Оригинал взят у в Как американцы продлили ребёнство
Любой деть с ушками или без в возрасте 13-19 лет, которого принято называть подростком, изобретён в США...
читать дальше
читать дальше
Всего сто лет назад между детством со сказками о добрых феях и взрослой жизнью была довольно четкая граница. Тинейджерская культура возникла в США в XX веке, чтобы помочь детям (и их родителям) на самых сложных этапах взросления. Теперь взрослеть стали и рано, и поздно одновременно: американская молодежь учится иногда до 30 лет, а аборты без согласия родителей может делать уже с 14. В новом выпуске совместной рубрики с пабликом Newочем T&P публикуют перевод эссе Полы Фасс о том, как в Америке создавали концепцию юности, которая стала мостом между детьми и взрослыми, и как новая реальность вытеснила ее.
Юность как идея и опыт выросла из более общей переоценки детства как идеала во всем западном мире. В последние десятилетия XIX века определяющей характеристикой страны было то, как в ней относятся к детям. Как заметила в своем втором годовом отчете Джулия Лэтроп, первый директор Детского бюро Соединенных Штатов (первого и единственного агентства, которое занимается исключительно вопросом благополучия детей), детское благосостояние «демонстрирует общественный дух и демократичность сообщества».
Прогрессивные общества заботились о детях, делая упор на игру и обучение; ожидалось, что родители будут охранять и защищать невинность своих детей, ограждая их от платного труда и неправильных знаний; тогда здоровье, защита и образование стали основополагающими принципами детской жизни. Эти институциональные изменения сопровождала новая детская литература, которая возвышала фантазию детей и жила по их особым правилам. Истории Беатрикс Поттер, Л. Фрэнка Баума и Льюиса Кэрролла отдавали должное стране чудес детства через пасторальные картинки и страны Оз.
Соединенные Штаты пошли дальше. Вдобавок к общепринятым рамкам детства от рождения до 12 лет — периоду, когда зависимость ребенка от родителей большинство считало естественной — американцы раздвинули границы детства как демократической идеи так, чтобы под покровительством оказались и подростковые годы. Причин для появления «юности» было множество. Пока экономика США росла, она опиралась на непростое население иммигрантов, чья молодежь — в качестве рабочих и граждан — была потенциальным источником проблем. Чтобы защитить молодых иммигрантов от унизительной работы, а общество — от проблем, которые они могли создавать, шатаясь по улице без дела, их укрыли спасительным зонтиком юности, чтобы продлить период их социализации как детей еще на несколько лет. Концепция юности также сподвигла американцев создать учреждения, которые могли бы направлять молодых людей в течение этого позднего периода детства; таким образом, юность стала устойчивой категорией.
Появление концепции юности позволило американским родителям, особенно из среднего класса, предсказывать этапы взросления своих детей. Но юность скоро стала нормой развития, применимой ко всей молодежи: из-за того, что она связывала детство и взрослую жизнь, у молодых американцев появился организованный способ подготовиться к браку и работе. В XXI веке эта связь уже провисает с обеих сторон, так как невинность детства стало сложнее защитить, а взрослая жизнь все дальше откладывается. Хотя когда-то юность помогала выразить многое из того, что относится к подростковому возрасту, этот способ больше не помогает понять, что происходит с молодежью, и не дает схемы, по которой можно предсказать, как они будут взрослеть.
В 1904 году психолог Грэнвилл Стэнли Холл написал два тома физиологических, психологических и бихевиористских описаний термина «юность», которые были вроде бы «научными». Эти труды стали краеугольным камнем в большинстве дискуссий о юности на несколько последующих десятилетий. Как вспышка перед взрослением, пубертат во всех культурах считается переломным моментом, так как демонстрирует новую силу в теле человека и появление у него сексуальной энергии. Но в США это явление стало основой для тщательной и последовательной интеллектуальной рефлексии, что привело к созданию новых учреждений, которые бы дали определение юности. Хотя в физическом плане пубертат часто ассоциируется с ритуалом, ничто в половом созревании не требует особых культурных практик, которыми в течение века обросло это явление в США. Как утверждала антрополог Маргарет Мид в 1920-х, американская юность была продуктом определенных стремлений американского общества.
Вместо того чтобы просто рассматривать ее как переломный момент, который ведет к сексуальной зрелости и означает, что человек повзрослел, Холл считает юность критическим этапом развития со множеством собственных особых атрибутов. Дороти Росс, биограф Холла, пишет, что он черпал вдохновение из более ранних романтических представлений о юности, когда изображал молодых людей духовными и мечтательными, а также полными несфокусированной энергии. Холл верил, что юность отражает критический этап в истории человеческого развития, через который предки человека прошли, развивая свои возможности. Таким образом, он придал юности крайне важный статус, раз уж она объединяла индивидуальный жизненный путь с большими эволюционными целями: одновременно и личная перемена, и выражение истории человечества, юность стала фундаментальным опытом. Она уже была не коротким переулком, а шоссе со множеством преобразований.
Книга Холла послужила интеллектуальным обоснованием для двух самых важных учреждений, созданных американцами для молодежи: суда по делам несовершеннолетних и демократичной частной школы.
