пятница, 27 сентября 2024 в 14:24

Пишет Эрл Грей:

...Типичный для аргентинской дуэльной культуры ритуал вызова на поединок был связан со вторым после ножа сакральным для гаучо предметом — его пончо. В 2005 году, после выхода английского издания легендарного испанского пособия по владению навахой 1849 года, известного как «Manual del Baratero», горячие баталии и дебаты среди поклонников боевых искусств вызвала одна из рекомендаций «Мануала». Автор этой работы советовал дуэлянтам спустить на землю край широкого испанского «фаха» с тем, чтобы, когда противник наступит на пояс, рывком вывести его из равновесия. Современные так называемые «эксперты» утверждали, что автор пособия смешон в своих абсурдных рекомендациях, обвиняли его в беспочвенных фантазиях и упрекали в отсутствии знаний о реалиях поединков на ножах. ...Также и в «Толковом словаре региона Рио-де-ла-Плата», изданном в 1890 году, мы находим следующее определение: «Волочить пончо — вызвать на дуэль. Гаучо, собирающийся начать поединок, волочёт по земле пончо, провоцируя противника, чтобы тот наступил на него. Принявший вызов наступает на пончо, после чего оба становятся в стойку, и начинается дуэль на ножах или на кинжалах. Наступить на пончо — принять вызов». Таким образом, расстеленный на земле край пояса или пончо являлся не чем иным, как частью традиционного дуэльного ритуала. Как следует из этого описания, иногда бывалые и искусные бойцы пользовались тем, что неопытный противник, приняв вызов, спешил наступить на край пончо, и рывком выводили его из равновесия. Отец Эрнандеса был управляющим нескольких ранчо, и детство автора «Мартина Фьерро» прошло на ферме среди гаучо, поэтому их жизнь, быт и традиции он знал не понаслышке. Об использовании спущенного на землю края пончо в качестве провокации и вызова на поединок писал и известный аргентинский исследователь культуры гаучо, автор нескольких монографий о традициях Рио-де-ла-Плата Марио Лопес Осорнио. Он упоминал бытовавшее среди гаучо идиоматическое выражение «Tender el poncho para que lo pisen», что дословно переводится как «Свесить пончо, чтобы на него наступили». Однако чаще это выражение использовалось как метафора в значении «заманить в ловушку». Это означало, что если человек, незнакомый с дуэльным ритуалом, по незнанию наступал на пончо, то пути назад у него уже не было — это считалось принятием вызова и точкой невозврата. Если же при этом мужчина отказывался от участия в поединке, то, согласно всё тому же кодексу чести, хотя он и сохранял лицо в буквальном смысле, но «терял» его фигурально, вместе с репутацией. Другая местная идиома «А mí nadie me pisa el poncho» — «Никто не наступит на моё пончо» также имела два толкования и чаще трактовалась как «Я никого не боюсь, не принимаю вызовы на дуэль и не отвечаю на них. ...Пончо служили гаучо не только верхней одеждой, но и щитом в бою, и, как ни парадоксально это звучит, это изделие также выполняло и роль оружия, способного изменить ход поединка. Так, например, подобную технику можно увидеть в фильме «Los Gauchos judíos», вышедшем на экраны в 1974 году. В одном из эпизодов этого фильма, во время поединка на ножах, один из дуэлянтов откладывает в сторону факон, и избивает своего вооружённого ножом противника свёрнутым пончо. Перед схваткой гаучо два или три раза оборачивали пончо вокруг левого предплечья и выставляли согнутую в локте руку перед грудью примерно на высоте подбородка. Остальная часть пончо свободно ниспадала вдоль тела, что, во-первых, служило дополнительной защитой от ударов ножа, а во-вторых, позволяло наносить свободным концом пончо хлещущие удары, отвлекающие внимание противника. Кроме этого, с помощью свисающей части пончо отражались удары, направленные в нижнюю часть тела, особенно по ногам, а в складках накидки можно было запутать нож соперника. ...В 1880 году Буэнос-Айрес стал столицей Федеративной Республики Аргентина. Тысячи гаучо, гонимых мечтами о богатстве, потянулись из сельских районов в город. В Буэнос-Айресе они селились в самых бедных районах — разросшихся пригородах, называемых «барриос» или «арраблес», где единственным источником дохода была работа на городской скотобойне. Главными героями барриос стали компадрес, или кумовья, перегонявшие скот из пампы на скотобойни. Компадрес — городская разновидность гаучо, унаследовали от своих легендарных предшественников страстную тягу к независимости, гипертрофированную мужскую гордость и манеру решать вопросы чести с помощью ножа. А вскоре привычки и жаргон своих старших товарищей, компадрес, переняла задиристая молодёжь из бедных кварталов, называемая «компадритос». В традиционный дресс-код компадритос входили надвинутая на глаза шляпа, небрежно повязанный шейный платок, туфли на высоком каблуке и нож за поясом. Эти беспутные юнцы сыграли немаловажную роль и в рождении танго. 22 сентября 1913 года в первой буэнос-айресской многотиражке «Критика» вышла заметка за подписью Viejo Tanguero, в которой утверждалось, что танго было создано молодыми компадритос как пародийный танец. По мнению автора, компадритос часто захаживали на афроаргентинские танцы, где однажды они увидели танец, похожий на кандомбе, который чёрные называли танго. В результате молодые головорезы принесли этот танец домой, в Corrales Viejos — район дешёвых борделей в южном пригороде Буэнос-Айреса, где в низкопошибных притонах и домах терпимости начали использовать его элементы в милонге. Новый тип милонги вскоре стали плясать и в других районах города. Информацию «Старого Тангеро» подтверждает и Вентура Линч, который писал в 1883 году, что милонгу танцуют исключительно городские компадритос как пародию на танцы чёрных[655]. Танцы компадритос традиционно были атлетичными, жёсткими и мужественными, а танцы аргентинских чёрных — сексуально вызывающими, с элементами насилия. Они использовали резкие движения, прерываемые паузами, во время которых танцоры принимали вызывающие позы и кидали на окружающих грозные взгляды. В переполненных городских трущобах перемешивались разнообразные культуры, в конце концов создав синтез разных стилей. В одном из интервью Борхес высказал свою точку зрения на происхождение танго. Он рассказал, что беседовал о начальной эпохе танго со многими людьми и все говорили одно и то же — что танго не народного происхождения и появилось около 1880 года в борделях. С точки зрения Борхеса, это доказывается тем, что, будь у танго народные истоки, его инструментом была бы гитара, как в милонге. Но танго исполняют на фортепиано, на флейте и на скрипке — всё это инструменты, характерные для более высокого экономического уровня. Откуда могли люди, жившие в доходных домах, взять деньги на покупку фортепиано? Это подтверждается свидетельствами современников, а также стихотворением Марсело дель Масо, описывающим танец начала века. Во второй половине XIX века танго было широко распространено на сценах Буэнос-Айреса, особенно в виде бурлеска, называемого sainete porteño. Эти представления были типичными одноактными пьесками с большим количеством исполнителей и использованием любительских актёров, а все сюжеты основывались на историях из жизни компадритос и обыгрывали наплыв иммигрантов. Одним из самых популярных сюжетов этих пьесок была креольская дуэль — duelo criollo, или поединок на ножах между иммигрантом и портеньо, — местным креолом, рождённым в Буэнос-Айресе. Тема эта была достаточно актуальной, так как Буэнос-Айресе этого периода уличные поединки были распространённой формой всплесков социальной напряжённости между иммигрантами, и особенно между итальянцами, и креолами-компадритос. В лице итальянских экспатриантов креолы, гордившиеся своей культурой чести и искусностью во владении ножом, получили достойную конкуренцию. ...Пока бурно разраставшиеся бордели не компенсировали в городе дефицит женщин, в танцзалах Буэнос-Айреса часто можно было увидеть компадритос, танцующих не с партнёршами, а друг с другом. Хотя это трудно было назвать танцем — скорее некий театрализованный поединок. Со временем «боевые» дуэльные элементы исчезли из танго, но их отголоски мы и сегодня находим и в лирике этого танца, и в сложности его шагов. Глубокие выпады, рваный темп, отскоки и резкие развороты — всё это танго унаследовало от традиций дуэльных поединков компадритос. В стихотворении «Танго» Борхес назвал культуру компадритос «союзом отчаянности и ножа», а в беседе с аргентинской писательницей и издателем Викторией Окампо — «сектой ножа и удали». Он вспоминал, как еще застал эту отчаянность среди куманьков с побережья, чью веру можно было выразить одной фразой: или ты мужчина, или слабак, и что в отличии от гангстеров, которыми двигала жадность или политические резоны, отвага у них была совершенно бескорыстной. Из книги Дениса Черевичника "Всемирная история поножовщины: народные дуэли на ножах в XVІІ-ХХ вв."

