Е.Гавлин users.livejournal.com/shmel_/

@темы: картины

---

Инна Кублицкая, Сергей Лифанов

ЧАСЫ ДОКТОРА ВАТСОНА,
или
ТАЙНА «MWM»

Содержание:
начало
продолжение1
продолжение2
продолжение3
продолжение4
продолжение5
окончание

надеюсь, не перепутала части

@темы: ШХ, мое и наше

---

Глава 11
Проблемы литературы

Характер полковника М. портился прямо на глазах, и я был склонен приписать это возрастным явлениям. Правда, ему только недавно перевалило за пятьдесят, это не возраст для мужчины, согласен, но жизнь, которую он вел, и излишества, которым предавался, действовали на него разрушающе. С тревогой медика я наблюдал за его здоровьем – перемены были тем нагляднее, что виделись мы с ним не очень часто. В начале 1894 года при одной встрече меня поразил его голос – полковник как будто взял в рот камешек, и этот камешек, перекатываясь между языком м небом, мешал ему отчетливо, как прежде, выговаривать звуки. Особенно пострадали окончания слов. Его лицо, раньше вполне благообразное, как-то неуловимо изменилось.
– Что смотрите, доктор? – злобно спросил он. – Думаете, не взять ли меня в пациенты?
– Избави меня Боже от такого пациента, – искренне ответил я. – Мы с вами и так слишком часто встречаемся. Но знаете, оставьте вы в покое вашего шарлатана с Харли-стрит, а пойдите к хорошему врачу. Хотите, порекомендую?
– Еще порекомендуйте мне спокойную сельскую жизнь и переделайте меня в сквайры, – ответил он. – И сказочку расскажите о целебном морском воздухе.
– А! Так вы только что от врача! – понял я.
– Дурацкая у вас профессия, доктор. Человек просит пилюль от головной боли, а вы устраиваете целый консилиум.
– Что, сильно голова болит?
– Ну… – неопределенно ответил он. – Терпимо. Только раньше рюмки бренди хватало, а теперь уж скоро бутылки хватать не будет. Морфий, что ли, попробовать?
Я встревожился. Вспомнилось, что при прошлой нашей встрече я почувствовал какой-то слабый запах, исходящий от полковника – знакомый, но почему-то неуместный. Опознать-то я его опознал, опиумный запашок легко узнаваем, но вот только сейчас до меня дошло, что прицепился этот запах к полковнику совсем неслучайно. Решение было спонтанным, но настоятельно необходимым. Я сказал, изображая нерешительность:
– Ну, не знал, что у вас проблемы. Хотел своими поделиться.
– Что там у вас?
– Ладно, это пустяки. Поговорим в следующий раз.
– Сейчас, – твердо сказал полковник.
– Видите ли, я хотел поговорить о своей отставке, – сказал я. – Не то, чтобы мне надоела наша с вами деятельность – поймите меня правильно, я вовсе не хочу создавать для нас обоих проблемы, – но мне стало как-то неинтересно. У меня в банке есть кругленькая сумма, и мне не надо в поте лица добывать свой хлеб. Я хочу заниматься тем, чем всегда хотел заниматься, и мне не хочется ни на что отвлекаться.
– Литература, – с отвращением произнес полковник. – Впрочем, говорят, вы делаете успехи. Только уж вы не забывайте, доктор, откуда черпали сюжеты. Помните наш провал с корнером на алмазах? Описали в книжке и компенсировали потери гонораром.
– Этот роман не только о корнере, – процедил я. – Он о любви. Я только что сдал издателю одну книгу и обязался в сжатые сроки написать продолжение. А тут вы со своими криминальными глупостями. Да и то, честно сказать, что-то у нас с вами последнее время плохо получается. Каких-то остолопов набираете. Это же было надо сапфир графини Бэдфорт в зоб гусю засунуть. Да когда – в канун рождества! Интересно, в какой помойке теперь этот зоб искать?
– Вы, однако, не растерялись и тиснули сапфир в рассказец о Холмсе. Только обозвали по-медицински. Голубой фурункул.
– Вы что, ссориться со мной хотите? – спросил я. – Мне что, надо начинать вас бояться? Вы придете как-нибудь вечерком под мои окна да пальнете в меня из вашей паровой пукалки? Так у меня на этот счет конвертик хранится в надежном месте. На случай непредвиденной смерти.
– Воображаю, что вы там понаписали! – фыркнул полковник. – Ладно уж, идите в отставку, доктор, только дела сдайте, не хочу я с вами ссориться. И насчет конвертика – ну, доктор, как не стыдно. Родственники, как-никак.
Поскольку родственные чувства у полковника были весьма своеобразные, конверт, о котором я ему ненароком приврал, я все-таки приготовил и припрятал понадежнее. Однако полковник оказался верен своему слову, и мы разошлись если не как друзья, то все же без взаимных обид и недоразумений. Первое время мне порой не хватало этого рода деятельности, и я иной раз, читая газеты, ловил себя на мысли, как можно было бы использовать то или иное событие.
Однако, к счастью, литературная моя карьера требовала все больше времени, ибо в этот период я работал плодотворно, как никогда. Роман о похищенной невесте пришелся издателю ко двору, и он даже не потребовал, чтобы я вставил туда Холмса.
– Любовная линия – один из важнейших компонентов романа! – вещал издатель. – Вы исправились, дорогой доктор, у вас тут даже две пары – очень, очень хорошо. И эти негодяи-коммерсанты – колоритно, весьма колоритно! И моряки – тоже неплохо. Антураж замечательный, дорогой доктор. А не подумать ли вам еще об одном романе, где бы действовал майор Клаттербек?
Я едва вырвался, обещав подумать обязательно. Думал же я в ту пору больше о монографии доктора Милвертона, которая как раз в те дни появилась в книжных магазинах и привлекла внимание читающей публики. Всякие динозавры, игуанодоны, птеродактили заполняли мое воображение. И я собрал на бумаге еще одну колоритную компанию, которую своею волей отправил в амазонскую сельву на поиски затерянного мира, где все эти милые зверушки сохранились живьем с допотопных времен. Вместо любовной линии в романе был опять любовный пунктир. Роман тем не менее издателю понравился.
– Да, – заметил он, – это хорошо. Это сильно. Вам, дорогой доктор, следует немедленно писать еще один роман с этими же героями.
– Куда ж мне их теперь посылать? – тупо спросил я. – Опять к динозаврам? Зачем?
– В Африку пошлите или в Индию.
– Там затерянных миров не откроешь, – ответил я. – Вы знаете, какая там плотность населения? Если бы там динозавры и были, их бы уже давно сожрали.
– Ну знаете, вашему профессору Челленджеру, чтобы сделать открытие, вовсе не обязательно из дому уезжать. Он и на чердаке собственного дома затерянный мир найдет. Вы думайте, доктор, думайте.
Я подумал, что бы такое профессор Челленджер мог найти, не покидая страны. Ночью мне приснился кошмар. Я брел запутанными пещерами, где добывали минерал с забавным названием «Голубой Джон» (я бывал там на экскурсии в бытность мою школьником), и на меня нападал пещерный медведь. Явь не принесла заметного облегчения. Медведь, правда, в спальню не ломился, но издатель взял за обыкновение каждое утро посылать телеграмму с вопросом: «Где второе путешествие Челленджера?».
Кошмар с медведем не мог меня выручить – что там Челленджеру медведь? Он его хуком в челюсть, и нокаут медведю полнейший – до десяти можно не считать. Анекдот на полстранички.
Вот если обыкновенного человека, да ночью, да в шахту… Ох, я негодяй, каюсь, но как еще написать рассказ про медведя? Я написал и отослал.
«Вы издеваетесь, доктор?» – гневно ответил издатель.
Я не издевался. Я действительно не знал, что писать. Просто конец света какой-то – ну не могу я придумывать сюжет по заказу. Конец света… Я попробовал выражение на вкус. Ну что же, устроим конец света. По крайней мере, тогда издатель не будет требовать продолжения. И из Англии никуда не надо уезжать. Где там я поселил профессора? Вот у него на квартире все и произойдет. Погодите, друг мой, мысленно пообещал я издателю, смерть ваша будет тиха и незаметна.
Я написал роман на едином дыхании. Картины опустошенного мира вставали передо мною в величественной тишине. Прекрасная Британия в сиянии чудесного летнего дня лежала бездыханным памятником самой себе.
Я отсылал главы издателю по мере написания – пусть подавится и заткнется. Он и впрямь несколько глав подряд помалкивал, но однажды вдруг прислал телеграмму, полную нелепых восторгов и неожиданный вопрос: «Где вы найдете дам для Мелоуна и лорда Рокстона? Как они будут возрождать человечество?».
Сейчас смешно в этом признаться, но тогда я впал в истерику. Как же, устроишь светопреставление с такими людьми. Все опошлят, решительно все! Я сел с бутылкой бренди у камина и в нескольких минут создал мисс Мегги Хантер, медицинскую сестру, которая в минуту опасности схватилась за кислородную подушку, и леди Оливию Бреннел, которая в пруду родового поместья испытывала на герметичность собственноручно сконструированную подводную лодку. Потом, заливаясь истерическими слезами, заставил их возрождать человечество с Мелоуном и Рокстоном. Мегги Хантер подошла к делу со всей серьезностью, как и подобает квалифицированной медсестре, зато леди Оливия проявила незаурядные задатки естественнонаучного мышления – отправилась собирать евгенический материал у представителей профессорской элиты. Мне пришлось прекратить мысленный эксперимент, когда леди Оливия начала избивать миссис Челленджер зонтиком.
«Нет, – сказал я себе, – только не это. Три Евы – это для возрождения человечества слишком много. Мы пойдем другом путем».
И я отменил конец света. Человечество проснулось от невероятно глубокого сна и с недоумением огляделось.
– Очень хорошо, – сказал издатель, – оптимизм! Вера в грядущее! Да, великолепно. Но где у вас любовная линия?

Глава 12
Матильда Бриггс

Я навсегда, вероятно, запомнил день, который начался для меня с каблограммы из Пирея. «Необходимо ваше присутствие Матильде Бриггс тчк здесь дьявольски опасно Джонс».
Я уже знал к тому времени, что «Матильда Бриггс» – это не имя женщины, а название судна суматранской линии. Мэри села на него в Александрии, после непродолжительной остановки в Египте. Мой сын, как доносила миссис Джонс, был прирожденным путешественником. Во всяком случае, Мэри полагала, что частые переезды не вредят его здоровью.
Но что такое могло произойти на судне, что показалось дьявольски опасным Джонсу?
Выяснить это, находясь в Лондоне, не представлялось возможным, и я отправился в бюро Кука разузнать маршрут, каким мог попасть на «Матильду Бриггс» самым быстрым способом.
Несколько часов спустя я был уже в поезде, направляющемся на континент. Я почти не терял времени в дороге, лишь небольшая заминка при пересечении канала и короткая пересадка на марсельский поезд в Париже немного задерживали меня. Что бы там ни говорили наши соотечественники о французских дорогах, поезда на них все же стараются придерживаться расписания, и в Марселе даже пришлось ждать около часа в порту, пока начнется посадка на пароход, следующий в Неаполь. В дороге я очень устал, а тут приходилось ожидать на жаре, грузчики таскали туда-сюда чемоданы и ящики, так что я был вынужден то и дело перемещаться с их пути и никак не мог дождаться момента, когда наконец займу свою каюту и смогу прилечь.
Хотя у Кука меня заверили, что каюта будет одноместной, я получил неприятный сюрприз. Когда я вошел, на нижней полке уже спал какой-то субъект, а помощник капитана, к которому я обратился за разъяснениями, заверил меня на ужасающем английском, что у меня есть выбор: или ехать в каюте на двоих, или вообще не ехать. Делать было нечего, я смирился.
Несмотря на все это, сон мой был настолько приятен, что не хотелось просыпаться. Давно мне уже не доводилось видеть в сновидениях Холмса, а тут мне приснилось, что я подремываю в кресле у камина, и мой друг сидит рядом, курит свою трубку и читает газеты. Я открыл глаза, увидел в ярде от себя газетный лист, закрывающий моего нежданного спутника, и ощутил легкий приступ раздражения: неизвестный месье или синьор мог бы хотя бы поинтересоваться, так ли уж мне нравится запах дыма. Впрочем, умиротворение и безмятежность, в которых я пребывал, просыпаясь, не позволили мне впасть в несправедливое негодование: табак был хорош и напоминал одну из тех смесей, которые мы с Холмсом раскуривали в свое время на Бейкер-стрит.
Я посмотрел на газету. Она была французской.
– Бонжур, мсье, – сказал я, решив попробовать наладить с соседом хорошие отношения.
Газетный лист зашелестел, складываясь.
– А, Ватсон, уже проснулись? – услышал я знакомый голос и, кажется, на несколько секунд потерял сознание. Когда мир вновь обрел четкость, Холмс посматривал на меня озабоченно и несколько смущенно.
– Я жив, Ватсон, – сказал он. – Я не призрак.
Я смотрел на него, все еще не веря глазам.
– Бог мой, какое счастье! Какое счастье, – пролепетал я.
Никогда не подозревал, что воскрешение Холмса вызовет в моей душе такой телячий восторг, но так оно и было: я, опытный врач, военный хирург, известный литератор, семейный человек, в конце концов (как бы там у нас с Мэри ни складывалось), держался за руку друга как маленький ребенок, боящийся, что его оставят одного в темной комнате, бормотал какие-то глупости и испытывал огромное облегчение. Да-да, облегчение, ибо где-то в глубине души уже бродила мыслишка: Холмс рядом, он разберется, что там за дьявольщина творится на «Матильде Бриггс».
Холмс чуть растерянно – его смущала моя радость – рассказал мне более полную версию происшествия у Рейхенбахского водопада, эту историю я уже пересказывал, и сейчас повторять не намерен. Разница с опубликованной версией состояла в том, что воскреснуть он решил, когда ступил на землю с судна, пришедшего из Леванта, и увидел на марсельском причале отягощенного думами доктора Ватсона.
– Зная вас как человека не то чтобы тяжелого на подъем, но предпочитающего домашний комфорт, я предположил, что без важной причины вы в дальний путь не двинетесь. Вот я подумал, что вам понадобится помощь друга. Что стряслось, Ватсон? Надеюсь, с миссис Ватсон все в порядке?
Я понял, что кто-то, вероятно, его брат, уже ознакомил Холмса с неладами в моей семейной жизни и с тем, что теперь мы живем раздельно. Все же до конца посвящать его в мои обстоятельства я не стал и коротко описал роль четы Джонс в странствованиях моей Мэри. После этого я показал телеграмму.
– Да, – проговорил Холмс задумчиво. – Понять из телеграммы решительно нечего. Я довольно внимательно просмотрел все газеты, которые смог достать в марсельском порту, и никакого упоминания о «Матильде Бриггс» не заметил. Что ж, подождем до Неаполя.
В Неаполе ожидать прибытия судна пришлось еще сутки, в течение которых я молча сходил с ума в гостинице, а Холмс совершенствовал свой и без того недурной итальянский, бродя по улицам. Кажется, он понимал, что сейчас из меня никудышный собеседник. Наконец шустрый мальчишка известил меня, что «Матильда Бриггс» подходит к причалу, одновременно появился Холмс, мы захватили свой легковесный багаж и перешли на судно, куда заранее уже были куплены билеты.
Ничто на «Матильде Бриггс» не указывало на нечто зловещее. Холмс, правда, отметил некоторую напряженность помощника капитана, когда осведомился у него, как проходит рейс, но молодой человек улыбнулся как мог непринужденно и ответил, что всю дорогу погода была замечательная. В поисках дьявольщины мы, прежде чем повидаться с Мэри, встретились с Джонсами.
– Я видел труп, – почти сразу заявила миссис Джонс, а она не производила впечатления женщины хрупкой и склонной к галлюцинациям. – Доктор, я видела труп стюарда – это было ужасно. Вы представьте только, белый костюм весь пропитался кровью, он лежал в луже крови, а на горле у него была страшная рана. А на следующий день нам сказали, что стюард заболел.
– В этом нет ничего необычного, – заметил Холмс. – То есть, я хочу сказать, нет ничего необычного в том, что капитан решил скрыть от пассажиров столь печальное происшествие. Вас попросили молчать?
– Нет. Дело в том, что я наткнулась на мертвеца в коридоре поздно ночью и никого звать не стала, а просто ушла в свою каюту. Мне было просто необходимо принять успокоительное. А минут пять спустя труп уже обнаружил другой стюард. Я оставила дверь слегка приоткрытой, и мистер Джонс наблюдал за тем, как труп спешно убрали и уничтожили все следы.
– Вот как, – проговорил Холмс. – Но что же заставило вас считать, что на судне дьявольски опасно? Убийство могло быть случайным и произойти в результате сведения личных счетов. Вы же знаете моряков – чуть что хватаются за нож.
– Это не первое убийство, – сказал Джонс. – То есть, убийство человека как таковое первое, но до того, на протяжении рейса от Суматры, уже был убит судовой кот и две собаки. Я выяснил это у матросов. И еще, мистер Холмс, – добавил он. – Рана на горле… Видал я перерезанные глотки, а эту рану явно не ножом нанесли. Такое увидишь и поверишь в россказни о вампирах.
Мы взглянули на место происшествия – исключительно из добросовестности, как заметил Холмс, – и отправились наносить визит Мэри. Я заметно трусил. В памяти еще были свежи воспоминания о том, как я, узнав о рождении сына, помчался в Стокгольм и встретил неласковый прием. Мэри вызвала полицию и заявила, что я самозванец, который выдает себя за ее мужа и пристает с гнусными домогательствами. Пока я доказывал свою личность туповатым скандинавским полицейским, Мэри с сыном, нянькой и Джонсами на хвосте уже успела добраться до Карлсбада. Мне бы не хотелось, чтобы повторилось что-то похожее.
К чести моей жены, воскрешение Холмса хоть и потрясло ее, однако, самообладания не лишило.
– Я вижу, Джон достал вас и с того света, – весело сказала она, придя в себя от невольного испуга.
Холмсу еще раз пришлось повторить те же басни, что он изложил мне, и он осторожно попробовал узнать, не хочет ли она покинуть судно.
– Нет, не желаю, – ответила она. – Я соскучилась по Лондону и хочу туда… – и, глянув на меня, поспешно добавила: – И не надейся, Джон. Я подыщу себе другое жилье.
– Зачем же, – буркнул я. – Можешь спокойно ехать домой. Я переселюсь на Бейкер-стрит.
– Я вижу, у вас вышла размолвка … – Холмс не закончил, потому что Мэри сказала:
– Мы с Джоном разошлись во мнениях, каким должен быть домашний уют. И если вам дорог ваш друг, старайтесь, чтобы он пореже со мною встречался, потому что при каждой встрече мне хочется стукнуть его по голове сковородкой.
Холмс расхохотался. Право же, с его стороны это было очень невежливо.
– Могу я познакомиться с юным Ватсоном? – спросил он.
Мэри, возможно, желая уязвить меня еще больше, позвала няню, и я наконец увидел моего сына. Крохотное создание сидело в колясочке и внимательно рассматривало нас, сосредоточенно грызя погремушку.
– Ваша точная копия, доктор, – сказал Холмс. – Как же зовут этого джентльмена?
– Эрнест Холмс Ватсон, – сказала Мэри. – Уж извините, не спросила вашего разрешения при крещении.
– Я польщен, дорогая миссис Ватсон, – Холмс выглядел растроганным.
Мы откланялись, хотя я не хотел расставаться с сыном, и отправились к капитану. Мое имя – имя литератора, который пишет о Холмсе, – открыло к нему дорогу, а уж когда капитан узнал, что на его судне находится сам Холмс, его радушию не было предела.
– Я слышал, – проговорил Холмс, раскуривая предложенную сигару, – что у вас есть задачка для меня.
Любезный моряк смутился, но тут же всплеснул руками:
– Уже донесли! Вот народ, ничего скрыть нельзя. Впрочем, задачка эта не для вас, а для моего грузового помощника.
– Вы полагаете?
– Я полагаю, мистер Холмс, что на меня на борту нелегальный пассажир. Несколько необычный, но не сверхъестественный. Мы видели около трупа следы. Вы бы знали, сколько всяких тварей попадают на борт в тропических портах! Крысы, змеи, ящерицы всякие. Я думаю, какой-то небольшой хищник, вроде хорька или дикой кошки, забрался на судно. Это неприятно, но в конце концов мы его отловим.
– Вы готовы пожертвовать пассажирами? – спросил Холмс. – Стюард был убит у кают второго класса, а, насколько я понимаю, ваш зверь может спокойно проникнуть и в вашу каюту.
– Не думаю, что зверь очень кровожаден, – возразил капитан. – Заметьте, зверь напал на стюарда, потому что оказался загнанным в угол. Да и собаки, которых он убил ранее – скорее всего, они, руководствуясь своими инстинктами, стали на него охотиться, только дичь оказалась не по зубам. Хотя, знаете ли, зверь, который запросто может уложить мастифа, безусловно опасен.
– Помимо всего прочего, – сказал Холмс, – он должен быть не таких уж малых размеров.
– Ну нет, – ответил капитан. – Следы небольшие, похожие на кошачьи. Ничего общего с вашей баскервильской собакой.
Холмс бросил взгляд на меня и покачал головой.
– И все же следовало бы предупредить пассажиров, – сказал он, вставая из кресла.
– Компания не погладит меня за это по головке, – ответил капитан. – Буду молить Бога, чтобы до самого Саутгемптона ничего не случилось.
Мы еще переговорили с грузовым помощником, чтобы узнать, каким образом он пытается отловить таинственного зверя. Тот не придумал ничего более остроумного, чем крысиные ловушки и отравленная приманка. Кроме того, он еще додумался обмотать себе шею плотным шарфом в надежде, что это его спасет, если зверь вдруг набросится на него.
– Он прыгает и вцепляется точно в горло, – объяснил он. – И бедняге Макферсону сонную артерию перегрыз, да и собачкам. А уж что с котом сделал – смотреть было страшно…
– Мысль неплохая, – задумчиво проговорил Холмс, когда мы с ним стояли на палубе и смотрели на удаляющийся Везувий. За вершину вулкана зацепилось облако, и казалось, что вулкан зловеще курится. – Мысль неплохая, но завязывать шею шарфом и лезть в трюм я не буду. Во-первых, я все-таки сыщик, а не охотник. Во-вторых, зверь прячется не в трюме. Вы же слышали, где находили жертв. Стюард, собаки и кот погибли недалеко от пассажирских кают. Не удивлюсь, если окажется, что он прячется у кого-нибудь в багаже.
– Я не удивлюсь, – сказал я мрачно, – если окажется, что кто-то прячет его в своем багаже.
– Ну, Ватсон, это у вас воображение разыгралось. Идите-ка лучше напишите какой-нибудь рассказ. И вы успокоитесь, и читателям удовольствие.
Я покачал головой. Я не собирался далеко отходить от Холмса. С еще большей охотой я бы не отходил от Мэри, но Мэри, не желая меня видеть, заперлась в каюте.
Холмс бродил по палубе, присматриваясь к пассажирам, я, чтобы не таскаться за ним хвостом, сидел в шезлонге и наблюдал за ним издали, но скоро об этом пожалел. Шезлонг рядом со мной заняла довольно болтливая старая леди, которая навещала в Австралии сына, а теперь, обзаведясь кой-какими туземными сувенирами, возвращалась обратно. Первым по важности был невзрачный серый котенок, которого она подобрала где-то в Мельбурне, и который, на мой взгляд, ничем не отличался от множества своих собратьев, обитающих на помойках от Лондона до Киото: свернувшийся пушистый комочек, из которого торчал тощий хвостик. «Моя Бижу», – именовала она это создание, и мне вскоре довелось узнать, что Бижу не любит того, но обожает это, что от чего-то ее тошнит, а что-то она ест с таким удовольствием, что хвостик трясется… Короче, я узнал много разных подробностей о совершенно неинтересном мне предмете и вяло раздумывал, не напугать ли мне ее историей о нелегальном пассажире.
Холмс, которому наскучила прогулка, остановился рядом со мной и несколько минут слушал нескончаемый монолог старой леди о ее ненаглядном сокровище.
– Ватсон, – обратился он ко мне, когда дама удалилась в салон пить чай. – Вас не затруднит найти грузового помощника? Передайте ему, что мне нужна надежная клетка.
– Вы поймали зверя? – поразился я. – Но где?..
– Пока не поймал. Но я знаю, где он.
Грузовой помощник с видом, выражающим глубочайшее сомнение, поправил свой шарф и нашел крепкую клетку из стальных прутьев. Когда мы вернулись, Холмс сидел в моем шезлонге, а старая леди повторяла специально для него свой рассказ.
Помощник капитана подошел и демонстративно раскрыл клетку, как бы предлагая Холмсу немедленно засунуть туда животное.
Холмс проговорил:
– Прошу прощения, – осторожно взял с колен дамы пушистый комочек и перенес в клетку. Мы все онемели от неожиданности, а Холмс, запирая дверцу, объявил: – Позвольте представить вам тасманийскую сумчатую крысу.
Зверек, который казался кошкой, встал на задние лапки, ухватился передними за прутики клетки и попробовал укусить Холмса за руку.
– Крыса? Крыса? – потрясенная старая дама завизжала, а я рассматривал существо в клетке и удивлялся капризу природы. Эта крыса была похожа на кошку больше, чем на крысу. Прежде всего, такую крупную крысу встретишь нечасто. Хвост был не голый, а покрытый редкой шерстью, сравнительно короткий. Немного смущали уши, но ведь и кошки не всегда держат их торчком, отводя иной раз назад. В строении тела глаз видел несоответствия – однако, когда существо сворачивалось в клубочек, они пропадали. Пальцы на лапах были безусловно не кошачьи, но люди редко присматриваются к кошачьим пальцам. И только когда тварь открывала пасть, становились видны зубы, мощные белые резцы, способные прогрызть доску из самой прочной древесины… или глотку неосторожному человеку.
Чтобы завершить эту историю, скажу, что Британское зоологическое общество ухватилось за крысу обеими руками и предложило триста пятьдесят фунтов тому, кто добудет ей пару. Я собирался было написать рассказ на эту тему, но, поскольку не хотел вмешивать сюда Мэри, приписал это приключение исключительно Холмсу. Что же касается старой леди, то, мне кажется, она не излечилась от привычки подбирать беспризорных кошечек. Боже, храни то судно, на котором она будет возвращаться из Австралии в следующий раз.
Мэри? Нет, Мэри сдержала слово и не пускала меня в свою жизнь до самого последнего момента. Правда, она разрешала мне видеться с сыном, и иной раз по субботам мы проводили дни, как обычная семья, но стоило мне хоть на мгновенье забыться – и она в гневе указывала мне на дверь. Я так и не сказал ей, кем был ее отец. Может быть, напрасно. Но тогда бы пришлось рассказать ей и всю неприглядную правду обо мне. А к чести полковника М., он так и не раскрыл обществу моей истинной роли в деле Мориарти. Правда, он выходил из себя, когда покойного профессора именовали гением преступного мира, и его больше устраивало, когда газетчики перекладывали на него мои лавры. Что ни говори, а полковник Себастьян Моран был чертовски честолюбивым человеком.


