Меня слегка беспокоит последняя прогулка Артура Конан Дойля незадолго до смерти. типо он пошел в сад, ему поплохело, и его нашли с подснежником в руке. Подснежник, замечу, любимый цветок его покойной жены. Месяц на дворе - июнь.
Английским я владею не так шоб вот найти первоисточник и понять, какой реально цветок имелся в виду.
И чё-то меня гнетет сомнение, что это типо лишь мифы и легенды. Типо покойная жена передала ему подарочек с того света, что он вот-вот к ней отправится.

@темы: ШХ

---

из этой подборки prophotos.ru/inspiration/16302-iney-na-fotograf...

@темы: пейзажи

---

из этой подборки nikolapic.livejournal.com/76224.html

@темы: Котловина, пейзажи

---

Оригинал взят у в Самый мощный взрыв доядерной эпохи

6 декабря 1917 года в гавани канадского города Галифакса произошел невероятно мощный взрыв. Французский военный транспорт «Монблан», груженный практически одной только взрывчаткой, врезался в норвежский корабль «Имо». На судне произошел пожар, который привел к взрыву, разрушившему порт и немалую часть города. Предположительно 2 000 человек погибли под развалинами и из-за пожаров, бушевавших после взрыва. Примерно 9 000 человек получили ранения, 400 человек потеряли зрение. Взрыв в Галифаксе включили в число мощнейших взрывов, устроенных человечеством, данный взрыв значится самым сильным взрывом до появления ядерного оружия.

Давайте узнаем про этот случай подробнее …

 

5 декабря 1917 года на рейде канадского порта Галифакс появилось небольшое французское транспортное судно «Монблан» под командованием капитана Эма ле Медека. Ничего примечательного в транспортнике не было – один из многих, бороздивших в те неспокойные военные годы воды Атлантики.

«Монблан» был построен на английской верфи Рейлтона Диксона в Мидлсборо в 1899 году. Двухмачтовое судно имело вместимость 3121 регистровую тонну, его длина составляла 97,5 метра, ширина — 13,6, осадка — 4,6 метра. Когда началась первая мировая война, «Монблан» купила французская судоходная фирма «Компани дженерал трансатлантик». По требованию Адмиралтейства, которое в военное время имело право распоряжаться торговым флотом страны, владельцы подремонтировали борта парохода, установили на его баке четырехдюймовую пушку и покрасили судно в шаровый цвет — «Монблан» стал вспомогательным транспортом.

Вполне заурядная посудина, если бы не ее засекреченный груз, полутора неделями ранее помещенный на борт в порту Нью-Йорка. На палубе и в четырех трюмах «Монблана» находилась мощнейшая взрывчатка: 2300 тонн жидкой и сухой пикриновой кислоты, 200 тонн тринитротолуола, 10 тонн «порохового хлопка» (пироксилина) и 35 тонн бензола – новейшего по тому времени горючего для танков и бронеавтомобилей. Этот опасный горюче-взрывчатый груз отправили во французский порт Бордо, чтобы использовать в сражениях против кайзеровской Германии.

Пересекать в одиночку Атлантический океан тогда было слишком опасно. Хотя становилось понятным, что Германия проигрывает войну, на океанских просторах ее крейсера и подводные лодки продолжали охотиться за судами противника. Поэтому в Галифаксе формировались конвои, чтобы корабли пересекали Атлантику под охраной военных судов. Должен был присоединиться к такому конвою и «Монблан». С охраняющей рейд канонерской лодки пароходу азбукой Морзе просигналили приказ отдать якорь и принять на борт офицера связи. Прибывший через несколько минут на транспортник лейтенант Фриман сказал капитану: «Если с моего корабля не последует каких-либо дополнительных сигналов, вы сможете сняться с якоря и войти в гавань, как только позволит видимость, то есть около 7 часов 15 минут утра».

Тем временем в шести милях от «Монблана», в гавани Галифакса, стоял готовившийся к выходу в открытое море

норвежский пароход «Имо», несколько превосходивший по размерам главного героя нашей статьи. Его капитан Хаакан Фром не успел вывести судно в море до сумерек в силу того, что баржа с углем подошла к его борту не в три часа дня, как было условлено, а только в шесть вечера, когда ворота противолодочного заграждения бухты уже закрыли. Так что выход в море норвежцам пришлось отложить до утра следующего дня.

 

 

Утро 6 декабря выдалось морозным, но ясным, обещавшим жителям Галифакса чудесную солнечную погоду. В эти ранние тихие часы трудно было себе представить, что где-то в Европе грохочут пушки, а совсем рядом, в Северной Атлантике, рыщут германские субмарины. С семи часов утра третий помощник капитана «Монблана» штурман Левек, стоя на мостике, наблюдал в бинокль за канонерской лодкой, ожидая дополнительных указаний военных. Вскоре с ее борта просигналили, что французский пароход должен следовать в гавань Бедфорд и ждать указаний командования.

Ле Медек отдал распоряжение выбирать якорь и попросил местного лоцмана Фрэнсиса Маккея приступить к своим обязанностям. Приблизительно в это же время снялся с якоря и через пролив Нарроуз, разделяющий Галифакс на две части, в открытое море направился и грузовой пароход «Имо». С моря войти в узкий фарватер было делом непростым: с одной его стороны располагались минные поля, а с другой тянулись сети заграждения, преграждавшие путь подводным лодкам противника. К тому же навстречу шли столь же тяжело груженные суда. Требовалось соблюдать предельную осторожность.

Лоцман знал, какой груз находился на палубе и в трюмах «Монблана», и, будучи достаточно опытным, уверенно вел судно по узкому фарватеру по хорошо известным ему береговым ориентирам, придерживаясь разрешенной скорости в четыре узла (примерно 7,4 километра в час).

«Монблан» прошел на расстоянии полкабельтова (около 90 метров) от стоявшего на фарватере британского крейсера «Хайфлаер», отсалютовав ему флагом. Впереди оставался самый простой участок пути. В проливе было достаточно места, чтобы пароходы могли благополучно разойтись. Видимость была идеальной, других судов в фарватере не наблюдалось. Принятые еще в 1889 году Международные правила для предупреждения столкновения кораблей требовали, чтобы «в узких проходах всякое паровое судно держалось той стороны фарватера или главного прохода, которая находится с правой стороны судна». Три четверти мили – расстояние немалое, всегда есть время подумать, сориентироваться, произвести необходимый маневр. Но получилось так, что капитаны не проявили должной осторожности.

 

 

«Имо» и «Монблан» встретились перед поворотом пролива. Сделав несколько не совсем удачных маневров, пароходы оказались на расстоянии каких-нибудь 15 метров друг от друга. Казалось, опасность столкновения миновала. Но тут произошло непредвиденное. Как только «Монблан» стал отворачивать влево, норвежцы дали задний ход, просигналив об этом тремя короткими гудками. «Монблан» тоже сдавал назад. Несколько мгновений, и нос «Имо», словно топор сказочного великана, вонзился в правый борт «Монблана». Форштевень на три метра разворотил борт французского транспортника, легко воспламеняемый бензол из разбитых бочек потек по палубе, а оттуда на твиндек (межпалубное пространство внутри корпуса судна. – Прим. ред.), где была уложена пикриновая кислота. Целую минуту винты «Имо» вспенивали воду, пока его нос со страшным скрежетом не выскользнул из пробоины. В этот момент сноп искр поджег разлившийся бензол. В считаные секунды пламя перекинулось на соседние бочки. Бак «Монблана» охватило пламя, и столб густого черного дыма взвился на 100 метров вверх.

Только экипаж французского парохода, лоцман Маккей и командование морского штаба в Галифаксе знали о секретном грузе на борту. Борьба за спасение судна не имела никакого смысла и могла привести к большему числу жертв. Не мог капитан его и затопить, ведь кингстоны «Монблана» за без малого два десятка лет эксплуатации успели проржаветь, и на их открытие требовалось время, которым команда, увы, не располагала. Маккей советовал дать полный вперед, направив судно к выходу из пролива. Так «Монблан» мог зачерпнуть в пробоину много воды и пойти на дно. Но ле Медек был склонен больше заботиться об экипаже, а не о лежащем на берегах пролива городе и отдал приказ спустить шлюпки на воду.

Покинутый командой, «Монблан» оказался во власти внутреннего течения, которое подогнало его к деревянным пирсам Ричмонда – северной части Галифакса, на которые стремительно перекинулось пламя. По обоим берегам пролива стали собираться толпы зевак, привлеченных страшным и необычным зрелищем. Через некоторое время к месту трагедии прибыли пожарные суда, а команда вельбота с крейсера «Хайфлаер» закрепила трос на корме «Монблана» и передала его конец на буксирный пароход «Стелла Марис». Двигательная установка буксира взревела, и «Стелла Марис» начала отводить «Монблан» в сторону моря. Чтобы избежать катастрофы, не хватило примерно получаса.

 

 

Часы на башне городской ратуши показывали 9 часов 6 минут утра, когда над «Монбланом» взметнулся гигантский огненный язык. Размещенная впереди и позади средней надстройки и машинного отделения взрывчатка сдетонировала почти мгновенно. Пароход разлетелся на сотни тысяч раскаленных кусочков, и чудовищной силы, словно у современного тактического ядерного боеприпаса, взрывная волна разошлась во все стороны. Все каменные здания, не говоря о деревянных домишках, по обоим берегам пролива Нарроуз буквально смело с лица

земли. Телеграфные столбы переламывались, словно спички, деревья вырывало с корнем. Обрушились мосты, водонапорные башни и заводские кирпичные трубы. Взрыв был настолько сильным, что даже дно небольшого залива Норт Арм обнажилось на несколько секунд, а в расположенном в 30 милях от места трагедии городе Труро выбило оконные стекла. На несколько минут весь порт и стоявшие у причала суда утонули в кромешной тьме. Некоторые, как крейсер «Найоб» водоизмещением 11 000 тонн или пароход «Курака», словно щепки, выбросило на берег. Галифакс был окутан черным дымом, сквозь который на город падали раскаленные куски металла и обломки кирпича.

Особенно пострадал расположенный на склоне холма Ричмонд. Там рухнуло здание протестантского приюта для сирот, заживо похоронив под каменными обломками своих обитателей. Было разрушено три школы, из 500 учеников которых в живых остались лишь 11. Погибли несколько сот рабочих, собравшихся на крыше сахарного завода «Акадиа», чтобы посмотреть пожар на «Монблане». На текстильной фабрике не уцелел почти никто. Многие раненые замерзли, поскольку на следующий день похолодало и начался сильный буран. Всего же, согласно официальной статистике, погибли 1963 человека, более 2000 пропали без вести, около 9000 были ранены, в том числе 500 человек лишились зрения от разлетевшихся оконных стекол. Крова лишились не менее 25 тысяч человек.

