Оригинал взят у в Доктор Макниль (3)
читать дальше
4. Великий крымский скандал.
18 сентября 1854 года британская экспедиционная армия высадилась в Крыму, победила при Альме, обложила Севастополь, а затем в британской прессе – тон задавала «Таймс» - поднялся шум.
Война эта стала первой, где на фронте работал военный корреспондент в современном понимании – Уильям Говард Рассел, от «Таймс». В страну пошли репортажи о боевых действиях и сведения совершенно иного рода. Рассел писал о гнилых палатках, нехватке одежды, скверной пище – одна солонина, сухари да сырой кофе; о недостаточном фураже, топливе; скудных медицинских средствах, холере, цинге, лихорадке. «Таймс» подняла тревогу; публика подхватила; парламент откликнулся; пошли запросы в адрес кабинетских министров. Обсуждение и осуждение сосредоточились на 4-х именах: Генерал Эйри, начальник хозяйственного снабжения; генерал-адъютант Эсткорт; мистер Филдер, главный интендант; и, в меньшей степени, лорд Раглан, командующий. В начале 1855 года Общины подали 127 голосов за создание специального комитета по расследованию армейского снабжения в Крыму. Правительство Абердина пало под обвинениями в некомпетентности (февраль 1855 года), а в следующем кабинете – Пальмерстона – собрались немало министров, отлично знавших МакНейла. 12 февраля, кабинетское заседание приняло ряд решений о крымских делах, и среди них:
«… 4. Для расследования работы Комиссариата во всём, что касается запасов, снабжения и прочего, отправить на место комиссию под началом сэра Джона МакНейла.»
И пятидесятидевятилетний сэрДжон МакНейл поехал в Крым, к действующей армии.
Через два дня после решения кабинета он узнал имя сотрудника по комиссии – полковник Туллох; ещё через три дня отправился в путь. Военный министр, лорд Панмюр определил срок расследования в шесть недель.
Коллега МакНейла – Александр Туллох – сделал имя, работая в Индии с армейской статистикой: он собирал сведения о болезнях и смертности военнослужащих в дальних гарнизонах и, время от времени, извлекал из цифр любопытные вещи. Так, чрезмерно долгий срок жизни военных пенсионеров оказался трюком их родственников – последние попросту скрывали факт смерти и продолжали получать пенсию умершего; Туллох вскрыл и эту плутню, и всякие способы Ост-Индской компании не платить солдатам либо вынуждать их к покупкам за несуразно высокую цену. У него были свои диетические теории, призванные улучшить солдатское здоровье. Так, он верил в целительные силы свежего хлеба и разработал пекарни собственной конструкции для войск в Бирме. Вопросы снабжения армии и здоровья солдат не были ему в новинку. (Сведения взяты из: Hugh Small, «Florence Nightingale: avenging angel». Palgrave Macmillan, 1999, стр 47).
6 марта 1855 года комиссия МакНейла приехала в Скутари. Началось расследование.
Собственно, МакНейл и Туллох действовали в двух направлениях: во-первых, изучение обстановки, сбор информации; во-вторых, старания исправить положение дел.
Открылись множество бед. Армия питалась солониной и сухарями, а скот возили из Англии и Франции, хотя союзник – Турция – мог без труда доставить свежее мясо из Малой Азии и с берегов Мраморного моря, а свежий хлеб нетрудно было печь на месте, построив полевые пекарни; в Балаклаве оказалось достаточно сена, но оно не попадало на фронт; больные и раненые страдали на земляном полу, без белья и бинтов, пока всё необходимое лежало на складах; в рационе не было хинина и овощей – армию терзали цинга и малярия; гнилые палатки, нехватка топлива, фуража и тягловой силы. То есть, важные для армии вещи были запасены на складах, но не поставлялись на фронт; либо могли быть доставлены из близких к фронту районов Турции – но не закупались там, а шли издалека, трудными морскими путями. Естественно, чего-то просто не было – из-за тягот доставки. Или по нерадению снабженцев.
Приведу один лишь пример из жизни знаменитой Лёгкой бригады графа Кардигана, той самой, что сходила в самоубийственную атаку при Балаклаве, потеряв половину состава, а Теннисон написал по этому случаю хрестоматийное стихотворение:
…
Пушки - справа от них
Пушки - слева от них
Пушки - прямо им в лоб
Били и грохотали.
… И т.д.
Из отчёта МакНейла:
«Бригада лёгкой кавалерии стояла у Уиндмила, в семи-восьми милях от Балаклавы. … Второй заместитель командира бригады, генерал Крукшенк утверждает, что в Балаклаве хранилось достаточно сена, но не было средств доставить его на фронт; он, время от времени, добывал понемногу, но к 14 ноября запасы иссякли. То же стало с ячменём и, после означенной даты, несколько дней кряду лошади получали от 1 ½ до 2 фунтов корма – только чтобы не умереть с голоду. Когда запасы стали подходить к концу, комиссариатский офицер предложил, чтобы бригада ежедневно откомандировывала часть лошадей за фуражом – тогда остальные могли бы прокормиться… но лорд Кардиган отверг это предложение.»
МакНейл, со своим опытом работы в Азии и знанием людей и местности, разыскивал и находил неподалёку фураж, овощи, скот; Туллох строил пекарни. За делом, МакНейл свёл знакомство с Флоренс Найтингейл: они тесно сошлись и оставались очень дружны до самой смерти сэра Джона.