@темы: история музыки, история одежды, история оружия

---

"На архиерейской службе после малого входа семинарский хор, сговорившись, проигнорировал регента и спел: «Исполла эти, де-еспота! Исполла эти, де-еспота!» на мотив «Имперского марша» из «Звёздных Войн».
Регент, схватившись за голову, медленно осел, размышляя, куда он пойдёт работать, когда с него снимут крест.
Молодые попы пришли в восторг, старательно пряча улыбки, а протодьякон вздохнул:
– Ой, дебилы...
К счастью, владыка «Звёздных Войн» не смотрел, а мелодия ему понравилась.
– Что за распев? Македонский? – спросил он у протодьякона.
– Не уверен, владыка, – ответил тот с серьёзным выражением лица, – возможно, мандалорский, но это неточно".
https://ivanov-petrov.livejournal.com/2486490.html?thread=232307930#t232307930

@темы: фильмы, история музыки

---

Ацтекский свисток смерти

Эту какофонию описывают как «самый страшный звук в мире», который напоминает крики умирающей женщины. Ацтекские свистки смерти уже очень давно занимают учёных, и теперь эксперты смогли воссоздать новую версию легендарного инструмента с помощью 3D-принтера, записав его звук на камеру. Свисток был создан на основе оригинала в форме черепа, найденного вместе со скелетом в Мексике в конце 1990-х годов.

( Читать дальше... 

@темы: индейцы, история музыки

---

@темы: история музыки

---

Впервые оперетта была показана 9 апреля 1866 года на сцене петербургского Михайловского театра в исполнении французской труппы. Заглавную роль играла бенефициантка Огюстина Девериа. В её трактовке Елена предстала зрелой кокоткой, прельстившейся молодым пастухом. Откровенный эротизм игры Девериа пришелся по вкусу гвардейским офицерам из партера. «Когда в будуар прекрасной Елены пришел Парис, когда они стали объясняться в любви, когда m-elle Девериа... порывистым и плавным движением сбросила верхнюю одежду и обнажила плечи и руки свои во всей красоте, когда ее уста полураскрылись и угловые мускулы губ сладострастно осунулись, когда взор залился негой, когда талия сама собой начала покорно подаваться вперед и все тело замерло и задрожало в объятиях Париса, тогда... тогда, как я слышал, многие юные питомцы Беллоны не выдержали и, выбежав из театра, бросились на лихачей-извозчиков и в восторге умчались куда-то вдаль, преследуемые обаятельными видениями... Я прославлю m-elle Девериа, несмотря на то, что она выражает одно чувство и даже не чувство, а ощущение», — так писал автор рецензии в «Петербургских ведомостях» (1866, № 102). 
больше здесь sergeytsvetkov.livejournal.com/2329486.html