ЭПИЛОГ
Разлука

И вот, наконец, мое повествование возвращается к тому, с чего началось: коронация, всеобщее празднество, украденные часы и возвращение на Бейкер-стрит. Мой друг незадолго до того провел небольшое расследование забавного дельца о трех Гаридебах – дельца, как я сказал, небольшого, но весьма значимого для состояния британских финансов. В высших кругах сочли, что мой друг достоин рыцарского звания, но Холмс с почтением отверг эту честь. Однако от приглашения в день коронации в Вестминстерское аббатство он отказываться не стал, и, как он с улыбкой рассказал, почти всю церемонию проболтал о спиритизме с каким-то моим коллегой, не помню его фамилии. В общем, день он провел с не меньшим удовольствием, чем я, и, поскольку часов все-таки не лишился, с большей выгодой. Перед тем, как разойтись по спальням, мы подняли по бокалу за короля – и в это время в открытую форточку влетел небольшой, но увесистый сверточек, заброшенный опытной рукой.
Холмс с некоторой опаской приблизился: можно было ожидать от столь нежданной посылки и того, что она окажется бомбой, но внимательно осмотрев упаковку, он рассмеялся и протянул мне мятый и замызганный клочок бумаги.
– Кажется, это послание для вас.
Я взглянул на записку. Неуверенная и малограмотная рука начертала следующее: «Звиняйце дохтар Втсон пацны не узнали вс». В куске пенистой резины, обвязанной не очень чистым носовым платком, лежали мои часы, не пострадавшие, кажется, от столь непривычного способа перемещения. Юные джентльмены из «иррегулярной полиции» и ранее практиковали шуточки с содержимым моих карманов, но все обычно происходило исключительно в стенах нашего дома и с неизменным почтительным поклоном возвращалось мне после ухода.
– Как видите, все закончилось благополучно, – сказал мой друг, – и мы, наконец, можем отправляться отдыхать. Честно говоря, я немного устал. Все эти разговоры о призраках… Ватсон, как вы отнесетесь к тому, что сейчас к нам ворвется очаровательное привидение? Я горю желанием расследовать похищение чьей-нибудь эктоплазмы. – Он ушел к себе в спальню, напевая на мотив «God Save the King» «God save the ghosts».
Я задержался ради еще одной рюмочки, чтобы успокоить нервы, и уже поднимался в спальню, как вдруг в дверь нашего дома нетерпеливо забарабанили. Пришлось спуститься, крикнув по дороге миссис Хадсон, что я открою. Наверняка к нам ломился запоздалый клиент Холмса. Но в такой день… вернее, уже ночь… Или это Лестрейд спешит сообщить о пропаже коронационных сокровищ? Но даже если и так, с этим можно подождать. До следующей коронации, да хранит Боже короля, еще годы и годы.
Я отворил дверь, и меня снес с дороги ураган. Ураган шелков, мехов, духов и запаха бензина отшвырнул меня в сторону как соломинку и пронесся по лестнице наверх в гостиную.
Я закрыл дверь и пошел вслед. Сверху уже слышался треск разлетающейся мебели. Я поспешил в гостиную как только мог и поспел как раз в тот момент, когда ураган, замедлив свое стремительное движение, приземлился на ковре перед камином среди осколков (другое слово мне трудно подобрать) стула. (Войдя в гостиную и увидев на полу обломки, я понял, почему тропическим ураганам принято давать ласковые женские имена.)
– У вас чертовски хрупкая мебель, – заявил мне ураган в образе женщины, вскакивая на ноги без моей помощи. – Доктор Ватсон, я полагаю? Рада наконец с вами познакомиться. – Она энергично тряхнула мою руку и хищно огляделась: – А где этот лентяй? Эдвард! – Закричала она пронзительно. – Эдвард! Выходи, подлый трус!
– Миледи, – сказал я почтительно, ибо узнал эту даму. Нашу гостиную почтила своим посещением леди Тория Секкер, дочь графа Ормонда, в газетах в скобочках указывалось «миссис Эдвард Шерингфорд». – Миледи, позвольте мне…
– Дайте мне огня, – оборвала она меня, доставая из сумочки портсигар. – Чертовски трудно бросить курить, доктор, не посоветуете ли чего?
Я понял, что мне с моим флегматичным темпераментом не суждено противостоять ей и подумал, с некоторым злорадством, что эту проблему, как и многие другие, решит Холмс. Оставаясь в прежнем своем заблуждении, что искомый Эдвард – вероятно, Шеррингфорд? – находится у нас, леди Тория прошла по гостиной, без малейшего стеснения критикуя детали нашего быта.
– Натуральный бардак, – подвела она итог. – Хотя что я говорю, в настоящих борделях куда больше порядка, не правда ли, доктор? Миссис Хадсон – святая женщина, поистине святая! Посмотрите на эти следы от пуль! Вензель покойной королевы, надо же! Теперь, надо полагать, эту стену украсит и вензель короля? Бог мой, доктор, это что, Дикий Запад? А что это вы храните в ведерке для угля? Где же вы держите уголь? Право же, доктор, по моим наблюдениям мужчины действительно стоят на лестнице развития на ступеньку, а то и две ближе к животным…
Я скромно помалкивал. Противоречить леди Тории не имело смысла. В свете ее называли Мейфэрской амазонкой, потому что обозвать ее суфражисткой ни у кого не поворачивался язык. Суфражистка? Это те уродливые существа, что приковывают себя в самых неподходящих местах? Что вы! Леди Тория, разумеется, такими глупостями не занимается. В юности она была прелестна, в молодости прекрасна, в зрелости… Впрочем, едва ей исполнилось тридцать, она решила засчитывать себе пять лет как один год и тридцати пяти еще не достигла – а можно ли считать зрелым человеком того, кому нет еще тридцати пяти? С самых юных лет она отличалась неуемной энергией и большой изобретательностью. Участвовала в каких-то немыслимых безрассудствах, путешествиях, экспедициях, позволяла себе такие знакомства, что великосветские сплетницы колебались, стоит ли приглашать ее на очередной прием. В юности она была «безусловно леди», потому что была дочерью графа, став старше, она была «безусловно леди», потому что была леди Торией – единственной и неповторимой. В какой-то момент ее общественное положение зашаталось, когда обнаружилось ее интересное положение, однако же, выяснилось, что перед тем, как завести ребенка, она позаботилась обзавестись и мужем. Вот этим самым никому неизвестным Эдвардом Шеррингфордом. Которого с той поры предъявляла обществу по мере необходимости.
– Эдвард! – воззвала леди Тория, повысив голос. – Сколько я должна тебя ждать?
Мой друг выступил из двери своей спальни, застегивая последнюю пуговицу.
– Извини, дорогая, – сказал он голосом самого примерного из мужей, – я счел необходимым побриться.
Я почувствовал, что мне срочно надо сесть. Мой друг, которого я считал убежденным женоненавистником, – муж леди Тории!
– Прошу прощения, миледи, – пробормотал я, опускаясь на стул.
– Что это с ним? – озабоченно спросила леди Тория и тут же перешла к следующему вопросу: – Послушай, Эдвард, почему ты упорно игнорируешь мои телеграммы?
– Ты уверена, что посылала мне их? Я не получал ни одной за последний год, – ответил мой друг. – Кофе, дорогая?
– Лучше рюмочку шерри. И, наверно, глоток джина доктору… Кажется, он склонен к апоплексии, при его комплекции это неудивительно. Я несколько раз напоминала об этом Энн, – продолжила она как будто без всякой связи с предыдущим высказыванием. – Правда, девочка стала так рассеяна…
– Случилось что-то важное? – спросил мой друг, подавая шерри даме и бренди мне.
– Разве ты не читаешь газет? Завтра Энн выходит замуж.
– Я обычно не читаю объявлений о свадьбах. Кто жених?
– Бобби Вульф, ты его вряд ли знаешь, милый юноша, преподает в Дарэмском университете историю и пишет какую-то книжку о Нероне, – ответила леди Тория.
Мой друг перелистал справочник и вдобавок заглянул в свою картотеку.
– Вот, одна дурная мысль портит всю твою гениальную голову! – с негодованием вскричала леди Тория и пнула картотечный шкаф. – Бобби – чудесный мальчик!
– Мне уже приходилось иметь дело с чудесным профессором математики из Дарэмского университета, – флегматично ответил Холмс.
– Господи, так это же было так давно! Лет десять назад?
– Двенадцать.
– Вот видишь. Надеюсь, я не отрываю тебя от дел? Утром ты мне очень понадобишься. Надень ту бороду, в которой был в позапрошлый раз – та, в которой ты был в прошлый раз, ужасна. Ты походил в ней на карикатуру янки – мне пришлось выдумать, что ты только что приехал из Сан-Франциско и не успел привести себя в порядок.
– Хорошо, – мой друг наклонил голову и взял железнодорожный справочник. – Где и когда состоится венчание?
– Эдвард, я приехала в автомобиле – поездом ты уже не успеешь.
– Боже мой, Тау! Если ты проведешь всю ночь за рулем, ты будешь плохо выглядеть!
– Я приехала с шофером. Машина стоит на Кавендиш-сквер – я все-таки не дура, чтобы подъезжать к самому твоему дому. Иди собирайся, Эдвард, надеюсь, тебе получаса хватит?
– Эдвард… – пробормотал я в полном смятении. – Эдвард…
– Ватсон, – сказал мой друг. – Мое полное имя – Эдвард Шерлок Шеррингфорд-Холмс. – И скрылся в своей комнате.
– Когда я говорю знакомым, что мой муж – умнейший человек в Англии, – заявила леди Тория, – мне почему-то не верят. Правда, я не сообщаю, что мой муж – тот самый Шерлок Холмс. Слава Богу, мы в свое время не стали широко афишировать наш брак, из-за ваших рассказов, доктор, может сложиться мнение, что Шерлок Холмс – кастрат или педераст. – Она посмотрела на меня сурово. – Вы, конечно, не знаете всех его личных обстоятельств, но зачем подчеркивать так навязчиво его мизогинию? И нет у него никакой мизогинии! А что это вы выдумали об этой подлой авантюристке Ирен Адлер? Адлер, как же! Рахиль Кац, визгливая толстуха из Варшавы, выдававшая себя за сопрано. Внешность, у нее, конечно, романтическая – сверкающие глаза, сочные губы – да мозгов только на то и хватало, чтобы выманивать у любовников подарки побогаче. Вульгарная шантажистка! Эдварду никогда не нравились брюнетки!
Я нашел в себе силы добраться до буфета и налил еще рюмочку бренди.
Леди Тория возникла рядом со мной и налила себе шерри.
– Позволю себе спросить, вы давно женаты? – сипло осведомился я.
– О, целую вечность! Лет, наверно, тридцать. Надо спросить у Эдварда, он знает точно. Ах доктор, как мы были тогда молоды! Юноша и девушка, почти дети, Шотландия, вереск цветет… Ах, волшебная пора! Все было так невинно, так свежо – какие мы были тогда глупенькие. Эдвард сказал, что, как честный человек, должен жениться – я согласилась, дурочка. Тайный брак… Нас обвенчал сельский священник – в Шотландии, знаете, не так следят за формальностями. И мы на следующий же день разъехались – он в Кембридж, я в Италию. Я очень переживала потом, что вышла замуж – влюбленность в Эдварда прошла, а в Италии я встретила Марио. Какое счастье, что я так вовремя вышла за Эдварда! Марио этот был, конечно, сущим авантюристом, жиголо, как сейчас говорят, я бы доставила с этим Марио уйму хлопот моим родителям – если бы не брак с Эдвардом. Я ведь тогда думала, что брак – это нечто святое и нерушимое. И страшно мучилась, юная идиотка, что испортила себе жизнь.
С саквояжем в руке вышел Холмс. Он переменил костюм и, кроме того, обзавелся усами, бородкой и очками.
– Ватсон, если будет докучать Лестрейд, я уехал на континент. Выдумайте там что-нибудь правдоподобное, вы же умеете.
Они уже давно ушли, оживленно переговариваясь, а я сидел, пил бренди и тупо смотрел перед собой, пытаясь привести в порядок рухнувшую вселенную. Вот так живешь бок о бок с человеком, знаешь, казалось бы, его досконально – и в конце концов получаешь подобный сюрприз.
Я внимательно изучил газеты, нашел скромное сообщение о венчании Роберта Вульфа и Энн Шеррингфорд, которое должно было состояться в небольшой деревенской церкви. Наверняка оно не было бы таким скромным, если бы кто-нибудь узнал, что безликий мистер Шеррингфорд и знаменитый моими усилиями Шерлок Холмс – одно и то же лицо. Я представил себе заголовок в «Дейли телеграф»: «Великий женоненавистник показывает свое истинное лицо! Человек-машина и его семья!..»
Получили объяснение все его таинственные отлучки якобы на континент и Великое Исчезновение, из-за которого так взъелись на меня издатели и читатели!
Поистине то была ночь моего великого позора! Если бы скандальная женитьба Холмса выплыла наружу, я стал бы посмешищем, на меня бы показывали пальцами. Муж леди Тории! Я вполне понимаю, почему они жили раздельно: Холмс явно не смог бы ужиться под одной крышей с ураганом, леди Тория не смогла бы вытерпеть в своем доме вопиющую безалаберность Холмса. Ни ей, ни ему не нужен был тот домашний уют у камина, который я так ценил в нашей совместной жизни с моей милой Мэри. Две незаурядные натуры должны были существовать отдельно друг от друга, и они прекрасно существовали врозь, уважая интересы друг друга и сохраняя взаимную привязанность, а может быть, даже и любовь. Во всяком случае Энн Шеррингфорд было не тридцать лет, а всего двадцать два.
И не в силах терпеть потрясение в одиночку, я вышел на улицу и побрел по празднично освещенным улицам, среди возбужденных гуляющих людей. Ноги сами понесли меня в направлении южного Кенсингтона, и с первыми лучами солнца я обнаружил себя у дома, где жила моя Мэри. Было, конечно, еще слишком рано, и мне пришлось подождать до того часа, когда сонная служанка, возвращаясь с праздника, открыла дверь своим ключом. Я не стал ожидать, когда проснется моя милая Мэри, и поднялся к ней в спальню. Сел на низкую скамеечку у ее ног и стал смотреть на родное лицо. Она почувствовала, наверное, сквозь сон мой взгляд и открыла глаза.
– Мэри! Боже мой, Мэри, как я люблю тебя!
Она вздохнула, но в ее взгляде не было раздражения.
– Доброе утро, Джон. Ты, вероятно, выпил бочку бренди, – сказала она. – Тебя можно использовать вместо спиртовки.
Что я мог ответить?
– Мэри, – попросил я. – Прости меня, старого дурака. Я не могу жить без тебя!
И что там еще я мог бормотать, склонив поседевшую голову ей на плечо…

P.S.

Как ни странно, именно эта история и примирила меня с Мэри. Когда я рассказал о леди Тории, моя жена расхохоталась и, целуя меня, заявила, что если Холмс вел двойную жизнь, то такому выдумщику как я сам Бог велел.
Мы снова стали жить одним домом, одной семьей, душа в душу. Леди Тория заочно стала чем-то вроде родственницы, и я часто слышал за завтраком от листающей газеты Мэри: «Леди Тория основала женский автомобильный клуб… Леди Тория учредила приз для женщин-яхтсменов… Леди Тория провела показ разработанных ею женских брючных костюмов»…
Роберт и Энн Вульф вскоре одарили мир ребенком, и, еще не рожденное, это дитя стало объектом душераздирающих ссор. Мистер Вульф мечтал назвать своего сына Нероном в честь незаслуженно обиженного историками римского императора. Миссис Вульф предпочитала простое имя Томас. Леди Тория никаких имен не называла, но возражала как против Томаса, утверждая, что Томасы сплошь зануды, так и против Нерона, так как ей были противны исторические и географические аллюзии: «Меня саму назвали в честь Таврии и всю жизнь донимали шуточками, что мой муж вынужден заниматься тавромахией. Эдвард дразнил меня Кримией и объяснял, что именно поэтому любит криминалистику. А если бы в год моего рождения шла не Крымская война, а война с папуасами, меня назвали бы Папуассией – разве не ужасно?»
Родилась, однако, девочка, которую почему-то никто не ожидал.
Холмс в 1903 году отошел от дел и стал разводить пчел в Суссексе – так я писал в рассказах, оправдывая то обстоятельство, что он перестал заниматься расследованием как громких, так и особо деликатных случаев. На самом же деле он поселился недалеко от Дарэма, разводил розы и умилялся – на мой взгляд, отвратительно умилялся и сюсюкал! – качая в колясочке свою первую внучку. Он, правда, не забывал обо мне и время от времени подкидывал мне какую-нибудь историю из своего архива, но внучка и розы стали для него дороже криминалистики. Я старался навещать его пореже, потому что он буквально терзал меня вопросами из области педиатрии. К прежней работе его могло вернуть разве что-нибудь экстраординарное, угрожающее его ненаглядной малышке Вирджинии.