Холл сделал период юношеских преобразований таким же важным, как детство, но выяснилось также, что молодые люди вызывают больше проблем, чем дети помладше, а их потенциальные шалости опаснее. Джейн Аддамс, реформатор, искренне заинтересованная темой молодежи (особенно иммигрантской), в книге «Дух молодости на городских улицах» (1909), заметила, что «страстная потребность молодежи» заключается в том, чтобы «жизнь дала им много эмоциональных переживаний», и многих «эти переживания деморализуют и приведут к нарушению закона». Суд по делам несовершеннолетних, который Аддамс помогла создать, должен был ответить на эти опасности и направить бьющую ключом энергию молодежи на более позитивные цели. Рассматривая молодых людей как податливых, но в то же время активных, суд по делам несовершеннолетних обращал особое внимание на личностный рост и социализацию, чтобы превратить потенциальных правонарушителей в хороших, надежных граждан.
Реформаторы вроде Аддамс, в ярости от того, как на их глазах труд детей использовали в промышленном производстве, обратились к суду, чтобы перенаправить энергию молодежи. Их беспокоило, что несчастные молодые рабочие могут найти альтернативы своей нудной работе. Так, например, Аддамс обнаружила «группу девочек в возрасте от 12 до 17… которых старшие по возрасту женщины научили вскрывать кассы в маленьких магазинах, совершать карманные кражи, красть платки, меха, кошельки, а также мелкие товары со стоек в универмагах». Городские активисты, обеспокоенные тем, что проблемы, связанные с иммиграцией, и быстрый рост городов приведут и к эксплуатации детского труда, и к подростковой преступности, надеялись, что суд по делам несовершеннолетних защитит и направит молодежь, которая казалась брошенной на произвол судьбы. Так как молодые люди были не совсем взрослыми, их считали достаточно податливыми, чтобы они могли исправиться и/или обучиться, улучшив таким образом собственные перспективы и поддержав потенциал США.
Этот дух возможностей был ключевым при учреждении суда по делам несовершеннолетних, одного из самых долговечных достижений Аддамс. Этот суд защищал малолетних правонарушителей от полной силы взрослых законов и уголовной ответственности; к тому же их дела были засекречены, чтобы не запятнать их будущее. Явно патерналистский по замыслу, суд стремился приучить юных правонарушителей к личной ответственности. Так как защита детства распространялась и на молодых людей, суд рассматривал большое количество различных проступков — таких, как курение и сексуальная активность,— в то же время вписывая отложенное взросление молодых людей в социальную картину.
Вместе с социальными реформаторами были и педагоги. Подхватив знамя юности, педагоги переосмыслили американскую общественную старшую школу как учреждение, которое может удовлетворить нужды иммигрантов и других американцев, поддерживая демократические идеи в меняющемся мире. Многих реформаторов образования вдохновлял Джон Дьюи, который надеялся укрепить демократию, используя потенциал молодых людей в их собственном обучении. С этой целью американскую старшую школу превратили в институт социализации для молодежи.
В масштабе гораздо большем, чем суд по делам несовершеннолетних, общественно финансируемая общеобразовательная школа стала, возможно, самым истинно американским изобретением XX века. Как демократическое учреждение для всех, а не только для немногих избранных, ранее посещавших академии, она подразумевала взгляд на юность как на важный период личного развития, в конечном счете определив этот период жизни для большинства американцев. Создав ее, педагоги открыли возможности для образования и надзора над непокорными молодыми людьми в среде настолько же социальной, насколько и воспитательной. Как Элберт Фретвелл, влиятельный педагог-реформатор, написал в 1931 году о росте внеучебной активности, ключевой для нового образа американского среднего образования: «Нужна радостная, страстная, активная, позитивная, творческая деятельность, вера в силу и победу истины».
Чтобы дать все необходимое настолько разным ученикам — в основном из разных потоков иммиграции вперемешку, — американские школы быстро превратились из места, где обучали алгебре и латыни (основы образования в США XX века и большинстве западных стран), в учреждения, где молодые люди могли приобрести профессионально-технические и деловые навыки, присоединиться к спортивным командам, музыкальным студиям, языковым клубам и кулинарным курсам. В книге «Внеклассные занятия в старшей школе» (1925) Чарльз Р. Фостер заключил: «Вместо того чтобы, как в прежние годы, хмуриться в ответ на желание молодежи действовать по собственной инициативе, мы поняли, что только на этих порывах может основываться здоровое развитие… Школьную демократию следует оживить духом сотрудничества, духом свободной совместной работы на общее благо». Реформаторы школы решили использовать «дух сотрудничества» групп ровесников и разнообразные интересы и энергию каждого ученика, чтобы создать американскую общеобразовательную среднюю школу образца XX века.
Педагоги широко распахнули двери старших школ, чтобы удержать там учеников как можно дольше. Стремясь заинтересовать иммигрантскую молодежь, городские школы скорректировали как учебную программу, так и социальное окружение. Так как иммигрантам второго поколения нужно было научиться новому отношению к жизни, удержать их в школе дольше было одной из главных задач обновленного среднего образования. Результат превзошел все ожидания. В начале 1930-х половина всей американской молодежи от 14 до 17 лет посещала школу; к 1940 году показатель достиг 79%: потрясающие цифры по сравнению с однозначными числами посещений в более элитных академических учреждениях во всем остальном западном мире.
