ГЛАВА 2
Мой друг Холмс
читать дальшеЯ неоднократно описывал Шерлока Холмса и все же должен признаться, что до сих пор не был точен в своих описаниях. Эта недобросовестность имела достаточно серьезные основания. Прежде всего надо учитывать, что впечатление, которое я создавал в глазах публики, всегда имело для нас обоих большое значение; не в меньшей степени, чем на его невероятных способностях, авторитет Холмса основан и на моих рассказах, где я выставлял его, если вы можете вспомнить, только в самом выгодном свете; бывало, конечно, что я показывал его в ситуациях, когда его ум оказывался бессильным перед обстоятельствами, однако и в этих случаях он представал перед читателем во всем своем великолепии.
В этих записках, которые вряд ли когда увидят свет, я могу быть откровенным; здесь я могу высказать то, что не хотел делать достоянием общественности из личных соображений и, одновременно, попробовать несколько исправить то впечатление о себе и о нем, которое создал в глазах публики из-за соображений рекламного характера: не надо забывать, что были моменты, когда наше с Холмсом благосостояние зависело от того, какие клиенты заходили в нашу скромную квартиру на Бейкер-стрит: некоторое время, особенно на первых порах, мои побочные доходы были весьма невелики и почти полностью уходили на расширение дела. Впрочем, Холмс имел уже сложившуюся профессиональную репутацию задолго до того, как я начал издавать свои рассказы, правда, эта репутация была у него лишь в узких кругах.
Я неоднократно подчеркивал умение Шерлока Холмса делать выводы из мелких, иной раз незаметных фактов; это умение – буквально дар Божий, хотя он утверждал, что его можно достичь каждодневной тренировкой наблюдательности. Холмс гордился этой своей особенностью, и я порой подыгрывал ему, делая вид, что не понимаю, из каких фактов он делает свои блестящие выводы. Между тем, пожив с ним некоторое время, я научился – нет, не делать умозаключения относительно мелочей, но замечать, после подведения итога, те детали, на основе которых он сделал такие выводы. Увы, к моему стыду, я так и не научился делать подобные умозаключения самостоятельно; без острого взгляда Холмса очевидные, по его мнению, вещи часто ускользали от меня.
Безусловно, методы Шерлока Холмса заслуживают самого пристального внимания и требуют куда больших трудов, чтобы описать их, чем это делаю я. Иногда он кокетничал своим дедуктивным методом, утверждая, что им может овладеть любой, обладающий мало-мальской наблюдательностью и склонным к теоретическим размышлениям умом; однако в иные дни он признавал, что для этого следует иметь своеобразный талант. Я, что уж тут говорить, подобным талантом не обладал; наоборот, тесно пообщавшись с моим другом, я привык как-то принижать свои способности, подыгрывая ему, когда в процессе расследования ему требовалось поразмышлять вслух. Я прекрасно понимаю эту его привычку: и сам, бывало, иной раз размышлял, работая над очередным рассказом, обращаясь к моей милой Мэри. Постепенно я так научился подыгрывать Холмсу, чтобы его не сбивала с мыслей моя явная недогадливость, и в то же время оставалась возможность покрасоваться передо мной блестящими логическими выводами.
Мне приходилось учитывать его потрясающую наблюдательность и быть тщательным в мелочах; постоянное присутствие рядом пары столь острых глаз являлось для меня огромной дисциплинирующей силой и поводом для каждодневной тренировки в умении заметать следы. Холмс чуть ли не с первых дней знакомства начал демонстрировать мне свои практические знания геологии, когда после прогулок по Лондону мог без труда указать по пятнам грязи на башмаках и брюках, в каких районах города я побывал. Естественно, что мне пришлось иметь это в виду и в дальнейшем не говорить, что я весь день гулял по Гайд-парку, если мои брюки прямо-таки кричали о том, что я только что с вокзала Ватерлоо.
Другим предметом его гордости – и, на мой взгляд, несколько преувеличенной – было умение перевоплощаться с помощью грима и костюмов в каких-то подозрительных типов. Иной раз это получалось у него хорошо, отрицать не стану; однако же уверенность, что со своим более чем шестифутовым ростом он может переодеваться в кого угодно, казалась мне немного смешной. Как сейчас помню день, когда он вырядился старухой. Бывают, разумеется, старухи гренадерского роста, но знали бы вы, как они выделяются в уличной толпе, пусть даже и в Лондоне, где ко всяким зрелищам привыкли! Что же до способности превращаться в кэбменов или вокзальных носильщиков, тут я не могу не отметить его успехов: он часто оставался для меня неузнаваемым – но до той минуты, пока не открывал рот; после нашего многолетнего соседства ему достаточно было кашлянуть в битком набитой комнате, чтобы я знал, что мой друг здесь.
Признаться, я и сам иной раз не брезговал переодеваниями: это удобное искусство в нашем огромном городе: стоит надеть потертый костюм и потерять вид джентльмена, как на улицах тебя никто не замечает; самое приятное, что перестают надоедать всякие оборванцы, от которых в наше время нет прохода приличному человеку.
Однако и это имело свои дурные стороны: шатаясь по докам и портовым районам, Холмс всегда рисковал подцепить какую-нибудь опасную болезнь и, я полагаю, именно его изыскания, связанные с перевоплощениями, которые он проводил на самом дне общества, привели к тому, что милейшая миссис Хадсон, наша долготерпеливая хозяйка, заболела сыпным тифом. Я еще помню случай, когда Холмсу пришлось лечиться от чесотки, которую он подцепил, общаясь с какими-то подозрительными типами.
ГЛАВА 3
Верити Линдсей
Прошло несколько лет с тех пор, как я познакомился и стал жить в одном доме с Шерлоком Холмсом; все это время наши дела практически не пересекались; я могу лишь отметить, что для человека того сорта, каким полагал себя Холмс, его ненаблюдательность по отношении ко мне была поистине невероятной.
Его доходы росли по мере распространения его славы, и он, похоже, считал, что и мои доходы тоже увеличиваются пропорционально. Так, в принципе, оно и было, хотя объяснить, откуда у меня берутся деньги, я бы не смог. Однако меня никто не спрашивал, и я делал вид, что как-то ухитряюсь прожить на свою пенсию и выигрыши в бильярд. Должен признаться, что с 1883 года у меня появился еще один источник дохода – в тот год приняли мой первый рассказ, между прочим, имевший несколько скандальный резонанс, и с той поры я не то чтобы привык к чекам в своей скромной почте, но по крайней мере не впадал уже на несколько дней в очарованно-бестолковое состояние, когда обнаруживал столь приятное вложение. К слову сказать, первые мои рассказы совершенно не относились к Холмсу и его расследованиям, и первое из его приключений, которое я несколько претенциозно назвал "Этюдом в багровых тонах", издательство обещало опубликовать в 1887 году, о котором я хочу сейчас рассказать.
В этом году я вновь встретил мисс Верити Линдсей.
Произошло это так: я шел по Оксфорд-стрит, направляясь домой, и увидел, что в нескольких шагах от меня молодая дама, увлеченно разглядывавшая витрину магазина, уронила зонтик. О, если бы я не был таким джентльменом и прошел мимо, сделав вид, что не заметил этого! Впрочем, зная теперь Верити, могу уверить вас, что я бы все равно не минул ее сетей: уж если она чего-то страстно желала, то добивалась этого с упорством, достойным лучшего применения.
Я не успел опомниться, как меня поблагодарили за услугу, восторженно узнали, отвели в тихий уголок и закидали вопросами об общих знакомых. Что делать? Я был обречен. Я проводил Верити до дому, познакомился с ее квартирной хозяйкой и не успел опомниться, как после чая и кексов оказалось, что я просто обязан сопровождать Верити и ее подругу – довольно милую девушку, надо признать, но тихую, как мышка, – в театр. Чувство самосохранения настоятельно советовало бежать куда-нибудь на край земли, в Йоркшир или Корнуолл, но, к сожалению, Верити это предвосхитила.
