея характера будут зависеть судьбы ея подданных», отношение к ним, безусловно не было обычным. Например, хотя августейшие особы и носили форменные институтские платья и ходили на обычные уроки, им предоставлялись другие помещения для жилья и собственная кухня, каникулы девушки проводили в имении начальницы института, а на праздники выезжали в императорскую семью.
Левицкий Д.Г.Портреты Смолянок:
Портрет Е.Н.Хрущовой и Е.Н.Хованской 1773 г.
Портрет Ф.С.Ржевской и княжны Н.М. Давыдовой ,1772 г.
Портрет Молчановой Е.И.,1776 г.
Портрет Алымовой Г.И.,1776 г.
Портрет А.П.Левшиной ,1775 г.
Портрет Е.И.Нелидовой ,1773 г.
Портрет Борщовой Н.С.,1776 г.
Портрет Е.Н.Хрущовой и Е.Н.Хованской 1773 г.
Портрет Ф.С.Ржевской и княжны Н.М. Давыдовой ,1772 г.
Портрет Молчановой Е.И.,1776 г.
Портрет Алымовой Г.И.,1776 г.
Портрет А.П.Левшиной ,1775 г.
Портрет Е.И.Нелидовой ,1773 г.
Портрет Борщовой Н.С.,1776 г.
Помимо "государственных" мест для воспитанниц, довольно большое количество девушек содержалось за счет специальных стипендий, вносимых как императорской семьей (кстати, Каховские были пансионерками Николая I), так и просто богатыми людьми. И. И. Бецкой, изначально стоявший во главе Воспитательного общества, обучал по десять девочек с каждого приема, положив на их имя в банк особый капитал. А в 1770 г. гофмейстерина Е. К. Штакельберг завещала деньги, полученные за имение, в уплату содержания в Смольном девочек из неимущих семей дворян Лифляндии и выдачи им пособий при выпуске. Делали ежегодные взносы для содержания стипендиаток Орловы и Голицыны, Демидовы и Салтыковы. Смолянки, обучаемые на чей-то частный капитал, носили на шее ленточку, цвет которой выбирал благотворитель. Так, у стипендиаток Павла I они были голубые, у Демидовских – померанцевые, протеже Бецкого повязывали зеленые, а Салтыкова – малиновые. За тех, кто не мог получить какую-либо стипендию, вносили плату родные. В начале XX века это было около 400 рублей в год. Количество мест для таких учениц, однако, все равно было ограничено.
В 1765 году было открыто Александровское училище для девушек недворянского происхождения, дававшее образование по сокращенной программе, а впоследствии ставшее Александровским отделением института.
После присоединения, правда, многие пережитки сословного отношения сохранялись еще долгое время. Например, лучшим выпускницам не давали фрейлинских шифров и не представляли ко двору, на церковных службах место "мещанок" было рядом с нянечками и горничными, при встрече с воспитанницами Николаевской половины полагалось делать реверанс первыми, и, отгадайте, в чьей половине парке зимой для удобства прогулок аллеи выстилались досками...?
Изначально курс на благородной Николаевской половине был расчитан на 12 лет, позднее был сокращен до 9. На Александровской учились 6 лет. Для того, чтобы ограничить любое постороннее влияние на воспитанниц, все эти годы девочки безвыездно жили в институте, видясь с родными только в короткие часы официальных встреч под бдительным взором классных дам и не имея возможности посетить дом даже на каникулах. Традиция строгой изоляции была прервана только во второй половине XIX века.
Переход в новый класс, соответственно, набор и выпуск, происходили каждые три года. Это сильно затрудняло работу с отстающими - держать девицу в классе еще три года находили негуманным для нее и неудобным для себя. Неуспевающую просто переводили в слабое отделение и редко вызывали, но аттестат так или иначе выдавали. Подобные девушки, считающие Александра Невского польским королем и ограничивающие срок Семилетней войны десятью годами, однако обладающие бумагами об окончании наиболее престижного женского учебного заведения, сильно подрывали престиж альма матер. В начале 1860-х с легкой руки Ушинского воспитанницы обеих частей Смольного стали обучаться по 7 лет (VII класс был самым младшим) и переводиться в новый класс каждый год, потом нововведение позаимствовали и другие институты. Между прочим, он же, протестировав старшеклассниц, отобрал 30, на его взгляд, безнадежных и сформировал из них отдельный класс, который (впервые за всю историю Смольного!) после годичного обучения был выпущен без аттестатов.