@темы: ШХ, мое и наше

---

Глава 9
Диссертация

Кое-кого из моих читателей в свое время посещала мысль, что это доктор Ватсон до Великого Исчезновения Холмса был вроде бы женатым человеком, а после вроде бы как стал холостым? Что случилось с милейшей миссис Ватсон? Неужели доктор овдовел?
Нет, все было гораздо хуже.
То есть, благодарение Богу, милая моя Мэри жива и сию минуту, когда я пишу эти строки. Однако же случилось так, что ее ясные глаза взглянули на меня с невыразимым укором и родной голос произнес:
– Ты для меня умер.
Меня как громом поразило.
День начинался так хорошо.
Я только что вернулся от издателя в отличном настроении, ибо уговорил его принять к публикации сборник моих юмористических рассказов о приключениях французского офицера наполеоновских времен, и чек с авансом приятно грел мой карман.
– Бог мой, Мэри, что случилось? – с испугом спросил я.
Она молча указала мне на стол и я увидел там обычную толстую папку из зеленого дерматина. Поверх папки лежал небольшой листок бумаги. Рядом – разорванный плотный серый конверт под размер папки.
Я подошел и посмотрел. «М-с Дж. Ватсон в собственные руки,» – было написано на конверте.
«Дорогая м-с Ватсон, – значилось в записке. – Пожалуйста, не сочтите за труд ознакомиться с этим плодом моих трудов, который я в шутку иногда именую своей диссертацией. Полагаю, что вы узнаете много нового о д-ре Ватсоне. С уважением, О. М.»
Я открыл папку и увидел свой фотопортрет, один из тех, что я сделал недавно по просьбе редактора. Скорее всего, его купили у фотографа, который напечатал несколько лишних снимков, чтобы продавать желающим изображения автора шерлокианы, как продавал изображения государственных и общественных деятелей, признанных красавиц света и полусвета, а также преступников, известных громкими злодеяниями.
«Д-р Дж. Ватсон», – вывела на широком нижнем поле рука, знакомая с каллиграфией не понаслышке.
Фотография была наклеена точно на середину листа, и больше здесь ничего не было.
Я перевернул страницу.
«Предлагаемая Вашему вниманию диссертация ставит своей целью раскрыть некоторые стороны жизни известного своими литературными опытами доктора Ватсона…» – начиналась рукопись. Строго говоря, сей труд был напечатан на машинке и действительно был оформлен как диссертация, фотографии были аккуратно подклеены, пронумерованы и подписаны, приводились какие-то схемы, таблицы и графики, щедро цитировались самые разные источники.
Мой идиотизм университетских времен был расписан даже более живо, чем это вставало в моих воспоминаниях; в другой момент меня бы это умилило, но сейчас я был зол: Мэри пришлось читать о моей тайной жизни.
Причем все факты трактовались весьма тенденциозно. Из диссертации явно следовало: что бы я ни совершил в своей жизни, хорошее или плохое, все это я делал только потому, что я негодяй и преступник.
Меня обвинили даже в смерти Джона: слишком уж своевременной она оказалась. Что же касается моей службы в качестве помощника врача на пассажирском судне – оказывается, ничего подобного, я просто совершил кругосветный круиз, причем ухитрился влипнуть в какую-то темную историю в Сан-Франциско. Автор задался вопросом, откуда у меня взялись деньги на такой круиз. Ответа на этот вопрос у него не нашлось, однако из обтекаемых формулировок следовал вполне отчетливый вывод, что честным путем я получить деньги не мог.
Моя истинная роль в смерти Верити осталась для автора диссертации неясной, хотя и отмечалось как уличающий косвенный факт слишком короткое время, которое прожила моя жена после своего опрометчивого подарка. Однако каким же я был описан негодяем в семейном быту: грубый, нечуткий, я только что не бил Верити смертным боем после бутылки-другой бренди. Да-да, рюмочка на сон грядущий значительно увеличилась в объемах! Прекрасно понимаю, кто был источником сведений обо мне, мне даже не пришлось смотреть, кто дал свидетельские показания – разумеется, наша искусная кухарка, обожающая баранье сало. И у аккуратнейшей из горничных нашлось для меня доброе слово: я разбрасывал свои туфли по всему дому, стрелял из револьвера в гостиной, шлялся ночи напролет по притонам и возвращался из своих походов в таком виде, что оставалось удивляться, как это я умудрялся принимать пациентов да еще писать рассказы. Кстати о рассказах! Мне приписали пошлейший порнографический романчик, который был анонимно опубликован в 1886 году. Ну, в студенческие годы я был бы польщен, если бы узнал, что меня обвиняют в подобном авторстве, дело молодое, сами понимаете. Сейчас мне было противно. Я посмотрел, кто свидетельствовал об этой мерзости. Два однокашника из Лондонского университета, в те времена прыщавые ничтожества, истекавшие слюной при виде любой низкопробной девки. Судя по приведенным показаниям, они ничуть не изменились.
Дружба моя с полковником М. как-то прошла мимо внимания диссертанта. Зато – совершенно неожиданно – я обнаружил выдержку из письма профессора Мориарти его брату, где упоминалось мое имя, причем в таком контексте, что спутать меня с каким-нибудь иным доктором Ватсоном не представлялось возможным. «Доктор Ватсон, который как марионеткой управляет фигляром с Бейкер-стрит, который выдает себя за непревзойденного сыщика, который…» Покойный профессор, может быть, и владел математической логикой, но логикой английского языка или не владел вообще, или совершенно вышел из себя, потому что у него не нашлось сил закончить фразу. Диссертант закончил за него скромненькими квадратными скобками, заключающими в себе слово «клякса». Тут, вероятно, профессор сделал значительный перерыв, ибо с ремаркой «другими чернилами» цитирование письма было продолжено, и Мориарти в более сдержанных выражениях описал следующую схему:
1. Доктор Ватсон задумывает и подготавливает десятки, а то и сотни преступлений в неделю.
2. Преступления осуществляют люди, которые абсолютно ничего не знают о том, кто ими управляет.
3. Какой-то ничтожный процент исполнителей – людей, которые неугодны ему, либо же таких, услуги которых больше не понадобятся, – доктор сдает полиции через посредство так называемого гениального сыщика. Сыщик этот просто наемный статист, хорошо стреляющий и неплохо боксирующий, но не более. Поскольку внятно объяснить, каким образом он раскрывает преступления, сыщик не может, он затуманивает головы окружающим смехотворной сказочкой о «дедуктивном методе» (тут профессор со свойственной математикам педантичностью разъяснил брату, что означают термины «дедукция» и «индукция», а заодно еще, что такое «синтез» и «анализ».)
4. После чего доктор Ватсон создает рекламу своей марионетке ловко состряпанными рассказиками.
На первом этапе у доктора заметные проблемы, ибо фантазией он, мягко говоря, не блещет, для того и понадобилась ему дружеская помощь профессора. А на последнем этапе возникли проблемы у самого профессора, ибо «гениальный сыщик», привыкший читать о себе только хвалебные отзывы, понемногу спятил и возомнил себя настоящим сыщиком. И, возомнив, решил засадить профессора за решетку (понятно, что доктора, который пел ему дифирамбы, «сыщик» трогать не собирался).
Я читал письмо, холодея от запоздалого ужаса. Становилось понятным, почему Мориарти относился к Холмсу без должной серьезности. Мне вспомнился случай в Индии, когда молодому офицеру, недавно прибывшему из Англии, подарили на дружеской вечеринке полоза – сначала желая испугать, потом с хохотом объяснили, что полоз не ядовит. Ночью полоз удрал в сад, а в комнату приползла гадюка, случай в том климате обычный. Утром молодой офицер нашел змею и начал забавляться так же, как накануне – таская за хвост или обматывая вокруг шеи. Несколько часов спустя зашедший приятель окаменел, застав эту сцену. У него все же достало выдержки попросить молодого человека снять с себя змею и отвести его в сторону, только после того он схватил саблю и зарубил гадину.
Мориарти полагал Холмса безобидным полозом и забавлялся, дергая его за хвост.
«Эта сумасшедшая мартышка Холмс начинает мне надоедать, – писал профессор брату, – пора уже заканчивать эту игру. Думаю, дорогому доктору Ватсону будет его сильно недоставать. Я еще порядком развлекусь, когда буду наблюдать, как уважаемый доктор будет подыскивать нового «гениального сыщика». Надеюсь, в следующий раз он придумает что-нибудь правдоподобнее, чем пресловутый дедуктивный метод».
Я поднял голову. Мэри стояла у окна. Мне не было видно ее лица.
– Я должен оправдываться по всем пунктам? – спросил я.
– Нет, – голос Мэри был спокоен и не внушал надежды. – Это анонимка, хотя и странного вида. Нагромождение чудовищной лжи и чудовищной правды. Я не собираюсь их разделять.
– Мэри…
– Я получила это четыре дня назад. Читала и забавлялась. А потом задумалась.
– О чем?
– Откуда у нас деньги.
– Но, Мэри…
– Джон, у нас три источника дохода. Твоя пенсия, твои литературные заработки и твоя практика. Джон, на этой неделе я догадалась взять в руки карандаш и сложить некоторые цифры. По самым скромным подсчетам мы тратим в год в два-три раза больше, чем ты получаешь. Это в основном незаметные траты, и создается впечатление, что мы живет по средствам. Только не говори, что ты столько выигрываешь на бильярде. Эта мерзость, – она ткнула пальцем в папку, – права по крайней мере в одном. У тебя есть еще один источник дохода. Вероятно, незаконный, раз ты предпочитаешь помалкивать о нем даже наедине со мной. И тогда я отнесла ювелиру свои драгоценности.
Она помолчала, выжидая, не скажу ли я чего-нибудь.
– Ты ведь любишь дарить мне подарки, Джон, – наконец сказала она. – Всякие брошки с самоцветами, колечки, сережки… Та брошь с огромным солитером, несомненным стразом, потому что бриллианты такого размера по карману лишь герцогам да королям. Мои знакомые всерьез уверяли, что будь камень поправдоподобнее, брошь не выглядела бы так эффектно. Этот страз, Джон… он не страз. Он настоящий. И серьги индийской работы с гранатами, которые ты подарил мне в сочельник… Это не гранаты, Джон. Это красные алмазы староиндийской огранки. Серьги работы двенадцатого века, Джон. Им место в Британском музее, а я постоянно забываю их в ванной на полочке. А бусы, которые ты подарил мне на годовщину свадьбы? Горный хрусталь, яшма, нефрит. Ничего особенного, Джон, вполне нам по карману. Яшма и хрусталь – ладно, ничего особенного, но нефрит, Джон! Эти резные бусины были изготовлены в Китае еще до рождества Христова. Им более двух тысяч лет, Джон. Или Джеймс? – вдруг спросила она резко. – Откуда у тебя деньги, Джон-Джеймс? Откуда у тебя такие деньги?
– Это твое приданое, Мэри, – сказал я глухо.
– Мое приданое? – переспросила она. – Тот самый сундук майора Шолто?
– Ну, сундук… – протянул я. – Крохи, которые удалось поднять со дна Темзы. Крохи.
– И много этих крох?
– Примерно сто тысяч.
– Фунтов стерлингов? – уточнила она, и тон ее не предвещал ничего хорошего.
– Разумеется.
– Тадеуш Шолто получил хоть гинею?
– Чего ради? Не он же нанимал землечерпалку.
– Великолепно, – отметила она. – Ладно, Джеймс, – ядовито выделила она, – я вполне допускаю, что женился ты на мне по любви – собственно, раньше у меня не было в том сомнений. Но, Джон, почему ты мне ни слова не сказал? Почему я не имею права знать, что мы, оказывается, такие богачи?
– Мэри, я был уверен, что ты… Разве тебе не нравится наша жизнь? Мы живет так уютно, так мирно. У нас есть все, что нам нужно: дом, друзья, книги. Разве была бы ты более счастлива, если бы мы устраивали пышные приемы? Я уверен, такие развлечения не по тебе.
– Да, – сказала она, – Джеймс. Пышных приемов мне не надо. Тихая мирная жизнь меня вполне устраивает. Я вполне могу позволить себе отдых, Джеймс. У меня ведь была такая бурная молодость. Я бывала в Африке и Австралии, Индии и Афганистане, была хирургом, получила рану на войне, а потом еще ассистировала великому Шерлоку Холмсу, подставляя себя под пули и отравленные стрелы преступников. О да, мне есть о чем вспомнить и от чего отдохнуть, Джеймс. Господи, Джон, у нас есть сто тысяч фунтов, а я не могу позволить себе нанять вторую горничную, чтобы было кому принимать пальто у твоих пациентов и убирать в приемной и кабинете. И я постоянно не укладываюсь в те суммы, что ты выделяешь на хозяйство, и вынуждена идти к тебе просить еще. Это так унизительно, Джон, признаваться, что я плохая хозяйка, и просить у тебя твои деньги. Я экономила три месяца, чтобы купить себе хорошие ботинки. Я перелицовываю старые юбки. Я гордо отворачиваю нос в сторону, когда иду мимо фруктовой лавки, чтобы не смотреть на персики. Джон, я с детства мечтала съесть корзину персиков. Я их обожаю. Но персики пробивают такую дыру в семейном бюджете.
– Мэри… – пробормотал я растерянно.
– Я таскаю из библиотеки стопки книг о самых невообразимых приключениях. Живут же люди! А у меня каждый день штопка, стирка, глажка, проверка грошовых счетов, неисправная канализация, кухарка, за которой нужен глаз да глаз, сопливая горничная, которую пинками надо отрывать от бесед с посыльными, и пыль, постоянная пыль, от которой я начинаю чувствовать себя диким зверем. И если я встречаюсь с подругами, то разговор у нас идет все о том же: о нерадивой прислуге и проблемах с канализацией. Джон, я отдыхаю только вечером, когда ты с книгой садишься у камина. Тогда и я могу присесть и почитать. И то только потому, что у нас пока нет детей. Джон, зачем мне неправдоподобный бриллиант и красные алмазы, если я ощущаю себя загнанной ломовой клячей? Так вот, Джон, я от тебя ухожу. Я тебя люблю, но ты для меня умер. Я продала солитер и купила билет на пароход. Теперь моя очередь путешествовать по всяким Австралиям. И я намерена совершать все глупости, на которые смогу решиться. Миссис Форестьер составит мне компанию. Надеюсь, ты будешь вести себя благоразумно. Давай расстанемся по-хорошему. Лично мне скандал не нужен, но если ты захочешь, я на него пойду со спокойной душой, Джон. Ты меня очень обидел. Прощай.
Потрясенный и подавленный, я слушал ее речь и ужасался. Господи, каким самодовольным слепцом я был!
– Мэри, – сказал я поспешно. – Это сто тысяч – они, разумеется, твои. Пожалуйста, Мэри. Я не прошу тебя остаться – но позволь мне поехать вместе с тобой.
– Джон Ватсон, – сказала она. – Я видеть вас больше не хочу и слышать вас больше не желаю. Если у меня когда-либо появится желание общаться с вами – я вам сообщу. А пока позвольте пройти. Меня ожидает кэб.
И я, дурак, позволил ей уйти. Конечно же, я не мог позволить, чтобы она оставалась без присмотра, и пустил за ней неких мистера и миссис Джонс. Уж в них я был уверен, что они проследят и оберегут мою жену на пути приключений. Они оправились вслед за ней в путешествие и присылали мне подробные донесения из всякого места, где только могли найти почтовый ящик. Краткие сообщения о передвижениях я получал по телеграфу.
Восемь месяцев спустя я узнал, что у Мэри родился сын. В Стокгольме. Узнал я об этом от мистера и миссис Джонс. Мэри не прислала мне ни строчки.

Глава 10
Старая знакомая

Но пока вернемся в тот период, когда Мэри покинула меня.
Бренди перестало утешать меня через неделю. Я привел себя в порядок и послал шпионов полковника М. по следу автора диссертации. Несколько дней спустя М. встретил меня в Гайд-парке.
– У вас неприятности, доктор? – спросил он. – Поскандалили с женой?
– Не ваше дело, – огрызнулся я. – Мы уже установили, что мы с вами не родственники.
– Ничего, – проговорил он. – Побегает и вернется. А что за особу вы просили найти? Старая любовь не ржавеет?
– Старая сплетница, а не старая любовь, – ответил я. – Вы бы только знали, что за документ она прислала Мэри.
– А, – протянул полковник М. – Так вы желаете с ней посчитаться? Подарить вам хлыст?
Я искоса посмотрел на него. Полковник, кажется, не шутил.
– Обойдусь без вашей помощи. Помогите только ее разыскать.
– Отель «Бертрам». Мистер и мисс Милвертон занимают там двадцать первый и двадцать второй номера.
– Вот как, есть и мистер?
– Он ей не отец и не брат, если вас это интересует. И даже не Милвертон.
На следующий вечер около полуночи я сидел в кэбе. На другой стороне улицы один за другим гасли окна отеля. В нужной мне спальне было уже давно темно. Я выждал еще немного и наконец покинул кэб в сопровождении одного из агентов полковника М. В пустынном темном холле меня ожидала управляющая, аккуратная до неправдоподобия, подтянутая, напряженная как струна дама лет тридцати. Что-то в ней напомнило мне покойную Верити. Она вопросительно глянула на моего спутника и перевела взгляд на меня.
– Меня заверили, что никакого шума не будет, – сказала она вполголоса.
– Я это подтверждаю, – ответил я холодно. – Ключ от двадцать второго номера?
Она протянула мне ключ с тяжелой деревянной биркой.
– Второй этаж, – добавила она ненужно мне в спину: я уже поднимался по лестнице.
Перед дверью двадцать второго номера я остановился и прислушался. Было тихо, лишь легонько сопел насморочным носом агент полковника. Я осторожно вставил ключ в скважину и повернул. В номере было темно. Я закрыл за собой дверь, оставив агента в коридоре, чиркнул спичкой и зажег неяркий свет. Мисс Милвертон не проснулась. Я минуту или две рассматривал знакомое лицо, такое беззащитное в полутьме. Во мне шевельнулась жалость, и я поспешно подавил это неуместное чувство, шагнув к кровати и бесцеремонно схватив молодую женщину за плечо.
Она вскочила и уставилась на меня испуганными круглыми глазами. Я любую секунду был готов зажать ей ладонью рот, но она резко выдохнула несколько раз, пытаясь выдавить из себя крик, после чего замерла и сипло спросила:
– Кто вы?
Я молчал.
Она высвободила руку из-под одеяла, которым инстинктивно закрылась, нашарила на столике очки и нацепила на нос. Взгляд ее приобрел более осмысленное выражение.
– Ах, это вы, – проговорила она.
– Вы ожидали кого-нибудь иного?
– Я сейчас закричу, – поспешно сказала она.
– Действуйте, – предложил я и, отступив, сел в кресло. – Я с удовольствием понаблюдаю.
Она открыла рот, но не издала ни звука. Не знаю, что там она вообразила, но, кажется, ее мнение обо мне полностью отражала написанная диссертация. Какие мерзости на мой счет представились ее воображению, неизвестно, но рот она закрыла и уставилась на меня с такой ненавистью, что мне опять захотелось ее пожалеть.
– Одевайтесь, – предложил я, старательно игнорируя это чувство.
– Что вы задумали?
– Одевайтесь, или я выволоку вас на улицу в ночной сорочке. Сегодня холодная ночь, вы рискуете простудиться.
Она смотрела на меня, не веря ушам.
– Может быть, вы все же на несколько минут выйдете? – наконец спросила она.
– Нет, – ответил я. – Можете не стесняться. Я врач, и мне часто приходится видеть раздетых женщин. Вряд ли вы сумеете поразить меня своим прекрасным телом.
Она покраснела и поправила очки.
– Даю вам десять минут, – сказал я и достал часы из кармана.
Мисс Милвертон побелела так, будто увидела револьвер. Мои часы явно напоминали ей о неприятностях. Она нерешительно вылезла из постели и начала лихорадочно одеваться, то и дело украдкой посматривая на меня. Право же, если бы она так не спешила, она бы оделась гораздо быстрее. Наконец она зашнуровала ботинки и выпрямилась. Одежда прибавила ей уверенности в себе, она, уже не боясь меня и моих часов, подошла к туалетному столику и взяла щетку для волос.
– Что вы хотите от меня? – спросила она, приводя в порядок волосы. – Ночью вломиться в спальню к даме…
– Вы не дама, – сказал я. – Вы собирательница гнусных слухов и распространительница клеветы. Вас, дорогая моя, надо бы вымазать дегтем да обвалять в перьях, только я, к сожалению, не такое чудовище, каким вы пытаетесь меня вообразить. Ну чего вы добивались своей мерзкой диссертацией? Рассказать моей жене, что я швыряюсь ботинками в горничных и гоняюсь с ножом за кухаркой? Можно подумать, моя жена три года жила в кошмаре и не видела его, а вы любезно открыли ей глаза!
– Ваша жена вас бросила!
– Не радуйтесь, дорогуша. Мою жену позабавил ваш пасквиль, и она не поверила ни единому слову.
– Но она уехала!
– Зная вас, я удивляюсь, что вы не начали утверждать, будто я убил жену и закопал ее в подвале. Впрочем, вы додумались бы до этого примерно через месяц. Когда миссис Ватсон вернется из путешествия, мы с ней над этим посмеемся.
Мисс Милвертон глядела в зеркало, поправляя выбившуюся прядь. Потом она очень эффектно повернулась, и я увидел в ее руке сверкнувший серебром пистолетик – одну из любимых нашими дамами безделушек.
– Довольно разговоров! – звонко проговорила она. – Извольте выйти из моей комнаты!
– Не изволю, – отозвался я и намеренно презрительно похлопал в ладоши: – Браво, моя дорогая, в вас пропадает великая актриса. Пожалуйста, произнесите какой-нибудь монолог.
Она надеялась, что я испугаюсь ее хлопушки, и заметно смутилась. А ведь она заметно похорошела с той поры, когда я впервые увидел ее, подумал я. Теперь ее не назовешь серой мышкой. Почему она не влюбится в какого-нибудь молодого идиота, забыв о Верити, которая в свое время помыкала ею как рабыней? Или моя скромная персона ныне и присно будет служить ей великолепной иллюстрацией того, что все мужчины – подлецы и мерзавцы?
– Ваша игрушка хотя бы стреляет? – осведомился я.
Ее рука дрогнула. Я не такой уж проворный человек, однако же быть пораненным пусть даже и крохотной пулькой мне не улыбалось, и я успел поймать женщину за руку и выбить пистолет раньше, чем она вспомнила о предохранителе.
На шум дверь приоткрылась, и в небольшую щель просунулся покрасневший нос моего сопровождающего. Крепко держа мисс Милвертон за руку и намеренно причиняя ей боль, я потащил ее к выходу.
– Я буду кричать, – процедила она сквозь зубы.
– Только попробуйте. – Я показал ей свой старый армейский револьвер, который только что вытащил из кармана, и ткнул ствол ей в бок. – Только вздумайте выкинуть какую-нибудь глупость.
Теперь она испугалась по-настоящему и безропотно пошла вместе со мной вниз.
В кэбе она забилась в угол и затравленно поглядывала, куда мы едем. Вряд ли она узнавала улицы, по которым мы ехали, я не предполагаю в ней такое знание ночного Лондона, однако район, куда мы в конце концов прибыли, испугал ее невероятно. Я ее вполне понимаю. Если бы я был таким мерзавцем, каким она меня воображала, эта улочка, где на каждом шагу были непотребные матросские кабаки и притоны, стала бы для нее преддверием преисподней. Однако я не собирался причинять ей зла. Я даже не сердился на нее. Она раздражала меня, эта серая мышка, но мстить ей за то, что меня бросила Мэри – зачем? Мисс Милвертон совсем не была виновата в этой беде. Она послужила катализатором, это правда, но могло бы произойти что-то иное, что открыло бы Мэри глаза на мою самодовольную тупость.
Тем не менее мисс Милвертон следовало бы проучить. Она шествовала по жизни, руководствуясь сюжетами романов, где героини проносили свои принципы и свою непорочность нетронутыми сквозь самые невероятные приключения, где в конце концов торжествовало и процветало добро, а зло неизменно наказывалось. Такое понимание жизни рано или поздно должно было завести ее в большую беду. И так как я почему-то воспринимал ее как шкодливую юную родственницу, я должен был о ней позаботиться. Прежде всего ее следовало как следует напугать, чтобы она ощутила цену жизни и свободы, а уж потом показать ей новые цели, ради которых стоило жить.
Страшный грязный дом, куда я ее привез, наполнил ее таким ужасом, что по узкой скрипучей лестнице мне пришлось тянуть ее на руках. Вульгарная, но нищая обстановка уже не могла ничего дополнить в ее состоянии, но она не упала в обморок, хотя и была очень близка к нему. Ужас парализовал ее, и только глаза жили на белеющем лице.
– Пожалуйста… не надо, – выдавила она из себя шепотом, и это могло тронуть даже бессердечного негодяя.
К сожалению, бессердечным негодяем я не был. Я ушел, оставив ее на растерзание ужасу и моим помощникам. Помощниками были трое актеров из прогоревшей труппы одного провинциального театра: мистер и миссис Джордж Вильерс (Вильямс на самом деле, но кого это волнует), а также брат миссис Вильерс Питер Кейн. Самым ценным в них было то, что они обладали отличным чувством юмора, а также, что немаловажно, чувством меры. Я объяснил им, что фактически они участвуют в преступлении – похищении женщины, но они согласились за солидное вознаграждение, частью которого стали оплаченные билеты в Америку. Для успокоения их совести мне пришлось полностью посвятить в мои планы.
Мисс Милвертон предстояло провести в этом доме сутки, после чего сопящий агент полковника М. организовал переправку всех четверых на небольшое судно «Грета Г.». На судне мисс Милвертон должны были вручить мое письмо, в котором я объявлял ей о своем нежелании хоть когда-либо снова встретиться с ней.
Мистер Вильерс на всем протяжении пути должен был изображать тупого и жестокого негодяя. Миссис Вильерс – жадную, но не потерявшую остатков совести падшую женщину (она обещала мне не улыбаться, чтобы не показывать очаровательные ямочки на щеках). Мистер Кейн – обаятельного молодого подонка. В его обязанности входило поддерживать в сознании мисс Вильерс опасность физического насилия. В трезвом виде он должен был выказывать пленнице брезгливое презрение, а в подпитии – приставать с непристойными предложениями и объятиями. Супруги Вильерс поклялись строжайше следить, чтобы он не слишком увлекался, да и сам мистер Кейн, положив руку на сердце, рыцарски пообещал мне не обижать несчастную девушку.
– Она шантажистка, – поправил его я, – а вовсе не несчастная девушка. Все же я надеюсь, что ее случай небезнадежен. Думаю, прописанное мною лечение ей поможет.
Мистер Кейн улыбнулся.
– А если она по приезде заявит в полицию? – спросил он.
– Если вы будете надлежащим образом выполнять мои инструкции, не заявит. Смотрите не потеряйте мои письма.
Кэб ждал меня у дверей дома. Поскольку это был особый кэб, я мог не опасаться, что у кучера сдадут нервы и он как можно быстрее покинет эти негостеприимные улицы.
– Домой, – велел я и, усевшись поудобнее, начал думать о проблемах мисс Милвертон. Вильерс и компания доставят ее в Нью-Йорк и передадут с рук на руки мистеру Майклу Паркеру, который пару лет назад приезжал в Лондон разыскивать одного мошенника, в связи с чем довольно близко познакомился с Холмсом и со мной. После событий у Рейхенбахского водопада я получил от него соболезнующее письмо, а три дня назад мы с ним обменялись каблограммами по поводу мисс Милвертон. Мистер Паркер работал в бюро Пинкертона и согласился принять помощницей английскую даму со вздорным характером. Я предупредил его, что мисс Милвертон обладает большой работоспособностью и поистине научной методичностью в области изложения информации, так как в свое время помогала оформлять монографии отцу, известному английскому палеонтологу, однако обладает избыточной способностью к фантазированию, отчего может быть слишком пристрастна, в результате чего за ней необходим глаз да глаз. «Ее неприязнь ко мне, – писал я мистеру Паркеру, – настолько велика, что она будет рассказывать вам обо мне самые невероятные вещи. Если бы все то, что вы обо мне услышите, соответствовало истине, мне бы следовало немедля придушить ее и утопить в Темзе». Его ответ был краток: «К черту подробности! Красивая? Высылайте!»
Я задумался о похищении – все-таки преступление, как ни посмотри, но мысли мои постепенно приняли совсем иное направление, и к тому времени, когда кэб доставил меня домой, в моих мыслях уже строился план романа о похищении девушки – богатой наследницы. Ее должен был спасать молодой человек – студент-медик из Эдинбургского университета, регбист, боксер – короче, славный малый, которым мне нравилось воображать себя, но которым я, увы, не был. Он примчался выручать ее в мрачное аббатство, где ее содержали похитители, выдавая за сумасшедшую… Ну, как он там ее выручал, мы додумаем потом, а пока отметим в памяти, что раз у нас аббатство, надо бы применить привидение – призрак монаха или монашенки, это очень к месту и вдобавок создаст в нужных местах напряженную атмосферу.
– Прибыли, сэр, – гаркнул сверху кучер. Я вышел и по привычке полез в карман за мелочью, но он презрительно фыркнул сверху, щелкнул кнутом и укатил по пустынной ночной улице по направлению к Кавендиш-стрит, где то одним, то двумя свистками почти безнадежно пытался высвистать себе транспортное средство какой-то не то сильно запоздавший, не то слишком ранний – это как посмотреть – прохожий.
Дома я сразу прошел в кабинет, чтобы не потерять вдохновения и не позабыть найденных уже деталей нового романа. Взял лист бумаги и сначала набросал что-то вроде довольно бессвязного плана, потом тут же, задумавшись, нарисовал прелестную девушку с книжкой в руке, рядом рослого парня в шляпе набрекень, который с дурацким видом держал ее за другую ручку. Как-то незаметно вокруг них образовалась улица – фонарный столб, задок кэба справа, лошадиная морда слева, так что в конце концов я пририсовал полицейского, чтобы было кому предложить погруженным в любовь юнцам покинуть мостовую и дойти хотя бы до тротуара.
К утру я уже знал все о молодом человеке – увы, из университета его вышибли, как и меня, но всего лишь за пренебрежение учеными занятиями. И он стал младшим партнером в фирме, которой руководили злодеи. Те самые, что задумали завладеть наследством девушки. Ну, злодеями мы займемся попозже, а пока… Вспомнить, что ли, молодость да описать лихие нравы школяров Эдинбурга?
Я поискал стопку бумаги, проверил, сколько чернил в чернильнице, и взгляд мой упал на папку, где лежал мой неоконченный роман о молодоженах. Написанный в форме дневника, он не содержал в себе никаких сенсационных тайн, а просто повествовал о незатейливом семейном счастье. Счастье, которое не омрачали проблемы канализации и неправдоподобные красные алмазы. Я подержал папку в руке, чувствуя сожаление. Следовало бросить ее в огонь, но мне было лень растапливать камин. Отослать издателю – пусть найдет кого-нибудь, кто завершит сей труд, к которому я сейчас испытывал глубочайшее отвращение. А если не найдет – не велика потеря. Я колебался: камин или издатель? Распустил завязки папки, прикинул рукопись на руке – пожалуй, камин. На последней странице увидел солидное буровато-желтое пятно, удивился, потому что не помнил его, и посмотрел. Не веря глазам, пролистал несколько страниц от конца. Роман, оказывается, был закончен. Память, целую неделю отягощенная алкоголем, не сохранила подробностей, но, как выяснилось, в порыве отвращения я уже закончил роман, разом убив героев, да еще и уйму народу впридачу, устроив железнодорожную катастрофу. С самодовольным счастьем было покончено. Что интересно, у меня даже почерк не изменился. А еще говорят, что алкоголь влияет на крепость руки. Ладно, отправлю издателю. Пусть делает, что хочет.
Чтобы закончить рассказ о мисс Милвертон, добавлю, что тот, кого она выдавала за брата, был человеком вялым и нерешительным. Пока она платила ему за то, что он сопровождал ее в розысках всевозможных субъектов, которые могли охарактеризовать меня с дурной стороны, это его устраивало, но как только «сестра» исчезла, это повергло его в смятение. Несколько дней он ждал ее возвращения в отеле «Бертрам», а потом тихо исчез в неизвестном направлении, даже не подумав известить полицию. Когда через несколько лет мне понадобилось в одном из рассказов о Холмсе имя для шантажиста, я создал его из имен Чарльза и Огасты Милвертон.
А! Чтобы уж окончательно закрыть эту тему, добавлю, что мисс Милвертон неплохо прижилась в бюро Пинкертона и оказалась там на своем месте. По моим сведениям, лет пять назад она вышла замуж. Нет, не за мистера Паркера, как вы могли подумать. Теперь ее зовут миссис Питер Кейн.