@темы: история музыки

---

Есть мнение, что английское выражение «на одном крыле и силе молитвы» (“on a wing and a prayer&rdquo – а с ним и песня, воспевшая это выражение - родилось 26 февраля 1943 года, когда летающая крепость B-17 с дважды издевательским названием «Южное Гостеприимство» (дважды – потому что это еще и имя популярной марки фруктового бурбона повышенной сладости и липкости) возвращалась с рейда на Вильгельмсха́фен, базу ВМС Рейха. Бомбардировщик был атакован, потерял двигатель, выпал из строя, состояние хвоста описывалось как «заметное его отсутствие», нос наличествовал, но тоже умеренно, штурман был контужен и минут двадцать не мог прокладывать курс. В общем, уже над Северным морем пилот, Хью Эшкрофт, откомментировал ситуацию так: «Кто желает, пожалуйста, молитесь.»* Неизвестно, что подействовало – молитва, мастерство пилота, тот факт, что штурман очнулся, или общая исключительная живучесть B-17, но самолет дотянул до аэродрома, сел – и тут выяснилось, что хотя в «Гостеприимстве» дырок осталось больше, чем самолета, команда и правда оказалась практически цела. Пресса единодушно заключила «домолились», отсюда недалеко до «на силе молитвы»…
Однако, самое раннее зафиксированное упоминание формулировки – это вовсе не 1943, а 1942 год. А место - не воздушное поле боя, а Голливуд. Фильм «Летучие тигры» был посвящен американским летчикам-добровольцам, участвовавшим в китайско-японской войне (1937-45) на стороне Китая. К реальности, впрочем, не имел ни малейшего отношения, что поразительно, поскольку на момент съемок авиагруппа еще существовала и воевала – и кинематографических историй на ее счету хватило бы на несколько блокбастеров. Но именно в этом фильме портье отеля сообщал герою Джона Уэйна, что транспорт с пополнением все-таки прибудет, в следующих выражениях: «Да сэр, он был атакован и обстрелян японскими самолетами. Идет сюда на одном крыле и силе молитвы.» ( Yes sir, it was attacked and fired on by Japanese aircraft. She's coming in on one wing and a prayer.) 

Фильм «Летучие тигры», чья некоторая сюжетная слабость искупалась изобилием увлекательных воздушных боев, стал чрезвычайно популярен – особенно среди летчиков. И зимой 1943 пилот Кендрик «Сонни» Брэгг Джуниор написал композитору Джимми Макхью о случае, когда 1 февраля их бомбардировщик (тоже B-17) распотрошило так, что они его в буквальном смысле увязывали в полете парашютными стропами, и закончил - «долетели на одном двигателе и силе молитвы» («we came home on an engine and a prayer»**) – с явной отсылкой к первоисточнику. Фраза так понравилась Макхью, что он позвал своего напарника Харольда Андерсона – и они написали песню. В общем, жизнь позаимствовала слова у кино.

С цензурой песня столкнулась немедленно по создании – в воюющей Англии она была снята с эфира, потому что такие серьезные вещи как «сила молитвы» и «упование на Господа» («and our trust in the Lord» были для британской цензуры совершенно несовместимы с фокстротом как таковым***. То есть, то самое выражение, которое песня сделала крылатым – фактически послужило причиной ее запрета.

А потом популярную песню на актуальный военный сюжет перевели на русский – и в процессе она сильно изменилась… Например, на месте «молитвы» обнаружилось «честное слово», а «упование на Господа» просто исчезло - строчки «With our full crew aboard And our trust in the Lord» превратились во «Вся команда цела, и машина пришла».

То есть, переводчики-то – Самуил Болотин и Татьяна Сикорская (урожденная Шишкова, по материнской линии – Хованская, прототип Ольги Вячеславовны Зотовой из толстовской «Гадюки» – в силу отличного образования и личных пристрастий не испытывали ни малейших сложностей с использованием религиозно окрашенной лексики. (Более того, если верить воспоминаниям Родиона Щедрина о Московском хоровом училище образца 1944 года под руководством А.В. Свешникова, личный вклад этой пары в сохранение религиозного музыкального репертуара был огромен: «Причем, Свешников был такой хитрый регент. Мы пели ведь религиозную музыку, но на какие-то абстрактные слова, знаете? Он призывал таких двух стихотворцев, я помню даже фамилии, Болотин и Сикорская, которые на религиозную музыку сочиняли слова. "Как красен день, пришла весна, солнце ярко светит. Поют птицы..." но музыка-то была - Чайковского "Литургия", знаете, "Всенощная" Рахманинова, "Мотеты" [в оригинале интервью почему-то "Матеты"] Баха.»****)

Проблемы случились у советской цензуры. Причем ровно с той же самой строчкой, что и у цензуры английской… – но уже не из-за общего уважения чиновников к имени Господнему, а из-за несовместимости этого самого имени с даже с военной генеральной линией (фокстрот в тот момент с ней был вполне совместим).

Но вот запрещать им, в отличие от англичан, ничего было не нужно. Во-первых, большая часть аудитории, по понятным причинам, с американской музыкальной культурой сталкивалась избирательно, а потому даже под револьвером не опознала бы в «Coming’ in on a Wing and a Prayer» вариацию на спиричуэлс. Особенно, если еще чуточку подкрутить ритм, чему традиционная система стихосложения весьма в помощь. А во-вторых, в отсутствие этой очень громкой музыкальной отсылки, переводчикам пришлось только а) убрать прямое упоминание «Господа» и б) заменить базовую идиому – в процессе непреднамеренно обогатив русский язык новой.