О, Верити была шантажисткой, а меня, увы, было чем шантажировать. Я уже упоминал о неприятной истории в Эдинбурге – оказалось, Верити в курсе нее и даже владеет некоторыми доказательствами, которые я так опрометчиво оставил на месте преступления. Главной уликой были мои часы – вернее, часы моего отца. Верити показала мне их издали, но когда я попытался их отобрать, выкинула в окно, под которым стояла подруга – серая мышка. Мышка вскочила в поджидавший ее кэб и мигом исчезла. Итак, не имея другого выхода, я сдался на милость победителя.
Верити нужен был я. Я не подозревал у себя никаких романтических черт, однако же оказалось, что в глазах Верити обладаю их полным набором. Она страстно желала заполучить меня в мужья – и тогда, в Эдинбурге, и сейчас, случайно встретив меня в Лондоне, она не поверила глазам, так считала меня умершим, но все же проследила меня до самого дома, а потом подстроила случайную встречу. При этом ее не смущали мои уверения, что жить нам придется на какие-то жалкие двести фунтов в год – мою пенсию; она была весьма высокого мнения о моих способностях и пребывала в уверенности, что нищенствовать мы не будем.
Что ж, мы поженились. Холмс на нашей свадьбе не присутствовал, у него были какие-то дела на континенте, однако, не забыл поздравить нас телеграммой.
Как я и ожидал, семейная жизнь не принесла мне удовлетворения, однако же я не предполагал, что она окажется совсем нестерпимой.
Верити совершенно не умела управлять прислугой, служанка была настоящей неряхой, кухарка ничуть не лучше и вдобавок прикладывалась к бутылке с постыдной регулярностью, а готовить хоть мало-мальски пригодную пищу не умела: вся ее стряпня была удивительно безвкусной и жирной, и разве что в кофе я не находил кусков жареного бараньего сала. Верити, к слову сказать, обладала отменным аппетитом, хотя и оставалась стройной, несмотря на количество поглощаемой еды; при этом ее не очень беспокоило качество. Мне же после перенесенного в Индии брюшного тифа домашние обеды представлялись чистейшим ядом, поэтому я был вынужден постоянно питаться в клубе. Видит Бог, я бы там и ночевал…
Верити курила. У нее имелась маленькая трубочка – примерно на одну-две затяжки – и с очень длинным мундштуком; ее табак благоухал духами и французским вином, но никак не табаком, когда она курила, мне казалось, что я нахожусь в индийском храме. Поймите меня правильно, я не против того, чтобы женщина курила; когда я был еще студентом, я проходил практику у одного врача, жена которого после обеда оставалась с нами и, пока мы под портвейн выкуривали по трубке, сама курила сигару. Однако должен признаться, что у Верити манера курить была неимоверно раздражающей: она размахивала своей трубкой, чубук мотался перед моими глазами, и я порой всерьез жалел, что так и не обзавелся очками – впрочем, спасли бы мои глаза эти очки!
К тому же Верити занималась теософией, и вот этого я понять не мог. Женщина-теософ для меня нечто более противоестественное, чем черный свет или горячий лед. Слушать разглагольствования о высоких материях было поистине невыносимо. Я сам человек не без образования, и то, что излагала Верити, начитавшись сомнительных брошюрок, представлялось мне такой чушью, что постоянно хотелось начать возражать, впрочем, приходилось удерживаться: при малейшей попытке противоречить в столь важных для нее вопросах, Верити теряла самообладание и готова была чуть ли не плеваться. Увы, должен признать, моя жена далеко не всегда вела себя, как настоящая леди.
В довершение ко всему Верити клеветала на свою мать, намекая знакомым, что является дочерью русского Великого князя. Когда она начала требовать от меня, чтобы я называл ее изысканным именем Вера, моему терпению пришел конец.
По счастью, у нее имелась тетка, которую Верити обожала до такой степени, что стоило той чихнуть, как моя жена срывалась с места и ехала ее проведать. Я человек не мелочный, однако же, должен заметать, что любящая племянница, выходя замуж, не получила от тетки в подарок даже грошовой ложки. Я заподозрил было, что эта старая скряга обещала Верити щедрое наследство, однако после проведенного мою расследования выяснилось, что старая леди живет весьма скромно на небольшою ренту и никакими сокровищами не обладает. Я благословлял старушку и ее слабое здоровье: они стали причиной многих счастливых деньков, которые я встречал с такой радостью, как школьник каникулы; к примеру, после свадьбы жена подарила мне три недели свободы, которые я использовал самым лучшим образом: съездил в Лион, чтобы забрать оттуда заболевшего Холмса, изнурившего себя очередным расследованием, доставил его в Лондон, еде живого от нервного и физического истощения – уверен, что за два месяца он вряд ли более пяти раз как следует поел, а потом напросился в гости вместе с ним к полковнику Уэйтеру, моему бывшему афганскому пациенту, который снял дом в Суррее. Это была восхитительная неделя, и даже то, что Холмс и здесь нашел преступление по своему вкусу, не испортило эти дни.
ГЛАВА 4
Я совершаю убийство
Естественно предположить, что подобное положение вещай не могло меня устраивать, однако же Верити не оставляла мне иного выхода, кроме как терпеть и смиряться. В мечтах я лелеял жутчайшие способы казни, которым предавал Верити; можете поверить, многие из этих способов сделали бы честь фантазии любого из писак, сочиняющего бульварные романы, настолько они были изощренны и кровожадны. Однако что толку было предаваться мечтам? Верити прочно держала меня на крючке.
Так я промучился год, лишь изредка благословляя тетку, болезненность которой доставляла мне такую приятную и – увы! – такую быстротечную возможность снова пожить на Бейкер-стрит, ощущая себя холостяком, не обремененным ни женой, ни домом, ни практикой.
Кстати о практике. В одном из своих рассказов, относящихся к тому периоду моей жизни, я писал, что купил практику задешево, воспользовавшись тем, что преклонные года и слабое здоровье моего предшественника свели ее почти на нет; на самом же деле хитрый старикашка отнюдь не был слабоумным и не желал уступить ни единого шиллинга; в конце концов пришлось согласиться на его цену, поставив все-таки условием - плачу я ему одну сумму, а звучать везде будет другая, в несколько раз меньшая. Почтенный старикан и сам был женат, обладал многочисленной родней и понял меня с полуслова. Он хитро и, надо признать, довольно мерзко подмигивал мне, когда мы ударили по рукам, и сделка наконец была заключена. И, слава Богу, мне не пришлось объяснять ни Холмсу, ни Верити, откуда у меня деньги на то, чтобы сделать эту покупку.
Доходы с практики были невелики, Верити, как я уже упоминал, оказалась хозяйкой довольно бестолковой, денег постоянно не хватало, но я был тверд и не трогал поступлений со стороны – от полковника М. – даже когда Верити, размахивая своей трубкой, начинала укорять меня нашей нищетой. Оберегая глаза от мечущегося в воздухе чубука, я укрывался в кабинете и, если у меня не было в тот момент пациентов, просто писал рассказы. К моей литературной деятельности Верити относилась терпимо, потому что это начинало приносить вполне материальные плоды. К слову сказать, писать мне вообще-то хотелось о чем угодно, только не о Холмсе, тем более что и "Этюд в багровых тонах" прошел как-то незамеченным публикой, однако, когда я запирался в кабинете, прячась от летающего чубука и высокого, чтобы не сказать визгливого, голоса своей супруги, все замыслы неуловимо выскальзывали из головы и единственное, на что я был способен – это скучно и без всякой фантазии пересказывать то, чему был свидетелем, когда проживал на Бейкер-стрит с моим незаурядный другом. Даже странно, что эти рассказы стали пользоваться таким успехом у читающей публики.
Холмсу, надо заметить, эти мои рассказы не нравились так же как и мне, хотя и по другой причине. Оставаясь равнодушным к литературным достоинствам, он отмечал, что я вновь и вновь концентрирую внимание читателя на второстепенных мелочах, опуская в своем повествовании детали чрезвычайно важные.
Моей же супруге эти рассказы представлялись чем-то неправдоподобным, насквозь вымышленным, и она порой упрекала меня – мол, что я пишу скучные новеллы о среднем классе, вместо того чтобы выдумывать скандальные анекдоты об аристократах. Деньги, однако, которые высылали издатели, она проматывала в одно мгновение.