@темы: ШХ, мое и наше

---

ГЛАВА 7
Профессор Джеймс Мориарти

Теперь я должен рассказать о том, как в моей жизни появился профессор Джеймс Мориарти.
Контакты с полковником М. по-прежнему оставались тесными. Здесь не место рассказывать о делах, которые мы затевали, могу лишь сказать, что в результате этих дел в моих карманах оседали довольно значительные суммы, а никто во всем Лондоне и подумать не мог, какую гигантскую паутину раскинули мы с полковником М. над этим городом. Общение с Холмсом помогало мне выявлять слабые стороны нашей организации; надо ли говорить, что до некоторых пор Холмс и не подозревал, что в Лондоне существуют подобные преступные силы. Надо отдать ему должное, он почти сразу понял, с чем столкнулся, другое дело, что столкнулся он с нашей организацией достаточно поздно – лишь летом 1888 года. До этого ему просто не попадались дела, связанные с нашей деятельностью: я говорил уже, что Холмс в основном расследовал преступления, совершенные в среде среднего класса и, как правило, представителями среднего класса – то есть дилетантами.
В летом же 1888 года Холмсу довелось расследовать дело Пикрофта, которое стало потом моим рассказом о приключениях клерка. Ограбление банкирского дома "Мейсон и Уильямсы" стало, пожалуй, первым случаем, когда он столкнулся с чем-то совершенно иным. Надо ли говорить, что план ограбления был задуман мною, а полковник М. нашел для него исполнителей – братьев Беддингтон. Увы, не обошлось без неприятных накладок, которые можно назвать "эксцесс исполнителя". Беддингтоны исказили мою идею, зачем-то введя идиотскую выдумку о братьях-близнецах, Пикрофт насторожился и кинулся за советом к Холмсу, а во время самого ограбления старший Беддингтон презрел мои указания о хлороформе и убил сторожа.
Холмс столкнулся с нами, но пока еще не разобрался, с чем имеет дело.
Прошло время, я избавился от Верити и снова стал свободным человеком, вновь поселившись на Бейкер-стрит, я познакомился с Мэри и продолжал писать рассказы. Между прочим, везде, где в рассказах я упоминал первую жену, я не называл ее вообще, придерживаясь этого правила с упорным постоянством, или, после того, как женился на Мэри Морстен, употреблял ее милое имя вместо имени Верити.
В это самое время, когда я еще оставался вдовцом, Холмсу попалось дело Блессингтона с Брук-стрит, которое я в своих заметках назвал делом о постоянном пациенте. Наша организация имела к этому случаю самое косвенное отношение – мы просто помогли господам Биддлу, Хэйуорду и Моффату исчезнуть из поля зрения британской полиции. При этом очень кстати исчез пароход "Норма Крейн", который шел в Опорто, а объявился перекрашенный и под другим именем в Роттердаме.
Как раз это дело и заставило Холмса задуматься. Он ничего не говорил мне, но я замечал, что он озабочен, а его знаменитая картотека начала пополняться с невероятной быстротой; "иррегулярная полиция" в лице то одного, то другого представителя появлялась в доме чуть не каждый день. Я заглядывал порой в его бумаги – якобы в поисках интересных сюжетов – и видел, что его подозрения постепенно переходят в уверенность. Однако он был все еще далек от решения.
Приблизительно в это время полковник М. обнаружил чрезвычайно полезного для нас человека. Это был профессор Ирвинг Джеймс Мориарти (Джеймс Мориарти – в данном случае двойная фамилия, а не имя и фамилия, как чаще всего думают читатели моих рассказов). Человек это был весьма одаренный, однако же, с невероятно дурным характером и экстравагантными наклонностями, доходившими до психической неуравновешенности; право же, это совсем не тот человек, с которым я хотел бы общаться. Из-за пристрастия к скандальным развлечениям он был вынужден оставить кафедру Дарэмского университета и перебраться в Лондон, навсегда потеряв надежду на блестящую будущность. Сломанная карьера еще больше озлобила его, и, когда полковник М. предложил ему присоединиться к нам, он ни секунды не колебался.
Его острый математический ум был как раз тем, чего нам не хватало. Мои идеи, подсказанные пылким воображением, все же нуждались в детальной проработке и критическом анализе; полковник М. для этой роли совершенно не подходил – это был человек сугубо практический, я бы даже сказал, прагматичный. Надо признаться, что период с 1888 по 1891 годы, когда с нами сотрудничал профессор Мориарти, был наиболее плодотворным для нашей организации.
Шли дни, я снова женился и жил с моей милой Мэри счастливо, ничто не омрачало наш медовый месяц, изрядно затянувшийся, вопреки названию. Однако характер профессора был настолько непереносим, что между ним, полковником М. и мною начались трения, не переходившие еще в открытую ссору, но уже сильно осложнявшие наши отношения. Я до сих пор подозреваю, что полковник М. намеренно через кого-то из своих агентов подсунул Холмсу сведения о профессоре. Из других источников такие сведения просочиться не могли. В начале апреля мы почувствовали, что Холмс занялся Мориарти вплотную.
Внимание Холмса будто подстегнуло Мориарти, он словно с цепи сорвался. Мало того, что он начал затевать дела, к которым ни я, ни М. не имели никакого отношения, он еще начал помечать места преступления черными визитными карточками с золотыми буквами MWM. Не говоря уже о том, что это фатовство самого дурного вкуса, достойное только бульварных писак, но к тому же и в некотором роде самозванство, ибо я никогда не соглашался на использование моего инициала W. Полковник М. так и вовсе выходил из себя, когда видел эту монограмму:
– Наглость какая, доктор! Надо полагать, первое М – это наш дорогой профессор. А я, выходит, так просто болтаюсь сзади, вроде как на хвосте у ишака!
Однако было поздно. Мы выпустили из сосуда джинна, которого не могли загнать обратно.
Я предупреждал профессора, чтобы он на время прекратил свою деятельность, но говорить с ним об этом было по крайней мере неосторожно; после одного из моих предупреждений (разумеется, через шифрованную телеграмму, я избегал общаться с ним лично), он отправился прямиком к Холмсу и продемонстрировал ему весь блеск своих дурных манер. Это произошло утром 24 апреля 1891 года. Вечером того же дня Холмс, против обыкновения несколько возбужденный, был у меня.
Он предложил вместе с ним завтра же утром уехать на континент, и я принял его предложение, потому что, честно говоря, опасался того оборота, который принимали события. Холмс дал мне указания, как добираться до вокзала, и я выполнил их почти дословно, если не считать того, что, когда я утром спустился к кэбу, чтобы ехать на Стрэнд, в экипаже уже сидел полковник М.
– Далеко собрались, доктор? – спросил он после приветствия.
– На континент, – ответил я. – Только, пожалуйста, не говорите об этом нашему дорогому профессору. Кэбмен, к Лоусерскому пассажу, – приказал я.
– Вы едете с мистером Холмсом, – понял полковник. – Лоусерский пассаж – это вовсе не вокзал Виктория, и поезда в Европу оттуда не идут.
– Полковник, – сказал я. – Могут быть у меня личные дела?
– Разумеется, – ответил он. – Но если вы намекаете на связь с женщиной, то это по крайней мере глупо. Не забывайте, что я ваш тесть.
– Благодарю за напоминание, – холодно отвечал я.– Я лично предпочитаю думать, что взял в жены сироту. Мэри бы не понравился такой отец. В вас совершенно нет никаких теплых чувств.
– Я предпочитаю обходиться без них, – раздраженно сказал полковник. – Все эти сантименты сильно мешают в жизни. Посмотрите только на профессора! Всегда думал, что математики не склонны к открытому проявлению эмоций. А тут прямо-таки шекспировские страсти! Куда там Яго! Если бы он смотрел на жизнь холодными глазами, и мы и он избавились бы от множества неприятностей. Вчера Мориарти без моего ведома задействовал нескольких человек. Желая разделаться с вашим приятелем Холмсом, он устроил поджог, ожидая, что тот выскочит прямо под прицел. Какая глупость! Холмс, разумеется, не ночевал дома, и единственный результат этой, с позволения сказать, акции – изрядно потрепанные нервы квартирной хозяйки.
– Боже мой, полковник!
– Успокойтесь, доктор, ваше любимое гнездышко на Бейкер-стрит почти не пострадало. Потребуется разве что побелка.
– С этим надо что-то делать!
– Разумеется, – сказал полковник. – Поэтому я и решил вам сказать, что мы, вероятно, в скором времени лишимся мистера Холмса, которого убьет профессор Мориарти, и профессора Мориарти, которого убьет мистер Холмс. А вам лучше держаться от них обоих подальше. Я бы не хотел бы лишиться еще и вас. Мне нужен не столько зять, сколько надежный компаньон. Так что прошу вас поменьше общаться с вашим другом.
– Видите ли, полковник! – сказал я с чувством. – Я совсем не против, если этот маньяк Мориарти провалится в преисподнюю, но дружбой с Холмсом я дорожу. У нас с ним, конечно, несколько разные жизненные цели, однако как человек он мне нравится.
– Ладно, ладно, – ответил полковник М. с усмешкой. – Как-нибудь мы продолжим этот разговор. А пока до свиданья. Вот ваш Лоусерский пассаж.
Я мельком глянул на часы над входом в здание. О боже, да мне бежать придется, чтобы успеть к другому выходу ровно к четверти десятого. Где те деньки, когда я играл в регби!
Карета ждала меня, как было условленно. Я и отдышаться не успел после пробежки по пассажу, как она доставила меня к вокзалу Виктория. Здесь не обошлось без традиционного холмсовского маскарада, а так же присутствия профессора Мориарти. Он, правда, не попал на поезд, потому что выскочил на перрон тогда, когда наш поезд уже отправился.
Холмс рассмеялся:
– Вот видите, несмотря на все предосторожности, нам еле-еле удалось отделаться от этого человека.
Я хмыкнул. Мне казалось, что здесь не обошлось без полковника М. Однако он не успел бы за то короткое время, что прошло от нашего расставания у пассажа, известить профессора о поездке Холмса в Европу.
Я не буду повторяться, описывая наше путешествие по Европе. Могу только добавить, что, покинув Британию, Холмс впал в состояние меланхолии более тяжелое, чем бывало ранее в промежутках между делами. Сказывалась изнурительная жизнь последних месяцев, усталость, недосыпание и отсутствие нормального питания. Нервное возбуждение, в котором он пребывал неделями, теперь сменилось глубочайшей депрессией. По-моему, он постоянно думал о смерти, и даже величественные альпийские пейзажи не отвлекали его от мрачных мыслей. Я не хочу сказать, что он подумывал о самоубийстве; нет, скорее он пребывал в оцепенении, когда вконец измученному человеку уже в тягость любое действие, любая перемена, и смерть кажется лучшим лекарством от всех бед, несущим долгожданный покой. Его меланхолия мало напоминала болезненное уныние, которое часто подозревают под этим словом: внешне он был бодр и казался вполне жизнерадостным, однако его юмор, что было заметно только мне, принял особое направление вслед за его мыслями.
Я помню его слова, которые он повторял, с некоторыми вариациями, снова и снова: "Моя жизнь прожита не совсем уж бесполезно, Ватсон. Благодаря мне воздух Лондона стал чище. А в тот день, когда я уничтожу Мориарти, я смогу с чистой совестью прекратить свою карьеру".
Если бы я не знал, в каком расстройстве находились сейчас его нервы, я бы удивлялся таким речам, исходящим от человека в возрасте, который принято называть цветущим. Холмсу не исполнилось еще и сорока лет, а он представлялся себе развалиной, годной лишь на то, чтобы выращивать розы где-нибудь в Суссексе.
Мне бы не хотелось повторять и мой рассказ о том, как меня убрали от Холмса у Рейхенбахского водопада. Никогда не казался себе легковерным человеком, однако меня до сих пор раздражает воспоминание о легкости, с которой я поддался на подложное письмо. Помню, на спуске к гостинице я оглянулся и увидел на тропе долговязую фигуру, спешащую к водопаду. У меня мелькнула мысль, что это Мориарти идет разделаться с Холмсом, но я мысленно отметил, что, кажется, начинаю заражаться от Холмса его параноидальным настроением, и выбранил себя за это. Мне казалось немыслимым, чтобы кто-то сумел выследить нас после всех тех предосторожностей, которые мы приняли в Британии и на континенте.
Признаю, я оказался не прав. Я бы написал – "с горечью", если бы результат встречи с Мориарти был таков, каким я представлял его, отправляя в печать рассказ, который назвал "Последним делом Холмса". К счастью, все обернулось не так трагично, но моей заслуги в том нет. О присутствии у водопада полковника М. я узнал много месяцев спустя. Однако об этом я расскажу ниже.
Я оставался в убеждении, что навсегда потерял своего друга Холмса, еще долгие три года. Хотя тела в пучине водопада найти было невозможно, все поверили в смерть Холмса и профессора Мориарти. Лестрейд выражал мне соболезнования, однако, мне кажется, в глубине души был доволен, что кто-то более умный перестанет совать нос в дела, которые он ведет, и смеяться над его методами расследования. Лондон, возможно, еще помнит тот громкий процесс, на котором, как писали газеты, "была подведена черта злодеяниям большой, хорошо организованной шайки преступников, во главе которой стоял известный ученый". О Мориарти в зале суда говорили глухо, ввиду его смерти судьи не вдавались в подробности его деятельности. Газеты, правда, смаковали три заветные буквы MWM, однако никто так и не догадался, что скрыто за двумя оставшимися литерами. Одно время я даже коллекционировал досужие догадки нашей прессы, но газетчики переключились на другие сенсации раньше, чем это успело мне надоесть.
Надо ли говорить, что большая часть нашей организации осталась вне поля зрения полиции, а наша с полковником М. роль так и осталась неизвестной.

@темы: ШХ, мое и наше

---

ГЛАВА 2
Мой друг Холмс

Я неоднократно описывал Шерлока Холмса и все же должен признаться, что до сих пор не был точен в своих описаниях. Эта недобросовестность имела достаточно серьезные основания. Прежде всего надо учитывать, что впечатление, которое я создавал в глазах публики, всегда имело для нас обоих большое значение; не в меньшей степени, чем на его невероятных способностях, авторитет Холмса основан и на моих рассказах, где я выставлял его, если вы можете вспомнить, только в самом выгодном свете; бывало, конечно, что я показывал его в ситуациях, когда его ум оказывался бессильным перед обстоятельствами, однако и в этих случаях он представал перед читателем во всем своем великолепии.
В этих записках, которые вряд ли когда увидят свет, я могу быть откровенным; здесь я могу высказать то, что не хотел делать достоянием общественности из личных соображений и, одновременно, попробовать несколько исправить то впечатление о себе и о нем, которое создал в глазах публики из-за соображений рекламного характера: не надо забывать, что были моменты, когда наше с Холмсом благосостояние зависело от того, какие клиенты заходили в нашу скромную квартиру на Бейкер-стрит: некоторое время, особенно на первых порах, мои побочные доходы были весьма невелики и почти полностью уходили на расширение дела. Впрочем, Холмс имел уже сложившуюся профессиональную репутацию задолго до того, как я начал издавать свои рассказы, правда, эта репутация была у него лишь в узких кругах.
Я неоднократно подчеркивал умение Шерлока Холмса делать выводы из мелких, иной раз незаметных фактов; это умение – буквально дар Божий, хотя он утверждал, что его можно достичь каждодневной тренировкой наблюдательности. Холмс гордился этой своей особенностью, и я порой подыгрывал ему, делая вид, что не понимаю, из каких фактов он делает свои блестящие выводы. Между тем, пожив с ним некоторое время, я научился – нет, не делать умозаключения относительно мелочей, но замечать, после подведения итога, те детали, на основе которых он сделал такие выводы. Увы, к моему стыду, я так и не научился делать подобные умозаключения самостоятельно; без острого взгляда Холмса очевидные, по его мнению, вещи часто ускользали от меня.
Безусловно, методы Шерлока Холмса заслуживают самого пристального внимания и требуют куда больших трудов, чтобы описать их, чем это делаю я. Иногда он кокетничал своим дедуктивным методом, утверждая, что им может овладеть любой, обладающий мало-мальской наблюдательностью и склонным к теоретическим размышлениям умом; однако в иные дни он признавал, что для этого следует иметь своеобразный талант. Я, что уж тут говорить, подобным талантом не обладал; наоборот, тесно пообщавшись с моим другом, я привык как-то принижать свои способности, подыгрывая ему, когда в процессе расследования ему требовалось поразмышлять вслух. Я прекрасно понимаю эту его привычку: и сам, бывало, иной раз размышлял, работая над очередным рассказом, обращаясь к моей милой Мэри. Постепенно я так научился подыгрывать Холмсу, чтобы его не сбивала с мыслей моя явная недогадливость, и в то же время оставалась возможность покрасоваться передо мной блестящими логическими выводами.
Мне приходилось учитывать его потрясающую наблюдательность и быть тщательным в мелочах; постоянное присутствие рядом пары столь острых глаз являлось для меня огромной дисциплинирующей силой и поводом для каждодневной тренировки в умении заметать следы. Холмс чуть ли не с первых дней знакомства начал демонстрировать мне свои практические знания геологии, когда после прогулок по Лондону мог без труда указать по пятнам грязи на башмаках и брюках, в каких районах города я побывал. Естественно, что мне пришлось иметь это в виду и в дальнейшем не говорить, что я весь день гулял по Гайд-парку, если мои брюки прямо-таки кричали о том, что я только что с вокзала Ватерлоо.
Другим предметом его гордости – и, на мой взгляд, несколько преувеличенной – было умение перевоплощаться с помощью грима и костюмов в каких-то подозрительных типов. Иной раз это получалось у него хорошо, отрицать не стану; однако же уверенность, что со своим более чем шестифутовым ростом он может переодеваться в кого угодно, казалась мне немного смешной. Как сейчас помню день, когда он вырядился старухой. Бывают, разумеется, старухи гренадерского роста, но знали бы вы, как они выделяются в уличной толпе, пусть даже и в Лондоне, где ко всяким зрелищам привыкли! Что же до способности превращаться в кэбменов или вокзальных носильщиков, тут я не могу не отметить его успехов: он часто оставался для меня неузнаваемым – но до той минуты, пока не открывал рот; после нашего многолетнего соседства ему достаточно было кашлянуть в битком набитой комнате, чтобы я знал, что мой друг здесь.
Признаться, я и сам иной раз не брезговал переодеваниями: это удобное искусство в нашем огромном городе: стоит надеть потертый костюм и потерять вид джентльмена, как на улицах тебя никто не замечает; самое приятное, что перестают надоедать всякие оборванцы, от которых в наше время нет прохода приличному человеку.
Однако и это имело свои дурные стороны: шатаясь по докам и портовым районам, Холмс всегда рисковал подцепить какую-нибудь опасную болезнь и, я полагаю, именно его изыскания, связанные с перевоплощениями, которые он проводил на самом дне общества, привели к тому, что милейшая миссис Хадсон, наша долготерпеливая хозяйка, заболела сыпным тифом. Я еще помню случай, когда Холмсу пришлось лечиться от чесотки, которую он подцепил, общаясь с какими-то подозрительными типами.