Школы собрали молодых людей вместе в мире юности, чтобы оттенить их происхождение и подчеркнуть, что они были одной возрастной группой, все более известной как тинейджеры. Именно в школах США подростки обрели дом. И хотя дополнительные годы школьного обучения продолжали и период их зависимости, там же молодые люди создавали свою собственную культуру. Хотя ее содержание — стили в одежде, способы проведения досуга и жаргон — менялись со временем, общая культура тинейджеров предоставила базовый словарь понятий, которые узнавали молодые люди отовсюду и с которыми они могли себя ассоциировать. Джаз или рок-н-ролл, свидания у фонтанчиков или школьные вечеринки, скатанные чулки или длинные белые гольфы, хвостики или прически с пучком — это все определяло схожесть и целостность молодежи. К середине века старшие классы были признаны «обычным» опытом и большинство молодых людей (любого происхождения) выпускались из высшей школы, которая стала базовой стадией взросления в США. Это было «самым американским переживанием из всего, что приходит в голову», заключил в своей статье для Esquire в 1970 году Курт Воннегут.
Американским юношам и девушкам с их уникальным стилем в музыке и одежде также стали завидовать молодые люди во всем мире, писал Джон Сэвидж в книге «Тинейдж» 2007 года. Они воплощали не только жизненный этап, но и привилегированное положение — возможность не работать, право на поддержку во время долгого обучения, перспективу будущего успеха. Американское юношество грелось в лучах успеха своего общества, а для остального мира перспективы США олицетворяла молодежь. Ни государственным школам, ни американской молодежи невозможно было подражать где-то еще, потому что они покоились на уникальном процветании экономики США XX века и их растущей культурной мощи. Это было дорогостоящее предприятие, но его поддержали даже в худшие времена Великой депрессии. Но все окупилось за счет новых навыков населения, которое училось не на латинских и греческих текстах (что было повсеместной нормой в лицеях и гимназиях), а выпустилось из школ, где большинство значительно преуспело в изучении математики, английского и прикладной науки, чего было достаточно, чтобы создать необычайно грамотное и умелое поколение.
Прежде всего подростков за время пребывания в школе побуждали быть независимыми в учебе и в своем выборе, а это сочетание подпитывало творчество и невысказанное оптимистичное отношение к будущему. Средняя школа связала себя с ценностями независимости, которые американцы посчитали важными, при этом осторожно наблюдая за их порывами. Некоторые родители-иммигранты первое время сопротивлялись тому, что они воспринимали как потерю контроля над старшими детьми — и финансовому вкладу их детей, и их потенциальному отчуждению от родных культур, чему способствовала средняя школа, — но в конце концов американцы почти из всех слоев общества стали участвовать в этом. Средняя школа с ее сложной подростковой культурой была ключевым фактором, который помог второму поколению иммигрантов включиться в американскую общественную жизнь.
К последней трети XX века американские средние школы выпустили несколько поколений учеников и стали привычным жизненным опытом, который объединял семью. Родители оглядывались на собственную школьную жизнь, чтобы понять, чего ожидать от своих подросших детей. В момент, когда у подростков могли возникнуть особые проблемы, связанные с сексуальной жизнью, средние школы помогали родителям безопасно обойти эти отмели. Школа стала институтом опеки, который уберегал детей от улицы и держал их под присмотром медсестер, школьных психологов (и иногда профессиональных психиатров), а также тренеров и других наставников. Родители, включая иммигрантов, для которых опыт средней школы был непривычным, тоже научились общаться со своими иногда неуправляемыми тинейджерами. До 1970-х годов многие школы также следили за половой жизнью, исключая беременных девушек (и всех, подозреваемых в сексуальной активности) и тем самым устанавливая границы сексуальной жизни и нормы общественного приличия. Спонсируя балы и другие внеклассные мероприятия, школы также устанавливали нормы гендерной идентичности.
Если школа помогала родителям справляться со своими детьми-тинейджерами, то сверстники в школе помогали молодым людям справляться с родителями, так как появились поводы не приходить домой после школы или на выходных. Возникло множество законных способов сходить на свидания. Походы на спортивные матчи или музыкальные концерты, работа над газетой или в клубе позволяли проводить время с друзьями вне школы, оставляя родителей в полном спокойствии. Это было великолепной сделкой, тем, что, по убеждению психолога Эрика Эриксона, накладывало мораторий на взросление, пока молодой человек определяется, кем ему быть и во что верить. Они были одновременно зависимыми и независимыми, не детьми и не взрослыми. Эриксон взял те же качества, которые вдохновляли Холла и других создателей суда по делам несовершеннолетних и средних школ, и приклеил новый ярлык к поиску себя и восхищению, которое ассоциировалось с юностью. Это был «кризис идентичности», и родителей побуждали дать детям пространство, чтобы они могли с ним справиться.
Однако к концу XX века особая роль юности в американской культуре начала теряться. Из-за глобальной конкуренции навыки, полученные в школе, устарели, так как для работы стали требоваться документы о более высоком уровне образования. Преимуществу образования США и компетентности американских студентов бросили вызов, так как другие нации процветали и смогли предоставить своим детям образование, которое по международным оценкам часто превосходило американское. Новые иммигранты, которые стали массово прибывать в США в 1970-х, были менее интегрированы в школьную систему, поскольку в школах снова наблюдалась сегрегация и латиноамериканских мигрантов, например, отправляли в школы с плохой успеваемостью.