Учебная программа(еще на 12 лет):
читать дальше
(даю расшифровку):
Благородные
1 возраст.
1. Краткому Катехизису - 2 часа в неделю
2. Российскому чтению и писанию - 7
3. Французскому чтению и писанию - 7
4. Немецкому чтению и писанию - 4
5. Рисованию - 3
6. Танцованию - 2
2 возраст
1. Краткому Катехизису - 2
2. Чтению определенной Российской книги, краткой Российской Грамматике и изустному Правописанию - 5
3. Французскому изустному писанию, чтению определенной Французской книги и Французской Грамматике - 3
4. Чтению определенной Немецкой книги и изустному Немецкому писанию - 3
5. Российскому Чистописанию - 1
6. Французскому Чистописанию - 1
7. Немецкой краткой Грамматике - 2
8. Истории, Географии, Хронологии и Мифологии - 3
9. Арифметике - 3
10. Рисованию - 2
11. Танцованию - 2
А это - 3-4й возраст. Все в принципе то же самое, только добавляется физика и геометрия.
А это - Генеральный штат сего воспитательного общества для двухсот благородных девиц.
Четверо господ Попечителей из числа Сенаторов, или других знатнейших особ - 4
Живущие в самом воспиталище
Госпожа Начальница - 1
Госпожа Правительница - 1
Надзирательниц - 4
Учительниц классов - 12
Монахинь, составляющих церковный крылос, которые сверх того обучают девиц грамоте, и за больными ходят - 12
Служанок - 14
Кастеланша - 1
Ее помощниц - 5
Женщин для хождения за больными - 3
Поварих -2
их помощниц - 2
Женщин для чищения посуды - 4
Женщин же для служения при мыльнях, которые и к другим должностям употребляются - 3
Привратников - 2
Выпускницы сдавали экзамены по всем предметам. Настоящими испытаниями, на которых распределялись награды, были инспекторские, публичные (в некоторых институтах с присутствием царских особ) - простой формальностью: лучшие ученицы рассказывали заранее заученные билеты.
По результатам обучения выдавались награды и шифры. Шифр - это металлический вензель царствующей императрицы, он носился на левом плече на банте из белой в цветную полоску ленты. Цвет полос зависел от учебного заведения. В случае, если институтка, имевшая шифр, жаловалась во фрейлины, которым шифр был присвоен как знак придворного звания, то бант был двойным, из институтской ленты и голубой фрейлинской. (Такое часто случалось на Николаевской половине Смольного, в других институтах - почти никогда). Еще вручались золотые и серебряные медали разной величины (или порядка).
Интересно, что воспитанниц учили кулинарии и ведению домашнего хозяйства, впрочем, многие выпускницы рассказывали, что знания по эти предметам давали совершенно отрывочные. Например, в старших классах существовало дежурство по кухне, когда институтки под руководством поваров сами готовили еду, однако, скажем, жарка котлет исчерпывалась для них только... лепкой изделий из уже готового фарша. Никаких сведений о выборе мяса или о дальнейшей тепловой обработке блюда не давали. В Смольном служили хорошие преподаватели рукоделия, однако занимались они не столько обучением, сколько изготовлением дорогих вышивок, которые было принято дарить посещавшим институт важным персонам. Кроме того, девушек, которые особой склонности к вышивке не проявляли, предпочитали вовсе не учить этому ремеслу в целях экономии материала. (Как я поняла, в начале XX века ситуация с прикладными науками изменилась в лучшую сторону)
Ученицы, выпуска 1889г:
Большое значение уделялось изучению языков (французского и немецкого), кстати, до реформ Ушинского на французском преподавались многие предметы, например, физика. Обычным было чередование французских и немецких дней, когда девушки были обязаны говорить только на этих языках даже между собой. За использование русского на шею проштрафившейся вешался картонный язык, который она должна была передать следующей осаленной, пойманной на месте "преступления". Правда, подобное наказание научились легко обходить: перед русской фразой вставляли на иностранном: "Как это сказать по-французски (по-немецки)?" и далее спокойно переходили на родной.