ГЛАВА 3
Верити Линдсей

Прошло несколько лет с тех пор, как я познакомился и стал жить в одном доме с Шерлоком Холмсом; все это время наши дела практически не пересекались; я могу лишь отметить, что для человека того сорта, каким полагал себя Холмс, его ненаблюдательность по отношении ко мне была поистине невероятной.
Его доходы росли по мере распространения его славы, и он, похоже, считал, что и мои доходы тоже увеличиваются пропорционально. Так, в принципе, оно и было, хотя объяснить, откуда у меня берутся деньги, я бы не смог. Однако меня никто не спрашивал, и я делал вид, что как-то ухитряюсь прожить на свою пенсию и выигрыши в бильярд. Должен признаться, что с 1883 года у меня появился еще один источник дохода – в тот год приняли мой первый рассказ, между прочим, имевший несколько скандальный резонанс, и с той поры я не то чтобы привык к чекам в своей скромной почте, но по крайней мере не впадал уже на несколько дней в очарованно-бестолковое состояние, когда обнаруживал столь приятное вложение. К слову сказать, первые мои рассказы совершенно не относились к Холмсу и его расследованиям, и первое из его приключений, которое я несколько претенциозно назвал "Этюдом в багровых тонах", издательство обещало опубликовать в 1887 году, о котором я хочу сейчас рассказать.
В этом году я вновь встретил мисс Верити Линдсей.
Произошло это так: я шел по Оксфорд-стрит, направляясь домой, и увидел, что в нескольких шагах от меня молодая дама, увлеченно разглядывавшая витрину магазина, уронила зонтик. О, если бы я не был таким джентльменом и прошел мимо, сделав вид, что не заметил этого! Впрочем, зная теперь Верити, могу уверить вас, что я бы все равно не минул ее сетей: уж если она чего-то страстно желала, то добивалась этого с упорством, достойным лучшего применения.
Я не успел опомниться, как меня поблагодарили за услугу, восторженно узнали, отвели в тихий уголок и закидали вопросами об общих знакомых. Что делать? Я был обречен. Я проводил Верити до дому, познакомился с ее квартирной хозяйкой и не успел опомниться, как после чая и кексов оказалось, что я просто обязан сопровождать Верити и ее подругу – довольно милую девушку, надо признать, но тихую, как мышка, – в театр. Чувство самосохранения настоятельно советовало бежать куда-нибудь на край земли, в Йоркшир или Корнуолл, но, к сожалению, Верити это предвосхитила.
О, Верити была шантажисткой, а меня, увы, было чем шантажировать. Я уже упоминал о неприятной истории в Эдинбурге – оказалось, Верити в курсе нее и даже владеет некоторыми доказательствами, которые я так опрометчиво оставил на месте преступления. Главной уликой были мои часы – вернее, часы моего отца. Верити показала мне их издали, но когда я попытался их отобрать, выкинула в окно, под которым стояла подруга – серая мышка. Мышка вскочила в поджидавший ее кэб и мигом исчезла. Итак, не имея другого выхода, я сдался на милость победителя.
Верити нужен был я. Я не подозревал у себя никаких романтических черт, однако же оказалось, что в глазах Верити обладаю их полным набором. Она страстно желала заполучить меня в мужья – и тогда, в Эдинбурге, и сейчас, случайно встретив меня в Лондоне, она не поверила глазам, так считала меня умершим, но все же проследила меня до самого дома, а потом подстроила случайную встречу. При этом ее не смущали мои уверения, что жить нам придется на какие-то жалкие двести фунтов в год – мою пенсию; она была весьма высокого мнения о моих способностях и пребывала в уверенности, что нищенствовать мы не будем.
Что ж, мы поженились. Холмс на нашей свадьбе не присутствовал, у него были какие-то дела на континенте, однако, не забыл поздравить нас телеграммой.
Как я и ожидал, семейная жизнь не принесла мне удовлетворения, однако же я не предполагал, что она окажется совсем нестерпимой.
Верити совершенно не умела управлять прислугой, служанка была настоящей неряхой, кухарка ничуть не лучше и вдобавок прикладывалась к бутылке с постыдной регулярностью, а готовить хоть мало-мальски пригодную пищу не умела: вся ее стряпня была удивительно безвкусной и жирной, и разве что в кофе я не находил кусков жареного бараньего сала. Верити, к слову сказать, обладала отменным аппетитом, хотя и оставалась стройной, несмотря на количество поглощаемой еды; при этом ее не очень беспокоило качество. Мне же после перенесенного в Индии брюшного тифа домашние обеды представлялись чистейшим ядом, поэтому я был вынужден постоянно питаться в клубе. Видит Бог, я бы там и ночевал…
Верити курила. У нее имелась маленькая трубочка – примерно на одну-две затяжки – и с очень длинным мундштуком; ее табак благоухал духами и французским вином, но никак не табаком, когда она курила, мне казалось, что я нахожусь в индийском храме. Поймите меня правильно, я не против того, чтобы женщина курила; когда я был еще студентом, я проходил практику у одного врача, жена которого после обеда оставалась с нами и, пока мы под портвейн выкуривали по трубке, сама курила сигару. Однако должен признаться, что у Верити манера курить была неимоверно раздражающей: она размахивала своей трубкой, чубук мотался перед моими глазами, и я порой всерьез жалел, что так и не обзавелся очками – впрочем, спасли бы мои глаза эти очки!
К тому же Верити занималась теософией, и вот этого я понять не мог. Женщина-теософ для меня нечто более противоестественное, чем черный свет или горячий лед. Слушать разглагольствования о высоких материях было поистине невыносимо. Я сам человек не без образования, и то, что излагала Верити, начитавшись сомнительных брошюрок, представлялось мне такой чушью, что постоянно хотелось начать возражать, впрочем, приходилось удерживаться: при малейшей попытке противоречить в столь важных для нее вопросах, Верити теряла самообладание и готова была чуть ли не плеваться. Увы, должен признать, моя жена далеко не всегда вела себя, как настоящая леди.
В довершение ко всему Верити клеветала на свою мать, намекая знакомым, что является дочерью русского Великого князя. Когда она начала требовать от меня, чтобы я называл ее изысканным именем Вера, моему терпению пришел конец.
По счастью, у нее имелась тетка, которую Верити обожала до такой степени, что стоило той чихнуть, как моя жена срывалась с места и ехала ее проведать. Я человек не мелочный, однако же, должен заметать, что любящая племянница, выходя замуж, не получила от тетки в подарок даже грошовой ложки. Я заподозрил было, что эта старая скряга обещала Верити щедрое наследство, однако после проведенного мою расследования выяснилось, что старая леди живет весьма скромно на небольшою ренту и никакими сокровищами не обладает. Я благословлял старушку и ее слабое здоровье: они стали причиной многих счастливых деньков, которые я встречал с такой радостью, как школьник каникулы; к примеру, после свадьбы жена подарила мне три недели свободы, которые я использовал самым лучшим образом: съездил в Лион, чтобы забрать оттуда заболевшего Холмса, изнурившего себя очередным расследованием, доставил его в Лондон, еде живого от нервного и физического истощения – уверен, что за два месяца он вряд ли более пяти раз как следует поел, а потом напросился в гости вместе с ним к полковнику Уэйтеру, моему бывшему афганскому пациенту, который снял дом в Суррее. Это была восхитительная неделя, и даже то, что Холмс и здесь нашел преступление по своему вкусу, не испортило эти дни.

ГЛАВА 4
Я совершаю убийство

Естественно предположить, что подобное положение вещай не могло меня устраивать, однако же Верити не оставляла мне иного выхода, кроме как терпеть и смиряться. В мечтах я лелеял жутчайшие способы казни, которым предавал Верити; можете поверить, многие из этих способов сделали бы честь фантазии любого из писак, сочиняющего бульварные романы, настолько они были изощренны и кровожадны. Однако что толку было предаваться мечтам? Верити прочно держала меня на крючке.
Так я промучился год, лишь изредка благословляя тетку, болезненность которой доставляла мне такую приятную и – увы! – такую быстротечную возможность снова пожить на Бейкер-стрит, ощущая себя холостяком, не обремененным ни женой, ни домом, ни практикой.
Кстати о практике. В одном из своих рассказов, относящихся к тому периоду моей жизни, я писал, что купил практику задешево, воспользовавшись тем, что преклонные года и слабое здоровье моего предшественника свели ее почти на нет; на самом же деле хитрый старикашка отнюдь не был слабоумным и не желал уступить ни единого шиллинга; в конце концов пришлось согласиться на его цену, поставив все-таки условием - плачу я ему одну сумму, а звучать везде будет другая, в несколько раз меньшая. Почтенный старикан и сам был женат, обладал многочисленной родней и понял меня с полуслова. Он хитро и, надо признать, довольно мерзко подмигивал мне, когда мы ударили по рукам, и сделка наконец была заключена. И, слава Богу, мне не пришлось объяснять ни Холмсу, ни Верити, откуда у меня деньги на то, чтобы сделать эту покупку.
Доходы с практики были невелики, Верити, как я уже упоминал, оказалась хозяйкой довольно бестолковой, денег постоянно не хватало, но я был тверд и не трогал поступлений со стороны – от полковника М. – даже когда Верити, размахивая своей трубкой, начинала укорять меня нашей нищетой. Оберегая глаза от мечущегося в воздухе чубука, я укрывался в кабинете и, если у меня не было в тот момент пациентов, просто писал рассказы. К моей литературной деятельности Верити относилась терпимо, потому что это начинало приносить вполне материальные плоды. К слову сказать, писать мне вообще-то хотелось о чем угодно, только не о Холмсе, тем более что и "Этюд в багровых тонах" прошел как-то незамеченным публикой, однако, когда я запирался в кабинете, прячась от летающего чубука и высокого, чтобы не сказать визгливого, голоса своей супруги, все замыслы неуловимо выскальзывали из головы и единственное, на что я был способен – это скучно и без всякой фантазии пересказывать то, чему был свидетелем, когда проживал на Бейкер-стрит с моим незаурядный другом. Даже странно, что эти рассказы стали пользоваться таким успехом у читающей публики.
Холмсу, надо заметить, эти мои рассказы не нравились так же как и мне, хотя и по другой причине. Оставаясь равнодушным к литературным достоинствам, он отмечал, что я вновь и вновь концентрирую внимание читателя на второстепенных мелочах, опуская в своем повествовании детали чрезвычайно важные.
Моей же супруге эти рассказы представлялись чем-то неправдоподобным, насквозь вымышленным, и она порой упрекала меня – мол, что я пишу скучные новеллы о среднем классе, вместо того чтобы выдумывать скандальные анекдоты об аристократах. Деньги, однако, которые высылали издатели, она проматывала в одно мгновение.
Возможно, именно очередной чек привел Верити в столь хорошее настроение, что однажды весной она испугала меня непривычной игривостью. Я успел вовремя вспомнить, что сегодня нашему супружеству исполнился ровно год. Я попросил ее минуточку подождать, вышел в кабинет и вернулся с припасенным на подобный случай подарком – колечком с рубином. Верити пришла в еще больший восторг и – то ли под влиянием чувств, то ли с заранее обдуманным намерением преподнесла мне сверточек, кокетливо перевязанный золотистой ленточкой.
Этим подарком она подписала себе смертный приговор.
В нарядной обертке под золотистой ленточкой были мои часы – те самые, которыми Верити держала меня на крючке.
Она была уверена, что теперь я никуда от нее не денусь.
Зато я теперь знал, что скоро освобожусь.
Когда речь идет об убийствах, совершаемых врачами, чаще всего вспоминают об отравлениях, а когда вспоминают об отравлениях, чаще все вспоминают о мышьяке. Мне пришлось тут же отставить мысль о мышьяке именно потому, что этот яд у всех на слуху и симптомы отравления способен распознать любой врач. К тому же Верити принимала в малых дозах мышьяк для лечения модных болезней – анемии и неврастении, и в случае ее внезапной смерти в первую очередь было бы заподозрено отравление мышьяком.
Однако я недаром грезил о смерти Верити целый год. Более того, в моем кабинете в шкафчике с медикаментами стояла небольшая бутылочка с белым порошком, снабженная этикеткой "Глистогонное. Применять строго по рецепту". Я мог быть уверен, что этот яд мало кому известен: в литературе я упоминаний о нем не встречал, досужих разговоров о нем тем более не слышал, да и сам-то узнал о нем, когда один мой пациент, борясь с глистами у своего сенбернара, несколько переусердствовал. Жаль сенбернара, красивая была собака, для ее хозяина так и осталось тайной, почему пес сначала облысел, а потом сдох; а я взял порошок на заметку и произвел несколько опытов над бездомными собаками. Эффект был поразительный! Все они, от болонок до догов, в зависимости от дозировки и веса в течение одной-двух недель умирали, потеряв при этом изрядную долю шерсти. При этом при вскрытии никаких патологических изменений в организме я не обнаруживал. Все эти эксперименты я производил в лаборатории той самой больницы, где познакомился с моим другом Холмсом.
На основе своих опытов я пришел к соответствующим выводам, но, порывшись в картотеке ядов Холмса, не обнаружил ни одного упоминания о подобных прецедентах в криминалистической практике.
А посему коварный план, вопреки моему желанию, к моменту возвращения часов созрел в моем мозгу полностью.
Теперь следовало подождать пробного момента; я выбрал день, когда Верити получила очередное послание от любимой тетушки с призывом о помощи, мигом собралась, и я уже было испугался, что она уедет не пообедав, но расписание поездов позволяло, а ее аппетит на том настаивал, и содержимое заветной бутылочки перекочевало в суп и баранье рагу. Потом Верити уехала, а я перебрался на Бейкер-стрит и стал ожидать вестей.
Первым пришло письмо, в котором Верити сообщала о простуде, которую, очевидно, подхватила в поезде, весна выдалась холодной, с резким ветром, в этом не было ничего удивительного. Я немедленно выслал ей письмо, в котором давал несколько медицинских советов и настаивал на том, чтобы Верити берегла себя от сквозняков. Следующее письмо было более оптимистичным: Верити сообщала, что простуда почти прошла и она скоро вернется домой. Она действительно скоро вернулась, но еще в дороге ей стало хуже, и домой она прибыла совершенно разбитой. Я немедленно вызвал врача-соседа, который нередко подменял меня, когда я переселялся к Холмсу, и мы вдвоем пришли к выводу, что недолеченная простуда перешла в воспаление легких.
Мы долго и усердно лечили пневмонию, однако, чем дальше, силы оставляли Верити, и не прошло и восемнадцати суток, как я стал вдовцом.
У моего коллеги не возникло и тени сомнений в том, что смерть Верити была совершенно естественной; в должный срок ее похоронили, и с чувством большого облегчения я начал расставаться с семейной жизнью. Прежде всего я рассчитал кухарку. Потом продал практику – ниже той цены, которую я уплатил старому доктору, но все же много выше той, которая была номинально объявлена. В конце концов я рассчитал служанку и вернулся на Бейкер-стрит в свою старую комнату.
Какое-то время – месяц или два я еще опасался, что Верити оставила где-нибудь – у адвоката или у своей подруги, Серой Мышки, – компрометиру¬ющие меня бумаги. Но время шло, все было тихо, и я осмелел до такой степени, что однажды показал часы Холмсу. Началось с того, что в тот день Холмс, демонстрируя умение наблюдать и логически мыслить, сделал вывод, что я сегодня заходил на почту на Уинмор-стрит посылать телеграмму. Поскольку на почту я заходил, чтобы послать телеграмму полковнику М., мне это замечание не очень понравилось, сразу показалось, что я сделал оплошность, чем-то выдал себя. Чувство опасности, похожее на холодок между лопатками, подстегнуло меня вынуть из кармана часы и притянуть Холмсу:
– У меня есть часы, они попали ко мне недавно. Будьте так добры, скажите, пожалуйста, каковы были привычки и характер их последнего хозяина?
Возможно, вы помните, каков был ответ Холмса, этот эпизод я описал в одной из своих историй о Холмсе. Надо заметить, что в повести я пощадил Холмса; на самом же деле его выводы были далеки от истины.
Он предположил, что ранее часы принадлежали моему отцу – в этом он не ошибся, а потом перешли к моему старшему брату – вот здесь логика ему изменила, так как моим старшим братом был я сам. Было неприятно услышать о самом себе такое:
– Ваш брат был человек очень беспорядочный, легкомысленный и неаккуратный. Он унаследовал приличное состояние, перед ним было будущее. Но он все промотал, жил в бедности, хотя порой ему и улыбалась фортуна. В конце концов он спился и умер...
Не надо было обладать талантами моего друга, чтобы заметить, как на меня подействовало подобное умозаключение. С присущей ему мягкой деликатностью Холмс извинился, добавив, что он ничего не знал о сущест¬вовании моего брата.
Его извинения позволили мне собраться с духом и подтвердить его выводы; если бы я ответил, что он попал пальцем в небо, Холмс из самолюбия стал бы доискиваться, в чем ошибка; вместе с тем я попросил его объяснить, на основе каких фактов он пришел к таким выводам.
— Если вы внимательно рассмотрите тыльную сторону часов...
Мы рассмотрели.
Я вынужден был признать, что все очень просто. И, разумеется, не стал говорить, что неаккуратностью отличалась Верити, у которой в сумочке разве что булыжники не водились. В ломбард часы относила тоже она, считая это вполне надежным местом, чтобы прятать их от меня, и не забывала их вовремя выкупать и перезакладывать. Что же касается царапин вокруг отверстия для ключа, то их оставила подружка Верити, Серая Мышка, в те времена, когда Верити доверяла ей хранение часов и, естественно, право заводить их вечерами. Серая Мышка вовсе не была алкоголичкой – она просто была ужасно близорукой и не носила ни очков, ни пенсне – у нее не тряслись руки – она просто толком не видела, куда должен попасть ключ.
Я, разумеется, не мог ему об этом сказать.
А он, по своему обыкновению хандрить в дни безделья, потянулся за несессером со шприцем и ампулами, однако же тут появилась наша хозяйка, неся на медном подносе визитную карточку.
И несколько минут спустя я впервые увидел Мэри.

ГЛАВА 5
Сокровища моей Мэри

Эта история начиналась обыкновенно: клиентка, которой понадобилось сопровождение на этот вечер – несколько таинственнее письмо и довольно странный рассказ об исчезновении отца.
Встреча с Тадеушем Шолто как будто бы все объяснила. Однако убийство его брата и пропажа сундука с сокровищами придали делу совсем иной оборот, события начали развертываться с ошеломляющей быстротой. Пожалуй, за последние годы у меня не было столь суматошных ночи и утра. Я помогал Холмсу, когда он исследовал путь, которым злоумышленник проник в дом, я отвозил домой мисс Морстен, я ездил за собакой, мы продолжали вместе с Холмсом расследование до самой реки и только где-то около девяти утра, совершенно разбитый и утомленный бурно проведенной ночью, вернулся вместе с Холмсом домой и смог позавтракать и – о блаженство! – принять ванну. Вскоре я заснул, убаюканный тихой дремотной мелодией, которую для меня сыграл на скрипке мой друг, и проснулся только к вечеру; меня не разбудил даже визит предводителя команды беспризорников и его разговор с Холмсом.
Я ничем не мог помочь моему другу; расследование на данном этапе притормозилось, оставалось только ждать. Поэтому я решил навестить пока мисс Морстен и заодно по просьбе Холмса отвез обратно собаку, которая сослужила нам такую большую службу.
Мэри уже ночью понравилась мне, но сейчас просто покорила сердце тем, что, ничуть не заботясь, будут ли найдены сокровища, беспокоилась о судьбе арестованного нашей доблестной полицией Тадеуша Шолто.
Корда я покинул мисс Морстен, уже сильно смеркалось. Я вышел на улицу и оглянулся, нет ли поблизости кэба. Неподалеку как раз стоял один экипаж. Подозвав его, я открыл дверцу и обнаружил, что кэб вовсе не пуст. Однако сидевший внутри человек проговорил знакомим голосом:
– Садитесь, доктор, садитесь.
Я узнал голос полковника М.
Я сел в экипаж, удивляясь столь необычной встрече.
– Прошлой ночью вы были в доме Бартоломью Шолто, – сказал полковник.
Я был неприятно поражен.
– Вы следили за мной?
– Нет, – досадливо ответил М.– Мои люди следили за Тадеушем Шолто. Я... я уже лет девять имею интерес к этому семейству.
– Из-за сундука с сокровищами?
– Ах так? Вам известна эта история?
Мне пришло в голову вполне логичное соображение:
– Помилуйте, полковник, – вскричал я. – Уж не вы ли...
– Я не убивал Бартоломью Шолто, если вы это имеете в виду, – сказал полковник. – Смешно сказать, но последние лет пять я был уверен, что сокровища у Тадеуша.
– Так вы знаете о сокровищах? Тоже пять лет? Пятнадцать?
– Пожалуй, все двадцать, – невозмутимо ответил полковник. – Что вы так смотрите на меня? Я имею такое же право на эти сокровища, как и старик Шолто. Джонатан Смолл доверил тайну клада нам обоим. Наивный глупец надеялся, что мы взамен поможем ему бежать с каторги. Шолто вывез сокровища в Англию, а я тем временем придумал, как мне казалось, хитрый ход, чтобы прибрать к рукам весь клад целиком. Я подкупил слугу-индуса, договорился с ним о плане действий, и однажды явился к Шолто якобы делить клад. Я хорошо знал характер майора Шолто; мне ничего не стоило вызвать у него вспышку гнева – кончилось тем, что Шолто счел меня мертвым, а индус превратил мою мнимую смерть в повод, чтобы обвинить хозяина в совершении преступления...
– Но послушайте! – воскликнул я. – В том рассказе, который передал нам Тадеуш Шолто со слов своего отца, речь шла вовсе не о вас!
– А вы никогда не пробовали жить двойной жизнью? – спросил М. – В некоторых случаях это довольно удобно.
– Но, полковник, получается, что мисс Морстен – ваша дочь.
Он пожал плечами.
– Она получила неплохое воспитание, сейчас находятся под присмотром благонравной дамы, ведет скромную и незаметную жизнь, приличную для молодой девушки, – сказал полковник. – Девушек вовсе не следует баловать большими деньгами, деньги лишь приманивают к ним охотников за приданым, а то и вовсе безнравственных хлыщей. Разумеется, будь у меня сын, мне пришлось бы дать ему приличное содержание и позаботиться о его карьере.
Такой взгляд на воспитание детей вовсе не удивил меня; я уже слышал ранее, как полковник высказывался в таком духе. Однако были еще вопросы, которые мне хотелось задать полковнику М.
– Я так и не узнал, где старик Шолто прятал сундук, – отвечая на мой вопрос, сказал М.– Если бы я знал, все было бы куда проще. А так через посредство моего сообщника мне перепадали жалкие крохи. Четыре года я пытался выследить, откуда Шолто достает драгоценности, чтобы откупаться от слуги. Между тем стало известно, что Смолл все-таки бежал с каторги и тоже выслеживает сокровища. Потом майор Шолто умер, и за поиски с азартом взялись его сыновья. Некоторое время я наблюдал за этим с большим интересом, потом во мне зародились некоторые сомнения. Что касается Бартоломью, его поведение казалось мне вполне добросовестным, а вот что касается его брата... Почему Тадеуш, еще не найдя сокровищ, прямо-таки настоял, чтобы Мэри ежегодно посылали по большой, отличного качества жемчужине, если они ничего не нашли? Потом это его странное обиталище в трущобах Лондона – не все с этим чисто, поверьте мне. И привычки у него э-э... весьма экзотические – с чего бы это? Я бы понял их где-нибудь в Индии. В Англии это несколько накладно. Поэтому я и решил, что Тадеуш втайне от брата нашел сундук, однако же, тратить сокровища не очень спешит, чтобы не афишировать находку. События прошлой ночи заставляют смотреть на происходящее иначе. Следовало не упускать из виду Пондишери-Лодж. Смолл же продолжал следить – и сундук достался ему.
Мне все еще было непонятно, кто такой этот беглый каторжник Смолл, но выяснить это не удалось, хотя я догадывался, что именно его Холмс назвал человеком на деревяшке; полковник между тем был не в настроении давать пространные объяснения, а, наоборот, склонен был как можно подробнее расспросить меня о действиях и выводах Холмса.
Он услышал, что Смолл скрывается где-то на Темзе на катере "Аврора", и, усмехнувшись, сказал, что катер найти куда легче, чем человека. Я понял, что он собирается предпринять собственные поиски, однако, подумал, что у команды полковника куда меньше шансов найти "Аврору", чем у "иррегулярных частей с Бейкер-стрит". Мальчишки есть мальчишки: они проникнут туда, куда взрослый не сунется, да и азарта и энергии у них куда больше, чем у взрослых. Я мог бы заключить пари, что Холмс опередит полковника, тем более что Холмс уже имел полсуток форы; так оно и получилось.
Впрочем, хотя Холмс и настиг Смолла, сокровища не достались ни ему, ни полковнику М. – Смолл успел выбросить все в реку. Полковник был вне себя, когда узнал об этом. Я же внимательно изучил карты этого участка реки, поразмышлял несколько дней в предложил полковнику организовать компанию по расчистке дна Темзы. Полковник какое-то время сомневался, будет ли от этого толк: все-таки огромные расходы на землечерпалку, на сита, через которые следовало просеивать речную грязь; также проблемы с людьми, которые должны были исполнять эти работы.
Тем не менее компания была организована. Она называлась "Крафт и сыновья", но Крафт, сам, к слову, сыщик Скотланд-Ярда в отставке, ничего не знал о главной ее задаче. Было приобретено необходимое оборудование, был взят подряд на расчистку речного дна и углубление фарватера. Разумеется, накладные расходы были велики, разумеется, со дна реки нам удалось поднять далеко не все, что выкинул Джонатан Смолл, однако затея себя оправдала; цена сокровищ была слишком велика, и выгоды были значительны. К тому же, надо заметить, помимо индийских драгоценностей со дна Темзы были подняты предметы, которых заведомо не могло оказаться в сундуке майора Шолто, например, сверток из полусгнившей клеенки, все содержимое которого составляли в основном кроны и полусоверены на общую сумму в сто тридцать пять фунтов, или же грязное пальто, все карманы которого оказались набиты столовым серебром.