Так что «на честном слове и на одном крыле» -- как и, например, салат «оливье» -- продукт традиционной замены принципиально недоступных базовых ингредиентов тем, чем голь на выдумки хитра. Причем оригинал обратно уже не восстанавливается. Поздно – долетел и приземлился.

* https://www.newspapers.com/clip/9193102/a-wing-and-a-prayer-newsclip-may-4/
** См. например армейский еженедельник «Янк» за 18 августа 1944 года, с 23. http://www.indianamilitary.org/YANK/1944-08-18%20Yank%20Magazine.pdf
*** https://hal-normandie-univ.archives-ouvertes.fr/hal-02427029/document
**** https://www.svoboda.org/a/24198030.html el-d.livejournal.com/273445.html

@темы: история музыки, Вавилон-18, 20 век: Россия и вокруг нее

---

Знакомая к фотографиям снегирей подкинула стихотворение Державина (я его не знал, я вообще-то Державина не очень...):

Что ты заводишь песню военну,
Флейте подобно, милый снигирь?

Дело в чем: в семнадцатом-восемнадцатом веках сигналы в войсках подавались в том числе флейтой. Я когда плотно занимался семнадцатым веком, как раз осваивал флейту и прикидывал, как это должно было выглядеть. Деревянная флейта - она ведь не очень звонкая (не такая, как современные металлические), и слышно ее, на самом деле, не так уж далеко. Это тебе не барабан и не труба. Но, видимо, для армейских нужд хватало. А зато в каждом подразделении, кроме барабанщика, был еще и свой флейтист, тоже польза. Поэтому у человека восемнадцатого века монотонные звуки флейты однозначно ассоциируются с армией, с войском, выступающим в поход, вот как у современного человека - барабанный бой. И позывка снегиря, вот эта вот глуховатая монотонная флейта, поэту приводит на ум те же ассоциации. Которых у нас сейчас возникнуть просто не может. Так что мы эту связь можем проследить только через "тень Державина", встающую рядом со снегирем.

А, еще и в девятнадцатом веке было, вот же. Ну, у мальчика флейта маленькая, соответственно, не очень звонкая, зато пронзительная.

@темы: картины, птички, история музыки

---

В вышедшей недавно книге Софьи Куприяновой "Убаюкивание как культурная практика, или О волчке на краю" (СПб.: Пропповский центр, 2022) сообщается, что "среди колыбельных, пользующихся особой популярностью у современных родителей, оказалась "Песня о Щорсе". Это подтверждают и данные опроса студентов одного из московских вузов, проведенного И. Н. Райковой".

Полностью согласен на основании включенного наблюдения, хотя и полуторадесятилетней давности. Если Таисию Дмитриевну надо было укачивать на ходу, то лучше чем "Шёл отряд по берегу" ничего не было. Ежели же надо было ещё и самому не заснуть в ходе процесса, то отлично работала "Броня крепка и танки наши быстры" maoist.livejournal.com/543256.html

@темы: история музыки, детский вопрос

---

Генерал Джон Мур и жертвы борьбы роковой

@темы: англомания, история музыки, 20 век: Россия и вокруг нее

---

почитать, что это,  здесь picturehistory.livejournal.com/7971041.html

@темы: история музыки

---

в этой записи использованы песни, которые могли звучать в США на рождество 1865. Исполнение, конечно, современное, но где возьмешь записи позапрошлого века? Отрывок из романа Держи на Запад!

 

 

 

Все-таки праздники – это здорово! Я, если честно, про рождество с ребятами боялся даже заговаривать: хватит, упомянул уже в ноябре про День благодарения. Ребята очень удивились, узнав, что это их американский старинный праздник. Ну да, праздники урожая много где справляют, или там за военную победу бога поблагодарить, но вот чтобы именно в последний четверг ноября – это вовсе не обязательно, любой день сойдет, а если за победу благодарение, так можно даже и не осенью. Норман, правда, припомнил, что покойный президент Линкольн подписал пару лет назад бумагу, чтобы вся страна в один день бога благодарила, но с этой войной все равно в один день праздновать не получилось бы. Так что насчет давней традиции – это, получается, мифы двадцатого века.

 

Но рождество, сказали ребята, – это же совсем другое дело! Это домашний праздник, и мы торопились домой, в Форт-Смит, хотя никто нас в том Форт-Смите не ждал. Ну разве что две совершенно незнакомые девушки, да еще, возможно, случаем приблудившийся Дуглас Маклауд. Так что мы спокойно могли праздновать рождество где получится, только вот этого нам не хотелось. Может быть, кому-то покажется жутко романтичным рождество в чистом поле около костра – но только мы за последние недели этой романтики досыта наелись и всею душою рвались под надежную крышу в домашнее тепло. 

 

Правда, на предпоследних милях нашей дороги домой нам начало казаться, что никак мы до Рождества в Форт-Смит не успеем. Холода нас не устрашили, хоть мы из-за здешнего климата слегка расслабились и забыли, что зимой бывают морозы: закутались во все, что у нас было, напоминая французов под Москвой, и продолжали путь, теша себя соображением, что в этих краях морозы долгими не бывают. Джейк вздумал было предаться воспоминаниям о зиме в северном Иллинойсе, но я затмил его россказнями о русских морозах, когда твердыми становятся водка и ртуть. Джейк в твердую водку сперва не поверил, обратился к Норману: «Ну ты посмотри, как он врет!...», однако Норман подтвердил: бывают такие морозы. И для того, чтобы их прочувствовать, даже не обязательно ехать в Россию.

