Под конец жизни человек, носивший «чудовищное», по его собственному мнению, имя Гильотен, обратился к властям наполеоновской Франции с просьбой переменить одноименное название страшного приспособления для казни, но его просьба была отклонена. Тогда дворянин Жозеф Игнас Гильотен, мысленно попросив прощения у своих предков, задумался над тем, каким образом избавиться от некогда добропорядочного и почтенного родового имени…
Доподлинно неизвестно, удалось ли ему это осуществить, но потомки Гильотена навсегда исчезли из поля зрения историков.
читать дальшеЖозеф Игнас Гильотен родился 28 мая 1738 года в провинциальном городке Сэнт в семье не самого преуспевающего адвоката. И тем не менее с младых ногтей впитал некое особое чувство справедливости, переданное ему отцом, ни за какие деньги не соглашавшимся защищать обвиняемых, если он не был уверен в их невиновности. Жозеф Игнас якобы сам уговорил родителя отдать его на воспитание к отцам иезуитам, предполагая облачиться в сутану священнослужителя до конца своих дней.
Неизвестно, что отвратило молодого Гильотена от этой почтенной миссии, но в определенный срок он неожиданно даже для самого себя оказался студентом медицины сначала в Реймсе, а потом в Парижском университете, который и закончил с выдающимися результатами в 1768 году. Вскоре его лекции по анатомии и физиологии не могли вместить всех желающих: портреты и отрывочные воспоминания рисуют молодого доктора маленьким, ладно скроенным человеком с изящными манерами, обладающим редкостным даром красноречия, в глазах которого светилась некая восторженность.
Joseph-Ignace Guillotin
День рождения: 28.05.1738 года
Место рождения: Сэнт, Франция
Год смерти: 1814
Гражданство: Франция
Можно только удивляться тому, сколь радикально изменились взгляды того, кто некогда претендовал на роль служителя церкви. Как лекции Гильотена, так и его внутренние убеждения обнаруживали в нем законченного материалиста. Еще не были забыты великие врачи прошлого, такие как Парацельс, Агриппа Неттесгеймский или отец и сын ван Гельмонт, еще трудно было отрешиться от представлений о мире как о живом организме. Однако молодой ученый Гильотен уже ставил под сомнение утверждение Парацельса о том, что «натура, космос и все его данности — единое великое целое, организм, где все вещи согласуются меж собой и нет ничего мертвого. Жизнь — это не только движение, живут не только люди и звери, но и любые материальные вещи. Нет смерти в природе — угасание какой-либо данности, есть погружение в другую матку, растворение первого рождения и становление новой натуры».
Все это, по мнению Гильотена, было чистой воды идеализмом, несовместимым с модными, рвущимися к господству новыми материалистическими убеждениями века Просвещения. Он, как это и полагалось молодым естественникам его времени, несравнимо больше восхищался своими знакомыми — Вольтером, Руссо, Дидро, Гольбахом, Ламерти. Со своей медицинской кафедры Гильотен с легким сердем повторял новое заклинание эпохи: опыт, экперимент — экперимент, опыт. Ведь человек — это прежде всего механизм, он состоит из винтиков и гаечек, их надо только научиться подкручивать — и все будет в порядке. Собственно, мысли сии принадлежали Ламерти — в своем труде «Человек-машина» великий просветитель утверждал весьма узнаваемые и сегодня идеи о том, что человек есть не что иное, как сложно организованная материя. Те же, кто считает, будто мышление предполагает существование бестелесной души, — дураки, идеалисты и шарлатаны. Кто когда-нибудь видел и трогал эту душу? Так называемая «душа» прекращает существование тотчас после смерти тела. И это — очевидно, просто и наглядно.
А потому вполне естественно, что врачи парижской медицинской Академии, к которой принадлежал и Гильотен, столь дружно возмутились, когда в феврале 1778 года в столице объявился австрийский врачеватель Франц Антон Месмер, широко известный тем, что открыл магнетический флюид и первым применил для лечения гипноз. Месмер, разрабатывавший идеи своего учителя ван Гельмонта, эмпирическим путем открыл механизм психического внушения, однако посчитал, что в организме целителя циркулирует особая жидкость — «магнетический флюид», через который на больного действуют небесные тела. Он был убежден, что одаренные целители могут пассами передавать эти флюиды другим людям и таким образом излечивать их.