Средние школы, которые долго были гордостью американского образования и продуктом демократической культуры, утратили центральную социальную роль. Окончание школы, когда-то бывшее для большинства американцев последним шагом на дороге к работе и долгим стабильным отношениям, перерастающим в брак, больше не было значимой точкой на пути к зрелости. Оно больше не служило переходом во взрослую жизнь, не было предметом гордости для честолюбивой молодежи и создавало препятствия для тех, кто остался за бортом. Поступление в колледж стало необходимым элементом идентификации со средним классом, и процесс выхода из подросткового возраста стал еще сложнее для всех. Теперь учеба в колледже считалась крайне важной для экономического успеха, неудача в поступлении предвещала неполноценное будущее.
То, что необходимый период обучения расширился до 20 лет (а иногда даже до 30), серьезно ослабило связь между физиологическим (половым) созреванием и социальным опытом, которые были связаны в самой концепции юности. А активная половая жизнь, которую держали в узде во время школьной жизни и ограничивали свиданиями, теперь вторгается в жизнь подростков все раньше и раньше, в то время как брак откладывается. Юность больше не подходит для определения этой долгой отсрочки взрослой жизни. Она никогда не была ничем большим, чем промежуточной стадией, призванной выкупить мораторий на несколько лет. Американцы без особого успеха пытались выкрутиться и найти термин, подходящий для новой попытки отложить зрелость. Лучшее, что у них получилось, — «проступающая взрослость» Джеффри Арнетта.
Верхняя граница юности исчезла, нижняя тоже не осталась на месте. За XX век возраст полового созревания девочек стабильно снижался. В начале века оно происходило в середине подросткового периода, а к 70-м в среднем сдвинулось к возрасту 12.5 лет, причем многие девушки проходили через него еще раньше. В то же время из-за публично сексуализируемой культуры уже начинали волноваться даже родители восьмилетних детей, которые слишком рано могли попасть под влияние провокационных стилей одежды, музыкальных клипов и видеоигр.
В 90-е интернет отправил в небытие все предыдущие попытки защитить невинность детей от преждевременных знаний о взрослых делах. Попытки маркировать фильмы и музыку по возрасту (или переносить спорные телепередачи на более поздние часы) стали неактуальными, когда компьютеры, а позднее гаджеты, доступные в любой момент, открыли весь мир для взора детей. В 90-е (и это показатель их новой сексуальной автономии) у девочек появилась возможность с 14 лет делать аборт без согласия родителей. В XIX веке дети обитали в сказочной стране детства вместе с говорящими животными, добрыми волшебницами и гномами, населяющими ее волшебные королевства, сейчас умы детей могут быть наполнены антиутопичными фантазиями, полными секса и насилия.
Расширять защиту детства на более поздний возраст, как это было с юностью на протяжении бóльшей части XX века, сейчас нет смысла, поскольку само детство уже не так невинно, а защищать его стало сложнее. Также бессмысленным кажется защищать подростков от ответственности за определенные виды преступлений (связанные с их возрастом), что раньше пытался делать суд. Курение и игра в кости на улице были тревожными знаками буйной молодежи в начале XX века. Но к его концу и американцы, и весь мир видели, как тинейджеры убивают других тинейджеров, как это было в старшей школе «Колумбайн» в штате Колорадо.
Хотя мы все еще используем термин «юность», его культурное послание почти не считывается. Он больше не описывает период обучения, необходимый, чтобы стать взрослым человеком в XXI веке, равно как не отмечает рамки, отделяющие опыт детей от опыта тех, кто достиг пубертата. Для родителей юность — это сомнительный способ понять, как взрослеет их ребенок: они не могут четко связать сексуальный опыт молодого потомства со стабильным рождением детей в браке, равно как не могут предвидеть, позволит ли школьное образование их детям получить работу, которая их устроит, когда они станут взрослыми. Идея предварительного моратория, который можно снять, как только у тинейджера сформируется стабильная личность, возможна с натяжкой, поскольку личности тех, кому 20, а иногда и 30 лет, все еще нестабильны. Некоторые считали, что в задержке наступления зрелости виновата чрезмерная родительская опека, но, вне зависимости от ее конкретного влияния, путь к взрослой жизни стал более запутанным.
Пока что не было придумано эффективной замены того единства, которое составляла идея юности с двумя наиболее основательными демократическими институтами: общественной средней школой и судом по делам несовершеннолетних. Надежды, возложенные на юность (вера в то, что энергию молодых можно направить на пользу общества), испарились, и даже состоятельный средний класс беспокоится за будущее своих детей.
Хотя колледжи и университеты продлили образование, они все еще не желают вникать в жизнь учеников так же пристально, как средняя школа, во многом из-за того, что студенты колледжей считаются взрослыми людьми. В результате студенты в основном существуют сами по себе как в сексуальных, так и в социальных вопросах. Сексуальная революция 70-х отринула большинство правил, которые регулировали стандарты поведения (особенно для молодых женщин) в плане секса и алкоголя. Тем не менее в последние годы сотрудники колледжей начали заполнять этот пробел и предлагать практическую помощь, расширяя полномочия деканатов в ответ на громкие случаи пьянства и изнасилований в кампусах, которые стали достоянием общественности. В университетах понимают, что жизнь их студентов превращается в последнюю версию жизни в средней школе, и становятся более внимательными к жалобам родителей и представителей закона. Быть может, концепт «юность» можно будет растянуть, чтобы включить в него еще не выпустившихся студентов, ведь поступление в колледж становится частью взросления американской молодежи.