@темы: ШХ, мое и наше

---

Инна Кублицкая, Сергей Лифанов

ЧАСЫ ДОКТОРА ВАТСОНА,
или
ТАЙНА «MWM»

Этот фильм основан на романе «Знак четырех» Артура Конан Дойла,
творчество которого является народным достоянием
и поэтому не ущемляет ничьих имущественных прав.
Титры сериала «Знак четырех», 2001 год
(записано с голоса переводчика)


ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ

История этой рукописи сама могла бы послужить сюжетом для приключенческого романа.
Ее автор – человек, чье имя на слуху и в наше время.
Время написания: лето 1902 – весна 1903 гг.
Сразу после того, как автор поставил последнюю точку, он проверил страницы, прошил, скрепив в большую тетрадь, поместил в желтый конверт плотной шелковой бумаги, запечатал сургучом, положил в другой конверт вместе с часами и небольшой запиской, запечатал уже этот конверт и написал там, где должен был бы находиться адрес:
«Тому, кому это будет интересно. Вскрыть не ранее 2003 года»,
после чего отнес конверт в адвокатскую контору «Дреббер, Стэнджерсон и Хоуп».
Мистер Хоуп, в то время очень молодой и весьма добросовестный человек, упаковал желтый конверт в белый и еще более плотный конверт, поставил свои печати и свою подпись и отнес его в ближайшее отделение «Объединенного банка центральных графств», где поместил его в железный ящик, предназначенный для подобных вложений.
Так бы этот конверт и пролежал без особых приключений предназначенные ему сто лет, однако двадцатый век оказался щедрым на потрясения.
Первую мировую войну конверт не заметил, зато Вторая почтила его прямым попаданием в банк. Конверту повезло: железный ящик, в котором он находился, был лишь помят, и его отнесли в контору «Хоуп и Хоуп» (старшие компаньоны к тому времени уже отошли в мир иной). Старший Хоуп поручил младшему отнести конверт в другой банк, и молодой Хоуп сдул с конверта пыль, засунул в другой конверт, на этот раз голубой, запечатал сургучом, подписал… но в это время позвонила будущая миссис Хоуп, и молодой человек в припадке вполне простительного восторга метко запулил конверт на большой шкаф, стоящий в конторе еще с тех времен, когда Дреббер был младшим партнером.
Под предлогом того, что он несет конверт в банк, молодой Хоуп удрал из конторы на полтора часа раньше, а следующим утром на вопрос старшего Хоупа невинно ответил, что все исполнено. Конверт он решил отнести в банк завтра… но потом как-то повалило все одно к одному, и про конверт он уже не вспоминал. Разумеется, не через неделю, так через месяц молодой Хоуп о конверте бы вспомнил, однако свидания… женитьба… медовый месяц длиной в три дня… наконец, отбытие в действующую армию помешало конверту попасть в банк. Понятно, что по возвращении с театра военных действий воспоминаний о поручении в голове молодого Хоупа не осталось.
Стараниями уборщика конверт однажды свалился за шкаф и благополучно пролежал там более полувека, обрастая пушистой серой шкуркой из пыли. В самом конце ХХ века младший партнер фирмы «Хоуп, Ферье и Ферье», дорвавшись до власти, затеяла грандиозный ремонт. Шкафы времен Джонатана Свифта отправились в мастерскую по реставрации антиквариата. Скопившийся за ними хлам подлежал, разумеется, отправке в мусорные баки, но за первым же шкафом в углу блеснула бриллиантовая серьга, и весь персонал фирмы с восторгом неофитов от археологии начал разбирать мусор в надежде отыскать что-либо если не такое ценное, то столь же интересное. В числе находок оказалось изрядное количество монет, в основном фартинги, полупенни, пенни и двухпенсовики, причем некоторые вызвали бы сердцебиение у нумизмата, уйма пустых конвертов с марками, при виде которых дрогнула бы душа у филателиста, целая коллекция огрызков карандашей и сломанных ручек и много еще чего.
Всеобщее оживление вызвала стопка так называемых французских открыток примерно столетней давности. Пышнотелые красотки в кружевном белье принимали томные позы, но уже не воспринимались как порнография, а умиляли какой-то старозаветной невинностью. Находка старого засургученного конверта прошла на этом фоне незамеченной. То есть, конечно, мисс Ферье отерла с него пыль, внимательно рассмотрела, пожала плечами и положила на подоконник. Два часа спустя один из рабочих, деликатно держа мокрый конверт двумя пальцами за уголок, протянул его мисс Ферье со словами:
– Тут… это… упало, словом…
Мисс Ферье переложила многострадальный конверт на другой подоконник и вспомнила о нем только перед уходом домой. Оставлять конверт на произвол ремонтникам было, конечно, нельзя. Тащить в хранилище, куда эвакуировали мало-мальски важные бумаги, мисс Ферье было лень – она слишком устала, координируя эвакуацию, археологические раскопки, уборку и начинающийся ремонт. Поэтому она сунула конверт в пластиковый пакет с рекламой «Хэрродз» и отправилась домой. Два дня конверт пролежал в кухне на холодильнике, куда мисс Ферье выгрузила сделанные по дороге домой покупки. Два дня на пакет подозрительно косился русский голубой кот по имени Модус Операнди.
В субботу, наводя на кухне уют, мисс Ферье наткнулась на пакет и вздохнула. Но конверт вполне мог потерпеть до 2003 года, и мисс Ферье переложила его на системный блок своего компьютера, сочтя, что на этом месте она его не забудет.
Модус Операнди был иного мнения о подходящем месте для конверта, столь восхитительно пахнущего мышами. Он сбросил конверт на пол, загнал под кровать хозяйки и еще неделю или две единолично наслаждался своим сокровищем.
Очередная находка все того же конверта повергла мисс Ферье в смятение. Это следовало прекратить, и она бросила конверт в свою объемистую сумку деловой женщины, решив-таки непременно завезти его в банк, чтобы не мозолил глаза. Увы, она о нем забыла и вспомнила только тогда, когда, заехав навестить старшего партнера, доставала из сумки коробочку конфет, чтобы посластить жизнь старичку. Мистер Хоуп, который когда-то был тем самым молодым Хоупом, воззрился на конверт без тени узнавания.
– Найдено перед ремонтом за шкафом, – проинформировала мисс Ферье.
Мистер Хоуп внимательно рассмотрел свою подпись и дату под ней.
– О, – сказал он, – вы знаете, что этот день – один из самых счастливых в моей жизни? – собираясь было пуститься в воспоминания, но прервав себя где-то на третьем слове. – Да, я пренебрег, но все же не каюсь… Ох, молодость, – растроганно добавил он. – Право же, стоит разок в жизни пренебречь обязанностями, чтобы в старости получить такое напоминание. Оставьте конверт мне, дорогая. Я сам о нем позабочусь.
Он позаботился. Добавил к своей подписи фразу:
«Вскрыть после моей смерти, но не ранее 2003 года», –
и положил в домашний сейф.
И если вы думаете, что рукопись наконец-то увидела свет, потому что мистер Хоуп умер, вы ошибаетесь.
Его обуяло любопытство, и он сам вскрыл конверт.


ПРОЛОГ

Сегодня я видел, как Лондон празднует коронацию.
Сегодня Англия и вместе с ней вся Империя приветствует Эдуарда, сына Виктории, и с этим событием для Англии начинается новый век.
Я оглядываюсь назад, я, еще не старый человек, смотрю на свою жизнь, которая вся прошла при правлении нашей славной королевы, и вижу, что и взгляды мои, и привычки, и самые понятия о жизни – все это осталось в прошлом веке. Я вглядываюсь в молодых людей, но не вижу в них себя и друзей моей юности; мы жили почти так же, как наши отцы, а вот они, не представляющие жизни без электричества, телефона и автомобилей, – люди другого века. Можно, конечно, засадить их за учебники, и они узнают, как расцветала наша страна под сенью великой королевы, и какие войны вели мы во имя короны, и какая была политика внутри страны и за ее пределами; обо всем этом они прочтут в книгах, где точно указаны даты того или иного договора, той или иной битвы – но откуда они узнают о нас самих, о том, что мы были за люди, как жили, каким представлялся нам мир, когда мы были так же молоды, как они сегодня? Они возьмут романы, написанные в наше время, прочтут и будут думать, что мы были такими же гротескными персонажами, как те, кто описан в пухлых томах, и мы будем представляться им людьми причудливыми и смешными, как нам в наше время казались причудливыми и смешными герои пьес Шеридана.
Что ж тут сетовать? Я и сам не чужд литературы и могу без особого хвастовства утверждать, что никто лучше меня не описал еще моего друга, с которым в иные времена я делил кров, а в иные – опасности. Что же, я старался по мере сил, но, перечитывая иногда свои очерки, вижу, что там я упустил нечто важное, некую черточку, а там по некоторым соображения личного характера слукавил – и вместо красочного и полного портрета маслом перед читателями оказалась блеклая олеографическая репродукция. Дух жизни так легко ускользает, когда пытаешься перенести его на бумагу. И все же стараться стоит.
Я размышлял об этом сегодня, наблюдая из окна Юнион-клуба за многокрасочным действом на Трафальгарской площади. «Первая по красоте площадь в Европе», как ее называют, была сегодня прекрасна как ни в какой другой день; тысячи людей пришли сюда, чтобы увидеть процессию, от которой зрителей отделяла двойная стена солдат. Подножие колонны Нельсона окаймляли три ряда синих мундиров; восточнее, у входа на площадь, выстроилась королевская морская артиллерия. На скрещении Пэлл-Мэлл и Кокспер-стрит уланы и гусары подпирали со всех сторон памятник Георгу III. В западной части алели мундиры моряков королевского флота, а от Юнион-клуба до самой Уайтхолл-стрит выстроился плотным сверкающим полукольцом первый лейб-гвардейский полк – великаны верхом на гигантских конях, стальные панцири, стальные каски, стальные чепраки – бравые ребята, кровь с молоком! И я подумал: как будут выглядеть эти красивые статные молодцы в глазах людей еще не родившихся, на которых теперешняя молодежь, достигнув зрелости, будет смотреть с тем же старомодным сожалением, как я сейчас смотрю на румяных юношей, одетых по-спортивному, по последней моде, с автомобильными очками-консервами на кепи и кожаными крагами, небрежно рассованными по просторным карманам замшевых курток? Я видел фотографов, нацелившихся на площадь хищными глазами своих объективов – однако во что превратятся все эти живые, брызжущие в глаза краски, запечатлевшись серыми пятнами на фотопластинках? А потом и эти фотографии поблекнут, померкнут, бумага станет желтеть, ломаться и крошиться – на сохранившихся карточках пурпур и индиго парадных мундиров превратятся в линялые тряпки, и непонятны будут восторг и воодушевление, которые охватывали нас – от джентльменов из Олбани до оборванцев из Уайтчепеля – когда со стороны Уайтхолла прокатилось многоголосое «Ура!».
Разумеется, я не мог попасть в Вестминстерское аббатство, где при коронации и миропомазании присутствовало шесть с половиной тысяч прелатов, священников, видных государственных деятелей, принцев и военных; и я не видел, как под звуки фанфар и гром военных оркестров, окруженный блестящей толпой лордов и иностранных владык, король в великолепной золотой мантии торжественно принимал атрибуты королевской власти. Лорд-камергер возложил к ногам короля шпоры, а архиепископ Кентерберийский вручил ему меч в красных ножнах, сопровождая это речью: «Прими сей королевский меч с престола Господня. Вручают его тебе священники, недостойные слуги Господни. Твори мечом этим справедливость, искореняй зло, охраняй Святую церковь Господню, защищай вдов и сирот и помогай им. Восстанавливай то, что пришло в упадок, береги то, что восстановлено, карай и исправляй дурное и поддерживай хорошее…»
Однако же я видел, как на Трафальгарской площади показались королевские гребцы в средневековых одеяниях красного цвета, а за ними дворцовая карета, в которой сидели придворные дамы и кавалеры, с ливрейными лакеями в пудреных париках на запятках и пышноодетыми кучерами, за ней другие кареты – и в каждой лорды и камергеры, виконты и фрейлины. А следом – королевский эскорт: генералы со следами ратных трудов на бронзовых лицах, прибывшие в Лондон со всех концов света; офицеры волонтерских войск, офицеры милиции и кадровые офицеры; Спенс и Палмер, Броквуд и Купер, который сменил Укипа, Малтияс, отличившийся при Даргае, Диксон, командовавший при Флакфонтейне, генерал Гейзли и адмирал Сеймур, только что из Китая, Китченер – герой Хартума, и лорд Робертс, воевавший в Индии и не только там, – военачальники Великобритании, слава и опора Империи! И я подумал: сколько из этих имен вспомнят те, кто еще не родился, без того, чтобы рыться в книгах, освещающих историю наших дней?..
А по площади все движутся и движутся люди, составляющие цвет великой Империи: пэры, члены палаты общин, принцы, махараджи, шталмейстеры короля и дворцовые стражи. Появились колониальные солдаты, стройные, худощавые, закаленные – и войска всех племен и народов: из Канады, Австралии и Новой Зеландии, с Бермудских островов и с Борнео, с островов Фиджи и Золотого Берега, из Родезии, Капской колонии, Наталя, Сьерра-Леоне и Гамбии; из Нигерии и Уганды, с Цейлона, Ямайки, Кипра, из Гонконга и Вей-Хай-Вея, из Лагоса, с Мальты и с Санта-Лючии, из Сингапура и Тринидада… Скачут верхом покоренные племена с Инда – смуглые наездники с саблями, во всей своей дикой первобытности – сикхи, раджпуты, бирманцы; провинция за провинцией, каста за кастой; глаза слепит от малинового и алого – какой фотоаппарат передаст великолепие?
Сверкая золочеными доспехами, по площади промчались конногвардейцы.
И сразу же: «Король! Король! Боже, храни короля!» – настоящий ураган приветствий. И многие со слезами на глазах – и я в их числе, – готовы кричать вместе с толпой на улице «Боже, храни короля!» при виде золотой кареты, где едет мужчина в королевской мантии, а рядом – женщина в белом платье, и на головах их сияют драгоценными камнями короны, символы власти, славы, силы Великой Британской империи.
И снова процессия, где в роскошных одеждах мы видели и знатных дам, и пудренных лакеев, и солдат – вся эта разряженная череда самых разных людей казалась мишурной и театральной по сравнению со сказочным обаянием только что проехавшего монарха.
И только тут люди вдруг замечают, что идет дождь.
Однако праздник не прекращается, более того – он распространяется по городу, по улицам, на которых сверкают разноцветные гирлянды и вензели «ER». И простой народ веселится, чтобы не упустить такой возможности отпраздновать – шутка ли, первая коронация за столько лет! Со всех сторон слышна песенка:
Эге-гей! Теперь пришла коронации пора,
Так начнем гулять, плясать и кричать: «Гип-гип-ура!»
То-то вволю мы попьем виски, херес, джин и ром…
Веселимся мы: пришла коронации пора!
Возвращаясь из клуба, я смотрел на украшенный огнями город и размышлял: придет время, и сегодняшняя молодежь будет вспоминать этот великолепный праздник с тем же умилением, с каким я вспоминаю порой празднества былых дней…
Я хотел взглянуть на часы, но, запустив пальцы в жилетный кармашек, вдруг обнаружил грустно покачивающийся огрызок цепочки. Кошелек, слава Богу, был на месте. Что ж, так мне и надо. Не следовало предаваться ностальгии по прошедшим дням и философским размышлениям на улицах. Ведь хотел же я, покинув клуб, сразу поехать домой, да вот решил прогуляться, полюбоваться праздником, вдохнуть атмосферу всеобщего веселья, тем более что кэбмены, не в пример карманникам, в праздники отличаются большей, чем в обычные дни, нерадивостью. Интересно, подумалось мне, а наведут ли когда-нибудь среди них порядок? Или даже тогда, когда по улицам будут, пыхтя и дымя, ездить стаи автокэбов, их мрачные водители в кожаных одеждах будут точно так же презирать ездоков, игнорируя их призывы именно тогда, когда они более всего необходимы?
Однако опять я впал в меланхолическое настроение, а до Бейкер-стрит было еще далеко. И мне не следовало отдаваться на волю моих мыслей раньше, прежде чем войду в знакомый дом, поднимусь в знакомую гостиную, увижу своего друга в облаке табачного дыма и услышу его голос:
– Я вижу, Ватсон, с вами только что случилась небольшая неприятность…

ГЛАВА 1
Д-р Джон Ватсон

В 1878 году я окончил Лондонский университет, получил звание врача и тут же отправился в Нетли, где прошел специальный курс для военных хирургов. По окончании занятий я был назначен ассистентом хирурга в пятый Нортумбелендский стрелковый полк.
…Впрочем, об этом я уже писал в свое время и, помнится, в тех моих рассказах немало лукавства, от которого я решил избавиться в этих моих мемуарах. Записки, которые я сейчас пишу, не предназначены для посторонних глаз, поэтому здесь я могу позволить себе быть откровенным если не до конца, то все же в большей степени, чем в тех рассказах, которые я писал, и которые, пожалуй, еще буду писать для печати.
Итак, я – доктор Джон Г. Ватсон. Вы можете прочитать в справочнике, когда и где я родился, когда и где учился, какие работы написал – справочники в Великобритании издают очень хорошие. Только должен вам сообщить, что далеко не все эти данные являются истинными.
Начнем с того, что родился я двумя годами раньше, чем отмечено в справочнике, да и имя при рождении мне дали совсем другое – Джеймс. Своим собственным братом Джоном (умершим, к несчастью, так рано, но для меня удивительно вовремя) я стал после некоторой весьма неприятной для меня истории, произошедшей в первый год моего обучения в Эдинбургском университете, – об этой истории я не хочу распространяться, потому что она не делает чести ни моей добропорядочности, ни моему уму; действительно, должен признаться, что я вел себя тогда как молодой и весьма самоуверенный идиот. Добавлю только, что при обнародовании этой истории я потерял бы всякую возможность оставаться в обществе приличных людей, и спасло меня только то, что ко мне снисходительно отнесся декан моего факультета, замявший нехорошую историю и давший мне возможность отбыть в качестве помощника судового врача на большом пассажирском судне, следующем в Австралию. Может быть, добрый старик предполагал, что меня соблазнит золотая лихорадка и я предпочту навсегда остаться там, однако осторожность уберегла меня от того, чтобы искать сомнительного счастья в тех краях. Кто знает, если бы я не имел должности на судне, а был просто пассажиром, совершающим невесть в каких целях круиз, смог бы я тогда противиться искушению? Однако меня поддерживала мысль, что я не какой-то там молодой человек из приличной семьи, которого за сомнительное поведение отправили подальше из Англии, а начинающий медик, имеющий возможность посмотреть мир, да еще получать за это скромное жалование. Я вернулся, хотя на пути домой мне и снились золотые самородки, наваленные кучами, будто отвалы простой щебенки.
Джон встречал меня в Саутгемптоне. Мы всегда были привязаны друг к другу, тем более что разница в возрасте была не такой уж и большой. Мы собирались двинуться в Лондон, чтобы продолжить там образование. Мое поведение в Эдинбурге бросало неясную тень и на брата, он, впрочем, не видел в том большой вины, ибо его такие вещи отродясь не тревожили, но он хотел учиться рядом со мной, а я хотел учиться рядом с ним.
Но до начала семестра было еще время, а погода была отличная, и мы решили пару недель провести на море. Поселились мы в небольшом городке, жители которого промышляли в основном рыболовством. Морские купания еще не вошли тогда в моду, сейчас, вероятно, в том городе летом роятся курортники, а тогда было тихо, спокойно, жители были заняты своими делами, а мы бродили по пустынному берегу, купались в свое удовольствие и мечтали о тех временах, когда станем знаменитыми – учеными, писателями, изобретателями – ах, нам совершенно все равно было, кем, одного лишь хотелось – славы. И тень провинности не мешала мне предаваться мечтам наравне с моим братом.
В городке нас почти с самого первого дня прозвали братьями Джи-Джи. «Джи», – с нежностью обращался я к Джону. «Джи», – ласково обращался он ко мне.
Десять дней спустя он заболел.
Он разбудил меня ночью, плача от сильной головной боли, видимо терпел, пока мог, я тут же послал хозяйского мальчишку за доктором, а сам принялся делать какие-то компрессы, лихорадочно вспоминая все, что знал из всей нехитрой врачебной практики. Доктор все не ехал, а моя суета причиняла Джону, кажется, почти столько страданий, как и головная боль, и он умолил меня просто посидеть рядом. Когда на рассвете наконец прибыл доктор, измученный Джон лежал в моих объятьях, уже не имея сил плакать, и жаром от него веяло, как от печки.
Джон сгорел в три дня. Кто бы мог подумать, что у юного, полного сил регбиста не выдержит сердце.
Я был потрясен горем. Видимо, я негодяй по самой своей природе, и расчетливость у меня в печенках, если, плача над моим несчастным братом, я назвал доктору для свидетельства о смерти имя Джеймс.
Я никогда не перестану печалиться о моем дорогом брате.
Однако без малейших сомнений я вступил в новую жизнь под его чистым, неопороченным именем. Угрызения совести у меня были. Но они никогда не терзали меня, как гарпии.
Я поступил в Лондонский университет, я в нем учился, я его закончил. Денег у меня было мало, близких родственников, которые пожелали бы помочь мне с покупкой практики, у меня не было, и потому получение специальности военного хирурга было для меня лучшим выходом.
Должность военного хирурга казалась мне весьма удобной для дальнейшей деятельности, только вот афганская война и ранение совершенно не вписывались в мои планы. Тем более в них не укладывался брюшной тиф, который чуть не свел меня в могилу в Пешаваре: в иные минуты мне так и казалось, что я навсегда останусь в Азии. Однако же мне каким-то чудом удалось выжить, и врачи, решив, что в гнилом индийском климате мне не выздороветь, отправили меня в Англию.
И вот на военном транспорте «Оронтас» я снова встретился с полковником М., которого встречал ранее в Афганистане и знал как отличного охотника; он тоже возвращался в Англию и пользовался временем плавания, чтобы писать книгу об охоте в Гималаях; по деятельности натуры он не умел долго сидеть без дела. В те часы, когда он отдыхал от работы, мы сидели рядом на палубе, курили и разговаривали. Сначала наши разговоры касались лишь общих тем, знакомых в Англии, событий в Индии и Афганистане; потом он как-то нечаянно упомянул недавно опубликованную в «Нейчур» статью чиновника, долгое время работавшего в Индии, с которым он был не то мельком знаком, не то обменялся парой писем – я уж не помню; помню только, что разговор о заметке этого чиновника относительно идентификации людей по отпечаткам пальцев навел нас на разговор о преступлениях вообще и о нераскрытых в частности. Я, находясь в несколько благодушном и расслабленном состоянии, позволил себе несколько высказываний, которые полковник М. развил и дополнил; в заключение той беседы мы посмотрели друг другу в глаза и безмолвно, по одним только лукавым взглядам поняли, что являемся родственными душами. Потом мы имели еще несколько бесед, и наши цели и планы обрели четкость и получили определенное направление; перед тем, как судно бросило якорь в Плимуте, мы договорились о способе связи друг с другом, решив в дальнейшем не очень афишировать знакомство и не обмениваться никакими собственноручно написанными документами. Сейчас, вспоминая об этом, я вижу, что тогда ведущую роль в нашем дуомвирате играл полковник М.: он был лет на пятнадцать старше, опытнее, причем его опыт имел несколько специфическое направление; для него ничего не стоило передернуть в карты, причем не ради каких-то финансовых выгод, а просто для удовольствия выиграть; неудивительно, что наше затеянное товарищество на первых порах выглядело – не побоюсь этих слов – как шайка шулеров. Не буду скрывать, что в подобной организации не все устраивало меня: я по натуре не игрок, играть в карты по четко ограниченным правилам мне скучно, а для подтасовок я никогда не считал себя достаточно ловким. (Иное дело бильярд: в условиях большого города это прекрасное занятие, сочетающее в себе физические упражнения с умственными; в деревне же я предпочитаю гольф.)
Я перебрался в Лондон и жил какое-то время в гостинице на Стрэнде, не занимаясь ничем особенным, а просто болтаясь по этому огромному городу, присматриваясь с новым, несколько специальным интересом. М. оставил меня на это время, и мы практически не встречались; однажды в преддверии грядущих доходов он предложил мне в долг небольшую сумму, искренне недоумевая, как можно жить на одиннадцать шиллингов и шесть пенсов в день, однако я отказался; денежные средства мои, разумеется, были весьма скромными, но все же не настолько, чтобы делать долги; я начал подумывать приискать себе жилье более удобное, чем гостиница, и куда более дешевое.
В тот день, когда М. предложил мне кредит, а я пришел к мысли о необходимости переезда, мы встречались с ним в баре «Критерион»: выпили портвейну и перебросились несколькими словами, что со стороны казалось встречей двух едва знакомых людей, потом полковник рассчитался и ушел, а я чуть задержался, чтобы не показываться на улице вместе. Тут кто-то хлопнул меня по плечу; это оказался молодой Стэмфорд, который когда-то работал вместе со мной в одной лондонской больнице; надо признаться, я несколько растерялся и потому приветствовал его с куда большим воодушевлением, чем следовало бы. Мне казалось, что Стэмфорд слышал мой разговор с полковником и сможет впоследствии сделать неблагоприятные для меня выводы. Однако Стэмфорд, поощренный теплым приветствием, поздоровался со мной столь же радостно, хотя в прежние времена я несколько пренебрегал им, считая простодушным и скучным малым, и я подумал, что он и сейчас не обзавелся друзьями. Он сказал немного возбужденно, что был приятно удивлен, войдя в бар и сразу увидев меня, и я, улыбнувшись, предложил ему позавтракать вместе.
Наш разговор я достаточно подробно описал в других моих записках, с которыми уже знакома читающая публика, однако, могу заметить, что, предлагая в качестве компаньона своего знакомого, весьма усердно занимавшегося в лаборатории при больнице, Стэмфорд намекнул, что сам он воздержался бы от соседства с этим человеком: не то, чтобы у него возникали сомнения в порядочности этого мистера Холмса, однако же, оставались некоторые предубеждения по поводу его увлеченности наукой. Стэмфорду казалось, что в своей естественнонаучной одержимости Холмс может дойти до преступления.
Стэмфорд даже не мог предположить, что именно эти его слова еще более, чем все остальные причины, заставили меня желать более близкого знакомства с мистером Шерлоком Холмсом. Богатая фантазия – мой самый большой недостаток, и я уже начал соображать, что увлеченный химик может оказать неоценимую помощь в наших не вполне законных делах. Еще не видев мистера Холмса, я уже составил о нем впечатление как о дилетанте-фанатике, который не видит дальше колб и пробирок, демонстрирующих его завиральные идеи, и который может стать неплохим орудием в наших с М. руках. И факт, что он колотил палкой трупы, чтобы узнать, могут ли синяки появиться после смерти, чрезвычайно меня заинтересовал: было похоже, что придать его исследованиям определенное направление удастся без особого труда.
Увы, а может быть, и к счастью, действительность оказалась совсем не похожей на мои скороспелые измышления. Я полагал увидеть ученого червя, по самые глаза заросшего неухоженной бородой, а увидел высокого подтянутого, спортивного сложения молодого человека примерно моих лет, и во взгляде его, остром и пронзительном, не было и следа той рассеянности, которую я предполагал найти в описанном Стэмфордом фанатике науки. Напротив, я увидел человека, внешность которого выдавала живой и решительный характер; его энергичность еще более подчеркивала необычайную худобу; при его росте это могло бы показаться признаком болезненности. Я бы не назвал его, как пишут порой в романах, человеком приятным или симпатичным, однако, сразу же почувствовал к нему своеобразное тяготение; после первых же минут знакомства мне захотелось стать его другом. Не буду лукавить: я сразу понял, с каким невероятно интересным человеком столкнула меня судьба, и упускать возможность разглядеть его поближе я не собирался.
Поэтому нет ничего удивительного в том, что уже на следующее утро мы с мистером Шерлоком Холмсом отправились смотреть квартиру на Бейкер-стрит, которую я из вполне понятных соображений в своих опубликованных записках наделил номером 221-б. Квартира показалась нам удобной, хозяйка – приятной и добросовестной особой, и мы тут же договорились о найме.