О силе врыва можно судить по тому, что 100-килограммовый кусок шпангоута «Монблана» нашли в лесу в 12 милях от эпицентра . Веретено станового якоря, которое весило около полутонны, перелетело через пролив Норт-Арм и упало в лесу в 2 милях от места взрыва. Четырехдюймовую пушку, которая стояла на баке «Монблана», нашли с расплавленным наполовину стволом на дне озера Албро, расположенного в одной миле за Дартмутом. Все каменные здания, не говоря уже о деревянных домах, стоявших по обоим берегам пролива Те-Нарроус, в Дартмуте и Ричмонде, почти полностью оказались стертыми с лица земли. На всех домах, которые находились на расстоянии 500 метров, были сорваны крыши. Телеграфные столбы переломились словно спички, сотни деревьев вывернуло с корнем, мосты обрушились, рухнули водонапорные башни, заводские кирпичные трубы… Особенно пострадала северная часть Галифакса — Ричмонд — район города, расположенный на склоне холма. Там рухнуло здание протестантского приюта сирот, похоронив заживо под каменными обломками своих обитателей.

 

 

Разрушения были огромными, ровно как и количество погибших и раненых. Многие из раненых замерзли в обломках – на следующий день температура резко упала и начался сильный буран. Некоторые сгорели заживо, потому что по всему городу от разрушений начались пожары, полыхавшие несколько дней.

Из стоявших в гавани судов погибла дюжина крупных транспортов, а десятки пароходов и военных кораблей получили очень сильные повреждения. Ошвартованный у пирса №8 большой новый пароход «Курака» оказался полузатопленным и выброшенным на другой берег пролива. Из 45 членов его экипажа в живых остались только 8. Стоявший под его прикрытием по отношению к «Монблану» транспорт «Калони» остался без спардека, трубы и мачт. На крейсере «Хайфлайер» взрывной волной разворотило бронированный борт, снесло рубки, трубы, мачты и все баркасы. Более 20 человек из команды крейсера были убиты и более 100 человек ранены. Крейсер «Найоб» водоизмещением 11 тысяч регистровых тонн выбросило на берег, словно щепку. Стоявший в сухом доке норвежский пароход «Ховланд» был почти полностью разрушен. Когда взрывная волна утратила свою силу, в проливе Те-Нарроус образовалась придонная волна высотой около 5 метров. Она сорвала с якорей и бочек десятки судов. Ею был подхвачен и «Имо». С частично сохранившимся спардеком, без трубы и с погнутыми мачтами, он был выброшен на берег. На нем погибли капитан Фром, лоцман Хэйс и пятеро матросов. Берега Ричмонда и Дартмута на протяжении мили были завалены буксирами, баржами, шхунами, катерами и лодками. На воде плавали трупы людей и лошадей. Из-за развалившихся угольных печей и плит повсюду начались пожары. Произошла удивительная вещь — в округе в радиусе 60 миль в церквах от взрывной волны зазвонили колокола.

С рассветом 7 декабря над Галифаксом ударили морозы и начался снежный буран, а через сутки со стороны Атлантики на город налетел шторм, один из самых сильных за последние 20 лет. Снежный буран затруднял работу спасательных партий, развалины занесло снегом, поэтому вытащить из-под обломков удалось не всех. Пожары бушевали в городе несколько дней. Когда мир узнал о катастрофе, в Галифакс направили помощь из Бостона прибыл специальный железнодорожный состав с медикаментами и продуктами, потом еще один состав, оборудованный под госпиталь, с ним приехали 30 врачей — хирургов, окулистов и 100 сестер милосердия. Из Нью-Йорка доставили 10 тысяч теплых одеял, медикаменты, продукты. Потом в Галифакс стали прибывать пароходы с одеждой, стройматериалами, цементом, гвоздями. Во многих странах проводили сбор пожертвований в пользу жителей разрушенного города. В итоге Галифакс получил 30 миллионов долларов.

 

 

Судно «Имо» при взрыве было выброшено на мель. В 1918 году его сняли с мели, отремонтировали и переименовали в «Гивернорен». В 1921 году пароход наскочил на камни и затонул во время рейса в Антарктику.

По официальным данным, жертвами стало 1 963 человека, 2 000 человек пропали без вести. Одна из канадских газет сообщила, что только фирма галифакского гробовщика Мак-Галиврея изготовила 3200 надгробий. В 3-х городских школах из 500 учеников выжило всего 11. Северная часть города — район Ричмонд практически полностью сровняло с землей. Всего в городе было полностью уничтожено 1600 зданий, 12 тысяч получили серьезные повреждения. Общий материальный ущерб от трагедии составил 35 миллионов канадских долларов.

 

 

 

Суд

 

Еще не успели в городе затушить все пожары и еще не были извлечены из-под обломков зданий все трупы, как население Галифакса потребовало у губернатора выдать им виновников катастрофы.

13 декабря 1917 г. в уцелевшем здании городского суда началось расследование причин катастрофы. Председателем судебной комиссии назначили Артура Драйздейла — верховного судью Канады.

В комиссию вошли представители Британского адмиралтейства, капитаны кораблей, известные в городе инженеры и юристы.

Суду ясно, что причиной катастрофы явилось столкновение пароходов в проливе Тэ-Нарроус. Вначале допросили капитана взорвавшегося парохода. Напомним, что команда «Монблана» высадилась в одной миле от горевшего судна на побережье Дартмута и залегла в лесу.

Весь экипаж «Монблана» спасся, кроме одного матроса, который в момент взрыва получил смертельное ранение осколком в спину.

При допросе капитан Ле Медэк детально охарактеризовал погрузку взрывчатки в Нью-Йорке, объяснил причины прибытия в Галифакс и рассказал об инструкциях, которые он получил накануне перед входом в бухту. Он доложил суду, какие он давал гудки и какие делал маневры, потом рассказал, при каких обстоятельствах суда столкнулись (они совпадают с теми, которые нами изложены выше).

С норвежской стороны показания давал старший штурман (капитан и лоцман «Имо» были убиты при взрыве). Согласно норвежской версии, «Имо» входил в пролив со скоростью не более 5 узлов и отошел влево от оси фарватера, чтобы разойтись с американским грузовым пароходом, который шел им навстречу. Норвежские моряки заявили, что «Монблана сам подставил свой борт под форштевень «Имо».

На второй день допроса капитан Лс Медэк повторил свои показания, а лоцман Маккей под присягой полностью подтвердил все, что заявил Ле Медэк.

После того как лоцман закончил рассказ о столкновении, Ле Медэку задали вопрос: «Что произошло потом?» Капитан ответил: «Когда я увидел пламя и дым, я посчитал, что судно взлетит на воздух немедленно. Невозможно было что-либо предпринять, чтобы погасить пожар, и, чтобы зря не рисковать жизнью сорока человек, я отдал команду покинуть судно».

 

Защитник «Имо» шел на всяческие ухищрения, чтобы сбить с толку французов, доказать их вину и отстоять норвежцев.

У Ле Медэка не было почти никаких шансов выиграть дело по той причине, что он был капитаном французского судна, а в то время в Канаде очень не любили французов. Это объясняется одним политическим конфликтом в самом начале войны. Многие канадские французы, особенно из провинции Квебек, не хотели воевать на стороне Англии. В провинции Квебек по этому поводу были даже волнения. Слова «французский канадец» в те дни звучали как «изменник».

Для жителей Галифакса было более чем достаточно, что судно, погубившее их город, носило трехцветный флаг…

Французского капитана пытались сбить с толку, запутать в его же показаниях о сигналах, которые давал «Монблан». Но Ле Медэк оставался спокойным. Газета «Галифакс Геральд» отмечала: «…на все вопросы судей он давал прямые ответы, его глаза все время смотрели в глаза спрашивающего». — Ваше судно несло на мачте красный флаг или какой-то другой сигнал, обозначавший, что оно имеет на борту взрывоопасный груз?

- Нет сэр.

- Почему нет?

- Потому что красный флаг согласно Международным правилам означает, что на судно грузят взрывчатку и что

оно находится в процессе погрузки или выгрузки опасного груза. Нигде в Правилах не сказано, что флаг должен быть поднят, когда судно на ходу, и я полагал тогда, что особенно во время войны было бы предпочтительным, чтобы никто не знал о моем грузе.

Версия норвежцев сводилась к следующему. Прежде чем «Имо» мог вернуться на свою сторону фарватера, впереди показался буксир «Стелла Мариек с баржами. Он резал им нос, и, таким образом, они продолжали движение близ берега Дартмута. Когда «Имо» дал один короткий гудок, «Монблана вовсе не находился близ берега Дартмута, а был на оси фарватера и резал нос «Имо», который, находясь на траверзе «Стелла Марис» против пирса No 9, дал три гудка и пустил машину на задний ход.

В это время расстояние между судами составляло половину — три четверти мили. С машиной, работающей на задний ход, «Имо» носом повернул вправо, в сторону Галифакса, и с этого времени до столкновения его нос даже не поворачивался в сторону Дартмута.

Перед столкновением норвежское судно не двигалось. Потом последовал один гудок «Монблана». «Имо» ответил одним гудком, так как его нос валился вправо.

К этому моменту «Монблан» намного вылез на середину фарватера, но, тем не менее, суда все же могли разойтись левыми бортами. Потом французское судно дало два гудка и повалилось влево, подставив свой борт под форштевень «Имо», который немедля дал три гудка и среверсировал машину, но было уже поздно.

Суд проходил в обстановке шпиономании. В каждом действии и маневре французских и норвежских моряков судьи пытались найти злой умысел. Лоцмана Маккея пытались чуть ли не силой заставить отречься от показаний. Была сделана попытка уличить его в пьянстве. Но местный шериф отрицал это, а председатель лоцманской ассоциации Канады заявил, что Фрэнсис Маккей является одним из лучших лоцманов ассоциации.

По поводу красного флага на мачте «Монблана» мнения судей разошлись. Большинство считало, что в условиях военного времени этот флаг был бы равносилен самоубийству: дать знать немецким агентам о грузе.

Через несколько дней следствия выяснилось, что «Имо» вообще не имел официального разрешения на выход в море. Капитан судна мог получить его только у капитана третьего ранга Фредерика Виятта, который отвечал за движение судов на внутреннем рейде. И вообще Виятт считал, что никакой опасности столкновения судов в проливе Тэ-Нарроус никогда не отмечалось. На суде он обосновывал свое мнение тем фактом, что в этом проливе неоднократно расходились лайнеры «Олимпик» и «Мавритания».

 

4 февраля 1918 г. верховный судья Канады Драйздейл объявил решение суда. В тринадцати пространных пунктах вся вина была свалена на капитана «Монблана» и его лоцмана. В постановлении говорилось, что они нарушили Правила предупреждения столкновения судов в море. Суд требовал уголовного наказания лоцмана, рекомендовал французским властям лишить капитана Ле Медэка судоводительских прав и судить его по законам его страны.

Ле Медэк, Маккей и капитан третьего ранга Виятт, которого обвинили в том, что он поздно предупредил жителей города о возможном взрыве, были арестованы.

Удивительно, что никому из судей не пришла в голову мысль обвинить в галифакской катастрофе Британское адмиралтейство, которое фактически приказало судну, набитому взрывчаткой, войти в пролив, проходящий через город, и бросить якорь в бухте Бедфорд, где оно должно было ждать формирования конвоя. Бросается в глаза парадоксальный факт: судно, уже принявшее груз (причем огромную партию взрывчатых веществ), заставили следовать в залив, забитый судами. Почему-то никому не пришло в голову отдать приказ ожидать конвоя на внешнем рейде Галифакса под охраной канонерских лодок. Если бы даже «Монблан» получил в борт торпеду немецкой подводной лодки, то город не пострадал бы. Однако об этом на суде не было сказано ни слова.

