Вы, альфреды, гады,
Вы, альфреды, паразиты,
Нет для вас пощады...
Радий Погодин, «Альфред»
У каждого времени есть свой положительный – и свой отрицательный персонаж. Иной раз – когда происходят общественные пертурбации – эти субъекты вдруг меняются местами, и бывший подонок вдруг обращается, как в сказке, ясным соколом, ну или хотя бы перестаёт подвергаться осуждению, осмеянию, критике и ненависти. Сейчас мы всё чаще вспоминаем нашу советскую традицию с её назидательным посылом – тогда всё было чётко и никаких размытых контуров: гад значит гад. Без права на слезливое и лживое сострадание. Подлеца надо уничтожать или деятельно перевоспитывать, а не пытаться его понять, простить, оправдать… пожалеть.
Отрицательный герой по-советски – это не только поступки, речи, смыслы, но и особые отличительные знаки, по которым читатель (или зритель) мог сразу же приметить «чужого». Подобное распознавание было характерно не только для социальных драм, производственных романов или, например, кинокомедий, но присутствовало даже в остросюжетных повестях о милиции. Можно сказать, это сводило на нет главную жанровую особенность детектива – мы с первых же страниц сами (!) выявляли тех, кто причастен к преступной деятельности, и принимались следить не за раскрытием тайны, а за слаженной и честной работой правоохранительных органов. Что же это были за клейма, по которым любой советский человек мог узнавать предателя, убийцу, расхитителя народного добра, ну или просто – малодушного подонка, который… в десятой главе действительно бросит беременную от него студентку или оставит товарища в беде. А мы-то уже с первых страниц это почувствовали!
Итак, очень важным было… само имя героя, точнее – антигероя. Несмотря на то что единственно возможным мировоззренческим методом признавался социалистический реализм, ни о каком «…исторически-конкретном изображении действительности» говорить не приходилось, ибо целью советского искусства была дидактика. Как в произведениях екатерининского классицизма. Например, у Дениса Фонвизина положительных героев кличут Правдиным, Милоном и Софьей (в переводе с греческого – «мудрость»), тогда как отрицательные персонажи – сплошь Простаковы да Скотинины? И Митрофан – это «матерью явленный», что мы и увидели в итоге. Таким образом, имена должны быть «говорящими», помечающими.
И вот мы читаем, что «…Пьер Скрипкин – это уже не фамилия, а романс!»
читать дальше И не столько романс, сколько указание, что «бывший рабочий, бывший партиец» Присыпкин решил сменить свою неказистую фамилию – на изысканную и музыкальную. С иноземным акцентом, разумеется, – ибо Пьер вам не Петька. Что в резюме? Дрянной человечишка завсегда стыдится своего простонародного имени… племени, звания, отдавая предпочтение заокеанским Полли и парижским Жоржам. (Впрочем, ещё у Фонвизина в «Бригадире» был выведен юный аристократ Иванушка, именующий себя Жаном.) У популярной в 1920–1930-х годах писательницы Лидии Сейфуллиной есть примечательный рассказ «Чужая». Его героиня – смазливая и модная девушка Нюра именует себя Нонной. Это звоночек! Потом мы узнаём, что Нюра-Нонна любит напевать старорежимные романсы, кокетничать, вертеться, и в конечном итоге оглоушивает своего жениха вопросом: «Но как же, Вася, пройдёт моя молодость в нашей с тобой скромной участи?» Finita la commedia: «Один человек, с большой проекцией, сделает меня киноактрисой». И – бросает хорошего, честного, доброго Васю. Но читателя сие вовсе не удивляет: он понял, что Нонна – «чужая», буквально сразу, ещё в начале повествования. Чужая, ибо – Нонна. Своя – это Нюра. Кстати, хрестоматийная Эллочка-Людоедка тоже… не вполне Эллочка. Помните вот эту реплику инженера Щукина: «Здравствуй, Еленочка, а это что такое? Откуда стулья?» Стало быть, привередливая инженерша по документам была Еленой, но, как говорится, noblesse oblige, и коли желаешь соревноваться с miss Muriel Vanderbilt – стань для начала Эллочкой. Также приходят на ум «прозвища» послевоенных стиляг – чаще всего на аглицкий лад. «Был он Гришей, но сейчас / Носит имя Гарри... / Каждый день в обычный час / Гарри на бульваре». Из стихотворения мы узнаём, что модник-западник Гарри – тунеядец, неуч, подонок и дешёвый ловелас. Всё как положено. В милицейском кинодетективе «Чёрный бизнес» (1965) изображается некий франт, связавшийся в конечном итоге со шпионами. По документам он – Егор, но сам себя он представляет Ричардом. В многочисленных фельетонах, направленных против стиляжничества, фигурировали однотипные Эдики и Жорики. Как не упомянуть культовую короткометражку «Секрет красоты» (1955), где высмеян и – наказан стиляжка Эдик?