Термин «юность» соответствовал своему времени. Как установленная норма она влияла на большую часть молодых людей в возрасте 13–19 лет, их жизненный опыт взращивался в культуре средней школы, которая давала один и тот же опыт детям со всех концов США. Сейчас все большее количество молодых людей не вписываются в рамки юности, а институты XX века обветшали и устарели. Родители остались без интеллектуальных ресурсов, которые помогли бы понять, как их тинейджеры и 20-летние будут жить в будущем, которое так не похоже на то, что было у них. Без четких границ и конкретного содержания юность как осмысленный опыт уже на пути к исчезновению.
Юность как идея и опыт выросла из более общей переоценки детства как идеала во всем западном мире. В последние десятилетия XIX века определяющей характеристикой страны было то, как в ней относятся к детям. Как заметила в своем втором годовом отчете Джулия Лэтроп, первый директор Детского бюро Соединенных Штатов (первого и единственного агентства, которое занимается исключительно вопросом благополучия детей), детское благосостояние «демонстрирует общественный дух и демократичность сообщества».
Прогрессивные общества заботились о детях, делая упор на игру и обучение; ожидалось, что родители будут охранять и защищать невинность своих детей, ограждая их от платного труда и неправильных знаний; тогда здоровье, защита и образование стали основополагающими принципами детской жизни. Эти институциональные изменения сопровождала новая детская литература, которая возвышала фантазию детей и жила по их особым правилам. Истории Беатрикс Поттер, Л. Фрэнка Баума и Льюиса Кэрролла отдавали должное стране чудес детства через пасторальные картинки и страны Оз.
Соединенные Штаты пошли дальше. Вдобавок к общепринятым рамкам детства от рождения до 12 лет — периоду, когда зависимость ребенка от родителей большинство считало естественной — американцы раздвинули границы детства как демократической идеи так, чтобы под покровительством оказались и подростковые годы. Причин для появления «юности» было множество. Пока экономика США росла, она опиралась на непростое население иммигрантов, чья молодежь — в качестве рабочих и граждан — была потенциальным источником проблем. Чтобы защитить молодых иммигрантов от унизительной работы, а общество — от проблем, которые они могли создавать, шатаясь по улице без дела, их укрыли спасительным зонтиком юности, чтобы продлить период их социализации как детей еще на несколько лет. Концепция юности также сподвигла американцев создать учреждения, которые могли бы направлять молодых людей в течение этого позднего периода детства; таким образом, юность стала устойчивой категорией.
Появление концепции юности позволило американским родителям, особенно из среднего класса, предсказывать этапы взросления своих детей. Но юность скоро стала нормой развития, применимой ко всей молодежи: из-за того, что она связывала детство и взрослую жизнь, у молодых американцев появился организованный способ подготовиться к браку и работе. В XXI веке эта связь уже провисает с обеих сторон, так как невинность детства стало сложнее защитить, а взрослая жизнь все дальше откладывается. Хотя когда-то юность помогала выразить многое из того, что относится к подростковому возрасту, этот способ больше не помогает понять, что происходит с молодежью, и не дает схемы, по которой можно предсказать, как они будут взрослеть.
В 1904 году психолог Грэнвилл Стэнли Холл написал два тома физиологических, психологических и бихевиористских описаний термина «юность», которые были вроде бы «научными». Эти труды стали краеугольным камнем в большинстве дискуссий о юности на несколько последующих десятилетий. Как вспышка перед взрослением, пубертат во всех культурах считается переломным моментом, так как демонстрирует новую силу в теле человека и появление у него сексуальной энергии. Но в США это явление стало основой для тщательной и последовательной интеллектуальной рефлексии, что привело к созданию новых учреждений, которые бы дали определение юности. Хотя в физическом плане пубертат часто ассоциируется с ритуалом, ничто в половом созревании не требует особых культурных практик, которыми в течение века обросло это явление в США. Как утверждала антрополог Маргарет Мид в 1920-х, американская юность была продуктом определенных стремлений американского общества.
Вместо того чтобы просто рассматривать ее как переломный момент, который ведет к сексуальной зрелости и означает, что человек повзрослел, Холл считает юность критическим этапом развития со множеством собственных особых атрибутов. Дороти Росс, биограф Холла, пишет, что он черпал вдохновение из более ранних романтических представлений о юности, когда изображал молодых людей духовными и мечтательными, а также полными несфокусированной энергии. Холл верил, что юность отражает критический этап в истории человеческого развития, через который предки человека прошли, развивая свои возможности. Таким образом, он придал юности крайне важный статус, раз уж она объединяла индивидуальный жизненный путь с большими эволюционными целями: одновременно и личная перемена, и выражение истории человечества, юность стала фундаментальным опытом. Она уже была не коротким переулком, а шоссе со множеством преобразований.
Книга Холла послужила интеллектуальным обоснованием для двух самых важных учреждений, созданных американцами для молодежи: суда по делам несовершеннолетних и демократичной частной школы.
Холл сделал период юношеских преобразований таким же важным, как детство, но выяснилось также, что молодые люди вызывают больше проблем, чем дети помладше, а их потенциальные шалости опаснее. Джейн Аддамс, реформатор, искренне заинтересованная темой молодежи (особенно иммигрантской), в книге «Дух молодости на городских улицах» (1909), заметила, что «страстная потребность молодежи» заключается в том, чтобы «жизнь дала им много эмоциональных переживаний», и многих «эти переживания деморализуют и приведут к нарушению закона». Суд по делам несовершеннолетних, который Аддамс помогла создать, должен был ответить на эти опасности и направить бьющую ключом энергию молодежи на более позитивные цели. Рассматривая молодых людей как податливых, но в то же время активных, суд по делам несовершеннолетних обращал особое внимание на личностный рост и социализацию, чтобы превратить потенциальных правонарушителей в хороших, надежных граждан.