В марте 1918 г. дело снова слушалось в Верховном суде Канады. Синдикат капитанов дальнего плавания Франции подал прошение морскому министру страны о защите капитана Ле Медэка. Через год он и лоцман Маккей были освобождены и обоим вернули судоводительские права.

Позже международный суд, разбиравший иски двух судоходных компаний, решил, что в столкновении виновны оба судна в равной степени,

В начале 1918 г. злополучный пароход «Имо» был снят с мели и отбуксирован в Нью-Йорк на ремонт. Потом его переименовали в «Гивернорен». В 1921 г. во время рейса из Норвегии в Антарктику он выскочил на камни и погиб.

Капитан Ле Медэк служил в фирме «Компании женераль трансатлантик» до 1922 г. В 1931 г. французское правительство, как бы подчеркивая невиновность своего флага в столкновении «Монблана» и «Имо», в связи с уходом на пенсию наградило бывшего капитана парохода, погубившего город, орденом Почетного Легиона.

 

 

источники

treeofknowledge.narod.ru/monblan.htm

samlib.ru/b/borisow_s_j/halifaks.shtml

tainy.info/disasters/vzryv-na-monblane/

dloadme.net/?p=1422

 

А мы уже с вами рассматривали чудовищный взрыв на «Форт Страйкине», а вот Что такое мирный ядерный взрыв ? СССР и США. Вот такой бывает Взрыв газовой трубы и еще Красота взрыва в картинках.

Оригинал статьи находится на сайте ИнфоГлаз.рф Ссылка на статью, с которой сделана эта копия - http://infoglaz.ru/?p=56502

@темы: 20 век

---

Оригинал взят у в Stranger than fiction, truer than history

Как известно, поэзия говорит о возможном, а история - о бывшем.
В связи с этим Умберто Эко напоминает: Пьер Безухов достовернее Наполеона, потому что историки (скажем) могут обнаружить, что на самом деле Наполеона в 1811 году подменили двойником, а всё, что мы знаем о Пьере, безусловно правдиво. Поэтому, кстати, литературоведческая конспирология еще примитивнее традиционной тамплиерской. Разного рода фанфики (холмсиана, толкиниана) и mash-ups ("Гордость, предубеждение и зомби"), описанные еще Лемом в эссе "Сделай книгу сам", становятся возможны именно потому, что мир текста для читателя приобретает свойства "исторической реальности", то есть пластичность. А пластичность истории в массовом сознании - результат тотального недоверия к, условно говоря, учебнику истории (на интеллектуальных высотах это постмодернистское недоверие к "метанарративам", отрицание истории как рассказа о том, что "на самом деле было").

@темы: писательское

---

Оригинал взят у в Пейзажности

Гексагоны


Пузырь


Айсберг


Разноцветье


Meteor Shower & Raise Volcano


Вершины


Дикий сивер


Оазис


Гейзер


Крутые горки


Дюна


Озеленение Марса


Ледопад


Биврест


Северное


X-posted at http://jaerraeth.dreamwidth.org/498129.html

@темы: пейзажи

---

Оригинал взят у в Человеческие клетки в мышином мозгу

Семеро нейробиологов из США и Дании недавно провели любопытный эксперимент. Лабораторным мышам подсадили в мозг немного человеческих глиальных клеток, приняли какие-то меры, чтобы мышиный иммунитет не уничтожил их немедленно, и стали наблюдать, что будет дальше. И обнаружили два совершенно неожиданных эффекта:
- в течение года человеческие глиальные клетки почти полностью вытеснили оригинальные мышиные клетки из всего мозга, мышиный мозг стал химерным - нейроны мышиные, глия человеческая;
- мыши с таким химерным мозгом стали вроде бы умнее, чем были раньше. Но об этом трудно судить определенно, мыши изначально слишком тупы, чтобы различия в интеллекте достоверно проявлялись в поведении.

Следующий шаг исследования, который авторы уже начали - пересадить человеческие клетки крысам. Крысы умнее мышей, возможно, с ними удастся получить более определенные результаты.

Еще было бы интересно пересадить грызунам глиальные клетки собак, ежей, дельфинов и других животных, чтобы стало понятно, насколько связаны наблюдаемые изменения с интеллектом животного-донора. Возможно, эффект, наблюдаемый в паре человек-мышь - просто случайное совпадение, уникальная особенность именно этой конкретной пары биологических видов.

@темы: генетика и генеалогия

---

Оригинал взят у в Крым с первого взгляда

Наконец-то наступил тот момент, когда можно все бросить и уехать. Правда, не больше, чем на две недели. Другие две уж минули по весне в Испании. И несмотря на то, что мы в целом стараемся не сидеть на месте, такого похода у нас еще не было. Занятно пробовать что-то новое, особенно когда ум неустанно тянется к стабильности и безопасности. Занятно выйти в дверь на свежий воздух сразу на 14 дней, оставив дома однообразную жизнь, хлам в шкафу и пыль по углам. Занятно попробовать на вкус ту волю, свободу, о которой лишь читал у кого-то, и в тайне мечтал. И вот, пусть опять ненадолго, я снова ухожу в неизвестность. И со мной верные спутники: фотик, ботинки, рюкзак, палатка и пара забавных друзей...




Сейчас припоминать сложнее, а месяц назад, когда только вернулись, «из-под пера» выпорхнуло...
Поехали в осень, а застали все 4 времени года: случалось, что утром мы тлели от изнуряющей жары, а вечером одевались во всё, что было, спасаясь от жуткого мороза... Все наши представления о масштабах, расстояниях, климате и сопутствующих сложностях рушились ежедневно, ежечасно, ежеминутно. Мы недооценили почти все, что можно было недооценить в походной жизни: от характера местной природы до собственных скрытых сил и возможностей организма. Но зато все это раскрасило наше путешествие шквалом небывалых ощущений и кучей мелких неожиданностей. Калейдоскоп впечатлений крутился без остановки: мы изумлялись всем, что хапал наш жаждущий взгляд, ибо все было вновь. Особенно горы! Кажется, невозможно привыкнуть к тому восхищению, которое заполняет все твоё тело, когда ты ходишь в облаках и, тем более, над ними... Мы впервые опробовали кочевой быт с палаткой на столь продолжительный для нас период. И знаете... это замечательно! Также замечательно, как наконец-то залезть в душ, усесться на унитаз или распластаться на кровати. Вот только быстро мы ко всему привыкаем и перестаем замечать простые маленькие радости, которыми наполнена наша огромная жизнь…



Собственно, в этих строках вся суть. Ну а если интересны подробности – поехали дальше! Хотя «пошли» – будет точнее. А вообще, сначала мы полетели: самолетом «Санкт-Петербург – Симферополь»... Мы – это я, Лена, и Серг Д. Он, кстати, присоединился к нашей идее совершенно неожиданно: буквально за пару недель до поездки, когда мы наконец-то определились с локацией. Крым был давно на уме. По многим причинам: красиво, доступно, относительно близко. Я не хотел ехать туда летом, на пляж. Все широко-известные, и оттого популярные, места, как этот полуостров, в «сезон» кишат всевозможным изобилием всего. Поэтому изначально глаза глядели в сторону дивной природы и уединения. А для этого уже желательно иметь соответствующее снаряжение. И, если еще в прошлом году мы не рассматривали «палаточную жизнь» всерьёз, то в этом оказались морально как будто бы готовы. Нам даже не помешало отсутствие собственной палатки и прочего инвентаря – благо, на белом свете все еще много добрых людей. Специально купили походную посуду – легкую, спальники – теплые, и мне – треккинговые мега-ботинки. Серега также обзавелся недостающим снаряжением, а главное – настоящим, туристическим, рюкзаком. Так в нашей компании хоть кто-то стал походить на «походника». В общем, несложно догадаться, что опытом продолжительной кочевой жизни никто из нас не обладал, но зато на всех троих мы имели одно большое желание – изведать сие…
И вот мы здесь, на «новой земле». 3 часа лёту, а какая разница! Петербург гнал нас смесью жёсткого ветра и жуткого холода прочь, а Симферополь радушно встречал, улыбаясь мягким утренним солнцем и лаская теплом. Запаслись в столице провиантом и газом, и дольше задерживаться не стали. Помню, как по дороге, в плотном тумане переезжая через Ангарский перевал, прилипли к окну, а на устах зависло «ухты… вау… клааасно…». Из Алушты к Демирджи нас подвез местный приятный дядька: светлое лицо, искренняя улыбка, ясные глаза, в чётком тоне проскакивает мягкий украинский говор. Время в дороге минуло без пауз, разговор завязался сразу и обо всем: о нас, о них, о нём, о том… В целом понятно, что как бы политики не резвились, а люди не трудились – все остается по прежнему, а дух, если любит жить, смотрит вокруг с улыбкой. За сим и расстались. И вот уже видна цель, точнее – её часть, ибо гору кутают облака. Наконец-то наша воодушевленная тройка стоит здесь, в непосредственной близости к заветной высоте. Наши крошечные тела задирают головы в предстоящие небеса – каждая ощущает и мыслит своё, но очевидно, что общий восторг отражается во всех глазах.



Наверх мы потопали через «Долину Приведений». Поднявшись совсем немного, дружно начинаем понимать, как нам непривычно тяжко. Еще чуть позже откровенно делимся первыми однозначными эмоциями. А уже на первой горке, с которой забавно смотреть на пройденный «этап», мы, обливаясь потом и переводя дух раз уж эдак в тридцатый, не стесняемся в выражениях о своих способностях. Закрались зачатки мыслей о важности грамотной экипировки и целесообразности составных элементов общей ноши. Довольно скоро на нас опускается облачность, или мы в неё поднялись, а может, и то, и другое. Прошли явно немного, а откуда начинали - уже не видать, да и мы сами визуально растворяемся на расстоянии всего нескольких метров. Такой мистицизм мне по душе.