И, разумеется, расследование всех обстоятельств:
«Они опросили – порознь и группами – командующих, главврачей и интендантов каждого крымского корпуса; дивизионных и бригадных командиров; офицеров медицинской и комиссариатской служб при дивизиях и бригадах; наконец, генерал-квартирмейстера, его первого заместителя, начальника Комиссариата и двух его главных помощников – в общем, более 200 офицеров».
Беседы велись по тщательно составленному МакНейлом опроснику, записи заверялись респондентами.
Тем временем, в Лондоне, общины – невзирая и помимо миссии МакНейла – собрали свой комитет. Отчёт коммонерам давали вернувшиеся из Крыма офицеры; комитет выпустил три Синие книги и обвинил во всём предыдущий Кабинет. Правительство Пальмерстона осталось довольно, но ненадолго – парламентская оппозиция не унималась, комиссия МакНейла – Туллоха закончила работу и представила три отчёта – «Предварительный и конфиденциальный», «Первый» и «Второй». Первый отчёт был передан правительству в июне 1855, Второй – в январе 1856. Парламент ознакомился с результатами расследования в начале 1856 года (когда был закончен Второй отчёт).
И факты, и выводы комиссии МакНейла – Туллоха оказались отнюдь не благостны для Кабинета и армейского руководства. МакНейл более упирал на факты неустройства со снабжением, Туллох – на вину указанных выше четырёх лиц. Разгорелся большой скандал.
Не пересказывая всех дальнейших перипетий и хитросплетений, остановлюсь вкратце на противоборствующих сторонах, ходе и завершении случившегося политического действа. МакНейл попал в традиционно болезненную точку английского государственного организма. Британия всегда чтила свою армию и одновременно побаивалась её. В самом деле, этот замкнутый, кастовый, профессиональный организм слабо поддавался парламентскому – да и правительственному - контролю. В ход шли рассуждения «вам, штатским, не понять» и соображения военной тайны; так было и во времена тори, вигов и Мальборо; во времена Китченера и «снарядного скандала» 1915 года; так было в коллизии Ллойд-Джордж – Хейг – Робертсон; так вышло и с МакНейлом. Парламент и пресса желали правды и лучшего устройства вооружённых сил; Виктория-Альберт писали Пальмерстону, что всё это затеяно, дабы вырвать армию – исконную регалию монарха – из рук венценосицы и передать её под контроль парламента; армия вообще гневалась на штатских горлопанов; Кабинет метался между королевой, Палатами и военными, пытаясь замять дело. Создали контркомиссию – «Челсийскую комиссию из высших офицеров», дабы опровергнуть МакНейла с Туллохом, но этот орган немедленно покрыл себя позором, и выводы его стали априори ничтожны. Виктория гневалась, военные ярились, Кабинет юлил, пресса и коммонеры негодовали. Парламент два раза давал правительству запросы: первый (29 февраля 1856 года) – как Кабинет оценивает работу и выводы крымских комиссионеров?
Говорит Гладстон:
«Я прошу нашего благородного коллегу [лорда Пальмерстона] объяснить нам, как правительство оценивает отчёт и в каком положении оказались теперь сэр Джон Макнейл и полковник Туллох?
Пальмерстону, перед лицом большинства Палаты, не оставалось ничего, кроме:
«Я желаю сказать безо всякой двусмысленности, что правительство весьма обязано двум этим джентльменам за толковое и хорошее исполнение возложенного поручения… проведённое ими расследование, отчёты, рекомендации, предпринятые на месте меры стали весьма полезны для армии…»
Парламент успокоился, но Челсийская комиссия продолжила работу, а правительство принялось вынуждать МакНейла и Туллоха к ревизии отчётов. Тогда парламент поднялся во второй раз – и уже не только парламент. МакНейлу пошли адреса от видных людей Ливерпуля, Эдинбурга, других мест; Туллох слёг от огорчений, затем выздоровел и написал задиристую книгу; движение в защиту комиссионеров приняло отчётливый антиаристократический, антикастовый характер – общество хотело видеть в армии не забаву высокорождённых гвардейских офицеров из окружения Альберта, но подконтрольную, наряду с прочими, государственную службу.
МакНейл, отбросив привычную сдержанность, писал в ответ на ливерпульский адрес:
«Я не могу ни знать, ни понять, какие цели преследуют министры её величества в том, что касается нашей работы, но как бы то ни было, судя по их поведению, наши, общепризнанно точные отчёты не отвечают желаниям правительства…
Стране пытаются внушить, что неисчерпаемые ресурсы, любые таланты, энергия, дальновидность – всё было тщетно, и ничто на свете не могло помочь нам одеть и накормить двадцать – тридцать тысяч солдат в первую крымскую зиму».
11 февраля 1857 года мистер Эварт задал вопрос канцлеру Казначейства: намеревается ли правительство как-то наградить комиссионеров? «Работа их не представляла ничего экстраординарного» - ответил Палмерстон среди всеобщего шиканья Палаты. Наградить, впрочем, решили – Панмюр предложил сэру Джону и Туллоху по 1 000 фунтов. Авторесса пишет, что оба – Панмюр и МакНейл были шотландцы, но МакНейл – хайлендер, а Панмюр – лоулендер и второй – осознанно или нет - нанёс первому тяжкое оскорбление, предложив тысячу за труды. Комиссионеры решительно отвергли деньги, а 4 марта 1857 года переписка Панмюра с МакНейлом и Туллохом о тысячефунтовой премии оказалась в Палате. «Таймс» писала, что это невиданное, невероятное дело - предложить 1 000 фунтов ветерану-дипломату и полковнику её величества армии за верную, тяжкую, отменную службу; 12 марта, вопреки желанию премьера, в Палате прошли горячие дебаты о заслугах и награде МакНейлу и Туллоху.