Возможно, именно очередной чек привел Верити в столь хорошее настроение, что однажды весной она испугала меня непривычной игривостью. Я успел вовремя вспомнить, что сегодня нашему супружеству исполнился ровно год. Я попросил ее минуточку подождать, вышел в кабинет и вернулся с припасенным на подобный случай подарком – колечком с рубином. Верити пришла в еще больший восторг и – то ли под влиянием чувств, то ли с заранее обдуманным намерением преподнесла мне сверточек, кокетливо перевязанный золотистой ленточкой.
Этим подарком она подписала себе смертный приговор.
В нарядной обертке под золотистой ленточкой были мои часы – те самые, которыми Верити держала меня на крючке.
Она была уверена, что теперь я никуда от нее не денусь.
Зато я теперь знал, что скоро освобожусь.
Когда речь идет об убийствах, совершаемых врачами, чаще всего вспоминают об отравлениях, а когда вспоминают об отравлениях, чаще все вспоминают о мышьяке. Мне пришлось тут же отставить мысль о мышьяке именно потому, что этот яд у всех на слуху и симптомы отравления способен распознать любой врач. К тому же Верити принимала в малых дозах мышьяк для лечения модных болезней – анемии и неврастении, и в случае ее внезапной смерти в первую очередь было бы заподозрено отравление мышьяком.
Однако я недаром грезил о смерти Верити целый год. Более того, в моем кабинете в шкафчике с медикаментами стояла небольшая бутылочка с белым порошком, снабженная этикеткой "Глистогонное. Применять строго по рецепту". Я мог быть уверен, что этот яд мало кому известен: в литературе я упоминаний о нем не встречал, досужих разговоров о нем тем более не слышал, да и сам-то узнал о нем, когда один мой пациент, борясь с глистами у своего сенбернара, несколько переусердствовал. Жаль сенбернара, красивая была собака, для ее хозяина так и осталось тайной, почему пес сначала облысел, а потом сдох; а я взял порошок на заметку и произвел несколько опытов над бездомными собаками. Эффект был поразительный! Все они, от болонок до догов, в зависимости от дозировки и веса в течение одной-двух недель умирали, потеряв при этом изрядную долю шерсти. При этом при вскрытии никаких патологических изменений в организме я не обнаруживал. Все эти эксперименты я производил в лаборатории той самой больницы, где познакомился с моим другом Холмсом.
На основе своих опытов я пришел к соответствующим выводам, но, порывшись в картотеке ядов Холмса, не обнаружил ни одного упоминания о подобных прецедентах в криминалистической практике.
А посему коварный план, вопреки моему желанию, к моменту возвращения часов созрел в моем мозгу полностью.
Теперь следовало подождать пробного момента; я выбрал день, когда Верити получила очередное послание от любимой тетушки с призывом о помощи, мигом собралась, и я уже было испугался, что она уедет не пообедав, но расписание поездов позволяло, а ее аппетит на том настаивал, и содержимое заветной бутылочки перекочевало в суп и баранье рагу. Потом Верити уехала, а я перебрался на Бейкер-стрит и стал ожидать вестей.
Первым пришло письмо, в котором Верити сообщала о простуде, которую, очевидно, подхватила в поезде, весна выдалась холодной, с резким ветром, в этом не было ничего удивительного. Я немедленно выслал ей письмо, в котором давал несколько медицинских советов и настаивал на том, чтобы Верити берегла себя от сквозняков. Следующее письмо было более оптимистичным: Верити сообщала, что простуда почти прошла и она скоро вернется домой. Она действительно скоро вернулась, но еще в дороге ей стало хуже, и домой она прибыла совершенно разбитой. Я немедленно вызвал врача-соседа, который нередко подменял меня, когда я переселялся к Холмсу, и мы вдвоем пришли к выводу, что недолеченная простуда перешла в воспаление легких.
Мы долго и усердно лечили пневмонию, однако, чем дальше, силы оставляли Верити, и не прошло и восемнадцати суток, как я стал вдовцом.
У моего коллеги не возникло и тени сомнений в том, что смерть Верити была совершенно естественной; в должный срок ее похоронили, и с чувством большого облегчения я начал расставаться с семейной жизнью. Прежде всего я рассчитал кухарку. Потом продал практику – ниже той цены, которую я уплатил старому доктору, но все же много выше той, которая была номинально объявлена. В конце концов я рассчитал служанку и вернулся на Бейкер-стрит в свою старую комнату.
Какое-то время – месяц или два я еще опасался, что Верити оставила где-нибудь – у адвоката или у своей подруги, Серой Мышки, – компрометиру¬ющие меня бумаги. Но время шло, все было тихо, и я осмелел до такой степени, что однажды показал часы Холмсу. Началось с того, что в тот день Холмс, демонстрируя умение наблюдать и логически мыслить, сделал вывод, что я сегодня заходил на почту на Уинмор-стрит посылать телеграмму. Поскольку на почту я заходил, чтобы послать телеграмму полковнику М., мне это замечание не очень понравилось, сразу показалось, что я сделал оплошность, чем-то выдал себя. Чувство опасности, похожее на холодок между лопатками, подстегнуло меня вынуть из кармана часы и притянуть Холмсу:
– У меня есть часы, они попали ко мне недавно. Будьте так добры, скажите, пожалуйста, каковы были привычки и характер их последнего хозяина?
Возможно, вы помните, каков был ответ Холмса, этот эпизод я описал в одной из своих историй о Холмсе. Надо заметить, что в повести я пощадил Холмса; на самом же деле его выводы были далеки от истины.
Он предположил, что ранее часы принадлежали моему отцу – в этом он не ошибся, а потом перешли к моему старшему брату – вот здесь логика ему изменила, так как моим старшим братом был я сам. Было неприятно услышать о самом себе такое:
– Ваш брат был человек очень беспорядочный, легкомысленный и неаккуратный. Он унаследовал приличное состояние, перед ним было будущее. Но он все промотал, жил в бедности, хотя порой ему и улыбалась фортуна. В конце концов он спился и умер...
Не надо было обладать талантами моего друга, чтобы заметить, как на меня подействовало подобное умозаключение. С присущей ему мягкой деликатностью Холмс извинился, добавив, что он ничего не знал о сущест¬вовании моего брата.
Его извинения позволили мне собраться с духом и подтвердить его выводы; если бы я ответил, что он попал пальцем в небо, Холмс из самолюбия стал бы доискиваться, в чем ошибка; вместе с тем я попросил его объяснить, на основе каких фактов он пришел к таким выводам.
— Если вы внимательно рассмотрите тыльную сторону часов...
Мы рассмотрели.
Я вынужден был признать, что все очень просто. И, разумеется, не стал говорить, что неаккуратностью отличалась Верити, у которой в сумочке разве что булыжники не водились. В ломбард часы относила тоже она, считая это вполне надежным местом, чтобы прятать их от меня, и не забывала их вовремя выкупать и перезакладывать. Что же касается царапин вокруг отверстия для ключа, то их оставила подружка Верити, Серая Мышка, в те времена, когда Верити доверяла ей хранение часов и, естественно, право заводить их вечерами. Серая Мышка вовсе не была алкоголичкой – она просто была ужасно близорукой и не носила ни очков, ни пенсне – у нее не тряслись руки – она просто толком не видела, куда должен попасть ключ.
Я, разумеется, не мог ему об этом сказать.
А он, по своему обыкновению хандрить в дни безделья, потянулся за несессером со шприцем и ампулами, однако же тут появилась наша хозяйка, неся на медном подносе визитную карточку.
И несколько минут спустя я впервые увидел Мэри.
ГЛАВА 5
Сокровища моей Мэри
Эта история начиналась обыкновенно: клиентка, которой понадобилось сопровождение на этот вечер – несколько таинственнее письмо и довольно странный рассказ об исчезновении отца.