 

А вот метель нас остановила. Плотная белая пелена загородила нам обзор, куда ехать – стало непонятно, а когда малость прояснилось, снега уже оказалось столько, что хрен поймешь, где дорога, где обочина. Заблудиться бы мы не заблудились – не в голой степи, все-таки, ориентиров много, но нечаянно свернуть с дороги на бездорожье – приятного мало. Вот тут мы от души поминали собственную экономию, из-за которой прокладывали  провод не вдоль дороги, а кое-где и напрямик: вспоминай теперь, где спрямили и почему. 

 

Однако восточная Оклахома – это вам не Заполярье, и снег, так обильно выпавший, бурно начал и таять, так что утром двадцать четвертого декабря стало совершенно очевидно, что мы успеем добраться до родимой Пото-авеню еще дотемна – и даже в том случае, если снег снова пойдет. А если парома по какой-то причине не будет – бросим фургон на берегу и вплавь доберемся: что нам та речка Пото! Нас мог остановить разве что торнадо, но торнадо сегодня вроде как отдыхали.

 

И Фокс, который обычно лошадок предпочитал беречь, в этот день гнал, как будто мы почту везли… ну, на самом деле, не как почту, на нашем фургоне почтовой скорости не выжмешь… но таки быстро гнал. И Норман сперва почти неслышно запел, поймав праздничный настрой, а потом Джейк и Фокс подключились - и мы помчались к Пото-авеню, горланя рождественские песни.

 

 

Над нашим домом курился дымок от печей, и показалось мне на какое-то мгновение, что нас там очень ждут. Паромщик-чокто Джон ЛеФлор, один из многочисленных кузенов миссис Макферсон, приветливо улыбнулся нам:

 

- Так и думали, что к рождеству вернетесь.

 

Джейк, пока переправлялись, малость порасспросил о новостях. Впрочем, на нашем конце Пото-авеню новостей особых и не было, разве что Джон получил от племени разрешение построить мост и уже начал подвозить стройматериалы. 

 

Ну и на улице тоже вовсю строились.

 

Джемми Макферсон заметно продвинулся в строительстве: недалек тот день, когда его семья переедет из крохотной времянки в комнаты над магазином. На втором этаже потолка еще нет, а на первом - вывеска уже висит: похоже, Джемми развернул торговлю. 

 

Рядом с нашим домом, напротив салуна Келли, тоже какая-то стройка. И дальше по улице, но от парома плохо видно.

 

- А что это там строят? 

 

- Салун, а там столовая, а там вроде бордель…

 

Кажется, словом «бордель» Джейка перемкнуло: как это Кейн смеет строить кому-то бордель, когда он еще не построил нам сарай! И хотя было вовсе не обязательно, что бордель строит именно Кейн, все же в этом определенно было оскорбление лично для Джейка, уж не знаю почему.

 

Мы завернули в наш двор под его ругань, а Норман спрыгнул с фургона еще на улице и пошел к парадной двери: не иначе, не терпелось познакомиться с новым персоналом. Это он зря, как оказалось, потому что наши девушки вышли нас встречать на заднее крыльцо, поближе к фургону, и с ними какая-то незнакомая немолодая дама, из-за юбок которой застенчиво выглядывал ребятенок лет пяти.

 

 

Джейк поперхнулся недобрым словом и поспешно извинился, увидев строгий взгляд мисс Мелори. Мисс Мелори, впрочем, смотрела не на него и даже не на меня. Под ее взглядом Фокс порозовел так, что заалели уши.

 

- Нед Льюис, - холодным учительским тоном, как будто второгодника к доске вызывала, вымолвила она. – Что это вы тут делаете?

 

- Работает он у нас, мэм, - ответил Джейк. – Нареканий вроде нет. У вас есть на него жалобы?

 

Фокс между тем внимательно разглядывал крохотную миссис Уильямс. Очень внимательно. Как будто глазам своим не верил.

 

- Вы знаете, что в войну Нед Льюис был… - начала мисс Мелори, но Джейк кивнул:

 

- … бушвакером. Да, знаем. 

 

Я, поздоровавшись с дамами, осторожно просочился в дверь, чтобы вернуть Нормана. Что-то мне не нравилось, как мисс Мелори смотрит на Фокса. Однако в операционном зале вместо Нормана обнаружился незнакомый индеец в добротных синих армейских штанах, шерстяной клетчатой рубахе и с волосами, заплетенными в длиннющую толстую косу – любая девушка позавидует. Я попробовал было с ним поговорить, чтобы расширить свой запас слов, но он оказался не чокто. Появился Дуглас, за его спиной замаячил Норман, заорал со двора Джейк и пришлось возвращаться к нашим мулам, я только знак сделал Норману: «Выйди, мол», но он, похоже, и сам собирался выходить.

 

За время моего отсутствия мисс Мелори Фокса не убила, и мы с ним занялись делом.

 

- Ты знаешь эту леди? – спросил я тихо, поглядывая в ту сторону, где Норман знакомился с дамами.

 

Фокс кивнул.

 

- Мы ее похищали, - сообщил он.

 

- Зачем???

 

- Телеграфисты много секретов знают, - объяснил он. – Вот думали: увезем и порасспросим как следует. Она тогда к востоку от Литл-Рока работала…

 

- И что?

 

- А ничего, - признался Фокс. – Не ее надо было воровать, а парня из Льюисбурга. Парня ж можно избить, если он слов не понимает, а леди разве стукнуть можно? Да еще следить, чтобы Дан с дружками снасильничать не вздумали… Не, морока. Прям камень с плеч упал, когда ее янки обратно отбили.

 

- А миссис Уильямс ты откуда знаешь?

 

Фокс призадумался, а потом сказал решительно:

 

- Показалось. Просто похожа.