И тут оппоненты сдались. Ни королева, ни принц-консорт, ни армия, ни Кабинет не могли больше держаться против общественного мнения. МакНейлу предложили выбор: баронетство или членство в Тайном совете? МакНейл ответил Пальмерстону, что стар и имеет лишь дочь, так что баронетство с ним умрёт и выбрал второе. А Туллох получил гражданский орден Бани.
И в 1858 году началась реформа комиссариатской службы армии – королевским указом.
5. Последние годы. Литературный сын и странная правнучка сэра Джона МакНейла.
А затем сэр Джон МакНейл вернулся в Шотландию, к прежней работе по вспоможению бедным. Теперь он был очень известный, почтенный и славный гражданин Эдинбурга. В 1857 году его избрали почётным президентом Объединённых сообществ Эдинбургского университета – на место Бульвер-Литтона. В том же году, Оксфорд присвоил ему звание доктора гражданского права. Сэр Джон занимался всякой общественной деятельностью: отмечу работу на пользу фонда Найтингейл; в 1868 году, то есть в возрасте 73 лет, МакНейл ушёл на покой, в полную отставку.
Его вторая жена, Элизбет, умерла 26 ноября 1868 года. В 1870 году МакНейл женился в третий раз – на сестре герцога Аргайля, леди Эмме Кемпбелл – по-видимому, убегая старческого одиночества.
Умер он в Каннах, 17 мая 1883 года.
«Ближе к концу, мысль его стала блуждать, и он часто воображал себя в седле - молодым, не знающим ещё устали; и любимый арабский конь нёс его к Герату или по другим дорогам Персии».
***
Теперь поговорим о Шерлоке Холмсе.
Весенней ночью 1894 года полковник Моран разрядил духовое ружьё конструкции слепого немца фон Хердера в сидящего у окна Холмса – естественно, в его восковую статую, как знают миллионы читателей и как с огорчением узнал сам Моран. Холмс, справившись с картотекой, зачитал Ватсону краткую биографию злодея-полковника.
«Моран Себастьян, полковник в отставке. Служил в первом саперном бангалурском полку. Родился в Лондоне в 1840 году. … Окончил Итонский колледж и Оксфордский университет. Участвовал в кампаниях Джовакской, Афганской, Чарасиабской (дипломатическим курьером), Шерпурской и Кабульской. Автор книг: "Охота на крупного зверя в Западных Гималаях" (1881) и "Три месяца в джунглях" (1884). Адрес: Кондуит-стрит. Клубы: Англо-индийский, Тэнкервильский и карточный клуб Бэгетель».
На полях четким почерком Холмса было написано: «Самый опасный человек в Лондоне после Мориарти».
Это описание мало что даёт для идентификации Морана. Полк вымышлен; прочие характеристики подходят к десяткам британских офицеров. Но затем Холмс – ни к селу ни к городу – высказывает Ватсону некоторые соображения из области негативной евгеники.
- Странно, - сказал я, возвращая Холмсу книгу. - Казалось бы, его путь - это путь честного солдата.
- Вы правы, - ответил Холмс. - До известного момента он не делал ничего дурного. Это был человек с железными нервами, и в Индии до сих пор ходят легенды о том, как он прополз по высохшему руслу реки и спас человека, вырвав его из когтей раненого тигра. Есть такие деревья, Уотсон, которые растут нормально до определенной высоты, а потом вдруг обнаруживают в своем развитии какое-нибудь уродливое отклонение от нормы.
Это часто случается и с людьми. Согласно моей теории, каждый индивидуум повторяет в своем развитии историю развития всех своих предков, и я считаю, что каждый неожиданный поворот в сторону добра или зла объясняется каким-нибудь сильным влиянием, источник которого надо искать в родословной человека. И следовательно, его биография является как бы отражением в миниатюре биографии всей семьи.
- Ну, знаете, эта теория несколько фантастична.
- Что ж, не буду на ней настаивать.
Итак, все беды Морана проистекли из дурной наследственности. Но кто его предки?
«Сын сэра Огастеса Морана, кавалера ордена Бани, бывшего британского посланника в Персии» - отвечает Шерлок Холмс.
А это наш знакомый, тыняновский лекарь Макниль и, кажется, никто иной.
Просеивание списка послов Британии в Персии по двум критериям (1) кавалер ордена Бани и (2) мог обзавестись сыном в 1840 году (Лондон) даёт двух персон: сэр Джон МакНейл и сэр Генри Раулинсон. Но второй подходит куда хуже – если вообще подходит.
Во-первых, назвать Генри Раулинсона «бывшим британским посланником в Персии», то же, что определить Холмса «скрипачом – любителем», а Конан Дойля – «основателем Андершоуского стрелкового общества». Сэр Генри Раулинсон (кстати, друг и в одно время сотрудник МакНейла) был, прежде всего, учёным – ориенталистом, «отцом ассирологии», историком; затем, военно-политическая его деятельность связана с Афганистаном и Портою; в Персии он прослужил только год (1859) из всей своей долгой жизни (1810 – 1895), и оставил пост посла из-за несогласия с утеснением из Лондона своей посольской самостоятельности.