Встреча с Тадеушем Шолто как будто бы все объяснила. Однако убийство его брата и пропажа сундука с сокровищами придали делу совсем иной оборот, события начали развертываться с ошеломляющей быстротой. Пожалуй, за последние годы у меня не было столь суматошных ночи и утра. Я помогал Холмсу, когда он исследовал путь, которым злоумышленник проник в дом, я отвозил домой мисс Морстен, я ездил за собакой, мы продолжали вместе с Холмсом расследование до самой реки и только где-то около девяти утра, совершенно разбитый и утомленный бурно проведенной ночью, вернулся вместе с Холмсом домой и смог позавтракать и – о блаженство! – принять ванну. Вскоре я заснул, убаюканный тихой дремотной мелодией, которую для меня сыграл на скрипке мой друг, и проснулся только к вечеру; меня не разбудил даже визит предводителя команды беспризорников и его разговор с Холмсом.
Я ничем не мог помочь моему другу; расследование на данном этапе притормозилось, оставалось только ждать. Поэтому я решил навестить пока мисс Морстен и заодно по просьбе Холмса отвез обратно собаку, которая сослужила нам такую большую службу.
Мэри уже ночью понравилась мне, но сейчас просто покорила сердце тем, что, ничуть не заботясь, будут ли найдены сокровища, беспокоилась о судьбе арестованного нашей доблестной полицией Тадеуша Шолто.
Корда я покинул мисс Морстен, уже сильно смеркалось. Я вышел на улицу и оглянулся, нет ли поблизости кэба. Неподалеку как раз стоял один экипаж. Подозвав его, я открыл дверцу и обнаружил, что кэб вовсе не пуст. Однако сидевший внутри человек проговорил знакомим голосом:
– Садитесь, доктор, садитесь.
Я узнал голос полковника М.
Я сел в экипаж, удивляясь столь необычной встрече.
– Прошлой ночью вы были в доме Бартоломью Шолто, – сказал полковник.
Я был неприятно поражен.
– Вы следили за мной?
– Нет, – досадливо ответил М.– Мои люди следили за Тадеушем Шолто. Я... я уже лет девять имею интерес к этому семейству.
– Из-за сундука с сокровищами?
– Ах так? Вам известна эта история?
Мне пришло в голову вполне логичное соображение:
– Помилуйте, полковник, – вскричал я. – Уж не вы ли...
– Я не убивал Бартоломью Шолто, если вы это имеете в виду, – сказал полковник. – Смешно сказать, но последние лет пять я был уверен, что сокровища у Тадеуша.
– Так вы знаете о сокровищах? Тоже пять лет? Пятнадцать?
– Пожалуй, все двадцать, – невозмутимо ответил полковник. – Что вы так смотрите на меня? Я имею такое же право на эти сокровища, как и старик Шолто. Джонатан Смолл доверил тайну клада нам обоим. Наивный глупец надеялся, что мы взамен поможем ему бежать с каторги. Шолто вывез сокровища в Англию, а я тем временем придумал, как мне казалось, хитрый ход, чтобы прибрать к рукам весь клад целиком. Я подкупил слугу-индуса, договорился с ним о плане действий, и однажды явился к Шолто якобы делить клад. Я хорошо знал характер майора Шолто; мне ничего не стоило вызвать у него вспышку гнева – кончилось тем, что Шолто счел меня мертвым, а индус превратил мою мнимую смерть в повод, чтобы обвинить хозяина в совершении преступления...
– Но послушайте! – воскликнул я. – В том рассказе, который передал нам Тадеуш Шолто со слов своего отца, речь шла вовсе не о вас!
– А вы никогда не пробовали жить двойной жизнью? – спросил М. – В некоторых случаях это довольно удобно.
– Но, полковник, получается, что мисс Морстен – ваша дочь.
Он пожал плечами.
– Она получила неплохое воспитание, сейчас находятся под присмотром благонравной дамы, ведет скромную и незаметную жизнь, приличную для молодой девушки, – сказал полковник. – Девушек вовсе не следует баловать большими деньгами, деньги лишь приманивают к ним охотников за приданым, а то и вовсе безнравственных хлыщей. Разумеется, будь у меня сын, мне пришлось бы дать ему приличное содержание и позаботиться о его карьере.
Такой взгляд на воспитание детей вовсе не удивил меня; я уже слышал ранее, как полковник высказывался в таком духе. Однако были еще вопросы, которые мне хотелось задать полковнику М.
– Я так и не узнал, где старик Шолто прятал сундук, – отвечая на мой вопрос, сказал М.– Если бы я знал, все было бы куда проще. А так через посредство моего сообщника мне перепадали жалкие крохи. Четыре года я пытался выследить, откуда Шолто достает драгоценности, чтобы откупаться от слуги. Между тем стало известно, что Смолл все-таки бежал с каторги и тоже выслеживает сокровища. Потом майор Шолто умер, и за поиски с азартом взялись его сыновья. Некоторое время я наблюдал за этим с большим интересом, потом во мне зародились некоторые сомнения. Что касается Бартоломью, его поведение казалось мне вполне добросовестным, а вот что касается его брата... Почему Тадеуш, еще не найдя сокровищ, прямо-таки настоял, чтобы Мэри ежегодно посылали по большой, отличного качества жемчужине, если они ничего не нашли? Потом это его странное обиталище в трущобах Лондона – не все с этим чисто, поверьте мне. И привычки у него э-э... весьма экзотические – с чего бы это? Я бы понял их где-нибудь в Индии. В Англии это несколько накладно. Поэтому я и решил, что Тадеуш втайне от брата нашел сундук, однако же, тратить сокровища не очень спешит, чтобы не афишировать находку. События прошлой ночи заставляют смотреть на происходящее иначе. Следовало не упускать из виду Пондишери-Лодж. Смолл же продолжал следить – и сундук достался ему.
Мне все еще было непонятно, кто такой этот беглый каторжник Смолл, но выяснить это не удалось, хотя я догадывался, что именно его Холмс назвал человеком на деревяшке; полковник между тем был не в настроении давать пространные объяснения, а, наоборот, склонен был как можно подробнее расспросить меня о действиях и выводах Холмса.
Он услышал, что Смолл скрывается где-то на Темзе на катере "Аврора", и, усмехнувшись, сказал, что катер найти куда легче, чем человека. Я понял, что он собирается предпринять собственные поиски, однако, подумал, что у команды полковника куда меньше шансов найти "Аврору", чем у "иррегулярных частей с Бейкер-стрит". Мальчишки есть мальчишки: они проникнут туда, куда взрослый не сунется, да и азарта и энергии у них куда больше, чем у взрослых. Я мог бы заключить пари, что Холмс опередит полковника, тем более что Холмс уже имел полсуток форы; так оно и получилось.
Впрочем, хотя Холмс и настиг Смолла, сокровища не достались ни ему, ни полковнику М. – Смолл успел выбросить все в реку. Полковник был вне себя, когда узнал об этом. Я же внимательно изучил карты этого участка реки, поразмышлял несколько дней в предложил полковнику организовать компанию по расчистке дна Темзы. Полковник какое-то время сомневался, будет ли от этого толк: все-таки огромные расходы на землечерпалку, на сита, через которые следовало просеивать речную грязь; также проблемы с людьми, которые должны были исполнять эти работы.
Тем не менее компания была организована. Она называлась "Крафт и сыновья", но Крафт, сам, к слову, сыщик Скотланд-Ярда в отставке, ничего не знал о главной ее задаче. Было приобретено необходимое оборудование, был взят подряд на расчистку речного дна и углубление фарватера. Разумеется, накладные расходы были велики, разумеется, со дна реки нам удалось поднять далеко не все, что выкинул Джонатан Смолл, однако затея себя оправдала; цена сокровищ была слишком велика, и выгоды были значительны. К тому же, надо заметить, помимо индийских драгоценностей со дна Темзы были подняты предметы, которых заведомо не могло оказаться в сундуке майора Шолто, например, сверток из полусгнившей клеенки, все содержимое которого составляли в основном кроны и полусоверены на общую сумму в сто тридцать пять фунтов, или же грязное пальто, все карманы которого оказались набиты столовым серебром.