Но вот с практической точки зрения, конечно, не все так радостно: начинает постепенно темнеть, и хоть глаза еще компенсируют неспешно ускользающий свет, а на тропе пока ясно видны метки, приходит четкое понимание, что впереди будет только сложнее. В какой-то момент вертикаль тропы казалась уже невероятной: приходилось больше ползти, чем идти, подтягиваясь руками за обнаженные извилины корней и мокрые камни. Помимо прочего, у каждого в руках пакеты с провизией и водой. Короче, мы там чувствовали себя как слоны в посудной лавке. Еще и дождь пошёл. И без того упавшая скорость восхождения совсем поникла. Стемнело. С тропы куда-то исчезли стрелки и метки и... мы потерялись. Потерялись в Долине Приведений. Забавно и в то же время как-то жутковато. Вокруг густой туман, отвесный склон, коряги, огромные валуны. Время остановилось, последние силы явно покидали наши «городские» тела. Мы уже думали воткнуть здесь палатку, но это оказалось тщетной затеей. Просто чудом, свернув на какой-то неопробованный ранее поворот, мы вдруг вышли на проторенную дорожку! Теперь и силы откуда-то взялись. В общем, худо-бедно, мы-таки выползли на небольшое плато.
Это такое чудо: после затяжного подъема по крутому склону увидеть поляну и ступить на её ровную поверхность. Причем, уже не важно, что это за место, как тут и чего. Достаточно, что здесь можно заночевать, и раздумывать нечего – смело ставим палатку, лишь бы уже прилечь. Вновь начавшийся дождь, который вперемешку с ветром стал усиливаться с каждой минутой, заторопил нас обустроить ночлег: даже место особо не выбирали – лишь бы подальше от обрыва. И вот уже через несколько минут сидим в палатке и кипятим воду на лапшу, а спустя около получаса – посапываем. Но не тут-то было! Среди ночи палатка заходила ходуном: дуги гнёт до земли, приминая и нас. Какой-то адский ветер, просто ураган. Как наш «дом» тогда не унесло – до сих пор большой секрет. В принципе, можно сказать, что мы почти летали в ту ночь. Спать было нереально, несмотря на измотанность уже состоявшимися приключениями.
Когда сидишь в доме за прочными стенами и смотришь в запотевшее окно – шторм воспринимается как что-то внешнее, где-то там, за пределами безопасности, как в телевизоре. А когда от бушующей стихии тебя отделяет лишь тонкая ткань, начинаешь совсем иначе воспринимать своё существо в этом мире. На лоне Природы ты непосредственно находишься внутри её царства - всецело и безраздельно. И когда она резвится, хмурится, рыдает и поёт – деться некуда. И в тебя проникает волнение, а если стихия особенно экспрессивна – накрывает цунами страха. И ты беспомощен, во власти иных сил. Только не подпустив панику, способен воспринимать новые ощущения без вмешательства ума, ибо он неустанно твердит об опасности, о своём напряжении. Примерно с таким осознанием мне удалось в итоге задремать. Потом я просыпался уже лишь когда согнувшаяся до земли палатка особенно настойчиво хлестала по лицу.
Первый день и тем более ночь – масса впечатлений, но мы все еще не добрались до вершины. Прекрасный образец того, что при наличии подобного психо-эмоционального разнообразия может совершенно не быть к этому фотографий. Есть в этом отчасти тот удивительный и закономерный факт, что либо ты абсолютно отдаешься ощущениям, либо ты отвлекаешься на то, чтобы их зафиксировать.
А тем временем наш подъем на Демирджи продолжился. Поутру ее уже видать – рукой подать, и кажется, что по тропе осталось две-три сотни метров. Ан нет: за соседним выступом оказался еще один, и потом еще, а тропа постепенно и не очень ускользала всё выше и выше. Расстояния, которые глазами воспринимаются близкими, а на карте выглядят короткими, преодолевались нами медленно, крайне медленно, просто нереально меееедленнааа. На второй день наших «похождений» мы твёрдо убеждаемся в слабости своих изнеженных организмов. Пройдя сегодня всего километра полтора, выглядим так, будто взяли Эверест. А кто-то сюда забирается за 40 минут. Фуф, как бы то ни было: первое крымское достижение у нас за спиной. О боги, где наши запасные ноги?!



Здесь, на горе, нам обитать, пока еда не закончится, поэтому в этот раз место стоянки мы выбираем более вдумчиво. И потом не раз еще этому обрадуемся, потому что ветер обходит нас стороной. Но мы все равно находим себе приключения: в поисках новых кадров вымокаем и замерзаем до чёртиков. На третий день начинает «доходить», что туман, который окружает нас сейчас – это не что иное, как облака, которые мы видели тогда снизу.



Сегодня облака дождевые, влажность стопроцентная, аж въедается. Однако если для меня это оборачивается всего лишь сменой штанов, то у Сереги отбивает желание идти снимать в такую сырость, да и штаны запасные он выложил дома. Как ни крути, а практика – лучший учитель. Из массы полезных, или наоборот, мелочей складывается всё путешествие, как паззл. Многое обнажается, что-то оказывается лишним, как, например, избыточное фотооборудование или собственные страхи, или наоборот невероятно полезным, как налобный фонарик или рука товарища. В дальнейшем мы каждый день будем обсуждать всё это: необходимые мелочи и лишний груз. За подобным разговором я оставил их с Леной в скромном жилище, а сам устремляюсь в ближайшие дебри.



С десяток-другой метров от палатки и – я в ином мире Демирджи, подводном. Погружение произошло сразу, с первых шагов по мягкому оранжево-коричневому дну. На относительно небольшой площади мне открылась целая планета новых существ и явлений. В естественной среде обитания перед любопытствующим взором возникают аборигены во всей красе, у каждого уникальный лик.



Интересно было наблюдать, как ритм моего восприятия окружающей реальности прыгал из одного состояния в другое, реагируя на плотность тумана или особенные звуки, которыми изобиловал этот мир. В голове роились напоминания о тревожности обстановки, а в груди пульсировал восторг от происходящего.



Наслаждение от наблюдения за характером стихии перемешивалось со страхами, которые рождались от необъяснимых логикой вещей. Снова я один на один с Природой: полупрозрачная вуаль пеленает лес, где-то что-то скрипит, завывает, вдруг рядом падает массивная ветка, разбиваясь вдребезги, будто капля воды. Все это, конечно, будоражит ум: с каждым новым шорохом, с каждым новым порывом ветра, с каждой минутой уходящего света.



Я как будто отшагнул от своего тела и в равной степени наблюдал за тем, что творится с естеством внешнего и внутреннего. Мне все больше нравится отключать непрерывный поток мыслей и рассуждений, которым нет покоя. Это намного легче получается в такие моменты, когда ты где-то в подобном месте, растворяешься в натуре, в настоящем. Здесь никому и ничего от тебя не нужно, нет необходимости объяснять или обозначать свои чувства – простое чистое восприятие. Смотри распахнутым сердцем и узришь то, что не нуждается в объяснении, толковании, в словах...



В ночи круто похолодало. Температура явно ниже нуля – тент встал колом. Совсем близко в панике носятся лошади и неистово ржут. Тревожно звенит одинокий колокольчик. Кажется, что они вот-вот растопчут палатку, в которой и без того напряженно. В общем, очередная жуть. Человек ведь ко всему постепенно привыкает, но для нас эта долгая ночь стала очередным исключением.



К утру толстый слой изящно уложенного ветром инея и льда покрыл абсолютно всё вокруг: невероятное преображение и… жгучий холод. Это был тот случай, когда после минуса непременно наступает плюс, когда после истрепанного штормом, сыростью и морозом тела в нём начинает разгораться пламя тепла, когда после серого утра, хмурого дня и жуткой ночи вдруг наступает волшебство, сказка. Тут на 100% сработало то, о чём мы не так давно рассуждали: как классно, когда ты живёшь в среде, ради которой сюда приехал, что находишься прямо возле «точки съемки»: выглянул из палатки и – снимаешь. Так и вышло.



Как только начинаешь любоваться чудом и увлекаться светописью, уже не замечаешь ничего кроме Красоты. Особенно мне понравилось, как плывут нежные ручьи облаков по суровым верхушкам гор. А ведь если бы не увлечение фотографией, мы бы не видели все эти мгновения удивительного волшебства, чудесную игру света. Интересно получается: вряд ли бы мы вставали просто посмотреть на то, как просыпается Светило и ласкает Землю. Нет, мы точно бы не вставали! Чтобы просто так, без фотоаппарата, выскочить на пронзающий иглами воздух – зачем?! Да, пока я не на том уровне просветления, когда мне не требуется посторонний предмет, который бы мотивировал просыпаться и идти наблюдать рождение нового дня – просто так... Однако потом, пока эта маленькая электронная коробка, стоящая рядом на штативе, фиксирует действительность, появляется то бесценное время, когда внутри замершего тела вспыхивают всевозможные оттенки вдохновения.



И я наблюдаю за тем, как за доли секунды прозрачный розовый свет преображается в яркий багрянец, постепенно трансформируясь в тёпло-жёлтый, а затем белеет, растворяясь.





А в лесу вышла на прогулку иная Красота: почти все деревья в инее и ледышках, которые весело звенят на ветру, а яркие блики, переотражаясь от миллиона маленьких осколков, заливают все вокруг пляшущими солнечными зайчиками. Это была в чистом виде непревзойдённая поэзия, божественная светомузыка. Зима – в осени, жёлтые листья – в белом обрамлении… Но такое не снять, не передать с помощью какого-либо устройства, в том числе фотокамеры. Такие состояния, видимо, тем и прекрасны, что уникальны, они не запечатлеваются на копиях, их не зафиксировать, не сохранить.
Так мы и не узнали, какой тогда был минус. Позже нам кто-то сказал, что это крайне редкое явление для середины октября.



Чем оказались прекрасны горы, так это тем, что погода здесь меняется постоянно и непредсказуемо.



Облака бегали по вершине то туда, то сюда, то появляясь, то исчезая, а мы пытались за ними угнаться, устраивая бесполезные марафоны. И каждая такая пробежка – еще одна мокрая футболка и ноющие мышцы, и негодующий ум – безрезультатная беготня. Еще одно подтверждение известной истины: «Никогда не бегай за автобусами и за женщинами — все равно не догонишь!»



В тот день к закату мы уже не бегали, а пришли на запланированную точку заранее и стали ждать, несмотря на то, что вокруг все «в молоке», и объект съемки неразличим. И наше терпение вознаградилось. Мало того, что облако, в котором мы сидели, окрасилось на закате в розовый, и мы наблюдали это изнутри (прям вот-вот – рукой дотянуться можно), так потом, оно еще и отступило, открыв нам заветную картину. После такой удачи можно и спускаться, тем более что еда почти закончилась.



Но так просто Демирджи нас не отпустит и преподнесет еще один шикарный сюрприз.





Ко всему прочему, здесь я сниму один из самых запомнившихся за всю поездку кадров.



«Демирджи» в переводе с оригинального означает «кузнец». Сдается мне, что мы в полной мере прочувствовали смысл этого названия.
Спустившись, мы на одну ночь окунулись в цивилизацию – совсем отвыкли от таких условий: тепло, туалет, душ, горячая вода. А ведь живешь изо дня в день и не замечаешь всей прелести домашнего уюта. Благодаря знакомым фотографам (Толя, Илья и Денис), к которым мы подселились, неожиданно «закрыли» сразу две точки. Съездили с ними на машине в Новый Свет и на Ласточкино гнездо, затратив на это всего вечер и утро. Кстати, дорожный серпантин вновь поломал наши представления о местных расстояниях: хотя мы закладывали на самостоятельную поездку туда порядка 3-4 дней, стало ясно, что так быстро мы бы не уложились.
В Новом Свете поснимать удалось…







…а в Ласточкином Гнезде все было наоборот: забор, собаки и охранник. Зато мы неожиданно увидели еще и Кацивели.





Вот так оно и бывает: не ждешь, а случается. Мы вовсе не рассчитывали, но парни нам реально помогли. Особенно Толя Благодаря «коллегам» у нас освободилось несколько свободных дней, и мы вернулись к подножию Демирджи, ведь нам так понравилась энергетика и эстетика этого дивного места.