За исключением первых лет существования Смольного и короткого периода инспекторства Ушинского, диалоги между преподавателями и девушками не поощрялись. Задавать вопросы по изучаемой теме тоже не полагалось.
Оценки ставились по двенадцатибалльной шкале, по результатам успеваемости составлялись рейтинги и выдавали промежуточные знаки отличия - где-то банты-кокарды, цвета которых обозначали успешность носительницы, где-то - шнурки с кисточками, которые повязывали на волосы.
Обязательными были уроки физкультуры (немного гимнастики) и танцы. Впрочем, учитывая, что в стенах института запрещалось бегать или играть в подвижные игры, а ежедневные прогулки были короткими, избытка физической активности не было.
Неотъемлемой частью обучения было зазубривание ритуала приема августейших особ. «Помню, как при полном сборе всех классов инспектриса «репетировала» с нами этот церемониал: глубочайший, почти до самого пола, поклон-реверанс и хором произносимая по-французски фраза приветствия. Я ее помню и по сей день», — писала спустя десятилетия после окончания института Е.Н. Харкевич.
Однако в связи с тем, что на первом месте в институтах шло не обучение, но воспитание, во второй половине XIX века по объему и характеру образования тот же Смольный отставал от женских гимназий, и лишь в 1905—1907 годам его программы были приравнены к программам Мариинских женских гимназий.
Умение изящно приседать в реверансе в Смольном XIX века ценилось больше успехов в математике, за хорошие манеры прощали неудачи в физике, ну а исключить могли за вульгарное поведение, но уж никак за неудовлетворительные оценки. Единственной из наук, считавшейся священной, было изучение французского языка.
Критерии вульгарности и непристойности определялись на месте заинтересованными лицами. Иногда, охраняя институток от греховных пороков, воспитатели доходили до идиотизма: седьмую заповедь (запрет прелюбодеяния) заклеивали. Встречается в мемуарах и факт, что для изучения литературы использовалась строго отцензуренная классика, в которой зачастую пропусков было больше, чем собственно цитат.
Елизавету Цевловскую, осмелившуюся в приемный день поцеловать внезапно приехавшего из армии старшего брата, спасло от скандального исключения только вмешательство дяди-генерала. Причиной бурного разбирательства послужило подозрение (!) классной дамы об отсутствии родства между ними.
Смольный институт.В швейной мастерской.Выпускной альбом института 1889 года.
Встречи с родственниками были ограничены четырьмя часами в неделю (двумя приемными днями). Особенно тяжело приходилось девочкам, привезенным издалека. Они не видели своих родных месяцами и годами, а вся переписка строго контролировалась классными дамами, которые читали письма перед отправкой и после получения.
Основным критерием отбора классных дам, обязанных следить за достойным воспитанием девочек, обычно был незамужний статус. Во времена, когда удачный брак было главным (и, соответственно, наиболее желанным) событием в жизни женщины, неустроенность личной жизни весьма негативно откладывалась на характере. Окруженная молодыми девушками, осознавая, что жизнь не оправдала ожиданий, стареющая особа начинала (осознанно или нет) отыгрываться на своих подопечных, запрещая, все, что можно, и наказывая за малейший проступок. Телесные наказания для воспитанниц не были приняты, однако с теми, кто совершил какой-либо проступок, особенно не церемонились: окрик, брань, наказание - таков был привычный арсенал средств и методов институтской педагогики. Обычными считались наказания, когда нарушительницу позорили перед всем институтом: снимали передник, прикалывали неубранную бумажку или рваный чулок к платью, оставляли стоять посреди столовой во время обеда. Совсем тяжело приходилось детям, страдающим, скажем, энурезом - такая воспитанница должна была идти на завтрак с мокрой простыней поверх платья, что считалось страшным позором не только для нее лично, но и для всего дортуара. После этого девочки, чтобы подобного несчастья больше не случалось, обычно будили одноклассницу ночью. Народу в комнате было много, каждая ученица пару раз распихивала несчастную, можно представить, как "положительно" этот метод сказывался на нервах и без того униженного ребенка.