Мой друг Холмс
читать дальшеЯ неоднократно описывал Шерлока Холмса и все же должен признаться, что до сих пор не был точен в своих описаниях. Эта недобросовестность имела достаточно серьезные основания. Прежде всего надо учитывать, что впечатление, которое я создавал в глазах публики, всегда имело для нас обоих большое значение; не в меньшей степени, чем на его невероятных способностях, авторитет Холмса основан и на моих рассказах, где я выставлял его, если вы можете вспомнить, только в самом выгодном свете; бывало, конечно, что я показывал его в ситуациях, когда его ум оказывался бессильным перед обстоятельствами, однако и в этих случаях он представал перед читателем во всем своем великолепии.
В этих записках, которые вряд ли когда увидят свет, я могу быть откровенным; здесь я могу высказать то, что не хотел делать достоянием общественности из личных соображений и, одновременно, попробовать несколько исправить то впечатление о себе и о нем, которое создал в глазах публики из-за соображений рекламного характера: не надо забывать, что были моменты, когда наше с Холмсом благосостояние зависело от того, какие клиенты заходили в нашу скромную квартиру на Бейкер-стрит: некоторое время, особенно на первых порах, мои побочные доходы были весьма невелики и почти полностью уходили на расширение дела. Впрочем, Холмс имел уже сложившуюся профессиональную репутацию задолго до того, как я начал издавать свои рассказы, правда, эта репутация была у него лишь в узких кругах.
Я неоднократно подчеркивал умение Шерлока Холмса делать выводы из мелких, иной раз незаметных фактов; это умение – буквально дар Божий, хотя он утверждал, что его можно достичь каждодневной тренировкой наблюдательности. Холмс гордился этой своей особенностью, и я порой подыгрывал ему, делая вид, что не понимаю, из каких фактов он делает свои блестящие выводы. Между тем, пожив с ним некоторое время, я научился – нет, не делать умозаключения относительно мелочей, но замечать, после подведения итога, те детали, на основе которых он сделал такие выводы. Увы, к моему стыду, я так и не научился делать подобные умозаключения самостоятельно; без острого взгляда Холмса очевидные, по его мнению, вещи часто ускользали от меня.
Безусловно, методы Шерлока Холмса заслуживают самого пристального внимания и требуют куда больших трудов, чтобы описать их, чем это делаю я. Иногда он кокетничал своим дедуктивным методом, утверждая, что им может овладеть любой, обладающий мало-мальской наблюдательностью и склонным к теоретическим размышлениям умом; однако в иные дни он признавал, что для этого следует иметь своеобразный талант. Я, что уж тут говорить, подобным талантом не обладал; наоборот, тесно пообщавшись с моим другом, я привык как-то принижать свои способности, подыгрывая ему, когда в процессе расследования ему требовалось поразмышлять вслух. Я прекрасно понимаю эту его привычку: и сам, бывало, иной раз размышлял, работая над очередным рассказом, обращаясь к моей милой Мэри. Постепенно я так научился подыгрывать Холмсу, чтобы его не сбивала с мыслей моя явная недогадливость, и в то же время оставалась возможность покрасоваться передо мной блестящими логическими выводами.
Мне приходилось учитывать его потрясающую наблюдательность и быть тщательным в мелочах; постоянное присутствие рядом пары столь острых глаз являлось для меня огромной дисциплинирующей силой и поводом для каждодневной тренировки в умении заметать следы. Холмс чуть ли не с первых дней знакомства начал демонстрировать мне свои практические знания геологии, когда после прогулок по Лондону мог без труда указать по пятнам грязи на башмаках и брюках, в каких районах города я побывал. Естественно, что мне пришлось иметь это в виду и в дальнейшем не говорить, что я весь день гулял по Гайд-парку, если мои брюки прямо-таки кричали о том, что я только что с вокзала Ватерлоо.
Другим предметом его гордости – и, на мой взгляд, несколько преувеличенной – было умение перевоплощаться с помощью грима и костюмов в каких-то подозрительных типов. Иной раз это получалось у него хорошо, отрицать не стану; однако же уверенность, что со своим более чем шестифутовым ростом он может переодеваться в кого угодно, казалась мне немного смешной. Как сейчас помню день, когда он вырядился старухой. Бывают, разумеется, старухи гренадерского роста, но знали бы вы, как они выделяются в уличной толпе, пусть даже и в Лондоне, где ко всяким зрелищам привыкли! Что же до способности превращаться в кэбменов или вокзальных носильщиков, тут я не могу не отметить его успехов: он часто оставался для меня неузнаваемым – но до той минуты, пока не открывал рот; после нашего многолетнего соседства ему достаточно было кашлянуть в битком набитой комнате, чтобы я знал, что мой друг здесь.
Признаться, я и сам иной раз не брезговал переодеваниями: это удобное искусство в нашем огромном городе: стоит надеть потертый костюм и потерять вид джентльмена, как на улицах тебя никто не замечает; самое приятное, что перестают надоедать всякие оборванцы, от которых в наше время нет прохода приличному человеку.
Однако и это имело свои дурные стороны: шатаясь по докам и портовым районам, Холмс всегда рисковал подцепить какую-нибудь опасную болезнь и, я полагаю, именно его изыскания, связанные с перевоплощениями, которые он проводил на самом дне общества, привели к тому, что милейшая миссис Хадсон, наша долготерпеливая хозяйка, заболела сыпным тифом. Я еще помню случай, когда Холмсу пришлось лечиться от чесотки, которую он подцепил, общаясь с какими-то подозрительными типами.
ГЛАВА 3
Верити Линдсей
Прошло несколько лет с тех пор, как я познакомился и стал жить в одном доме с Шерлоком Холмсом; все это время наши дела практически не пересекались; я могу лишь отметить, что для человека того сорта, каким полагал себя Холмс, его ненаблюдательность по отношении ко мне была поистине невероятной.
Его доходы росли по мере распространения его славы, и он, похоже, считал, что и мои доходы тоже увеличиваются пропорционально. Так, в принципе, оно и было, хотя объяснить, откуда у меня берутся деньги, я бы не смог. Однако меня никто не спрашивал, и я делал вид, что как-то ухитряюсь прожить на свою пенсию и выигрыши в бильярд. Должен признаться, что с 1883 года у меня появился еще один источник дохода – в тот год приняли мой первый рассказ, между прочим, имевший несколько скандальный резонанс, и с той поры я не то чтобы привык к чекам в своей скромной почте, но по крайней мере не впадал уже на несколько дней в очарованно-бестолковое состояние, когда обнаруживал столь приятное вложение. К слову сказать, первые мои рассказы совершенно не относились к Холмсу и его расследованиям, и первое из его приключений, которое я несколько претенциозно назвал "Этюдом в багровых тонах", издательство обещало опубликовать в 1887 году, о котором я хочу сейчас рассказать.
В этом году я вновь встретил мисс Верити Линдсей.
Произошло это так: я шел по Оксфорд-стрит, направляясь домой, и увидел, что в нескольких шагах от меня молодая дама, увлеченно разглядывавшая витрину магазина, уронила зонтик. О, если бы я не был таким джентльменом и прошел мимо, сделав вид, что не заметил этого! Впрочем, зная теперь Верити, могу уверить вас, что я бы все равно не минул ее сетей: уж если она чего-то страстно желала, то добивалась этого с упорством, достойным лучшего применения.
Я не успел опомниться, как меня поблагодарили за услугу, восторженно узнали, отвели в тихий уголок и закидали вопросами об общих знакомых. Что делать? Я был обречен. Я проводил Верити до дому, познакомился с ее квартирной хозяйкой и не успел опомниться, как после чая и кексов оказалось, что я просто обязан сопровождать Верити и ее подругу – довольно милую девушку, надо признать, но тихую, как мышка, – в театр. Чувство самосохранения настоятельно советовало бежать куда-нибудь на край земли, в Йоркшир или Корнуолл, но, к сожалению, Верити это предвосхитила.