В этот раз облака сами спустились к нам с гор. И я радостно шагнул в глубокий рыжий ковёр поснимать одно из моих любимых состояний – туман.



Трудно представить, сколь долго я могу бродить так. Эта магия пленит меня и не отпускает, пока не развеется.





Все дивным образом преображается, и из однородной еще недавно деревянной  массы пробуждаются интереснейшие индивидуальности… говорящие судьбы… витиеватые сюжеты…





Так незаметно наступила середина нашего отпуска. Весь «экватор» стояла ясная погода, и мы просто наслаждались бездельем: тепло, вино, хорошо. Правда, утром все же успели немного поснимать…





… и вечером тоже. Мы ж, вообще-то, за этим приехали! Как это, целый день ничего не снимать?! Хотя, как знать. После всего того, что с нами случилось, начинаешь на многое смотреть иначе…
После «экватора» время как будто бы ускорилось, возможно, как раз потому, что наш ритм изменился: за предстоящую неделю хотим еще многое успеть. После всего, что обрели здесь, с Демирджи расставаться сложно.



Она провожает нас сумасшедшим туманом, из которого мне лично невероятно сложно вырваться.



Душа снова рвалась в загадочный лес, но надо спешить в другую сторону, ведь мы наметили встречать сегодняшний закат уже на Ай-Петри. Но по счастливой случайности туман нагнал нас и здесь, на горном серпантине, по дороге к «новой» крымской вершине, и предоставил еще одну возможность запечатлеть желанное состояние. А запах в лесу стоит – не передать…



А наверху нас поджидало еще много удивительного: дружелюбный и полу-навязчивый бизнес, домашнее вино от 500 рублей за литр, отсутствие источников воды и штормовое предупреждение. Очевидно, все это не располагает нас задерживаться тут надолго. Но с первой попытки отсняться не удается: зубцов Ай-Петри почти не видать, их силуэты изредка проявляются в плотной облачности.



Зато вторая попытка намного результативнее, несмотря на шторм: ветер такой силы, что без преувеличения валит с ног. Серёга решил погеройствовать ради желанного ракурса и пополз за ограждения. На это было страшно смотреть – его гнуло там в три погибели, но он сделал-таки гордую позу для моего кадра, но всего на один дубль. Потом, после рассвета, когда он приползет назад, будет рассказывать с дрожащим голосом, как у него создалось стойкое ощущение, что природа всячески заставляла встать перед ней на колени. Говорит, что у него ветром линзу на объективе вдувало вовнутрь, от этого фокус приходилось фиксировать руками! Вот уж не подумал бы, что защитный фильтр пригодился мне в совершенно новом качестве. А вообще, по нашей панораме и не скажешь, какой во время съемки творился капец. Еще одно доказательство той великой разницы между испытанным и запечатлённым.



Восторг от пройденного испытания прыгал в груди, что я даже сходил за еще одной панорамой – уж больно она мне приглянулась. Может быть, моя фантазия разыгралась, но мне кажется, что в этом месте как будто бы давным-давно произошел обвал массивной скалы.



Рассвет удался – теперь можно отсюда бежать, но путь лежит через обширный кордон товаров и услуг. Еще и на зубцы вход оказался по 100 рублей. После спокойной Демирджи здешняя коммерция отталкивает, оставаться на этом «базаре» не хотелось ни минутой больше. Мы решили сэкономить, подумав, что спустимся до трассы за пару часов, поэтому отвергли все предложения местных бомбил. Но за это время преодолели всего примерно полпути и все равно подсели в попутку, заплатив за оставшуюся дорогу, но потеряли драгоценное время, опоздали на закат в Форосе и остались без воды. И если бы не лагерь альпинистов, неизвестно, как бы мы там куковали. Зато поутру нас ждала компенсация: всё небо ярко полыхало.



«Точку отработали» - двигаем дальше: на Храм Солнца – крымский Стоунхендж. По карте от трассы всего пара километров, но они превратились для нас, навьюченных едой, водой и собственными грехами, в очень трудный подъём. К тому же сказалась измотанность вчерашней «прогулкой» – передышки мы делали чуть ли не каждые 50 метров. Зато сверху потрясающий вид, место действительно уникальное, сильное. Здесь я снимаю второй (за всё путешествие) кадр, который моментально западает в душу и память.



Мы с удовольствием проводим во владениях Храма Солнца оставшиеся дни: лазаем по камням и горам, ходим на съемки, а по большей части просто отдыхаем. Здесь также постоянно трансформируется погода, жар сменяется холодом, ясное небо – низкой облачностью, наплыв туристов – тишиной, день – ночью, а разговоры у костра – дружным сопением из палатки.



Так и время нашего путешествия плавно подошло к финалу, природа провожала нас восхитительным спектаклем: ручьи облаков струились из долины к морю – навстречу пламени рассвета. Храм Солнца то скрывался в туманном потоке, то проявлялся вновь. Хаотичное непостоянство действия завораживало. Я простоял под этим гипнозом, потеряв счет времени. Есть что-то в этом непрерывном изменении природных процессов, какое-то изумительное изящество, неподражаемая лёгкость и плавность.



Очевидно, что Природе совершенно не важно, называет её кто-то Россией или Крымом, Чукоткой или Гватемалой: у неё нет границ, она всюду, во всей планете – одна, цельная, неделимая. Люди же придумали для нее миллионы названий и слов, задали рамки, начертили границы, обозначили свои владения. Это смешно. И в то же время, как это часто бывает, грустно. Да и сам я ещё совсем недавно при звуке или прочтении слова «Крым» испытывал какие-то определенные чувства, имел пусть нечёткие, но суждения. А ведь я там никогда не бывал. А теперь я здесь и понимаю, как заблуждался в том, что имел какие-то там представления, опираясь на мнение других, на массовую информацию, на стереотипы собственного опыта. Все совсем иначе, и осознать это и прочувствовать можно только в непосредственном контакте. Путешествуя, постоянно перемещаясь, ты находишься в процессе непрерывных изменений. Это отлично мобилизует дух, не даёт ему застыть, зачерстветь, засохнуть, замереть и охладеть к жизни, потеряв к ней интерес. И психика перестает цепляться за привычки и какие-то там убеждения, отчего ты открыт всему новому, происходящему вокруг тебя. В тебе… каким бы пугающим или непонятным поначалу оно ни казалось.
Жизнь удивительно прекрасна, и чтобы это понять, нужно просто открыть дверь… И не важно, будет ли это дверь на балкон, дверь из квартиры или дверь в себя, а важен лишь свежий взгляд на привычную повседневность.