 

Что там толковал Норман мисс Мелори, я не знаю, но когда мы вернулись в дом, леди начала держаться с Фоксом помягче, а потом я и вовсе выкинул сложные отношения в нашем коллективе из головы, потому что надо было к празднику готовиться. Будь мы по-прежнему в доме вчетвером (ну еще и Дуглас со своим приятелем Бивером), так наверняка все было бы по-простому: много жратвы и выпивки. И все. Но тут наша контора была вроде как центром праздника на нашем краю Пото-авеню, а потому следовало соответствовать: соорудили в операционном зале длинный стол, Джемми с Джейком наспех сколотили лавки, потому сидеть было не на чем. Елку не ставили, потому что это немецкий обычай, а немцев на нашей улице пока не завелось. Правда, богатые господа начали заимствовать у немцев эту моду, но богатых господ на нашей улице тоже вроде не водилось. К тому же миссис де Туар вспомнила несколько кошмарных случаев, когда от свечек на елках загорались юбки на женщинах – в общем, мы по давнему обычаю обошлись венками из вечнозеленых веток, хотя, на мой взгляд, в этом было нечто траурное.

 

 

Дел до рождества надо было переделать еще много, занятий всем хватило. Дуглас с Фоксом доделывали межкомнатные перегородки, мы с Бивером устанавливали печи, кровати, наводили хоть самый приблизительный порядок. Норман засел было читать, что там начальство за эти недели прислало, потом плюнул, прошелся по улице посмотреть новостройки и, если получится, познакомиться с новыми соседями, и вернулся с известием, что около будущей столовой есть уже вполне настоящая цирюльня-баня-прачечная, и он договорился, что воды нагреют на нас на всех. Он велел Джейку собрать наше грязное бельишко и отнести прачке, пусть простирнет и подсушит что успеет, чтобы нам рождество встречать в чистом. После чего Норман дезертировал с трудового фронта, заявив, что ему уже надоело мыться из чайника, и он страстно мечтает принять ванну – и мечта его через несколько минут исполнится!

 

Когда подошел мой черед мыться, я обнаружил, что здешняя баня – это три дощатые кабинки за цирюльней, куда за десять центов принесут ведро горячей воды, и комнатка классом выше, где за доллар можно было полежать в настоящей ванне. И да, горячая ванна – это настоящее блаженство, а чистое и свежеотуюженное белье – это настоящий праздничный подарок. 

 

Мы пригласили цирюльника Тима Брауна и его жену-прачку Мегги присоединиться к нам для празднования, но они предпочли отказаться, и в чем-то я их понимаю: вряд ли мулатам так уж уютно было бы отмечать рождество в компании белых и индейцев.

 

 

Ближе к ночи хлопоты касались уже только праздничного стола. Между плитой миссис Макферсон и нашим операционным залом бегали женщины, нагруженные всякими вкусностями. Бросив салун на попечение племянников и старшего сына, эвакуировался к нам Боб Келли с младшим отпрыском. Чувствовал себя Келли из-за затяжного бронхита хреново, и стоять за стойкой все равно не мог. Племянники перетащили к нам большое кресло, усадили в него дядю и заботливо укутали одеялами, младший отпрыск принес саквояж, в котором позвякивали бутылки с «микстурой от кашля». По предварительной оценке, «микстуры» должно было всем хватить, а если и не хватит – так салун вон через улицу наискосок. Но виски и прочих горячительных напитков на столе не будет ни капли: как можно, мы ж на Индейской территории!

 

Миссис де Туар переживала, что не может сегодня вечером отправиться в церковь, как это положено у католиков. 

 

 

У некоторых протестантов, может быть, это тоже было положено, но никто особо не переживал: если живешь в городе, то можно и в потемках по церквям ходить, хотя по нынешним лихим послевоенным временам лучше не стоит, мало ли у какого дурного человека возникнет мысль сделать себе рождественский подарочек, ограбив беспечного прохожего. А уж за городом точно лучше сидеть по домам, не то выезд в церковь придется превращать в целую военную кампанию. Так что на всякие богослужения решили отправляться завтра днем. Тут у нас разные религии водились, оказалось: Дуглас и Келли тоже были католиками, мисс Мелори и Норман принадлежали к епископальной церкви, Фокс – евангельский христианин, миссис Уильямс была из методистов, Бивера крестили у моравских братьев, миссис Макферсон – у баптистов, а Джемми относил себя к пресвитерианской церкви. И, кстати сказать, не все протестанты признавали рождество: пресвитериане, например, рождество за праздник не считали, но Джемми Макферсон был не настолько благочестив, чтобы отказаться от лишнего повода попировать. То есть, к моему изумлению, и праздник рождества оказался в Штатах традицией не такой давней и всеобщей, как она кажется из 21 века.

 

До меня начали доматываться, как празднуют рождество русские. О том, что я атеист, я уже давно привык помалкивать, куда проще сказать, что у нас отдельная церковь, русская.

 

- У нас рождество не сегодня ночью, а седьмого января, - прежде всего сказал я.

 

- Это с чего вдруг? – удивился Джейк.

 

- По старому стилю, - объяснил я.

 

Джейк по-прежнему не понял.

 

- Это в шестнадцатом веке обнаружили, что календарь не очень точный – ну и поправили. В Европе поправили, у нас тоже, а вот в России – нет, - пояснил Дуглас.

 

Норман между тем впал в задумчивость.

 

- Разве седьмого? – пробормотал он. – Юлианский новый год вроде на наше тринадцатое января сдвинут…

 

- Ага, с тринадцатого на четырнадцатое, - подтвердил я.

 

Норман вообще завис.

 

- Дэну лучше знать, - мягко сказал Дуглас, и Норман пришел в себя:

 

- Да, пожалуй, - согласился он, выбросив проблему из головы.