О, Верити была шантажисткой, а меня, увы, было чем шантажировать. Я уже упоминал о неприятной истории в Эдинбурге – оказалось, Верити в курсе нее и даже владеет некоторыми доказательствами, которые я так опрометчиво оставил на месте преступления. Главной уликой были мои часы – вернее, часы моего отца. Верити показала мне их издали, но когда я попытался их отобрать, выкинула в окно, под которым стояла подруга – серая мышка. Мышка вскочила в поджидавший ее кэб и мигом исчезла. Итак, не имея другого выхода, я сдался на милость победителя.
Верити нужен был я. Я не подозревал у себя никаких романтических черт, однако же оказалось, что в глазах Верити обладаю их полным набором. Она страстно желала заполучить меня в мужья – и тогда, в Эдинбурге, и сейчас, случайно встретив меня в Лондоне, она не поверила глазам, так считала меня умершим, но все же проследила меня до самого дома, а потом подстроила случайную встречу. При этом ее не смущали мои уверения, что жить нам придется на какие-то жалкие двести фунтов в год – мою пенсию; она была весьма высокого мнения о моих способностях и пребывала в уверенности, что нищенствовать мы не будем.
Что ж, мы поженились. Холмс на нашей свадьбе не присутствовал, у него были какие-то дела на континенте, однако, не забыл поздравить нас телеграммой.
Как я и ожидал, семейная жизнь не принесла мне удовлетворения, однако же я не предполагал, что она окажется совсем нестерпимой.
Верити совершенно не умела управлять прислугой, служанка была настоящей неряхой, кухарка ничуть не лучше и вдобавок прикладывалась к бутылке с постыдной регулярностью, а готовить хоть мало-мальски пригодную пищу не умела: вся ее стряпня была удивительно безвкусной и жирной, и разве что в кофе я не находил кусков жареного бараньего сала. Верити, к слову сказать, обладала отменным аппетитом, хотя и оставалась стройной, несмотря на количество поглощаемой еды; при этом ее не очень беспокоило качество. Мне же после перенесенного в Индии брюшного тифа домашние обеды представлялись чистейшим ядом, поэтому я был вынужден постоянно питаться в клубе. Видит Бог, я бы там и ночевал…
Верити курила. У нее имелась маленькая трубочка – примерно на одну-две затяжки – и с очень длинным мундштуком; ее табак благоухал духами и французским вином, но никак не табаком, когда она курила, мне казалось, что я нахожусь в индийском храме. Поймите меня правильно, я не против того, чтобы женщина курила; когда я был еще студентом, я проходил практику у одного врача, жена которого после обеда оставалась с нами и, пока мы под портвейн выкуривали по трубке, сама курила сигару. Однако должен признаться, что у Верити манера курить была неимоверно раздражающей: она размахивала своей трубкой, чубук мотался перед моими глазами, и я порой всерьез жалел, что так и не обзавелся очками – впрочем, спасли бы мои глаза эти очки!
К тому же Верити занималась теософией, и вот этого я понять не мог. Женщина-теософ для меня нечто более противоестественное, чем черный свет или горячий лед. Слушать разглагольствования о высоких материях было поистине невыносимо. Я сам человек не без образования, и то, что излагала Верити, начитавшись сомнительных брошюрок, представлялось мне такой чушью, что постоянно хотелось начать возражать, впрочем, приходилось удерживаться: при малейшей попытке противоречить в столь важных для нее вопросах, Верити теряла самообладание и готова была чуть ли не плеваться. Увы, должен признать, моя жена далеко не всегда вела себя, как настоящая леди.
В довершение ко всему Верити клеветала на свою мать, намекая знакомым, что является дочерью русского Великого князя. Когда она начала требовать от меня, чтобы я называл ее изысканным именем Вера, моему терпению пришел конец.
По счастью, у нее имелась тетка, которую Верити обожала до такой степени, что стоило той чихнуть, как моя жена срывалась с места и ехала ее проведать. Я человек не мелочный, однако же, должен заметать, что любящая племянница, выходя замуж, не получила от тетки в подарок даже грошовой ложки. Я заподозрил было, что эта старая скряга обещала Верити щедрое наследство, однако после проведенного мою расследования выяснилось, что старая леди живет весьма скромно на небольшою ренту и никакими сокровищами не обладает. Я благословлял старушку и ее слабое здоровье: они стали причиной многих счастливых деньков, которые я встречал с такой радостью, как школьник каникулы; к примеру, после свадьбы жена подарила мне три недели свободы, которые я использовал самым лучшим образом: съездил в Лион, чтобы забрать оттуда заболевшего Холмса, изнурившего себя очередным расследованием, доставил его в Лондон, еде живого от нервного и физического истощения – уверен, что за два месяца он вряд ли более пяти раз как следует поел, а потом напросился в гости вместе с ним к полковнику Уэйтеру, моему бывшему афганскому пациенту, который снял дом в Суррее. Это была восхитительная неделя, и даже то, что Холмс и здесь нашел преступление по своему вкусу, не испортило эти дни.
ГЛАВА 4
Я совершаю убийство
Естественно предположить, что подобное положение вещай не могло меня устраивать, однако же Верити не оставляла мне иного выхода, кроме как терпеть и смиряться. В мечтах я лелеял жутчайшие способы казни, которым предавал Верити; можете поверить, многие из этих способов сделали бы честь фантазии любого из писак, сочиняющего бульварные романы, настолько они были изощренны и кровожадны. Однако что толку было предаваться мечтам? Верити прочно держала меня на крючке.
Так я промучился год, лишь изредка благословляя тетку, болезненность которой доставляла мне такую приятную и – увы! – такую быстротечную возможность снова пожить на Бейкер-стрит, ощущая себя холостяком, не обремененным ни женой, ни домом, ни практикой.
Кстати о практике. В одном из своих рассказов, относящихся к тому периоду моей жизни, я писал, что купил практику задешево, воспользовавшись тем, что преклонные года и слабое здоровье моего предшественника свели ее почти на нет; на самом же деле хитрый старикашка отнюдь не был слабоумным и не желал уступить ни единого шиллинга; в конце концов пришлось согласиться на его цену, поставив все-таки условием - плачу я ему одну сумму, а звучать везде будет другая, в несколько раз меньшая. Почтенный старикан и сам был женат, обладал многочисленной родней и понял меня с полуслова. Он хитро и, надо признать, довольно мерзко подмигивал мне, когда мы ударили по рукам, и сделка наконец была заключена. И, слава Богу, мне не пришлось объяснять ни Холмсу, ни Верити, откуда у меня деньги на то, чтобы сделать эту покупку.
Доходы с практики были невелики, Верити, как я уже упоминал, оказалась хозяйкой довольно бестолковой, денег постоянно не хватало, но я был тверд и не трогал поступлений со стороны – от полковника М. – даже когда Верити, размахивая своей трубкой, начинала укорять меня нашей нищетой. Оберегая глаза от мечущегося в воздухе чубука, я укрывался в кабинете и, если у меня не было в тот момент пациентов, просто писал рассказы. К моей литературной деятельности Верити относилась терпимо, потому что это начинало приносить вполне материальные плоды. К слову сказать, писать мне вообще-то хотелось о чем угодно, только не о Холмсе, тем более что и "Этюд в багровых тонах" прошел как-то незамеченным публикой, однако, когда я запирался в кабинете, прячась от летающего чубука и высокого, чтобы не сказать визгливого, голоса своей супруги, все замыслы неуловимо выскальзывали из головы и единственное, на что я был способен – это скучно и без всякой фантазии пересказывать то, чему был свидетелем, когда проживал на Бейкер-стрит с моим незаурядный другом. Даже странно, что эти рассказы стали пользоваться таким успехом у читающей публики.
Холмсу, надо заметить, эти мои рассказы не нравились так же как и мне, хотя и по другой причине. Оставаясь равнодушным к литературным достоинствам, он отмечал, что я вновь и вновь концентрирую внимание читателя на второстепенных мелочах, опуская в своем повествовании детали чрезвычайно важные.
Моей же супруге эти рассказы представлялись чем-то неправдоподобным, насквозь вымышленным, и она порой упрекала меня – мол, что я пишу скучные новеллы о среднем классе, вместо того чтобы выдумывать скандальные анекдоты об аристократах. Деньги, однако, которые высылали издатели, она проматывала в одно мгновение.