@темы: пейзажи

---

В конце концов выяснилось, что успехи Артура в учебе вовсе не так плохи, как это казалось в младших классах. Во всяком случае, он оказался в числе успешно сдавших выпускные экзамены, а потом, совершенно неожиданно для себя, сдал и приемные экзамены в Лондонский университет, которые можно было сдать прямо в Стоунихерсте по присланным из университета экзаменационным вопросам. Правда, в 1875 году в университет он так и не попал: ему объявили, что он еще не дорос до начала профессионального обучения и отправили доучиваться – главным образом совершенствовать знание немецкого языка - в Австрию, в иезуитсткую школу Стелла Матутина, которая располагалась в городке Фельдкирх. Здесь оказалось, что не все иезуитские школы на один, весьма суровый лад: в австрийской школе и спальни отапливались, и еда была получше, да и с контролем учеников было куда свободнее. Тут-то, без ежечасного воспитательского давления, и обнаружилось, что Артур вовсе не неукротимый бунтарь, а вполне добропорядочный юноша. Правда, с углубленным изучением немецкого у Артура как-то не сложилось: учителя, конечно, предпринимали все силы, чтобы британские ученики больше общались с немецкоязычными, но это плохо срабатывало, так как англоязычные предпочитали общаться между собой.
Обратная дорога из Фельдкирха планировалась Артуром как турне по Франции, но деньги как-то нечаянно закончились еще в Страсбурге, и юный выпускник отправился прямиком в Париж к двоюродного деду Майклу Конану, куда и прибыл без гроша в кармане. С двоюродным дедом они до того ни разу не встречались, хотя и активно переписывались, но встреча, судя по всему, не принесла обоим разочарования друг в друге. Три недели спустя, так и не совершив запланированного турне, Артур направился домой, в Эдинбург.
Скорее всего, он плохо представлял обстановку дома: в письме, написанном матери в 1875 году, он признавался, что был огорчен, когда узнал, что его сестра Аннет уехала работать в Португалию: «Когда же она вернется?» - спрашивал он. А год спустя в одном из писем к матери он спрашивал из Фельдкирха: “Я был очень удивлен и огорчен, узнав, что папа покинул службу, — наивно пишет он. — Он плохо себя чувствует? Или есть какая-то иная, особая причина?” Возможно, об особой причине он знал, но не догадывался, что отец дошел уже до полной физической и умственной деградации. Мэри Дойль предстояло содержать семью, в которой было уже шестеро детей (ах нет, уже пятеро, ведь Аннет работает), на 150 фунтов назначенной Чарльзу пенсии. При том, что Чарльз, обуреваемый незатухаемой жаждой, тащил из дома все, что можно было продать, и вместо портвейна теперь готов был пить любой спиртосодержащий продукт. Однако рядом с Мэри Дойль уже появился пресловутый Брайан Уоллер, и материальные проблемы семьи Дойлей потихоньку начали переползать на его широкие плечи. Нематериальные, возможно, тоже. Во всяком случае, биографы полагают, что Уоллер повлиял на выбор профессии для будущего писателя: Артур не имел склонностей к техническим наукам и математике, так что профессия гражданского инженера, о которой он подумывал в Стоунихерсте, была бы не лучшим выбором. А тут живой пример: человек, который уже отучился в Эдинбургском университете на медика и мог помочь советом.
К слову сказать, в те времена стать врачом было довольно просто: пойти в ученики аптекаря или хирурга и пару лет спустя сдать экзамен и получить лицензию. Однако дипломированные специалисты ценились выше. А в Эдинбургском университете было много самых разных стипендий, и одаренный юноша мог получить любую из них, сдав экзамен. Увы, этот вариант не прошел: экзамен–то Артур сдал, а вот стипендия, на которую он претендовал, как выяснилось слишком поздно, предназначалась для гуманитариев, а не для медиков. И вместо сорока фунтов он после долгой волокиты получил всего семь.
Что же касается самого учебного процесса в Эдинбургском университете, то он отличался весьма либеральным отношением к студентам. Если в Кембридже и Оксфорде студенты прикреплялись к определенным колледжам и жили в общежитиях, где за их поведением и моральным обликом, в том числе и в религиозном смысле, строго следили, то в Шотландии студент пользовался совершенной свободой: мог не посещать лекции, мог жить где угодно и исповедовать любую из религий или быть атеистом. Собственно говоря, он даже экзамены мог не сдавать годами – правда, и диплома он не получил бы. А результате этой почти анархической свободы многие студенты забывали о цели своего нахождения в университете – с весьма печальным итогом. Немного позже яркие воспоминания о своей учебе в Эдинбургском университете появятся в романе «Торговое дело Гердлстонов»: герой романа Том Димсдейл так увлекся свободным времяпрепровождением, что экзамены с позором завалил и был вынужден покинуть университет без диплома. Артуру Дойлю повезло больше. Правда, над Томом Димсдейлом не висело, как дамоклов меч, соображение о том, что надо быстрее научиться зарабатывать деньги, и не укоряла совесть за беспечно потраченное время. Молодость, конечно, берет свое, но Артур постоянно искал не только место, где можно улучшить свои практические медицинские навыки, но и слегка заработать. Испытание свободой, которое для Димсдейла закончилось крахом, Дойль выдержал.
Проучившись первый курс, Артур пришел к выводу, что далее стоит посвящать учебе только полгода, а остальные полгода лучше работать ассистентом у практикующего врача. Правда, с этим не очень ладилось. Артур в 1878 году поработал три недели в Шеффилде, ничего не получил, и оправился в Лондон, решив, что уж в большом-то городе найти работу будет легче. Жил он в этот приезд у дяди Генри, и с родственниками у него начал развиваться конфликт. Прежде всего, юноша оказался не таким уж «домашним»: его тянуло на улицы полного опасностей и соблазнов огромного мегаполиса. «Боюсь, я был слишком богемным для них, а они – слишком конформистами для меня», - написал Дойль в «Воспоминаниях и приключениях» об этом периоде. Правда, денег на разгул и развлечения у юноши банально не было, и он просто слонялся по улицам города, не имея возможности реализовать свои богемные наклонности. Впрочем, в беду он мог попасть и так: от бездеятельности и бездумных пока юных лет Артур чуть не записался в армию, чтобы отправиться в Афганистан, а на работу в полевом госпитале для английских частей, участвующих в русско-турецкой войне точно записался, но на его счастье Берлинский конгресс эту войну прекратил. К счастью, тут же подвернулась и работа, и Артур отправился в Шропшир в городок с необычным названием «Райтон одиннадцати городов» ("Ruyton-of-the-eleven-towns"). Здесь он стал ассистентом доктора Эллиота, и работа его свелась в основном к приготовлению лекарств. Впрочем, и врачебной практики избежать не удалось: по соседству как-то взорвалась старая пушка, и пришлось оказать первую помощь пострадавшему, потому что настоящего врача поблизости не оказалось. «Я увидел в постели человека, у которого из головы торчал кусок металла», написал впоследствии писатель. Артур Дойль вытащил кусок металла, убедился, что мозг не задет, обработал и перевязал рану, так что подоспевшему врачу практически ничего не осталось добавить. Что и говорить, такой случай заметно может поднять самооценку девятнадцатилетнего студента. «В Райтоне я был счастлив» - писал потом Артур Конан Дойль. К сожалению, счастье денег не заменит, а доктор Эллиот не заплатил своему ассистенту ни гроша. Тем не менее, воспоминания о докторе и его жене у Дойля остались самые приятные.
В следующем году Артуру удалось устроиться лучше, но работа была тяжелая, а платили мало. Впрочем, доктор и его жена относились к нему как к сыну. Однако и сам доктор работал много, и от помощников своих работу требовал. Это был довольно известный в Ливерпуле доктор Хор, которого Дойль охарактеризовал как имеющего городскую практику о пяти лошадях (a five-horse City practice), что в доавтомобильную эпоху означало не ветеринара, как может подумать наш невежественный современник, а врача, которому приходилось держать для выездов пять лошадей, так как вызовы на него сыпались с утра до вечера. За это доктор имел заработок около трех тысяч фунтов в год; в эту сумму входили не только прием пациентов и выезд на дом, но и продажу лекарств, которые больные, как правило, покупали прямо у доктора. Вот приготовлением лекарств, а так же самостоятельными визитами к пациентам и приходилось заниматься юному Артуру.
В «Письмах Старка Монро», в которых много автобиографического, так описан день доктора и его ассистентов:
«Мы завтракали около девяти утра, и тотчас затем начинали являться утренние пациенты... Хортон [так в романе назван доктор Хор] исследует лучших пациентов в кабинете, я осматриваю беднейших в приемной, а ирландец Мак Карти пишет рецепты. По клубным правилам пациент обязан приносить свою бутылочку и пробку. О бутылочке они помнят, но пробку обыкновенно забывают. „Платите пенни или затыкайте пальцем“, – говорит Мак Карти. Они уверены, что вся сила лекарства выдохнется, если бутылочка будет открыта, и потому затыкают ее пальцем как можно старательнее. Вообще, у них курьезные представления о медицине. Всего больше им хочется получить две бутылочки: одну с раствором лимонной кислоты, другую с углекислым натром. Когда смесь начинает шипеть, они уверены, что здесь-то и сидит настоящая врачебная наука. Эта работа, а также прививка оспы, перевязки, мелкая хирургия продолжаются до одиннадцати часов, когда мы собираемся в комнате Хортона, чтобы распределить между собой пациентов, которых нужно навестить. К двум часам мы возвращаемся домой, где нас дожидается обед».
После обеда снова работа.
При такой занятости не было причин и времени тратить деньги, а это уже было плюсом. Впрочем, Хор ухитрялся не только вести практику, но и писать в солидные медицинские журналы; он заразил этим и Артура, и тот довольно рискованно экспериментировал с ядовитыми веществами, результатом чего стала первая научная статься Артура Конан Дойля «Ядовитые свойства дикого жасмина», которую опубликовали в сентябре 1879 года. В том же сентябре, но в шотландском журнале «Чемберс джорнал», было опубликовано первое художественное произведение Дойля, рассказ «Тайна Сасасской долины» ("The Mystery of the Sassassa Valley"), который был написан годом раньше только потому, что какой-то из друзей Артура сказал ему, что у него есть несомненные способности к литературе. Сюжет рассказа был скорее наивен, чем интересен, ведь дело происходило в Южной Африке, которую Артур знал только по книгам. Тем не менее свои три фунта он заработал. Правда, мысль сделать такой заработок своим постоянным занятием пока не пришла ему в голову.

@темы: акд

---

Оригинал взят у в post

Давно не писал ничего англо-тематического, и вот, кому интересно, продолжаю тему средневековой семьи.
Перевод главы из книги Барбары Ханауолт The Ties that Bound: Peasant Families in Medieval England (какие-то фрагменты уже были, теперь свожу воедино)

The Partnership Marriage (часть 1)

С заключением брака молодые люди вступали во взрослый мир – мир, где им предстояло растить потомство и совместно трудиться на благо семьи. Но, помимо практических аспектов семейной жизни, люди всех сословий обсуждали и анализировали хороший и дурной брак, перечисляя добродетели и пороки, которые бывают у мужей и жен. Ни одна стадия человеческой жизни не привлекала такого внимания со стороны моралистов, сатириков и просто любителей порассуждать. Детство и старость бледнеют в сравнении с брачными отношениями! Народная мудрость в отношении брака, со всеми его проблемами и теологическим подтекстом, блистательно подытожена Чосером в красочном прологе к рассказу Батской ткачихи. Из уст Алисон сыплются поговорки и изречения, отражающие мужскую точку зрению на женщин, с их слабость, дурным нравом и безграничным коварством…

Мы слабы, правда, но господь взамен

Нам даровал коварство для измен,

Обман и слезы…

При исследовании подлинной жизни средневековых семей полезен как фольклор, так и изучение судебных документов. Большинство семейных пар, изо дня в день занятых выживанием, конечно, не располагало досугом для того, чтобы детально анализировать свою жизнь. Добыть хлеб насущный, вырастить достойных детей, избежать болезни и скопить немного денег на старость… большинство пар чувствовали себя совершенно счастливыми, если им удавалось достигнуть всего этого.

В церковной и народной литературе есть две традиции описания брачных отношений, дожившие до наших дней. Одна традиция – это постоянная война между полами, как описывается в прологе к рассказу Батской ткачихи. Женщины в этой войне устрашают мужей и манипулируют ими при помощи брани, слез и измен. Столкнувшись с пороками женщин, мужчина обычно вынужден прибегать к физическому насилию и колотить жену: «Укротить женщину невозможно словами, это можно сделать только палкой, и кто не бьет свою жену, когда она его оскорбляет, тот дурной глава семьи». Бывает, что роли меняются, и жена бьет мужа. Подобные стычки обычно обрисованы комически, с полным сознанием того, что они нежелательны – и не так уж часты. Изображения жен, бьющих своих мужей, разумеется, предназначены для развлечения, а не в качестве инструкции.

Впрочем, призывы к физическому и эмоциональному насилию в культуре изрядно уравновешены советами, выдержанными в русле второй традиции, которая рекомендует взаимное уважение и благонравие. В «Наставлении для приходского священника» (XIV в.) говорится, что священник на исповеди должен спрашивать у прихожан, помогают ли они свои женам в час нужды, и предостерегать их от ссор. Тот же совет повторяется и в назидательном стихотворении под названием «Как мудрый человек учил своего сына». Отец советует сыну не жениться из-за денег, но поначалу разузнать, достаточно ли девушка кротка, учтива и умна. «Если ты найдешь такую девицу, - говорит он, - лелей и не обременяй ее, потому что лучше есть хлеб в мире и покое, чем обед из сотни роскошных блюд, приправленных ссорой». Муж не должен сердить свою жену и называть ее дурными словами, но исправлять ее промахи мягко и справедливо. Он должен принимать сторону жены, если она жалуется, но прежде хорошенько вникнуть в суть дела, чтобы не пожалеть о своей поспешности. Парное стихотворение – «Как добрая женщина учила свою дочь» - словно в зеркале, отражает советы, данные молодому человеку. Девушке не следует с насмешкой отвергать женихов, но посоветоваться о браке с друзьями и близкими. Чтобы быть счастливой в браке, нужно уважать и любить мужа превыше всего на свете, на дурное настроение отвечать кроткими и ласковыми словами. Кроме того, женщине надлежит быть веселой, верной, неизменно выказывать почтение к мужу и твердой рукой управлять слугами. Короче говоря, добродетельная жена отрицает все рекомендации Батской ткачихи, кроме одной – мудро распоряжаться деньгами.

Литература, художественная и «справочная» (дидактическая), зачастую повествует о брачных ссорах и примирениях, но, если нас интересует истинное поведение людей в подобных ситуациях, следует обратиться к судебным записям. Разумеется, нужно относиться к ним с осторожностью, иначе наше внимание в первую очередь рискуют привлечь «яркие» случаи, связанные с прелюбодеянием и физической жестокостью, даже несмотря на то что их количество в процентном соотношении невелико. Вообще, большинство дел, разбираемых в поместных судах, так или иначе связаны с совместной деятельностью мужа и жены. Речь там идет о наследстве, о суммах (merchet), которую платили крестьяне своему лорду за право взять жену, о завещаниях, согласно которым жена оставалась душеприказчицей. Муж и жена работали в поле и дома как единое целое, и в судебных отчетах нередко фигурируют описания того, как супруги сообща занимались своими делами или вместе ужинали, когда случилась какая-то беда. Число брачных разногласий, завершавшихся трагедией, относительно невелико; так, в 1300-1381 гг. в уголовных судах лишь 0.7 процента всех тяжких преступлений – это преступления, совершенные одним членом семьи против другого. Если рассматривать отдельно убийства, лишь в 8 процентах случаев под подозрение подпадали домашние. Хотя во внутрисемейных междоусобицах, дошедших до уголовного суда, насилие действительно преобладает над прочими преступлениями, судебная статистика показывает, что братья чаще, нежели мужья, склонны были решать семейный спор силой или – в принципе – тащить родичей в суд.