 

Наконец все угощение выставили на стол, сели вокруг и ожидающе уставились на Нормана. Мэром наш поселок Риверсайд пока не обзавелся, а в отсутствие мэра Норман получался самым большим начальником, поэтому на него и возложили задачу компенсировать непосещение ночного богослужения; всунули в руки евангелие и заставили читать:

 

«…Когда же Иисус родился в Вифлееме Иудейском во дни царя Ирода, пришли в Иерусалим волхвы с востока и говорят: где родившийся Царь Иудейский? ибо мы видели звезду Его на востоке и пришли поклониться Ему…»

 

И мы внимательно слушали, а на столе нас ожидали немудреные местные разносолы: индейка, окорок, оленина, картошка, пироги, соленья. «Микстура от кашля» тоже была уже приготовлена, а для тех, кто не хотел крепкого – «чай», для совсем же непьющих был заготовлен компот из персиков. 

 

Когда Норман закончил главу, все неловко переглянулись – вроде как маловато оказалось торжественности, глава короткая, надо бы еще. Но рождественские службы у всех разные ведь, что бы такое придумать…

 

- «Чу, ангелы-герольды поют…» все знают? – спросил Норман. Этот рождественский гимн был старинный, и знали его все, даже я, потому что это была одна из тех песен, что пелись нами на пути к Форт-Смиту. 

 

 

Мы спели и сели за стол. 

 

Все оживленно заговорили, как будто до того никакой возможности говорить не было. 

 

Вот так и дальше пошло: выпьем-закусим-выпьем-споем… ну, теперь уже никто внимания не обращал, знают ли все песню, не знают. Кто знал, те подхватывали, кто не знал, продолжал закусывать. Сначала пели исключительно благочестиво-рождественское. Тут к изумлению моему выяснилось, что песня «Звенят колокольчики», которая в 21 веке ну прямо-таки неразрывно связана с рождеством, на самом деле рождественской песней не является. 

 

 

Более того, миссис де Туар даже настаивала, чтобы ее не пели в присутствии детей, потому что эта песня хоть и не была непристойной, все же была слишком фривольной. «Вот дети уйдут спать, тогда и пойте», - сказала миссис де Туар. Да пожалуйста, согласились все, потому что подходящих песен и кроме «Колокольчиков» пока хватало. Даже на индейском языке нашелся рождественский гимн – Дуглас с Бивером спели, как пели у них в школьном хоре: сначала куплет на гуронском, потом куплет по-французски, а потом снова на гуронском, и снова по-французски:

 

Ehstehn yayau deh tsaun we yisus ahattonnia

 

O na wateh wado:kwi nonnwa 'ndasqua entai

 

ehnau sherskwa trivota nonnwa 'ndi yaun rashata

 

Iesus Ahattonnia, Ahattonnia, Iesus Ahattonnia.

 

 

 

Ayoki onki hm-ashe eran yayeh raunnaun

 

yauntaun kanntatya hm-deh 'ndyaun sehnsatoa ronnyaun

 

Waria hnawakweh tond Yosehf sataunn haronnyaun

 

Iesus Ahattonnia, Ahattonnia, Iesus Ahattonnia.

 

 

Крепитесь вы, люди, Иисус родился!

 

И вот убежал дух, поработивший нас,

 

не слушайте его, ведь он смущает наши умы!

 

Иисус родился, родился, Иисус родился!

 

 

 

Духи, несущие нам послание, небесный народ,

 

идут сказать: будьте на вершине жизни!

 

Мария родила, так возрадуйтесь!

 

Иисус родился, родился, Иисус родился!..

 

 

 

И с такими умиленными мордами эти рослые парни выпевали свое «аттонья», что в моем затуманенном «микстурой» мозгу зародилась мысль научить их петь «В лесу родилась елочка»: наверняка у них получится истинно-детсадовская серьезность исполнения этой песенки, которой мы лишаемся, переступив школьный порог.

 

- А вы что, в одной школе учились? – спросил я, когда они, допев, потянулись к стаканам.

 

-Угу, - кивнул Дуглас.

 

- У нас в Ноламоме школа старинная, миссионерская, еще с колониальных времен, - объяснил Бивер. – Всех учат: и белых, и красных, и черных. Лучшая школа на пять округов вокруг. А может, и на шесть.

 

Дуглас кивнул:

 

- Не во всяком восточном колледже такое образование дают, как в нашей сельской школе. 

 

- Так ты что – миссионер? – спросил я.

 

- Да нет, какой из меня миссионер… - Дуглас отхлебнул «микстуры» и присоединился к распевающим очередной гимн, а Бивер, который пробавлялся компотиком, но веселел на глазах, начал учить окружающих его детишек орать боевой индейский клич. Сначала они орали его шепотом, а потом взрослые погнали разошедшуюся малышню из-за стола, и боевые кличи зазвучали во всю глотку – то со второго этажа, а то с улицы. В детских шевелюрах стали появляться перья, и я сначала никак не мог понять, откуда они их берут, а потом догадался, что они добрались до запаса гусиных перьев в нашем канцелярском шкафчике. Потом в дело пошла боевая раскраска – сначала просто из сажи, а потом Дуглас со смешком сбегал за своим запасом косметики и детские лица украсили полосы кармина, белил и берлинской лазури. Бивер, воровато оглядываясь, сооружал Шейну Келли «ирокез», фиксируя его персиковым джемом, выдавленным из пирожка. Как этих вождей краснокожих будут завтра отмывать – не представляю. 