Во-вторых, у сэра Генри Раулинсона и впрямь был сын-военный – знаменитый военачальник Первой мировой генерал Генри Раулинсон (1864 – 1925). Ко времени «Пустого дома» (1903), Конан Дойл достаточно знал Генри-младшего по бурской войне. Тогда тот был майор, а в 1903 году стал полковник, как и Моран. Генри Раулинсон был офицер превосходных качеств, отличившийся под Китченером в Судане и Робертсом в Претории, восходящая звезда, полковник в 39 лет, бригадный генерал в 40, начальник Штабного колледжа с декабря 1904 года. У Дойла не было оснований делать из этого блестящего сорокалетнего офицера отставника, шулера и убийцу – пятидесятипятилетнего Морана. Затем, это могло стать диффамацией; затем, в 1840 году Раулинсон – отец вообще не был женат (женился он в 1862 году).
А МакНейл как раз годится – и годится в точности. Он жил в Лондоне с марта 1839 по май 1841 года (после Гератского дела). Определить сэра Джона «посланником в Персии» совершенно естественно – это одна из вершин его карьеры.
Сыновей у МакНейла не было. Вернее, был один – Джон Роберт; младенец родился в плохом, холерном 1830-м в Персии и умер через месяц или около того. Были дочери – несколько, я о них упомянул, но выжила лишь одна: Маргарет Феруза, 1834 года рождения.
Так что «литературный сын» сэра Джона МакНейла, «британского посланника в Персии», «кавалера ордена Бани» вполне мог бы родиться в 1840 году в Лондоне. Именно так работает механизм создания псевдоисторических – вернее, криптоисторических – литературных персонажей.
Осталось понять, какая дурная наследственность привела Морана на кривые дорожки? Что порочного унаследовал он от отца – МакНейла?
Судя по биографии, жизнь сэра Джона, отличного имперского работника, прошла достаточно ровно, безо всякого позора и бесчестья. Имеет ли в виду Конан Дойль какие-то личные счёты с МакНейлом? Я не смог найти в книгах ничего подобного. Возможно, что Дойл недоволен эмиграционной работой МакНейла, его ролью в «зачистке» шотландских горцев? Но создатель Холмса был имперец, унионист, либерал-империалист (по крайней мере, около 1903 года). Возможно, Дойл остался на стороне армии и двора в крымском скандале? Но всё это лишь домыслы.
Так или иначе, но Себастьян Моран, вернее всего, сын МакНейла, хотя причина этого непонятна.
Странная правнучка МакНейла – миссис Мэри Бейкер Эдд, основательница «Христианской науки», женщина с пламенной натурой Савонаролы и пробивными качествами тяжёлого танка. Суть её учения, кажется, в том, что: (С.Цвейг, «Врачевание и психика»
.
«… так как бог благо, то зла быть не может. В соответствии с этим никакие болезни невозможны, и мнимое их наличие есть всего только неправильная сигнализация со стороны наших чувств, ошибка человечества. … Значит, болезни, старость, недомогания могут лишь постольку угнетать человека, поскольку он, в ослеплении своем, дает веру этой нелепой мысли о болезни и старости, поскольку он сам создает себе мнимую картину их наличия. На самом же деле (великая истина Science!) бог никогда не посылает человеку болезни… Болезни, следовательно, только заблуждение человечества; против этого опасного и заразительного заблуждения, а не против болезней, вовсе невозможных, и ополчается истинное, новое искусство врачевания. … Врачеватель, значит, ни в каком случае не должен наподобие врача исследовать симптомы и сколько-нибудь серьезно ими заниматься; наоборот, его единственная задача не видеть их, принимать их не всерьез, а как плод заблуждения, и добиться от пациента, чтобы и он точно так же не видел больше их и в них не верил. И тогда сразу, без всякого исследования, без всякого вмешательства, устранены туберкулез и сифилис, рак желудка и перелом ноги, золотуха и белокровие, все эти мнимые явления, порожденные заблуждением человеческим - и все это единственно благодаря духовному наркозу Christian Science, этому непогрешимому универсальному средству…»
На рубеже 19-20 века этот прелестный коктейль из теодицеи с месмеризмом пришёлся по вкусу многим: учение и сама личность миссис Эдд стали популярны в Америке и Британии.
В ноябре 1903 года, американский «Ladies' Home Journal» напечатал статью «Миссис Эдд, как она есть», утверждая, что сама основательница «Христианской науки» материал этот проверила и одобрила.
«Среди предков миссис Эдд был сэр Джон МакНейл, шотландский дворянин, известный британский политик, посол Англии в Персии. Миссис Эдд – правнучка этого знаменитого человека, единственная, кто осталась из всего его потомства и кто одна может носить цвета древнего рода МакНейлов».
Авторесса «Memoir of the Right Hon. Sir John McNeill…» резонно сообщила в адрес «Христианской науки», что сама она – единственная замужняя внучка сэра Джона, и не припомнит миссис Эдд среди своих дочерей; затем, между датами рождения МакНейла и миссис Эдд – 12 августа 1795 года и 16 июля 1821 года – никак нету места для правнуков; не стоит ли дать опровержения?
Опровержение последовало, правда в несколько шкодливой форме («Крищен Сайенс Сентинел», 12 марта 1904 года)
«Миссис Эдд провела скрупулёзное расследование и, не найдя положительных фактов о своём происхождении от достопочтенного сэра Джона МакНейла, попросила всех своих биографов иметь в виду это обстоятельство».