@темы: ШХ, мое и наше

---

Оригинал взят у в Уникальные фотографии животных Майкла Патрика О'Лири

Фотограф Майкл Патрик О'Лири  и его серия фотографий животных из зоопарка в Балтиморе.





2



3


4


5


6


7


8


9


Страничка автора http://www.michaelpatrickoleary.com/

@темы: фото

---

21.02.2013 в 12:24

Пишет  Товарищ Бесплатно:

о, вы же интеллектуальные кисы.

контактик:

На картинке зашифрованы 16 произведений русских классиков.
Можете их назвать?

вот прямщас я нашла некоторое количество, но уверена далеко не во всем

чо пока нашла

1. Тургнев - Герасим и Муму

2. Булгаков - Мастер и Маргарита

3. Толстой - Анна Каренина (ну, судя по поезду)

4. Гоголь - Вий

5. Чехов - Вишневый сад?

6. Чехов - Дама с собачкой?

7. Чехов - Каштанка (мерси коллеге)

8. Ильф, Петров - 12 стульев

9. Некрасов - Дед Мазай и зайцы

10. Гончаров - Обломов (Tinne)

11. Достоевский - Преступление и наказание (Tinne)

@темы: книги

---

Оригинал взят у в Сказочный лес. Фотограф Janek Sedlar

Красивая серия работ чешского фотографа Janek Sedlar




2.


3.


4.


5.


6.


7.


8.


9.


10.


11.


12.


13.


14.


15.


17.


18.


19.


20.


21.


22.


23.



Страничка автора http://janek-sedlar.deviantart.com/

@темы: пейзажи

---

Оригинал взят у в Топ-15 культовых научно-фантастических произведений на Западе

Я вообще большой любитель фантастики и научной в том числе. В свое время много читал, сейчас значительно меньше из за изобретения интернета и нехватки времени. При подготовке очередного поста мне попался вот такой рейтинг. Ну думаю, сейчас пробегусь, наверное я тут все знаю ! Ага ! Как бы не так. Половину книг не читал, да это еще ладно. Некоторых авторов слышу чуть ли не первый раз ! Вон оно как ! А они то КУЛЬТОВЫЕ ! А как у вас дела обстоят с этим списком ?

Проверьте …

1. Машина времени

Автор: Герберт Уэллс

Роман Герберта Уэллса, его первое крупное научно-фантастическое произведение. Переработана из рассказа 1888 года «Аргонавты времени» и издана в 1895 году. «Машина времени» ввела в фантастику идею путешествия во времени и используемой для этого машины времени, которые использовались позднее множеством писателей и создали направление хронофантастики. Более того, как отмечал Ю. И. Кагарлицкий, как в научном, так и в общемировоззренческом отношении Уэллс «…в известном смысле предвосхитил Эйнштейна», сформулировавшего специальную теорию относительности спустя десять лет после выхода романа

Книга описывает путешествие изобретателя машины времени в будущее. Основа сюжета — увлекательные приключения главного героя в мире, находящемся через 800 тысяч лет, описывая который, автор исходил из негативных тенденций развития современного ему капиталистического общества, что позволило многим критикам называть книгу романом-предупреждением. Кроме этого в романе впервые описано множество идей, относящихся к путешествиям во времени, которые ещё долго не потеряют своей привлекательности для читателей и авторов новых произведений.

 

2. Чужак в чужой стране

Автор: Хайнлайн, Роберт Энсон

Фантастический философский роман Роберта Хайнлайна, в 1962 году удостоенный премии «Хьюго». На Западе имеет «культовый» статус, считаясь самым известным из фантастических романов, когда-либо написанных. Одно из немногих фантастических произведений, включённых Библиотекой Конгресса в список книг, сформировавших Америку.

Первая экспедиция на Марс исчезла бесследно. Третья Мировая Война отодвинула вторую, удачную экспедицию на долгих двадцать пять лет. Новые исследователи установили контакт с исконными марсианами и выяснили, что первая экспедиция погибла не вся. И на землю привозят «Маугли космического века» — Майкла Валлентайна Смита, воспитанного местными разумными существами. Человек по происхождению и марсианин по воспитанию, Майкл врывается яркой звездой в привычные будни Земли. Наделённый знаниями и умениями древней цивилизации Смит становится мессией, основателем новой религии и первым мучеником за свою веру…

 

3. Сага о Ленсменах

Автор: Эдвард Элмер «Док» Смит

Сага о Ленсманах — это история миллионолетнего противостояния двух древних и могучих рас: злобных и жестоких эддориан, которые пытаются создать гигантскую империю в космосе, и обитателей Арризии, мудрых покровителей молодых цивилизаций, нарождающихся в галактике. Со временем в эту схватку вступит и Земля с ее могучим космическим флотом и Галактическим Патрулем Ленсманов.

Роман мгновенно стал невиданно популярен среди любителей фантастики — он был одним из первых крупных произведений, авторы которых рискнули вывести действие за пределы Солнечной Системы, и с тех пор Смит наряду с Эдмондом Гамильтоном считается основателем жанра «космической оперы».

 

4. Космическая одиссея 2001 года

Автор: Артур Кларк

«Космическая одиссея 2001 года» — переработанный в роман литературный сценарий одноименного кинофильма (который, в свою очередь, основан на раннем рассказе Кларка «Часовой»), ставшего классикой кинофантастики и посвященного контакту человечества с внеземной цивилизацией.

Фильм «Космическая одиссея 2001 года» регулярно включают в список «величайших фильмов в истории кино». Он и его продолжение «2010: Одиссея Два» получили премии Хьюго в 1969 и 1985 годах как лучшие фантастические фильмы.

Влияние фильма и книги на современную культуру огромно, как и число их поклонников. И хотя 2001 год уже наступил, «Космическую одиссею» вряд ли забудут. Она продолжает оставаться нашим будущим.

 

5. 451 градус по Фаренгейту

Автор: Рэй Брэдбери

Роман-антиутопия знаменитого американского фантаста Рея Бредбери «451 градус по Фаренгейту» стал, в некотором смысле, иконой и путеводной звездой жанра. Он создавался на печатной машинке, которую писатель взял на прокат в публичной библиотеке и был напечатан впервые частями в первых выпусках журнала Playboy.

В эпиграфе романа говорится, что температура воспламенения бумаги — 451 °F. В романе описывается общество, которое опирается на массовую культуру и потребительское мышление, в котором все книги, заставляющие задумываться о жизни, подлежат сожжению; хранение книг является преступлением; а люди, способные критически мыслить, оказываются вне закона. Главный герой романа, Гай Монтэг, работает «пожарным» (что в книге подразумевает сожжение книг), будучи уверенным, что выполняет свою работу «на пользу человечества». Но в скором времени он разочаровывается в идеалах общества, частью которого он является, становится изгоем и присоединяется к небольшой подпольной группе маргиналов, сторонники которой заучивают тексты книг, чтобы спасти их для потомков.

 

6. «Основание» (другие названия — Академия, Фонд, Фундамент, Фундация)

Автор: Айзек Азимов

Классика научной фантастики, повествует о распаде великой галактической империи и её возрождении с помощью «плана Селдона».

В поздних романах Азимов связал мир Основания с другими своими циклами произведений об Империи и о позитронных роботах. Объединённый цикл, который также носит название «Основание», охватывает историю человечества на протяжении более 20 000 лет и включает 14 романов и несколько десятков рассказов.

По слухам, роман Азимова произвёл огромное впечатление на Усаму бин Ладена и даже повлиял на его решение создать террористическую организацию «Аль-Каида». Бен Ладен уподобил себя Гэри Селдону, который управляет обществом будущего путём заранее запланированных кризисов. Более того, название романа в переводе на арабский звучит как Al Qaida и, таким образом, могло стать причиной возникновения названия организации бен Ладена.

 

7. Бойня номер пять, или Крестовый поход детей (1969)

Автор: Курт Воннегут

Автобиографический роман Курта Воннегута о бомбардировке Дрездена во время Второй мировой войны.

Роман был посвящён Мэри О’Хэйр (и дрезденскому таксисту Герхарду Мюллеру) и написан в «телеграфически-шизофреническом стиле», как выражается сам Воннегут. В книге тесно переплетаются реализм, гротеск, фантастика, элементы безумия, жестокая сатира и горькая ирония.

Главный герой — американский солдат Билли Пилигрим, нелепый, робкий, апатичный человек. В книге описываются его похождения на войне и бомбардировка Дрездена, которая наложила несмываемый отпечаток на психическое состояние Пилигрима, с детства не очень устойчивое. Воннегут ввёл в повесть фантастический элемент: события жизни главного героя рассматриваются сквозь призму посттравматического стрессового расстройства – синдрома, свойственного ветеранам войны, который искалечил восприятие героем действительности. В результате комичный «рассказ про инопланетян» вырастает в некоторую стройную философскую систему.

Пришельцы с планеты Тральфамадор забирают Билли Пилигрима на свою планету и рассказывают ему, что время на самом деле не «течёт», не происходит постепенный случайный переход от одного события к другому — мир и время раз и навсегда даны, известно всё, что произошло и произойдёт. О чьей-либо смерти трафальмадорцы просто говорят: «Такие дела». Нельзя сказать, почему или зачем произошло что-либо — такова была «структура момента».

 

8. Автостопом по Галактике

Автор: Дуглас Адамс

Путеводитель «Автостопом по Галактике». Легендарная ироническая научно-фантастическая сага Дугласа Адамса.

Роман повествует о приключениях невезучего англичанина Артура Дента, который со своим другом Фордом Префектом (уроженцем маленькой планеты где-то возле Бетельгейзе, работающего в редакции «Путеводителя для автостопщиков») избегает гибели при разрушении Земли расой бюрократов-вогонов. Зафод Библброкс, родственник Форда и президент Галактики, случайно спасает Дента и Форда от смерти в открытом космосе. На борту украденного Зафодом корабля на невероятностной тяге «Золотое Сердце» также находятся депрессивный робот Марвин, и Триллиан, она же Триша МакМиллан, которую Артур однажды встретил на вечеринке. Она, как вскоре понимает Артур, единственный оставшийся в живых землянин, кроме него самого. Герои ищут легендарную планету Магратея и пытаются найти вопрос, подходящий к Окончательному Ответу.

 

9. Дюна (1965)

Автор: Фрэнк Герберт

Первый роман Фрэнка Герберта из саги «Хроники Дюны» о песчаной планете Арракис. Именно эта книга сделала его известным. «Дюна» была удостоена премий Хьюго и Небьюла. «Дюна» — один из самых известных научно-фантастических романов XX века.

В этой книге поднимаются многие политические, экологические и другие важные проблемы. Писателю удалось создать полноценный фантастический мир и скрестить его с философским романом. В этом мире самое главное вещество — пряность, которая нужна для межзвёздных перелетов и от которого зависит существование цивилизации. Это вещество есть только на одной планете под названием Арракис. Арракис представляет собой пустыню, населенную огромными песчаными червями. На этой планете живут племена фременов, в жизни которых основной и безусловной ценностью является вода.

 

10. Нейромант (1984)

Автор: Уильям Гибсон

Роман Уильяма Гибсона, каноническое произведение в жанре «киберпанк», удостоенное премий «Небьюла» (1984), «Хьюго» (1985) и Приза Филипа Дика. Это первый роман Гибсона, открывающий трилогию «Киберпространство». Опубликован в 1984 году.

В этом произведении рассмотрены такие понятия, как искусственный интеллект, виртуальная реальность, генная инженерия, транснациональные корпорации, киберпространство (компьютерная сеть, матрица) задолго до того, как эти понятия стали популярными в массовой культуре.

 

11. Мечтают ли андроиды об электроовцах? (1968)

Автор: Филип Дик

Научно-фантастический роман Филипа Дика, написанный в 1968 году. Рассказывает историю «охотника за головами» Рика Декарда, который преследует андроидов — существ, почти неотличимых от человека, объявленных вне закона на Земле. Действие происходит в отравленном радиацией и частично заброшенном Сан-Франциско будущего.

Наряду с «Человеком в высоком замке» этот роман является самым известным произведением Дика. Это одно из классических фантастических произведений, в котором исследуются этические проблемы создания андроидов — искусственных людей.

В 1982 году по мотивам романа Ридли Скотт снял фильм «Бегущий по лезвию» с Харрисоном Фордом в главной роли. Сценарий, который создали Хэмптон Фэнчер и Дэвид Пиплс, довольно сильно отличается от книги.

 

12. Врата (1977)

Автор: Фредерик Пол

Научно-фантастический роман американского писателя Фредерика Пола, изданный в 1977 году и получивший все три главные американские премии жанра — «Небьюлу» (1977), «Хьюго» (1978) и Локус (1978). Роман открывает цикл «Хичи».

Около Венеры люди нашли искусственный астероид, построенный инопланетной расой, получившей название Хичи. На астероиде же обнаружились космические корабли. Люди разобрались, как управлять кораблями, но они не могли менять место назначения. Многие добровольцы испытывали их. Некоторые возвращались с открытиями, благодаря которым становились богачами. Но большинство возвращалось ни с чем. А некоторые не возвращались вообще. Полёт на корабле напоминал русскую рулетку — могло повезти, но можно было и погибнуть.

Главный герой — исследователь, которому повезло. Его мучают угрызения совести — из экипажа, которому выпала удача, вернулся только он один. И он пытается разобраться в своей жизни, исповедуясь роботу-психоаналитику.

 

13. Игра Эндера (1985)

Автор: Орсон Скотт Кард

«Игра Эндера» получила премии «Небьюла» и «Хьюго» за лучший роман в 1985 и 1986 годах — одни из самых престижных литературных премий в области научной фантастики.

Действие романа происходит в 2135 году. Человечество пережило два вторжения инопланетной расы «жукеров» (англ. buggers), лишь чудом уцелев, и готовится к очередному вторжению. Для поиска пилотов и военачальников, способных принести Земле победу, создаётся военная школа, в которую отправляют самых талантливых детей с раннего возраста. Среди этих детей и заглавный герой книги — Эндрю (Эндер) Виггин, будущий полководец Международного флота Земли и единственная надежда человечества на спасение.

 

14. 1984 (1949)

Автор: Джордж Оруэлл

В 2009 году газета The Times включила роман «1984» в список 60 лучших книг, опубликованных за последние 60 лет, а журнал Newsweek поставил роман на второе место в списке ста лучших книг всех времён и народов.

Название романа, его терминология и даже имя автора впоследствии стали нарицательными и употребляются для обозначения общественного уклада, напоминающего описанный в «1984» тоталитарный режим. Неоднократно становился как жертвой цензуры в социалистических странах, так и объектом критики со стороны левых кругов на Западе.

Фантастический роман Джорджа Оруэлла «1984» рассказывает о Уинстоне Смите, который занимается переписыванием истории, исходя из партийных интересов во времена правления тоталитарной хунты. Мятеж Смита приводит к страшным последствиям. Как предрекает автор, ничего не может быть страшнее, чем тотальная несвобода…

Это произведение, которое в нашей стране было под запретом до 1991 года, называют антиутопией ХХ в. (ненависть, страхи, голод и кровь), предупреждением о тоталитаризме. Роман бойкотировали на Западе в связи со схожестью правителя страны Большого Брата и реальных глав государств.

 

15. О дивный новый мир (1932)

Автор: Олдос Хаксли

Один из самых знаменитых романов-антиутопий. Своего рода антипод «1984» Оруэлла. Никаких пыточных застенков — все счастливы и довольны. На страницах романа описывается мир далёкого будущего (действие происходит в Лондоне), в котором люди выращиваются на специальных заводах-эмбрионариумах и заранее (воздействием на эмбрион на различных стадиях развития) поделены на пять различных по умственным и физическим способностям каст, которые выполняют разную работу. От «альф» – крепких и красивых работников умственного труда до «эпсилонов» – полукретинов, которым доступна только самая простая физическая работа. В зависимости от касты младенцы воспитываются по-разному. Так, с помощью гипнопедии, у каждой касты воспитывается пиетет перед более высокой кастой и презрение к кастам низшим. Костюмы у каждой касты определённого цвета. Например, альфы ходят в сером, гаммы – в зелёном, дельты – в хаки, эпсилоны – в чёрном.

В этом обществе нет места чувствам, и считается неприличным не иметь регулярных половых контактов с разными партнёрами (основной лозунг «каждый принадлежит всем остальным»), однако беременность считается страшнейшим позором. Люди в этом «Мировом Государстве» не стареют, хотя средняя продолжительность жизни – 60 лет. Регулярно, чтобы всегда иметь хорошее настроение, они употребляют наркотик «сому», у которого нет негативных действий («сомы грамм – и нету драм»). Богом же в этом мире является Генри Форд, его так и называют – «Господь наш Форд», а летоисчисление идёт от создания автомобиля «Форд T», то есть с 1908 года н. э. (в романе действие происходит в 632 году «эры стабильности», то есть в 2540 году н. э.).

Писатель показывает жизнь людей в этом мире. Главные герои – люди, которые не могут вписаться в общество – Бернард Маркс (представитель высшего класса, альфа-плюсовик), его друг успешный инакомыслящий Гельмгольц и дикарь Джон из индейской резервации, которые всю жизнь мечтал попасть в прекрасный мир, где все счастливы.

источник t0p-10.ru

А по литературной теме, давайте я вам напомню что из себя представлял Настоящий Мюнхаузен и каким был Дракула некиношный.

@темы: книги

---

Оригинал взят у в "...на всех обитаемых планетах дороги ведут к тем, кто их строил" (с) Streets and Roads. Лондон

Лондон никогда не строился по плану. Он просто рос, распространялся, поглощая мелкие деревни на своем пути.
Большинство лондонских улиц называются стритс или роудс.
Роудс обычно ведут куда-нибудь, например "Старая Кентская Дорога" (The Old Kent Road), поэтому требуют артикля "The".
Улицы - стритс - обычно носят имя землевладельца, лендлорда, или названы в честь знаменитого человека или события, поэтому артикля не требуют. Oxford Street - вовсе не дорога на Оксфорд, она так названа по имени семьи Харли, графов Оксфордских, владевших этими землями, поэтому никто не говорит - "The Oxford Street ".



Но, как заметил еще венгерский журналист Джордж Микеш,





"Поскольку отдельные смекалистые иностранцы способны сориентироваться даже в таких условиях, необходимо принять дальнейшие меры. Называйте улицы по-разному: стрит, роуд, плейс, мьюз, кресент, авеню, райз, лейн, уэй, гроув, парк, гарденз, аллей, арч, пат, уок, бродвей, променад, гейт, террас, вейл, вью, хилл, и т. д.