Но не всегда эти шикарно-чужеземные имена оказывались кличками или «новыми прочтениями» вчерашних Нюр и Егорок. Довольно часто отрицательного героя так звали изначально, и это было дополнительным – весьма скверным! – штришком. Его назвали Эдуардом? О! Сие означало, что вся семейка – от бабушек до троюродных сестриц – образчик мещанства, пошлости и предательства. Так, в военно-приключенческой повести Наума Халемского и Петра Северова «Последний поединок» (о киевском Матче смерти – 1942) фигурирует некая пикантная девица. «Ещё посещая начальную школу, Нелли поняла, что вокруг неё независимо существуют два мира: первый – это мир большого города, заводов, колхозов, кораблей на Днепре, каких-то больших забот, которыми постоянно живут все люди... И другой – маленький мир их квартиры, которую маменька, любившая выражаться оригинально, называла «оазисом в пустыне». Имя Нелли и слово «маменька» здесь настораживают больше, чем даже «расколотое» сознание девушки. И, как обычно, мы попадаем в точку: «Маменька вся была в прошлом, и соседи неспроста прозвали её «мадам Нафталин». Впрочем, соседи, сами того не понимая, служили средством к её существованию: она имела коммерческие связи и ловко доставала дефицитные товары. С малых лет она прививала дочери хищные инстинкты; вместе они выходили в город, как выходят на охоту. Полем их деятельности были магазины, скупочные пункты, толкучка, квартирные явки маклеров. Неля вскоре постигла премудрость притворства, барышничества, мелкого обмана, фальшь «хорошего тона» и подчёркнуто элегантных манер». Теперь, не читая повести, ответьте на вопрос: что сделала Нелли, когда пришли немцы? Ещё один показательный момент – у героя-футболиста в реальности была фамилия Трусевич, тогда как авторы повести закономерно переделали его в Русевича. Положительный персонаж не имеет права носить фамилию с корнем «трус». Только с корнем «рус».
А вот – детективная история от Аркадия Адамова «Дело Пёстрых» (1956). В повествовании возникает некий красивый, лощёный студент с красноречивым именем. «Всё нормально, девочка, – самодовольно пояснил Арнольд, развязным жестом кладя руку на плечо Лены». Да, где имеется Арнольд, там всегда – самодовольство, развязные жесты и циничное обращение «девочка». Бесспорно, он – подонок, и в одной из последующих глав окажется ещё и преступником. Или, например, в остросоциальной пьесе украинского драматурга Василя Минко «Не называя фамилий» (1953) действуют жена и дочка влиятельного начальника. Жену зовут Диана (изначально была всего лишь Диной, как в вышеизложенных примерах), а вот девочку назвали уже… Поэмой. Разумеется, обе дамы – высокомерны, капризны, глупы и буквально помешаны на модных новинках. Положительных героев зовут – Василь Нетудыхата, Максим Кочубей и просто Галя. Угадайте, хорош ли оказался в финале инженер Жора Поцелуйко? Или подружка Поэмы – Бэллочка? Конечно, все эти «пиявки в панбархате» – как именует министерскую семейку домработница Поля – в результате получают по заслугам.