4. Великий крымский скандал.
18 сентября 1854 года британская экспедиционная армия высадилась в Крыму, победила при Альме, обложила Севастополь, а затем в британской прессе – тон задавала «Таймс» - поднялся шум.
Война эта стала первой, где на фронте работал военный корреспондент в современном понимании – Уильям Говард Рассел, от «Таймс». В страну пошли репортажи о боевых действиях и сведения совершенно иного рода. Рассел писал о гнилых палатках, нехватке одежды, скверной пище – одна солонина, сухари да сырой кофе; о недостаточном фураже, топливе; скудных медицинских средствах, холере, цинге, лихорадке. «Таймс» подняла тревогу; публика подхватила; парламент откликнулся; пошли запросы в адрес кабинетских министров. Обсуждение и осуждение сосредоточились на 4-х именах: Генерал Эйри, начальник хозяйственного снабжения; генерал-адъютант Эсткорт; мистер Филдер, главный интендант; и, в меньшей степени, лорд Раглан, командующий. В начале 1855 года Общины подали 127 голосов за создание специального комитета по расследованию армейского снабжения в Крыму. Правительство Абердина пало под обвинениями в некомпетентности (февраль 1855 года), а в следующем кабинете – Пальмерстона – собрались немало министров, отлично знавших МакНейла. 12 февраля, кабинетское заседание приняло ряд решений о крымских делах, и среди них:
«… 4. Для расследования работы Комиссариата во всём, что касается запасов, снабжения и прочего, отправить на место комиссию под началом сэра Джона МакНейла.»
И пятидесятидевятилетний сэрДжон МакНейл поехал в Крым, к действующей армии.
Через два дня после решения кабинета он узнал имя сотрудника по комиссии – полковник Туллох; ещё через три дня отправился в путь. Военный министр, лорд Панмюр определил срок расследования в шесть недель.
Коллега МакНейла – Александр Туллох – сделал имя, работая в Индии с армейской статистикой: он собирал сведения о болезнях и смертности военнослужащих в дальних гарнизонах и, время от времени, извлекал из цифр любопытные вещи. Так, чрезмерно долгий срок жизни военных пенсионеров оказался трюком их родственников – последние попросту скрывали факт смерти и продолжали получать пенсию умершего; Туллох вскрыл и эту плутню, и всякие способы Ост-Индской компании не платить солдатам либо вынуждать их к покупкам за несуразно высокую цену. У него были свои диетические теории, призванные улучшить солдатское здоровье. Так, он верил в целительные силы свежего хлеба и разработал пекарни собственной конструкции для войск в Бирме. Вопросы снабжения армии и здоровья солдат не были ему в новинку. (Сведения взяты из: Hugh Small, «Florence Nightingale: avenging angel». Palgrave Macmillan, 1999, стр 47).
6 марта 1855 года комиссия МакНейла приехала в Скутари. Началось расследование.
Собственно, МакНейл и Туллох действовали в двух направлениях: во-первых, изучение обстановки, сбор информации; во-вторых, старания исправить положение дел.
Открылись множество бед. Армия питалась солониной и сухарями, а скот возили из Англии и Франции, хотя союзник – Турция – мог без труда доставить свежее мясо из Малой Азии и с берегов Мраморного моря, а свежий хлеб нетрудно было печь на месте, построив полевые пекарни; в Балаклаве оказалось достаточно сена, но оно не попадало на фронт; больные и раненые страдали на земляном полу, без белья и бинтов, пока всё необходимое лежало на складах; в рационе не было хинина и овощей – армию терзали цинга и малярия; гнилые палатки, нехватка топлива, фуража и тягловой силы. То есть, важные для армии вещи были запасены на складах, но не поставлялись на фронт; либо могли быть доставлены из близких к фронту районов Турции – но не закупались там, а шли издалека, трудными морскими путями. Естественно, чего-то просто не было – из-за тягот доставки. Или по нерадению снабженцев.
Приведу один лишь пример из жизни знаменитой Лёгкой бригады графа Кардигана, той самой, что сходила в самоубийственную атаку при Балаклаве, потеряв половину состава, а Теннисон написал по этому случаю хрестоматийное стихотворение:
…
Пушки - справа от них
Пушки - слева от них
Пушки - прямо им в лоб
Били и грохотали.
… И т.д.
Из отчёта МакНейла:
«Бригада лёгкой кавалерии стояла у Уиндмила, в семи-восьми милях от Балаклавы. … Второй заместитель командира бригады, генерал Крукшенк утверждает, что в Балаклаве хранилось достаточно сена, но не было средств доставить его на фронт; он, время от времени, добывал понемногу, но к 14 ноября запасы иссякли. То же стало с ячменём и, после означенной даты, несколько дней кряду лошади получали от 1 ½ до 2 фунтов корма – только чтобы не умереть с голоду. Когда запасы стали подходить к концу, комиссариатский офицер предложил, чтобы бригада ежедневно откомандировывала часть лошадей за фуражом – тогда остальные могли бы прокормиться… но лорд Кардиган отверг это предложение.»
МакНейл, со своим опытом работы в Азии и знанием людей и местности, разыскивал и находил неподалёку фураж, овощи, скот; Туллох строил пекарни. За делом, МакНейл свёл знакомство с Флоренс Найтингейл: они тесно сошлись и оставались очень дружны до самой смерти сэра Джона.