…10 октября 1789 года члены Учредительного собрания долго шумели и не хотели расходиться с заседания. Мсье Гильотен внес на обсуждение важнейший закон, касающийся смертной казни во Франции. Он стоял перед законодателями торжественный, воодушевленный и говорил, говорил. Основная его мысль заключалась в том, что смертная казнь тоже должна быть демократизирована. Если до сих пор во Франции способ наказания зависел от благородства происхождения — преступников из простонародья обычно вешали, сжигали или четвертовали, и лишь дворян удостаивали чести обезглавливания мечом, — то теперь эту безобразную ситуацию следует в корне изменить. Гильотен на секунду запнулся и заглянул в свои записи.
— Чтобы быть достаточно убедительным сегодня, я провел немало времени в беседах с мсье Шарлем Сансоном…
При упоминании этого имени в зале мгновенно наступила немая тишина, словно все одновременно внезапно лишились дара речи. Шарль Анри Сансон был потомственным палачом города Парижа. Семья Сансонов удерживала, так сказать, монополию на это занятие с 1688 по 1847 год. Должность передавалась в семействе Сансонов от отца к сыну, а если рождалась девочка, то палачом обречен был стать ее будущий муж (если, конечно, таковой находился). Впрочем, эта работа была весьма и весьма высокооплачиваемой и требовала совершенно исключительного мастерства, поэтому своему «искусству» палач начинал обучать сына, едва тому исполнялось четырнадцать.
Гильотен, в самом деле, частенько захаживал в дом мсье Сансона на улицу Шато д`О, где они беседовали и нередко музицировали дуэтом: Гильотен неплохо играл на клавесине, а Сансон — на скрипке. Во время разговоров Гильотен заинтересованно расспрашивал Сансона о трудностях его работы. Надо сказать, что Сансону редко доводилось делиться своими заботами и чаяниями с приличным человеком, поэтому долго тянуть его за язык не приходилось. Так Гильотен узнал о традиционных приемах милосердия людей этой профессии. Когда, например, осужденного возводят на костер, то палач обычно подставляет багор с острым концом для перемешивания соломы, точно напротив сердца жертвы — чтобы смерть настигла его до того, как огонь с мучительным замедленным смаком начнет пожирать его тело. Что же касается колесования, этой невиданной по жестокости пытки, то тут Сансон признался, что палач, всегда имеющий в доме яд в виде крошечных пилюль, как правило, находит возможность незаметно подсунуть его несчастному в перерывах между пытками.
— Итак, — продолжал Гильотен в зловещей тишине зала, — я предлагаю не просто унифицировать способ смертной казни, ведь даже такой привилегированный метод умерщвления, как обезглавливание мечом, тоже имеет свои недостатки. «Завершить дело при помощи меча можно лишь при соблюдении трех важнейших условий: исправности инструмента, ловкости исполнителя и абсолютного спокойствия приговоренного, — продолжал цитировать Сансона депутат Гильотен, — кроме того, меч нужно выправлять и точить после каждого удара, иначе быстрое достижение цели при публичной казни становится проблематичным (бывали случаи, что отрубить голову удавалось едва ли не с десятой попытки). Если же казнить придется сразу нескольких, то времени на заточку нет, а значит, нужны запасы «инвентаря» — но и это не выход, поскольку осужденные, вынужденные наблюдать за гибелью предшественников, оскальзываясь в лужах крови, часто теряют присутствие духа и тогда палачу с подручными приходится работать, как мясникам на бойне…»
— Хватит об этом! Наслушались! — вдруг нервно взметнулся чей-то голос, и собрание внезапно заволновалось — присутствующие зашипели, засвистели, зашикали.
— У меня есть кардинальное решение этой ужасной проблемы, — выкрикнул он, перебивая шум.