Если автору не хотелось быть чересчур прямолинейным, тогда он давал своему антигерою русское, но – уменьшительно-ласкательное, мещанское имечко, «…похожее на кличку болонки», как было тонко подмечено в одной из разоблачительных статей. Примеры? Вавочка (а не Валя), Татуся (а не Наташа), Мусенька (и вовсе не Маруся), Кока (вместо Коли), Жорик или Гога (но не Георгий). «Муля, не нервируй меня!» Муля – это не мужчина, а подкаблучник и придурок. Но это ещё не так страшно. Вот строки из популярного фельетона Николая Асанова «Шептун» (1954). Речь шла о фарце и прочих сопутствующих бизнес-проектах. «Передо мной стоял Гога Баранчук, но в каком виде! Плечи его рыжего костюма стали в два раза шире от ватных подкладок, шляпа была зелёная с длинным ворсом, на ногах ярчайшие жёлтые полуботинки на сверхтолстой подошве, и вообще весь вид его свидетельствовал о преуспеянии…». В оперетте Шостаковича «Москва, Черёмушки» (1959–1960) действует модница Вавочка – юная жена престарелого начальника. В пьесе Николая Погодина (не путать с Радием Погодиным!) «Маленькая студентка» (1958) тоже имеется Вавочка Маландина – инфантильная девушка-принцесса, любящая комфорт. Кстати, в этой же комедии выведен стиляга по фамилии… Ларисов.
Интересны и обратные вариации, когда плохой человек значится, допустим, Колей или Димой, но окружающие дают ему позорную кличку в виде иностранного имени. Тому пример – детский рассказ Радия Погодина «Альфред» (нач. 1960-х). Уже начало впечатляюще: «Мы его отлупили – в кровь. Но легче от этого всё равно не стало. Спроси меня: за что? Я, пожалуй, и ответить не смогу толком. Знаю одно, били мы его за дело». Почему же это произошло? По сюжету некий мальчик-сноб приезжает на каникулы в деревню. Он до такой степени вызывает раздражение у местных ребят, что те с ходу придумывают ему кличку – Альфред, хотя, «…оказывается, Альфреда Шуриком зовут…». Но такого мерзкого слизняка нельзя именовать даже Шуриком, не то что Сашкой. И, понятное дело, гадостный Альфред проявляет свою подлую натуру во всей красе. И финал: «Хочу только добавить: с тех пор нет в нашей деревне слова обиднее, чем "Альфред"». Иначе говоря, оно уже перестаёт быть именем, но становится нарицательным. (Как общеизвестный ловелас – от фамилии Lovelace из «Клариссы» Самюэля Ричардсона.) У того же Радия Погодина есть рассказ «Копилка» (1958), где мальчик Толя становится куркулём, жадиной и «…буржуйской мордой», а бывшие его товарищи кричат ему: «Гога с бантом!» Где Толик и – где Гога? Но с точки зрения маленьких правдолюбов, скурвившийся Толик, Толька, Толян тут же превращается в омерзительного Гогу, да ещё и с бантом. Хорошо, что не навсегда!
Очень часто отрицательный персонаж имел «обычное» имя, зато носил красивенькую фамилию – с намёком на аристократическое звучание и непременным окончанием на -ский. Враг Лахновский из «Вечного зова», например. В молодёжной кинодраме «Аттестат зрелости» (1954) заносчивого старшеклассника зовут Валентин Листовский – типичное имя для отщепенца и начинающего негодяя. В «чистопрудном» цикле Юрия Нагибина упоминается некая девочка-мечта Валя Гронская – дочка обеспеченных родителей, этакая ухоженная фифа, которую привозили на авто. Безусловно, и сама Валя, и её друзья оказываются враждебны не только Ракитину (от лица которого ведётся рассказ), но всему солнечному пионерскому миру. Эту традицию, по сути, ломает Антатолий Гладилин со своей повестью «Хроника времён Виктора Подгурского» (1956), главный герой которой – нормальный, даже славный юноша со своими проблемами и заморочками. Хотя и Подгур-ский.