Сообщества своими силами пытались ограничивать любителей ругаться и драться, потому что такие люди нарушали мирное существование деревни или прихода. Так, в Уэйкфилде в 1322 г. судья велел Ричарду Чайлду найти поручителей в знак того, что он «вернет жену домой и будет обращаться с ней достойно, честно и учтиво». В других случаях вмешивались родственники жены. Томас Эсхолф подал в суд на Джона де Скоулза, объявив, что они условились, что Джон будет обеспечивать Элен, дочь Томаса, едой и одеждой. Но Джон выгнал ее из дома и избил, так что она больше не могла там оставаться. Джон возражал, утверждая, что Элен ушла, забрав с собой все имущество. В другом случае избитая жена обратилась к брату, прося защиты от буяна-мужа. Брат ворвался в дом и навеки успокоил драчуна ударом топора.

Ревность и неверность также вносили разлад в семью и в сообщество. Моралисты убеждали мужчин и женщин не поддаваться ревности, потому что это верный способ рассориться с супругом. Но, разумеется, изменников наказывали. Так, Уэйкфилдский манориальный суд вызвал Джона Кенварда, который сошелся с Элис, дочерью Саймона из Гепворта, выгнав из дома свою жену. Сообщество сочло необходимым прибегнуть к серьезным санкциям: Джон заплатил крупный штраф – шесть шиллингов восемь пенсов – за неявку в суд. Другой мужчина, обвиненный в сожительстве с женщиной легкого поведения, заплатил сорок шиллингов штрафа. Впрочем, судебные записи свидетельствуют о том, что не только мужчины, но и женщины сбивались с пути истинного. Так, жена Томаса Лэнгсфилда изменила мужу и сбежала из деревни, прихватив с собой имущество супруга.

Супружеская неверность вполне могла послужить поводом для убийства. Джон Эдвин из Уэлда и Эмма, бывшая жена Уильяма Карпентера, а ныне сожительница Джона предстали перед судом в Хантингдоншире по обвинению в убийстве Уильяма. Впрочем, чаще бывало, что муж убивал жену и/или любовника. Так, Роберт Баузерман убил Джона Доти, который явился к нему домой ночью, когда Роберт спал, на свидание с его женой. Проснувшись, Роберт обнаружил, что жены рядом с ним нет; увидев ее в соседней комнате с Джоном, он убил незваного гостя. Давние претензии, усугубленные раздельным проживанием и воспитанием детей, также порой становились причинами преступлений. «Вечером 29 марта 1271 года Уолтер Бедель из Ренхолда пришел в дом своей жены Изабеллы, дочери Рейнольда, и попросил ее сходить с ним в Ренхольд и забрать бушель пшеницы, который он хотел дать ей для пропитания сыновей. Она пошла с ним. Когда они добрались до Долгого луга, Уолтер ударил ее ножом выше левого уха».

Брачные обеты, хотя они и ставились несколько ниже обета целомудрия, было нелегко расторгнуть. В английских церковных судах фигурируют несколько поводов для расторжения брака, но не все с одинаковой частотой. Слишком ранний брак и брак по принуждению достаточно редко появляются в прошениях о разводе – возможно, это свидетельствует о том, что подобные браки и заключались нечасто, поскольку общество, как и церковь, питало отвращение к таким союзам. Расторгнуть брак из-за родства было возможно, но не так просто. Зато двоеженство/двоемужество и наличие более раннего сговора – в ту пору, когда согласие сторон было достаточным условием для того, чтобы брак считался состоявшимся – вели к многочисленным спорным ситуациям и не раз становились поводами для развода.

Наличие предыдущего сговора было весьма распространенной причиной для расторжения брака – или, как минимум, расследования его законности. Церковный суд расследовал подобные дела тщательно и осторожно, потому что, к сожалению, они не раз становились полем для злоупотреблений и мошенничества. Одна из сторон могла заручиться поддержкой третьих лиц, готовых подтвердить наличие предыдущего сговора, и, таким образом, добиться расторжения брака. В одном случае, в Или, Уильям Чилтерн, два года назад обвенчавшийся с Амисией Нен, внезапно объявил, что уже был женат до того и потому его брак с Амисией надлежит считать незаконным, и что он «сделал это со зла». Некто Джоан Сквайр, условившись с Уильямом, подтвердила, что они были женаты на момент заключения брака с Амисией и что от этого союза были дети. Суд аннулировал брак Уильяма и Амисии. Однако вскорости Джоан сама вышла за другого и тем разоблачила свое мошенничество. Суд был вынужден признать свою ошибку и объявить союз Уильяма и Амисии действительным с самого начала.

В случае с внебрачным сожительством суды обычно старались сподвигнуть мужчину и женщину к официальному заключению брака, если только к тому не было препятствий. Зачастую при разборе таких дел в суде пара объявляла, что она уже жената, или же ей предписывалось сделать это как можно скорее. Но, однако ж, стороны могли и проявить упорство. Так, в 1376 году Томас Барбо и его возлюбленная Джоан Сестер предстали перед судом по обвинению в сожительстве. Джоан объявила, что они поженились в прошлом году в Стоурбридже, и попросила, чтобы Томаса официально объявили ее мужем. Но Томас оспорил слова подруги. Он сказал, что незадолго до праздника Крестовоздвижения объявил Джоан, что между ними все кончено. Однако, увидев, что она уходит, он впал в такое уныние, что чуть не покончил с собой. Явившись в слезах к Джоан, он сказал: «Если ты останешься со мной, я буду тебе верен». Джоан ответила, что не прочь остаться. Томас продолжал: «Джоан, я клянусь, что хочу жить с тобой», и Джоан ответила, что она согласна. После этого они стали жить как прежде. В суде Томас утверждал, что не намеревался вступать в брак, а только сожительствовать с Джоан. Суд добился компромисса, вынудив Томаса поклясться, что он откажется от «блудного сожительства» – или, в случае рецидива, возьмет Джоан в законные жены. Через два года Джоан стала женой Томаса. Видимо, он и впрямь не мог жить без нее .

Вообще характерно, что священнослужители в подобных случаях играли, скорее, роль семейных консультантов, нежели строгих судей, хотя, разумеется, признавали, что некоторые пороки способны сделать узы брака непереносимыми. Показателен случай Роберта Хенденбая и его жены Маргарет, которая обратилась в йоркский суд в 1390 году, прося разрешения разъехаться с мужем из-за его жестокости. Суд посоветовал им попытаться «достичь примирения»: «если помянутый Роберт в будущем станет дурно обращаться с Маргарет и это докажут два надежных свидетеля, тогда помянутая Маргарет вправе получить развод». Суд зачастую требовал, чтобы муж в качестве гарантий примерного поведения в будущем нашел поручителей или внес залог деньгами или имуществом. Конечно, не все споры завершались примирением супругов. Так, Джон Колуэлл и его жена попросили о дозволении разойтись, потому что они «жили в ежедневном страхе за свою жизнь и предпочли бы жить в тюрьме, чем вместе». Им было разрешено жить отдельно, однако суд позаботился о том, чтобы детям Джона было выделено содержание. В плане соблюдения интересов детей характерен следующий случай: Гавиза, дочь Уильяма из Шеррингтона, вышла замуж и получила в приданое некую семейную недвижимость. Затем она оставила мужа и ушла жить к Томасу из Ширфорда. У них родился внебрачный сын, потом еще трое детей. Хотя церковные и светские власти порицали Гавизу (ее безуспешно увещевал даже знаменитый Роберт Гроссетест, канцлер Оксфордского университета и епископ Линкольнский), они не стали возражать, когда сын Гавизы предъявил свои права на материнское имущество в качестве законного наследника. Здесь, конечно, сыграло свою роль то, что у Гавизы не было детей в первом, официальном браке.

В плане достигнутого хотя бы временно компромисса интересен пример знаменитой визионерки Марджери Кемп: после четырнадцати родов она добилась от мужа, донимавшего ее требованием плотских утех, права хранить целомудрие при том условии, что они останутся жить в одном доме, будут есть за одним столом и она выплатит его долги. (Впрочем, в дальнейшем Кемпы все-таки разъехались и жили порознь, пока муж не состарился – тогда Марджери взяла его к себе и ухаживала за ним.)

Что характерно, разногласия свекровей и невесток, столь часто и драматически описываемые в фольклоре, в реальности возникали куда реже. Не в последнюю очередь это было связано с тем, что родители мужа редко жили с ним и его семьей – в большинстве случаев старики предпочитали жить отдельно от взрослого сына, пока у них хватало сил. Ссоры со старшим поколением редко возникают в судебных записях и почти никогда не становятся причиной преступлений. Марджери Кемп, при всех ее семейных сложностях, была доброй и любящей свекровью. Ее сын женился на немке и привез жену домой, чтобы познакомить с матерью, но спустя месяц после приезда скончался. Марджери лично отвезла вдову к ее родне в Германии, сочтя неприличным отпускать молодую женщину в путешествие одну.

@темы: женский вопрос

---

Оригинал взят у в А.Тормосов. Сказка

@темы: картины

---

Оригинал взят у в А Слава КПСС, так оказывается вообще - не человек

Веду лекцию по концепциям естествознания. Тема планеты. Говорю:

- Несколько космогонических гипотез формирования планетных систем можно для упрощения объединить в гипотезу Канта-Лапласа-Шмидта...

Голос с задней парты:

- А можно записать только "Шмидта", а то фамилия простая, а имя и отчество я могу и не запомнить.

Занавес

@темы: фамилии

---

Оригинал взят у в Diane Romanello

@темы: картины

---

29.11.2014 в 20:28

Пишет  Касиопея:

Photograph by JohnStanmeyer Petra

@темы: фото

---

29.11.2014 в 20:14

Пишет  Касиопея:

@темы: фото

---

Карты созвездий

Оригинал взят у в post

Карты созвездий

Карта созвездий и звездного неба JPG

Одна из самых лучших, на мой взгляд, карта звездного неба. Экваториальная часть звездного неба построена в цилиндрической проекции, а полюса в азимутальных. Благодаря этому искажения в местах соединения этих проекций сведены к минимуму, однако пускай вас не удивляет, что некие созвездия видятся два раза: на картах полюсов и экваториальной. Карта созвездийпредставлена в виде изображения в формате jpg в довольно большом разрешении.



Карта звездного неба и созвездий

Карта созвездий и звездного неба Google Sky

Интерактивная карта звездного неба, звезд, созвездий и галактик, не имеющая себе равных. Проделана большая работа и из огромного количества фотографий, изготовленных орбитальным телескопом Хаббл составлена карта всего звездного неба, повышая масштаб которой можно разглядеть звездное небо, которое никак не видно не то что невооруженным глазом, но и в том числе и в оптический телескоп с Земли. Не считая того, эта карта созвездий дает возможность собрать звездное небо в созвездия, поглядеть их исторические изображения, а так же свершить экскурсию по нашей солнечной системе, рассмотреть небо в невидимых инфракрасном и микроволновом спектрах.