Заработать выговор можно было за любое отступление от правил: слишком громкий разговор на перемене, небрежно заправленную постель, не по уставу завязанный бант на переднике или выбившийся локон из строгой прически. Очень высоко здесь ценилось полное подчинение правилам и обычаям институтской жизни, на что указывает само определение воспитанниц, отличавшихся послушанием и отменным поведением - "парфетки" (искаженное французское "parfaite" - совершенная). Всякое же нарушение порядка было отступлением от институтского "благонравия" и считалось "дурным поведением". Поэтому шалуний и строптивиц называли "мовешками" ("mauvaise" - дурная). Даже внешность учениц была строго регламентирована: одинаковые прически, разные для разных возрастов (младших девочек часто коротко стригли, а старших заставляли строго закалывать волосы), аккуратная форма.
Она состояла из собственно платья с коротким рукавом и вырезом, фартука (передника), пелеринки и нарукавников на тесемках. Цвет формы зависел от класса обучения. Первоначально, при Екатерине II, воспитанницы носили соответственно платья коричневого ("кофейный" класс, самый младший), голубого, серого и белого цветов. Первым трем возрастам полагались белые передники, самым старшим выдавались зеленые. С уменьшением срока обучения на Николаевской половине серые платья были "сокращены", а белому классу начали выдавать зеленые с белым передником. На Александровской половине голубого класса не было. Те же самые цвета - кофейный, синий, зеленый - чаще всего использовались и в других институтах. Пепиньерки обычно носили серые платья. (Пепиньерками назывались девушки, оставшиеся после окончания основного курса для получения дальнейшего образования и дальнейшего карьерного роста до классной дамы. Им читали дополнительный курс педагогики и в качестве практики использовали как помощниц воспитательниц).
Самые первые институтки были отгорожены от влияния семьи, но не от мира вообще. Их частно вывозили на прогулки и придворные мероприятия, в стенах Смольного устраивались торжественные обеды и спектакли. В XIX же веке концепция поменялась и в иную, не казарменную, жизнь воспитанниц старались не выпускать. Если раз в год выводили в Таврический сад, то под строгим контролем, делая все, чтобы не допустить контакт институток с другими гуляющими. Несколько раз в год (в день именин императора и императрицы, на Новый год) устраивались балы, на которых присутствовали все воспитанницы и начальство. Несколько часов девочки танцевали друг с другом, не имея возможности посмеяться или подурачиться, чтобы не быть наказанными. Изредка (и отнюдь не везде) устраивались балы с приглашением кавалеров-родственников (родство считалось обязательным условием), а кое-где (о распущенность!) и воспитанников дружественных мужских учебных заведений ("Юнкера" Куприна). А с началом Первой мировой войны прекратились и эти малочисленные праздники: считалось предрассудительным веселиться, когда идут бои.
Даже мужчин, допущенных перед очи институток, пытались оптимизировать. Учителей набирали преимущественно из женатых, если же попадался холостяк, то или в возрасте, или весьма невзрачной внешности, зачастую с физическими недостатками, дабы не вводил непорочных девиц во искушение.
Впрочем, помогало это мало - обычно поклонницы были у любого, кто имель хоть какое-то отношение к институту. Это было связано с весьма специфической институтской традицией - обожанием, то есть стремлением находить себе объект поклонения, кумира в лице того, кто попадется под руку. Подруга, старшеклассница, священник, учитель, император... Только классных дам не жаловали, но это было следствием боязни быть заподозренной в откровенном подхалимаже. Обожательница дарила предмету любви подарки на праздники, испытывала всяческие ритуальные мучения для того, чтобы быть "достойной", например, вырезала ножиком или выкалывая булавкой инициалы «божества», ела в знак любви мыло или пила уксус, пробиралась в церковь ночью и там молилась за благополучие обожаемого, оказывала различные практические услуги: чинила перья или шила тетрадки. Обожание императора, поощряемое руководством, вообще переходило всяческие границы - институтки собирали и тщательно хранили "кусочки жаркого, огурца, хлеба" со стола, за которым обедал царь, выкрадывали платок, который разрезался на маленькие кусочки и распределялся между воспитанницами, носившими эти "талисманы" у себя на груди. "Со мной делайте, что хотите, - говорил Александр II воспитанницам московского Александровского института, - но собаку мою не трогайте, не вздумайте стричь у него шерсть на память, как это было, говорят, в некоторых заведениях". Однако, говорят, девушки не только отрезали шерсть с домашнего любимца Александра, но даже ухитрились вырезать в нескольких местах дорогой мех от шубы.