 

 

Праздник продолжался, и никому уже не было никакого дела, к какой конфессии кто принадлежит, жалели только, что танцев не устроить: и музыки нет, и дам маловато. Джейк предложил Фоксу побыть за даму, ему, мол, не привыкать, на прошлое рождество, как никак, бойкой юной мисс был, до сих пор иной раз майор Хоуз поминает. Фокс предложение проигнорировал, но долго обижаться не стал, потому что был увлечен тихим разговором с миссис Уильямс.

 

Мало помалу сонных детишек собрали и отправили по постелям. Миссис Макферсон увела своих домой, а заснувшего младшего Келли оттащили на ящик, где спал уже внучатый племянник миссис де Туар. Теперь мы могли петь «Колокольчики» и другие песни, где зимние забавы описывались несколько вольно. Мне, впрочем, было все равно, потому что слов я все равно не знал. 

 

Последнее, что я помню – это Джейк в обнимку с Фоксом и Джемми поют «О, Сюзанна!». Дамы давно нас покинули, в своем кресле, откинувшись назад, спит Келли, Бивер спит, положив голову на стол, и его распушенные волосы черным водопадом спускаются до пола, а Дуглас сидит, прислонившись спиной к стене, курит сигару и только по слегка стеклянному его взгляду можно догадаться, что он в стельку пьян.

 

Хотя нет, это предпоследнее. А последнее – это я волевым усилием увел себя на второй этаж, чуть не рухнул на спящего Нормана, но все-таки благополучно добрался до своей койки, замотался в стылые одеяла и отрубился.

 

Так мы встретили рождество.

 

@темы: история музыки, мое и наше, 19 век, СшА

---

Мелодия «Серенького козлика» – явно танец, считается на «раз-два-три, раз-два-три», очень похоже на вальс, только какой-то «прыгающий». Может быть, народный, старинный? Отличное предположение – это действительно старинный народный танец с трёхдольным размером, только не австрийский вальс, а польская мазурка!

В 1864 году итальянский композитор Цезарь Пуни поставил в Петербурге балет «Конёк-Горбунок, или Царь-Девица». В последнем акте балета танцоры исполняли дивертисмент – танцы двадцати двух народностей, населявших Российскую Империю. Польша в те годы входила в состав России, так что польский танец в этом дивертисменте есть. Это именно мазурка, и, услышав её мелодию, вы от удивления подпрыгнете – потому что это... тот самый «Серенький козлик», только в исполнении большого симфонического оркестра!

Сейчас для нас с вами мелодия «козлика» не имеет никакой национальной окраски – но русского человека середины XIX века она мгновенно переносила в Польшу (в точности как сейчас лезгинка моментально и безошибочно отправляет нас в сторону Кавказских гор).

Теперь текст.

Впервые в русской литературе текст этой песенки встречается в пьесе И.С. Тургенева «Месяц в деревне» (1850 год). Её поёт доктор Шпигельский (заметим, польская фамилия!) Лизавете Богдановне

дальше здесь picturehistory.livejournal.com/7949779.html

@темы: история музыки

---

Млекопитающие с самым широким вокальным диапазоном – это, как ни странно, летучие мыши. Сотрудники из Университета Южной Дании пишут в PLoS Biology, что голос летучих мышей покрывает семь октав, в то время как у остальных зверей его хватает на три–четыре октавы. (У обычных людей голосовой диапазон распространяется примерно на три октавы, хотя у некоторых певцов на четыре–пять.)
https://alev-biz.livejournal.com/5440264.html

@темы: звери, история музыки

---

" Однажды симфонический оркестр, которым руководил Артуро Тосканини, возвращался после гастролей в Южной Америке в Нью-Йорк на корабле. Чтобы скоротать время, музыканты пригласили маэстро послушать коротковолновую радиопередачу из Лондона. Радио включили в середине трансляции "Героической симфонии" Бетховена. По мере того как Тосканини слушал, его лицо всё более и более омрачалось.

— Что за негодяй берёт такие темпы! — возмущался он. — Это просто невозможно! Что он себе позволяет!

К концу исполнения Тосканини, охваченный яростью, был готов выбросить радиоприёмник в окно. Но тут раздался невозмутимый голос английского диктора:

"Вы прослушали запись оркестра Би-Би-Си под управлением Артуро Тосканини"!"

И объяснение в комментах:

pavel_ladikov:

эффект допплера, надо было плыть медленнее, фигли... 8)

А если серьезно, то это даже не анекдот. Радиостанции имели привычку злоупотреблять коррекцией скорости воспроизведения магнитофонов. Я как бывший звукорежиссер, могу утверждать, что концертные музыкальные темпы неприемлемы в радиотрансляциях — они начинают усыплять и слушатель переключается на другую волну. mithrilian.livejournal.com/2968265.html

@темы: история музыки

---

«Кошачья дуэтная опера» 1800-х годов

@темы: звери, история музыки

---

By Mikiphone portable pocket gramophone, 1924

Made in Switzerland. milij-rizhik.livejournal.com/1961244.html

@темы: история музыки

---

«Я милого узнаю по походке…
Он носит, носит брюки галифе.
А шляпу он носит на панаму,
Ботиночки он носит «нариман». (С)

Эту песню я знаю с раннего детства, ее часто пели на гулянках мои молодые родители и их друзья.
Мне тогда еще ребенку все не давали покоя непонятные такие слова: «ботиночки нариман», я все пыталась их себе представить. Как дочь военного, я хорошо знала, что такое брюки галифе, знала что их носят обязательно с сапогами. Представить себе милого в галифе и ботиночках у меня не получалось.) 
дальше здесь picturehistory.livejournal.com/7115412.html

@темы: история музыки, 20 век: Россия и вокруг нее, история обуви

---

Надо отметить, что определенные традиции казались бессмертными. 

borianm.livejournal.com/1361916.html

@темы: история музыки, история оружия