Возможно, именно очередной чек привел Верити в столь хорошее настроение, что однажды весной она испугала меня непривычной игривостью. Я успел вовремя вспомнить, что сегодня нашему супружеству исполнился ровно год. Я попросил ее минуточку подождать, вышел в кабинет и вернулся с припасенным на подобный случай подарком – колечком с рубином. Верити пришла в еще больший восторг и – то ли под влиянием чувств, то ли с заранее обдуманным намерением преподнесла мне сверточек, кокетливо перевязанный золотистой ленточкой.
Этим подарком она подписала себе смертный приговор.
В нарядной обертке под золотистой ленточкой были мои часы – те самые, которыми Верити держала меня на крючке.
Она была уверена, что теперь я никуда от нее не денусь.
Зато я теперь знал, что скоро освобожусь.
Когда речь идет об убийствах, совершаемых врачами, чаще всего вспоминают об отравлениях, а когда вспоминают об отравлениях, чаще все вспоминают о мышьяке. Мне пришлось тут же отставить мысль о мышьяке именно потому, что этот яд у всех на слуху и симптомы отравления способен распознать любой врач. К тому же Верити принимала в малых дозах мышьяк для лечения модных болезней – анемии и неврастении, и в случае ее внезапной смерти в первую очередь было бы заподозрено отравление мышьяком.
Однако я недаром грезил о смерти Верити целый год. Более того, в моем кабинете в шкафчике с медикаментами стояла небольшая бутылочка с белым порошком, снабженная этикеткой "Глистогонное. Применять строго по рецепту". Я мог быть уверен, что этот яд мало кому известен: в литературе я упоминаний о нем не встречал, досужих разговоров о нем тем более не слышал, да и сам-то узнал о нем, когда один мой пациент, борясь с глистами у своего сенбернара, несколько переусердствовал. Жаль сенбернара, красивая была собака, для ее хозяина так и осталось тайной, почему пес сначала облысел, а потом сдох; а я взял порошок на заметку и произвел несколько опытов над бездомными собаками. Эффект был поразительный! Все они, от болонок до догов, в зависимости от дозировки и веса в течение одной-двух недель умирали, потеряв при этом изрядную долю шерсти. При этом при вскрытии никаких патологических изменений в организме я не обнаруживал. Все эти эксперименты я производил в лаборатории той самой больницы, где познакомился с моим другом Холмсом.
На основе своих опытов я пришел к соответствующим выводам, но, порывшись в картотеке ядов Холмса, не обнаружил ни одного упоминания о подобных прецедентах в криминалистической практике.
А посему коварный план, вопреки моему желанию, к моменту возвращения часов созрел в моем мозгу полностью.
Теперь следовало подождать пробного момента; я выбрал день, когда Верити получила очередное послание от любимой тетушки с призывом о помощи, мигом собралась, и я уже было испугался, что она уедет не пообедав, но расписание поездов позволяло, а ее аппетит на том настаивал, и содержимое заветной бутылочки перекочевало в суп и баранье рагу. Потом Верити уехала, а я перебрался на Бейкер-стрит и стал ожидать вестей.
Первым пришло письмо, в котором Верити сообщала о простуде, которую, очевидно, подхватила в поезде, весна выдалась холодной, с резким ветром, в этом не было ничего удивительного. Я немедленно выслал ей письмо, в котором давал несколько медицинских советов и настаивал на том, чтобы Верити берегла себя от сквозняков. Следующее письмо было более оптимистичным: Верити сообщала, что простуда почти прошла и она скоро вернется домой. Она действительно скоро вернулась, но еще в дороге ей стало хуже, и домой она прибыла совершенно разбитой. Я немедленно вызвал врача-соседа, который нередко подменял меня, когда я переселялся к Холмсу, и мы вдвоем пришли к выводу, что недолеченная простуда перешла в воспаление легких.
Мы долго и усердно лечили пневмонию, однако, чем дальше, силы оставляли Верити, и не прошло и восемнадцати суток, как я стал вдовцом.
У моего коллеги не возникло и тени сомнений в том, что смерть Верити была совершенно естественной; в должный срок ее похоронили, и с чувством большого облегчения я начал расставаться с семейной жизнью. Прежде всего я рассчитал кухарку. Потом продал практику – ниже той цены, которую я уплатил старому доктору, но все же много выше той, которая была номинально объявлена. В конце концов я рассчитал служанку и вернулся на Бейкер-стрит в свою старую комнату.
Какое-то время – месяц или два я еще опасался, что Верити оставила где-нибудь – у адвоката или у своей подруги, Серой Мышки, – компрометиру¬ющие меня бумаги. Но время шло, все было тихо, и я осмелел до такой степени, что однажды показал часы Холмсу. Началось с того, что в тот день Холмс, демонстрируя умение наблюдать и логически мыслить, сделал вывод, что я сегодня заходил на почту на Уинмор-стрит посылать телеграмму. Поскольку на почту я заходил, чтобы послать телеграмму полковнику М., мне это замечание не очень понравилось, сразу показалось, что я сделал оплошность, чем-то выдал себя. Чувство опасности, похожее на холодок между лопатками, подстегнуло меня вынуть из кармана часы и притянуть Холмсу:
– У меня есть часы, они попали ко мне недавно. Будьте так добры, скажите, пожалуйста, каковы были привычки и характер их последнего хозяина?
Возможно, вы помните, каков был ответ Холмса, этот эпизод я описал в одной из своих историй о Холмсе. Надо заметить, что в повести я пощадил Холмса; на самом же деле его выводы были далеки от истины.
Он предположил, что ранее часы принадлежали моему отцу – в этом он не ошибся, а потом перешли к моему старшему брату – вот здесь логика ему изменила, так как моим старшим братом был я сам. Было неприятно услышать о самом себе такое:
– Ваш брат был человек очень беспорядочный, легкомысленный и неаккуратный. Он унаследовал приличное состояние, перед ним было будущее. Но он все промотал, жил в бедности, хотя порой ему и улыбалась фортуна. В конце концов он спился и умер...
Не надо было обладать талантами моего друга, чтобы заметить, как на меня подействовало подобное умозаключение. С присущей ему мягкой деликатностью Холмс извинился, добавив, что он ничего не знал о сущест¬вовании моего брата.
Его извинения позволили мне собраться с духом и подтвердить его выводы; если бы я ответил, что он попал пальцем в небо, Холмс из самолюбия стал бы доискиваться, в чем ошибка; вместе с тем я попросил его объяснить, на основе каких фактов он пришел к таким выводам.
— Если вы внимательно рассмотрите тыльную сторону часов...
Мы рассмотрели.
Я вынужден был признать, что все очень просто. И, разумеется, не стал говорить, что неаккуратностью отличалась Верити, у которой в сумочке разве что булыжники не водились. В ломбард часы относила тоже она, считая это вполне надежным местом, чтобы прятать их от меня, и не забывала их вовремя выкупать и перезакладывать. Что же касается царапин вокруг отверстия для ключа, то их оставила подружка Верити, Серая Мышка, в те времена, когда Верити доверяла ей хранение часов и, естественно, право заводить их вечерами. Серая Мышка вовсе не была алкоголичкой – она просто была ужасно близорукой и не носила ни очков, ни пенсне – у нее не тряслись руки – она просто толком не видела, куда должен попасть ключ.
Я, разумеется, не мог ему об этом сказать.
А он, по своему обыкновению хандрить в дни безделья, потянулся за несессером со шприцем и ампулами, однако же тут появилась наша хозяйка, неся на медном подносе визитную карточку.
И несколько минут спустя я впервые увидел Мэри.
ГЛАВА 5
Сокровища моей Мэри
Эта история начиналась обыкновенно: клиентка, которой понадобилось сопровождение на этот вечер – несколько таинственнее письмо и довольно странный рассказ об исчезновении отца.