И, разумеется, расследование всех обстоятельств:
«Они опросили – порознь и группами – командующих, главврачей и интендантов каждого крымского корпуса; дивизионных и бригадных командиров; офицеров медицинской и комиссариатской служб при дивизиях и бригадах; наконец, генерал-квартирмейстера, его первого заместителя, начальника Комиссариата и двух его главных помощников – в общем, более 200 офицеров».
Беседы велись по тщательно составленному МакНейлом опроснику, записи заверялись респондентами.
Тем временем, в Лондоне, общины – невзирая и помимо миссии МакНейла – собрали свой комитет. Отчёт коммонерам давали вернувшиеся из Крыма офицеры; комитет выпустил три Синие книги и обвинил во всём предыдущий Кабинет. Правительство Пальмерстона осталось довольно, но ненадолго – парламентская оппозиция не унималась, комиссия МакНейла – Туллоха закончила работу и представила три отчёта – «Предварительный и конфиденциальный», «Первый» и «Второй». Первый отчёт был передан правительству в июне 1855, Второй – в январе 1856. Парламент ознакомился с результатами расследования в начале 1856 года (когда был закончен Второй отчёт).
И факты, и выводы комиссии МакНейла – Туллоха оказались отнюдь не благостны для Кабинета и армейского руководства. МакНейл более упирал на факты неустройства со снабжением, Туллох – на вину указанных выше четырёх лиц. Разгорелся большой скандал.
Не пересказывая всех дальнейших перипетий и хитросплетений, остановлюсь вкратце на противоборствующих сторонах, ходе и завершении случившегося политического действа. МакНейл попал в традиционно болезненную точку английского государственного организма. Британия всегда чтила свою армию и одновременно побаивалась её. В самом деле, этот замкнутый, кастовый, профессиональный организм слабо поддавался парламентскому – да и правительственному - контролю. В ход шли рассуждения «вам, штатским, не понять» и соображения военной тайны; так было и во времена тори, вигов и Мальборо; во времена Китченера и «снарядного скандала» 1915 года; так было в коллизии Ллойд-Джордж – Хейг – Робертсон; так вышло и с МакНейлом. Парламент и пресса желали правды и лучшего устройства вооружённых сил; Виктория-Альберт писали Пальмерстону, что всё это затеяно, дабы вырвать армию – исконную регалию монарха – из рук венценосицы и передать её под контроль парламента; армия вообще гневалась на штатских горлопанов; Кабинет метался между королевой, Палатами и военными, пытаясь замять дело. Создали контркомиссию – «Челсийскую комиссию из высших офицеров», дабы опровергнуть МакНейла с Туллохом, но этот орган немедленно покрыл себя позором, и выводы его стали априори ничтожны. Виктория гневалась, военные ярились, Кабинет юлил, пресса и коммонеры негодовали. Парламент два раза давал правительству запросы: первый (29 февраля 1856 года) – как Кабинет оценивает работу и выводы крымских комиссионеров?
Говорит Гладстон:
«Я прошу нашего благородного коллегу [лорда Пальмерстона] объяснить нам, как правительство оценивает отчёт и в каком положении оказались теперь сэр Джон Макнейл и полковник Туллох?
Пальмерстону, перед лицом большинства Палаты, не оставалось ничего, кроме:
«Я желаю сказать безо всякой двусмысленности, что правительство весьма обязано двум этим джентльменам за толковое и хорошее исполнение возложенного поручения… проведённое ими расследование, отчёты, рекомендации, предпринятые на месте меры стали весьма полезны для армии…»
Парламент успокоился, но Челсийская комиссия продолжила работу, а правительство принялось вынуждать МакНейла и Туллоха к ревизии отчётов. Тогда парламент поднялся во второй раз – и уже не только парламент. МакНейлу пошли адреса от видных людей Ливерпуля, Эдинбурга, других мест; Туллох слёг от огорчений, затем выздоровел и написал задиристую книгу; движение в защиту комиссионеров приняло отчётливый антиаристократический, антикастовый характер – общество хотело видеть в армии не забаву высокорождённых гвардейских офицеров из окружения Альберта, но подконтрольную, наряду с прочими, государственную службу.
МакНейл, отбросив привычную сдержанность, писал в ответ на ливерпульский адрес:
«Я не могу ни знать, ни понять, какие цели преследуют министры её величества в том, что касается нашей работы, но как бы то ни было, судя по их поведению, наши, общепризнанно точные отчёты не отвечают желаниям правительства…
Стране пытаются внушить, что неисчерпаемые ресурсы, любые таланты, энергия, дальновидность – всё было тщетно, и ничто на свете не могло помочь нам одеть и накормить двадцать – тридцать тысяч солдат в первую крымскую зиму».
11 февраля 1857 года мистер Эварт задал вопрос канцлеру Казначейства: намеревается ли правительство как-то наградить комиссионеров? «Работа их не представляла ничего экстраординарного» - ответил Палмерстон среди всеобщего шиканья Палаты. Наградить, впрочем, решили – Панмюр предложил сэру Джону и Туллоху по 1 000 фунтов. Авторесса пишет, что оба – Панмюр и МакНейл были шотландцы, но МакНейл – хайлендер, а Панмюр – лоулендер и второй – осознанно или нет - нанёс первому тяжкое оскорбление, предложив тысячу за труды. Комиссионеры решительно отвергли деньги, а 4 марта 1857 года переписка Панмюра с МакНейлом и Туллохом о тысячефунтовой премии оказалась в Палате. «Таймс» писала, что это невиданное, невероятное дело - предложить 1 000 фунтов ветерану-дипломату и полковнику её величества армии за верную, тяжкую, отменную службу; 12 марта, вопреки желанию премьера, в Палате прошли горячие дебаты о заслугах и награде МакНейлу и Туллоху.