Реформаторы вроде Аддамс, в ярости от того, как на их глазах труд детей использовали в промышленном производстве, обратились к суду, чтобы перенаправить энергию молодежи. Их беспокоило, что несчастные молодые рабочие могут найти альтернативы своей нудной работе. Так, например, Аддамс обнаружила «группу девочек в возрасте от 12 до 17… которых старшие по возрасту женщины научили вскрывать кассы в маленьких магазинах, совершать карманные кражи, красть платки, меха, кошельки, а также мелкие товары со стоек в универмагах». Городские активисты, обеспокоенные тем, что проблемы, связанные с иммиграцией, и быстрый рост городов приведут и к эксплуатации детского труда, и к подростковой преступности, надеялись, что суд по делам несовершеннолетних защитит и направит молодежь, которая казалась брошенной на произвол судьбы. Так как молодые люди были не совсем взрослыми, их считали достаточно податливыми, чтобы они могли исправиться и/или обучиться, улучшив таким образом собственные перспективы и поддержав потенциал США.
Этот дух возможностей был ключевым при учреждении суда по делам несовершеннолетних, одного из самых долговечных достижений Аддамс. Этот суд защищал малолетних правонарушителей от полной силы взрослых законов и уголовной ответственности; к тому же их дела были засекречены, чтобы не запятнать их будущее. Явно патерналистский по замыслу, суд стремился приучить юных правонарушителей к личной ответственности. Так как защита детства распространялась и на молодых людей, суд рассматривал большое количество различных проступков — таких, как курение и сексуальная активность,— в то же время вписывая отложенное взросление молодых людей в социальную картину.
Вместе с социальными реформаторами были и педагоги. Подхватив знамя юности, педагоги переосмыслили американскую общественную старшую школу как учреждение, которое может удовлетворить нужды иммигрантов и других американцев, поддерживая демократические идеи в меняющемся мире. Многих реформаторов образования вдохновлял Джон Дьюи, который надеялся укрепить демократию, используя потенциал молодых людей в их собственном обучении. С этой целью американскую старшую школу превратили в институт социализации для молодежи.
В масштабе гораздо большем, чем суд по делам несовершеннолетних, общественно финансируемая общеобразовательная школа стала, возможно, самым истинно американским изобретением XX века. Как демократическое учреждение для всех, а не только для немногих избранных, ранее посещавших академии, она подразумевала взгляд на юность как на важный период личного развития, в конечном счете определив этот период жизни для большинства американцев. Создав ее, педагоги открыли возможности для образования и надзора над непокорными молодыми людьми в среде настолько же социальной, насколько и воспитательной. Как Элберт Фретвелл, влиятельный педагог-реформатор, написал в 1931 году о росте внеучебной активности, ключевой для нового образа американского среднего образования: «Нужна радостная, страстная, активная, позитивная, творческая деятельность, вера в силу и победу истины».
Чтобы дать все необходимое настолько разным ученикам — в основном из разных потоков иммиграции вперемешку, — американские школы быстро превратились из места, где обучали алгебре и латыни (основы образования в США XX века и большинстве западных стран), в учреждения, где молодые люди могли приобрести профессионально-технические и деловые навыки, присоединиться к спортивным командам, музыкальным студиям, языковым клубам и кулинарным курсам. В книге «Внеклассные занятия в старшей школе» (1925) Чарльз Р. Фостер заключил: «Вместо того чтобы, как в прежние годы, хмуриться в ответ на желание молодежи действовать по собственной инициативе, мы поняли, что только на этих порывах может основываться здоровое развитие… Школьную демократию следует оживить духом сотрудничества, духом свободной совместной работы на общее благо». Реформаторы школы решили использовать «дух сотрудничества» групп ровесников и разнообразные интересы и энергию каждого ученика, чтобы создать американскую общеобразовательную среднюю школу образца XX века.
Педагоги широко распахнули двери старших школ, чтобы удержать там учеников как можно дольше. Стремясь заинтересовать иммигрантскую молодежь, городские школы скорректировали как учебную программу, так и социальное окружение. Так как иммигрантам второго поколения нужно было научиться новому отношению к жизни, удержать их в школе дольше было одной из главных задач обновленного среднего образования. Результат превзошел все ожидания. В начале 1930-х половина всей американской молодежи от 14 до 17 лет посещала школу; к 1940 году показатель достиг 79%: потрясающие цифры по сравнению с однозначными числами посещений в более элитных академических учреждениях во всем остальном западном мире.
Школы собрали молодых людей вместе в мире юности, чтобы оттенить их происхождение и подчеркнуть, что они были одной возрастной группой, все более известной как тинейджеры. Именно в школах США подростки обрели дом. И хотя дополнительные годы школьного обучения продолжали и период их зависимости, там же молодые люди создавали свою собственную культуру. Хотя ее содержание — стили в одежде, способы проведения досуга и жаргон — менялись со временем, общая культура тинейджеров предоставила базовый словарь понятий, которые узнавали молодые люди отовсюду и с которыми они могли себя ассоциировать. Джаз или рок-н-ролл, свидания у фонтанчиков или школьные вечеринки, скатанные чулки или длинные белые гольфы, хвостики или прически с пучком — это все определяло схожесть и целостность молодежи. К середине века старшие классы были признаны «обычным» опытом и большинство молодых людей (любого происхождения) выпускались из высшей школы, которая стала базовой стадией взросления в США. Это было «самым американским переживанием из всего, что приходит в голову», заключил в своей статье для Esquire в 1970 году Курт Воннегут.