Обычная температура воздуха в институте была примерно +16...+18 (а в некоторых институтах могла доходить и до +12), поэтому зимняя ночь, проведенная под тонким одеялом, становилась для воспитанниц испытанием. Дополнительные покрывала разрешались в качестве редкого исключения.
Практиковалось ежедневное утреннее умывание до пояса (вода, понятное дело, не подогревалась) и еженедельная баня.
Примерное расписание дня институток Екатерининского иинститута:
6:00 - подъем, умывание, приведение себя в порядок
7:30 - приход классной дамы, молитва
8:00 - утренний чай
9:00, 11:30 - начало уроков
12:00 - обед
до 14:00 - свободное время
14:00, 15:30 - уроки
17:00 - вечерний чай
18:00 - приготовление уроков, уроки танцев или пения
20:00 - ужин
21:00 - отбой
Воспитанницы многих институтов жаловались на дурное питание, иногда - плохое по качеству, чаще - скудное по количеству. Кое-где в дополнение к основной порции пищи можно было взять сколько угодно хлеба, но смолянок такой роскошью не баловали.
Обычное меню середины XIX века в Смольном:
-Утренний чай с булкой
- Завтрак: кусок хлеба с небольшим количеством масла и сыра, порция молочной каши или макарон
- Обед: жидкий суп без мяса, на второе – мясо из этого супа, на третье – маленький пирожок
- Вечерний чай с булкой
(Если вы обратили внимание на то, что в предыдущем абзаце речь идет о наличии в институте, помимо двух чаепитий, обеда и ужина, а меню в Смольном приводится на завтрак и обед, то описки здесь нет, просто это зависит непосредственно от традиций данного учебного учреждения, а количество и наименование пищи в день практически не меняется)
В посты рацион становился еще менее питательным: на завтрак давали шесть маленьких картофелин (или три средних) с постным маслом и кашу-размазню, в обед был суп с крупой, небольшой кусок отварной рыбы, метко прозванной голодными институтками "мертвечиной", и миниатюрный постный пирожок.
Таким образом кормили не только в продолжительные посты, но и каждую среду и пятницу. В один прекрасный момент более половины девочек оказались в лазарете с диагнозом "истощение" - посты сократили... до полутора месяцев в год. Среды и пятницы никто не отменил.
Если девушка имела карманные деньги, то можно было, внеся специальную плату, пить утром чай с более питательной пищей в комнате воспитательниц, отдельно от других институток, или договориться с прислугой и втридорога купить чего-либо из еды. Впрочем, последнее сурово карались классными дамами.
Недельное меню Смольного, сентябрь 1859 года
"1859 года сентября 6 дня воскренье. Фриштик: хлеб с маслом и колбасою, картофель тертый. Обед: суп рисовый, бифштекс с огурцами, пироженое хворост.
7 сентября, понедельник: Фриштик: хлеб с маслом и говядиной, каша ячная молочная. Обед: борщ со сметаной, говядина с картофельным соусом, драчона с сахаром.
8 сентября, вторник: Фриштик: суп молочный манный, пироги с говядиной. Обед: суп-пюре из кореньев с пирожками, жаркое телятина с салатом крас. капусты, пирожное кондитерское, вино мускат люнель.
9 сентября, среда: Фриштик: каша гречневая молочная, картофель жареный. Обед: щи ленивые, говядина с морковным соусом, блины с вареньем.
10 сентября, четверг: Фриштик: хлеб с маслом и сыром, макароны с маслом. Обед: суп перловый, клонфлейш с картофелем, патешу с сахаром.
11 сентября, пятница: Фриштик: лапша молочная, пирожки с кашей. Обед: суп гороховый с сухарями, говядина обжаренная с разварным картофелем, ватрушки с сахаром.