И тут оппоненты сдались. Ни королева, ни принц-консорт, ни армия, ни Кабинет не могли больше держаться против общественного мнения. МакНейлу предложили выбор: баронетство или членство в Тайном совете? МакНейл ответил Пальмерстону, что стар и имеет лишь дочь, так что баронетство с ним умрёт и выбрал второе. А Туллох получил гражданский орден Бани.
И в 1858 году началась реформа комиссариатской службы армии – королевским указом.
5. Последние годы. Литературный сын и странная правнучка сэра Джона МакНейла.
А затем сэр Джон МакНейл вернулся в Шотландию, к прежней работе по вспоможению бедным. Теперь он был очень известный, почтенный и славный гражданин Эдинбурга. В 1857 году его избрали почётным президентом Объединённых сообществ Эдинбургского университета – на место Бульвер-Литтона. В том же году, Оксфорд присвоил ему звание доктора гражданского права. Сэр Джон занимался всякой общественной деятельностью: отмечу работу на пользу фонда Найтингейл; в 1868 году, то есть в возрасте 73 лет, МакНейл ушёл на покой, в полную отставку.
Его вторая жена, Элизбет, умерла 26 ноября 1868 года. В 1870 году МакНейл женился в третий раз – на сестре герцога Аргайля, леди Эмме Кемпбелл – по-видимому, убегая старческого одиночества.
Умер он в Каннах, 17 мая 1883 года.
«Ближе к концу, мысль его стала блуждать, и он часто воображал себя в седле - молодым, не знающим ещё устали; и любимый арабский конь нёс его к Герату или по другим дорогам Персии».
***
Теперь поговорим о Шерлоке Холмсе.
Весенней ночью 1894 года полковник Моран разрядил духовое ружьё конструкции слепого немца фон Хердера в сидящего у окна Холмса – естественно, в его восковую статую, как знают миллионы читателей и как с огорчением узнал сам Моран. Холмс, справившись с картотекой, зачитал Ватсону краткую биографию злодея-полковника.
«Моран Себастьян, полковник в отставке. Служил в первом саперном бангалурском полку. Родился в Лондоне в 1840 году. … Окончил Итонский колледж и Оксфордский университет. Участвовал в кампаниях Джовакской, Афганской, Чарасиабской (дипломатическим курьером), Шерпурской и Кабульской. Автор книг: "Охота на крупного зверя в Западных Гималаях" (1881) и "Три месяца в джунглях" (1884). Адрес: Кондуит-стрит. Клубы: Англо-индийский, Тэнкервильский и карточный клуб Бэгетель».
На полях четким почерком Холмса было написано: «Самый опасный человек в Лондоне после Мориарти».
Это описание мало что даёт для идентификации Морана. Полк вымышлен; прочие характеристики подходят к десяткам британских офицеров. Но затем Холмс – ни к селу ни к городу – высказывает Ватсону некоторые соображения из области негативной евгеники.
- Странно, - сказал я, возвращая Холмсу книгу. - Казалось бы, его путь - это путь честного солдата.
- Вы правы, - ответил Холмс. - До известного момента он не делал ничего дурного. Это был человек с железными нервами, и в Индии до сих пор ходят легенды о том, как он прополз по высохшему руслу реки и спас человека, вырвав его из когтей раненого тигра. Есть такие деревья, Уотсон, которые растут нормально до определенной высоты, а потом вдруг обнаруживают в своем развитии какое-нибудь уродливое отклонение от нормы.
Это часто случается и с людьми. Согласно моей теории, каждый индивидуум повторяет в своем развитии историю развития всех своих предков, и я считаю, что каждый неожиданный поворот в сторону добра или зла объясняется каким-нибудь сильным влиянием, источник которого надо искать в родословной человека. И следовательно, его биография является как бы отражением в миниатюре биографии всей семьи.
- Ну, знаете, эта теория несколько фантастична.
- Что ж, не буду на ней настаивать.
Итак, все беды Морана проистекли из дурной наследственности. Но кто его предки?
«Сын сэра Огастеса Морана, кавалера ордена Бани, бывшего британского посланника в Персии» - отвечает Шерлок Холмс.
А это наш знакомый, тыняновский лекарь Макниль и, кажется, никто иной.
Просеивание списка послов Британии в Персии по двум критериям (1) кавалер ордена Бани и (2) мог обзавестись сыном в 1840 году (Лондон) даёт двух персон: сэр Джон МакНейл и сэр Генри Раулинсон. Но второй подходит куда хуже – если вообще подходит.
Во-первых, назвать Генри Раулинсона «бывшим британским посланником в Персии», то же, что определить Холмса «скрипачом – любителем», а Конан Дойля – «основателем Андершоуского стрелкового общества». Сэр Генри Раулинсон (кстати, друг и в одно время сотрудник МакНейла) был, прежде всего, учёным – ориенталистом, «отцом ассирологии», историком; затем, военно-политическая его деятельность связана с Афганистаном и Портою; в Персии он прослужил только год (1859) из всей своей долгой жизни (1810 – 1895), и оставил пост посла из-за несогласия с утеснением из Лондона своей посольской самостоятельности.