Американским юношам и девушкам с их уникальным стилем в музыке и одежде также стали завидовать молодые люди во всем мире, писал Джон Сэвидж в книге «Тинейдж» 2007 года. Они воплощали не только жизненный этап, но и привилегированное положение — возможность не работать, право на поддержку во время долгого обучения, перспективу будущего успеха. Американское юношество грелось в лучах успеха своего общества, а для остального мира перспективы США олицетворяла молодежь. Ни государственным школам, ни американской молодежи невозможно было подражать где-то еще, потому что они покоились на уникальном процветании экономики США XX века и их растущей культурной мощи. Это было дорогостоящее предприятие, но его поддержали даже в худшие времена Великой депрессии. Но все окупилось за счет новых навыков населения, которое училось не на латинских и греческих текстах (что было повсеместной нормой в лицеях и гимназиях), а выпустилось из школ, где большинство значительно преуспело в изучении математики, английского и прикладной науки, чего было достаточно, чтобы создать необычайно грамотное и умелое поколение.
Прежде всего подростков за время пребывания в школе побуждали быть независимыми в учебе и в своем выборе, а это сочетание подпитывало творчество и невысказанное оптимистичное отношение к будущему. Средняя школа связала себя с ценностями независимости, которые американцы посчитали важными, при этом осторожно наблюдая за их порывами. Некоторые родители-иммигранты первое время сопротивлялись тому, что они воспринимали как потерю контроля над старшими детьми — и финансовому вкладу их детей, и их потенциальному отчуждению от родных культур, чему способствовала средняя школа, — но в конце концов американцы почти из всех слоев общества стали участвовать в этом. Средняя школа с ее сложной подростковой культурой была ключевым фактором, который помог второму поколению иммигрантов включиться в американскую общественную жизнь.
К последней трети XX века американские средние школы выпустили несколько поколений учеников и стали привычным жизненным опытом, который объединял семью. Родители оглядывались на собственную школьную жизнь, чтобы понять, чего ожидать от своих подросших детей. В момент, когда у подростков могли возникнуть особые проблемы, связанные с сексуальной жизнью, средние школы помогали родителям безопасно обойти эти отмели. Школа стала институтом опеки, который уберегал детей от улицы и держал их под присмотром медсестер, школьных психологов (и иногда профессиональных психиатров), а также тренеров и других наставников. Родители, включая иммигрантов, для которых опыт средней школы был непривычным, тоже научились общаться со своими иногда неуправляемыми тинейджерами. До 1970-х годов многие школы также следили за половой жизнью, исключая беременных девушек (и всех, подозреваемых в сексуальной активности) и тем самым устанавливая границы сексуальной жизни и нормы общественного приличия. Спонсируя балы и другие внеклассные мероприятия, школы также устанавливали нормы гендерной идентичности.
Если школа помогала родителям справляться со своими детьми-тинейджерами, то сверстники в школе помогали молодым людям справляться с родителями, так как появились поводы не приходить домой после школы или на выходных. Возникло множество законных способов сходить на свидания. Походы на спортивные матчи или музыкальные концерты, работа над газетой или в клубе позволяли проводить время с друзьями вне школы, оставляя родителей в полном спокойствии. Это было великолепной сделкой, тем, что, по убеждению психолога Эрика Эриксона, накладывало мораторий на взросление, пока молодой человек определяется, кем ему быть и во что верить. Они были одновременно зависимыми и независимыми, не детьми и не взрослыми. Эриксон взял те же качества, которые вдохновляли Холла и других создателей суда по делам несовершеннолетних и средних школ, и приклеил новый ярлык к поиску себя и восхищению, которое ассоциировалось с юностью. Это был «кризис идентичности», и родителей побуждали дать детям пространство, чтобы они могли с ним справиться.
Однако к концу XX века особая роль юности в американской культуре начала теряться. Из-за глобальной конкуренции навыки, полученные в школе, устарели, так как для работы стали требоваться документы о более высоком уровне образования. Преимуществу образования США и компетентности американских студентов бросили вызов, так как другие нации процветали и смогли предоставить своим детям образование, которое по международным оценкам часто превосходило американское. Новые иммигранты, которые стали массово прибывать в США в 1970-х, были менее интегрированы в школьную систему, поскольку в школах снова наблюдалась сегрегация и латиноамериканских мигрантов, например, отправляли в школы с плохой успеваемостью.
Средние школы, которые долго были гордостью американского образования и продуктом демократической культуры, утратили центральную социальную роль. Окончание школы, когда-то бывшее для большинства американцев последним шагом на дороге к работе и долгим стабильным отношениям, перерастающим в брак, больше не было значимой точкой на пути к зрелости. Оно больше не служило переходом во взрослую жизнь, не было предметом гордости для честолюбивой молодежи и создавало препятствия для тех, кто остался за бортом. Поступление в колледж стало необходимым элементом идентификации со средним классом, и процесс выхода из подросткового возраста стал еще сложнее для всех. Теперь учеба в колледже считалась крайне важной для экономического успеха, неудача в поступлении предвещала неполноценное будущее.