Эта безотказная, грубая система использовалась примерно до середины 1960-х годов. В позднесоветских фильмах и книгах всё было тоньше и не напрямки. Подлеца могли звать Колей, Васей, Пашей… а хорошую девушку – Нелли. Хороший пример – Нелли Леднёва из «Большой перемены» (1973). А вот в эпоху перестройки, хотя и на время, включилась старая схема. Вспоминаются гневно-разоблачительные статьи о пресыщенных мажорах и их чиновных родителях – главных противниках Ускорения & Гласности. Вот там снова замелькали Илоны, Ланы, Карины, а также подзабытые Эдики. «Я была солидной девочкой, как говорили у наших», – писала в редакцию журнала «Юность» (№8, 1987) некая разочарованная мажорочка… по имени Юнона. Не удивлюсь, если все эти письмена сочиняли в самой редакции. Тем не менее из этих статей мы узнавали, что солидно-фирменные девушки должны были вести себя следующим образом: «Каждый вечер я выкуривала треть "Мальборо" (треть сигареты, конечно), вела беседы о моде, слушала последние записи, принимала изысканные комплименты от молодых людей с накачанными мышцами и руками, на которых невозможно было увидеть мозоли». Однако же повторюсь: эта стилистика просуществовала всего пару лет, и в 1989–1990-х годах никакие Юноны, предпочитающие Marlboro, в прессе уже не мелькали.
…Да! Отрицательный герой не только выделялся своим именем – он всегда по-особенному выглядел и выбирал нечто такое, от чего нормальному советскому человеку становилось исключительно тошно. Но об этом мы поговорим в следующий раз!
zavtra.ru/content/view/vavochki-i-alfredyi/
-
-
02.11.2015 в 13:27-
-
02.11.2015 в 14:43-
-
02.11.2015 в 14:50А "Черный бизнес" мне ужасно нравится, надысь только пересматривала.
-
-
02.11.2015 в 16:04Прочитал в школьной библиотеке эту (еще не списанную на мусорку) пьесу про девочку-Поэмочку. Так жалко было ее, бедную. Нет давления страшнее, чем давление твоего собственного автора! Всегда жаль героя, которого автор так явно топит "во вне". И имя-то у нее претенциозное, и ведет она себя не как советский человек, и буквы не по-русски написаны на ней - значит, выкарабкаться ей не судьба, топим-топим.
Про Алфреда прочел впервые на прошлой неделе. Зацепило.
Про имена: все детство не любил русские имена, не называл ими своих киндерсов, мишек и плюшевых собак. Почему - не знаю. У нас были дома сувенирные такие скоморохи, типично русские, но я их про себя назвал Эмиль и Келли) Потом англофилия не то что прошла, просто вошла в разумные пределы. Но русские имена по-прежнему не особо воспринимаю. Опять же фиг знает, почему. Ловлю себя на том, что 90% людей (помимо работы) зову исключительно по никам и прозвищам, даже мысленно. Если у человека нет ника, зову по ассоциациям - например, Лис. С одним человеком довольно плотно общаюсь в реале года три уже, и не знаю его паспортное имя, и не спрашивал ни разу. Вне работы редко кому представляюсь по паспорту. Один человек в общении сразу стал пробивать свои правила - типа, назови имя, а не кличку. Человек не хамил, возможно, это даже хороший человек, но общение я тут же свернул, с концами.
-
-
02.11.2015 в 18:52-
-
02.11.2015 в 18:53