Встреча с Тадеушем Шолто как будто бы все объяснила. Однако убийство его брата и пропажа сундука с сокровищами придали делу совсем иной оборот, события начали развертываться с ошеломляющей быстротой. Пожалуй, за последние годы у меня не было столь суматошных ночи и утра. Я помогал Холмсу, когда он исследовал путь, которым злоумышленник проник в дом, я отвозил домой мисс Морстен, я ездил за собакой, мы продолжали вместе с Холмсом расследование до самой реки и только где-то около девяти утра, совершенно разбитый и утомленный бурно проведенной ночью, вернулся вместе с Холмсом домой и смог позавтракать и – о блаженство! – принять ванну. Вскоре я заснул, убаюканный тихой дремотной мелодией, которую для меня сыграл на скрипке мой друг, и проснулся только к вечеру; меня не разбудил даже визит предводителя команды беспризорников и его разговор с Холмсом.
Я ничем не мог помочь моему другу; расследование на данном этапе притормозилось, оставалось только ждать. Поэтому я решил навестить пока мисс Морстен и заодно по просьбе Холмса отвез обратно собаку, которая сослужила нам такую большую службу.
Мэри уже ночью понравилась мне, но сейчас просто покорила сердце тем, что, ничуть не заботясь, будут ли найдены сокровища, беспокоилась о судьбе арестованного нашей доблестной полицией Тадеуша Шолто.
Корда я покинул мисс Морстен, уже сильно смеркалось. Я вышел на улицу и оглянулся, нет ли поблизости кэба. Неподалеку как раз стоял один экипаж. Подозвав его, я открыл дверцу и обнаружил, что кэб вовсе не пуст. Однако сидевший внутри человек проговорил знакомим голосом:
– Садитесь, доктор, садитесь.
Я узнал голос полковника М.
Я сел в экипаж, удивляясь столь необычной встрече.
– Прошлой ночью вы были в доме Бартоломью Шолто, – сказал полковник.
Я был неприятно поражен.
– Вы следили за мной?
– Нет, – досадливо ответил М.– Мои люди следили за Тадеушем Шолто. Я... я уже лет девять имею интерес к этому семейству.
– Из-за сундука с сокровищами?
– Ах так? Вам известна эта история?
Мне пришло в голову вполне логичное соображение:
– Помилуйте, полковник, – вскричал я. – Уж не вы ли...
– Я не убивал Бартоломью Шолто, если вы это имеете в виду, – сказал полковник. – Смешно сказать, но последние лет пять я был уверен, что сокровища у Тадеуша.
– Так вы знаете о сокровищах? Тоже пять лет? Пятнадцать?
– Пожалуй, все двадцать, – невозмутимо ответил полковник. – Что вы так смотрите на меня? Я имею такое же право на эти сокровища, как и старик Шолто. Джонатан Смолл доверил тайну клада нам обоим. Наивный глупец надеялся, что мы взамен поможем ему бежать с каторги. Шолто вывез сокровища в Англию, а я тем временем придумал, как мне казалось, хитрый ход, чтобы прибрать к рукам весь клад целиком. Я подкупил слугу-индуса, договорился с ним о плане действий, и однажды явился к Шолто якобы делить клад. Я хорошо знал характер майора Шолто; мне ничего не стоило вызвать у него вспышку гнева – кончилось тем, что Шолто счел меня мертвым, а индус превратил мою мнимую смерть в повод, чтобы обвинить хозяина в совершении преступления...
– Но послушайте! – воскликнул я. – В том рассказе, который передал нам Тадеуш Шолто со слов своего отца, речь шла вовсе не о вас!
– А вы никогда не пробовали жить двойной жизнью? – спросил М. – В некоторых случаях это довольно удобно.
– Но, полковник, получается, что мисс Морстен – ваша дочь.
Он пожал плечами.
– Она получила неплохое воспитание, сейчас находятся под присмотром благонравной дамы, ведет скромную и незаметную жизнь, приличную для молодой девушки, – сказал полковник. – Девушек вовсе не следует баловать большими деньгами, деньги лишь приманивают к ним охотников за приданым, а то и вовсе безнравственных хлыщей. Разумеется, будь у меня сын, мне пришлось бы дать ему приличное содержание и позаботиться о его карьере.
Такой взгляд на воспитание детей вовсе не удивил меня; я уже слышал ранее, как полковник высказывался в таком духе. Однако были еще вопросы, которые мне хотелось задать полковнику М.
– Я так и не узнал, где старик Шолто прятал сундук, – отвечая на мой вопрос, сказал М.– Если бы я знал, все было бы куда проще. А так через посредство моего сообщника мне перепадали жалкие крохи. Четыре года я пытался выследить, откуда Шолто достает драгоценности, чтобы откупаться от слуги. Между тем стало известно, что Смолл все-таки бежал с каторги и тоже выслеживает сокровища. Потом майор Шолто умер, и за поиски с азартом взялись его сыновья. Некоторое время я наблюдал за этим с большим интересом, потом во мне зародились некоторые сомнения. Что касается Бартоломью, его поведение казалось мне вполне добросовестным, а вот что касается его брата... Почему Тадеуш, еще не найдя сокровищ, прямо-таки настоял, чтобы Мэри ежегодно посылали по большой, отличного качества жемчужине, если они ничего не нашли? Потом это его странное обиталище в трущобах Лондона – не все с этим чисто, поверьте мне. И привычки у него э-э... весьма экзотические – с чего бы это? Я бы понял их где-нибудь в Индии. В Англии это несколько накладно. Поэтому я и решил, что Тадеуш втайне от брата нашел сундук, однако же, тратить сокровища не очень спешит, чтобы не афишировать находку. События прошлой ночи заставляют смотреть на происходящее иначе. Следовало не упускать из виду Пондишери-Лодж. Смолл же продолжал следить – и сундук достался ему.
Мне все еще было непонятно, кто такой этот беглый каторжник Смолл, но выяснить это не удалось, хотя я догадывался, что именно его Холмс назвал человеком на деревяшке; полковник между тем был не в настроении давать пространные объяснения, а, наоборот, склонен был как можно подробнее расспросить меня о действиях и выводах Холмса.
Он услышал, что Смолл скрывается где-то на Темзе на катере "Аврора", и, усмехнувшись, сказал, что катер найти куда легче, чем человека. Я понял, что он собирается предпринять собственные поиски, однако, подумал, что у команды полковника куда меньше шансов найти "Аврору", чем у "иррегулярных частей с Бейкер-стрит". Мальчишки есть мальчишки: они проникнут туда, куда взрослый не сунется, да и азарта и энергии у них куда больше, чем у взрослых. Я мог бы заключить пари, что Холмс опередит полковника, тем более что Холмс уже имел полсуток форы; так оно и получилось.
Впрочем, хотя Холмс и настиг Смолла, сокровища не достались ни ему, ни полковнику М. – Смолл успел выбросить все в реку. Полковник был вне себя, когда узнал об этом. Я же внимательно изучил карты этого участка реки, поразмышлял несколько дней в предложил полковнику организовать компанию по расчистке дна Темзы. Полковник какое-то время сомневался, будет ли от этого толк: все-таки огромные расходы на землечерпалку, на сита, через которые следовало просеивать речную грязь; также проблемы с людьми, которые должны были исполнять эти работы.
Тем не менее компания была организована. Она называлась "Крафт и сыновья", но Крафт, сам, к слову, сыщик Скотланд-Ярда в отставке, ничего не знал о главной ее задаче. Было приобретено необходимое оборудование, был взят подряд на расчистку речного дна и углубление фарватера. Разумеется, накладные расходы были велики, разумеется, со дна реки нам удалось поднять далеко не все, что выкинул Джонатан Смолл, однако затея себя оправдала; цена сокровищ была слишком велика, и выгоды были значительны. К тому же, надо заметить, помимо индийских драгоценностей со дна Темзы были подняты предметы, которых заведомо не могло оказаться в сундуке майора Шолто, например, сверток из полусгнившей клеенки, все содержимое которого составляли в основном кроны и полусоверены на общую сумму в сто тридцать пять фунтов, или же грязное пальто, все карманы которого оказались набиты столовым серебром.
@темы: ШХ, мое и наше
, (проект Риттера).
э
Наш Валентин на их фоне не кажется таким уж необычным именем ))