Google Sky

Карта созвездий и звездного неба от сервиса Google Планета Земля (Google Earth)

Взяв за базовую основу Google Sky и Google Map программеры и художники Гугла пошли еще дальше и сотворили програмку-браузер, которая, подсоединяясь к единой базе через Веб, загружает на ваш ПК карты Земли и карты звездного неба, а также еще карты ​Луны и Марса. Проект Google Планета Земля бурно развертывается и раскрыт для любого желающего привнести собственный вклад. К примеру, вы сможете нанести на карту созвездий трехмерную модель собственных объектов, если это еще не сделал кто-нибудь еще.

Еще сервис позволяет записывать видеоролики на основе карты, наложить на них голосовое либо музыкальное аккомпанемент и сохранить его в виде видео-файла.



Сервис Google Планета Земля (Google Earth)

Карта созвездий и звездного неба Photopic Sky Survey

Еще один увлекательный ,классный, интерактивный проект звездного неба с удобной навигацией. Так же как и в прошлом случае с Google Планета Земля, карта созвездийполучена путем соединения большой численности настоящих 5-мегапиксельных фотографий в одну картину и получение круговой панорамы звезд и созвездий.

Разрешено отобразить сверху слой с соединенными чертами созвездий, однако, в отличии от Google Скай и Google Планета Земля, изображение невозможно сохранить.



Photopic Sky Survey - проект звездного неба он-лайн с удобным управлением

@темы: звезды

---

Снежное безмолвие. www.liveinternet.ru/users/nadin_andreeva/post14...

@темы: пейзажи

---

Оригинал взят у в "Если ты не получаешь от меня писем, не думай, что я их не пишу" (с) Mail coach

"Человек, следящий за собой и за модой как никто другой, в тот момент, о котором шла речь, спал тяжелым сном в углу зелено-золотой публичной почтовой кареты, которая, важно раскачиваясь, преодолевала путь до Бристоля. На часах было два пополудни, экипаж подъехал к городку Кэлкот-Грин, что к западу от Рединга, и лондонскому денди снились весьма беспокойные сны. Он несколько раз просыпался в те моменты, когда карета останавливалась, накренившись, чтобы выпустить или впустить пассажиров, сменить лошадей или подождать, пока медлительный будочник откроет на заставе шлагбаум. Но эти мгновения бодрствования казались ему еще более кошмарными, чем сны.
Голова болела, глаза жгло огнем, а фантасмагория странных, неприветливых лиц расплывалась перед его воспаленным взором. Предпочтя сны реальности, он снова со стоном закрыл глаза, но когда карета остановилась в Кэлкот-Грин, где вышла полная женщина, которая хрипло и с присвистом дышала, сон окончательно покинул его, и он открыл глаза, моргнул, взглянув на педантичного вида мужчину в аккуратном черном костюме, который сидел напротив него, воскликнул: "О Господи!" – и выпрямился на сиденье."
Джорджетт Хейер. "Гибельная страсть"





Почтовая карета 1820 года в лондонском Музее Науки.





Служба доставки почты в Британии существовала с 1635 года и за сто пятьдесят последующих лет не претерпела никаких изменений: верховые на лошадях скакали между станциями, где почтмейстер вынимал письма, предназначенные для местного района, вручая остальные и новую почту следующему гонцу. Система не была эффективной, а почтовые гонцы часто становились жертвой грабителей.
Измению этой системы способствовал мистер Джон Палмер, живший в городе Бате в 1780-х годах.
После смерти отца он получил в наследство "Театр Бата". Столкнувшись с необходимостью постоянно перевозить актеров, рабочих сцены и реквизит из одного города в другой, он организовал службу дилижансов. Заметив, что дилижансы гораздо эффективнее по сравнению со старой системой доставки почты - дилижанс добирался из Бата в Лондон за один день, а доставка почты занимала три, - в 1782 году Палмер представил свои соображения почтовому ведомству. Премьер-министр Уильям Питт поддержал идею, и кареты стали перевозить не только пассажиров, но и почту.
Первая почтовая карета отправилась 2 августа 1785 года из Лондона в Бат, родной город Палмера.
Сам Палмер дважды избирался мэром Бата, а впоследствии был генеральным контролером британского почтового ведомства и депутатом парламента от избирательного округа Бата.







Вскоре английские дороги заполняются стандартными экипажами с черным верхом, красно-коричневыми дверцами и красными колесами. Внутри кареты размещались четыре пассажира, позже к ним добавляются еще трое - на крыше. В переднем багажном отделении, расположенном под ногами кучера, находятся вещи пассажиров, в заднем, на котором стоит охранник, - запертый ящик с почтой.















Скорость почтовой кареты достигала 7 - 8 миль в час летом и 5 миль - зимой. Почтовые кареты ехали и по ночам, когда траспорта было меньше, так что они и ехали быстрее. Лошадей меняли каждые 10 - 15 миль. Остановки для обмена почтой были короткие. Если не нужно было брать пассажиров, кучер лишь замедлял ход кареты, мешок с письмами сбрасывался местному почтмейстеру, а от него забирался другой мешок.
К 1797 году уже насчитывалось сорок два маршрута по всей стране. Последний почтовый маршрут состоялся в 1845 году - из Лондона в Норвич. В провинции эксплуатация почтовых карет продолжалась в течение 1850-х годов, но затем тоже прекратила свое существование в связи с развитием железнодорожного сообщения.

@темы: лошади и телеги

---

рисовалка

pencilmadness.com/pencil_madness

@темы: шпаргалки

---

Оригинал взят у в Наш паровоз вперед летит

Заметки про омнибусы и конки я поместил в рубрику "стимпанк", хотя к стимпанку они относятся только хронологически, а по сути это воплощения гораздо более ранних технологий, ведь лошади таскали повозки с незапамятных времен, да и рельсовый ход появился раньше паровой машины. Но сейчас речь пойдет о настоящем стимпанке, точнее - об одном из наиболее ярких его проявлений - паровых трамваях.
Начнем с предпосылок их появления. Тягловая лошадь, как известно, производит не только полезную работу, но и отходы жизнедеятельности, причем в немалых количествах. Одна сивка-бурка в среднем за день щедро выдает по 15-20 килограммов навоза и более 10 литров мочи, а так как ее невозможно приучить делать это в специально отведеннных местах, городская коняга удобряет мостовую везде, где ей заблагорассудится. Ну а поскольку в середине XIX века лошадей в городах было много (например, в Париже - более 70 тысяч), на улицы ежедневно вываливались и выливались тысячи тонн экскрементов. Газеты печатали ужасные прогнозы, что если количество конных экипажей и дальше будет расти, то европейские столицы уже к началу будущего столетия буквально утонут в навозе.

Но прогнозы не сбылись, поскольку, как говорил великий комбинатор, на смену архаичной лошадке прискакал железный конь. А сердцем этого коня изначально была паровая машина. Помимо гигиеничности (на дым тогда никто не обращал внимания, ведь все дома топились дровами, углем и торфом), паровик имел и другие преимущества перед кобылой: гораздо более высокую удельную мощность, компактность, надежность, долговечность, возможность ездить быстрее и способность работать без выходных. Лошадям, таскавшим омнибусы и конки, после каждого дня работы требовался день отдыха, иначе они быстро "изнашивались" и дохли. Поэтому транспортным фирмам приходилось на каждый вагон иметь двойной комплект "силовых установок". Ну и кроме того, паровоз, в отличие от лошади, нельзя испугать, что тоже немаловажно, ведь в позапрошлом веке выражение "кони внезапно понесли" то и дело мелькало в полицейских сводках.
Неудивительно, что почти сразу вслед за конными трамваями возникли паровые. Их можно разделить на две категории. Первая и более распространенная представляла собой обычный небольшой паровоз, внешне "облагороженный" в соответствии с тогдашними представлениями об эстетике. Он тянул за собой пассажирские вагоны, причем, если лошадиная упряжка могла буксировать только один вагон, то к паровозу нередко цепляли два, а то и три, благо мощность позволяла.
Второй тип аналогичен современному трамваю, в котором двигатель с кабиной водителя и пассажирский салон монтировали на едином шасси. Ниже приведена фотоподборка паровых конок (в России их именно так и называли вполне официально) из разных стран и городов.


Английский паровой трамвай системы Грина образца 1887 года. Поскольку из паровозной трубы летели искры и копоть, империалы таких трамваев, как правило, делали закрытыми. А чтобы не возить запас воды, на крыше локомотива монтировали трубчатые конденсаторы, так что машина работала по замкнутому циклу.


Такой же паровой трамвай в шотландском городе Данди, 1898 год.


Еще один аналогичный английский паровозик с четырехосным вагоном. Здесь империал оставлен открытым, так что его пассажирам, решившим сэкономить, не позавидуешь.


Австралийский трамвай с вагоном "тропического" типа и паровозом без конденсатора.


Такие паровозы начали ходить по Дублину в 1888 году.


А такие составы двухэтажных вагонов возили пассажиров по столице Ирландии еще в 1930-е годы. Интересно, что кабина водителя локомотива расположена спереди, а рабочее место кочегара - сзади, хотя обычно на паровозвх они объединены.


В филиппинском городе Малабон паровой трамвай ходил с 1883 по 1898 год.


Последняя в Европе линия парового трамвая действовала в голландском городе Доесбурге аж до 1956 года. Обратите внимание, что этот трамвай был грузопассажирским, сзади к нему прицеплен товарный вагон.


Паровой трамвай Женевы, 1897 год. В Швейцари этот вид городского транспорта получил в конце XIX века наиболее широкое распространение, поскольку ее гористый рельеф затруднял использование конок. Лошади, тащившие вагон вверх по склону, быстро утомлялись.


Схема устройства немецкого бесконденсаторного трамвайного локомотива.


Трамвайный локомотив, выпускавшийся в 1890-е годы на Коломенском машиностроительном заводе. Такие паровозы использовались на трамвайных маршрутах Санкт-Петербурга и других российских городов.


Паровой трамвай на Лесной Улице Петербурга, 1911 год.


Тоже Санкт-Петербург, Невская линия парового трамвая.


Паровой трамвай в Киеве с вагоном открытого типа, 1892 год.


Перейдем к "трамваям-моноблокам" с двигателем и салоном на общей платформе. Этот паровой рельсовый омнибус Брюннера был построен во Франции в 1876 году.


Трамвай конструкции инженера Пюрри на парижской улице.


Австралийский одноэтажный трамвай Хаукера, 1906 год.


Паровой трамвай Стокгольма, в отличие от предыдущего, легко спутать с электрическим, если не обращать внимания на отсутствие токосъемника. Снимок 1901 года.


Паровой трамвай, спроектированный в 1876 году английским инженером Вудсом по заказу городских властей Вены. Не знаю, был ли этот проект принят и реализован.


Паровые трамваи Роуэнса "полураздельного" и "моноблочного" типов, которые были представлены на технической выставке в Антверпене в 1885 году. Как и с предыдущим изделием, мне не удалось выяснить, применялись ли эти весьма интересные конструкции где-либо на практике.

@темы: паромобили, лошади и телеги