12 сентября, суббота: Фриштик: студень с хреном, каша пшенная молочная. Обед: суп рисовый, говядина с капустным соусом, пирожки с морковью".
"Реест Кушанью воспитанницам Общества благородных девиц"
В лазарете было теплее, нежели в огромных дортуарах, выдавалось усиленное питание и многие девицы устраивали себе "каникулы", симулируя соответствующие болезни. Впрочем, многим притворяться не приходилось.
Обычно существовало два помещения: запасной лазарет, который использовали во время эпидемий или для тяжелобольных, и обычный, куда помещались все остальные пациентки.
Специфическое отношение к немногочисленным мужчинам и доходящее до абсурда мнение институток о правилах приличия доставляли много хлопот врачам. Сама идея о раздевании в присутствии лица другого пола заставляла стеснительных девиц терпеть боль до конца. Периодически - трагического.
Та же Цевловская пишет о том, что когда она упала с лестницы и сильно повредила грудь, мысль о том, что надо показаться в обнаженном виде доктору, заставила ее скрывать свое нездоровье. И только когда Елизавета от лихорадки упала в обморок, ее доставили к специалисту.
(Мне вот интересно, на фотографии в правом углу стоит кресло, напоминающее гинекологическое - это оно?
) Бывшая институтка Анастасия Вербицкая вспоминала: "До чего заброшенными росли мы; до чего мало обращали внимание на физическое воспитание девушки, видно хотя бы из того, что эти самые важные, самые критические моменты девичьей жизни мы встречали совершенно неподготовленными. На все вопросы половой сферы умышленно накидывалось покрывало. Все было неприлично. Позорно. Все вызывало отвращение, брезгливость, стыд". Целомудренно-стыдливое отношение, воспитываемое у девочек "из приличных семей", доходило у воспитанниц до глупости. Елизавета Цевловская вспоминала о том, как из-за институтских представлений о приличиях довела себя до лазарета и операции:
"...Я оступилась и полетела вниз с лестницы: на одном из ее поворотов я задержалась было, но сзади бегом спускавшиеся воспитанницы нечаянно толкнули меня, и я уже без всяких задержек полетела вниз, пока не упала на пол, недалеко от дверей столовой. Когда подруги подняли меня, я была в сознании, только сноп кровавых точек мелькал перед моими глазами. Я постояла с минуту и, не чувствуя никакой боли, вошла с другими в столовую. Скоро я совершенно успокоилась, а когда мы пришли в дортуар и улеглись спать, я тотчас уснула. Ночью я проснулась от боли в груди и от лихорадки, укрылась салопом, в надежде как-нибудь оправдаться перед дортуарной дамой, но меня никто не тревожил. Когда прозвонил колокол и наши начали вставать, я объявила им, что у меня кружится голова, и я не могу приподнять ее от подушки. Наконец мне удалось привстать, но приступ жестокой лихорадки так сковал мои члены, голова так кружилась, что я не могла шевельнуться. Мне помогали вставать подруги; то одна, то другая из них, указывала на то, что шея и грудь у меня распухли и покрылись кровоподтеками; они потолковали между собой по этому поводу и единогласно пришли к мысли, что при таком положении для меня немыслимо идти в лазарет: перед доктором придется обнажить грудь, и этим я не только опозорю себя, но и весь выпускной класс. Это обстоятельство, рассуждали они, должно заставить каждую порядочную девушку вынести всевозможные мучения скорее, чем идти в лазарет....
Когда на другой день я опять после бессонной ночи встала с постели с еще более значительною опухолью на шее и груди и двигалась еще с большим трудом, они решили, что это произошло оттого, что я накануне ничего не ела, и что они должны заставлять меня есть...Но когда мы пришли в класс после обеда, меня стало так тошнить, что подруги насилу вытащили меня в коридор к крану, где можно было скрыть последствия тошноты, и принялись обливать холодной водой мою несчастную голову, горевшую как в огне... Мне становилось все хуже. На третий день утром я заявила им, что не могу встать. Хотя то одна, то другая из них, осматривая меня, вскрикивала: "У нее еще более распухла грудь и посинела шея!" — тем не менее было решено, что мне нужно встать и отправиться в класс... Когда наши возвратились в класс, моя сторожиха стащила меня туда же и усадила на скамейку, а другие подошли к дежурной даме просить ее о дозволении для меня сидеть на уроках в пелеринке. Но та отвечала, что так как с тою же просьбою они уже обращались к ней третьего дня, то она убеждена, что это какой-нибудь фокус, а потому и приказала мне подойти к ней. Я встала, но, сделав несколько шагов, упала без чувств.