Во-вторых, у сэра Генри Раулинсона и впрямь был сын-военный – знаменитый военачальник Первой мировой генерал Генри Раулинсон (1864 – 1925). Ко времени «Пустого дома» (1903), Конан Дойл достаточно знал Генри-младшего по бурской войне. Тогда тот был майор, а в 1903 году стал полковник, как и Моран. Генри Раулинсон был офицер превосходных качеств, отличившийся под Китченером в Судане и Робертсом в Претории, восходящая звезда, полковник в 39 лет, бригадный генерал в 40, начальник Штабного колледжа с декабря 1904 года. У Дойла не было оснований делать из этого блестящего сорокалетнего офицера отставника, шулера и убийцу – пятидесятипятилетнего Морана. Затем, это могло стать диффамацией; затем, в 1840 году Раулинсон – отец вообще не был женат (женился он в 1862 году).
А МакНейл как раз годится – и годится в точности. Он жил в Лондоне с марта 1839 по май 1841 года (после Гератского дела). Определить сэра Джона «посланником в Персии» совершенно естественно – это одна из вершин его карьеры.
Сыновей у МакНейла не было. Вернее, был один – Джон Роберт; младенец родился в плохом, холерном 1830-м в Персии и умер через месяц или около того. Были дочери – несколько, я о них упомянул, но выжила лишь одна: Маргарет Феруза, 1834 года рождения.
Так что «литературный сын» сэра Джона МакНейла, «британского посланника в Персии», «кавалера ордена Бани» вполне мог бы родиться в 1840 году в Лондоне. Именно так работает механизм создания псевдоисторических – вернее, криптоисторических – литературных персонажей.
Осталось понять, какая дурная наследственность привела Морана на кривые дорожки? Что порочного унаследовал он от отца – МакНейла?
Судя по биографии, жизнь сэра Джона, отличного имперского работника, прошла достаточно ровно, безо всякого позора и бесчестья. Имеет ли в виду Конан Дойль какие-то личные счёты с МакНейлом? Я не смог найти в книгах ничего подобного. Возможно, что Дойл недоволен эмиграционной работой МакНейла, его ролью в «зачистке» шотландских горцев? Но создатель Холмса был имперец, унионист, либерал-империалист (по крайней мере, около 1903 года). Возможно, Дойл остался на стороне армии и двора в крымском скандале? Но всё это лишь домыслы.
Так или иначе, но Себастьян Моран, вернее всего, сын МакНейла, хотя причина этого непонятна.
Странная правнучка МакНейла – миссис Мэри Бейкер Эдд, основательница «Христианской науки», женщина с пламенной натурой Савонаролы и пробивными качествами тяжёлого танка. Суть её учения, кажется, в том, что: (С.Цвейг, «Врачевание и психика»
.«… так как бог благо, то зла быть не может. В соответствии с этим никакие болезни невозможны, и мнимое их наличие есть всего только неправильная сигнализация со стороны наших чувств, ошибка человечества. … Значит, болезни, старость, недомогания могут лишь постольку угнетать человека, поскольку он, в ослеплении своем, дает веру этой нелепой мысли о болезни и старости, поскольку он сам создает себе мнимую картину их наличия. На самом же деле (великая истина Science!) бог никогда не посылает человеку болезни… Болезни, следовательно, только заблуждение человечества; против этого опасного и заразительного заблуждения, а не против болезней, вовсе невозможных, и ополчается истинное, новое искусство врачевания. … Врачеватель, значит, ни в каком случае не должен наподобие врача исследовать симптомы и сколько-нибудь серьезно ими заниматься; наоборот, его единственная задача не видеть их, принимать их не всерьез, а как плод заблуждения, и добиться от пациента, чтобы и он точно так же не видел больше их и в них не верил. И тогда сразу, без всякого исследования, без всякого вмешательства, устранены туберкулез и сифилис, рак желудка и перелом ноги, золотуха и белокровие, все эти мнимые явления, порожденные заблуждением человеческим - и все это единственно благодаря духовному наркозу Christian Science, этому непогрешимому универсальному средству…»
На рубеже 19-20 века этот прелестный коктейль из теодицеи с месмеризмом пришёлся по вкусу многим: учение и сама личность миссис Эдд стали популярны в Америке и Британии.
В ноябре 1903 года, американский «Ladies' Home Journal» напечатал статью «Миссис Эдд, как она есть», утверждая, что сама основательница «Христианской науки» материал этот проверила и одобрила.
«Среди предков миссис Эдд был сэр Джон МакНейл, шотландский дворянин, известный британский политик, посол Англии в Персии. Миссис Эдд – правнучка этого знаменитого человека, единственная, кто осталась из всего его потомства и кто одна может носить цвета древнего рода МакНейлов».
Авторесса «Memoir of the Right Hon. Sir John McNeill…» резонно сообщила в адрес «Христианской науки», что сама она – единственная замужняя внучка сэра Джона, и не припомнит миссис Эдд среди своих дочерей; затем, между датами рождения МакНейла и миссис Эдд – 12 августа 1795 года и 16 июля 1821 года – никак нету места для правнуков; не стоит ли дать опровержения?
Опровержение последовало, правда в несколько шкодливой форме («Крищен Сайенс Сентинел», 12 марта 1904 года)
«Миссис Эдд провела скрупулёзное расследование и, не найдя положительных фактов о своём происхождении от достопочтенного сэра Джона МакНейла, попросила всех своих биографов иметь в виду это обстоятельство».