И четким, ясным голосом, как на лекции, сообщил присутствующим, что он разработал чертеж механизма, который позволит мгновенно и безболезненно отделять голову от туловища осужденного. Он повторил — мгновенно и абсолютно безболезненно. И торжествующе затряс в воздухе какими-то бумагами.
…Задумывая облагодетельствовать человечество, доктор Гильотен тщательно изучил те примитивные механические конструкции, которые использовались для лишения жизни когда-либо ранее в других странах. За образец он взял древнее приспособление, используемое, например, в Англии с конца XII по середину XVII века, — плаху и что-то вроде топора на веревке… Нечто подобное существовало в Средние века и в Италии, и в Германии. Ну а затем — с головой ушел в разработку и усовершенствование своего «детища».
Весной 1792 года Гильотен в сопровождении Антуана Луи и Шарля Сансона приехал к Людовику в Версаль — обсудить готовый проект механизма казни. Несмотря на нависшую над монархией угрозу, король продолжал считать себя главой нации, и его одобрение получить было необходимо. Версальский дворец был почти пуст, гулок, и Людовик XVI, обычно окруженный шумной, оживленной свитой, выглядел в нем до нелепого одиноким и потерянным. Гильотен заметно волновался. Но король сделал только одно-единственное меланхоличное, но поразившее всех замечание: «К чему полукруглая форма лезвия? — спросил он. — Разве у всех одинаковые шеи?» После чего, рассеянно присев к столу, собственноручно заменил на чертеже полукруглое лезвие на косое (позднее Гильотен внес важнейшую поправку: лезвие должно падать на шею осужденного точно под углом 45 градусов). Как бы то ни было, но изобретение Людовик принял.
— Ишь, какая красавица, эта мадам Гильотина! — сострил какой-то нахал.
Так, от одного злого языка к другому, в Париже прочно утвердилось слово «гильотина».
Историческая справка: Позже предложение Гильотена было переработано доктором Антуаном Луи, который служил секретарем в Академии хирургии, и именно по его чертежам в 1792 году сделали первую гильотину, которой дали название «Луизон» или «Луизетта».А еще в народе ее стали ласкательно называть «луизетткой».
Гильотен и Сансон позаботились о том, чтобы опробовать изобретение сначала на животных, а потом на трупах — и, надо сказать, работало оно отменно, подобно часам, требуя при этом минимального человеческого участия.
Конвент наконец принял «Закон о смертной казни и способах приведения ее в исполнение», и отныне, за что и ратовал Гильотен, смертная казнь игнорировала сословные различия, став для всех одной, а именно — «мадам Гильотиной».
Общий вес этой машины составлял 579 кг, топор же весил более 39,9 кг. Процесс отсечения головы занимал в общей сложности сотую долю секунды, что являлось предметом особой гордости медиков — Гильотена и Антуана Луи: они не сомневались, что жертвы не страдают. Однако «потомственный» палач Сансон (в одной частной беседе) попытался разуверить доктора Гильотена в его приятном заблуждении, утверждая, что он доподлинно знает, что после отсечения головы жертва в течение нескольких минут все еще продолжает сохранять сознание и эти страшные минуты сопровождаются не поддающейся описанию болью в отсеченной части шеи.
— Откуда у вас эти сведения? — недоумевал Гильотен. — Это абсолютно противоречит науке.
Сансон же в глубине души скептически относился к новой науке: в недрах его много чего на своем веку повидавшего семейства хранились всякие предания — его отцу, деду и братьям не раз доводилось иметь дело и с ведьмами, и с колдунами, и с чернокнижниками — они всякого успевали порассказать палачам перед казнью. А потому он позволил себе усомниться в гуманности передовой технологии. Но Гильотен смотрел на палача с сожалением и не без ужаса, думая, что, скорее всего, Сансон переживает из-за того, что отныне будет лишен работы, так как приводить в действие механизм Гильотена сможет кто угодно.
@темы: кладовка мифов
-
-
29.01.2017 в 14:35