(т. е. улица, дорога, площадь, двор, объезд, проспект, спуск, переулок, путь, роща, парк, сад, аллея, арка, проезд, дорожка, магистраль, тропа, ворота, терраса, долина, панорама, холм и т. д.)





Еще больше заморочить иностранцев позволяет нумерация домов. У примитивных иноземных народов четные номера домов находятся на одной стороне улицы, нечетные — на другой, и вы твердо знаете, что они убывают с юга на север или с востока на запад. В Англии тоже принята эта система, но нумерация может, начавшись как положено и дойдя до какого-либо номера по одной стороне, перекинуться на другую и продолжаться в обратном направлении.





Если вы суеверны, отдельные номера можно пропустить; можно ответвить нумерацию на какой-нибудь переулок; можно присвоить один и тот же номер сразу двум-трем домам.





Но это далеко не все. Многие вообще отказываются от нумерации, предпочитая имена собственные. Так, оказавшись на улице, состоящей из трехсот пятидесяти бунгало-близнецов, очень приятно заняться поисками дома с названием «Бунгало». Или попасть на улицу, где из окон всех домов открывается очаровательный вид на холмы, и попытаться найти «Вид на холмы». Или проискав «Семь дубов», обнаружить нужный дом у трех яблонь.
Джордж Микеш. "Как быть иностранцем"





Бедные туристы, пытающиеся сориетироваться во всех этих Queens Gate, Queens Gate Mews, Queens Gate Gardens, Queens Gate Place, Queens Lane, Queens Place, Queens Park, Queens Road, Queens Street, Queensway...









Ни один город мира не имеет такой странной, нелогичной и запутанной системы названий.
И еще одна вещь, на которую нужно обратить внимание.
Когда мы говорим о названии улицы - ударение должно падать на ее название, когда дорога - на второй. Например - BAKER Street, улицу, на которой жили Шерлок Холмс и доктор Ватсон, пересекает Marylebone ROAD.




И в это есть практический смысл - если вы попросите таксиста отвезти вас на Бейкер РОУД, вы окажитесь в Вулич, за 8 миль от БЕЙКЕР-стрит.
Улица Мэрилебон стрит - это маленькая уличка - угадайте где? да, рядом с Мэрилебон Хай стрит. Между ними пролегает Мэрилебон Лейн. А повернув за угол, вы окажитесь на Мэрилебон Пассадж. И все это в пределах видимости Мэрилебон Черч.

@темы: Вавилон-18, урбопейзажи

---

20.02.2013 в 22:52

Пишет  Beann Sidhe:

О героических первопроходцах
Как известно, первопроходцы были по большей части охотниками, и жизнь их была полна трудностей и приключений, как от сурового климата и дикости природы, так и от конфликтов с местным населением. Например вот, племя черноногих сильно не устраивало присутствие трапперов на их охотничьих территориях, потому как поторговать бобровыми шкурками они и сами были не дураки, да и вообще, ходют тут всякие.


Этих граждан, похоже, что-то не устраивает

В 1808м году некий Колтер с напарником по имени Поттс охотился на бобра в верховьях Миссури. И вот в один прекрасный день, плывя в каноэ по реке Джефферсон, они наткнулись на толпу черноногих (Колтер потом говорил, человек 800, но как известно, цифры всегда стремятся к "over 9000"). Индейцы потребовали, чтобы охотники пристали к берегу. Колтер предусмотрительно сбросил в реку самое ценное из имущества - капканы - и послушался, думая, что ну отожмут айфон да отпустят, а напарник остался в каноэ - посмотреть, что будет; увиденное его не ободрило, у Колтера тут же отобрали весь шмот, включая тот, что на нем был. Т-щ Поттс заявил, что нахрен такие расклады, он лучше дальше поплывет, и уже было взялся за весло, но тут же был подстрелен. Тогда Поттс схватил ружо и застрелил одного из индейцев, на чем его жизненный путь тут же закончился.
Трупак немедленно достали из воды и по обычаю порубили в клочья. Родственники убитого индейца требовали крови Колтера, но вождь (которому, видимо, было реально скучно) предложил другой вариант, более увлекательный. Колтеру настоятельно предложили бежать в степь; поначалу он думал, что когда он отойдет от толпы, его застрелят, но через некоторое время сообразил, что в программе экстремальные догонялки, за ним отправили группу юношей с копьями. Также он сообразил, что впереди, на расстоянии около 5 миль - другой приток Миссури и возможно, у него есть шанс. Это сильно придало ему сил и скорости, но после 2.5 миль он таки начал уставать, до такой степени, что у него пошла носом кровь. Юноши к тому времени несколько отстали, все кроме одного особо быстрого и упорного. Колтер немного знал язык Кроу, поэтому решил договориться миром, но юноша был настроен серьезно и сразу полез в драку. Но Колтер был настоящий мужик, поэтому умудрился сломать вражеское копье и отломанным наконечником убить его владельца. С трофейным оружием и одеялом (а больше у юноши, тащемта, ничего с собой не было), Колтер побежал дальше.
На его счастье, в реке все еще во множестве водились бобры, поэтому он почти сразу нашел себе убежище в бобровой хатке, хотя назвать это сооружение хаткой как-то даже язык не поворачивается, если там свободно поместился взрослый человек, ну да ладно. Искать в бобровом доме индейцы как-то не подумали и через некоторое время решили, что матч закончен со счетом 2:1. Колтер еще немного попрятался для верности, после чего пошел искать ближайший оплот цивилизации. Это оказался форт Рэймонд, ни много ни мало 250 миль от места событий; на дорогу ушло 11 дней, и обитатели форта не сразу опознали товарища в заросшем скелете с обломком копья в руке.
Но что вы думаете? Жизнь ничему его не научила, и через несколько месяцев он поперся обратно - за капканами. Примерно в тех же местах, где произошла первая часть марлезонского балета, ему опять встретились примерно те же индейцы, но на этот раз ему удалось сбежать в одетом виде; полазив немного по отвесным скалам и натерпевшись разного рода переживаний, Колтер поклялся больше в эти места не ходить. Но на следующий год он, что характерно, опять поперся в те же места с компанией других охотников - и, что характерно, опять ему пришлось убегать от тех же индейцев. На этот раз он таки понял намек от мироздания и подался обратно на восток, где через пару лет и помер от желтухи.



стрелочкой помечены места бурных приключений, крестиком - оплот цивилизации форт Рэймонд.

@темы: Дикий Запад, индейцы

---

Оригинал взят у в Замерзшие водопады

Летом через эти водопады проходит огромное количество вода, но холодными зимами время словно останавливается. Вода замерзает, создавая необычные формы.



1.


2.


3.


4.


5.


6.


7.


8.


9.


10.


11.


12.


13.


14.


15.


16.


17.


18.


19.


20.


21.


22.

@темы: фото

---

www.liveinternet.ru/users/2338549/post262015336... - там больше, но мне понравилось только это

@темы: картины

---

Оригинал взят у в Камелии

В сети информации про камелии немного, и вся интересная приходит от "panchul".

• Первое упоминание о камелиях относится к I веку нашей эры, когда губернатор провинции острова Кюсю лично прикончил главарей банды преступников дубиной, сделанной из древесины камелии. С тех пор эта часть Кюсю называется Цубаки по японскому названию камелии японской.
  
• Сначала камелия Цубаки была одним из символов богини солнца Аматэрасу, а во время запрета христианства в Японии она же стала символом… Иисуса Христа у подпольных японских католиков, которым было запрещено носить крест.
  
• В XV веке возникло поверье, что прикоснувшемуся к ней самураю отрубят голову. Поверье объясняли тем, что цветок Цубаки падает на землю целиком, как отрубленная голова.
  
• В Америке XIX–XX веков члены расистской организации «Ку-клукс-клан» использовали японскую камелию как символ белой расы и называли себя Рыцарями белой камелии.
  

Удивительно, что цветут камелии зимой (несмотря на то, что происходят из северного полушария), в состоянии покоя.

Вот несколько фотографий из поездки в Чарльстон



























Познакомилась я с камелиямив Калифорнии. В Пасадене есть такая замечательная библиотека-музей-ботанический сад Huntington Library. Недалеко от главного входа там есть уголок, где растут ничем непримечательные кусты и деревья с темными глянцевыми листьями, а на дорожках, посыпанных песком всегда лежит тень. "Что за унылое место?" - думала я, пока однажды не зашла туда зимой. Ну да, это был сад камелий. И они расцвели. Тогда я фотографировала на пленку, поэтому фотографий осталось довольно мало, да и сканировать мне лень. Так что калифорнийских камелий здесь не будет. Но вот несколько более-менее старых фотографий уже из Джорджии.

@темы: цветики-листочки

---

Оригинал взят у в Охотник за молниями Джейсон Уэйнгарт

Американский фотограф Джейсон Уэйнгарт занимается съемкой молний.

Его невероятные фотографии на длинной выдержке покорили весь мир!



1.


2.


3.


4.


5.


6.


7.


8.


9.


10.


11.


12.


13.

@темы: пейзажи

---

Горностай

из этой подборки trasyy.livejournal.com/1075337.html

@темы: звери

---

16+

Они смотрели друг на друга через коридор.
― Ой, а у меня свеча погасла, ― сказала она наконец ненужно.
Кастер не сказал ничего, но от его взгляда Наора невольно подалась назад.
― Мы не пожелали друг другу спокойной ночи, сударыня, ― услышала она его голос.
― Спокойной ночи, сударь, ― сказала Наора, как послушная девочка.
Она обошла Кастера и взялась за ручку двери.
― А я полагал, что после событий сегодняшнего вечера мы заслужили хотя бы один поцелуй, ― донеслось из-за ее спины.
Она, не обернувшись, качнула головой и крепче сжала ручку.
Крепкие пальцы осторожно взяли ее за локоть свободной руки, той, в которой был зажат коробок спичек, не сильно, но настойчиво заставили ее повернуться.
Наора смотрела в пол.
― Один поцелуй, ― услышала она. ― Всего…
Она замерла.
Кастер склонился над ее лицом; она закрыла глаза. И почувствовала запах ― не то чтобы приятный или неприятный, но чужой. Его губы легко прикоснулись к ее губам. Она хотела отпрянуть, считая, что поцелуй исполнен, но он неожиданно крепко обнял ее, и его язык проник между ее губ. Она ощутила вкус ― чужой, незнакомый вкус у себя во рту.
Он оторвался от ее рта и немного отстранился, все еще держа ее в объятиях.
Она стояла, не в силах сдвинуться с места; лицо было запрокинуто, а глаза закрыты. Возможно, мгновение спустя она сумела бы освободиться от наваждения и стала бы вырываться, но он снова наклонился к ее губам, и опять его язык, уже более смело, проник в рот.
Словно во сне, будто не осознавая, что делает, она прижалась к нему, и ее руки легли на его бедра. Тогда, не отрываясь от губ, он слегка качнул ее в темноту комнаты, принуждая отступить, сам шагнул вперед и притворил дверь.
Какое-то время они так и стояли в узком углу простенка, прижимаясь друг к другу и почти не отрывая губ. Ее язык стал почти таким же смелым, как его; чужое опьяняло, заставляя вести себя так, как хотелось ее телу. А телу хотелось поцелуев, телу хотелось прижиматься бедрами… но более всего телу хотелось обнаженными кончиками грудей прикоснуться к нему, потереться о его одежду; она просто чувствовала, что ее груди под платьем, под тонким бельем обнажены, но прикосновения привычной одежды сейчас ей было недостаточно; остро хотелось большего, и она, потеряв всякий стыд, шепнула ему в промежутке между поцелуями: «Погоди» и легонько оттолкнула его, высвобождаясь из его объятий. Подрагивая от нетерпения, она потащила с себя платье и швырнула куда-то в сторону. Прислушиваясь в темноте к звукам и догадавшись, он снова поймал ее в объятья и поцеловал куда пришлось; пришлось в шею под левым ухом. Она слегка отстранилась и потянула через голову лифчик, радуясь тому, что за последний год изрядно отощала и у нее нет необходимости затягиваться в корсеты. Теперь можно было спокойно отдаваться удовольствиям: целоваться и прижиматься к нему грудями, кончики которых в прохладе спальни напряглись и стали тугими. Однако у него были иные планы, и он повлек ее к едва угадываемой в темноте кровати, и они рухнули на перины, оба засмеявшись от неожиданности.
Она подвинулась, давая ему место рядом с собой, будто не догадываясь, зачем ему это нужно, и они снова поцеловались ― долго-долго; и она наслаждалась вкусом чужого во рту, и чувствовала, что его рука гладит ее по животу, по бедру ― и, собственно, даже не столько гладит, сколько пытается снять с нее кружевные панталончики. Она чуть приподнялась, помогая ему, смешно и неловко брыкнула ногами, скидывая; вместе с кружевным бельишком улетел один чулок, а второй каким-то чудом остался на ноге, и она подтянула ногу, чтобы освободиться… но тут он вдруг как-то перекатился и оказался над ней, и она почувствовала, что его рука ― нет, уже не рука! ― касается ее ног.
…И вот уже не просто касается.
Она скорее удивилась, чем испугалась, замерла, потому что не хотела помешать ему, и не двигалась, прислушиваясь к ощущениям. Боли не было, а девчонки в Пансионе, рассказывая об этом, говорили, что будет очень больно, как будто много понимали в этом, глупые… И не было особенного, ни с чем не сравнимого удовольствия, о котором как-то проговорилась Теона, рассказывая об очередном любовнике («Я кричу от наслаждения, а он мне рот затыкает: соседи, мол, услышат… Ой, малышка, да рано тебе еще знать об этом…»)
Было скорее неудобно, причем неудобство было многосторонним: было неловко лежать как бревно, когда он так трудится, бедняга; было неудобно лежать в такой позе, а подушку под спину не подложить; и было еще много мелких неудобств самого разного характера, например, от чулка, щекочущего лодыжку…
Потом он перестал двигаться, остановился, весь потный, потянулся поцеловать ее ― благодарно ― и лег рядом, держа ее ладонь в своей ладони. И ей было мало этого невинного прикосновения; она положила ему голову на плечо, и он дотронулся до ее волос и опять поцеловал нежно-нежно. От нежности у нее покатились из глаз слезы, а он подумал, что она плачет от боли и обиды, и начал утешать ее, гладя по волосам и целуя слезинки, тепло шепча в ухо о любви и прося прощения; и она сказала: «Я тебя люблю», села, несильно оттолкнув его, потому что готова была разрыдаться от счастья…
Он тронул ее руку, она дрогнула, но руки не отняла; он тоже сел, обнял ее за плечи, чуть притянул к себе и поцеловал в висок. Она, затаив дыхание, слегка отвернула лицо. Он молча посидел минуту, потом вздохнул и сказал:
― Подожди немного, маленькая. Я сейчас…
Он встал, торопливо привел в порядок одежду, чуть приотворил дверь, украдкой выглянул в коридор ― никого не было, а дверь его комнаты так и осталась распахнутой, ― вышел и на каменной полке увидел забытую бутылку. Он обрадовался тому, что не надо спускаться вниз, открыл шкафчик, взял коробок спичек, не забыл и бутылку, на обратном пути прикрыл дверь в свою комнату, и вернулся к ней. В темноте он на ощупь пристроил бутылку на тумбочке у кровати, чиркнул спичкой, посветил, разыскивая подсвечник, нашел его тут же на тумбочке и поджег свечу; в углу на столике под зеркалом стоял еще один канделябр, о трех свечах, зажег и его.
Наора молча смотрела на его действия.
Кастер нашел на столике под зеркалом тонкий стакан, стоящий рядом с кувшином с водой, перенес на тумбочку, наполнил наполовину вином и, сев на кровать, протянул Наоре.
Наора сделала несколько глотков, посидела, выдохнула, и вернула стакан Кастеру. Он допил, потянулся к бутылке, вылил в стакан остаток вина и опять протянул Наоре. Она сделала глоток и отдала ему.
― Я не проститутка, ― вдруг сказала она.
Кастер молча вертел в руках стакан, глядя на свечу сквозь вино.
― Я так и подумал, ― сказал он.
― Я не знаю, что со мной произошло, ― проговорила она, не слыша его. Она посмотрела на свои руки, будто видела их впервые. ― Это я?
Кастер поднял на нее глаза и хотел удивиться. Но что-то случилось ― лица, которое он видел до этих пор, не было. Как будто… карамельная маска… сошла с этого лица. Лица изумленной девочки.
― Это я! ― повторила она с тихим восторгом. ― Это, наконец-то, я!!!
Слезы потоком хлынули из ее глаз. Сжатым кулачком она ударила его по коленке.
― Это я, слышишь, я, а не какая-то герцогиня!
Он смотрел на нее и острая жалость сжимала его сердце. Довели девчонку, сволочи! Заговорщики, мразь! Да что творится-то?..
Он сунул стакан ей в руку, она отхлебнула и вернула стакан ему; вытерла слезы уголком пододеяльника. Помолчала, глядя мимо его плеча, потом повернула голову к нему и посмотрела в глаза открыто и честно:
― Я ― люблю ― тебя, ― сказала она раздельно с затаенной, трогательной гордостью. ― Я, понимаешь?.. Разденься, ― попросила она.
Он растерялся, он вообще не понимал, как вести себя. Медленно он поставил стакан на тумбочку. Его пальцы неуверенно коснулись верхней пуговицы камзола. «Веду себя как баба, ― мелькнуло в голове. ― Как проститутка.» Он остановился, и вдруг услышал нежное:
― Пожалуйста…
Руки дрогнули от этого слова, застыли ― и рванули пуговицу...
Что происходило дальше, не похоже даже было на сон… и на безумие тоже.
Это не было похоже ни на что, что испытывал Кастер до того. А ведь сколько раз было... Было… Было чисто механическое движение, которое доставляло ему простое физиологическое наслаждение.
Простое…
Физиологическое…
Но сейчас!
…Сейчас Кастер испытывал нечто такое, о чем он иногда читал, чему иногда верил, над чем иногда посмеивался, о чем рассказывал скабрезные анекдоты в привычной компании, над чем ржал в полный голос наравне со всеми, скрывая свою потаенную чистоту и веру…
О Небеса!
О…
Радость наполняла все его существо, он летал так, как никто никогда не сумеет этого сделать. Все стыдные сны его детства ― «Ты летаешь, мой мальчик, значит ты растешь…» ― воплощались в реальности. Нет, не в реальности, во сне, в полете…
И ничто не могло помешать... Даже проклятый чулок, который он никак не мог сбросить с ее ноги, который ― он точно знал, ― мешал и ей тоже, не считая того, что он щекотал ему шею.
Шею?
Когда? Почему? Уже?..
Кастер вдруг ни с того ни с сего вспомнил, что он здесь не один. Он как-то сразу услышал то, что раздавалось под ним, он почувствовал ответное, он понял, как хорошо не только ему, но и ей ― той, кто была в нем и вместе с ним.
Той…
И тогда он понял, что именно он доставляет ей это ― то, от чего она стонет, плачет, от чего она впивается в него пальцами, что мучает ее и заставляет продолжать это страстное мучение. Он! Кастер! Только он ― и никто.
ВСЕ…
Вот оно ― было и тут же кончилось.
Но было ведь…
Кастер расслабил затекшие руки и открыл глаза. О Небеса! Только за один взгляд на это лицо, на то его выражение, которое он видел перед собой, можно было отдать полжизни… Нет, никаких восторгов. Оно, это лицо, возможно, даже было некрасивее, чем то, которое он видел несколько часов назад. Возможно. Но ― Аха побери! ― за то, чтобы увидеть такое лицо, не жалко полжизни… да что там ― всей не жалко!
На какое-то мгновение Кастера хлестнула по душе плеть практицизма: эй, студиозус! да что с тобой? сколько раз-то… Но он, дернувшись всем телом так, что ей стало больно, выгнал это из себя прочь.
И тут же понял: ей больно.
Он замер, еще раз посмотрел на лицо и, поняв, что для нее это еще не все, медленно, нежно начал повторять движения, словно бы вопрошая.
Ответ был тих и недвусмысленен ― да!
И уже не закрывая глаз, глядя на лицо, на закушенные губы, на вздрагивающие ресницы, он начал повторять движения, все более усиливая их, делая резче, порой ― для себя ― грубее, оставляя за собой жажду власти, наслаждения, силы…
И все равно ― для нее, только для нее…
Он и не заметил, как перешел ко второму акту. Да, бывало, и с веселыми дамами он совершал этот подвиг, но сейчас все было не так. Не так.
Было, по-настоящему было.
Пальцы скользили по его спине, они жили своей жизнью, независимой не от чего.
Небеса!
Вот сейчас, да, ― решил Кастер. Он чуть обождал и понял: да, сейчас действительно да…
Он замер на несколько долгих секунд, -- нет, не слыша, -- ощущая ее стон, ее ВСЕ…
Замер, вдруг осознав, что он влажен и скользок, и не испытывая от этого каких-то неудобств или стеснения, просто расслабил руки и опустился на нее. На неразделимое, на свое… Нежно он положил усталые руки ей за шею, не обнял ― просто положил: прости, любимая, ведь тебе не тяжело? Нет, ответила она почти неощутимым движением. Чем? ― он не знал и не хотел знать. Ответила ― и это хорошо.
Не размыкаясь, он расслабился на ней, в то же время на всякий случай оберегая ее от тяжести своего тела, настороженно. Этого не понадобилась. Всей грудью он ощутил, как она восторженно выдохнула ― мочку уха чуть обдало теплым, горячим, близким ― и замерла под ним.
Хотелось что-то сказать. Надо было что-то сказать. Но он не стал этого делать. Он подождал.
И вдруг тихие колокольчики нежно прозвенели ему в ухо.
― Что? ― все-таки сказал он. Настороженно, опасливо, стараясь не нарушить.
― Мне щекотно, ― услышал он. ― Чулок…
Он замер, почти не понимая ― и тут же радостно, свободно рассмеялся. Тихо рассмеялся ― ведь ничто не было нарушено.
― Что же ты не сказала… моя, ― произнес он с легкой запинкой.
― Я не хотела тебе мешать, ― пальцы нежно провели по спине вниз и вернулись к плечам.
Ему вдруг стало легко.
― Мне? ― переспросил он почти игриво. Привычно, глупо, выжидающе.
― Нам, ― сказала она так просто, что он невольно обнял ее, чуть, бережно, прижал к себе и отпустил.
Она поняла, она все поняла…
Что-то прошло, что-то небесное, неземное. И что-то осталось.
Кастер вдруг подумал с неким сожалением: и что я не биолог? Мог бы и тоньше к этому подойти. Хотя зачем? Ведь все так естественно. Прошло? ― Повторится, не может не повториться.
И тут же в голове глупо и несвоевременно промелькнуло: а ведь повториться может только с ней. Ни с кем больше… Ну и хорошо, решил сразу он, ну и не хочу больше ни с кем... И снова что-то холодно трезвое: а с другими-то? А с другими, загнал он дурацкое поглубже, будет другое. А вот это ― оно, мое! Он был в этом абсолютно уверен. Он не хотел другого.
Под ним плавно ожила грудь.
― Тебе тяжело? ― встрепенулся Кастер, выгоняя прочь дурные мысли.
― Немножко, ― виновато дохнуло в ухо. И тут же пальцы сжались, останавливая даже не начавшееся движение, предупреждая его: ― Нет. Побудь во мне еще.
Кастер расслабился, но все же нечувствительно нависнув над ней.
Она серебряно засмеялась, поняв:
― Мне не тяжело, глупый. Мне приятно. Я тебя люблю.
Он нежно чмокнул ее в ухо. Хорошо!

@темы: мое и наше

---

Оригинал взят у в Намибия. Фантастические фото

Хоугаард Малан из Южной Африки путешествуя по Африке собрал огромную коллекцию фоторабот посвящённую этому континенту. Ниже представлены фотографии сделанные им в пустыне Намиб, которая занимает большую часть государства Намибия

1.

2.


3.


4.


5.


6.


7.


8.


9.


10.


11.


12.


13.


14.


15.


16.


17.


18.


19.


20.


21.


22.


23.


24.


25.


26.


27.


28.


29.


30.

@темы: Котловина, пейзажи