То, что необходимый период обучения расширился до 20 лет (а иногда даже до 30), серьезно ослабило связь между физиологическим (половым) созреванием и социальным опытом, которые были связаны в самой концепции юности. А активная половая жизнь, которую держали в узде во время школьной жизни и ограничивали свиданиями, теперь вторгается в жизнь подростков все раньше и раньше, в то время как брак откладывается. Юность больше не подходит для определения этой долгой отсрочки взрослой жизни. Она никогда не была ничем большим, чем промежуточной стадией, призванной выкупить мораторий на несколько лет. Американцы без особого успеха пытались выкрутиться и найти термин, подходящий для новой попытки отложить зрелость. Лучшее, что у них получилось, — «проступающая взрослость» Джеффри Арнетта.
Верхняя граница юности исчезла, нижняя тоже не осталась на месте. За XX век возраст полового созревания девочек стабильно снижался. В начале века оно происходило в середине подросткового периода, а к 70-м в среднем сдвинулось к возрасту 12.5 лет, причем многие девушки проходили через него еще раньше. В то же время из-за публично сексуализируемой культуры уже начинали волноваться даже родители восьмилетних детей, которые слишком рано могли попасть под влияние провокационных стилей одежды, музыкальных клипов и видеоигр.
В 90-е интернет отправил в небытие все предыдущие попытки защитить невинность детей от преждевременных знаний о взрослых делах. Попытки маркировать фильмы и музыку по возрасту (или переносить спорные телепередачи на более поздние часы) стали неактуальными, когда компьютеры, а позднее гаджеты, доступные в любой момент, открыли весь мир для взора детей. В 90-е (и это показатель их новой сексуальной автономии) у девочек появилась возможность с 14 лет делать аборт без согласия родителей. В XIX веке дети обитали в сказочной стране детства вместе с говорящими животными, добрыми волшебницами и гномами, населяющими ее волшебные королевства, сейчас умы детей могут быть наполнены антиутопичными фантазиями, полными секса и насилия.
Расширять защиту детства на более поздний возраст, как это было с юностью на протяжении бóльшей части XX века, сейчас нет смысла, поскольку само детство уже не так невинно, а защищать его стало сложнее. Также бессмысленным кажется защищать подростков от ответственности за определенные виды преступлений (связанные с их возрастом), что раньше пытался делать суд. Курение и игра в кости на улице были тревожными знаками буйной молодежи в начале XX века. Но к его концу и американцы, и весь мир видели, как тинейджеры убивают других тинейджеров, как это было в старшей школе «Колумбайн» в штате Колорадо.
Хотя мы все еще используем термин «юность», его культурное послание почти не считывается. Он больше не описывает период обучения, необходимый, чтобы стать взрослым человеком в XXI веке, равно как не отмечает рамки, отделяющие опыт детей от опыта тех, кто достиг пубертата. Для родителей юность — это сомнительный способ понять, как взрослеет их ребенок: они не могут четко связать сексуальный опыт молодого потомства со стабильным рождением детей в браке, равно как не могут предвидеть, позволит ли школьное образование их детям получить работу, которая их устроит, когда они станут взрослыми. Идея предварительного моратория, который можно снять, как только у тинейджера сформируется стабильная личность, возможна с натяжкой, поскольку личности тех, кому 20, а иногда и 30 лет, все еще нестабильны. Некоторые считали, что в задержке наступления зрелости виновата чрезмерная родительская опека, но, вне зависимости от ее конкретного влияния, путь к взрослой жизни стал более запутанным.
Пока что не было придумано эффективной замены того единства, которое составляла идея юности с двумя наиболее основательными демократическими институтами: общественной средней школой и судом по делам несовершеннолетних. Надежды, возложенные на юность (вера в то, что энергию молодых можно направить на пользу общества), испарились, и даже состоятельный средний класс беспокоится за будущее своих детей.
Хотя колледжи и университеты продлили образование, они все еще не желают вникать в жизнь учеников так же пристально, как средняя школа, во многом из-за того, что студенты колледжей считаются взрослыми людьми. В результате студенты в основном существуют сами по себе как в сексуальных, так и в социальных вопросах. Сексуальная революция 70-х отринула большинство правил, которые регулировали стандарты поведения (особенно для молодых женщин) в плане секса и алкоголя. Тем не менее в последние годы сотрудники колледжей начали заполнять этот пробел и предлагать практическую помощь, расширяя полномочия деканатов в ответ на громкие случаи пьянства и изнасилований в кампусах, которые стали достоянием общественности. В университетах понимают, что жизнь их студентов превращается в последнюю версию жизни в средней школе, и становятся более внимательными к жалобам родителей и представителей закона. Быть может, концепт «юность» можно будет растянуть, чтобы включить в него еще не выпустившихся студентов, ведь поступление в колледж становится частью взросления американской молодежи.
Термин «юность» соответствовал своему времени. Как установленная норма она влияла на большую часть молодых людей в возрасте 13–19 лет, их жизненный опыт взращивался в культуре средней школы, которая давала один и тот же опыт детям со всех концов США. Сейчас все большее количество молодых людей не вписываются в рамки юности, а институты XX века обветшали и устарели. Родители остались без интеллектуальных ресурсов, которые помогли бы понять, как их тинейджеры и 20-летние будут жить в будущем, которое так не похоже на то, что было у них. Без четких границ и конкретного содержания юность как осмысленный опыт уже на пути к исчезновению.
@темы: детский вопрос