Когда я пришла в сознание, я лежала в отдельной комнате лазарета, предназначенной для труднобольных...
...Прошло уже около двух месяцев, как меня принесли в лазарет, а я была так слаба, что не могла сидеть и в постели. Тупое равнодушие овладело мною в такой степени, что мне не приходила даже в голову мысль о том позоре, которому я, по институтским понятиям, подвергала себя при ежедневных перевязках, когда доктора обнажали мою грудь; не терзалась я и беспокойством о том, как должны были краснеть за меня подруги... Но вот наконец, когда однажды я почувствовала себя несколько бодрее, доктор, делавший операцию, сел у моей кровати и начал расспрашивать меня о том, почему я не тотчас после падения с лестницы явилась в лазарет. Когда он несколько раз повторил свой вопрос, я отвечала:
— Просто так.
— Немыслимо, чтобы вы без серьезной причины решились выносить такие страдания!
— Я вам отвечу за нее, профессор… Я ведь знаю все их секреты! Хотя никто не сообщал мне, но я не сомневаюсь в том, что ее подруги и она сама считают позором обнажить грудь перед доктором, — вот милые подруженьки, вероятно, и уговаривали ее не ходить в лазарет.
— Однако этот институт — презловредное учреждение. — И, обращаясь ко мне, профессор добавил: — Понимаете ли вы, что из-за вашей пошлой конфузливости вы были на краю могилы?
Это меня жестоко возмутило. Когда доктор, проводив профессора, подошел ко мне, я со злостью сказала ему:
— Передайте вашему профессоришке, что, несмотря на его гениальность, он все-таки тупица, если не понимает того, что каждая порядочная девушка на моем месте поступила бы точно так же, как и я… "
Ну и, говоря о быте институтов благородных девиц, нельзя забыть о самой знаменитой институтке, Нине Джаваха-оглы-Джамата:
"Всему внимая чутким ухом,
— Так недоступна! Так нежна! —
Она была лицом и духом
Во всем джигитка и княжна.
Ей все казались странно-грубы:
Скрывая взор в тени углов,
Она без слов кривила губы
И ночью плакала без слов.
Бледнея гасли в небе зори,
Темнел огромный дортуар;
Ей снилось розовое Гори
В тени развесистых чинар...
Ах, не растет маслины ветка
Вдали от склона, где цвела!
И вот весной раскрылась клетка,
Метнулись в небо два крыла.
Как восковые — ручки, лобик,
На бледном личике — вопрос.
Тонул нарядно-белый гробик
В волнах душистых тубероз.
Умолкло сердце, что боролось...
Вокруг лампады, образа...
А был красив гортанный голос!
А были пламенны глаза!
Смерть окончанье — лишь рассказа,
За гробом радость глубока.
Да будет девочке с Кавказа
Земля холодная легка!
Порвалась тоненькая нитка,
Испепелив, угас пожар...
Спи с миром, пленница-джигитка,
Спи с миром, крошка-сазандар.
Как наши радости убоги
Душе, что мукой зажжена!
О да, тебя любили боги,
Светло-надменная княжна!"
Смольный институт. Приём - экзамен на знание хороших манер .Выпускной альбом института 1889 года.
Смольный институт. Помывочная.Фото 1889 г.
P.S. Во время революции и начала гражданской войны многие институты эвакуировались в более спокойные города, оказавшись в итоге за рубежом, в основном в балканских странах. Согласно данным эмигрантов, в 1924 году в интернатах училось порядка 4,5 тысяч подростков.
В сети же до сих пор существует общество выпускниц Мариининского Донского института в Югославии, возникшее на базе того учебного заведения, которое когда-то называли Воспитательным обществом благородных девиц.
Несколько сумбурно, материалы из разных мест.
@темы: женский вопрос
-
-
15.11.2012 в 16:29-
-
15.11.2012 в 17:00